Любочка | Василий Вялый
Я руками мял глину, податливую как женщина, вязкую как молодое тесто — волшебный материал, которого не гнушался и сам Создатель. Ещё вчера она была грязью в сыром овраге за огородом, охристыми комьями земли, сырьём, пригодным лишь для кирпичного завода и некогда для печника. Пройдя через руки мастера и пламя печи, глина завтра станет кувшином, горшком или чашей. Конечно, готов поспорить о пальме первенства с представителями второй древнейшей профессии: чьё ремесло старше.
Иллюстрация Лены Солнцевой
Жёлто-серые глиняные горшки, рядами выставленные на полках, высыхая светлели и становились похожими на хлеба, готовые к выпечке.
Монотонный гул огня нарушил звон колокольчика, потревоженного отворяемой дверью. С вошедшими в мастерскую друзьями, Эдиком и Димой, я разделял множество страстей, интересов и убеждений. Эдику всегда есть что рассказать, так что спастись от его болтовни, скорее всего, не удастся и сегодня. Рдеющий нос выдавал в нём человека с необычайной судьбой и богатым духовным миром. Сегодня Репа с похмелья и, к счастью, был не словоохотлив. Он сел на стул и, закурив, cпросил:
— Кто из вас может определить, как далеко простираются мои желания?..
— Можно догадаться, чего ты хочешь, — глядя в его тоскливые глаза, предположил я.
— Это весьма частное определение, — он затушил окурок о край пепельницы. — Мы можем неплохо заработать.
— Что-то новое открывается в тебе, — зная нелюбовь моего товарища к физическому труду, ответил я.
— Мы нашли шабашку по твоей части, горшечник, — вступил в разговор Дима. Он — материалист и практик, и его доводы в принятии какого-либо решения всегда являлись определяющими. — Репа, объясни, — обратился он к Эдику.
Сегодня лицо Репы было цвета краплака, так что прозвище нашему приятелю подходило как нельзя лучше.
— Зашли мы утром в кафешку, пивка выпить, а там табличка — как приговор: «Пива нет». Димка так сразу пригорюнился, что стал ещё больше похож на еврея.
— Евреями не рождаются, ими становятся, — беззлобно огрызнулся Дима.
— Ну, я, разумеется, сразу к Любанечке, — продолжил Эдик. — Люба, так, мол, и так, спаси душу праведную от внутреннего пожара.
Следует отметить, что кафе «Чайка» было единственным подобным заведением в промышленном районе города и обладало монополией на продажу янтарного напитка. Кроме того, там можно было из-под полы взять чего-нибудь и покрепче.
« Пиво — это самообман, — с убеждённостью проповедника любил повторять Эдик. — Пиво без водки — деньги на ветер».
За прилавком стояла Любочка — стройная блондинка лет тридцати. Белый колпак на голове почти не портил её миловидное личико; нижняя часть тела, увы, была сокрыта от многочисленных наблюдателей стойкой прилавка.
Контингент кафе был исключительно мужским: в округе располагались одни промышленные предприятия. На некоторых работали так называемые «химики» — условно осуждённые с обязательной отработкой на стройках народного хозяйства. Среди них имелись и убийцы, и насильники. Завсегдатаями сего заведения были люди, мягко говоря, сложные и, как правило, одиозные. Любое неосторожное слово, а порой и неправильно понятый взгляд могли вызвать конфликт. Над сборищем уголовных элементов и просто желающих выпить и возвышалась она — Любочка. Не только в буквальном смысле — её рабочее место находилось на возвышении — эта хрупкая женщина обеспечивала порядок в кафе. Она не только наблюдала за внутренней жизнью заведения, но и зачастую вмешивалась в неё, иногда полностью меняя ход тех или иных событий.
— Мальчики, что за шум?! — её звонкий голос пресекал очередную свару. — Вы хотите, чтобы нас закрыли?
Эти магические слова прекращали любую ссору. Во всяком случае, переносили её на улицу. Время от времени в «Чайку» наведывался участковый. Тогда Любочка препровождала его в подсобку и быстренько накрывала на стол.
— Что, хозяйка, опять вчера, говорят, драка была? — он притворно строго хмурил брови и поправлял фуражку. — Витрину вот разбили...
— Да что вы, Иван Иваныч! — Люба проворно наполняла рюмку коньяком, — водитель «Камаза» разворачивался и трубами окно зацепил.
Через полчаса участковый с довольным лицом удалялся восвояси, а заждавшиеся посетители цедили ему вслед:
— У-у, ментовская рожа...
С Любой никто не спорил — она пользовалась непререкаемым авторитетом. Да и не принято конфликтовать с женщиной в преступном мире — мол, что с неё взять? Все знали, что она чуть-чуть недоливает, но великодушно прощали: «Надо же бабе маленько заработать…»
О её личной жизни знали немногие: была замужем, но недолго, затем встречалась с каким-то «химиком». Почти все говорили ей незатейливые комплименты, но преступившим незримый барьер Люба давала решительный отпор.
Эдик продолжал рассказ:
— Подошёл я к крану, нагнулся над раковиной и, попив воды, спросил: «Любочка, может, у тебя пара бутылочек пива куда-то закатилась?» А она ответила: «Вот вы, мальчики, мне как раз и нужны», достала из-под прилавка две бутылки пива и, открыв их, придвинула к нам. Говорит: «Слышала, что вы вроде художники?» Я говорю: «Как это — вроде? Мало того, что дипломированные, так ещё и талантливые», я отхлебнул пива и расхорохорился.
— И тут Репу понесло, — вмешался в рассказ Дима. — «Если б не художники, то мир превратился бы в заурядный конвейер и ...» Но Люба не позволила ему дать полную оценку роли изобразительного искусства в мировой истории.
— Ребята, — взмолился я, — можно короче? А то сейчас вы начнёте рассказывать о необходимости мелиорации земель Восточного Казахстана.
— Кстати, один мой знакомый казах говорил, что... — Эдика всё-таки настиг приступ словесного недержания. Как часто нам сообщают сведения, без которых мы бы прекрасно обошлись?
— Панно она керамическое хочет себе в ванную, — улыбнувшись скептической улыбкой посвящённого, наконец-то резюмировал повествование Дима.
Как живут наши простые торговцы пивом, мы смогли убедиться в Любиной квартире. Стенка из орехового дерева во всю длину комнаты, набор мягкой мебели, музыкальный центр вкупе с огромным телевизором, а главное — стеклянный столик на колёсах со всевозможными напитками: вот полный комплект утилитарного совкового процветания. Меня поразило полное отсутствие книг в квартире.
— Женщина должна быть глупой, красивой и чистоплотной, — прочёл мои мысли Эдик.
В доме действительно были чистота и порядок.
Не мудрствуя лукаво, мы решили на панно изобразить морскую фауну. Сделав замеры, зашептались о цене.
— Давай заломим конкретно, — у Репы заблестели глаза, — пассажирка-то наша — «запыжованная».
— Да, пожалуй, — согласился Дима, обводя взглядом обстановку в квартире.
— Подмастерья, вы не правы. Одинокая женщина не располагает такими средствами, пошутил я и назвал вполне умеренную сумму.
Недовольный ропот друзей прервал голос хозяйки.
— Мальчики, идите-ка сюда.
На кухне нас ожидал накрытый стол с двумя бутылками водки посредине.
По количеству выпитого Любочка нам не уступала. Эдик добросовестно выполнял свои обязанности едока — он жил один и редко баловал свой желудок домашней пищей. Дима копался в пластинках, тщетно пытаясь найти что-либо из рока.
— Ну, и сколько с меня за работу? — поинтересовалась Люба.
Я назвал сумму. Прищурив глаза, она что-то посчитала в уме.
— Это получается за один квадратный метр... Я думала, будет дороже.
Эдик вздохнул и наполнил рюмки.
— Как тебе удаётся так быстро в уме посчитать? — удивился Дима.
— А-а, ерунда, — Люба отщипнула виноградинку и кинула её в рот. — Когда у соседей дочка не может решить задачку, они приходят ко мне. Из трубы А в трубу В за час вылилось столько-то воды. Спрашивается: сколько воды выльется... А зачем мне эта вода? — она была в восхищении от своей идеи. — Зачем мне вода? Я всё перевожу в денежку! Один гражданин одолжил другому гражданину столько-то денег, на такое-то время, с такими-то процентами, — так, наверное, ликовал Архимед, получив по башке яблоком. — Четыре минуты, и задача готова, — Любочка смотрела на нас глазами триумфатора.
Мы выпили за Любины математические способности. На столе появились ещё две бутылки водки. Дима посмотрел на них мутно и испуганно. Мы по очереди танцевали с хозяйкой медленный танец. Я пытался себя поставить на её место: вот если бы меня так приглашали три женщины, что бы я сделал? Остатками ума предположил, что выбрал бы одну из них. Скорее всего, Люба так и поступила.
Ветер колыхал полупрозрачные незнакомые шторы, взлетавшие вверх и опадающие обратно. Розовый свет ровно и уверенно проникал сквозь открытые окна. На потолке — люстра, которую я видел впервые. Говорят, будущее начинается с пробуждения. Я совершенно не представлял, каким оно будет у меня сегодня. Я оглянулся по сторонам, пытаясь что-либо вспомнить. Чужая спальня, чужие запахи. Где я? Мой взгляд метался по комнате, скользя по незнакомым предметам, и не находил их привычного расположения. Чертовски болела голова... Почему я без одежды? На моих джинсах, лежащих на стуле, белела записка:
«Доброе утро. Пиво в холодильнике. Ключи отдай в одиннадцатую квартиру. Люба».
Я испытал приступ лёгкого недоумения.
— Ну, как? — в вопросе Эдика звучали меркантильные нотки.
— Не помню, — отмахнулся я.
Впрочем, это было сущей правдой.
В жутковатой глубине кобальта порхали прозрачные медузы, меж косых нитей водорослей, устремившихся к поверхности, резвились диковинные разноцветные рыбки, на камнях величаво застыла лиловая морская звезда. Панно, ещё горячее после обжига, распростерлось на полу мастерской. Остывая, глазурь чуть потрескивала, и казалось, что это гладкие морские камешки шуршали от набежавшей волны.
— Ой! — Люба отдёрнула руку от раскалённой глины. — Красиво, — резюмировала она нашу работу. — А где твои друзья?
Я неуверенно пожал плечами.
— Бог его знает, где их носит, — работа сделана, можно и отдохнуть.
Люба неторопливо ходила по мастерской, рассматривая замершие скульптуры, напольные вазы, незатейливые горшки.
— Интересно тут у тебя, — она подошла вплотную и нервно потеребила пуговицу на моей рубашке. — Ты почему больше не пришёл ко мне? — её серые глаза многообещающе искрились.
Я смахнул со стола какие-то журналы и усадил на него Любу. Лицо её тут же зарделось счастливой улыбкой взаимопонимания — биологические процессы в нашем теле всегда опережают нравственные. Рука моя скользила по шёлковой кофточке, затем нашла Любину ногу и… уже ничто не могло остановить нас. Всё-таки стол — эргономично правильно разработанная мебель, особенно его высота.
Во мне ещё теплилось ощущение радости и нежности, но в мысли уже проникали события и вещи, не связанные с гостьей: шум за окном, газета на столе, почесывание кота, — и, надо отдать ей должное, Люба это почувствовала.
— Приходи сегодня вечером, — она помахала мне рукой, — только не пей так много.
В постели Люба виртуозна и изобретательна: это хорошо налаженная природой и отрегулированная богатым личным опытом сексуальная машина. Отдавалась она, непоколебимо преданная этому занятию. В её скромном лингвистическом арсенале не было слова «хватит». Мужчины! Будьте осторожны в своих желаниях — они, как правило, сбываются. Измождённый и расплющенный, я лежал на кровати. В теле моём отсутствовали любые побуждения, даже мысли обходили стороной. Становилось пусто и скучно: куда девалась недавняя радость и умилении? Люба смотрела в потолок плавающим взглядом — очевидно, она была довольна. В мою протянутую руку хозяйка вставила рюмку коньяку, и я выпил её. Мир обрёл кое-какие очертания и смысл. Закурив, я начал разглагольствовать о монополии одной женщины на свободу и физическое состояние одного мужчины — то есть, меня. Но Люба понимала намёк так, чтобы только насторожиться, но не настолько, чтобы понять его. Она перебирала мои слипшиеся в любовном поту волосы и, как ей, видимо, кажется, ласково шептала:
— Что ты ещё хочешь?
Как раз в то время я начинал писать, но скромные литературные потуги не зависели от отсутствия вдохновения. Банальная нехватка времени, которое я щедро раздаривал женщинам, друзьям, частым застольям, по моему глубокому убеждению, была единственной причиной, по которой я оставил изящную словесность без должного внимания. В эту вопиющую несправедливость я и посвятил Любу. На следующий день возле окна появился новый письменный стол, на котором сияла незначительной голубизной пачка бумаги.
— Твори, — глаза её сверкали от счастья, — бери отпуск и пиши. Я целый день на работе, и никто не будет тебе мешать.
Но лишь много лет спустя станет очевидным, что только когда тебе мешают, ты можешь написать нечто стоящее, ибо стерильность — антилитературна.
Необыкновенно трогательно Люба притворялась, что любит меня, хотя что может быть правдивей секса? Два тела танцуют, поют, обнимаются — это прекрасная симфония, нет нужды думать о реальности. Я не рассчитываю, что ханжи поймут меня, ибо понимаю их непонимание.
«А почему бы и нет? Попробую писать в покое и тишине», — подумал я тогда, и уже утром лакированная столешница приятно холодила руки. «Заменяет ли разврат любовь? — размышлял я перед чистым листом бумаги. — Несомненно, нет. Но что же побуждает нас ложиться в постель с едва приглянувшейся особью противоположного пола? Похоть? Распущенность? Инстинкт?» Я взял карандаш и, повертев его в руках, бросил на стол. Открыл холодильник и выпил рюмку водки. Затем, сев в кресло, продолжил свои размышления. Из песни слов не выкинешь, но можно выкинуть песню, то есть не заниматься сексом без любви. Такая нравственная позиция не каждому по зубам. Сознание моё, перегруженное столь пуританскими мыслями, вновь устремилось к холодильнику. Да, секс — это действо, на которое уходит очень мало времени, но создающее большие проблемы.
Звонок в дверь оправдал мои самые радужные предположения: это были мои друзья. Когда пришла с работы Люба, полемика наша достигла апогея.
— Когда секс потеряет своё значение, это будет великий день в твоей жизни, — Эдик жестикулируя ходил по комнате.
— Как гора с плеч, — посмеивался Дима.
— Все усилия здесь направлены на то, — я обвёл комнату рукой, — чтобы секс мне наскучил, — задетая бутылка упала на стол.
— Не помешаю? — тема явно заинтересовала хозяйку.
— Это мы о футболе, — Эдик наполнил рюмки.
— Понимаю, — Люба выглядела несколько озадаченной. Никогда я не видел у неё такого лица, — во всяком случае, из-за меня, — и мне это понравилось.
Уже неделю продолжалась моя творческая командировка в квартире у Любы. Всё шло своим чередом: днём с рюмкой в руке я ходил вокруг письменного стола, затем в монументальной позе садился в кресло, проникаясь нешуточными замыслами ... и засыпал до Любиного прихода. Алкоголь — серьёзная тема. Видимо, более обширная, чем литература. Во всяком случае, пьянство подготовило меня к критике — когда ты выпиваешь литр водки за ночь, то сокрушительные статьи местных хулителей словесности мало чем тебя могут напугать.
Ночью продолжался оголтелый секс, впрочем, я уже не особо разделял временные субстанции. В моём сомнамбулическом бытии вымысел становился реальным и дееспособным, а фантасмагорические, невероятные переживания — вполне закономерными по своей сути, но никоим образом не желавшими селиться на бумаге. Вдруг нашедшее облегчение привело меня на балкон, и я ясно ощутил, что хочу лишь одного — шагнуть вниз с высоты восьмого этажа. Движимые логикой запутавшегося человека, мы зачастую меняем наши планы и маршруты, а порой и попутчиков. Семидневный груз пороков тянул меня к земле, и не было даже времени спуститься на лифте. Запой. Из него тоже можно что-то извлечь. Севшая на перила балкона синичка стряхнула с меня оцепенение, и я бросился к двери.
Редактор Полина Шарафутдинова