...
Он меня отпустил. Очевидно не хотел иметь за собой труп в вагоне, слишком много свидетелей.
Я рухнула на пол тряпкой. Глотала воздух жадно с хрипом. Что-то как будто застряло под кадыком. Чувствовала, как пульсирует и саднит полоса вокруг шеи. Голова кружилась. Ром стоял и смотрел с садистским удовольствием, пнул стену рядом с моим лицом и вышел.
Меня накрывало жаром. Откуда то из живота снизу-вверх тёк горячий кисель, через плечи и шею, стекая на лицо. Я горела. Мне было ужасно стыдно. Стыдно за то как обошлась с Ромом и ещё какая-то мысль пульсировала горячей венкой на виске, не даваясь мне, для того что бы я её услышала.
Слёзы текли сами, кисель стыда перетёк окончательно в лицо, оставляя за собой в грудине огромную пустую дыру. Меня выжгло изнутри. Я была совсем пустая. Сидела как тряпичная кукла - снаружи красивая, внутри - пустышка.
Белым шумом и мелкой рябью ползла от затылка прямо в виски головная боль.
До вокзала оставалось 15 минут.
На конечной народ начал выходить. Я сидела так же в тамбуре уткнувшись носом в рукава куртки наблюдая за выходящими через узкую полосу.
Пару раз прошли мимо ноги в берцах. Не могла встать, даже просто разогнуться, гнуло к земле горячим стыдом. Сгибало пламенем. Я пеклась на углях ада. Заживо.
Мне казалось я сижу голая в грязной луже на какой-то сцене и все смотрят на меня как на дурную инсталляцию. Мою чёрную внутреннюю пустоту
нечем было заполнить, и я засасывала в неё саму себя.
...
«Чё совсем пиздец?»
Это был Пашок. Я знала его примерно столько же, сколько и Рома. Не высокий, лопоухий, противненький. Ничего в этом человеке не вызывало желания называть его полным именем, или хотя бы Паша. Он был Пашок. В компании его звали Пашок-запашок, от него часто разило не стираными носками и перегаром.
Тем не менее Пашок был известным в тусовке бабником, как минимум в своих рассказах. Пока остальные рассказывали, как и где они кого пиздили, Пашок рассказывал, как и где он кого трахал. Если бы хотя бы часть его рассказов была правдой, в Питере уже не должно было остаться людей не переспавших с Пашком, включая мужчин.
«Чё, часто он тебя так?» Пашок присел рядом.
Мне не хотелось с ним разговаривать или что-то комментировать, я сгорала от стыда, мне было больно, обидно и отвратительно.
«Да чё ты, дай посмотрю, сильно он тебя?» Пашок тянул к моей шее свою руку, я дёрнула плечом и отодвинулась.
«Да ладно, чего? Я помочь хочу. Пойдём это, ко мне в общем. Ну там типа это – полечимся.»
Меня накрыло очередной волной стыда. Предложение было со всех сторон грязное и омерзительное. Ещё 40 минут назад со мной было всё в порядке, а теперь мне предлагают потрахаться как какой-то белке. Я отвернулась, затрясло где-то в горле, в дыхалке. Заныла.
«Ладно те, он же тебя убьёт, вставай, пошли!» Пашок тянул меня вверх за рукав. Я саданула ему по руке с ноги. «Съебись!»
«Блять, реально ёбнутая!»
Он начал говорить ещё что-то, но из двери раздалось ещё одно «Съебись!» Пашок исчез, как и не был.
Меня снова окатило горячей волной, теперь к чувству стыда прибавился ещё и страх.
«Чё!? С Пашком не пошла? Или ты только говнарей любишь?» - голос у Рома был ледяной.
Я отползала от него спиной к дальней двери. Ползти там было особо некуда, и я просто вжималась, вытягивая шею, чтобы расплющиться. Мотала
головой, напряжно сглатывала, мне хотелось исчезнуть, провалится. От желудка до трахеи, пробрало мелкой дрожью. Затошнило.
«Вставай давай, пошли!»
Я замотала головой вжимаясь в стену. Ром поднял меня за шкирку и выкинул из вагона. Шлёпнулась почти плашмя раздирая руки.
«Не смей валяться! ПОНЯЛА!» Ром поднял меня за подмышки и поставил на землю. «Поняла» - он умел говорить очень убедительно.
«Пошли!»
Чувствовала себя побитой собакой, не могла посмотреть ему в глаза, плелась за ним еле-еле. Молчала, боялась выбесить его снова, своим «Ром,
прости!» Отставала. Ром возвращался, на несколько шагов, хватал меня за шкирку и тащил вперёд. Отпускал, я снова отставала. Дома мы были к вечеру.
Я сидела на софе закрыв лицо руками, в бомбере, не
переодевшись. Горело лицо, текли слёзы, но я старалась рыдать потише. В горле застрял огромный комок моего стыда, не могла сглотнуть его, не могла говорить, не могла смотреть на Рома. Снова сгибало в горячий клубок. Давило в грудине, тошнило.
Ром переоделся и снова натянул куртку. Ходил по комнате туда-сюда. Остановился. Сжималась в комок, чувствовала, как он сжигает меня взглядом. Горела. Слышала, как он тяжело и глубоко дышит.
«Слушай сюда!» Я покивала не поднимая головы.
«Я сейчас уйду. А когда я вернусь, Я. ТЕБЯ. ТУТ. НЕ УВИЖУ.»
Мне вонзили в грудину нож. На живую. В самоё сердце, через лёгкие, через трахею, хрустом. Вздохнула глубоко, всей грудью с всхлипом. Нож провернули и выдернули. Накрыло жаром, сожалением, пустотой. Заколотилось сердце, трясло. Выворачивало вакуумом. Изнутри мне что-то выдернули. Хотелось просто заорать. С каждым ударом сердца мне изнутри что-то дёргали, хотя там ничего и не было уже. Не могла терпеть это. Заколотила по полу ногами. Сжала зубы. Тянула себя за волосы, ныла.
«Ты ПОНЯЛА!?» Я завертела головой изо всех сил. Хотела сказать что-то, свело челюсти, ледяной рукой, мне вырывало, голосовые связки.
Сжимала зубы, меня ломало.
«Держи вот – на такси! Скатаешься до своего говнаря.»
Ром кинул на стол деньги и вышел.
…
Меня крыло ужасно истерикой, ломало и выгибало. Зажимала в кулаках простыни, орала, била ногой об стену, плакала.
Забылась в своей истерике, уснула рваным белым сном, как провалилась.
…
С утра я проснулась как из пустоты. Та же комната, два окна, шкаф, стул и табуретка у стола, диван, трещины по потолку, всё это было таким родным, спокойным, любимым. Села. На мне всё ещё были бомбер и джинсы. В голову ударили колоколом. Я всё вспомнила. Снова накрыло волной стыда в грудине защемило. Это были боль и пустота. Сожаление обо всём. Сидела так ещё час, плакала. Встала разделась, пошла умылась. В зеркале отражалась какая-то моль, бледная, со следами вчерашней истерики не лице, и с красно-синей полосой на шее. Пошла обратно в комнату. Села за стол. Посмотрела на деньги которые оставил Ром.
Три бумажки по пять тысяч. Я встряхнула головой. Я никогда раньше не держала в руках купюру пять тысяч. Тогда они только появились. Да и Ром столько не оставлял. «Возьми себе чё.» - обычно было пятьсот рублей, косарь, две тысячи. «Пожрать возьми.» - было косарь – полторы.
Пятнадцать тысяч рублей. Я вертела их в руках и очевидно они означали что Ром действительно не хотел меня больше видеть. Внутри всё сжималось,
я хотела что бы вчерашнего дня просто не было. До вечера я лежала на кровати без движения. Думала про Рома, про Сида, с ним хотя бы все было хорошо и теперь
я знала, что он жив. Думала про то что теперь делать, куда идти, где жить, откуда брать деньги. Вспомнила Кнопкин притон, плакала. Ночью уснула в забытье,
Рома всё ещё не было.
С утра я проснулась со злостью на Сида. Какого хрена он вообще снова появился в моей жизни! Мог бы дальше оставаться мёртвым, кататься по другим электричкам и у меня всё было бы хорошо. Вспомнила чердак и как у Сида закатывались глаза. Мне стало перед ним стыдно, с другой стороны, я его почти ненавидела. Вытащила из шкафа косуху. Она висела там с лета, забытая, не нужная и в пыли. Меня трясло, долбаный Сид был во всём виноват! Бросила косуху
на пол, топтала её и пинала. Сидела на полу, плакала. В углу валялась косуха – я её ненавидела. Ёбаная грязная мерзость! Мне виделось как от неё спрутами
расползается по комнате вся грязь из которой я вылезла. Все грязные вписки, пьяные хаты, сквот, алкашка, шмаль, все чердаки, ёбаный притон. Разбегались паучками все драки, ссоры, все грубые слова, обиды. Меня переклинило. Старыми железными ножницами я изрезала косуху в лоскуты! На мелкие части! Выдирала ей подкладку, драла её, раскидала по комнате. Меня отпустило.
Сидела запрокинув голову. «Не хочу отсюда уходить!»
Нужно было придумать что сказать Рому. Я его не хило ебанула под дых и по жёсткому обидела. Плакала. Думала о том, что он сейчас делает.
Пьёт, в злобе крушит чей-то ебальник, или трахает какую-нибудь блядь. При мысли о последнем в груди снова защемило. Не хотела отпускать его. Он был такой
родной, такой любимый, такой милый. Я вспоминала все его повадки, привычку выворачивать плечи, сплёвывать и как он натягивается в струну. Представляла себе, как его обнимает сейчас какая-то тварь. Меня снова накрыло. Плакала и думала об
этом до вечера.
Собрала все остатки косухи, вышла – выкинула. Сидела во дворе на холодной лавке, курила.
Сходила в магазин, взяла пива и две бутылки джина. Пила дома одна, второй день я ничего не ела, меня быстро вырубило.
Проснулась с бодуна с утра, похмелилась, поплакала, привела себя в порядок. Нужно было придумать что говорить Рому. Целый день я сочиняла у себя в голове текст, текста не было. Все слова казались глупыми и
отвратительными.
Ночью Ром не пришёл, с утра тоже. Я не знала где он, что делает, и сколько дал мне времени на сборы.
Боялась ему звонить, вся изводилась. Ром не приходил.
Я успела подумать обо всём, проиграть все ситуации в голове, даже чуть-чуть успокоилась. Рому решила сказать правду. Если он меня не простит, просто пойду и прыгну с крыши. Я уже так делала, это не страшно. Ну
или пусть он меня убьет, но не выкинет.
Ром пришёл на шестой день вечером. В жёлтом свете старой люстры было видно, что всё это время он жёстко пил, по разбитым костяшкам было понятно,
что кого-то или что-то пиздил.
«Привет!» Он не отвечал мне, молча стянул ботинки, бомбер и сел на стул. Смотрел на меня злобно и одновременно с жалостью.
«Хули ты тут делаешь!?
Чё, денег мало дал!? Или твой говнарь тебя выкинул!?» Меня резало как ножом.
Снова затрясло и накрыло жаром.
«Рома, пожалуйста, поговорим.»
Он мотал головой. «Не хочу разговаривать, проваливай!»
«Ром, пожалуйста, послушай.» Я поставила на стол две стопки и бутылку джина. Ром сам себе налил и выпил.
Все мои слова были покомканые, заикалась, плакала,
рассказывала ему всю историю про Сида с самого начала. Было видно, как мерзко ему всё это слушать. Курил, и со злобой выдыхал через ноздри. Не перебивал.
Я закончила рассказывать. «Ром, прости!»
«Его косуха у меня в шкафу висит?»
«Уже не висит.»
Его всего воротило, он выдыхал через нос шумно, дёргал мышцами, как будто хотел из чего то вылезти. Сидел долго молча.
Он меня простил.
…
До утра мы пили, Ром даже извинился за мою зелёную полосу на шее, сказал, что переборщил. В целом его отпустило, но было видно, что не до конца.
Через месяц ссора почти забылась, всё было так же, но
отношения натянулись. Чаще ссорились, в основном из-за Рома, появились какие-то недоговорки и придирки. Он уходил злой, возвращался добрый, извинялся, приносил цветы. Я понимала, что ему тоже хочется вернуть всё как было, но до конца меня
простить он не может.
…
Кали
Новый год праздновали у друзей в городе, большой компанией, на чьей-то квартире. Много пили, шутили, орали, слушали музыку, ели оливье из тазика, смеялись. Я сильно перебрала. Мы поссорились из-за какой-то херни, я пролила Рому виски на белую футболку. Орали друг на друга. Я истерила, ушла на кухню, сидела курила. На кухне сидело ещё несколько человек, что-то говорили, ржали, орали, бесили.
Оделась и вышла в парадную. Забрала не допитую бутылку пива. На всех обиделась. Меня сильно шатало, в глазах плыло и двоилось, в принципе я была в гавно. Вышла на улицу, курила у дверей, злилась.
«Чё, опять пиздит тебя?»
Пашок.
«Не пиздит.»
«Это, за пивом пошли, типа это – выпьем!»
Он вёл меня за руку, куда-то, что-то говорил, мерзко ржал. Я шла не твёрдыми шагами, спотыкалась, падала, валялась. Он меня поднимал, отряхивал и всё тащил куда-то за локоть. Мне кажется мы шли достаточно долго, я спрашивала где этот чёртов магазин, Пашок говорил что вот уже чуть-чуть прям сейчас, будет магазин, там нормальное пиво. В магазин мы всё же зашли.
«Пошли обратно, Ром будет злиться.» Пашок мерзко гыгыкал. «Конечно будет, особенно с утра!» Его слова до меня не сразу дошли. Он тащил меня снова за руку, я так же за ним шла. За 30 или 40 минут ходьбы по морозу, меня немного попустило. Начала осознавать, что что-то идёт не так. Зашли в парадную, поднялись, зашли в квартиру. Пашок всё мерзонько хихикал, начал шутить какие-то пошлые шутки. До меня доходило. Но что бы что то сделать, мне надо было как минимум посидеть.
«Это, в комнату пошли.»
Я пошла на кухню. Села. Он тянул меня за руку. «Отебись, дай посижу!» Я трезвела с каждой секундой, это был тот случай, когда алкашку как рукой сняло. Холодным ужасом по черепу ото лба к затылку, в челюсть пробирало страхом. «А, это, да посиди! На вот выпей!» Он сунул мне бутылку пива. Я взяла её, но не выпила. «Это, ты тут выпей пока, я ща!» Пашок собрался и бегом вылетел из квартиры. Ситуация была стрёмной, надо было уходить. Было страшно, ноги ватные. Думала о том, что со мной сделает Ром. Надо было ему позвонить.
Вспомнила что сумку и телефон оставила на квартире где мы праздновали Новый год. Я не знала где я, шатало, но соображала я уже не плохо.
В глубине квартиры послышались шаги. «Всё пиздец!» - неслось в голове. «Куда он меня привёл? что сделает? Кто-тут ещё?» Пробрало и затрясло.
Шаги приближались.
Когда я её увидела, я выдохнула. Худенькая девушка, с
тонкими чертами и бледным лицом с размазанной по нему косметикой. Было видно, что она такая же пьяная, как и я.
«Привет!»
«Привет!»
«Ты с Пашком, что ли?»
«Не, я уже ухожу. Кстати где я?»
Она назвала адрес.
«Чё, поссорились?»
«Да мы и не мирились. Я случайно здесь. Как отсюда на
проспект выйти?»
«Да ладно тебе, ты же пьяная, посиди со мной, выпьем!» На столе появилась бутылка Мартини.
Так я познакомилась с Кали.
Кали была младшей сестрой Пашка, различия во внешности у них были поразительные, не было похоже, что у них хотя бы один общий родитель. Высокая,
худая, бледная, вся тонкая, аккуратная, длинные чёрные волосы собраны в растрёпанный пучок, маленькие аккуратные ушки. Когда она застывала в статике всё в ней выдавало готическую принцессу, включая мятую чёрную одежду, в которой она очевидно спала, пока не вышла на кухню. Я подумала, что в любом случае у них
либо разные матери, либо разные отцы.
Кали как и я перебрала на Новый год и поссорилась со своим парнем. Теперь её тянуло на поговорить. Мне было уже совсем не страшно. Обстановка разрядилась. Мы разлили и выпили.
Вернулся запыхавшийся Пашок.
Он явно не ожидал увидеть дома Кали. У него метались глаза. Он сел с нами. «Это, выпила? Давай пошли!» Я материла его, Кали за меня заступалась, потом просто сидели в троём. По кругу наливали. Прогнали Пашка.
Пили, курили тонкие сигареты с ментолом. Жаловались друг-другу на своих мужиков. Кали плакала, я тоже. Наливали ещё, болтали, заново напились. Жалели
друг-друга, обнимались, снова курили, плакали. Несколько раз заходил Пашок, со своим «Пошли!» Выгоняли его.
В целом это были обычные посиделки двух пьяных девиц. Сидели до рассвета, рубило.
«Пойдём, со мной поспишь. Пашка не бойся, если что, я его отпинаю, и вообще этот пидр, мне три сотни торчит.»
Я лежала у Кали на кровати уносимая пьяными вертолётами и думала о том, что завтра с утра со мной сделает Ром. Через час меня вырубило.