Через прозрачное смотровое окошко было видно лицо молодой девушки, неподвижное, без следов боли или страха. На табличке под капсулой значилось: «Ида Хольцер». Я наклонился к ней и, не думая, коснулся пальцами стекла. В ту же секунду что-то щёлкнуло. Короткий сигнал, едва слышный, будто включился внутренний датчик.
Лицо девушки по-прежнему оставалось неподвижным. Но теперь я не мог отделаться от ощущения, что кто-то или что-то следило за моими передвижениями.
На соседних капсулах тоже висели таблички: «Фридрих Ванс», «Томас Ларсен»... Последнее имя будто отозвалось внутри. Где я его мог слышать? В голове на миг вспыхнули всполохи: столешница из серого пластика, чей-то смех, запах пыльной электроники и шум радиостанции… Но тут же воспоминание рассыпалось.
Всё вокруг подчинялось чуждой, неведомой логике, словно я оказался внутри механизма, работающего по неясному, но безошибочному ритму. Внутри стало нарастать странное беспокойство.
Я пошёл вдоль капсул, вглядываясь в лица — взрослые, молодые, мужские, женские, детские. Все одинаково застывшие, но больше среди них не было ни одного, кто показался бы знакомым. Ни одного, кто мог бы пробудить хоть тень воспоминания.
Хелле стояла чуть поодаль и смотрела на меня с сочувствием, молча, спокойно, будто знала, что именно я сейчас чувствую.
Только спустя несколько длинных секунд она спросила:
— Впечатляет, не правда ли?
— Что это за место?.. — произнёс я с трудом.
Она не ответила, лишь на мгновение задержала на мне взгляд, затем развернулась и медленно пошла вперёд. Подойдя к лестнице, она, не раздумывая, начала подниматься, уровень за уровнем, пока не оказалась на третьем ярусе.
Глубоко вдохнув, я двинулся следом. Может, потому что она знала, куда идти, а я — нет. А может, потому что просто не осталось другого способа понять, что здесь происходит.
Когда я только начал подниматься по узкой лестнице, Хелле уже встала, спиной ко мне, рядом с одной из капсул. Её голова была чуть наклонена вперёд, руки опущены вдоль тела, пальцы едва касались края металлической обшивки.
Капсула перед ней оказалось пустой. Только под вырезанным в металле окошком чернели аккуратные буквы: «Эрик Нильсен». Имя, выгравированное с той же аккуратной чёткостью, что и у остальных.
Внутри что-то сжалось. Это чувство было похоже на то, когда пытаешься вспомнить, как звучал чей-то голос, но не можешь. Не боль, не растерянность, просто пустота, аккуратно выскобленная изнутри.
— Здесь был ты, — произнесла Хелле ровным голосом.
Я машинально сделал шаг назад. Пол под ногами качнулся, или мне так показалось. Спина уткнулась в металлические перила, за которыми платформа, на которой мы стояли, обрывалась.
Что значит — «был»? Могу ли я всё ещё быть там? А вдруг я сейчас во сне? Насколько всё это реально?
Но… я чувствовал металл перил. Чувствовал скрип пола под ботинками. Даже вибрацию в груди от собственного дыхания. Слишком, чтобы это был только сон. Или, может, сны стали теперь вот такими?
— Я не понимаю, — пробормотал я, цепляясь руками за перила.
— Ты ведь хотел ответы, — мягко упрекнула меня Хелле. — Вот ответы.
— Ты хочешь сказать… — слова давались с трудом. — Сейчас… я уже не в капсуле? Но до того, как оказался здесь, был внутри неё?
Она кивнула спокойно, почти с одобрением.
— То есть... мир Ругенбрамса настоящий? — продолжил я. — А тот, из которого я пришёл, получается… получается, что нет?
Хелле снова кивнула. Потом добавила:
— Ты жил в месте, созданном с нуля. Это не просто симуляция или копия реальности. Да, мир был искусственным. Но твоё восприятие, твоя личность — нет.
Она чуть отвернулась, будто подбирая слова. Голос оставался спокойным, но в нём появилась осторожность. Я хотел закричать, прервать её, остановить рассказ… но в то же время не мог не слушать. И потому молчал.
— Представь себе: миллиарды человеческих сознаний, когда-то разрозненных, соединились между собой. Не кабелями, не кодом, а переживаниями. Эмоциями, памятью, надеждами. Ошибками. Они переплелись так плотно, что превратились в единое целое.
Она внимательно посмотрела на меня. Вид мой, без сомнения, был растерянным.
— В этой сети нет единого центра. Там уже невозможно провести границу между собой и кем-то другим. Эта сеть живая, коллективная, основанная на чувствах. И это твой мир.
— Невозможно, — сказал я более резко, чем ожидал от себя. — Я... у меня были знакомые, работа. Наконец, иногда мне было плохо, я болел... У меня были собственные чувства и желания…
— Всё это иллюзия, психологическая защита. Ты был и частью, и целым одновременно, — спокойно ответила Хелле.
— Нет, — рассмеялся я, — ты ошибаешься. Или врёшь. Зачем всё это?
— Я не знаю, — ответила она.
— Я не знаю! — настойчиво повторила она.
— И что мне с этим делать?
Хелле чуть нахмурилась, почти незаметно.
— Да ничего, — пожала она плечами.
Я неловко посмотрел на неё, пытаясь разглядеть что-то, хоть какой-то намёк на розыгрыш. Шутку. Но она была невозмутима.
— Это не может быть реальностью… — пробормотал я.
Хелле молча подошла к самому краю платформы. Она не остановилась, не посмотрела вниз, просто шагнула вперёд и прошла сквозь ограждение. Почти вертикально спланировала вниз. Ни шелеста одежды, ни звука шагов. Только плавное скольжение.
— Вот об этом я и говорю! — крикнул я сверху.
Хелле наблюдала за мной. В её взгляде была лёгкая скука, как будто всё это она уже видела:
— Я всего лишь голограмма. Видишь? Никаких секретов…
— Нет! Это не может быть правдой! — воскликнул я, спускаясь следом по лестнице. И вдруг ощутил странное облегчение, почти торжество, как будто наконец поставил точку в извечном споре.
— Как скажешь, — пожала она плечами. — Теперь ты готов рассказать мне о своём мире?
— Лучше, — ответил я, чувствуя прилив сил. — Я напишу о нём. И вы поймёте, что Ругенбрамс — это иллюзия. А там, где жил я, всё было по-настоящему.
В свежем утреннем выпуске «Вестей Ругенбрамса», серой, тонкой газеты с бледной типографской краской и нелепыми старомодными шрифтами, появилась моя статья. Она заняла почти половину первой полосы. Без заголовка, без фотографии. Случайный фрагмент ненаписанного письма, посланного не тому адресату:
«Вы хотите знать, кто я такой? И откуда я пришёл? Хорошо. Я расскажу.
Мой мир был настолько скучным, что если бы его кто-то и выдумал, то только разумом, полностью лишённым воображения. И именно это — лучшее доказательство его подлинности.
Всё в нём было предельно просто. Ты рождался. Несколько лет тебе вбивали в голову правила: что можно делать, а что нельзя. И если ты следовал этим правилам, то твоя жизнь складывалась удачно: ты находил работу, старел и счастливо умирал.
Система постоянно оценивала твою пользу: выгоден ли ты, умеешь ли приносить результат, можешь ли предложить что-то, что поможет ей расти, укрепляться, лучше контролировать.
И при этом она говорила: ты — личность, ты — важен. Но на деле ей нужно было лишь одно — вписать тебя в ячейку, из которой нельзя вырваться. И в этой ячейке тебя уже ждал готовый комплект внутренних сбоев: тревожность, выгорание, усталость, ощущение, что ты не там, где должен быть.
Однообразные лица. Серые будни. Желания, которые нельзя иметь. Раздражение, которое нельзя выразить.
Плевать, что ты чувствуешь. Главное — чтобы ты „функционировал“ и приносил пользу окружающим.
— Но ведь… в твоём мире было и что-то хорошее? — спросила Хелле, дочитав разложенную на моём письменном столе газету. Голос её звучал тише обычного.
Я кивнул. Слова не шли сразу, их приходилось вытаскивать изнутри, почти силой.
— Было. То, что нельзя отнять. То, что ни одна система не в силах просчитать. Любовь. Грусть. Смех.
Я снова посмотрел на свою статью. На слова, в которых пытался объяснить, доказать… отстоять.
И неожиданно понял: мой мир вполне может быть не настоящим.
По своей скучности, шаблонности, тоскливой предсказуемости он мог быть выдуман. Не гением, не машиной. А кем-то… вроде меня. Вроде таких, как я. Тех, кто устал и не хотел рисковать. Кто хотел построить себе мир без острых углов. Простой, безопасный, тихий ад.
Я уже собрался было скомкать газету, как вдруг издалека донеслись странные звуки. Глухой удар, другой, третий. Кто-то бил в барабаны. Затем заиграла труба. Простая мелодия, без выкрутасов. Весёлая и абсолютно неуместная.
Раскрыв окно, я выглянул. Первым внизу появился Герман Штраус. Он шёл прямо по центру улицы, с таким достоинством, словно перед ним расстелили красную ковровую дорожку. На нём был длиннополый, мятый клоунский костюм времён конца прошлого века. Цилиндр слегка съехал набок, и в этом было что-то нарочито беспечное. Его лицо было покрыто идеальной маской из белого грима. На носу ярко-красный резиновый нос.
За ним, соблюдая небольшую дистанцию, начали выходить остальные: булочник с выбритой половиной головы и пластиковыми бубенчиками на сапогах, незнакомый мужчина в халате из фольги, мясник с бутафорской лошадью. Даже Агнес катилась на колесе и жонглировала тремя шариками, как будто именно этим занималась всю свою жизнь. В детстве я видел похожую процессию во сне. Но никогда бы не подумал, что встречу нечто подобное наяву.
Улицу наполняли крики, смешки, визг и разнобойный смех. Это был не просто парад — это была интермедия в спектакле под названием Ругенбрамс.
— Какой сегодня указ? — озадаченно спросил я Хелле.
Продолжение следует: десятая глава "Житель Ругенбрамса" появится здесь в пятницу, 19 сентября.
Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь!
