— Гражданин, дай справку, что моя жена добрая патриотка!
— Гражданин, население нашей улицы добыло на этой неделе целых двадцать пять фунтов селитры!
— А удостоверение о благонадежности ты выпишешь мне?
— Ох-ох! Ну как же мне отучить пить водку моего мужа, а, граждане?
Шампоно и одиннадцать его товарищей по работе старательно выполняли все просьбы, все обязанности, налагаемые на них должностью членов комитета секции Гравилье. С недавних пор комитет этот из Наблюдательного перекрестили в Революционный. Обязанности его членов росли от месяца к месяцу. Прерогативы, в общем-то, не отставали от них.
Чем далее, тем позже гаснул свет в высоких узких окнах ризницы бывшей церкви, чье основное помещение было отведено для общих собраний секции Гравилье. Место, сделавшееся для Антуана теперь главным средоточием всей деятельности, всей жизни, имело высокие, как в любой церкви, потолки, но небольшую площадь. Быть может, из-за этого во время каждодневных трудов членов комитета их не оставляло ощущение бренности, малой цены нынешнего существования и устремленности ввысь, в будущее, в почти уже достигнутое братство Новых Людей.
Просители, сочувствующие, активисты, родственники, добровольные агенты входили и выходили без перерыва с первых минут рассвета до поздней ночи. Комитетчики сменяли друг друга, ни на миг не исчезая из круговорота революционной деятельности. Первый принимал просителя, желающего получить свидетельство о благонадежности. Второй делался поручителем за патриотизм этого гражданина, которого, как и всякий сосед, он знал лично. Третий читал донос. Четвертый думал над тем, где найти подрядчика, чтобы пошить очередную партию рюкзаков солдатам. Пятый сам был портным и уже стучался в дом какого-нибудь своего коллеги, чтоб убедить его взять на себя патриотический заказ секции. Шестой, ерзая задом в рваных штанах по неуютному, зато трехцветному стулу, усердно составлял отчет в Коммуну, то есть в муниципалитет Парижа. Седьмой был на пути в секцию Попенкур, чтоб обменяться кое-какими сведениями с тамошним комитетом. Восьмой, только что украсивший красной патриотической шапкой гипсовый бюст Брута, прилаживал на стену текст Декларации прав человека и гражданина. Девятый читал новый декрет Конвента. Десятый разворачивал взятый с собою ломоть хлеба, кусал благоухающий козой сыр и радостно думал о том, что на боку у него висит фляжка с вином, пускай и кислым. Одиннадцатый, присев на конфискованный у аристократов сундук, где прежде содержалось что-то ценное для Республики, попыхивал трубочкой и обозревал всю комнату целиком. Последний — порою это был и наш герой — спал где-нибудь на полу, завернутый в собственную одежду, газету или походное одеяло.
Спать в помещении комитета случалось нередко. Каждую ночь оставляли одного либо даже двух дежурных. В самом деле, что, если, когда все комитетчики разойдутся, злая контрреволюция возьмет да и проникнет в их маленькую святыню?
Когда поздним вечером в отсутствие посетителей заходил разговор о каком-либо деле, являющемся государственной тайной или — чаще — теоретически могущим ей оказаться, то запирали все двери и окна. Узкая комната быстро наполнялась табачным дымом, сквозь него порою трудно было даже разглядеть то, что находится на отдалении. Случалось, дискуссии затягивались до утра. Тогда выручал кофе: напиток, выращенный беспощадным солнцем на дальних островах для людей, желающих скорее истратить, сжечь себя ради блага Республики.
В стране, только-только дописывающей новую демократическую конституцию, комитет секции в окружении еще сорока семи ему подобных не мог и не желал знать ограничений круга своих прав и обязанностей. Он разрешал, предписывал, отслеживал, исполнял, искал и реквизировал. Чего только не приходилось реквизировать! Продукты питания у спекулянтов. Сырье у недостаточно патриотичных подрядчиков. Кузнечные инструменты, чтобы изготовлять новые и новые штыки для солдат Франции — и самих кузнецов тоже! Химиков, чтобы они выделывали кожи для солдатских сапог. Ювелиров и часовщиков, чтобы сверлили дула и вытачивали мелкие части для ружей, призванных разить тиранов и их прихлебателей. Даже артистов, чтобы они раз в неделю давали бесплатные представления для самых лучших и необеспеченных патриотов, снабжаемых этим же комитетом специальными входными билетиками! Да что там! Члены комитета реквизировали и самих себя! Ибо как назвать еще те часы, порою и сутки, на которые эти добрые патриоты отрывались от своих близких, лишались радости дружеского застолья или женской ласки, чтоб послужить Родине?!
Шампоно в чем-то было легче. Близких у него, собственно говоря, не было. Хозяин той нотариальной конторы, где Антуан работал последний год, прикрыл свою лавочку сразу после падения короля и скрылся в неизвестном направлении. Шампоно это не очень расстроило. Все свое время он теперь посвящал комитету секции. Денег там не платили, но братская помощь соратников помогала ему не умереть с голоду. Кое-какие деньги приносил труд общественного писаря, практиковавшийся Антуаном на месте, прямо в самом здании комитета. Помощь неграмотным согражданам в составлении писем принесла ему дополнительный авторитет.
Ну, а выходных у Антуана не было вовсе.
Даже в воскресенья и потом, поздней, в декады, десятые числа месяца, когда всем можно было отдыхать, он вместе с товарищами собирал граждан района и очередной раз читал инструкции по добыче селитры. Сначала найти подходящее место, старый сарай, а еще лучше помойную яму, накопать земли оттуда, промыть, чтобы вода впитала в себя ценное вещество, потом упарить все в большом котле…
— Франции не хватает пороха, чтобы отстаивать свои естественные рубежи! — напоминал он. — Но если каждый из нас сдаст хотя бы по фунту этой составляющей его…
И граждане денно и нощно рыли землю на месте своих погребов и конюшен, ведрами и тачками вытаскивали ее, сваливая в кучи возле домов. Гражданки трудились над промыванием этой земли. Дети царапали ветхую штукатурку в полуразрушившихся домах: говорили, и там есть частицы селитры. “Ускорьтесь!” — призывали народные представители. И вот уже бесплатные общественные курсы по обучению ремеслу добычи драгоценного сырья для пороха ломились от количества желающих учиться на них, а здания один за другим украшались надписями: “Мы промыли землю в своих погребах и сдали столько-то фунтов селитры”!
А член Революционного комитета Шампоно, бормоча под нос себе “Селитряную марсельезу”, бегал по секции в поисках каких-нибудь ненужных котлов, которые бы можно было реквизировать, чтобы использовать их для выпаривания селитры…
Один из персонажей "Барышни - крестьянки" Пушкина, помещик-англоман Муромский «поля свои обрабатывал.. по английской методе: да на чужой манер хлеб русский не родится и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги.»
Антипод Муромского - помещик Берестов книг не читает, ведет хозяйство традиционными методами (успешно - утроил доходы), а агрономические затеи соседа презирает:
«Ненависть к нововведениям была отличительная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа, и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в ответ на похвалы его хозяйственным распоряжениям: «Да-с!» говорил он с лукавой усмешкою; «у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты».
Прототипом Муромского является Дмитрий Полторацкий (владелец устроенной на английский манер усадьбы Авчурино), а образ Берестова связан с Федором Ростопчиным. Ростопчин полемизируя с Полторацким, написал целую книгу под названием "Плуг и соха, писанное степным дворянином", где горячо выступает за традиционное "русское" (в реальности средневековое) земледелие. Увлечения "английской методой" возделывания полей, по мнению Ростопчина пустая прихоть:
«Но то, что соделалось в других землях веками и от нужды, мы хотим посреди изобилия у себя завести в год. Единственно по склонности к новостям, и в подражании чужестранным, по множеству перемен в одежде, в строении, в воспитании, даже и в образе мыслей. Теперь проявилась скоропостижно мода на английское земледелие, и английский фермер столько же начинает быть нужен многим русским дворянам, как французский эмигрант, итальянские в домах окна, и скаковые лошади в запряжку.....Окончу бья челом у русских англичан, у любителей перемен и у проповедников Плуга и дриля, дабы позволили мне всякую отдаленную от большого города английскую ферму поместить в число забав, свойственных богатству и роскоши, потому что от нее не более пользы, чем от роговой музыки, английского сада, скаковых лошадей»
А потому
«Не быв совсем неприятелем Плуга, останусь другом Сохи не от упрямства и не от невежества, а от того, что привык с малолетства любить и почитать старинное русское и нашел опытом, что российское хорошее хозяйство обогащает, английское же украшает пейзаж, и что между ими та самая разница, как между приходом и расходом»
Цитируемое Пушкиным "Но на чужой манер хлеб русский не родится" взято из сатиры Шаховского, который также горячо осуждает агрономию "из иностранных книг":
Тот захозяйничал и в деревнях мудрит:
Из иностранных книг и с образца чужого
Без толку, без пути он сеет русский хлеб;
Да на чужой манер хлеб русский не родится.
От насмешек над английскими затеями Полторацкого, не остался в стороне и Иван Крылов сочинивший басню "Огородник и философ"
Великий краснобай, названный друг природы, Недоученный Филосо́ф, Который лишь из книг болтал про огороды. Однако ж, за своим он вздумал сам ходить И тоже огурцы садить; А между тем смеялся так соседу: «Сосед, как хочешь ты потей, А я с работою моей Далеко от тебя уеду, И огород твой при моем Казаться будет пустырем. Да, правду говорить, я и тому дивился, Что огородишко твой кое-как идет. Как ты еще не разорился? Ты, чай, ведь никаким наукам не учился?» «И некогда», соседа был ответ.
Естественно ученый "философ" оказывается в итоге просрамлён простым огородником:
А Филосо́ф пошел домой. Читал, выписывал, справлялся, И в книгах рылся и в грядах, С утра до вечера в трудах. Едва с одной работой сладит, Чуть на грядах лишь что взойдет. В журналах новость он найдет — Всё перероет, пересадит На новый лад и образец. Какой же вылился конец? У Огородника взошло всё и поспело: Он с прибылью, и в шляпе дело; А Филосо́ф — Без огурцов.
Как в реальности обстояли дела у Дмитрия Полторацкого, пытавшегося выращивать "русский хлеб" по английским книгам? Полторацкий (отучившийся в Штутгартском университете, и объездивший Германию, Швейцарию, Испанию и Англию) хотел радикально изменить жизнь в «отечестве, которое при не пространстве не измеримом и великих источниках оного, отстало несколько веков от других государств, в простых хозяйственных средствах, повсеместно водворенных для пользы земледелия». А для этого по мнению Полторацкого: «будут...легчайшими и кратчайшими мерами к достижению цели общества сократить путь требующий многих веков… именно: решимость приступить немедленно к водворению в России полезных обрядов земледелия…а паче всего облегчения трудов человеческих посредством хороших Земледельческих Орудий.»
В 1792 году Полторацкий приобрел под Калугой усадьбу Авчурино, включавшую в себя 2700 десятин земли и 444 души мужского пола. Этв была обычная для своего времени усадьба, с деревянным господским домом, фруктовым садом, прудом, и каменной церковью. Из хозяйственных построек в документах упоминается только водяная мельница.
Для модернизации хозяйства Полторацкий привез из Шотландии сельскохозяйственные машины, а также агронома и инженера Георга Мина. С помощью Мина «вся территория, занятая пашней, была перепланирована, болота осушены, земля расчищена и выровнена специальными машинами». Плодородие земли удалось поднять, внесением перемолотого мергеля, залежи которого Полторацкий обнаружили в окрестностях усадьбы. Для ликвидации чересполосицы на полях, Полторацкий выкупил крестьянские наделы, создав единый земельный массив размером около одной тысячи десятин. Крестьяне получили новые участки пашни, расположенные не чересполосно, а едиными массивами. На этих участках «Полторацкий...первым из русских помещиков заменил трехполье плодопеременным хозяйством с травосеянием. В хозяйстве был введен норфольский севооборот. На первом поле сажали бобы и картофель, который давал на песчаных почвах хорошие урожаи. На втором поле высевали яровые хлеба (пшеницу, ячмень, овес) с подсевом клевера;на третьем — клевер на сено; на четвертом — озимые рожь и пшеницу.»
Шотландская молотильная машина, 1811 год
«Для вспашки полей вместо сохи применялся усовершенствованный плуг, получивший впоследствии название «Плуга Полторацкого». Для рыхления земли использовались бороны с железными зубьями. ... В севооборот, наряду с привычными культурами, были введены картофель, клевер, люцерна. Полторацкий первым в России ввел в употребление шотландскую молотильную машину, привезенную в Авчурино в 1793 г. С его легкой руки через несколько лет такие машины получили распространение во многих губерниях России. По новому были организованы и полевые работы, во время которых применялся вольнонаемный труд. Но, в основном, на полях работали пахари из других деревень Полторацких, получавшие за это плату подесятинно...В Авчурино приезжало немало желающих ознакомиться с его хозяйством, здесь было налажено изготовление усовершенствованных сельскохозяйственных орудий: плугов, борон, даже молотильных машин, которые отправлялись «в разные края Российской империи к разным помещикам».
В итоге урожайность полей в Авчурино была доведена до сам-9 или сам-10, что превышало среднюю урожайность зерновых по Калужской губернии в три раза. Владелец гордился тем, что любую работу крестьян он оплачивает:
«В заведениях моих все основано на денежной плате, на неусыпном старании и надзоре, а что все идет довольно споро, то не я причиною, но удобные орудия и порядок, заимствованные у просвещенных народов... Отпустив 50 человек на волю и расположенный отпустить еще несколько, нет, кажется, во мне принуждения к притеснению, и совесть меня не укоряет, ни перед лицом Бога, ни перед твоим престолом... Напечатлей меня в памяти своей честным человеком и готовым быть полезным Отечеству»
Авчурино было задумано как своего рода сельскохозяйственная академия - любого желающего здесь учили современным методам ведения сельского хозяйства. Помещики отправляли в Авчурино крестьян чтобы они учились земледелию. И их учили, причем бесплатно. Благодаря примеру Полторацкого, машины (хоть и очень медленно) начинают внедрятся в сельское хозяйство - уже в 1806 году англичанин Вильсон создает в Москве первый завод по производству сельскохозяйственной техники, в частности веялок и шотландских молотилок. В дальнейшем все меры которые внедрил Полторацкий, были введены повсеместно, совершенно вытеснив "русский" способ ведения хозяйства (из за косности земледельцев, ушло на это больше столетия).
Так что не стоит верить русской литературе. Это кривое зеркало.
Неоготический замок Полторацких в Авчурино
Про имение Полторацкого цитируются
Очерки русской культуры XVIII века под редакцией Б.А.Рыбакова
М. К Гуренок К экономический эксперимент помещика Д.М. Полторацкого в усадьбе Авчурино Калужской губернии (конец XVIII — первая треть XIX вв.)
Черно-белая сатира на отношение к вакцинации. Эдвард Дженнер, пионер вакцины от оспы, изображается евреем. Он держит шприц с надписью «Kuhpocken» (коровья оспа) и «Humanität» (человечность).
Несмотря на то, что первый городской водопровод появился в городе в XIX веке, с 1830 года, при раскопках в Альтштадте - самой древней части Калининграда - нашли водопроводные трубы более старого времени.
Модель труб тоже оказалась необычной: внутри бревна высверлена середина. Теперь фрагмент этой трубы демонстрируется в Калининградском историко-художественном музее.
Будучи "автором одного романа", который писался более 10-ти лет, я проводила и провожу много времени в исследовательской работе. И иногда нахожу что-то поистине занимательное. В том числе факт существования предмета на фото.
Итак, БЮСК - деталь женского туалета, о которой мало кто знает. Это съемная изогнутая пластина, предназначенная для того, чтобы корсет и корсаж оставались спереди прямыми и вертикальными, т.е. дающая дополнительную жесткость. Использовалась с XVI по начало XIX века. Для бюска предусматривался специальный кармашек (бюскьерка) по центру передней части корсета, куда пластинка помещалась опускаясь между грудей. Бюски изготавливались из дерева или слоновой кости, отделывались дорого и искусно: вставками из дерева ценных пород, перламутром; замысловатой резьбой, часто включающей инициалы хозяйки или ее возлюбленного. Иногда женщины сами вырезали на них инициалы любовников или памятные даты. Бюски являлись очень очень и очень популярным подарком, который мужчины делали женщинам во время ухаживаний, иногда вырезая на пластинах целые любовные письма. Цветы? Конфеты? Парфюм? Драгоценности? Пф! Как насчет длинного твердого предмета, который ты сможешь поместить между своих прелестей, дорогая? Дамы тоже не оставались в долгу и иногда дарили бюски своим кавалерам в знак очень интимной привязанности. Презентация надушенных платочков осталась лишь в рыцарских романах. Но не будем слишком строги ко нравам галантного века - всему свое время. Увы, с течением этого самого времени ажурность и романтика уступили место практичности. Сперва начали изготавливаться корсеты с невидимыми вшитыми бюсками, а потом, в середине XIX века, в обиход вошел бюск, сделанный из двух длинных кусков стали, один с петлями, а другой со стойками, которые функционировали так же, как застежки на крючках и петлях или пуговицы на одежде. Это значительно облегчило надевание и снятие корсетов, но прекрасный пол лишился маленького интимного предмета, которому можно было доверить любовные секреты. В современности бюск — это любая тонкая планка, изготовленная из жёсткого материала (металла, дерева, слоновой кости, китового уса), вставляемая в корсет и женское корсажное бельё для придания изделию определённой жесткой формы. Неискушенные в бельевой фурнитуре называют бюски "косточками", и я думаю, что так и следует их называть. Потому что бюск - это не про удобство и форму. Это про ажурность, романтику и целую эпоху.
Российских документов XVIII века, в которых фигурируют реальные индийцы, достаточно много. Зачастую люди попадают на глаза имперской бюрократии только один раз, остаётся только догадываться, как складывалась их дальнейшая судьба.
Вот например, в феврале 1720 года «индейский купец Мату Данильев со товарищи» подаёт государю Петру Алексеевичу челобитную. Приехал он по торговым делам из Астрахани в Москву, просит разрешения отправиться торговать в Петербург «да с нами ж поедет наш индейской поп Баларам». Под челобитной есть «рукоприкладство на индейском языке». Просьба Мату Данильева была удовлетворена. Ну и вот как этот неизвестный брахман Баларам прокатился из Астрахани в Петербург? Как на «индейского попа» смотрели окружающие? Вернулся ли он обратно, сгинул ли от нехорошего климата, а может и вовсе укоренился где-то на Неве?
А шесть лет спустя судьбой ещё одного «индейца» озаботился Феофан Прокопович. Некий Неротам Лаладжетуча, торговый человек, решил принять «православно-кафолическую веру». Обучался основам православия в Чудовом монастыре, скоро будет крещён и из Неротама станет Фёдором. «А понеже де он человек иностранной, убог, бездомовен и безпомощный, а о крещении своем он же де подал прошение высокославныя и вечно достойныя памяти императорскому величеству», то было бы очень хорошо, чтобы Екатерина I стала бы его крестной. Дальнейших сведений про Фёдора-Неротама нет, что вообще-то странно, хорошая церковная карьера намечалась.
В то же самое время русский консул в Амстердаме бьет тревогу - трое направленных в Голландию на обучение русских студентов домой возвращаться не пожелали, а вместо этого завербовались в ОИК и сбежали в Индию - «Чаю, что они наступающаго году назад возвратятся, ибо они усмотрят, что тамо не так покойно против того, что они под моею дирекциею были. Они, чаю, подговорены от других, которые внушают, что когда они побывают в Ост-Индии, то они пять и до шести тысяч ефимков наживут».
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Молодой французский поэт Франсуа-Мари Аруэ прославился своими едкими стишками, из-за которых его бросали в Бастилию, били на улице, потом снова бросали в Бастилию и даже выгоняли из Франции. Вернувшись в 1729 году из Лондона, где он пересиживал опалу, Франсуа-Мари встретил человека, изменившего его жизнь: математика Шарля Мари де Ла Кондамина. Этот математик утверждал, что знает, как они могут очень быстро и без особых хлопот разбогатеть. Секретом, о котором идет речь, была формула выигрыша в лотерею.
Подобно тому, как сегодня государства выпускают собственные долговые ценные бумаги для привлечения капитала, в XVIII веке Франция выпустила облигации с очень привлекательными процентными ставками, которые быстро приобрели популярность. Проблема заключалась в том, что предлагаемая процентная ставка была слишком высокой, и в 1727 году правительство было вынуждено снизить ее, чтобы и дальше поддерживать этот метод финансирования. Последствия этого решения были катастрофическими: стоимость облигаций резко упала, и правительство перекрыло кран. Пеллетье-Дефору, генеральному контролеру финансов (министру финансов) короля Людовика XV, пришлось использовать все свое воображение, чтобы уменьшить эту утечку доходов, и он придумал способ это сделать – провести лотерею.
Все французы, имеющие ваучеры госдолга, могли купить билеты для участия в этой лотерее. Выигрышный билет давал своему обладателю право вернуть номинальную стоимость своих ваучеров — к тому моменту их реальная стоимость была значительно ниже номинальной — и, само собой, дополнительно получить выигрыш по лотерейному билету. Благодаря этой лотерее можно было бы восстановить доверие к государственным облигациям и поднять их стоимость, а также получить дополнительные деньги с продажи билетов.
За каждую облигацию, номинальная стоимость которой составляла тысячу ливров, можно было купить билет, заплатив один ливр, и принять участие в лотерее. Однако Пеллетье-Дефор, судя по всему, не очень хорошо разбирался в математике, потому что сумма призов по выигрышным билетам превышала сумму, которую он мог собрать, даже продав все билеты. Поэтому математик Шарль Мари де ла Кондамин и Франсуа-Мари Аруэ объединились, чтобы собрать как можно больше ваучеров и таким образом иметь возможность купить больше лотерейных билетов. Поскольку облигации стоили существенно меньше номинала, заговорщики массово скупали их с рук, предлагая сумму заметно выше их рыночной цены, но ощутимо ниже номинальной. Многие держатели облигаций справедливо решили, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, поэтому с радостью уступали свои ценные бумаги двум компаньонам.
На 8-е число каждого месяца, в день проведения лотерейного розыгрыша, Аруэ и Кондамин срывали банк, и это продолжалось до тех пор, пока Пеллетье-Дефор, уставший от того, что они всегда выигрывали, не подал на них в суд за мошенничество. Однако формально математик и поэт не совершали никакого уголовного преступления и действовали в рамках правил, предусмотренных лотереей, поэтому суд принял их сторону. Тем не менее, в ходе судебного разбирательства вскрылись все недостатки и уязвимости лотереи, поэтому лавочку быстренько свернули, а Пеллетье-Дюфор вскоре лишился своей должности.
Двум друзьям удалось собрать более 500 000 ливров – астрономическую сумму, которая позволила им жить в свое удовольствие и заниматься любимым делом, не думая о заработке. Франсуа-Мари Аруэ вернулся к праздной жизни поэта и литератора, и продолжил раздражать высший свет своими едкими эпиграммами, которые подписывал псевдонимом – Вольтер.