Кошка видит в облаках мышат. Потому вскарабкалась на дерево. Прыгнуть, будто в чащу камыша, С дерева на облако надеялась. Влезла, а сама назад никак. Мордочка со страху перекошена. Чей-то мальчик слёзно замигал. Папа, мама, выручайте кошеньку! Лезет папа на глазах семьи. Загляделись на отвагу папину. Кошку с ветки снял и приземлил. На спасибо получил царапину.
Выслушайте меня: то, что вы называете смертью, я помню.
Сверху шорохи, колыхание ветвей. И – провал. Тусклое солнце мерцает над голой поверхностью.
Страшно, оставаясь сознанием, быть похороненным в чёрной земле.
Но это прошло. То, чего вы боитесь, быть душой, погружённой в молчание, кончилось внезапно; земля чуть подалась – первое, что различаю: птицы, мелькающие в низком кустарнике.
Вы, не помнящие переход из другого мира, слышите, я снова могу говорить; возвращающийся из забвения возвращается, чтобы найти свой голос.
Из центра моей жизни забил могучий фонтан – глубокие синие тени на морской лазури.
УТРЕНЯ
Недостижимый отец, когда мы были изгнаны из рая, ты создал копию, место, чьё отличие заключалось в его назначении: преподать нам урок; в остальном – полное сходство: красота там и здесь, красота без изъяна. Одно неясно: в чем состоял урок? Предоставленные самим себе, мы изнуряли друг друга. Настали беспросветные годы; поочерёдно мы трудились в саду; слёзы наполнили наши глаза, когда лепестки затуманили землю, тёмно-красные, нежно-розовые – мы не думали о тебе, кому учились поклоняться. Мы просто знали: человек не может любить только то, что отвечает любовью.
ПОДСНЕЖНИКИ
Известно ли вам, что было со мной? Вам знакомо отчаяние – вы должны понимать, что такое зима.
Я не рассчитывал выжить в тесной земле. Я не рассчитывал снова проснуться, ощутить во влажной почве моё тело, способное к отклику, всё ещё помнящее, как открыться холодному свету ранней весны –
с испугом, да, но вновь среди вас, с отчаянным криком радости
на холодном ветру нового мира.
УТРЕНЯ
Прости, если скажу, что люблю тебя: сильным постоянно лгут, ибо слабые подвержены страху. Я не могу любить непредставимое, а ты почти ничего о себе не открыл: подобен ли ты боярышнику, всегда тот же самый, всегда на том же месте, или более схож с наперстянкой, противоречивой, сперва выпустившей розовый шип среди маргариток на склоне, а на следующий год – пурпурный, среди роз? Ты должен понять, нет пользы в молчании, поощряющем верить, что ты одновременно и боярышник, и наперстянка, и ранимая роза, и упрямая маргаритка – остаётся думать: ты попросту не существуешь. Это действительно то, что ты ожидаешь от нас? В этом ли объяснение тишины раннего утра, когда еще не стрекочут цикады и коты во дворе не дерутся?
БОЯРЫШНИК
Рядом, но не рука в руке: я наблюдаю за вами, идущими через сад – тот, кто не может передвигаться, умеет замечать; мне незачем преследовать вас: люди оставляют отпечатки своих чувств повсюду – цветы валяются на тропинке, золотые и белые лепестки трогает ветер; мне незачем быть там, где вы сейчас, в поле, чтобы понять причину вашей поспешности: страсть или гнев – что ещё могло вас заставить бросить собранное?
ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ
Что вы сказали? Вы хотели бы жить вечно? Другие ваши идеи столь же притягательны? Определённо, вы не замечаете нас, не слышите нас, на вашей коже солнечные пятна, пыльца жёлтых лютиков. Я обращаюсь к вам, глядящим поверх высокой травы, трясущим своей погремушкой: о душа! душа! Сколько можно вглядываться в себя? Одно дело – презрение к людям, но почему пренебрегать обширным лугом? Куда устремлёны ваши взоры, скользящие над головами лютиков? Убогое представление о небесах: отсутствие изменений. Лучше, чем на земле? Что можете знать об этом вы, затерянные среди нас, не укоренённые ни здесь, ни там?
Очень здорово прячутся те, Кто умеет ходить по воде. Святый Господи, где ты? Ку-ку! Я ищу. А найти не могу. Мне сказали, ищу я не там. Заглянуть бы в себя помогло. Попытался. Но там темнота. И какое-то барахло.
