Глава 16. Он

Он сидел на деревянной скамейке в старом городском парке, где каштаны сбрасывали свои плотные листья прямо на спину случайным прохожим. Осень была тёплой, почти не дышала холодом, только напоминала о себе мягкой позолотой на всём, что касалось земли. Мужчина читал книгу, медленно, как будто пробуя каждую фразу. Он делал это без спешки, без жадности.

Алёна увидела его почти случайно, проходя мимо. Она не искала ни встреч, ни взглядов. Она просто гуляла, как это делала теперь каждый день, не для кого-то, не с кем-то, а для себя. Но в этот день, как будто что-то в ней дрогнуло, когда её глаза зацепились за обложку в его руках. Она была тёмно-синяя, старая, с потрёпанным углом. Книга была знакома ей до боли, сборник рассказов Чехова.

Он сидел, опустив ногу на ногу, с чашкой термокружки на колене и лёгким, почти отсутствующим выражением лица. Она остановилась в трёх шагах. Ветер немного поднял подол её пальто.

Он не поднял головы. И именно это её зацепило. Не было ни влечения, ни химии, ни вспышки желания. Был лишь живой интерес, как в музее, где смотришь не на произведение, а вглубь себя.

Алёна притормозила у пустой соседней скамейки. В парке было немноголюдно. Несколько женщин с колясками, мужчина в берете, выгуливающий собаку. Где-то вдали слышался звук аккордеона от уличного музыканта, приправленный лёгким смехом детей. Она чувствовала, как внутри появляется знакомое ощущение. Обычно в такие моменты она проверяла волосы, осанку, взгляд. Алёна хотела быть замеченной. Однако сейчас у нее не было такого ощущения.

Он медленно перевернул страницу. Словно время и впрямь не имело власти. Алёна осторожно села рядом, как будто боялась спугнуть. Он не двинулся, даже не посмотрел неё. Он продолжал увлеченно читать, и ей этого оказалось достаточно.

Прошло несколько минут. Она не смотрела на него прямо, только боковым зрением. Слишком многое внутри неё шевелилось от этой тишины. Это было не от страха, а от узнавания. Он просто был. Не играл, не завлекал, не избегал.

Впервые за долгое время ей не хотелось ничего делать. Она не хотела вступать в диалог, не хотела его дразнить, не хотела кокетничать. Она просто сидела, а он просто читал.
И в этом было что-то… правильное.

Алёна наблюдала. Словно чужая женщина в кино, которая боится, что любой шаг нарушит тонкую грань между тишиной и вторжением. Он был весь в книге. Настолько в ней, что её существование рядом было как камешек на краю огромного озера, оно не производило ни кругов, ни волн.

Это удивило. Обычно мужчины чувствовали её. Считывали на каком-то животном уровне, или, по крайней мере, оценивали. Женский взгляд это сигнал. Её фигура всегда срабатывала как приглашение, даже когда она ничего не хотела.

Она была к этому привыкшей, как к собственному дыханию. Мужчины всегда реагировали на неё, но не этот. Он перевернул страницу, потянулся за кружкой, сделал глоток.

Ни одного взгляда. Ни движения глаз в её сторону. Не было даже намёка на присутствие ещё одного тела рядом.

Сначала это казалось странным. Свобода быть рядом и не быть объектом, начинали злить её. Быть не в поле, а вне координат, быть женщиной, но не для кого-то.

В ней шевельнулась тень старой потребности: «Посмотри на меня». Но это было еле слышно, тихо, как эхо от другой жизни.

Он читал. Чехов. Это она уже поняла по корешку книги и знакомому стилю, который пробивался сквозь тишину. История была простой и человеческой. Такая, какая она сама всегда хотела быть, но не умела.

Она вздохнула едва слышно. Он не отреагировал. И в этом было молчаливое, неосознанное уважение, как будто он позволял ей быть рядом, без объяснений, без усилий.

Он не искал её взгляда, не гадал, кто она. Он просто был собой.

И вдруг, в этой прозрачной отстранённости, она почувствовала себя настоящей. Он держал в руках книгу, которую она когда-то читала в юности, но не запомнила. Маленький томик Чехова с тёмно-зелёной обложкой, затёртой, будто ему лет сто.

Он перелистывал страницу так медленно, как будто каждое слово имело значительный вес. Он не глотал текст, а проживал его. И Алёна, впервые за долгое время, захотела остаться рядом просто так. Она хотела этого не из желания, не из потребности быть замеченной, а из чего-то другого. Алёна подошла ближе. Он не отреагировал, не поднял головы.

Скамейка рядом с ним была свободна. Алёна села, не спрашивая, на расстоянии, которое само собой было уважением. Она опустила руки на колени, не смея дотронуться до книги, которую он держал. Мужчина перевернул страницу, шелест был неожиданно громким в тишине парка.

— Чехов? — осторожно спросила она, наклоняясь чуть вперёд.

Он поднял глаза на неё. Бархатный голос прозвучал впервые:

— Да.

— Какая именно? — она обвела взглядом страницу, словно пыталась заглянуть в его мысли.

— «Душечка».

Она кивнула. Герои повести растворяются в желаниях других. Она знала это ощущение: теряться в чужих ожиданиях.

— Я не понимала её, когда была моложе, — сказала она тихо. — Теперь… слишком понимаю.

Он слегка улыбнулся, но глаза его оставались на строках. В этом молчании было что-то мягкое, почти приглашение к диалогу.

Вечер опускался на парк. Листья дрожали на ветру, прохожие спешили, разговаривали по телефону, смеялись, но они сидели, как за стеклом.

— А вы? — спросила она, осторожно, почти шёпотом. — Вы поняли книгу? Почему именно Чехов?

Он закрыл книгу ладонью и оперся локтями на колени, пальцы сжимали обложку.

— Потому что он не требует. Он просто показывает.

Алёна почувствовала лёгкое смещение в груди: не тяжесть, не боль — а свободу.

— Люди читают, чтобы убежать, — продолжила она, чуть наклонив голову, чтобы ветер трепнул её волосы.

— А я читаю, чтобы остаться, — ответил он тихо, почти для себя.

Он по-прежнему не смотрел на неё. Не продавал себя. Это притягивало. Спокойствие и глубина манили её сильнее, чем любой комплимент.

Алёна взглянула на небо. Листья тихо шевелились над ними. «Если бы жизнь была книгой, я бы читала эту страницу вслух», — подумала она.

— А как вы думаете, — медленно начала она, — можно ли быть самим собой рядом с другим человеком?

Он слегка наклонил голову, задумался, будто щёлкал воображаемые замки.

— Только если не боишься исчезнуть, — сказал он. — Когда существуешь вне чужого взгляда.

Она не искала слов, она слушала.

— Я раньше думала, — тихо, почти шёпотом, — что любовь — это борьба. За внимание. За признание. За место в чьей-то жизни.

— А сейчас?

— Сейчас… — она глубоко вдохнула и выдохнула, — мне кажется, это просто позволить другому быть. Без ожиданий. Без надежд.

Он кивнул, и на секунду взгляд его встретился с её глазами. Без искры, без оценки. Просто тихое понимание.

— Мне нравится, как вы молчите, — сказала она, едва улыбнувшись.

— Это, пожалуй, единственное, что у меня стабильно получается, — усмехнулся он.

Они говорили медленно, не перебивая друг друга. Интонации — ровные, как дыхание ночью. Разговор не взмывал и не падал, он просто существовал.

— У вас есть кто-то? — спросила она.

Он пожал плечами, пальцы лениво перебирали края обложки.

— Были, но всегда не те. Или я не тот. Не знаю. Знаете, вы не похожи на тех женщин, которых я встречал раньше.

Он немного помедлил.

— А вы? — спросил он, слегка наклонився вперёд.

— У меня были… мужчины. Но я всё время играла в чужих спектаклях. Недавно вышла со сцены.

Он кивнул.

— Тишина — редкий собеседник. С ней или честен, или молчишь.

Солнце скользило по их лицам, прохожие исчезли в размытом фоне. Между фразами была тишина, значимая, как пауза в музыке.

— Вы бы хотели чаю? — вдруг спросил он, спокойным ровным голосом, без подтекста.

Алёна впервые за разговор улыбнулась.

— Да.

— У меня дома есть хороший зелёный с жасмином, — сказал он, почти между делом. Голос был ровный, как о погоде.

— Я люблю жасмин, но часто забываю, что люблю, — ответила она с лёгкой улыбкой.

— Так бывает, — он вздохнул и перевёл взгляд на парк. — Мы забываем, что нам по-настоящему нужно, когда слишком долго делаем то, что «должны».

Ветер прошёл сквозь её волосы, листья шуршали под ногами. Алёна снова посмотрела на него. Никакого ожидания. Только настоящее.

Она впервые шла рядом с мужчиной и не думала о том, куда это её ведёт. Алёна не искала знаков, не придумывала диалогов в голове. Её тело шло легко. Её мысли не упрекали её.

Квартира его была скромной. Ни постеров с машинами, ни гантелей в углу. Только книги с заломленными страницами, разбросанные как будто случайно, два пледа на диване и серый кот с отстранённым взглядом, сразу позволяющий себя погладить.

— Проходи, — сказал он, жестом указывая на кресло.

Слово «домой» не звучало как заманивание. Это было приглашение на тёплую территорию.

Он молча ставил воду. Алёна смотрела, как он двигается — неспешно, как будто внутри него всё давно отлажено. Он жил в своём ритме, без тревоги.

— Ты живёшь один? — спросила она, стараясь держать голос ровно.

— Да. Довольно долго. Люблю одиночество. Но оно, как и соль, должно быть в нужной пропорции.

— А слишком много соли может убить вкус?

Он улыбнулся легко, почти невзначай:

— Или подчеркнуть его.

Они пили чай не за столом, а на полу, между подушками. Рядом лампа с мягким светом, чай шёл паром.

— Ты всегда читаешь в парке? — спросила она, сжимая чашку в руках.

— Когда надо вспомнить, что всё не так важно, как кажется, — ответил он тихо.

Она изучала его. Не классическая красота, но взгляд — как утро: не обещающее страсти, а день.

— Ты не спросил, кто я, — сказала она, чуть смягчив голос.

— Я вижу, что ты сейчас, просто ты. И мне этого достаточно, — ответил он спокойно.

— А если я расскажу тебе свою историю, ты будешь хотеть меня меньше?

Он улыбнулся, не отводя взгляда от чайника:

— Я не хочу тебя. Я слушаю тебя, и мне большего не нужно.

Алёна замолчала. Раньше «хочу» имело одно значение, теперь стало многослойным. Желание быть рядом, без изменений, без слов, просто быть.

— Хочешь ещё чаю?

— Да.

Её ответ был не о чае, он это понял, но всё равно встал, налил, принёс. В этом была настоящая нежность.

Они сидели на полу, почти монастырская тишина. Ничего не должно было случиться — и это было освобождением.

Алёна сняла кардиган. Он даже не посмотрел на плечи, не скользнул взглядом по бедру.

— Удобно? — спросил он тихо.

Она кивнула. Вдруг поняла: его взгляд не обнажает, он укрывает.

— Ты… не хочешь прикоснуться ко мне? — почти шёпотом.

— Я уже касаюсь, — сказал он, постучав пальцем по груди. — Там. Вниманием.

— Это не то, к чему я привыкла.

— А к чему хочешь привыкнуть?

Она замерла. Никто никогда не спрашивал её об этом. Все хотели быть её первой мыслью, никто — её ответом.

— Я не знаю, — честно.

— Тогда это честное начало.

Они долго говорили про книги, про одиночество. Разговор перешёл к улицам, к их звукам, когда в тебе нет тревоги, к запахам детства, которые нельзя воспроизвести, но можно поймать мимолётно. Постепенно он заговорил о том, что быть с кем-то не всегда значит быть рядом.

— Мне страшно, — тихо призналась она, губы едва шевелясь.

— Мне тоже, — сказал он ровно.

— Ты боишься меня?

— Я боюсь сделать больно. Не тебе, — он сделал паузу, — а себе.

— Почему?

— Я научился беречь себя. Очень поздно. Теперь каждое прикосновение — это вопрос. Каждый поцелуй — моя ответственность.

Алёна вздохнула.

— Значит, мы просто… сидим?

Он кивнул:

— И это тоже близость.

Она посмотрела на него. Он сидел с ногами под собой, с чашкой чая, с мягкими глазами. Он ничего не требовал, не подавлял. Просто был — как дерево в парке, как воздух. И ей этого было достаточно.

— Можно я останусь на ночь? Просто чтобы не возвращаться в шум, — спросила она, почти шёпотом.

— Конечно. Ложись на диван.

— А ты?

— Я лягу на полу, под пледом. Мне там удобно.

Она укуталась в мягкий плед. Он выключил свет. Между ними было полтора метра, ни грамма напряжения. Так легко, как будто больше ничего и не нужно.

Алёна закрыла глаза и впервые за много лет заснула не от усталости, а от спокойствия и умиротворения.

Утро было неярким, как будто даже солнце решило не торопиться. Она открыла глаза и сразу почувствовала: ничего не изменилось. Никаких следов на теле, запаха чужого желания, пустоты. Ничего, что раньше вызывало обычное разочарование.

Был только он в другом конце комнаты. Пил чай, читал всё того же Чехова. На нём мягкая серая футболка и спокойствие домашнего утра. Он не подходил, не задавал вопросов «Как ты?». Просто был. И ей этого было достаточно.

— Доброе утро, — сказала она.

Он поднял взгляд и улыбнулся одними глазами.

— Доброе. Чай?

Она кивнула. Пока он наливал, она смотрела на его руки. Они не тронули её, но её охватывало чувство, что через эти руки проходит что-то настоящее.

— Я думала, что всё заканчивается сексом, — сказала она, принимая кружку.

— Я тоже так думал, — он сел напротив.

— А сейчас?

— Сейчас мне просто хорошо с тобой, даже без секса.

Тишина вошла между ними, как старый друг. Без напряжения, без стремления заполнить паузы. Она пила чай, смотрела на него. В груди не разгоралось пламя, но поднималась мягкая, тёплая волна интереса.

— Ты не хочешь, чтобы я осталась? — вдруг спросила она.

— Я хочу, чтобы ты вернулась.

Она замерла. Необычно для неё. Не хотела финала. Не хотела растворяться в дымке и ждать новой главы.

— А если я захочу остаться?

Он пожал плечами, глядя в окно:

— Тогда не останется ничего, что нужно ждать.

Алёна вышла на улицу. Свет был мягкий, как после дождя. Люди шли мимо, ветер касался щёк. Всё продолжалось как всегда, но внутри не было голода, поиска, игры.

И зрело чувство: «Я хочу ещё». Не больше, не глубже — дальше. Ей ужасно хотелось узнать, что будет дальше. И впервые в жизни она не думала о финале. Впервые Алёна хотела только продолжения.

Предательница. Глеб Диберин. Глава 1
Предательница. Глеб Диберин. Глава 2
Предательница. Глеб Диберин. Глава 3
Предательница. Глеб Диберин. Глава 4
Предательница. Глеб Диберин. Глава 5
Предательница. Глеб Диберин. Глава 6
Предательница. Глеб Диберин. Глава 7
Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Предательница. Глеб Диберин. Глава 9
Предательница. Глеб Диберин. Глава 10
Предательница. Глеб Диберин. Глава 11
Предательница. Глеб Диберин. Глава 12
Предательница. Глеб Диберин. Глава 13
Предательница. Глеб Диберин. Глава 14
Предательница. Глеб Диберин. Глава 15

Глеб Дибернин. Предательница.

Ждули…
Слово звучит нежно, как порода кошки, но по факту — отдельный вид женской трагикомедии. Когда-то я работала в таком офисе, что туда спокойно можно было заселять съёмочную группу ТНТ.

Там были две Нади — одинаковые, как дубликаты на принтере. Даже заходили ко мне в кабинет по очереди, будто смены сдавали. И обе хотели фоткаться. Постоянно. То «Лёль, губы накрасила», то «Лёль, у стены свет лучше», то «Давай я залезу на стол, там фон красивый».
И я, как добрая болванка, снимала их по 10 раз в неделю. Офис уже знал все их ракурсы: «утончённая мышь», «томная белка» и «загадочная, но с отчётом в Excel».

Со временем у меня появились вопросы: девочки, вы что, участвуете в конкурсе “Мисс Космополитан”?
Ведь зачем человеку столько однотипных фото? Для Одноклассников на аватарку? Для бабушки на холодильник?

Пфф. Реальность оказалась намного интереснее.

Первая Надя секретарь шепнула:

— Я переписываюсь с мальчишкой… он просит фото по ММС…

ММС! Это даже по тем временам было как отправить письмо голубиной почтой. Вторая Надя маркетолог призналась честно:

— Мужчина есть. Только он сидит.
— На диете?
— В ТЬЮРЬМЕ…

И вот я стою, держу телефон над её головой, ловлю свет, и понимаю: я — фотограф для заключённых.
Где-то на зоне два зэка получают свежие селфи наших Надек у принтера HP.

У одной был хоть взрослый мужчина. У второй… несовершеннолетний. Да, в этот момент моя внутренняя прошивка зависла и выдала ошибку 404. Я даже спросила:

— А когда он выйдет, тебя посадят за совращение малолетних?

Секретарь очень обиделась...

С маркетологом Надей мы потом подружились. Красивая, умная, москвичка, с трёшкой от бабушки у метро. На кольцевой! Всё при ней, но личная жизнь не клеилась.
Одиночество — вот её реальный приговор.
Мужики вокруг смотрели на неё как на «скучную». А тот, кто сидел, смотрел как на «богиню ММС».

Он писал ей километровые любовные сообщения. И да — просил деньги. Не сразу, конечно. Сперва пополнить баланс на телефоне, потом еды с сигаретами отправить. В какой-то момент хотел, чтобы она продала квартиру, чтобы «отдать долги бандитам».
Бандиты эти явно существовали только в его голове, но схема была рабочая.

К счастью, у Нади мозги были крепче, чем розовые сопли.

Мой диагноз: Ждулями становятся не от тупости. А от того, что среднестатистические мужчины иногда ведут себя хуже тех, кто под следствием. Те хотя бы пишут и создают иллюзию романтики.

Но такие «женихи» — это путь в никуда. Лучше быть интересной самой себе, чем ждать человека, который живёт по расписанию «подъём-обед-прогулка».

Пишите, что думаете о ждулях. Жалко их? Бесит? Смешно?

И если хотите — расскажу историю моей подруги, которая ждала мужа 12 лет. У них даже первая брачная ночь не случилась. Сразу забрали. Об этом и не только на моём канале в Телеграм: В очень активном поиске.
Ссылка: https://t.me/date_me_now