Кабинет Старшого выглядел оплотом стабильности. Казалось, что он вырос внутри стен Отдела сразу со Старшим в кожаном кресле и за дубовым столом.

Тяжелые шторы, мягкий желтый полумрак. Шкафы, где папки стояли достаточно плотно, чтобы вытаскивать их лишний раз соблазна не возникало. На столе — аккуратные стопки бумаг, пара папок с цветными закладками, любимый советский набор из чайника и чашки с блюдцем. Пепельница стояла скорее для виду и для гостей, потому что «Хочу еще внуков понянчить», — мечтательно приговаривал Старшой, бросая курить много лет назад. Времена изменились, но в небольшом просвете между шторами маячила маленькая щель приоткрытого окна — привычка проветривать последствия прежних перекуров.

— Войдите, — сухо сказал Старшой, когда за дверью послышался шорох и перешептывание.

Они зашли. Автоматически вытянулись по струнке: Шалом, Киса, Мышь, Кеша, Олеся. Гриф, как обычно, облокотился о край стола без лишних сантиментов. На секунду повисла тишина.

Старшой поднял взгляд от документов. Сначала — на Грифа. Потом — по очереди на остальных. На Олесе задержался на долю секунды и кивнул каким-то своим мыслям.

— Так, — сказал он. — Узел. Вы. Кто кого?

— Мы, — ответил Гриф. — Узел развалился. Мы еле вышли.

— Развалился, — повторил Старшой. Без удивления. — Сам.

Он взял ручку, положил ее аккуратно поперек чистого листа, поправил, выровнял так, чтобы лежала точно по центру.

— Не выдержал, — продолжил Гриф. — Перекрутило все. Нас чуть заодно не размазало. Умер он. Окончательно. Еле ноги унесли, честно слово. Там теперь все… — он махнул рукой. — Нежилое.

Он сказал «умер» так, как говорят «сам упал». Без деталей. Без чужой плоти на руках и без безымянной могилы под елью.

Старшой посмотрел на него пристальнее.

— Вот так просто, да? — спросил он. — Жил-жил, держал Узел несколько веков, а тут увидел ваши светлые лики и решил, что можно и богу душу отдать?

Тишина в кабинете стала гуще.

Он постучал пальцами по столу. Тихо, но Мыши показалось, что примерно с такими звуками забивают гвозди в крышку гроба.

— Что-нибудь еще, чем меня обрадуешь? — спросил он. — Может, по дороге еще пару несколько критически важных объектов развалили? Или ограничились одним?

— Ограничились, — сказал Шалом. — Нам хватило.

Старшой бросил на него взгляд: «молчи, пока не спрашивали». Выдержал паузу, более длинную, чем был способен выносить без подергиваний Кеша, и махнул рукой.

— Хорошо, — сказал он наконец. — В отчете напишите: «локализовано, без выхода за пределы зоны, удерживающий элемент утратил устойчивость в силу истощения ресурса». Подробности никому не нужны. Особенно мне. Ты, девочка,  — он перевел взгляд на Мышь,  — напиши, как ты умеешь. Хорошо у тебя выходит, мне нравится.

Он переложил ручку в сторону, на другую стопку.

— Формально, — продолжил он, — задача выполнена. Граница не пробита, спецгруппа вернулась в полном составе, крупных побочных эффектов не зафиксировано. Неформально… — он посмотрел Грифа, — неформально я могу догадаться, что вы там устроили. Но обсуждать это мы не будем. Мне надо пожить еще какое-то время, чтобы застать отпрысков моего внука.

Кеша шевельнулся, но Старшой даже не повернул к нему голову.

— Пока вы занимались, — он коротко махнул рукой, — богословскими экспериментами в полевых условиях, здесь ситуация ухудшилась. Склеек больше. Прорывов больше. Пара городов на границе допустимых показателей. Мониторы пишут истеричные записки. Коллеги из других ведомств присылают вопросы разной степени разумности. Наверху делают вид, что контролируют происходящее.

Он поднял глаза к потолку, словно там сидели те самые «наверху».

— Результат, — сказал Старшой, — вы, возможно, уже видели в коридорах. Толпа вооруженных людей, у которых очень простые инструкции и очень наивные фантазии насчет того, как они скоро тут наведут порядок.

Киса криво усмехнулась:

— Да, мы заметили. Они громко ходят.

— И дорого стоят, — сухо добавил Старшой. — Нам их дали для «усиления», «охраны» и «межведомственного взаимодействия». Фактически, конечно, чтобы иметь возможность сказать, что они тоже что-то сделали, когда все рухнет. И чтобы посмотреть, чем мы тут занимаемся. А когда сверху что-то дают, — он кивнул Грифу, — обычно ожидают, что мы это не сломаем. По крайней мере, не сразу.

Он чуть откинулся на спинку кресла.

— Теперь — к хорошим новостям, — голос стал тихим и мягким, что по опыту Грифа совершенно не значило ничего хорошего. — У вас, — он ткнул в сторону группы, — три дня. Как-никак из командировки вернулись. Мы тут, при всем бардаке, все-таки не звери какие. Дам вам отдохнуть. Три дня — поесть, поспать, отмыться и постараться не создать мне проблем за это время.

Он перевел взгляд на Олесю.

— У тебя этих трех дней, конечно же, нет.

Олеся дернулась, будто ее ударили током.

— По отделу, — сказал Старшой, — теперь будут формироваться смешанные группы. На каждую вылазку — пара наших, которые понимают, куда лезть, и десять доблестных идиотов, которые умеют стрелять туда, куда скажут.

Гриф скривился.

— Нас тоже в зоопарк? — спросил он. — С поводком, намордником и сопровождающим сержантом?

— Вас, — произнес Старшой почти ласково, — с нормальными людьми я никуда не отправлю даже в состоянии аффекта. А, если бы я и захотел, ни один нормальный командир не подпишет бумагу, в которой написано, что его бойцы пойдут туда, куда ходите вы. Для этого нужно хотя бы признать, что такое место существует.

Он снова перевел взгляд на Олесю.

— Но нам, — сказал он с тонкой улыбкой, — повезло. У нас есть редкий, дорогой и крайне востребованный ресурс. Который умеет не только ломать. И который, в отличие от вас, можно формально провести по документам.

Олеся чуть сжалась.

— Я не ресурс, — сказала она едва слышно.

— Конечно, нет, деточка, — спокойно ответил Старшой. — Для меня ты почти что человек. Но для системы… увы. Так что, пойдешь в народ.

— В какой еще народ? — спросил Гриф ледяным голосом.

— Во временно прикомандированный, — не моргнув, ответил Старшой. — Пара дней в смешанной группе. Несколько точечных выездов. Мелкие склейки. Полевое латание дыры. Ничего такого, чего ты, Гриф, не заставил бы ее делать.

— Она и так по кускам разваливается, — сказал Гриф. — Ты ее хоть видишь?

Олеся стояла чуть ссутулившись, спрятав руки в рукава. Лицо — серое, глаза — провалами. В этой позе было что-то от старухи и от щенка, которого слишком долго били, но не добили.

— Вижу, — коротко сказал он. — Но у нас нет роскоши беречь каждую нежную барышню. Объект будет использован по назначению.

Гриф молчал несколько секунд. Потом сказал:

— Значит так..

— Не надо мне угрожать, — резко оборвал его Старшой. — Я слишком стар, чтобы на это реагировать. И слишком занят, чтобы делать вид, что у кого-то из вас есть право голоса.

Он чуть подался вперед.

— Ты можешь сколько угодно рычать на меня в этом кабинете, — продолжил он. — Реальность от этого не изменится. У тебя есть группа, за которую ты отвечаешь. Если хочешь ее сохранить в целости, не порть мне настроение.

Гриф сжал челюсти так, что те хрустнули.

— Понял, — произнес он. — Три дня. Потом она идет с нами.

— Если будет на ногах, — кивнул Старшой. — В худшем случае выпишу вам каталку в пользование.

Старшой посмотрел на него долгим усталым взглядом.

— А теперь — встань с моего стола, — сказал он. — И проваливайте. Свободны.

Они вышли. Мышь, проходя мимо, краем глаза заметила, как у Старшого дрогнула рука. Словно он хотел перекреститься. Или бросить что-нибудь им вслед. Но не сделал ни того, ни другого.

В коридоре их снова встретил запах военных, бумаги и чужого порядка. Где-то смеялись, гремели железом, ругались на устав. Где-то писали новые инструкции по взаимодействию с теми, кто каждый день возвращается из мест, под которые нет инструкции.

— Ну что, — сказал Кеша, почесывая затылок. — Напьемся и выспимся?

— Да, я же обещал тебе пир за мой счет. Напьемся и обсудим, кого надо будет убить, когда мы вернемся из нашего бурного рандеву.

***

Андрея Лебедева, Лебедя, в Отдел привезли под вечер. Так, чтобы уже темно, но еще не ночь. В темноте, судя по общему настроению, всем было спокойнее.

Снаружи здание выглядело как обычный уставший НИИ. Серый прямоугольник, облезшая штукатурка, унылая табличка с длинным названием, из которого Андрей запомнил только «Министерство».

Их взвод, десяток человек вместе с водителем, выстроили у стены в коридоре. Народ оглядывался, переглядывался, шептался так, чтобы лишние уши не слышали.

Это был не его взвод. Формально — да, он числился как командир взвода. По факту людей наскребли по сусекам: по одному, по двое из разных частей. Тех, кто успел проявить себя как не слишком впечатлительный и достаточно молчаливый, чтобы не задавать лишних вопросов.

Сработанной командой они не были. Скорее, сборная солянка из тех, кто не убежал, когда стало совсем плохо, и не записался в дурку по собственному желанию. Командование решило, что если уж кого и отправлять «помогать ведомству», то вот таких: не самых приятных, но живучих, как тараканы.

Иногда Андрею казалось, что в его личном деле просто аккуратно приписали: «Психологически устойчив. Немного жалко, но можно рискнуть».

— Говорят, тут контингент… специфический, — пробурчал за Андреем Вовка. — Кто в дурку не влез — сюда.

— Это ты про нас или про них? — отозвался слева Рыжий, Олег Рыжкин, нервно поигрывая ремешком автомата.

Андрей молчал. Ему хватало одного вида коридора и всего, что им успели рассказать и показать. Рядом стоял Громов, «Батя» — широкоплечий, с вечным прищуром и складкой между бровей, их с Вовкой привезли по акции «1+1». Чуть дальше — Елисеев, «Док», задумчиво крутил в пальцах изгвазданный соплями носовой платок.

Мартышка, Марина Кравчук, единственная женщина в их группе, подпирала стену и зевала, разевая широкий рот с неполным набором зубов. «Корень», Сергей Корнилов, стоял молча и лишь время от времени постукивал пальцами по прикладу. Монах, Игнат Кравцов, тихо перебирал четки в кармане и делал вид, что не молится ежесекундно с момента, когда им объявили, куда и для чего их передают.

Сами по себе стены были обычные. Краска давно выцвела, по углам кое-где паутина, линолеум героически пережил несколько ремонтов и отстоял свое незыблемое место на полу. На доске объявлений — график медосмотров, поздравление с восьмым марта пятилетней давности, листок «Сниму квартиру, чистоту гарантирую». Но между всем этим чувствовалось еще что-то.

Капитан, который их сюда привел, ушел «согласовывать». Вернулся не один.

Рядом с ним шел невысокий жилистый тип в темной толстовке без опознавательных знаков и поношенных джинсах. На фоне редких местных в рубашках и пиджаках он смотрелся чужеродно. Ему больше подошло бы стоять во дворе, курить и ругаться матом на жизнь, а не ходить по коридорам «ведомства». Нос когда-то явно ломали. Криво сросшийся, с небольшой ступенькой, он придавал лицу дополнительно непропорциональности.

Он улыбался широко, по-рыночному, но от этой улыбки хотелось вытереть руки о штаны. Глаза при этом оставались трезвыми и холодными, цепляли сразу нескольких человек разом и ни на ком не задерживались. На груди висел пропуск «Отдел №0», без фамилии — только фото и штрихкод.

— Так, орлы, — сказал капитан. — Это товарищ Шут. Лицо, ответственное за вашу безопасность и результативность. Работать будете под его руководством.

По строю прокатился плохо сдерживаемый смешок. Вовка хрюкнул, Мартышка фыркнула, но быстро заткнулась под взглядом Батиного прищура.

Шут скользнул по строю взглядом, как по витрине с мясом — прикидывая, что сколько проживет.

— День добрый, — сказал он. — Или вечер. Тут у каждого со временем своя интимная жизнь. Я у вас буду вроде старшей вожатой: покажу, где жрать, где срать, где мать добрым словом поминать.

Улыбка расползлась еще шире, но легче от этого Андрею не становилось.

— Задача у нас с вами простая, — продолжил Шут. — Вы делаете, что я говорю. Если я говорю «стоять» — стоите. Говорю «стрелять» — стреляете. Говорю «не смотреть туда» — не смотрите, даже если очень интересно. Вопросы есть?

— Товарищ… — Монах зачем-то поднял руку, но голос у него предательски дрогнул. — Товарищ Шут, это правда, что у вас тут…

— Нет, — сразу ответил он. — Все, что вы слышали, неправда. У нас тут гораздо хуже. А кто еще раз назовет меня товарищем, рискует обнаружить разбитую бутылку у себя в заднице. Еще вопросы?

Он обвел взвод взглядом, как будто примерял каждого к какой-то внутренней таблице. Вопросов больше не последовало.

— Это те самые? — спросил кто-то из местных, выглянув из бокового кабинета с папкой под мышкой.

— Те самые, — кивнул Шут. — Свеженькие еще, не обгаженные.

— Пока, — буркнул папконосец и исчез.

Шут махнул рукой:

— Пошли. Покажу вам вашу местную… — он на секунду задумался, подбирая слово, — штопальщицу.

Они двинулись по коридору. Мимо проплывали двери с табличками «Архив», «Мониторинг», «Кабинет», «Комната отдыха» и еще одна, написанная цветными карандашами от руки — «Децкая» с явно неправильным набором букв.

— Учитесь внимательности, бойцы, — сказал Шут, постукивая по табличке. — Если в этом здании что-то подписано с ошибкой, туда вообще лучше не заходить. Кроме сегодня. Сегодня нам туда как раз.

Он открыл дверь без стука.

Комната была довольно просторная. Длинный фуршетный стол в окружении стульев, несколько старых диванов с продавленной серединой, ковер с потертым рисунком. В углу — электрочайник, вокруг него кружки из разных жизней, банка растворимого кофе, пачка печенья и несколько липких бутылок с налипшими мухами. На подоконнике пылилась фикусоподобная жертва эксперимента цветовода-неудачника, в которую неровными рядами были воткнуты окурки и еще какой-то мусор.

На диване сидела она.

На первый взгляд — ничего особенного. Худая, бледная, волосы собраны в неровный пучок. Простая футболка, сверху теплая кофта, джинсы, кроссовки. Руки — убраны, ладони спрятаны в рукавах, как у человека, который то ли мерзнет, то ли не знает, куда эти руки девать. Лицо… обычное. До тех пор, пока не смотришь в глаза.

Она подняла взгляд, когда они вошли. Сначала — на Шута. Потом — на капитана. Потом на взвод. Андрей поймал этот взгляд и не нашел там ни любопытства, ни страха, ни интереса. Только усталость.

— Знакомьтесь, бойцы, — сказал Шут. — Это наша Штопка. Штопка поможет нам прикрыть дырочки там, где их быть не должно.

— Олеся, — тихо сказала она.

— Штопка, — повторил он, смакуя слово на языке. — Не человек. Но для твари очень разумная, послушна и полезная. Да, Штопка.

Олеся легонько кивнула.

— Что-то я совсем оглох от криков последнее время. Не слышу ответа, Штопка, — Шут смотрел на нее нехорошим взглядом, от которого у Андрея скрутило что-то под ложечкой.

Прокатился еле слышный смешок.

— Да, — ответила Олеся, поджав губы.

— Тоже из вашего ведомства? — спросил Батя, качнув подбородком в сторону дивана.

— Нет, — сказал Шут весело. — Отдельной строкой в отчетности. На вас пишут «личный состав». На нее — «единица». Не расстраивайся, Штопка, это у нас для всех ласковые формулировки. Каждому — свое.

Олеся чуть повела плечом, то ли от усталости, то ли от его голоса, но ничего не ответила.

— Встань, покажись людям, — добавил Шут ласково.

Она поднялась. Движения были аккуратные, короткие. Никакой инаковости, которую Андрей в глубине души ожидал увидеть. Просто очень уставшая женщина, которой давно пора в постель, а в не в холодную машину.

— Это что, она с нами поедет? — не слишком тихо спросил Вовка у соседа.

— Она не «что», — сказала Олеся, даже не повернув головы. — И да. Поеду с вами.

Вовка смутился, кашлянул и уставился в пол.

— Видите, — сказал Шут. — Говорит, как человек. Даже слишком. Поэтому правило первое: запоминаем, как выглядит эта тварь без макияжа.

Он сунул руку в карман худи, нащупал там маленький темный флакон с пульверизатором. Он даже не посмотрел на женщину, просто чуть развернул флакон и брызнул ей в лицо и на шею.

Запах ударил в нос не сразу — сперва показалось, что это обычный спирт. Потом сквозь спиртовой хвост пробилось что-то цветочное. У Андрея в памяти всплыло слово из инструктажа «наперстянка».

Олеся дернулась. Руки рванулись к лицу, но Шут грубо перехватил их, не давая прикрыться. На несколько секунд кожа у нее пошла пятнами — серыми, болотными. Скулы обострились, глаза стали слишком темными, будто белки провалились куда-то внутрь. Угол рта дернулся, обнажая зубы — длиннее и острее, чем полагалось. Нос загнулся причудливым пупырчатым крючком.

На ладонях, выскользнувших из рукавов, проступили тонкие, почти черные жилы, пальцы вытянулись и стали похожи на птичьи.

Секунда. Другая. Она втянула воздух, сжала челюсти и лицо медленно стянулось обратно. Пятна ушли, кожа снова стала просто бледной, руки дрогнули и спрятались в рукавах.

Корень вслух сматерился. Монах перекрестился на автомате.

— Вот, — удовлетворенно сказал Шут, встряхивая флакон. — Запоминаем. Это у нас Штопка во всей красе. Хотя, быстро как-то ее отпустило. Выветрилось что ль? Да и бог с ним.

Он обернулся к военным, как экскурсовод:

— Теперь, когда вы увидели, с чем вас официально заставили работать, можно не строить иллюзий насчет того, что Штопка такая же, как и вы. Относитесь к ней как к оружию или собаке.

Олеся стояла, тяжело дыша, глаза снова были человеческими — только еще более усталыми. Она не посмотрела ни на Шута, ни на солдат. Только тихо сказала:

— Предупреждали бы хоть.

— Предупредил, — пожал плечами Шут. — В приказе черным по белому: «контакт с объектом – под контролем сотрудника Детской группы». Контроль обеспечен.

— А спецгруппа где? — подал голос с края Рыжий. — Эти ваши… особые.

Шут посмотрел на него, как на ребенка, который спросил, где у дедушки автоматы.

— Спецгруппа, — сказал он, — в лучшем мире. У них сегодня выходной. Они шляются, а вы работаете. Жизнь несправедлива.

— Говорят, что… — начал было Вовка.

— Говорят, что хер доят, — перебил Шут. — Тут много чего говорят. Кто-то говорит, что умрет в старости в окружении детей и внуков. Я вот лично этим историям не верю. А вы будете верить мне, потому что я знаю, в какую сторону бежать, когда начнется самое интересное.

Он хлопнул ладонями.

— Что ж, — подытожил Шут. — Сегодня у нас легкая ознакомительная экскурсия. Старый дом, подвал, странные звуки, недовольные жильцы. Классика жанра. Для начала просто посмотрим, выдержите ли вы вид того, что тут считается «типичным случаем». Если выдержите — завтра усложним программу.

Он кивнул на дверь:

— Бойцы на выход. Машина уже у подъезда. Штопка, пойдешь сама или предложить тебе железные браслеты.

— Сама, — коротко ответила она.

Когда они вышли в коридор, навстречу им шло несколько помятых сотрудников Отдела.

Впереди — высокий, плечистый, светловолосый, с такой аккуратной «арийской» физиономией, что хоть на плакат ставь. Шел прямо, чуть сутулясь от усталости, но в движениях было что-то упрямое, уравновешенное.

Рядом с ним — пепельная блондинка, высокая, фигуристая, на вид та самая «соседка мечты», если не всматриваться. Если всматриваться — бросались в глаза шрамы на шее и под ключицей, еще какие-то под линией волос, и длиннющие цветные ногти, больше похожие на когти животного. Шла мягко, кошачьей походкой, с томным интересом глядя на военных.

Чуть позади — небольшая девочка, с серыми волосами и круглым личиком. Она упорно тащила рюкзак превышающий ее габариты. Андрей сперва удивился, что в таком месте делал ребенок. Но присмотревшись отметил первые морщины на нежном лице и тяжелый взгляд — она была еще очень молода, но явно не так юна, как казалось издалека.

Чуть в стороне шел мужчина среднего роста, крепкий, с щетиной и пегими, рано посеребренными волосами. Лицо незапоминающееся, глаза светлые и отрешенные. Он скользнул взглядом по строю военных, по женщине с ними, по Шуту и тут же отвел глаза дальше.

Замыкал пятерку темноволосый, худой, с живыми симпатичными чертами лица. На фоне остальных казался почти нормальным: курсантик после полевого выхода, он невольно жался то к одному, то к другому сопровождающему.

Они были разные, нестройные, без единой формы, никто не шагал в ногу. Но Лебедеву неприятно кольнуло в животе — именно эта разномастная пятерка на фоне его аккуратной десятки выглядела здесь своими. Военные же смотрелись как гости, которых еще не решили, оставят ли ночевать или выведут во двор на расстрел.

Шут махнул им рукой:

— Ну привет, гулены, — весело крикнул. — Не скучайте там на воле. Мы за вас поработаем.

Блондинка быстро сместилась, вставая между женщиной и военными. Андрею показалось, что у нее будто бы поднялась температура, слишком жарко было стоять рядом с ней. Олеся сказала, наклоняясь почти к самому ее уху:

— Нормально все. Я… справлюсь.

Мужик с щетиной и пустыми глазами посмотрел на нее, потом на Шута, потом на их группу. Нюхнул воздух, как собака, и слегка дернул носом. Что-то очень тихо сказал Шуту, после чего тот слегка поежился.

У Андрея на затылке шевельнулись волосы.

— Ну что, геройчики, — Шут вернул его в реальность. — Вперед. Время славно поработать. Или славно сдохнуть. Меня в целом любой вариант устроит.

Они спустились по лестнице. На улице уже стемнело. Возле подъезда ждала буханка с включенными фарами. Олеся забралась внутрь молча, устроилась ближе к выходу, прижав рюкзак к груди. Лебедев сел напротив, вдруг совершенно ясно подумав, что три дня с этой странной женщиной и этим улыбающимся придурком по кличке Шут — это вообще-то очень много.

А это был только первый выезд.

****
СЛЕДУЮЩАЯ ЧАСТЬ

Это перевод истории с Reddit

Мы не видели Мэтта несколько недель. На работе все думали, что он уехал или что состояние его сестры ухудшилось. Даже начальник ничего не знал, связаться с ним никто не мог. Я был уверен, что он хотя бы пришлёт сообщение — после девяти лет дружбы я не верил, что он просто исчезнет без единого слова.

Поэтому я был шокирован, когда в пятницу вечером он вошёл в наш обычный бар. Он искренне обрадовался, увидев меня, а я остолбенел. Я уже думал, что его, возможно, вообще нет в живых. Мы долго разговаривали в тот вечер. Мэтт выглядел немного уставшим, но всё таким же жизнерадостным — тем самым чудаковатым, смешным парнем, каким был всегда. Мы просидели до закрытия. Поскольку на выходные у меня не было никаких планов, Мэтт пригласил меня к себе. Я бывал у него раньше — его квартира всегда была аккуратной, иногда там даже устраивали небольшие вечеринки. Он звал туда и нескольких коллег, тех, кто ему действительно нравился.

Но когда на этот раз он открыл дверь, я был потрясён увиденным. Меня сразу накрыла волна зловония. Груды мусорных мешков стояли повсюду, кухня выглядела как поле боя. Грязная посуда, липкие пятна, облепившие всё гниющие остатки еды — всё было разбросано повсюду.

— Э… Мэтт? — я остановился на пороге, когда он распахнул дверь. — Ты уверен, что у тебя всё в порядке?

— Конечно. А что, Дэн? — тут же ответил он.

Я обвёл жестом прихожую, указывая на полный разгром.

— А, просто не было времени прибраться, — сказал он весело, отмахнувшись. — Проходи, выпьем пивка.

Мэтт оттолкнул в сторону мусор на кухне и попытался открыть холодильник, но большой мешок и пара коробок перегородили дверцу.

— Ох, Дэн, дай секунду, — простонал он, возясь с этим. — Проходи в гостиную, располагайся. Я сейчас.

Неохотно я оставил его одного в этой грязной кухне. Осторожно протискиваясь по узкому коридору, я обходил вонючие мешки и коробки. Когда я уже подошёл к дверному проёму гостиной, из кухни раздался громкий грохот, затем ругань и крик Мэтта, что всё в порядке.

С напряжением я шагнул из коридора, заваленного мусором, в гостиную — и замер. Словно перешёл невидимую черту. Гостиная была безупречно чистой, аккуратно обставленной и даже приятно пахла. Мебель блестела, как после недавней уборки. Может, Мэтт и правда не врал — может быть, с ним действительно было всё нормально.

А потом мои ноги будто приросли к полу. В одном из кресел Мэтта кто-то сидел. Фигура, закутанная в белый балахон. Лица было не видно — голова была опущена, а длинная одежда полностью скрывала тело с головы до ног. Видны были только руки — длинные желтоватые ногти, ободранные, словно обгрызенные. Оно сидело там, как король на троне, положив свои мерзкие кисти на подлокотники.

Я стоял, не в силах вымолвить ни слова.

— Что случилось? — раздался за моей спиной голос Мэтта.

Я вздрогнул и обернулся.

— Кто, чёрт возьми, это? — спросил я в неверии.

— Да не смотри ты так, — весело сказал Мэтт, протягивая мне бутылку пива. — Это всего лишь мой сосед.

— Твой сосед? С каких пор у тебя вообще есть сосед? — спросил я, всё ещё не сходя с порога.

— Да не так давно, — ответил он, протискиваясь мимо меня в комнату. — Ну же, Дэн, садись с нами.

В гостиной повисла тягостная тишина. Мэтт растянулся на диване, потягивая пиво, а странная фигура неподвижно сидела в кресле — почти торжествующе в своей неподвижности. Я же судорожно искал путь к отступлению.

Как бы Мэтт ни уговаривал меня присесть, я сказал, что и так всю неделю просидел в офисе и предпочту постоять. Я начал медленно ходить по комнате.

— Ну, как ты, Дэн? — спросил Мэтт, делая глоток из бутылки.

— Ну… — нервно ответил я, глядя на старую фотографию на его полке. — Нормально. В целом, всё по-старому.

Снова вернулась давящая тишина. Лёгкий, весёлый тон, который был у нас в баре, исчез. Мы сидели там неловко, трое незнакомцев, запертых в одной комнате.

— Эм… Мэтт, — наконец собравшись с духом, произнёс я, — думаю, мне пора идти. Мне, э… завтра кое-что нужно сделать.

— В баре ты говорил, что завтра у тебя ничего нет, — тут же отрезал Мэтт.

— А, да… — запнулся я. — Просто сейчас вспомнил.

Мэтт сделал ещё глоток, прищурившись и пристально глядя на меня.

— Я… ну, я просто… — пробормотал я. — Мне правда пора.

Он тяжело вздохнул, поставил бутылку на маленький журнальный столик и посмотрел прямо на меня — его лицо вдруг стало холодным.

— Дэн. Что не так? — ровно спросил он.

Я напряжённо огляделся. Каждый инстинкт кричал мне бежать к двери и никогда не оглядываться.

— Мэтт… — наконец сказал я. — Просто всё это… странно. Этот беспорядок там… и вообще всё.

Мэтт выглядел озадаченным, словно он даже не замечал состояния своей квартиры. Мне в голову пришла мысль: может, его так называемый сосед тоже ничего не замечал.

— И… — тише добавил я, — этот тип.

— Я же сказал тебе, он мой сосед, — резко ответил Мэтт. — Когда он проснётся, я вас познакомлю.

— Он… спит? — спросил я, нервно глядя на фигуру в капюшоне. — Неважно. Мэтт, мне нужно идти. Прости, но я не могу здесь остаться.

Я повернулся к коридору. Но успел сделать лишь несколько шагов.

Мэтт был готов к этому. Он вскочил, выхватил что-то из-под диванной подушки — и прежде чем я успел среагировать, обрушил гаечный ключ мне в лицо. Из носа брызнула кровь, забрызгав стену. Два зуба разлетелись вдребезги. Всё произошло в одно мгновение — я уже лежал на полу. Мир закружился. Тёплая, металлическая кровь стекала по лицу.

— Дэн… — услышал я приглушённый голос Мэтта. — Прости… Дэн, это просьба ангела.

Я пришёл в себя, дезориентированный и оглушённый. Жёсткий свет, отражающийся от белой плитки, резал глаза. Я заморгал, пытаясь прояснить зрение — и мысли.

— Дэн, — голос Мэтта отдавался эхом, глухо, словно издалека. — Прости. Но я должен это сделать.

Я попытался поднять голову, но едва мог пошевелиться. Кровь медленно, тяжёлыми каплями, стекала изо рта и носа. Тогда-то я и понял, что мои руки связаны.

Зрение постепенно прояснялось. Мэтт сидел на краю ванны прямо передо мной. Я был привязан к батарее. Но самое страшное было не это. В дверях стояла фигура.

Белый балахон полностью скрывал её тело. Капюшон был опущен так низко, что лица не было видно вовсе. Виднелась лишь сморщенная тёмно-красная шея — словно её облили какой-то краской. Кожа выглядела древней, старой, человеческой и нечеловеческой одновременно. Ноги были скрыты под одеянием, а руки спрятаны в рукавах.

— Дэн, — снова начал Мэтт. — Ты знаешь христианскую Библию?

Я посмотрел на него. Когда я шевельнул головой, рана в носу снова открылась, и тёплая кровь потекла вновь. Я уставился ему в глаза — злой, напуганный и при этом больше разъярённый, чем испуганный. Как старый друг мог так со мной поступить?

— Значит, не знаешь, — сказал Мэтт, когда я не ответил. — Тогда я расскажу тебе одну историю. Историю Авраама.

Я не отводил от него взгляда. Ненависть внутри меня горела, как огонь. Как я мог быть настолько глуп, чтобы добровольно войти в эту ловушку?

Мэтт бросил взгляд на фигуру в дверях. Она не сдвинулась с места, не издала ни звука.

— Понимаю… — тихо сказал он ей, словно прислушиваясь к приказу, который слышал лишь он один. — Тогда сделаю по-твоему.

Он встал с края ванны и подошёл ко мне ближе.

— Дэн, Авраам был готов принести в жертву собственного сына, — холодно произнёс он. — Это было испытание веры. Но скажи мне — получил ли Авраам что-нибудь взамен за своё послушание?

Я молчал. Я не понимал, к чему он ведёт и когда он вообще стал религиозным фанатиком.

— Ты тоже не знаешь ответа, верно? — мягко сказал Мэтт. — Но я был избран. Мне дали награду.

— О чём ты, чёрт возьми, говоришь? — прорычал я, выплёвывая на пол густую кровавую слизь.

— Эбигейл стало лучше, — жёстко сказал Мэтт. — Её, возможно, скоро выпишут из больницы.

Мои глаза расширились. Эбигейл — сестра Мэтта. Она годами боролась с раком. В последний раз, когда мы говорили об этом на работе, он сказал, что шансов почти нет. А теперь, спустя несколько недель, она вдруг идёт на поправку? Религиозные бредни были и так странными — но это… это было безумием.

— Дэн, — снова сказал Мэтт, выдержав паузу. — Это из-за ангела. Я приносил ему дары.

— Мэтт! — заорал я, и осознание прорезало туман в голове. — Ты сошёл с ума!

— Тихо! — рявкнул он. — У меня есть доказательства! Моя сестра исцеляется! Всё, что мне нужно было сделать, — приносить простые жертвы Богу и Его ангелу.

— Простые?! — взревел я. — Убить человека — это просто?!

— Я никого не убивал, — нервно сказал он. — Только еду… животных. Это другое.

— Ради Бога, Мэтт! — закричал я. — Тогда какого чёрта ты пытаешься убить меня?!

— Я не пытаюсь убить тебя, — тихо ответил он, снова взглянув на фигуру в белом. — Это история Авраама, Дэн. Тебе нечего бояться.

И он улыбнулся мне — мягко, почти с добротой. Словно я не был привязан к батарее в ожидании смерти.

Мэтт и странная фигура оставили меня одного. Он сказал, что пойдёт готовить алтарь. Он окончательно лишился рассудка — другого объяснения не было. А это существо в белом… оно не было его священником. Чёрт, я даже не был уверен, что оно вообще человек. Мне нужно было бежать, пока я не стал жертвенным агнцем.

Я дёргал трубу батареи, пытаясь порвать верёвки на запястьях, но они не поддавались.

— Дэн… что ты делаешь? — спокойный голос Мэтта раздался из дверного проёма.

Он стоял там и смотрел, как я борюсь с трубой. В руке у него был тот самый ключ, которым он меня вырубил. Я отпустил трубу и как мог поднял связанные руки в знак капитуляции.

Мэтт медленно подошёл ко мне. Его движения были спокойными, естественными — словно он готовился к выходным с грилем, а не к жертвоприношению. Он развязал узел и потянул меня на ноги. Руки всё ещё были связаны, но я был свободен — и не стал терять ни секунды. Я изо всех сил толкнул его. Он рухнул назад в ванну, а я рванул к двери, как перепуганный заяц.

Но едва я выбежал в гостиную и повернулся к коридору, дверь захлопнулась прямо передо мной. Было так, словно её захлопнул порыв ветра. Я схватился за ручку и дёрнул, но она не поддалась. Сама ручка словно отказалась поворачиваться. Когда я обернулся, Мэтт уже выбирался из ванны, а фигура в капюшоне вышла из гостиной. На одно короткое мгновение я заглянул внутрь — и понял, что лучше умереть, чем оказаться там.

Стены были выкрашены в красный цвет — скорее всего, кровью. Повсюду горели свечи, а с потолка свисали какие-то части животных. Но важнее всего было то, что я увидел свою сумку на диване. Внутри был мой телефон — я всегда держал его там. Одним рывком я добрался до сумки и схватил телефон. Мэтт всё ещё шатался, выходя из ванной, держась за голову. Фигура в белом ничего не делала. Она просто стояла в проёме, подол её одеяния слегка колыхался, будто от сквозняка.

Когда Мэтт сделал шаг ко мне, он вдруг замер. Было так, словно существо в капюшоне что-то говорило ему — но я не слышал ни слова. Я набрал 911, едва успев заговорить, прежде чем услышал тяжёлые шаги, мчащиеся ко мне. Это был Мэтт, он нёсся на меня с каким-то странным ножом.

Я не смог сказать в трубку много, но надеялся, что крики и борьба будут достаточны, чтобы кто-нибудь приехал. Мэтт взмахнул ножом, лезвие вонзилось мне в руку. Я закричал от боли и изо всех сил пнул его между ног. Он отшатнулся с хрипом. Он выдернул нож из моей руки, и я побежал — на этот раз в сторону кухни. Но Мэтт быстро пришёл в себя и снова бросился на меня. Мы врезались в небольшой шкаф у окна и повалились на пол.

Он схватил меня и сильно ударил в лицо. Я почувствовал, как что-то хрустнуло в носу, и кровь разлетелась по полу. Затем он начал бить меня снова и снова — по голове, рёбрам, груди — каждый удар был тяжелее предыдущего.

— Ты что, не понимаешь, Дэн?! — орал он. — Бог спас бы тебя в последний момент!

Я мог только захлёбываться кровью. Лицо превратилось в месиво, каждый удар вспыхивал в черепе вспышками света. Мэтт поднялся на ноги, вытирая пот со лба, оглядываясь в поисках ножа, который выронил.

— Чёрт тебя побери, Дэн! — кричал он. — Когда я зашёл в тот проклятый бар и увидел тебя, я сразу понял, что это Его воля! Я знал, что ты должен помочь мне! Почему ты делаешь это таким чёртовски трудным?!

Он нашёл нож, поднял его и снова сильно пнул меня. Я был почти без сознания; кровь текла из лица и из разорванной руки. Он схватил меня за ноги и потащил обратно в гостиную по полу. Сквозь мутную пелену в глазах я увидел, как мой телефон всё ещё светился на полу — линия экстренных служб была открыта.

— Помогите… — выдохнул я изо всех сил, когда оказался рядом. — Помогите…

— Бог! — заорал Мэтт. — Бог и Его ангелы! Только они могут помочь! Ты что, не видишь, Дэн?! Ангел здесь — он здесь, живёт со мной!

Он затащил меня в спальню, пропитанную запахом гнили, и ещё раз пнул, прежде чем отпустить. Фигура в белом была в комнате — или, может, парила, я уже не мог понять. Сознание ускользало, зрение меркло, и одна-единственная мысль билась в затухающем разуме: я не хочу умирать здесь.

Мэтт высоко занёс надо мной нож.

— А теперь Бог спасёт тебя, — сказал он и опустил лезвие.

Жгучая боль разорвала мне бок. Я закричал — хриплый, надломленный крик, едва сорвавшийся с горла, но, возможно, достаточно громкий, чтобы Бог его услышал.

Потому что следующим раздался другой звук — снаружи. Дверь с грохотом распахнулась. Мэтт взревел и бросился из комнаты с ножом в руке. Раздались выстрелы.

Я уставился на овечью голову, прибитую к стене. Почему-то мой угасающий разум задался вопросом, где он вообще её достал. В этом городе не было овец.

Я услышал, как в квартиру ворвались полицейские, крича, вызывая скорую. Один из них опустился рядом со мной на колени, сильно прижимая руку к моей ране, пытаясь остановить кровотечение. Его голос был спокойным, но я чувствовал, что он напуган. Я едва мог пошевелить головой, но слабо кивнул. Он что-то крикнул напарнику и выбежал.

И тогда я увидел это — край белого одеяния, вплывающий в поле зрения. Подол был грязным, облепленным грязью. А за ним… ноги. Даже сквозь туман сознания они привели меня в ужас. Они не были человеческими. Это были ноги огромного козла, чёрные копыта тихо цокали по деревянному полу.

— Мы ещё встретимся, — прошептала фигура в белом, наклонившись к моему уху.

Меня накрыла вонь — удушающая смесь крови, разложения и чего-то древнего. Где-то в глубине угасающего сознания я понял: это и было причиной всего.

— А до тех пор, — мягко сказала она, — береги себя, маленький агнец.

И я потерял сознание.

Когда я очнулся, то был в больнице. Все были в шоке. Никто не мог представить, что Мэтт способен так потерять рассудок. Полиция сказала, что в квартире не нашли никого, кроме него. Даже после того, как я рассказал им всё. Они утверждали, что мой разум не выдержал пережитой травмы.

Но я помню фигуру в белом. Вонь, исходившую от неё. И её ноги.

И я знаю наверняка одно: это был не ангел.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Мой дедушка (все звали его просто дед Шурка) был шофером на старом разбитом авто, не то «ГАЗике», не то «УАЗике» — в общем, все называли эту машину «козлик». Шума и скрежета от нее хватило бы на целую автоколонну, но дед Шурка нежно любил своего «козлика» и всячески противился его списанию. Для меня в детстве самым большим удовольствием было куда-нибудь поехать с дедом на этом самом «козлике» — почту, к примеру, отвезти, или еще что-нибудь. Дед Шурка брал меня с собой охотно, по дороге рассказывал всяческие истории — про охоту, про рыбалку, про то, как в армии возил генералов. Заслушаешься!

Как-то однажды дед собрался ехать, но меня с собой не позвал. Я к нему пришёл с обидой — что случилось, почему без меня? Оказалось, что дед везет почту в Лопатино, потому попутчиков не берет. Вечером возвращаться придется через Лопатинский лес, а там, как выразился дед, «бывает страшновато». Боится, якобы, дед теми страхами на меня порчу навести. И говорил ведь обо всем так серьезно, сразу видно — не шутит. Я пристал к нему — возьми да возьми. И вдруг он и сказал: «Возьму!». Только при одном условии — что на обратном пути крест на шею повешу. Я, конечно, был тогда пионером-атеистом, но уж больно меня эта история заинтриговала. Дал деду слово, а крест пока положил в карман.

Едем. Дорога как дорога — такая же, как все дороги в тех местах: вихляющая меж деревьев тропа. Но дед Шурка ездить умел! С самого начала пути я стал приставать к деду: «Расскажи, какие же страхи тут водятся?». И дед начал рассказывать мне историю. Правда, щадя мои детские уши, многие подробности он опускал, но суть была и так понятна. Много лет назад где-то недалеко от Лопатино жила барыня — натуральная ведьма, знающаяся с нечистой силой. Скольких людей сжила со свету — не сосчитать. Колдовать не колдовала, но кознями своими крестьян изводила, как могла. А богатая была, много крепостных имела — было где развернуться. А что было еще хуже, она устраивала потехи, какие ей черт подсказывал, все больше неприличные. К примеру, соберет молодых баб, велит им догола раздеться, а на голову мешок одеть. А потом зовет их мужей и женихов и велит им, к бабам не прикасаясь, в таком виде узнать свою жену или невесту. Узнал — получай бабу и иди домой, а если кто промашку дал... Неузнаных баб отдавали на потеху дворовым холопам или барыня забирала их «погрешить» к себе. И будь добра расстарайся, а не то достанешься господским кобелям, «на грех» с бабами выученными.

Как только стало в Санкт-Петербурге известно о таких делах, в Лопатино выехала целая комиссия. Вот только она опоздала — в народе началось возмущение, садистку-барыню отвезли в глухой лес и привязали голую к дереву — не шелохнуться. Или волки раздерут, или с голоду сама умрет. Комиссия, конечно же, отправилась в тот лес и нашла только обрывки веревки. Исчезла барыня: то ли зубами и ногтями веревки развязала, то ли черт помог. Вот только с тех пор ходит легенда о страшной голой женщине, которая у Лопатинского леса нападает на прохожих и с криками: «Есть дай! Пить дай!» — съедает неосторожных путников и выпивает их кровь.

История показалась мне интересной, но слишком уж старинной, ведь, судя по рассказу деда, с той поры лет двести прошло. В Лопатино дед Шурка сдал почту, и мы поехали обратно. Чуть смеркалось, все было спокойно, и вдруг молчавший ранее дед Шурка скомандовал: «Крест на шею!». Мне очень не хотелось надевать крест, я заупрямился — и вдруг в этот момент услышал не то вопль, не то вой. Слова были по большей части непонятны, но одно я разобрал отчетливо: «Дай-дай!». Я мгновенно надел крест на шею — и тут же сзади раздался какой-то шум. Я обернулся и понял, что выражение «волосы дыбом встали» вовсе не преувеличение. За машиной бежала голая женщина, очень худая, словно скелет, обтянутый кожей. Была она совсем рядом: рукой стучала по нашему заднему стеклу и все время что-то кричала. Из-за воя «козлика» слов я не разбирал. Дед вдавил газ, машина набрала скорость, и женщина стала отставать. «Ничего, — сказал мне дед, — пока на нас крест, она не посмеет к нам приблизиться». Я был полуживой от страха. Так и сидели всю дорогу молча, пока не приехали домой. Дед, видимо, был привыкши к таким встречам: держался бодро и даже лукаво поглядывал в мою сторону, а мне той ночью снились ужасные кошмары.

Впрочем, поездки с дедом Шуркой я из-за этого жуткого похода не разлюбил. Ещё много раз я сопровождал его на «козлике», но только в Лопатинский лес не ездил ни разу.

Некая женщина ехала одна по ночному шоссе в лесу. Её машину сзади догнал другой автомобиль, освещая её светом фар. Затем он собрался пойти на обгон и даже выехал на встречную рядом с ней, но вдруг сдал назад и опять пристроился сзади. Женщина занервничала и стала следить за странным автомобилем в зеркало заднего вида. Автомобиль подъехал на опасно близкое расстояние от ее заднего бампера и включил дальний свет. Спустя минуту фары погасли на какое-то время, но затем водитель снова включил дальний свет. Женщина поднажала на газ, но автомобиль неотступно следовал за ней — и на узких поворотах, и на крутых холмах. Человек в той машине попеременно включал и выключал дальний свет. Испуганная женщина следила за дорогой, боясь оглядываться на преследующий её автомобиль. Она надеялась, что рано или поздно преследователь отстанет, но время шло, а этого не происходило.

В конце концов, женщина достала телефон и позвонила в полицию. Когда оператор ответил, она закричала в трубку:

— Меня преследует псих! Он пристроился своей машиной ко мне в хвост и моргает огнями!

Она сказала оператору, где находится. Вскоре она увидела вдалеке мигалку полицейской машины. Женщина вздохнула с облегчением и остановила машину. Странный автомобиль и тут ткнулся сзади, включив фары на полную мощность. Водитель выскочил из кабины и бросился к машине женщины, но тут путь ему перегородила подоспевшая полицейская машина. Двое полицейских вышли из неё с пистолетами наготове, скрутили человека и заставили его лечь лицом вниз на газон. Тот закричал: «Кто-то есть в её машине! В её машине псих!».

Полицейские затолкали водителя на заднее кресло своего автомобиля и пошли к женщине. К своему ужасу, они увидели, что женщина мертва: она лежала с перерезанным горлом, упав лицом на руль. Задняя дверца её машины была открыта, а на кресле остался лежать окровавленный нож. Полицейские посмотрели по сторонам — но шоссе проходило через густой лес, и найти убийцу уже было невозможно.

— Я собирался обогнать машину, когда случайно увидел, что какой-то человек вылезает из-под заднего кресла и достаёт нож, — позже объяснял водитель странной машины. — Тогда я сбросил скорость и пристроился сзади к её машине — и человек опять спрятался под кресло. Я включал дальний свет каждый раз, когда я видел, как он поднимается вновь...

Я до сих пор не знаю, что именно тогда произошло. Был ли это призрак в нашем доме, который внезапно озверел? Или та страшная трагедия по соседству выпустила на волю нечто очень злое? А может, все дело было в моем друге Сане… в том, кем он был. Ясно одно: два месяца ада, которые мы пережили, сломали его, а меня заставили поверить в то, чего я раньше видел только в ужастиках.

***

Мы с Саней тогда учились на третьем курсе политеха. Снимали две комнаты на втором этаже в старом кирпичном доме, в частном секторе на окраине промышленного уральского городка. Полтора года там прожили, и все было спокойно. Хозяйка, Тамара Павловна, вдова, жила на первом этаже со своим сыном-оболтусом Колей. Тихая женщина, в наши дела никогда не лезла.

Райончик был, прямо скажем, депрессивный. Вокруг нашего еще относительно приличного дома лепились какие-то бараки, самострои. А над всем этим убожеством, как ржавый истукан, возвышалась старая водонапорная башня — памятник советской эпохи, который, казалось, держался на одном честном слове. Детишки вечно орали под ней, гоняли мяч, используя ее основание как ворота. Жизнь в гетто, одним словом.

Все изменилось в один ноябрьский вечер. Саня умотал на пару дней к родителям, и я остался один. День прошел как обычно: утром пошатался по дому, днем позубрил сопромат, к вечеру вырубился. Проснулся, когда уже стемнело, часов в восемь. Сгонял до ближайшей шаурмечной, вернулся, завалился смотреть какой-то ужастик, который Саня мне скачал перед отъездом. Он фанател по хоррорам, вечно забивал мне жесткий диск всякой жутью.

Было около половины одиннадцатого. Я сидел в наушниках, уткнувшись в ноутбук. Фильм как раз подошел к моменту, где вот-вот должно было начаться самое страшное… и тут это случилось.

Сквозь звук в наушниках до меня донесся глухой мощный удар. Такой силы, что дом ощутимо содрогнулся. Это был не хлопок, не взрыв петарды. Это было похоже на то, как если бы великан со всей дури саданул кулаком по земле.

Я сорвал наушники. Подскочил к окну, открыл его и выглянул. Темнота, хоть глаз выколи. Только в паре окон напротив тоже загорелся свет, показались встревоженные лица.

— Слыхал? — крикнул мне сосед, парень лет двадцати пяти.

— Еще бы! Что это было, газ рванул?

— Да хрен его знает! — он растерянно почесал затылок. — Может, покрышка у фуры лопнула…

Мы еще постояли, повглядывались в темноту, но ничего не было видно. Ни дыма, ни огня. Пожав плечами, я вернулся в комнату. Но уснуть в ту ночь так толком и не смог.

А утром мне позвонил одногруппник.

— Сёма, ты в окно смотрел? — его голос дрожал. — Башня наша… водонапорка… она ночью рухнула.

У меня все внутри так и оборвалось. Я оделся и, сам не зная зачем, побрел туда.

То, что я увидел, до сих пор стоит у меня перед глазами. Место, где вчера еще играли дети, превратилось в месиво из бетона, ржавой арматуры, грязи и… человеческих тел! Работало МЧС, выли сирены скорых. Позже я узнал всю чудовищную правду. Башня рухнула прямо на один из бараков. В тот самый момент там праздновали день рождения маленького мальчика, лет десяти. Внутри была вся его семья, друзья, соседи — человек тридцать или сорок. Не выжил никто.

Я вернулся домой, словно опусташенный. Когда в дверях столкнулся с Тамарой Павловной, она была белее мела.

— Господи, Семён, какое горе… — прошептала она, крестясь.

Ночь после трагедии была самой жуткой в моей жизни.

Я лежал, пытаясь уснуть, когда с потолка донесся грохот. Тудум-тудум-тудум. Будто кто-то тяжелый и неуклюжий принялся прыгать прямо над моей головой. Потом — бешеный топот, словно по крыше носились, играя в догонялки. Я был уверен, что это Коля, сынок хозяйки, опять привел друзей и они устроили пьянку на чердаке. Я промучился до утра, злой как черт.

Едва дождавшись рассвета, я спустился вниз и выцепил Колю.

— Слушай, — начал я без предисловий, — вы там не охренели вчера на крыше скакать? Я спать из-за вас не мог!

Коля вытаращил на меня сонные глаза.

— Ты о чем, Сём? Меня дома вчера вообще не было. Я у друга ночевал.

По моим рукам пробежал ледяной холодок. Но это было только начало. Коля, видимо, ляпнул матери о нашем разговоре. Через час Тамара Павловна сама поднялась ко мне. Выглядела она так, будто собиралась исповедаться.

— Семён… — она мялась в дверях. — Ты уж прости, я тебе как родному сыну скажу. Решать тебе, конечно… но я не могу больше скрывать.

Я напрягся.

— Что такое, Тамара Павловна?

Она вздохнула и выпалила:

— У нас в доме… неспокойно. Свекровь моя когда умерла, мы ее… ну… не отпели как положено. Грех на душу взяли, не до того было. И вот она… осталась. Ходит тут. Но ты не бойся, она незлая, никого никогда не трогала.

Я смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Полтора года я жил в доме с призраком! И узнаю об этом сейчас, сразу после того, как в двухстах метрах отсюда погибли десятки людей, превратив весь район в проклятое место.

— Вы… вы серьезно? — только и смог выдавить я.

— Она безобидная, Сёма, — повторила хозяйка и, оставив меня в полном шоке, удалилась.

Той ночью я понял, что она ошибалась. Или что-то изменилось.

Около двух часов ночи, когда я уже проваливался в тяжелую дрему, в мою дверь нанесли такой удар, будто ее пытались вышибить ногой. БА-БАХ!

Я подскочил на кровати, готовый заорать матом на Колю. Распахнул дверь и… никого! Только какое-то белесое, смазанное пятно метнулось от моей двери вниз по лестнице и растворилось в темноте первого этажа.

Я замер. Потом захлопнул дверь, заперся на замок. До утра читал «Отче наш», вцепившись в нательный крестик. Мне казалось, что ОНО стоит прямо за дверью. Ждет.

Следующей ночью история повторилась. Тот же удар. Тот же беглый взгляд на лестницу, где я снова успел заметить лишь ускользающее белое нечто. Я спал с молотком под кроватью, но понимал, что против этого она мне мало чем не поможет. Я был на грани нервного срыва.

А потом вернулся Саня.

Я был несказанно рад его видеть. Но в то же время мне было страшно. Понимаете, Саня всегда был… особенным. Впечатлительный, «тонкокожий». Сколько я его знаю, к нему всякая чертовщина так и липнет. Еще в общаге он мог проснуться среди ночи и орать, что на шкафу сидит покойник без головы. Мы, конечно, ржали над ним, но в глубине души было жутковато. Рассказать ему о том, что творится в доме — значило подписать ему приговор. Я решил молчать.

Мы легли спать. Я долго не мог уснуть, прислушиваясь к каждому шороху. Ночь была тихой. Какой-то чересчур тихой. И вот, часа в три ночи, я услышал скрип. Открыл глаза. В комнате горел ночник. Саня стоял у приоткрытой двери и напряженно всматривался в коридор.

— Сань? — прошептал я. — Ты чего?

Он резко обернулся.

— Да так… показалось, будто кто-то в дверь постучал и убежал.

Я срузу понял: ОНО почуяло новую, более уязвимую цель.

— Дверь закрой и ложись, — стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал я. — Приснилось тебе.

Саня пожал плечами и лег. Но я-то прекрасно знал, что ничего ему не приснилось. На следующий день я не выдержал и все ему рассказал. Про трагедию у башни. Про хозяйкину свекровь. Про удары в дверь.

Лучше бы я этого не делал!

Саня впал в паранойю. Он целыми днями только об этом и говорил.

— А если оно в нас вселится? А если оно нас утащит? А что мы будем делать?

Я пытался его успокоить, но сам был на взводе.

И вот следующая ночь. Я проснулся от странного звука. Тихого, сдавленного плача. Санина кровать была пуста. Я сел и всмотрелся в темный угол комнаты. Он сидел там на полу, обхватив колени руками, и плакал. Его плечи беззвучно содрогались.

— Сань? — позвал я. — Чувак, ты чего?

Он не отвечал. Он просто сидел и плакал так, будто переживал самое страшное горе на свете. Будто чувствовал боль всех тех, кто погиб под обломками. Через несколько минут он вдруг замолчал, встал, молча лег в свою кровать и уснул.

Утром я спросил его, что это было.

— Ты бредишь, Сём, — уставился на меня он. — Не плакал я. С чего бы мне плакать?

Но это повторилось. И следующей ночью тоже. Примерно в одно и то же время он садился в угол и начинал рыдать. Но теперь это было иначе. Он скулил, выл, как раненая собака. В его плаче были ужас, агония и безысходность.

В ту ночь я решился. Когда он снова заскулил в своем углу, я достал телефон и включил запись.

— Саня, прекрати! — говорил я на видео. — Саня, ложись спать!

Он никак не реагировал. Тогда я, сам не зная почему, начал вслух читать «Отче наш». И после нескольких строк Саня вдруг затих, поднялся и, как робот, побрел к кровати.

Утром я показал ему видео.

Он смотрел на экран несколько секунд. Его лицо исказилось от страха. Он вырвал у меня телефон и со всей силы швырнул его в стену.

— ЭТО НЕ Я! — заорал он так, что я отшатнулся. — Ты понял?! Это не я! Не смей про меня такое выдумывать!

С этого дня наш общий ад стал персональным адом для каждого. Саня изменился. Он стал злым, раздражительным, агрессивным. Мы ругались из-за любой мелочи.

— Ты первый в душ?

— А тебе что, больше всех надо?! Сам иди, воняешь уже! — орал он в ответ.

Это был не мой друг. Это был чужой, озлобленный на весь мир человек. Наша дружба разрушалась на глазах. Дошло до драк. Мы сдали сессию на худшие оценки за все годы учебы. Стало ясно, что вместе жить мы больше не можем. И мы разъехались, кто куда.

Два месяца я ничего о нем не слышал. А потом мне позвонил парень, с которым, как оказалось, Саня снимал новую квартиру.

— Приезжай, — сказал он. — Саньку совсем плохо.

Я тут же примчался. Саня лежал на кровати, худой, осунувшийся, со стеклянными глазами. Он никого не узнавал. Я позвонил его родителям. Они увезли его домой, в другой город. Так Саня бросил учебу.

Позже его мать, плача, рассказала мне по телефону, что они возили его к какой-то знахарке. Та сказала, что Саня, со своей открытой душой и чувствительностью, прошел по месту трагедии. И в тот момент он, как губка, впитал в себя весь тот ужас, всю ту боль и страх десятков умирающих людей. Они прицепились к нему. Множество покойников.

Я не знаю, что с Саней сейчас. Говорят, его «отчитали» в церкви, и ему стало лучше. Он живет своей жизнью, и мы больше не общаемся.

Я съехал из того дома почти сразу после него. Но мне до сих пор непонятно. Та бабка-призрак полтора года тихо жила с нами. Она начала стучать и пугать меня только после трагедии. А как только появился Саня, более легкая добыча, она тут же оставила меня в покое и переключилась на него. Или… это была вовсе не она? Может, она пыталась меня предупредить? Выгнать из дома, пока чужая, более страшная боль не нашла лазейку, как пробраться и в мою душу?

Хорошо, что я никогда этого не узнаю.