Nem0Nik

Часть 2. Глава 3

Генри возвращается к чтению, продолжая одновременно слушать, о чём говорят взрослые. Оливия всё не открывает глаз, Эрик пристально смотрит на Итана, но затем отводит взгляд. Он так и не вступает в общую беседу. Кэрол просто сидит рядом с мужем, полностью доверяя ему все разговоры и действия. За годы брака она привыкла, что супругу можно довериться в любом вопросе. Алекса и Росс продолжают беседу.

– Расскажи нам, что помнишь, Итан, пожалуйста.

– Для вас, Алекса, я мистер Итан…просто мистер Итан.

– Ну, тогда для вас, мистер Итан, я просто Александра! – обидчиво отвечает она, выделяя едкой желчью обращение к нему. – Александра.

– Принято. Итак, для тех, кто вдруг не помнит, какой сейчас год, поясняю: 1986. Слишком много значимых событий случилось за этот год. Точнее за его первую половину. Всю жизнь я работаю с цифрами, потому память на них отличная. Ненавижу лето, жарко. Сам вырос на севере. Легче, когда прохладно. Так лучше думается. Про свои дела подробно рассказывать не буду. Неинтересно. В начале июня выгорела отличная сделка. Договорились открывать новый автосалон на юге страны. Помощник мой парень не глупый, только хватки в делах не хватает. Потому пришлось лететь самому. Встреча с партнёрами прошла удачно. Затем ещё посидели в ресторане. Скажу честно, на юге даже по ночам мне некомфортно. Душно. Чем закончилась вечерняя встреча, рассказывать не буду, здесь ребёнок. Не смотрите так, мисс Александра. Да, я женат, но брак разваливается. Мы практически в разводе. Только подписей не хватает. Да и мои моральные принципы вас не касаются. Итак, могу поделиться своими впечатлениями от моря. Его я увидел вблизи впервые. Оно…великолепно. Мне кажется, такой характеристики хватит. Я смотрел на лунную дорожку на воде, она была бесконечно прекрасной. Это всё кокаин. Тогда я подумал, что для своих лет уже многого достиг. И жизнь может закончиться в любой момент. Необходимо было что-то менять. Потому я решил остаться в том городе на отдых. А вот название города… – Он вдруг потрясённо умолкает, но через несколько секунд справляется с чувствами. – Название города вспомнить не могу.

– Да, ты можешь произвести впечатление! – то ли с сарказмом, то ли без, произносит Оливия.

– В каком смысле?

– Ну-у, ты такой, взрослый солидный мужчина – бизнесмен, одет с иголочки, да ещё и почти разведён. Мне такие мужики больше всего нравятся! – Оливия подмигивает Итану, но ответной реакции нет.

– Я ведь тоже совсем недавно впервые увидел море. – Всё это время Эрик сидит за столом, но он едва заметен. Как хамелеон, сливается с обстановкой в комнате, изредка выходя на передний план, и просто слушает. – Думаю, что Росс прав. Нам всем стоит рассказать свою историю. Из всего, что со мной было за жизнь, за всё время, что мы тут находимся, я помнил только своё имя, и какие-то фрагменты. Я не сильно разговорчивый и эмоциональный, но то чувство, когда я впервые увидел море… Когда Итан вспомнил про него, меня как осенило. – Он недолго думает. – Это к тому, что мы можем помочь друг другу. Вспомнить. Возможно, ни черта из этого не выйдет, но сама идея хороша.

– Хм-м… Спасибо за интересную мысль. Может, расскажешь о себе, что помнишь из последних дней? – Россу этот парень не перестаёт нравиться.

– Последние дни вспомнить не могу.

– Давай, крепыш, хватит отмалчиваться.

– Точно помню, чем занимался девять лет подряд. – Взгляд Эрика уходит в бесконечное никуда, он заглядывает самому себе в голову, при этом брови хмурятся, но он не выглядит злым. Только тяжёлая грусть на лице.

– А ты воевал? – встревает Генри.

– Нет. От войны меня судьба увела.

– Генри! Нужно быть вежливым и не докучать взрослым! – Кэрол слегка повышает голос на мальчика.

– Что тогда? В коме лежал? – не успокаивается Оливия.

– Срок мотал.

– Что это значит? – На короткое мгновение из образа Оливии уходят дерзость и наглость.

– Ну, сидел. В тюрьме. Понимаешь?

– Давай отсюда поподробнее. – Росс настораживается: много психопатов он видел за службу, и на что они способны, а рецидивисты самые отбитые, им ничего не страшно.

Итан теперь смотрит на Эрика с большим интересом, но встревать не собирается. Эрик же продолжает молчать, лишь хмурится ещё больше. В конечном итоге, отворачивается.

– Так дело не пойдёт, здоровяк! Только я интерес к вам всем начинаю ощущать, так все всё забывают!

Неожиданно Джордж подскакивает на месте:

– Я! Я вспомнил!

Он оглядывает присутствующих, но они не сильно обращают на него внимание. Оливия сверлит взглядом переносицу Эрика, а тот сидит, закрыв глаза, будто на сеансе психотерапевта под гипнозом. Итан изучает ногти, Кэрол отвлекается на Генри, который показывает маме что-то в книге. Росс хмуро оглядывает всех присутствующих.

Однако Джордж не теряет воодушевления и продолжает:

– Мальчик сказал слово «война», и словно фото в голове вспыхнуло. Точно! Когроткий, но очень ягркий момент. Я воевал… – Джордж иногда запинается, закатывает глаза, вспоминая и подбирая слова. Не каждый сразу оборачивается на его речь, но постепенно историей проникаются все до единого: – Мне тогда исполнилось двадцать два. Я служил в пехоте после колледжа. И так всё было…интегресно! Техника, огружие, новые люди. В пегрвые полгода я заслужил звание «сегржант» и должность замкомвзвода. Ну, это…заместитель командигра взвода. На самом деле, мне было там…комфогртно. В целом пробыл там пять лет. Однако многое грассказать не могу, так как подписал документ о негразглашении военной тайны.

– А какие ещё военные звания бывают? – перебивает его Оливия.

– Звания? – Джордж на секунду запинается: – Ну, мастегр-сегржант, сегржант-майогр, офицегры гразных классов, капграл…

– Ты просто так смешно говоришь, – с милейшей улыбочкой мурчит Оливия, однако издёвки в её словах больше.

Джордж что-то бубнит себе под нос.

– Что ты сказал, сладенький?

Джордж просто продолжает:

– В итоге я стал Втогрым лейтенантом. Под моим командованием было около двухсот человек, все отличные мужики. И тогда… – Джордж сглатывает подкативший к горлу комок. – Боевая тгревога. Наша часть находилась на Востоке. Точнее сказать не могу – тайна. Вокгруг только пески, куда ни глянь, потому, когда звучит такой сигнал, пгричины может быть только две: учения либо война. Однако если учения, я бы знал: всем нам, офицеграм, сообщали о плановых…событиях. Если честно, я испугался. Не на шутку. Не за себя, за пагрней. Моя подготовка была на высоте – и физическая, и психическая. А вот они не были к такому готовы. Всё пгроисходило очень быстгро: здание штаба стало пылью от боеголовки, взгрыв погрушил всё и забграл с собой много жизней. Мы отбивались несколько дней. Ждали помощи. Патгроны закончились, еды почти не осталось. Кто-то кгричал от боли, кто-то плакал, кто-то звал маму. Не могу никого осуждать, нас тогда оставалось не больше двадцати человек. А тех, кто был готов биться дальше, всего пять, включая меня. – Его взгляд ушёл вдаль воспоминаний. – Я помню, как лёг на землю, глядел ввегрх, закугрил… Вдохнул глубоко-глубоко… Успел уже попгрощаться мысленно с теми кого люблю. Молитву пгрочитал. И тогда воздух буквально взогрвался! – Он вновь подскочил, но сразу сел. – Он был такой гогрячий, что невозможно стало дышать! Пгравда, я видел своими глазами! Звено истгребителей пгронеслось над нашими позициями, пгрям над головами. Помощь явилась в самый последний момент. Больше ничего не скажу. Нас спасли, доставили домой, и я написал бумагу на увольнение. Было ли стграшно? Да! Неимовегрно. Больше всего пугало то, сколько товагрищей я потегрял. А из-за секгретности, глупой тайны, оказалось, что я не могу покинуть стграну. Неопгределённое вгремя. И тогда я начал писать. Пенсии военного, получившего гранение в зоне боевых действий, достаточно, чтобы не думать о гработе. Вот потому я и делаю сейчас то, что люблю.

– Итан, старина Джорджи тебя переплюнул, – казалось, Оливия только и ждала, когда он закончит свой рассказ, чтобы вставить едкое замечание.

– Ты!.. – Джордж гневно смотрит на неё. – Хватит!

– Ну, малыш, не надо ерепениться. – Она продолжает улыбаться. – А то начнёшь грязно ругаться при ребёнке, тогда папочка Росс тебя стукнет и не посмотрит, что ты бывший военный, солдат, машина для убийства.

– И откуда ты только слово такое узнала – ерепениться, – негромко говорит Алекса.

– Тебя, китти, вообще не спрашивают. Держи своё мнение в зад-нем…кармане!

– Прямо каламбур за каламбуром, – в голосе Алексы не меньше едкости. – Тебе бы к нам на факультет.

– Дамы, давайте успокоимся, – Росс старается поддержать порядок.

– Подождите! Эй, все, слушайте! – Кэрол встаёт, чтобы каждый по-смотрел на неё. – Мне тут Генри показал книжку свою. В общем, тут есть схемы разных кораблей, их строение. Так вот, во многих комнатах…

– Каютах, мам.

– Да, малыш, каютах. Во многих каютах есть сквозные вертикальные переходы в другие. Они располагаются друг над другом.

– Отличная идея, милая! – Росс уже поднимается, чтобы начать действовать. Как только появляется возможность разобраться в происходящем, спасти свою семью, этот бесстрашный человек готов на всё.

Мяу.

Росс садиться обратно совершенно потерянный. В который раз все замирают на своих местах.

Мя-яу. Очень тихо, глухо.

Глаза Оливии становятся всё шире. Эрик неожиданно впивается пальцами в столешницу. Кэрол в ужасе обнимает сына.

Миу. Ми-ияу. Будто бы откуда-то издалека.

Джордж беспомощно озирается, вертит головой, часто моргает, потеет. Итан встречается взглядом с Алексой – она сосредоточенно пытается расслышать, откуда раздаётся звук.

Мяу. И тишина.

– В той аварии выжил только котёнок. Мать с сынишкой остались лежать. Идиот на спорткаре спал рядом с разбитой машиной, слюни пускал. Ни царапины не получил. Они котёнка взяли, домой везли. И он один… – Эрик словно говорит всё самому себе, не смотрит ни на кого. – Маленький рыжий котёнок ходил по осколкам и мяукал в ужасе. А моя Николь…

Алекса показывает Итану взглядом на пол. Тот кивает в ответ. Оливия вдруг подходит к Эрику и обнимает за плечи.

– Тише, здоровяк. – Она больше не агрессивная язвительная стерва. Сейчас она заботливая мать, или старшая сестра, которая хочет успокоить братишку. Эрик просто сидит с закрытыми глазами, и ни одна мышца не двигается на его лице.

Совсем скоро Эрик вновь открывает глаза. Он аккуратно встаёт, почти нежно снимая руки Оливии с плеч, и благодарно кивает.

– Я вспомнил. Ну, причину, по которой сидел. Расскажу всё, только давайте сначала поищем проход.

Тут все одновременно смотрят на пол, на ковёр цвета венозной крови.

– Выбор очевиден, – говорит Итан в полной тишине.

Все встают; Росс и Итан, не мешкая, оттаскивают в сторону тяжёлый ковёр, но металлический пол чист.

– Пианино! – подаёт идею Генри.

Мужчины сдвигают его в сторону, и взору их предстаёт небольшой квадратный люк вровень с металлическим полом у стены. Железная ручка утоплена в поверхность. Эрик без колебаний поддевает её пальцами и тянет. Плечи напрягаются, но крышка едва приподнимается.

– Помогите.

Однако ухватиться вдвоём за крохотную скобу не представляется возможным. Тогда Итан снимает ремень, подсовывает под ручку.

– Все вместе! – командует Росс.

Четверо мужчин хватаются за ремень. Со скрежетом металла о металл крышка поддаётся. Секунда – и та с грохотом падает. От подобных звуков ладони Алексы становятся влажными. Она ощущает, как капелька пота скользит по позвоночнику. Мальчик вдруг берёт её за руку своей сухой детской ладошкой.

Перед ними лежит колодец первозданной тьмы, куда не проникает ни единого лучика и так скупого света. Вертикальная лестница уходит в бездну. «Она называется «трап», – думает Генри, выглядывая из-под руки отца. Снизу веет холодом, однако сквозняк не ощущается.

Люди стоят вокруг, и никто не решается сделать первый шаг. Все словно перестали дышать.

– Кто хочет грискнуть? – нарушает тишину Джордж.

Часть 2. Глава 2

Помещение называется «кают-кампания». Почти ничего нет из мебели. Большой круглый стол, деревянный и старый, много тяжёлых, но мягких стульев – занято лишь восемь. Очень тёмный ковёр, который вначале показался мальчику чёрным, но оказался бардовым. Наглухо закрытая железная дверь и ил-лю-ми-на-то-ры. Сложное слово для восьмилетнего разума. Однако Генри обещает себе, что потренируется произносить его правильно и быстро.

– Мои часы стоят с самого начала. Не получается завести. А настенных нет. – Это вновь Джордж подаёт голос.

Росс смотрит на свои руки. Не знает, что сказать, ничего не всплывает в памяти о первых минутах здесь. Это пугает. Но в его голове всплывают другие события.

– Я помню, что мне дали, наконец, отпуск. Помню, Кэрол, как пришёл домой пораньше, чтобы тебе сказать. Тихо вошёл через заднюю дверь, хотел сделать сюрприз, но не получилось, потому что в гостиной было полно народу. Пахло пирогом из тыквы, по рецепту твоей мамы. Даже раздеться не успел. Сидели Флемминги и учительница Генри. Ещё тот тип, как его звали? А, да, Фишер, психолог. Вид был у всех встревоженный. Случилось какое-то несчастье в классе. Нет-нет, не с нашим Генри, не смотри так! Просто сын Флеммингов кинулся на девочку и искусал в кровь, даже ухо отгрыз. А Генри не видел ничего, только следы в классе и как того малого увозили санитары. Не помню, как звали пацана. Ты помнишь, Генри, сынок?

– Нет, папа, – едва дыша, отвечает мальчик. Он и правда не помнит ничего такого. В его голове только начинает вырисовываться страшная картинка происшедшего в классе, но он отмахивается от неё легко, как только может детский ум, и погружается в чтение.

– Знаешь, дорогой, я тоже не могу ничего сказать… Это когда было?

Росс не отвечает, думает. Ответ не приходит, ни дата, ни месяц. Года тоже нет. Время словно давным-давно исчезло с лица мира.

Тишина расползается по углам, как хозяйка помещения. Слишком часто они молчат, но ничего не могут поделать с этим. Всё время приходится собираться с мыслями, чтобы не потерять нить и без того сложного разговора восьми уставших людей.

Кэрол искренне старается, но ничего не идёт в голову. Мелькают какие-то намёки: запахи, смутные силуэты, возможно, и правда, Флеммингов, ещё она припоминает, как хотела рыдать, но не может никак осознать причину. Может, горькая обида? Да, нечто похожее…

– А у меня как раз заканчивались последние экзамены, – задумчиво тянет Алекса. – Да, лето было в самом разгаре. Чётко помню, как сдавала последний экзамен по Лексикологии. Я оставалась одной из последних в аудитории, и наш учитель мистер Уоллош всё время поглядывал на часы. Когда он двигал запястьем, то солнечный зайчик бил мне прямо в глаза – так неудачно я сидела. Потому и сосредоточиться не могла! Какой-то парень в очках как раз ответил на твёрдую «тройку», только меня такая оценка не устраивала, вот и сидела до последнего. – Задумчивая пауза. – Не могу вспомнить, как звали одногруппника в очках… «Китти, к барьеру», сказал он. Мистер Уоллош всех девчонок так называл. Старый хрыч, хотя по внешности не дашь больше пятидесяти. Он вообще мужик классный был. – Алекса тепло улыбается, оглядывая присутствующих. – Я вышла, коленки трясутся, ладони мокрые – жуть! А он так посмотрел и сказал: «За проявленные смелость и общую эрудицию в течение семестра, а также же за особую выдержку, чтобы досидеть до конца экзамена, объявляю благодарность! Можете идти, «пять». Уже на улице я поняла, как обидно было всё выучить и не ответить. На часах было без пяти четыре.

– А сейчас? – спрашивает Джордж с явной симпатией. – У меня нет своих.

– Одиннадцать ровно. Не знаю, правда, утро или вечер.

Оливия вскакивает, упирается в столешницу и осматривает всех по очереди.

– Вы что, всерьёз думаете, вся эта чушь нам поможет? Вы тут ещё детские фотографии сядьте пересматривать! Не в обиду, малыш. Знаете, что помню первое здесь? Вот этот долбаный ковёр! – Она показывает пальцем на пол. – Я тут валялась почти под столом, а эта дрянь, ворс, щекотал мне нос. А знаете, чем он пахнет? Ничем! Даже запаха пыли нет, будто его тут надраивают каждые полчаса. Если вам это не кажется странным, что вы решили посидеть и пообщаться на отвлечённые темы, то даже не знаю, чем вас удивить. Хотя, нет, знаю! Это чёртов круизный лайнер, на который, я уверена, никто из нас не покупал билетов! А ещё заваренные люки, закрытые двери и полное отсутствие людей. Дьявол, я даже не понимаю, мы движемся, или нет!

– Честно сказать, я, э-э, не ощущаю качки. В кино видел, ну-у, что ка-кое бы большое ни было, эм, судно, если оно на воде, даже теплоход, всё же качает. Ну, на волнах. А тут…ничего. То есть, вообще ничего.

– Молодец, Джорджи, милый, – сладко воркует Оливия, но затем её нервный тон возвращается: – Такие лайнеры просто огромны. Эта гигантская махина, может, вообще уже потонула, да мы не в курсе. У нас как-то проходили съёмки на таком, и тут сотня человек может неделю бродить, да так и не встретиться друг с другом. За пару дней фотосессии прокляла всё на свете и своего агента в придачу. Этот идиот Артур, голубок недообрезанный, пошёл за водичкой, и отыскали его только к вечеру. Сидел и плакал в каком-то машинном отсеке, весь в соплях и мазуте. Я думала бросить его прямо там, может быть, мужика себе хоть нормального найдёт.

– Что значит «недо-об-резаный»?

Вопрос Генри остаётся без ответа.

– Так вы у нас модель, Оливия? – Итана совершенно не трогает её тон. Будто и не стоит она сейчас с горящими глазами и дрожащим голосом.

– Да, что б вы, знали, чёрт вас задери!

– Тише, Оливия, хватит ругаться при моём сыне, – требует Росс, слегка повышая тон.

Эрик тоже поднимается.

– Эх, ладно, котятки, всё-всё, я спокойна. Нужно было просто выплеснуть немного эмоций. Да, всё бы за сигарету отдала, даже себя. – И сама же смеётся.

– Ну, так расскажите о своей особе, мисс Оливия, – просит Итан спокойным тоном.

– Нечего толком рассказывать. Работала моделью, последнее время контрактов нет. Отдыхаю и набираюсь сил, сидя здесь с вами, перед очередной попыткой покорения обложек глянцевых журналов.

– Поделись своей историей, может, это как-то поможет прояснить ситуацию! – Это уже Алекса. – Я вот во время рассказа хоть что-то вспомнила.

Оливия задумывается.

Нарастающий рокот, похожий на тот, что издаёт ракета во время взлёта, вот только извергает его нечто живое, перерастает в глухой гул и прокатывается по всему помещению. Рождённый где-то за пределами доступного горстке людей пространства, звук становится всё громче, достигает высшей точки именно здесь, в кают-кампании. Затем также беспрепятственно отправляется обратно в недра корабля.

Все боятся шевелиться. За столом теперь восседают не людские фигуры, а лишь глаза. Только они смеют шевелиться, перебегая от одного недвижимого лица к другому. Мальчик зажмуривается и старается задержать дыхание.

«Мамочка!». Вроде, он произнёс это вслух?

– Тише, малыш. Всё…хорошо…

Проходит несколько томительных секунд, и Генри решается поднять веки. На лицах написана единая эмоция ужаса, но никто не смеет двинуться. Он поворачивает голову, и глаза его раскрываются от удивления. Мама жмурится!

«Она, что, тоже боится? Такого просто не может быть! Как это так, мою мамулю напугали какие-то звуки?!» Душа Генри оказывается в таком смятении, какого ещё не случалось за долгие восемь лет. Первые восемь лет его жизни. Однако с мыслью, что его любимая мама, судя по всему, мало отличается от остальных напуганных персонажей этого фильма ужасов, к мальчику приходит некий необъяснимый покой. Чистая детская душа устанавливается в шатком балансе, а маленькое сердечко не спеша замедляет биение.

Генри глубоко вздыхает. Он смотрит на папу – тот сосредоточен. Мальчик совсем успокаивается. Папа не предал.

– Тшшш, без паники, – негромко говорит Джордж. Не понятно, кого именно он пытается утешить. – Я немного читал о кограблях. Я знаю. Такой звук – обычное дело. Давление. Да, да, оно. Давление на когрпус. На балки, такие балки, они идут свегрху вниз. Называются… Называются…

– Шпан-го-у-ты, – вдруг подсказывает Генри. И довольно улыбается.

Джордж поворачивается к мальчику. Его рассеянный взгляд вдруг становится серьёзным, он хмурится, затем фальшиво скалится в ответ. Застёгивает верхнюю пуговицу рубашки со словами:

– Да, малыш, действительно. Шпангоуты. Давление на металл вызывает такой жуткий звук. Бояться нечего.

– А я совсем не испугался! – с вызовом отвечает Генри.

– Ты мой маленький храбрец. – Кэрол обнимает сына за плечи. – Да, ты совсем ничего не боишься.

Мальчик оглядывает всех – кажется, многие верят. И он сам верит. Хорошо, когда взрослые могут дать объяснение и призракам в шкафу, и монстрам под кроватью, и демонам в подвале.

Росс встаёт:

– Мы все знаем, что дверь закрыта отсюда, изнутри, а люки намертво привинчены. Нам ничто не угрожает.

Они понемногу расслабляются. Ёрзают на стульях, кто-то кашляет, кто-то стучит пальцами по столу. Все возвращаются к жизни. Оливия продолжает жмуриться и обнимает себя за плечи, тяжело дышит.

– Я слышу… слышу, да, гул двигателей! – внезапно громко говорит Джордж. – Мы движемся, эм, плывём!

Все прислушиваются.

– И ты только сейчас это расслышал? – Итан кажется спокойнее всех. – Пожалуй, это первое, на что я обратил внимание с самого начала. Насмотрелся и наслушался моторов за двадцать восемь лет автомобильного бизнеса. Однако работающий двигатель, не означает, что мы куда-то движемся…

Добрый вечер, товарищи пикабушники!

Продолжаем постить роман "Эхо тишины". Вторая часть крайне условно связана с первой. Есть несколько точек соприкосновения, да и только. Другие персонажи, события и, собственно, мистика.

Итак, благодарим за комментарии и ждем конструктивной критики!

Братья Ют

Часть 2. Введение и Глава 1

Введение

Женщина торопливо идёт по сумрачному, едва освещённому, коридору где-то на одной из нижних палуб. Она не понимает, как оказалась здесь. Покрытые инеем металлические стены давят на мозг. За переборками царит ледяная бесконечная пустота.

Когда-то в детстве старший брат в шутку запер её в подвале, полном крыс и всевозможных чудищ, которых только могло себе представить воображение ребёнка. И вот – брата давно не стало, а страхи остались.

Внутри у неё всё дрожит, ладони влажные и скользкие, никак не получается сконцентрироваться на собственных мыслях. Клаустрофобия. Всё точно так же, как в детстве, только теперь по-настоящему.

Шум машинного отделения, к которому сложно привыкнуть даже после многих часов, доносится спереди. Его слышно повсюду, из любого места, где она успела побывать: значит, корабль движется. Пока неясно, куда, но это лучше, чем быть просто брошенной на мёртвом судне. Нет звуков бьющейся волны о борт. Нет ничего, что могло бы подтвердить наличие вокруг каких-либо глубин. От осознания неизвестности становится только хуже. Скрип железа – ещё один звук, который периодически появляется то тут, то там. Сводит зубы; будто кто-то специально медленно открывает и закрывает не смазанную дверь. Каждый раз беглянка вздрагивает, но продолжает двигаться.

Рассудок зрелого и сильного человека бьётся в истерике. Она больше не суровая и жёсткая женщина, не уверенный в своей компетенции сотрудник больницы, не строгая, но любящая, мать. Сейчас она едва может справиться с собственным мочевым пузырём.

Подъём по лестнице на следующий пролёт вызывает такое напряжение организма, что пот буквально ручьями течёт по лбу. Женщина еле держится на ногах, но останавливаться и умирать не хочет.

Пытаясь вернуться в кают-кампанию, теряется ещё больше. Тусклые лампы давят на глаза. Подобное освещение иногда называют интимным, только вот обстановка не позволяет его таким представить; практически невозможно различить, что находится впереди.

Слышится лёгкий и ненавязчивый, но вместе с тем пробегающий льдом по позвоночнику, хрип. Она резко разворачивается. Никого. Впереди – тоже. Повсюду вокруг слишком много непонятных ей железок и труб. Все цельные, словно вместе они составляют какую-то конструкцию. Попытка выломать хоть одну для вооружения заканчивается провалом.

На переборке на уровне глаз еле видны какие-то цифры: они появляются примерно раз в пять-шесть метров. Женщина идёт на их уменьшение. Или шла на уменьшение?

Сейчас она замирает.

Хрип повторяется буквально в нескольких сантиметрах от затылка. Она оборачивается, издав испуганный и невнятный вскрик. Вновь никого. Стараясь убедить сознание, что это всего лишь слуховая галлюцинация, она ускоряет шаг.

Надо сохранять здравый смысл, однако паника охватывает её. Должен же где-то быть трап вверх, или хотя бы дверь, или хотя бы люк! Что-нибудь! Она согласна взбираться целый километр, лишь бы выйти из этого помещения. Ещё чуть-чуть, и сойдёт с ума. Отчётливое ощущение, что кто-то следит, не даёт ей собраться с мыслями.

Коридор становится у́же, ещё немного, и потолок будет касаться макушки. Секунда, и всё расширяется обратно на своё место. Стены движутся, словно она приняла какие-то психотропные препараты, однако такого женщина в жизни себе не позволяла. И дочь воспитывала в такой же строгости к алкоголю, сигаретам и наркотикам.

Как давно она находится здесь, понять очень сложно. Время остановилось. Оно просто закончилось – нет ни часов, ни расписания на день. Есть только цель – выбраться. И всё. Хорошо это или плохо, сказать нельзя. С одной стороны, ежедневная рабочая рутина в больнице уже давно въелась в подкорку, с другой – теперь нет никакой стабильности, нет чёткости в происходящем.

Появившийся из ниоткуда острый сквозняк заставляет женщину сорваться с места и бежать, что есть сил. Воздуха не хватает. Последний раз она бегала ещё в школе много лет назад, а сейчас гонит непрошеную мысль, что её самый родной человек отдал бы жизнь за такую возможность.

Всё вокруг заполняется топотом, ударами стоп о железную пластину вместо пола. Услышать что-либо теперь не представляется возможным, и, хотя женщина пытается убедить себя, что всё хорошо, что не существует монстров и всей прочей чепухи из детских фантазий, бежит она именно от них.

…И спотыкается, как назло, о свои же ноги. И замирает в попытке встать на холодной палубе. От осознания собственной ничтожности по щекам текут слёзы. Так и не поняла, куда она бежала и кто сопровождал весь её путь.

Неуловимая жидкая струйка серого дыма, которую может развеять легчайшее дуновение, медленно поднимается вверх. То, что происходит дальше, становится последним в её сознании. Надпись напротив глаз в свете приглушённой лампы – «Шпангоут 65». Это всё, что замечает женщина. А её саму больше никто никогда не увидит.

Глава 1

Совокупность сбитого воздуха с бесконечностью вселяет ужас. Нельзя назвать водную гладь морем или океаном, это нечто большее. Нескончаемая по своей широте и глубине жидкость. Она не имеет запаха. Создатель не оставил тут солнца и луны. Тьма, в которой со дня её создания дрейфует один лишь корабль. Он единственный, хоть и очень тусклый, источник освещения, в свете которого видно, как густая, словно нефть, мгла обнимает судно. Консистенция воздушного пространства такая, что кажется ей можно не только дышать, но и пить её. И это парадоксально. Постепенно, с эволюцией человечества, судно видоизменялось. От маленькой деревянной лодки до красивейшего по всем меркам кораблестроения лайнера.

– Сколько мы уже здесь?

Вопрос остаётся без ответа. Они устали не физически, нет, это место высасывает из тебя совершенно иные соки.

– Корабль огромный, – произносит высокий детский голосок.

– Да, Генри, большой. – Отец мальчика, Росс, бывший полицейский, хмурится. Он утратил всякую надежду, однако не хочет признаваться в этом остальным. И не признается ни за что на свете, только не жене и сыну. Кэрол и Генри – вся его жизнь.

– Хватит, Росс. Ты ведь прекрасно знаешь, что мы перепробовали всё. Может, скажешь ему? – Это Эрик, мужчина крепкого телосложения с добрыми и грустными глазами. Его большие руки лежат на столе сжатые в кулаки, но это не признак злости или нервозности, так, привычка. – Не нужно больше играть в детектива.

Сперва Эрик казался Россу куском дерьма, заботящимся только о своей шкуре. Затем его мнение изменилось. Более приятного и надёжного типа бывший коп ещё не встречал. Однако вот фраза про детектива… Росс был патрульным более пятнадцати лет, и работа эта научила его оставаться мужественным и ответственным, несмотря на обстоятельства. В самом начале он стал именно тем человеком, который может принять лидерство в необычной и стрессовой ситуации, в какой сейчас все оказались. Не было стремления контролировать их, давать приказания. Просто группе людей нужен был старший, и Росс возложил на себя эту ношу.

Но в итоге ничего не изменилось.

– Думаю, нам нужно всё пересмотреть ещё раз с самого начала.

– Росс, ты сам не устал от этого? – Кэрол, верная супруга и соратник во всех вопросах по жизни, тоже отчаялась.

– Милая, простые действия помогают расслабиться и не поддаться панике.

– Ладно, давайте по порядку, – доносится с конца большого стола, где сидит человек в строгом костюме. Ткань одежды тёмная, будто мокрая, а на галстуке золотая заколка с красным камушком. Мужчина часто прикасается к украшению, но смотрит при этом на собеседников. – Меня зовут Итан, мне сорок шесть лет, и я владелец сети автосалонов по всей стране.

Оливия, обладательница копны тёмных волос и узкого, но приятного лица, произносит свою реплику с улыбкой:

– Хоть кто-то не теряет присутствия духа.

Генри утыкается в книгу, которую успел осилить наполовину. С одной стороны это может служить неким индикатором времени, прошедшего с их первого знакомства. Как долго восьмилетний мальчик обычно читает книгу в пятьсот страниц? С другой стороны, Генри всегда обожал читать, с того самого момента, как научился.

Он обожал запах книг. Для своих лет успел уже прочитать немало разной литературы. И детективы, и фэнтези, и фантастика, и приключения. Они все пахли по-разному. Космическая фантастика отдаёт всегда металлическим привкусом и резиной, иногда жжёной после особенно большого и серьёзного сражения в открытом пространстве. Приключения в неизведанных странах и морях оставляют соль на губах. Сказочные леса с эльфами и гномами веют ароматом пряностей и блюд, ранее не пробованных. А суровые персонажи детективных историй всегда пахнут табаком и немного алкоголем. Запах не из приятных, но тоже особенный в своём роде. От папы пахло также, бывало. Крайне редко, но всё же случалось.

– Хорошо, без шуток. Первое, что помню, это как ты, Эрик, пытаешься открыть иллюминатор. Он не поддаётся, и ты ругаешься вполголоса.

– Да, ощущение, будто его спаяли намертво. Или заварили, правда, шва не оставили. Его невозможно открыть. Остальные тоже.

– А я даже не понял вначале, эм, что случилось, ну, тут. – Джордж всегда говорит так, будто тщательно подбирает слова. – Я тупо сидел и, э, пялился на стену, думая, что сказать издателю по поводу книги. Ну, так и не дописал ещё. Он уже сколько названивает! А я тут сижу…

Мальчик невольно улыбнулся, когда впервые взглянул на Джорджа: тот напомнил ему гоблина из книжки про волшебные кольца. Смуглая кожа, тёмные волосы и большой нос. Если гоблина нарядить в серый пиджак с коричневыми заплатами на локтях, получится вылитый Джордж.

– Я смотрела на пианино.

После этих слов Алекса умолкает.

Все поворачиваются к ней. Девушка глядит в одну точку и больше ничего не говорит. Может показаться, что она пытается что-то вспомнить: брови немного хмурятся. Кэрол, также молча, встаёт и идёт к инструменту. Она садится на кем-то любезно оставленный стул, открывает крышку, вытягивает руки вверх. Её пальцы на несколько мгновений застывают над инструментом – и музыка заполняет комнату.

Мелодия ненавязчива и проста. Несколько нот, вступление негромкое, однако оно разрастается, ширится, совсем чуть-чуть, и возвращается к начальным нотам. Грусть волнами разбегается по помещению, охватывая каждого. Становясь то громче, то тише, музыка едва лишь касается лиц слушателей, и кажется Генри, словно собирается взять за руку и подвести к постели тяжелобольного. Всего три минуты, и мелодия стихает, умирая беззвучно и скорбно.

– Чайковский, Детский альбом, Болезнь Куклы, – негромко комментирует Кэрол.

– Ты так давно не играла, – среди общего молчания произносит Росс.

– Думала, разучилась и забыла. – Пауза. – Странно, до слов Алексы я и не замечала здесь пианино.

Мальчик осматривает в который раз помещение, надеясь найти что-нибудь новое. Как книгу, которую обнаружил в углу на полочке. Маленькое сердечко билось часто-часто, пока он разглядывал, крутил-вертел неожиданный подарок. Прямоугольной формы в зелёной бумаге с блёстками и маленьким цветастым бантом. Настоящий подарок, как на Рождество! И определённо книга! Для Генри они всегда были лучшим подарком. «Корабли мира. Разновидности. Морские термины». Теперь он не выпускает её из рук.

Часть 1. Глава 12

Неожиданно звонит отец. Это странно. За всё время он сам ни разу этого не делал. Чтобы быть совсем честной, могу признаться, что я тоже не звонила ему.

Немного неуверенно отвечаю:

– Да?

– Приветик, маленькая моя.

– Привет, пап, – я говорю осторожно, потому что не знаю, в чём суть звонка.

– Я тут просто подумал: мы так мало общаемся.

– Ну-у?

– Я хотел сначала зайти сразу, но потом понял, что нельзя…так прямо. Как-то всё навалилось… И холодно ещё. Но это не страшно, ты же знаешь, зима всегда проходит, а за ней лето.

– Ты что, под дверью стоишь?

– Э, ну, да, но можешь не впускать меня, я всё понимаю. Только сказать не могу… – вдруг из трубки на меня веет таким холодом, которого я никогда прежде не замечала у своего бедняги-папаши.

– Стой, я сейчас!

И вот он сидит за кухонным столом. Уставший, замерзший, с покрасневшими ладонями – в этом году ранние холода.

С порога он вручает мне небольшой конверт в подарочной упаковке. Разноцветная бумага – серебряная с коричневым – совершенно не сочетается с синей ленточкой. Впрочем, цветовая палитра всегда была его слабой стороной. Галстуки он никогда не умел подбирать к костюму.

– Там шкатулка, – говорит он, когда я уже начинаю развёртывать нежданный подарок. – Я не знаю, что тебе сейчас интересно, представляешь? Вот такой я отец. Папаша года!

Я смотрю на деревянную шкатулку, стилизованную под книгу. Только на неё. Пытаюсь представить, для чего она мне. Не могу.

– Туда можно положить, например, какие-нибудь мелочи. Серьги, там, или колечки.

Я поднимаю глаза и вижу, что он уже расположился: поставил небольшую бутылочку виски, маленький пластиковый стаканчик, который тоже принёс с собой. Он думал, что я ему даже стакан нормальный не дам. И уже, походу, успел сделать глоток. Кривится.

– Прости, принцесса, что я так по-хозяйски, сам. Просто пока нет твоей мамы… А говорить я могу только так. Нет сил…

– Папа, я…

– Нет сил говорить самому, на трезвую голову, представляешь?

Я ни разу в жизни не видела его пьяным. Могу вспомнить только редкую бутылку пива по праздникам. Кстати, чаще, когда мамы не было рядом.

И тут я вижу его совершенно по-новому. Ему едва сорок, а голова почти вся седая. Руки не грубые, без мозолей – мало физической работы – однако в мелких ссадинах, царапинках; трясутся едва-едва. Мешки под глазами. Спит мало, но мне кажется, что выпивает достаточно часто. На носу выступили тонкие красные капилляры. Взгляд пустой и слегка мутный.

– Я так часто хотел тебе позвонить. Спросить, как дела, как жизнь вообще. Особенно после…того. А потом думал о твоей матери. Она ведь всегда всё знает лучше всех. Что нельзя тебя беспокоить по пустякам. Что не нужно приезжать, потому что тяжело дочурке будет видеть отца-неудачника на двух ногах. Деньги, ты что, ни в коем случае не присылай. И особенно ей, без моего ведома!

Последняя фраза похожа на цитату. Я сижу и слушаю. Господи, как же человеку хочется высказаться!

А он продолжает говорить, через несколько фраз делая глоток, то больше, то меньше. Иногда стаканчик пустеет, и он подливает. Бутылку даже не закрывает.

– Знаешь, а ведь когда-то…когда-то она была не такой! Я помню, как мы выбирались с ней на пикник. Брали копчёный сыр и ветчину, по бутылочке медового пива… Раньше у нас, недалеко от того места, где сейчас центральный супермакет, продавали такое классное пиво! А ещё она очень любила в молодости эти шоколадные яйца с игрушкой внутри. Но сам шоколад не ела, главное было – найти интересную игрушку. Мы могли провести на воздухе почти весь день до темноты.

Я слушаю про свою мать и не могу поверить. Хочется закричать «Хватит!», ведь то была не она. Не могла сегодняшняя женщина быть той милой и ласковой девушкой, жившей двадцать лет назад. Но я молчу.

– Когда-то у нас была кошка. Белая-белая, пушистая-пушистая! Мы завели её, когда только съехались. Мы любили её и шутили, что это наш ребёнок. Потом поженились. И кошку пришлось отдать. Мама говорила, что это затратно – держать животное. Это корм, наполнитель для лотка, прививки и стрижка летом.

Он начинает делать паузы между фразами, всё больше задумываясь, уходя в себя. А я думаю об Эри. Она осталась в моей комнате. Сказала, что отец не должен знать, что она здесь, потому что занятия в школе ещё не закончились. Ей влетит, тем более, неизвестно, чего можно ждать от отца в таком состоянии. Он всегда был спокойным и тихим, но ведь всякое бывает.

Сестра наверняка всё слушает.

– Мама отдала нашу Пушинку, пока я был на работе. Если честно, я накричал на неё. Чушь какую-то… Это ведь просто кошка, да? Я вот думаю, зачем было спрашивать моё мнение, ну, отдавать или оставить, если сама решила и сделала? Так было почти во всём. Походу, этот колокольчик тревожный звенел всегда, а я не слышал. – Он хлюпает носом.

– Узнаю маму. Знаешь, она…

– Деньги всегда были важны. – Тут я понимаю, что ему нужен не собеседник, а уши. Или плечо, чтобы поплакать. – Я так хочу проводить с тобой время! Мы можем гулять в парке, есть мороженое, кататься на аттракционах… Э, ну, таких, куда твоё кресло проедет, конечно.

– Спасибо, что напомнил. – Моё настроение от растерянности неожиданным визитом стремительно скатывается к нервной злобе. Я всё сильнее сжимаю кулаки. Всё чаще поглядываю на часы. И на виски.

– Ты же с приятелями своими видишься?

– Они идут на хер, папа.

– Ты уже ругаешься, – грустно бубнит он. – Я пропустил момент твоего взросления. А парень есть?

– Я повзрослела в тот момент, когда не смогла самостоятельно сходить в туалет. А парня нет, папочка.

– Ну, не злись, принцесса. Твоя мама всегда держалась за деньги. После свадьбы всё чаще спрашивала, как я буду обеспечивать её и ребёнка. Или двух. Или трёх. Я и тогда мало зарабатывал. Ха, как и сейчас! И походу, меня скоро уволят.

– Что?

– Там один тип, сменщик мой, сказал, что я пару дорогих туфель украл. Что б его…

– Господи, как так? У вас же камеры. – По правде говоря, я не сильно удивляюсь. Как подобное раньше не случилось, и то более странно. Лопух. Всё это мне не сильно интересно.

– Она хотела путешествовать, а я не мог себе этого позволить. Мы поначалу пытались откладывать, да только потом она забеременела. И всё. Вот, и детки пошли. Вся родня ждала, когда же станем настоящей семьёй! – Пауза. Глоток. – Ну, я потом ещё думал о путешествии за границу уже всем вместе. А заработать не смог. Вот какой у тебя отец! Гордишься папой, а? Гордишься? – Пауза. Глоток. – Нет, конечно, на хрен я такой нужен. И правильно. Сам себя ненавижу. Ну, ничего-ничего, у папки план есть, принцесса! Заживё-ём!

Я накаляюсь всё больше и больше от его пьяного бреда. В какой-то момент мне перестаёт быть интересна мать в молодости. Хотя, может, мне всегда было всё равно? Терплю изо всех сил, чтобы не вытолкать его взашей. Пусть. Пусть ещё выпьет.

– Я в такси пойду. – Пауза. Глоток. – А что? Авто в…аренду… выплачу…со временем. Буду на себя работать. Увезу тебя…к морю. Пока она не отправила тебя…в тот приют. Но она, да…сделает. При мне тогда…з-звонила. Это как с кошкой. – Глоток. Долгий и мучительный. Он пьёт без закуски, даже не запивает. Ещё немного, и его вырубит.

– Встань в очередь.

– Не дерзи, прин…мелкая. Я отец. Твой. – Всхлип. – Неудачни-ик… – И по щекам его катятся слёзы.

Я теряю остатки всякого терпения.

Вселенная замерзает. Я наблюдаю со стороны: неподвижно сидящий отец, склонивший голову на локти; я напротив него со сжатыми кулаками и закрытыми глазами. Часы на стене мертвы. Ни звука.

Тут он пытается встать. Что-то бормочет, кажется, хочет домой. Только вот едва двигает ногами, вот-вот упадёт. В итоге, я чуть подталкиваю его обратно на табурет.

– Куда ты? Упадёшь, – шиплю я. – Спи тут.

– Я…домой…

Он роняет голову на руки и замирает. А я медленно перевожу взгляд на почти пустую бутылку. Не знаю, как долго смотрю на неё.

Отпустило, кажется.

Я возвращаюсь в комнату, оставив неудачника-папашу дрыхнуть прямо за столом.

– Я правильно поняла, что наш папаня пьян?

– Сходи, посмотри, – отвечаю, хотя уверена, что всё понятно по выражению лица.

Эри идёт на кухню.

– Никогда его не видела в таком состоянии.

– Эри, сейчас всё происходит на полном серьёзе. Надо бежать. Человек, которого я называла матерью, точно хочет отправить меня в интернат. Или захочет после сегодняшней выходки.

– Думаю, не стоит напоминать, что план был: вести себя потише? – Она не язвит и не издевается, это констатация факта. Вопрос считаю риторическим, потому перевожу тему.

– Помоги собрать всё необходимое. А пока отец дрыхнет тут, мы успеем съездить и собрать твои вещи.

– Ну, у нас не так много денег, на самом деле. Моих сбережений хватит только на дорогу и еду, может, на пару недель. Я не ожидала, что всё пойдёт…

– Стоп! – перебиваю я. – Я знаю, где у хозяйки дома лежат сбережения!

– Хочешь сказать, мы пойдём в банк и просто обналичим счёт? Ну, как-то сомнительно.

– Не тупи. Какой, к чёрту, банк? Эта женщина не доверяет никому, в том числе и банкам, все деньги хранит в шкафу в своей комнате. Там что-то вроде коробочки у самой стенки на нижней полке.

– Хочешь ограбить мать? – При этих словах улыбка появляется на лице Эри. Это не добрая девичья улыбка, а, скорее, зловещая усмешка. Даже не по себе как-то. – И сколько там?

– Ну-у… Не думаю, что много. На моё лечение и после ушла неплохая сумма, как мне кажется. Сколько бы ни оказалось, лишним не будет. Точно.

Действовать надо быстро. Может, именно в эту минуту маме докладывают о случившемся в клубе. Или доложили сразу, и она уже едет сюда. Времени остаётся всё меньше с каждой секундой. Я впадаю в некое хаотичное состояние. Виски покалывает, руки трясутся несколько дней подряд, нервы постоянно на взводе. Нужно успокоительное. Или спиртное. Все эти мысли в реальности занимают доли секунды, которая растягивается в моей голове на несколько минут. Хорошо, что только в голове.

Мать будет в ярости. Её цель – наказать. Представляю, как она кричит, высказывает всё, орёт, что применит меры. В её голове это десять букв на вертикали столпа, держащего институт семьи: «Система мер, поощрений и наказаний, для корректировки поведения и моральных ценностей несовершеннолетнего (в её случае, даже взрослого)».

Воспитание.

Ближе всего кухня. И это на руку. Первый под удар попадает отец. Но вряд ли он сможет проснуться в ближайшие несколько часов. Недосып плюс достаточное количество алкоголя превратили его буквально в неподвижный труп на ближайшее время.

Не могу собраться с мыслями. Эри убегает за деньгами. Что понадобится в первую очередь? Тёплые вещи? Или стоит начать с белья? Звон битого стекла. Не до этого. Планшет, зарядка, документы. Всё, что есть. Исчезну из её жизни. Наконец-то.

– Я нашла! – влетает Эри.

– Сколько там?

– Нам хватит.

– Хватит на новые документы?

– Там папаша бутылку разбил.

– Достань куртку из шкафа.

– Курить хочу… – С этими словами сестра бросает пуховик на кровать.

– Кури здесь.

– На. – Эри протягивает мне подкуренную сигарету, а затем её лицо приобретает мечтательное выражение: – Представь...

– Давай быстрее!

Дверь хлопает, слышится голос матери. На кухне раздаётся непонятный вскрик. Затем грохот. Потом ещё раз. И тишина.

Мы замираем. Сигарета, застывшая в губах, успевает дотлеть до фильтра, и только тогда я оборачиваюсь. Видимо, в процессе сборов мы пропустили кое-что очень важное. Опоздали.

Стараясь не издавать лишних звуков, Эри крадётся посмотреть, что случилось. Через долю секунды из-за угла тишину разрывает и пробирает до дрожи нарастающий крик страха, переходящий в визг.

Влетаю в кухню.

Эри пытается что-то сказать: губы её шевелятся, но слов нет. Дыхание перехватывает, затем учащается, но воздуха всё равно не хватает. На полу кровь и виски ползут навстречу друг другу. Голова тяжелеет. Рваный ритм сердца, звон в ушах.

Трясущимися руками отталкиваюсь от коляски и падаю прямо на лежащее женское тело. Удар. Удар. Удар.

Эри стаскивает меня с матери, и только тогда я выпускаю смерть из рук. Закрываю глаза. Кажется, она садится рядом и приподнимает меня, обнимает, гладит по голове.

– Эри, помоги сесть.

Сажусь, опираясь на руки.

Наконец, оглядываю всё вокруг.

Повсюду кровь. На мебели и даже на стенах. Вокруг головы отца огромная лужа. Свой осколок бутылки отбрасываю в сторону. Обессилено роняю ладонь с пульсирующей раной на пол. Перевожу взгляд на тело женщины. Всё, что выше плеч, я превратила в фарш. Не знаю, сколько ударов нанесла. Хочу посмотреть в глаза, но их больше нет. Вот что значит Вселенская Карма. Она лишила меня сестры, спокойной жизни и отца.

Сука получила по заслугам.

– Давай коляску.

Она всё выполняет. С трудом помогает мне усесться. Вновь привычный уровень пространства.

– Покурим.

Не замечаю, откуда она берёт сигареты, вроде, в комнате оставались. Молча дымим. Бросаем окурки прямо в грязную жижу под ногами и колёсами.

– Сейчас ты бежишь домой, берёшь вещи с деньгами. Я буду ждать тебя на нашем месте.

Аккуратно разворачиваюсь и двигаюсь к себе. Собираюсь. Некуда торопиться. Сменные футболки. Любимая толстовка – поверх той испачканной, что на мне. На дно рюкзака кладу почти все деньги из шкафа, а несколько купюр прячу в карман. Сверху бельё и планшет. Туда же тёплые носки. Ещё добавляю джинсы. Пока хватит. Сматываю и убираю в кармашек на молнии наушники. Из документов оставляю себе паспорт. Остальное – тоже в ручную кладь. Успеваю взять из ванной зубную щётку и маленькое полотенце.

Возвращаюсь обратно. Подъезжаю к столу. Тянусь к фото.

Я там одна, гораздо младше, улыбаюсь прямо в камеру, а солнце играет в волосах огненными сполохами.

Это было много лет назад, однажды летом на очередном пикнике. Отец еле уговорил меня сидеть смирно и улыбаться. Мы втроём успели наиграться в мяч, и я, раззадоренная, только и хотела, что бегать и просто кричать от осознания бесконечного счастья семейного отдыха.

Отец стоял на «воротах», а я, наивно веря в свои футбольные навыки, якобы серьёзно обыграла женщину, которая потом решила сделать снимок дочери.

Прихожу на наше место. Как всегда, не занято. День в самом разгаре, но почти никого нет. На том берегу пруда сидят на скамейках несколько человек. Ветер стихает, и потому водная поверхность идеально гладкая.

Включаю музыку. Ставлю случайный порядок. Первый же трек: «System of a Down – Lonely Day». Закуриваю.

Сестрёнка скоро вернётся.

*  *  *

Все события и герои – реальны.

Я решил написать эту книгу, после того, как новость о случившейся трагедии разлетелась по всему нашему небольшому городу. Однако местные власти не желали придавать дело огласке. Фактически роль моя была совсем незначительной, однако кто-то должен был осветить историю.

Была проделана огромная работа. Я посетил больницу, разговаривал с врачами, скрупулёзно выискивал свидетелей и детали событий тех дней. Не кривя душой, могу заявить, что здесь нет сильного искажения фактов. Единственное, о чём меня попросили, это не использовать реальные имена.

Впервые я увидел эту девочку в начале осени. Она заехала в мой магазин купить сигарет. Честно говоря, в тот момент я не обратил на неё особого внимания и даже лица не запомнил. Однако она возвращалась. Её поведение стало более вызывающим. Особенно в тот вечер, когда она покупала алкоголь. В какой-то момент мне показалось, что она говорит сама с собой. Впоследствии я часто замечал её в сквере неподалёку, куда ходил на обед.

Никто не мог и предположить, чем всё закончится. Когда мне впервые позволили с ней пообщаться, уже в клинике, я был поражён. Она полностью отдавала отчёт всему, что происходило. Единственная особенность – она не переставала верить, что сестра существует. Врачи диагностировали шизофрению. Уверен, Эри родилась в сознании девушки во время комы. Как мне рассказал её отец, они действительно ожидали двойню. Но второй ребёнок умер во время родов. Причина смерти: асфиксия. Никто так и не понял, как в её подсознании сформировался образ сестры-близнеца, о которой она даже не подозревала.

Ещё один факт о нашей героине: после аварии обе ноги пришлось ампутировать. Но она до сих пор отказывается видеть реальность. Посттравматический синдром плюс психическое расстройство дорисовывают конечности в ее сознании. Явление в медицинской практике нередкое.

По официальным данным, её мать умерла до приезда скорой. Согласно признанию пациентки, она думала, что мама убила отца, что вызвало состояние аффекта и непредсказуемую реакцию. Осколком разбитой бутылки она лишила жизни женщину. Будучи в состоянии алкогольного опьянения, отец девушки неудачно поскользнулся и упал, при этом сбив с ног бывшую супругу. Потерял сознание на некоторое время, а придя в себя, вызвал полицию. Девушку обнаружили почти сразу. Она находилась в парке и слушала музыку. Сказала, что ожидает сестру.

После медицинского обследования и заключения девушку поместили в психиатрическую больницу, где работала её покойная мать.

В данной книге приведена реконструкция событий со слов самой героини и немногочисленных свидетелей. Добавлю, что некоторые незначительные детали, ввиду отсутствия достоверной информации, мне пришлось слегка додумать. Дополнительно в канву сюжета вплетена история, которую всё это время писала сама героиня. Её текст я использовал без искажений. История группы случайных попутчиков на мистическом лайнере крайне меня заинтересовала. Но не была закончена. Потому финал я дописывал под руководством и только со слов самого автора.

Отец, проживающий ныне в доме дочери, до сих пор ждёт её возвращения.

В одну из наших последних встреч она сказала, что без сестры в палате слишком тихо. И тишина эхом отражается от стен. Это было последнее, что она произнесла. И больше никто не слышал её голоса.

Часть 1. Глава 11

Такое ощущение, будто я вообще не спала. Проснувшись, пытаюсь выпутаться из проводов наушников. Не хочу смотреть на мир, а мозг не желает работать. Медленно осознаю весь масштаб вчерашней катастрофы.

Представляю, что творится за окном. Ночью был ливень. Листва в глубоких лужах, смешавшись с грязью, превратилась в неприглядную жижу. Дождь к утру закончился, но с голых веток ещё капает. В такие дни максимально сильно не хочется жить.

Водные процедуры, затем кофе машина – это ежедневный порядок действий. На холодильнике записка: «Сегодня встреча клуба ОВ. Я тебя записала. Начало в 12:00. Здание рядом с храмом. Доктор сказал, что тебе это пойдёт на пользу. Не опаздывай!».

ОВ, видимо, означает «ограниченных возможностей». Правильно говорить: для людей С ограниченными возможностями. Ей, как работнику медицинской сферы, такое положено знать. Дура.

Часы показывают 10:34. До места проведения «очень нужной» мне терапии, или как это называется, добираться примерно полчаса. Ну, времени полно. Можно вообще остаться дома.

Правильно, к чёрту всё!

Стук в дверь прерывает мысли. Странно, есть же звонок. Мама на работе, а отец после вчерашнего не придёт больше никогда, как мне кажется. Кто это может быть?

Открыв дверь, я не могу скрыть удивления.

– Эри! Я...не ждала.

– Оно и видно, – улыбается она.

– Давай, заходи скорее, плохие новости, – говорю я. По лицу Эри видно, что она готова ко всему. – Присаживайся, как раз делаю кофе.

Разливаю кофе, предлагаю завтрак, но она отказывается, тогда я рассказываю всё, что произошло вчера. Подчёркиваю криворукость отца, показываю свежие ссадины, затем перехожу к главной новости, так сказать, изюминке информационной программы. Не смущаясь, сестрёнка открывает рот от удивления.

– Это ненормально, – резюмирует она.

– Знаю. Я думала сначала пойти, но теперь хочу забить. Даже если она проверит, что сделает? Ничего! Отпуск только закончился, и ещё раз её вряд ли отпустят. Так что, когда мы бежим?

– Ну-у, – она явно не ожидала такого поворота. Пытается что-то посчитать в уме и всё больше хмурится. – Ещё минимум пара месяцев. И это при самом хорошем раскладе. Скажем так, это экстренный план, к которому я не хотела прибегать. В идеале мне нужно полгода.

– Это слишком долго, очень большие сроки. – Качаю головой. – Я понимаю, что вопрос в деньгах, и всё такое, но должно быть что-нибудь ещё. Ну, совсем крайнее средство? – Умоляю я.

– Надеюсь, к самому крайнему варианту мы прибегать не будем. Придётся импровизировать по ходу дела. Так что ты пойдёшь в этот долбаный клуб. Понятно, что тебе там не помогут ни морально, ни физически, но время мы выиграем. Это самое главное. Ты должна. Надо.

– Тогда пойдём вместе.

– А, э, меня пустят?

– Мне кажется, как минимум из вежливости тебя не прогонят. Ну, может, после собрания попросят больше не брать посторонних. А может и наоборот, обрадуются твоей доброте! Вот, скажут, сестру привела, спасибо, чем больше народу, тем веселее.

– Как-то дико звучит.

– Эри, я очень сильно хочу свалить отсюда. Пожалуйста, прошу тебя, если уж ты уговариваешь меня посетить хренов клуб, то пойдём вместе. Ты нужна мне.

– Только один раз. Я тоже не хочу время терять. Много дел.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо!

– Давай так. Я беру на себя наш переезд, а ты просто следуешь правилам мамаши. У нас всё получится только при таком раскладе.

– Да, всё, договорились. Я буду стараться.

Перед выходом мы успеваем ещё немного поболтать. В основном, я расспрашиваю сестру о будущем жилье. Какого цвета крыша, стены, что ещё есть там рядом? Она с улыбкой отвечает и рисует самые радужные перспективы.

Половина двенадцатого. Пора выдвигаться.

Кто бы знал, кроме сестры, как мне не хочется туда. Но надо. Вариантов нет, только так мы сможем жить вместе без стороннего надзора. В нашем будущем не будет больше сумасшедшей мамаши, которая указывает, что делать. От бесполезного отца останутся лишь воспоминания. Мне его по-прежнему немного жаль, однако лучше вообще без родителей, чем с такими. В прошлом останутся все моральные уроды, предавшие и дружбу, и любовь.

Эри помогает мне одеться; я замыкаю дверь, и в путь. Погода давит. Мелкая мерзкая морось бросает капли прямо в лицо. Всю дорогу мы молчим. Я упорно кручу колёса, а сестра курит прямо на ходу. Деревья стоят мрачные и голые, а редкие прохожие даже не смотрят в нашу сторону. Примерно за десять минут до назначенного времени мы оказываемся на месте.

Курим, никого не стесняясь, особенно Господа Бога, прямо на пороге. В какой-то момент поднимаю взгляд на Эри, она ободряюще глядит в ответ, я глубоко и тяжело вздыхаю. Входим. Здесь имеется, наверное, самый удобный пандус для проезда инвалидной коляски, в сравнении со всем остальным городом. Хоть где-то о нас беспокоятся.

По всей видимости, это кабинет для учеников церковной школы. Повсюду висят изображения каких-то святых, на дальней стене доска чёрного цвета, а сами стены – идеально белые. Современные одноместные парты составлены с одной стороны, слева, явно чтобы выиграть немного пространства. Наконец, в самом центре в круг выставлены стулья.

Мы останавливаемся в дверях, и нас приветствует женщина, видимо, главная на этом сборище. Абсолютно все поворачивают головы в нашу сторону. Не люблю приходить в новые компании, так как не выношу чересчур много внимания от незнакомых людей.

Хотя их тут немного. Включая главную, на этом празднике жизни собралось пять человек. У парня лет двадцати пяти нет руки по самый локоть. Слева то него, от его здоровой руки, сидит девчонка примерно моего возраста, внешне не похожая на ограниченную. У неё белоснежные волосы и тату на запястье в виде какого-то браслета. Кажется, я видела её в школе, но могу и ошибаться. Дальше располагается, собственно, главная, женщина лет тридцати пяти-сорока; и на мой взгляд, она абсолютно здорова. После неё ещё одна девушка, из-за хрупкой комплекции которой сложно определить возраст. Ей может быть и двадцать, и тридцать лет. На её правом глазу чёрная повязка. Последним я вижу мальчика, он самый младший и единственный, помимо меня, кто прикован к креслу.

– Рады приветствовать нового члена в нашей группе психологической поддержки и просто дружеском собрании, – женщина прерывает немую паузу. – Не стесняйся, давай поближе.

Молча и немного неуверенно, я занимаю место прямо напротив неё, а рядом есть как раз свободный стул, на который присаживается Эри.

– Ребята, давайте знакомиться, у нас сегодня новенькая. – Голос женщины совсем не грустный, какой, надо думать, больше соответствовал бы месту. И такой компании. Мне это сразу не нравится.

Она называет своё имя и рассказывает, что у неё рак желудка, с которым идёт борьба вот уже третий год, и что результатов лечение не приносит. Делится историей, как после всего она решила организовать подобный клуб для людей, попавших в трудную жизненную ситуацию и нуждающихся в моральной поддержке. И такие встречи приносят свои плоды. Некоторые впоследствии отправляются на физическую терапию и заходят только в гости. Другие остаются на более долгий срок. А есть и такие, кому никакая терапия помочь не может, и они проводят здесь всё свободное время, держатся только на любви и доброте друзей и в результате находят свой путь к новой жизни.

Каждый начинает по очереди представляется и рассказывает вкратце о том, что случилось. Выходит, я попала на собрание новичков. От этого становится тошно. Ладно бы здесь собрались инвалиды, уже переборовшие свои психологические проблемы, тогда и общаться хоть как-то с ними было бы проще. Но эти…увольте.

Однако, заметив укоризненный взгляд Эри, я продолжаю слушать, стиснув зубы.

Парень без руки, например, работал на заводе. По собственной невнимательности – и он признаёт это – юноша споткнулся и инстинктивно опёрся рукой, чтобы не упасть, о работающую конвейерную ленту. Руку зажевало, все кости оказались переломаны настолько сильно, что пришлось провести ампутацию. Это была правая рука; теперь он учится писать левой.

Девушка без глаза увлекалась пейнтболом. Бегала по арене наравне с парнями. Во время одного матча – финала кубка! – ей под защитную маску попал жучок. Она, нарушив правила, сняла маску, и в этот момент раздался выстрел. Ударная сила летящего снаряда с краской была настолько велика, что глазное яблоко попросту лопнуло.

Мальчик в кресле выпал со второго этажа. Всё случилось прошлым летом: родители не доглядели. Он повредил спинной мозг. Результат – пожизненная инвалидность.

Только девушка с белоснежными волосами молчит. Она сидит прямо и почти не шевелится. Её взгляд блуждает по стенам, а разум, похоже, витает где-то далеко. За неё всё рассказывает женщина. Случилось не так давно. Девочка ехала со своим отцом на ярмарку. Автокатастрофа. Её папа умер на месте, а сама она больше не произнесла ни слова.

– Теперь ты, – с доброй улыбкой обращается ко мне женщина, жертва рака.

– Э-э, знаете, я не особо люблю рассказывать об этом. Да и в целом я человек замкнутый.

Она продолжает смотреть бесконечно мягким и раздражающим меня взглядом. Я делаю глубокий вдох и выдаю:

– Мы с родителями попали в аварию на машине, и теперь я такая. На этом, пожалуй, всё.

– Может, хочешь рассказать подробней?

– Давайте не будем, прошу вас. Как-нибудь в другой раз я обязательно всё расскажу во всех красках. – Надеюсь, мои слова кажутся ей достаточно убедительными. Хотя сама себе я бы не поверила.

– Хорошо, я не буду давить на тебя в первый визит. Думаю, на следующей неделе всё нам расскажешь, и тебе точно станет легче, уверена. С такими разными судьбами у нас всё равно есть нечто общее. Это основа не только нашего клуба, но и жизни. Всех нас объединяет вера в Бога и сына Его, Спасителя нашего Иисуса Христа.

– О-о, блин… – полушёпотом на выдохе вырывается у меня.

Конечно, сразу было понятно, что без религии тут не обошлось. Теплилась надежда, что они просто снимают здесь помещение. Но вот то, что это именно религиозная психологическая поддержка…перебор. Выдержать будет непросто. Но я постараюсь. Надо только помалкивать. Посижу, послушаю и уйду.

– Что-то не так? – вдруг спрашивает меня главная.

– Нет-нет, всё в порядке. Извините, пожалуйста, продолжайте.

– Ты неверующая? – Женщина говорит спокойно, даже по-доброму, однако в интонациях чувствуется некоторый подвох. Или мне кажется?

– Давайте я не буду отвечать на этот вопрос. – Тоже стараюсь говорить миролюбиво.

– Вижу, что нет. Ну, это ничего, скоро ты сама поймёшь, что без Бога наша жизнь пуста, и не имеет смысла. Но нужно только поверить, и вся твоя жизнь вмиг изменится.

– Эль, не отвечай, – шепчет мне сестра, пытаясь угомонить мои амбиции.

– Что же Бог сделал такого, что ты усомнилась в вере?– Эта женщина явно умеет быть настойчивой, оставаясь внешне мягкой. Я же сказала, что не хочу говорить на эту тему, но она стоит на своём. Она не давит, а просто ожидает ответа. И я не могу молчать.

– А что Бог сделал, чтобы я поверила? – стараюсь не терять самообладания.

– Бог не должен ничего доказывать, в Него нужно просто верить.

– Как-то не очень логично получается.

На этих словах Эри закрывает лицо рукой и качает головой.

– Объясни, будь добра.

Я продолжаю поддерживать, как мне кажется, светский тон:

– Я просто не понимаю, как можно верить в то, что невозможно доказать. И то, что в Бога надо просто верить, и всё тогда будет хорошо – это очень плоско. Да, на свете когда-то жил Иисус, и это почти доказано. – Я выделяю слово «почти», и главная хмурится. – Однако не доказано существование Господа. Безусловно, должен быть некий абстрактный создатель всего вокруг в силу многообразия и сложности мироздания. Однако, не факт, что он хороший. Но сама церковь и её фанатичная точка зрения, безоговорочное следование всему церковному, всё это меня немного пугает даже.

– На всё есть своя причина, известная лишь Господу, мы же, смертные, узнаем всё в конце жизни, либо на небесах. – В голосе женщины слышится возмущение.

Хорошо, что все остальные молчат. Им, видимо, не нравится, что я говорю. Но оставить мнение при себе не могу.

– То есть, вы хотите сказать, что есть причина, почему Бог отнял ноги у этого малыша? – Показываю на мальчика справа от меня. – Или почему я в инвалидном кресле? Ваш рак, в конце концов? Вы понимаете, что это слепое утешение самого себя, не имеющее под собой никакого основания?

– Библия – основа всего!

– О, да, Библия! Да её переписывали уже не один раз! Написали одни, якобы, со слов Бога, а потом переписали другие уже на свой лад. Если не ошибаюсь, в Библии есть такая фраза: «Не создай себе кумира, Бог один». Так почему у вас висят иконы разных святых, и вы им поклоняетесь? И даже праздники есть церковные в их честь?

Она явно начинает злиться. Вдруг понимаю, что эта женщина далеко не доктор богословия, что её вера – это вера обычного человека без образования, вера в то, что ему внушили ещё в детстве. Ведь так просто научить верить несмышлёного ребёнка, который даже своё имя пока не может правильно произнести, но как креститься уже знает.

– Мы не поклоняемся никому, мы верим только в Спасителя нашего Иисуса Христа. И в конце пути мы попадём в Рай.

– Вы топчитесь на одном месте. Это смешно. Насколько я помню, Бог создал рай, первых людей, а потом ребята съели запретный плод и настал ад на Земле. И за все грехи мы мучаемся в нашей земной жизни, потому как нам должно воздастся там, – поднимаю палец вверх, – в раю. Исходя из этого, можно насиловать и убивать, ведь Ад уже здесь, это и есть муки. А затем мы все неизбежно попадём в рай. Так зачем мне верить?

– Затем, чтобы Господь Бог помог тебе прожить земную жизнь праведно, провёл за руку по всем мукам и затем проводил в райские кущи! – Она тоже повышает тон.

За происходящим наблюдают все, едва ли не открыв рты. Пальцы впились в подлокотники, а я замечаю только сейчас. Сестра кладёт ладонь поверх моей, и взглядом буквально умоляет остановиться.

– Опять же мы ходим по кругу! – Я говорю громко, чтобы слышали все. Пусть знают, что слепая вера им не поможет, идиоты. – Никто, кроме меня самой и близких родственников, мне не поможет. Да и родственники далеко не все кинутся спасать из горящего дома. Почитайте историю! О крестовых походах почитайте, очень занимательно. Людей заставляли верить под страхом смерти, а кто не желал уверовать, был убит или, того хуже, сожжён заживо на костре! А если копнуть ещё глубже, то вырисовывается интересная картина. Пару тысяч лет назад люди смеялись над теми, кто за пару тысяч лет до них занимался наскальной живописью и поклонялся животным. Например, кабану, оленю, или вообще какому-нибудь чучелу. И вот те самые люди сами верили при этом в Зевса, Фемиду, Посейдона. Египтяне в то же время осмеивали религию греков, молились Ра и ждали суда Осириса после смерти. Так вот, сейчас все называют это мифами, сказками греков и египтян, и смеются, как, мол, можно было верить в такую чепуху. Уверяю вас, история повторится! Пройдёт пара тысяч лет, и люди после нас будут смеяться над Буддизмом и Исламом, христианами и иудеями, искренне веря при этом в своего нового придуманного Бога. – Я перевожу дух и решаю закруглиться. – Людям нужно верить не в Бога, а в чудо, вот и вся истина. Пожалуйста, не отвечайте мне ничего. Надеюсь, больше не увидимся!

Я разворачиваю коляску на одном месте, говорю:

– Пойдём.

Эри молча встаёт и идёт за мной.

Главная, ждущая жизни после смерти, не пытается нас остановить или окрикнуть. Мне не видно её лица, но думаю, что она бесится, как любой фанатик, уязвлённый в вере. Однако стоит отдать должное, с собой всё же справляется. В спину мне прилетает вопрос более-менее спокойным тоном:

– Ты куда?

– Мы идём домой. Всех благ.

Толкаю входную дверь, и свежий прохладный воздух наполняет грудь. Нужно покурить, чтобы успокоить нервы. Мы отходим подальше, останавливаемся.

– Мы не справились, – констатирует Эри.

Когда остаётся половина сигареты, я отвечаю:

– Да. Извини. Но ты слышала, какой бред она несла? И как мне всё это должно помочь? Нужен запасной план.

– Его надо было продумать немного раньше. – Сестра грустна и задумчива.

– Ну, ты чего? Посмотри на меня. – Мы встречаемся взглядами. Я беру её руки в свои. – Всё получится, слышишь? Где твой оптимизм? Нам не нужен ни Иисус, ни родители. Мы справимся сами. Скажу ей, что всё прошло неплохо. И свалим в кратчайшие сроки.

– Думаешь, эта больная не позвонит матери?

– Чёрт-чёрт-чёрт!

Я и правда не знаю, что делать. Если бежать сейчас, то паника может подняться раньше времени. А спрятаться нам негде, чтобы спокойно собрать деньги. Если слова матери про интернат были правдой, то после этой выходки шансы на прощение крайне малы, и дни мои на свободе сочтены. А если всё это полный бред, чтобы просто держать меня взаперти, то есть пара дней пока она не придумает что-нибудь новое.

Я вдруг вспоминаю цирковой грузовик с рекламой забитых и запуганных животных. Представляю себя на их месте. Они тоже мечтают сбежать, только вот никак не решаются, и в итоге последний свой день встречают всё в той же осточертевшей клетке. Одинокие и несчастные.

– Всё, Эри, я больше не могу. Мы уходим. И как можно скорее. Я решила.

Привычно не говоря ни слова, она берёт мою руку и целует в лоб.

Сестра – единственный ангел, в которого я верю.

Часть 1. Глава 10

Автобусная остановка совсем недалеко. Я, конечно, устала, но ехать в битком набитом транспорте всё равно не хочется. Однако выбора не остаётся. После той аварии машина восстановлению не подлежала, и её пришлось сдать на металлолом. А с зарплатой продавца обуви, да ещё не в самом проходном магазине, купить новую попросту невозможно.

Наш автобус приходит почти сразу. Теперь каким-то образом мне надо попасть внутрь. Отец так неуклюже пытается справиться сам, что какой-то парень не выдерживает. Он берёт коляску с одной стороны, отец с другой, и только тогда, вместе, у них получается затащить меня на заднюю площадку. Мне кажется, что некоторые пассажиры недовольно косятся на нас из-за задержки.

Поездка обещает быть мегаувлекательной. К счастью, ехать нам не так долго, как я добиралась на своих двух...четырёх колёсах. Вдобавок, через пять остановок происходит чудо. Мы подъезжаем к привокзальной площади, и автобус буквально пустеет. Остаётся максимум человек пять, не считая нас.

Отец, кстати, молчит. К моему удивлению, всю дорогу. Смотрит в окно и о чём-то думает. Только сейчас обращаю внимание, что у водителя еле слышно играет музыка. Джаз, лёгкий и очень приятный. О, боже! Да это же Армстронг! Неожиданно; давненько его не слышала. Коляска стоит у окна. Я смотрю наружу, будто из аквариума. Оглядываю проезжающие машины, деревья, памятники, дома.

Останавливаемся на светофоре, и взгляд просто цепляет один миленький домик. В нём нет ничего особенного: обычная крыша коричневого цвета, стены бежевые, а забор выкрашен в оливковый. Маленький, но очень уютный на вид. Думаю, у нас будет такой же, или даже лучше. Эри справится, и я справлюсь. Надо только найти деньги.

А чем мне можно было бы заработать? Нужна подработка в интернете, такая, чтобы не выходить из дома. Сегодня же займусь этим!

Опять в голове куча вопросов, которые остаются без ответов.

– Наша остановка, – привлекает внимание отец.

Теперь нужно как-то выбираться. Папа явно не справится сам, а из мужчин остался только водитель. Очевидно, что я помочь ничем не могу. Мы единственные, кто выходит на этой остановке, а на улице ни души. Такое часто бывает в пригороде. Людей мало, большая часть, в основном, на машинах. Тут рядом школа, но поздний час объясняет отсутствие учеников.

Слышу сзади, как отец делает глубокий вдох, медленный выдох. Меня откидывает назад, два передних колёсика отрываются от пола. Очень медленно и аккуратно, на двух задних колёсах, он скатывает меня с первой ступеньки. Всё равно получается слишком резко.

На секунду, кажется, что падаю; адреналин бьёт в голову. Страшно.

Остаётся ещё одна ступенька, а затем надо спуститься на землю, и это самое сложное в данной ситуации. К моему удивлению, отец достаточно уверенно опускает меня ещё ниже.

Поразительно, не такой уж он и слабак.

Просто впиваюсь пальцами в подлокотники, можно сказать, что я готова к последнему этапу. Вдруг меня почему-то рывком кидает вперёд. Всё происходит очень быстро. Я чётко понимаю, что сейчас встречу лицом асфальт. Успеваю закрыть голову руками, насколько это возможно.

Удар.

Он уронил меня! Это просто невероятно! Не справился.

– Милая, извини, с тобой всё в порядке?

Я смотрю ему прямо в глаза. Лежу в самой неудобной позе на холодном асфальте, на мне – большая часть коляски, а он спрашивает, всё ли со мной в порядке?!

– Может, ты мне поможешь? – хриплю я.

Он тут же хватает коляску, ставит, берёт меня под руки и неуклюже усаживает. Из окон автобуса оставшиеся пассажиры с любопытством наблюдают за происходящим.

– Чего пялитесь?! Интересно? Лучше бы помогли! Но нет, вам зрелище подавай! – нахожу я, на ком сорваться.

– Маленькая моя, успокойся, они же всего лишь...

– Не начинай!

Хочется курить, а нельзя. Левый локоть будто печёт. Отлично! Содрала кожу. Сразу появляется капелька крови. Как я ещё не погибла в раннем детстве от рук такого «прекрасного» отца?

Автобус трогается.

– Извини, я честно не хотел...

– Ещё бы ты специально это сделал!

– Ну, что сделать? Как загладить вину?

– Да всё нормально, пап, бывает. – Мне кажется, или я вышла на новый уровень сарказма? – Не со всеми, конечно, но бывает.

– Может, хочешь зайти куда-нибудь? Давай. - Он лезет из кожи, заискивает.

– Э, если намекаешь на больницу, то я откажусь.

– Точно! Надо же обработать рану!

– Всё, пап, остановись, всё нормально, это всего лишь ссадина.

– Будь здесь. За углом аптека, я быстро.

Не дожидаясь моего ответа, он уходит. Хотя, это мягко сказано, он прямо-таки убегает. До поворота метров сорок, там ещё пятьдесят до аптеки, пока он сообразит, что брать, пройдёт не меньше минуты. Как только отец исчезает за поворотом, я достаю пачку сигарет. Одну – в рот; зажигалка, затяжка.

Вот это точно лучше, чем что-либо из того, что он может найти в аптеке. Курить приходится торопливо, хотя, даже если он увидит, думаю, у меня получится как-нибудь оправдаться. Да не просто «отмазаться», а развернуть всё так, чтобы он ещё и маме не рассказал.

Выкидываю окурок. Голова кружится. Либо не нужно было курить всю, либо быстро затягиваться. В глазах темнеет, уши закладывает. Делаю глубокий вдох-выдох с закрытыми глазами. Вроде, немного легче. Смотрю, отец выбегает из-за угла. Быстро, но не достаточно, чтобы взять меня с поличным. В его руках пакет.

– Я взял самое необходимое! – он произносит это с улыбкой. Говорит так, как будто ему всё нравится. Он снова за мной ухаживает, пусть и так коряво. – Вот, держи. – Протягивает мне таблетки и воду.

– Что это?

– Пей, это обезболивающее.

– Окей, – вздыхаю я, кладу таблетку на язык – очень горькая – тут же запиваю.

– И надо ещё ранку обработать перекисью, а после закрыть бинтом.

Это называется «Капитан Очевидность».

– Смотрю, ты в ударе. – Сарказм никуда не делся. Хорошо, что он совершенно не обращает внимания.

Аккуратно выполнив все положенные процедуры, – видно, что нет практики, – и осмотрев достаточно кривой результат, он ещё раз просит прощения.

– Да ладно, забыли, всё хорошо, – искренне говорю я

– Хочешь кушать?

Желудок урчит в ответ на эти слова. Сегодня ела только утром, и то чуть-чуть. Я на самом деле голодна. Чай – так себе обед.

– Знаешь, хочу.

– Может, лучше по пути что-нибудь возьмём?

– А что можно?

– А что бы ты хотела?

– Я бы съела бургер! С двойной котлетой, помидорками и сыром! – В животе раздаются звуки, как будто там сидит маленький монстр, которого надо покормить.

И вот, пока мы идём домой, отец заскакивает в закусочную. Я отказываюсь входить и жду снаружи. У меня мелькает мысль о халапеньо, который я просто обожаю, так что заранее прошу добавить чуть-чуть в бургер. Через пятнадцать минут он выходит, неся в руках вместе с моим деликатесом ещё и пиццу-пепперони. Похоже, потратил последние деньги, чтобы порадовать меня. И всё-таки будет занимать у мамы на дорогу. Мама любит обычную овощную Маргариту, но кого обрадовать для него важнее, отец выбрал. Меня он любит по-настоящему.

Мелькает мысль: денег на такси у него не было, но на еду хватило. Как так? Кредитку использовал?

Дома пока никого, думаю, что хозяйка будет не раньше, чем через полчаса. Зачем она его позвала? Может, просто соскучилась?

Что за бред? Точно исключено.

Первым делом я переодеваюсь максимально быстро, ведь на кухне меня ждёт вкусная еда. Достали эти макароны! Просто порхаю. Накидываю халат, чтобы не заморачиваться с одеждой. Промокшие вещи отправляю в корзину.

Предлагаю чай, отец не отказывается. Он сидит с самого края стола, будто в гостях, и смотрит, как я справляюсь с чайником и всем остальным.

Для фона включаю телевизор.

– Тебе зелёный или чёрный?

– Зелёный.

– С лимоном?

– Нет, спасибо.

– Может, с молоком?

– Не люблю чай с молоком.

– Я тоже! – отвечаю, улыбнувшись.

Напряжённые нервы потихоньку расслабляются.

Запах еды всё это время сводил меня с ума. Я чувствовала его даже в своей комнате, пока переодевалась. Он заполняет весь дом, становится его частью. Невероятно вкусно пахнет.

Даю отцу чай и беру свой бургер – аккуратно, бережно, как что-то хрупкое и драгоценное. Медленно открываю коробочку. Он как будто светится; ещё монашки должны петь на заднем фоне.

Гляжу на отца.

– Кушай, – улыбается он и делает такое лицо, будто видит что-то до-нельзя милое.

Шедевр фаст-фуда достаточно большой, и я сжимаю его, но не столько, чтобы уместить во рту, а скорее, чтобы сломать. В такие моменты мне кажется, что бог всё-таки есть.

Свежая булочка с кунжутом, сочнейшая котлета, соус похож на барбекю, но не он – этот вкуснее – и, наконец, приятная острота халапеньо. Овощи и лист салата не просто дают объём, но и корректируют вкус. Кусаю с закрытыми глазами. Медленно пережевываю. Проглатываю…

Не чувствую ничего.

Ну, печёт во рту, однако острота не считается. Где-то очень далеко ощущается всё то, что я себе представляла. Во рту не вкус – лишь воспоминание.

Вот такого я не ожидала. С другой стороны, что тут странного? Никакую еду я давно не воспринимаю в полном объёме, а бургер вдруг взбудоражит рецепторы? Жаль, конечно. Зато я понимаю, что могу наслаждаться всем, что считается острым. Так себе утешение, но лучше, чем ничего.

– Ну, как тебе? – Выражение папиного лица не меняется. Всё та же улыбка, будто я маленький ребёнок, который что-то делает впервые – вроде бы обыденное действие, но в то же время крайне милое.

– Очень вкусно! – вру я с набитым ртом. Не думаю, что он адекватно отреагирует на мои небольшие проблемы с рецепторами.

Доедаю бургер, мне хватает для насыщения. Наливаю стакан воды и опустошаю. Живот надувается.

Отец пялится в телевизор, спортивный канал. Забавно, что человек, никакого отношения к спорту никогда не имевший, смотрит с явным интересом спортивные новости.

И тут…

Дверь распахивается. Мама входит в дом уверенным шагом. На лице её читается только одно – крайнее недовольство. Волосы схвачены в пучок, и это придаёт чертам некоторую хищность, выделяет скулы. А ещё делает заметными мешки под глазами. Но что опять не так? Что ей всё время не так? Всё то, что из последних сил поднимало мне настроение сегодня, даже не смотря на воду из лужи и криворукость родного отца, всё это умирает в конвульсиях. Её взгляд уничтожает всё хорошее.

– Привет! Что-то случилось? – Отец будто не замечает надвигающейся бури. Счастливы блаженные.

Мать не отвечает. Она стоит и буравит меня взглядом, принципиально не смотря на него. Проходит мёртвая минута. Или час. Не знаю. Затем она, по-прежнему молча, подходит к  шкафчику над раковиной. Невозможно медленным демонстративным движением достаёт пустую бутылку от шампанского и пачку лёгких сигарет.

Сердце уходит в пятки.

Эри их с собой не забирала. И бутылку не трогала. Я оставила её на полу в комнате. А потом обо всём напрочь забыла.

Это конец?

Чувствую, как ладони становятся влажными. Никогда раньше я не совершала подобного проступка, потому не представляю, на что способна эта женщина со своей фантазией в такой ситуации.

Она ставит свою находку на стол, в самый центр, отодвигая коробку с пиццей. Отец непонимающе переводит взгляд с неё на меня и обратно. Он, что же, до сих пор ничего не понял?!

Руки начинают дрожать, и я покрепче сжимаю подлокотники.

– Что это? – Вопрос отца настолько неуместен, что меня начинает ещё сильнее трясти.

Я что, злюсь?

– Это шампанское, папа, – произношу сквозь сжатые зубы.

– Не понимаю…

Прикусываю язык.

– Повторяю для особенных. – Мать переводит тяжёлый взгляд теперь на него. – Наша дочь пьёт. И курит. Не знаю, что хуже. И всё это пока я на работе!

Молчу.

– Так вот почему пахло сигаретами! Когда я ранку тебе мазал! – Он радуется слишком неуместно. – А я думал, кто-то просто мимо шёл и надымил. Так ты успела покурить, пока я в аптеке был!

– Как я понимаю, это не просто одна ошибка. И давно ты куришь? Не смей молчать!

– Что ты хочешь услышать? – Мой голос тихий настолько, что сама удивляюсь. Думаю, им он кажется виноватым.

– Правду. Начни с самого начала. Где ты это купила, кто смел тебе это продать, и всё остальное.

– Милая, никогда не знаешь, какая сигарета станет последней. Какая – вызовет рак.

– Пап…

– Отвечай! – не выдерживает мать, её голос становится на два тона выше.

– Я уже совершеннолетняя, – цежу опять сквозь зубы.

– Так что, теперь и спиться можно?

– А если тебе потом рожать…

– Да что ты несёшь, пап?!

– Заткнись уже, идиот!

Кажется, мы с мамой кричим одновременно, а отец поражённо затыкается.

– Хочешь лёгкие выплюнуть, дура?!

– Да сдохнуть я хочу!

– Ты и так чуть не умерла!

– Мне надоело жить с тобой!

Я замираю на секунду, а мать вставляет:

– Повтори.

– Я хочу сдохнуть! Мне надоело жить и, тем более, с тобой! Каждый день эти стены давят и давят. Мне становится только хуже из-за тебя. Грёбаная реабилитация проходит очень и очень хреново. Так хоть покурить можно на улицу выйти. Но нет! Ты хочешь забрать и это. Я верю, верю, это ты виновата! Ты сломала жизнь и ему, и себе. А теперь хочешь сломать и меня. Но я не позволю, нет! Я сделаю это раньше. Какая, к чёрту, разница, когда умирать? Не тогда, так сейчас. Это помогает мне чувствовать хоть какую-то значимость – знать, что я что-то могу ещё сделать сама.

Громко тикают часы на стене.

– То есть, ты так всё это видишь? – Её голос вдребезги ломает хрупкую тишину, которая, кажется, успела расползтись по всем углам дома.

– Захотела курить, вот и курю! Может, мне нравится? Ты мне не указ, поняла? – Осознаю, что кричу невпопад. Затыкаюсь, собираюсь с мыслями и стараюсь продолжить чуть спокойнее: – Похоже, я единственная тут, кто хоть что-то видит. У меня ни черта не получается. Я даже с мыслями собраться не могу. Не то, что в школу ходить или работать. А с учётом моей ма-аленькой неполноценности, я могу стать обузой тебе на всю оставшуюся жизнь.

– Милая принцесса, всё образуется, ты научишься…это, ну… всё делать в…таком положении.

– Да всё пройдёт, понял?! Просто нужно время.

– Не кричи на отца! – повышает голос мать.

– Да вы меня оба достали! – срываюсь не визг. – Один строит из себя всепрощающую Мать Терезу, а вторая – делает вид, будто ничего не произошло. Открою вам обоим глаза: он, – показываю пальцем на отца, – был за рулём. А ты – сидела рядом. Но в коляске почему-то я!

– Да ты!.. Ты думаешь, что…

– Я ничего не думаю. Разучилась. Хватит, или я уйду! Если не отстанете, свалю отсюда, и вы меня никогда не найдёте.

Только сейчас понимаю, что даже не следила за языком, не стеснялась в выражениях. Не думала, что такое возможно, но, кажется, я шокировала её настолько, что в ответ нет никакой реакции. Ни агрессии, ни криков, ничего подобного.

Мне всё надоело, я честно это высказала. Думаю, что одержала маленькую победу. За всё время никто не двигается с места: мать стоит посреди кухни, а отец сидит за столом. Даже как-то уменьшился, сжался. Зачем она вообще его позвала? Он ведь и сказать ничего не может.

Я слышу часы. Уже во второй раз обращаю на них внимание.

Мать глубоко вздыхает и дальше старается говорить максимально спокойным тоном, хотя хорошо заметно, что она готова взорваться:

– Значит, так. Раз всё обернулось…честным разговором, тогда… Я хотела открыто всё обсудить вместе и только после принять решение. Но... Я тоже устала. Всё зашло слишком далеко. – Тяжёлая бесконечная пауза. Настенные часы начинают меня накалять. – Теперь ты будешь посещать клуб для людей, ограниченных в возможностях.

– Что? Ты что такое несёшь? – Я сбита с толку. – Какой клуб?

– Клуб поможет тебе. Поможет привыкнуть к новому состоянию и к…

– Да! Всё пройдёт! – на мгновение вырывается сарказм, но затем злость вновь берёт своё. – А, думаешь, кучка дебилов без рук, или ног, или члена, объяснят мне, как жить? О, да! Именно это должно мне помочь решить все проблемы! Люди, которые уже никогда не смогут решить свои, помогут с моими бедами!

– Я повторяю, они помогут тебе перебороть посттравматический синдром. Помогут справиться с собой.

– У меня нет синдрома! Просто ты меня достала! А в кругу калек я перестану чувствовать себя ограниченной, да? Ты себя-то слышишь?

Понимаю, что её тактика холодного давления просто выбивает меня из колеи. Не могу ничего поделать с её рассудительностью и злюсь ещё больше.

– Ты занимаешься полнейшей…ерундой. Алкоголь, сигареты, тут и наркотики на подходе.

– Какие наркотики, ты в своём уме? Хватит! Я никуда не буду ходить!

– Я так и думала, что ты не согласишься. Так вот. Если ты откажешься, я обрежу интернет, возьму отпуск и буду неустанно следить за тобой. А если мы даже тогда не сможем договориться, то я насильно отправлю тебя в интернат. – Её тон выражает такую уверенность, особенно взгляд, что становится очевидно: она вполне может подтвердить свои слова делом.

– Ты думаешь, я совсем тупая? – Держусь только на гневе. Я действительно в бешенстве, но силы уходят. Почти выжата, ещё чуть-чуть – и сдамся. – Нельзя совершеннолетнего отдать насильно в интернат, я ж не психопатка. Ты блефуешь!

– В обычный – нет. А вот специализированный, для ограниченных…понимаешь? Особенно, после подобной аварии. Там дозволяется некоторая…принудительность. И принимают туда всех: от новорождённых до пенсионеров. Я проконсультировалась, и социальная служба будет на моей стороне. Они и так интересуются тобой.

После её слов вновь звенит в ушах. Я не могу поверить, не могу осознать, что сейчас произошло. Она просто отказалась от меня, своей дочери! Уже от второй! Чувствую, как пылают щёки. Никогда раньше я так не злилась.

Ненавижу!

Резким движением, самыми кончиками пальцев цепляю бутылку от шампанского, по-прежнему стоящую на столе, и сметаю на пол. Мне кажется, что она разбивается абсолютно бесшумно. А может, это лишь шум в голове сливается с треском и хрустом бьющегося стекла. Я очень хочу, чтобы один осколок впился ей в ногу, и её ампутировали. Чтобы эта женщина мучилась.

Больше не могу. Насколько возможно быстро я сваливаю в свою комнату. Хлопаю дверью. Жаль, нет замка.  Думаю, несколько веков сюда никто даже не попытается сунуться. Можно никого не ждать в моей обители. Пару минут собираюсь с мыслями. Затем двигаюсь, с трудом открываю окно, закуриваю.

Плевать. Скоро я уеду отсюда. Навсегда. Навсегда. Навсегда.

Никотин успокаивает нервы. На это уходит, правда, две сигареты подряд. Здравый смысл постепенно возвращается. Нельзя допускать ошибок. Если эта женщина действительно отправит меня в приют, мечту жить вместе с Эри можно будет смыть в унитаз. Сбежать оттуда не получится. Придётся быть паинькой. До поры. До нужного момента. Но как долго ждать? Как долго ещё терпеть? Когда план сестры можно будет воплотить в жизнь? Решено: необходимо встретиться и всё обсудить.

Могу расслышать бормотание за стеной. Наверное, отец пытается хоть как-то сгладить произошедшее, однако всем известно, что это заведомо проигрышная и оттого крайне жалкая попытка.

Вдруг, всего лишь на краткий миг, рождается мысль, будто я умею управлять погодой. Ещё утром настроение было хорошим, не смотря на кошмары и всё остальное – за долгий месяц, наконец, выглядывает солнце. Но теперь оно растоптано женщиной, чью любовь я ощущала всего лишь несколько раз за всю жизнь, – и тучи возвращаются. Ветер заметно набирает обороты.

Закрываю окно и вскарабкиваюсь на кровать. Тянусь за наушниками, затем закрываю глаза, чувствуя одинокую слезу на щеке. Засыпаю под какую-то жалостливую песню.

Часть 1. Глава 9

На улице достаточно тепло: восемнадцать градусов, или около того. Но от этого не легче. Моя одежда мокрая и высохнуть, естественно, не может. Малейшее дуновение ветра бросает в дрожь.

Вот и конец относительно хорошему настроению. Последовательность треков в плейлисте как раз доходит до депрессивной части. Крайне вовремя. Лишь бы очередной день не попал на уже накатанные рельсы. Может плохо кончиться.

Мчусь. По пути один раз останавливаюсь, чтобы покурить – в присутствии отца точно не получится.

Чувствую усталость. В целом я проделала неплохой путь. Проблемно будет вернуться назад. Ехать ровно столько же, а сил уже нет.

Вот он, магазин, в котором работает отец.

Сколько раз я здесь бывала, столько делала подобное замечание: очень странное расположение. Слева находится ювелирный салон, справа – кондитерская лавка, а между ними папин магазин обуви. Нет, он не владелец. Все три стоят в ряд вдоль дороги. Рядом – ни парковки, ни торгового центра, даже супермаркета нет. Интересно, у него вообще кто-нибудь бывает? Дорожки для инвалидов тоже нет, только лестница не очень высокая, буквально в пять ступенек. Непреодолимая преграда. Хорошо, что двери стеклянные, а магазинчик очень маленький, причём настолько, что там работает только один продавец. И он меня видит. Быстрым шагом идёт к двери.

– Привет! Ты как тут оказалась? – Отец явно не ожидал меня видеть.

– Тебя решила навестить. Как дела?

– Эмм... да, вроде, неплохо. У тебя-то всё хорошо?

– Может, поможешь?

Он на секунду задумывается, тупит. Я показываю глазами на ступени, на себя, отряхиваю невзначай грязь со штанин.

– А, давай внутрь, согреешься.

Надеюсь, что у меня получается справиться с лицом. Иногда кажется, будто это совершенно посторонний человек. Ведь нельзя же быть таким рассеянным, таким узколобым, таким…ограниченным.

Папа никогда не отличался ни умом, ни красотой. Я заметила всё это, став старше. У него были мелкие безумно раздражающие привычки, которые порой слишком ярко определяли его характер для стороннего наблюдателя. Он мог очень долго размешивать сахар в кружке, постукивая о стенки. При этом он пил горячий напиток, чай или кофе, неважно. Мог часами просто слушать музыку в наушниках, отрешившись от всего. Иногда от важных дел. Мать из-за этого частенько бесилась. Ещё он крайне медленно раздумывал почти над всеми вопросами, а ответ на некоторые мог дать гораздо позже.

Но я люблю его.

Что их с матерью притянуло друг к другу много лет назад, остаётся тайной.

Попытка затянуть меня в помещение превращается в выступление двух клоунов. Сперва отец тянет за руки. Невозможность двигать ногами ломает его безупречную схему. Затем заходит сзади и толкает. Кресло упирается в ступени. Пока я не подсказываю, он даже не догадывается, что единственный возможный вариант, это действовать, как с детской коляской. Отец давит на ручки, чтобы оторвать передние колёса от земли, потом подталкивает. Благо, ширина ступеней позволяет хоть как-то извернуться.

Наконец, мы внутри. Он отвозит меня в подсобку, находит бумажные полотенца и включает электрический чайник.

– Рассказывай, как там, дома? – Садится напротив.

Комнатушка небольшая, как раз для обеденного столика и двух стульев, один из которых выставляется в коридор.

– Дома нормально. Жить можно. Мама на работу вышла.

– А, это у неё отпуск по уходу закончился.

Ещё у него есть привычка подчёркивать очевидные факты. Чаще невпопад.

– Ты извини, что тогда так получилось. Ну, на твоём дне рождения.

– Проехали. Мы потом нормально отметили.

– А как там твои эти, приятели?

– Не хочу о них вспоминать. – Я отвожу взгляд.

Вода закипает, он суетится, наливая нам обоим по кружке.

– Извини, что ничего нет к чаю. Я не думал, что ты зайдёшь. Я не всегда обед беру на работу, чаще так перебиваюсь.

– Ничего, я пообедала.

Он пьёт, громко прихлёбывая. Делает два шумных глотка и ставит кружку. Ждёт несколько секунд и повторяет действие. Почти сразу это начинает раздражать. Раньше как-то проще всё было. Либо я повзрослела, либо нервы сдают.

– Знаешь, я ведь хочу почаще заходить. – Он начинает говорить достаточно неожиданно. Я еле справляюсь с собой. – Просто твоя мать… Ну, ты её знаешь. Она… бесится, вечно кричит. А после того случая вообще перестала сама звонить. Раньше хоть изредка сообщала, как у тебя дела. Я пару раз пытался дозвониться, но она не отвечает.

– А почему бы мне не позвонить?

– Ну, мне кажется, что… Ну… Не хочу тебя беспокоить. Ты же тоже меня винишь во всём, да?

– Что, почему? – Я потихоньку начинаю закипать. – Ты же сам не звонишь, откуда тебе это знать?

– Я просто так думаю. Я за рулём был…

– Всё, давай закроем тему. Виновата корова. Никто бы не справился. На этом всё. Звони чаще и сразу мне. Если скучно. Мама, да, какая-то раздражительная в последнее время. Так что не надо её беспокоить.

– Спасибо! Извини, что я такие вещи говорю. Просто для меня это важно. Когда дочь не общается с отцом, это, ну, неправильно, да?

– Да не нужно постоянно извиняться. Ты ни в чём не виноват.

– Ты у меня такая мудрая! – Он что, всплакнуть собирается!? – Не по годам!

– Всё, пап, давай закроем тему. – К чаю я так и не притронулась пока. Потому делаю большой глоток и спрашиваю, чтобы обстановку разрядить: – Как тут дела идут?

– Да как… Покупателей мало. Шеф нервничает постоянно. В том месяце премии лишил. А сейчас сменщик заболел, – и добавляет уже тише, – на самом деле, он в запое, только попросил начальнику не говорить. Пока без выходных работаю. Уже две недели. Короче, кручусь потихоньку.

– А я вот пытаюсь упражнения восстановительные делать, да что-то не идёт. Настроения всё нет, – обманываю я

– Эм, ну-у-у… ты не переживай. Знаешь, как прадед твой говорил? До свадьбы заживёт!

Я поперхнувшись чаем, кашляю. Терпи, нельзя срываться на отца только за то, что он такой.

Очень вовремя раздаётся звук открывающейся входной двери. Отец мигом бросается в зал, встречать потенциального покупателя. Через пару секунд я слышу диалог.

– Ну, дружище, дай ещё пару дней!

– Э, ну, так же нельзя. Как-то некрасиво перед начальством. – Это папа. Он говорит неуверенно, явно нервничая и сомневаясь.

– Да он не узнает ничего! Точно тебе говорю. Я только одну пару. Там такая тёлка! Прям реальный вариант, а за такой подарок она вообще…

– Ну-у-у, если очень надо…

– Я тебе реально говорю. Через три-четыре дня я на работу уже выйду, сменю тебя и туфельки верну. Мы с ней как раз успеем, э, это, то самое. Пошлю её, короче. И буду как стёклышко! Точно тебе говорю.

– Ладно, бери, – сдаётся отец. Как он поверил вообще в такую историю? Господи, пусть лучше во мне больше будет от истеричной мамаши.

Они ещё что-то обсуждают, но слышно плохо, видимо, отошли от кассы. Через пару минут отец возвращается.

– Напарник приходил, представляешь? Почти трезвый. Похоже, в субботу у меня, наконец, будет выходной! – Он доволен. Отец ведь даже не волнуется по поводу честности его напарника.

Хорошо, что я научилась никому не верить на слово.

– Кстати, скоро заканчивается рабочий день. Не хочешь потом в гости зайти? Закажем пиццу, а? А вечером я тебя на такси отправлю. Ближе к маминому возвращению.

– А давай, почему нет? – Я действительно не против. Хоть какое разнообразие в серых буднях. Ещё и Эри увижу.

– Ты меня тогда подождёшь, да? Хочешь, ещё чаю сделай, я пока всё в порядок приведу, бумажки заполню и полы помою.

– Хорошо, пап.

Он воодушевлён предстоящим вечером, суетливые движения выдают радость. Я не уточняю, какой порядок он там собирается наводить. За весь день явно не было ни одного покупателя.

Признаюсь честно, так скучно, как сейчас, мне не было давно. Я успеваю выпить ещё чая, залипаю в телефон, даже делаю то, чего не люблю – читаю с планшета. Всё время слышно, как отец ходит по залу, чем-то шуршит, что-то переставляет. Один раз он выходит на улицу. Потом, кажется, кто-то звонит. За всё время он ни разу не заходит проверить, как я тут одна.

На самом деле, я давно привыкла к тому, каков отец. Всё это не кажется чем-то важным на фоне другой проблемы.

Двенадцать букв, вертикаль социальной приспособленности: «Задокументированная медициной ограниченность физических возможностей».

Инвалидность.

С некоторых пор я завела привычку записывать мысли в планшет. И вот именно в такой момент отец возвращается в каморку. Он меняет фирменную рубашку на свою, клетчатую, а сверху – тёплый жилет.

– Тут мама твоя звонила, – говорит он, опуская роллет.

– Ну, и?

– В общем, она сегодня будет пораньше, и зовёт меня в гости. Сказала, есть разговор. Без подробностей.

– Не понимаю.

– Я тоже. Но, похоже, едем к вам. Извини, что пицца отменяется.

– Да хрен с ней…

Он никак не комментирует такую оговорку.

– Тут такое дело… Извини, но придётся на автобусе. Деньги дома. Такси не получится оплатить, а занимать у матери я не буду.

Я не отвечаю. К чёрту! И его, и пиццу, и мать! Не хочет занимать, не надо. Доберёмся как-нибудь. Пусть теперь таскает меня.

Беспокоит слово «разговор». Что она опять придумала? Да ещё сама отцу позвонила. Должно быть, нечто серьёзное.