Orangemouse.82

— Здравствуйте, дети! Поздравляю вас с первым сентября. Меня зовут Марфа Степановна Заревская, — качнулся пухлый пучок синих волос на макушке.

— Здраа... Мафастепаанна! — нестройно откликнулся класс.

— Я дипломированная ведьма и высококвалифицированная колдунья.

Ученики недоумённо переглянулись.

— В этом году, дорогие дети, вы многому научитесь, — сухощавая рука ткнула пальцем в охнувшего подростка за третьей партой. — Перестанешь материться, Ярик, тогда и запор пройдёт.

По классу гаденьким прибоем прокатился хохот.

— А чего развеселились-то? — удивлённо изогнула брови учительница, и смешинки сдохли. — Я с вами навсегда. Вы все без исключения заколдованы.

— Не имеете права! — тявкнул ученик в четвёртом ряду.

— Твоя обязанность получать образование, а не в телефончик тупить, Сашенька, — сладко проговорила Марфа Степановна. — Усы уже растут, а ты до сих пор таблицу умножения не знаешь. Так что теперь у тебя будет стоять только на алгебру с геометрией.

Заревская отошла от стола, крепко держа указку.

— Элечка-лапочка! Каждое селфи, сделанное в учебное время, будет выскакивать прыщом на твоей личности, а вздумаешь сторисы записывать, понос нашлю, до дома не дойдёшь! — широкая улыбка открыла длинные жёлтые зубы. — А ты, Сонечка, будешь по килограмму в неделю прибавлять, если не прекратишь матери нервы мотать, она и так на двух работах пластается. Мой посуду, пылесось и готовь сама по книжке. Чай, грамотная.

Анжела зажмурилась. Что-то не так. Всё вокруг чёрно-белое, все цвета исчезли. И темно как-то. Хотя за окном солнечное утро.

Только на Леонтии Порфирьевиче светились ярко-синий домашний бархатный пиджак, и мягкие рыжие тапки. Старик поправил лиловый платок на шее и с довольным видом прищурился на столичную панораму.

— Лёнечка! — позвала Анжела, не узнавая своего охрипшего голоса.

— Филёнечка!.. — раздалось за плечом. — Не слышит он!

Анжела оглянулась и подскочила, увидев серое лицо с пыльными ямами вместо глаз. Волосы на голове свалялись в колтун, а кружева длинного старомодного платья истлели. Ветхие пальцы привидения сжимали обгрызенный мундштук.

— Что? Вы кто? Почему не слышит? — испуганно лепетала Анжела. — Что случилось?

— Умерла ты! — откликнулась из угла дама в выцветшем бархатном платье с облезлой меховой оторочкой. — Анализы надо вовремя сдавать.

— Как умерла? — пискнула Анжела. — Мы же вот только ...

— Ага, молодожёны! — каркнула третья призрачная женщина в свадебном платье, покрытом плесенью. — Как и все мы были.

— Лёнечка! — в панике Анжела бросилась к мужу, но не смогла коснуться его плеча, пальцы прошли сквозь старика, словно через туман. — Как же так? Я же любила!

— Любила! Дачу на Николиной горе? Трёшку на Цветном бульваре? Дом в Лондоне и валютный вклад? — спросил скелет в длинной сорочке в оборках.

Нужно было протереть пыль на раме в деревянных завитушках. Но, заглянув в овальное зеркало, Витя вскрикнул от испуга: за его спиной стоял полноватый господин в мятом сюртуке, жилете, при пышном галстуке.

— Чего орёшь, дурак? — мужчина сердито надул щёки с клочковатыми бакенбардами.

— Вы кто? — сипло выговорил Витя.

— Севастьян Евграфович Златопольский! — приосанился толстяк, и Витя услышал, как скрипнули на господине пыльные сапоги. — Помещик и поэт!

— Так вы и Пушкина знали? — выдохнул Витя.

— Чуть что, так Пушкин! — набычился Златопольский. — Будто бы на Руси и других поэтов не было? Ты вот тоже стихи пишешь, знаю.

— Пишу, — смущённо кивнул Витя. — Как на работе время есть. Я с мамой живу, мы этот прабабкин дом продавать хотели. А как вы тут оказались?

— Деревня эта моя была, в девятнадцатом веке, — с сожалением вздохнул помещик и гордо выпрямился. — Зеркало домой забери. С моими стихами ты прославишься!

— Как?

— Да записывай, — великодушно махнул рукой Златопольский и проникновенно продекламировал:

В тиши ночной, когда все спят давно,
Когда луна висит, как блин в окно,
Я, вдохновлённый музою пустой,
Пишу стишок — и сам не знаю, кто!