Конец 1990-х. Осень на Урале вступила в свои права. Леса оделись в багрянец и золото, а поля, еще недавно зеленые и сочные, теперь пестрели кочанами капусты, бордовыми свекловичными боками и оранжевыми морковками. Урожай созрел, и колхозники готовились к его уборке. Но не только они.
Местные жители, измученные пустыми прилавками и тощими зарплатами, тоже присматривались к полям. Ночью, под покровом темноты, они пробирались на поля через лесок, набивая мешки всем, что попадалось под руку. Колхозники, зная это, организовали охрану. Среди них был и участковый, который разъезжал вокруг полей на мотоцикле «Урал», готовый в любой момент пресечь воровство. Междугороднюю дорогу, проходившую через поля, перекрывали шлагбаумами. Расхитителей, кого удавалось поймать, запирали на ночь в железной клетке, сваренной из арматурных прутьев.
А у нас во дворе, у калитки, ведущей в лес, сидел Дикарь. Пес цвета палой листвы, с густой шерстью и умными глазами. Он был на цепи, но не потому, что злой, а потому, что слишком независимый. Дикарь не лаял попусту, не бросался на людей без причины. Он просто был. И все знали: если Дикарь молчит, значит, все в порядке.
Но в тот день что-то пошло не так.
Я был в рабочей одежде — старые штаны, заляпанные грязью, и фланелевая рубашка. Дикарь, как всегда, сидел у калитки, но вдруг кинулся вперед с такой силой, что цепь, которая должна была его удерживать, лопнула, и он рванул вперед, волоча за собой обрывок цепи.
— Дикарь! — крикнул я, но он уже исчез в высокой траве, которая скрывала его, как камуфляж.
Я побежал за ним. Трава была местами по пояс, а то и выше, в основном, это были густые заросли репейника, и я то и дело спотыкался о кочки и корни. Дикаря не было видно, только слышен был шорох и звон цепи где-то впереди.
И тут я услышал звук приближающегося мотоцикла.
Из-за деревьев на опушке леса показался «Урал» с участковым и одним из охранников. Они заметили меня сразу — высокий, в грязной одежде, бегущий по кромке поля.
— Стой! Кто такой? Зачем по полям бегаешь? — заорал участковый, останавливая мотоцикл в нескольких метрах от меня.
Я поднял руки перед собой, стараясь не спугнуть Дикаря, который, как я знал, был где-то рядом.
— Собаку ловлю! — крикнул я в ответ.
— Какую собаку? Нет тут никакой собаки! Урожай воруешь, да? Поехали с нами! — участковый уже слезал с мотоцикла, а его напарник доставал что-то похожее на дубинку.
И в этот момент из зарослей репейника, как тень, вылетел Дикарь. Он не лаял, не рычал — просто прыгнул. Я успел поймать его в воздухе, и мы вместе рухнули на землю. Дикарь, здоровенный кобель под семьдесят килограммов, приземлился на меня всем своим весом, но я даже не почувствовал боли.
Мотоцикл взревел мотором и отъехал на десять-пятнадцать метров, было полное впечатление, что он прыгнул, так быстро он переместился в новую точку. Участковый, бледный как мел, кричал оттуда:
— Я его пристрелю, если он так будет пугать!
Я, все еще лежа на земле с Дикарем в обнимку, ответил ему не очень литературно — что-то вроде: «Да вы чего, он же просто меня защищал!»
Дикарь, как будто понимая, что натворил, спокойно встал и посмотрел на меня своими умными глазами. Я поднялся, отряхнулся и взял его за ошейник.
— Пошли домой, — сказал я ему.
Мы вернулись к калитке, где я восстановил цепь с помощью болта. Дикарь сел на свое место, как будто ничего и не произошло.
Участковый и его напарник уехали, бормоча что-то про «ненормальных» и «опасных собак». А я остался с Дикарем, который, как всегда, молчал.
Но потом он очень бурно реагировал на приближение любого мотоцикла. К счастью, мотоциклисты наш богом забытый угол не очень жаловали.
