В 2018 году, когда я получил заветные корочки ветерана боевых действий, то сразу начал изучать положенные мне льготы. Собственно говоря, я в 29 лет стал пенсионером, в некотором смысле этого слова.

Тут я узнал, что в некой сети магазинов существует скидка 10% для льготников. Дело было в отпуске, да и все равно в магазин надо - проверю.

Набрав товаров, я стоя на кассе, встретил ты самую продавщицу из мема "ГААААЛЯ! У НАС ОТМЕНА!!1" - фиолетовые волосы, скучный взгляд и ловкость рук "пикающего" считывателя этикеток.

- Здравствуйте, у меня такой вопрос. Я - ветеран боевых действий, по логике должен подходить под скидку в данном магазине.

- что?.. - повисла пауза

Я повторил вопрос. Ее глаза начали выходить из густо накрашенных орбит

- Ветеран?!.. Ты же молодой?..

- спасибо конечно, но да.

"мммм, комплимент от кассира" - пронеслось в голове

- Великая Отечественная?! - поток информации слов "ветеран", "скидка" выдавил из нее лишь данную версию.

- эм... - завис я на секунду - нет.

- ну а че тогда, какие скидки!? Какой ветеран? - стало понятно, что дамочка не отстреливает суть вопроса в корне, да и очередь собралась. Мне уже было крайне неловко за всю ситуацию.

- Ладно, давайте так, проехали. - полез я за бумажником.

- Нет уж!!!! ГАЛЯ!(условно, я не помню имя волшебницы отмен/принятий решений). Подошёл босс магазина, которому кассир начала объяснять мою "аферу"..

"Галя" закатила глаза и сказала следующее:

- Хоспаде, Нина! Военный бывший, на Кавказе поди был. Или где там, в Африке сейчас.

- А-а-а...Военный! - улыбнулась Нина. - что же сразу не сказал?...

Выйдя на улицу, в голове у меня пронеслось пара мыслей. Ни на Кавказе, ни уж тем более в Африке я не был, хоть и пустыню посмотрел. Но за ситуацию мне почему-то неловко стало. За всю.

Глупо как-то.

Свои корочки я больше в магазинах не доставал, разве что только в соответствующих госучреждениях - но это уже другая история.

Сейчас мои корочки дома, на полочке личной "воинской памяти". Горжусь, но пользоваться необходимости нет. Да и желания.

1-е июля - неофициальный день ветеранов боевых действий. Внутренняя дата рукопожатий живым и памяти ушедшим.

Вздохнуть, вспомнить - и дальше жить, каждый по-своему.

Всех причастных - с днём!

Всем действующим - удачи, братцы. Ждём домой живыми!

Интервью с героем ВОВ старшиной Николаем Дмитриевичем Селютиным о русско-японской и Великой Отечественной

О том, как пережил оккупацию Ставрополья, как попал на войну с Японией и многом другом ветеран ВОВ, 95-летний старшина стрелковой роты Николай Дмитриевич Селютин рассказал главному редактору «Время МСК» Екатерине Карачевой.

Перед Великой Отечественной войной

-- Родился я 15 декабря 1926 года в селе Красногвардейское Ставропольского края. У родителей нас было двое, кроме меня, еще старшая сестра. В мирное время, до войны, мы с сестрой ходили в школу, на речку, помогали матери на огороде, за скотиной присматривали.

В 1937-м в наш дома пришло несчастье, моего отца объявили «врагом народа». Отец был коммунистом, он вступил в партию в 1924 году, когда Ленин умер. Тогда был призыв – вступать в партию, вступил, был на хорошем счету, он был очень ответственный. В сентябре 37-го милиции дали список людей, которых надо было арестовать, мой отец тоже оказался в этом списке. Милиционер, который должен был арестовать отца, хорошо его знал, как и остальных из этого списка, арестовывать отказался и застрелился. Тогда за отцом приехали сотрудники НКВД, это было ночью. Дома провели обыск, ничего не нашли, отца забрали. Его тогда судил не народный суд, а так называемая «тройка», в которую входили начальник областного управления НКВД, секретарь обкома ВКП(б) и прокурор. Вот эти три человека и решали тогда судьбы людей.

Моего отца приговорили к 10 годам. Его отправили в лагерь села Каргополь Архангельской области (лесозаготовительный исправительно-трудовой лагерь Каргопольлаг – Ред.), там он валил лес. Мать ездила к нему туда в 38-м с еще одной женщиной, у нее тоже муж сидел. Напекли они обе пирогов, еще еды кое-какой взяли и поехали. Мама рассказывала, что все осужденные были худые, плакала, когда вспоминала. А в 39-м отец неожиданно вернулся домой, как мы все радовались, что он живой и невредимый.

Отец нам рассказал, что в лагерь приезжал член политбюро ЦК КПСС Шверник и всех сидельцев вызывал по одному в кабинет. Спрашивает отца: «За что сидишь?» Отец отвечает: «Не знаю». «А что на суде было?» «Сказали, что я – враг народа. А я – не враг». Шверник ему велел собираться. Отец быстро взял свои пожитки, ему деньги на дорогу выдали, документы об освобождении и отправили домой. Когда отец вернулся, его восстановили в партии, он устроился работать в колхоз. Так было хорошо, что все дома.

В 39-м мы, мальчишки и девчонки, внимательно слушали по радио (оно было не у всех, а у нас в доме было) новости о войне на Халхин-Голе (Советско-японский пограничный конфликт с 11 мая по 16 сентября 1939 г. – Ред.). Когда началась война с финнами (Советской-финляндская война с 30 ноября 1939 г. по 13 марта 1940 г. – Ред.), мы не пропускали ни одного слова. Была такая гордость, что наша Красная Армия – побеждает врага. Мы всегда считали, что наша армия – самая сильная и непобедимая. Поэтому мы с ребятами часто играли в войну, нашими героями были бойцы нашей армии. Взрослые нам все время говорили: «Не играйте в войну, накличете»…

Война

В 1941-м я закончил семь классов. Утро, 22 июня 41-го, было самое обычное. Я этот день до сих пор хорошо помню. Мы проснулись. Была ясная, теплая погода. Мы с мальчишками, как всегда, в 12 часов дня собирались на речку купаться. И вдруг по радио началось выступление министра иностранных дел Советского Союза, тогда наркомы были, Молотова Вячеслава Михайловича (народный комиссар иностранных дел СССР – Ред.). Он сказал, что на нашу страну напала фашистская Германия, началась война. Это известие сразу же разлетелось по всему селу. Все заволновались, начались крики, женщины заплакали… На нашем спиртзаводе все село собралось, много говорили о том, что быстро разобьем этих фашистских гадов, все мужчины вернутся домой… Тогда никто не мог и подумать, что эта война затянется на долгих четыре года – 1418 страшных дней, погибнут миллионы ни в чем не повинных людей…

На следующий день, 23 июня, начался призыв, почти всех мужчин из села забрали. На войну ушли два моих дяди, оба погибли. Отца моего не взяли, ему тогда уже было за пятьдесят. Его чуть позже мобилизовали на военный завод, который эвакуировали в город Чапаевск Куйбышевской области (ныне Самарская область – Ред.), потому что был большим специалистом, выполнял слесарные работы на токарных станках. Там до конца войны и проработал на благо фронта и на Победу.

Мы каждый день буквально глотали слова диктора из репродуктора, ни одну сводку Совинформбюро не пропускали, слушали о ситуации на фронте. Все были удивлены, как так – наша самая сильная армия отступает, а немцы уже под Москвой… Мы, мальчишки, нам было по 14-15 лет, ходили в военкомат, просились на фронт, но нас не брали, говорили, что время еще не пришло. Когда в декабре 41-го наши войска перешли в наступление под Москвой, нашей радости не было предела, все обнимались, целовались. Знаете, это был такой подъем, вера в Красную Армию! Именно тогда мы и поняли, что бить фашиста можно, и мы – обязательно победим.

В 42-м немцы подступали к Ростову. Наши войска – отступали. Солдаты шли через наше село, были такие измученные, некоторые ранены, оборванные, голодные. Иногда они останавливались на ночевку, местные жители их кормили чем могли, в основном вареной картошкой, и они шли дальше на Кавказ. При отступлении солдаты подожгли единственное крупное предприятие у нас в селе – спиртзавод, чтобы немцам не достался.

Местные жители подсуетились, и пока завод горел, удалось немного спирта натаскать. Таскали ведрами, потом в бочонки или бутыли разливали и прятали. Наша семья натаскала 100 литров спирта. У нас в огороде кусты были, мы там яму вырыли и закопали его. Этот спирт нас позже сильно выручил.

Оккупация

2 августа 1942-го к нам в село вступили немцы. Появилась комендатура, полиция, различные устрашающие приказы. Рядом с нами была тогда Калмыцкая АССР, там калмыки жили. Когда немцы пришли, калмыки перешли на их сторону.

Нас, молодых людей, пытались вербовать в Германию. Мы прятались, убегали. Я, к примеру, прятался у отцовой сестры, она тоже жила в нашем селе, только далеко от нашего дома. Тех, кого поймали, отправили куда-то, не знаю куда, слух ходил, что вроде на работы в Германию…

Немцы узнали, что у нас в селе был спиртзавод, наверное, им кто-то донес. Они ходили по хатам и требовали им выдать спирт. К нам тоже приходили. Мама им сказала, что спирта нет, только полбутылки и отдала им. Так они всю хату обыскали, забрали полбутылки и ушли.

При немцах страшно жилось, страх был повсюду. Они постоянно искали тех, кто устраивал у них в тылу диверсии, то поджог, то колеса машинам проколют… И каждый раз немцы устраивали облавы, но, к счастью, так никого и не поймали, а мы радовались, что у нас в тылу партизаны работают.

В начале января 43-го немцы засуетились, стали собирать свои пожитки, бежать под напором нашей армии. Мы смотрели на них с презрением и ненавистью, к нам они ворвались такими бравыми, а бежали в страхе и панике, да еще и закутанные в какие-то одежды местных жителей. И когда наша армия немцев гнать стала, калмыки вместе с ними отступали, грабили нас, забирали курей, поросят, все, что могли с собой увезти.

Освобождение

22 января 1943-го части Красной Армии вступили к нам в село. Это была такая радость, словами не передать. Наши солдаты были такие измученные, уставшие, мы их чем сможем покормим, чаем из трав напоим, они сразу засыпали, на утро уходили, а вечером на ночлег приходили другие. И так продолжалось, пока немцев за Ростов не отогнали…

Время было тяжелое. Тогда же жрать нечего было, колхоз наш был разграблен, дворы – разграблены. На рынке за бутылку спирта тогда давали пуд муки. Так мы и пустили в ход спирт, который спрятали в огороде. Меняли его на муку, мать пирожков напечет, так и выживали.

Пришла весна, весь колхоз – стар и млад – пошли работать, надо было пахать землю, сеять, приводить все в порядок. Дожили до осени, убрали хлеб вручную, тогда косами косили, ни тракторов, ни комбайнов не было.

Призыв в армию

А в октябре 43-го меня и всех моих сверстников призвали в военкомат. Там нас два месяца учили как правильно обращаться с винтовкой, автоматом, противогаз одевать, бросать гранаты, чтобы в руках не взрывались, а такие случаи были. Учили нас и тактическому ведению боя, да многому учили. Еще мы искали дезертиров, которые прятались, и не хотели на войну идти, Родину свою защищать.

В январе 44-го нас отправили в Ставрополь. С Красногвардейского района нас было много, все ехали в одном вагоне. В Ставрополе мы пробыли семь дней, там сформировали воинский эшелон со всего Ставропольского края и повезли. Куда нас везут, мы не знали. Привезли нас в Сталинград.

Мы увидели, что весь город разрушен, ни одного целого дома не было, одни развалины. Мы когда уезжали из дома, матери каждому дали харчей в дорогу, сухарей побольше насушили, мы сначала своим питались. А в Сталинграде нас повели в столовую. Привели к каким-то дырам, оказалось – это подземные подвалы, в них столовая и была. Дали нам суп жидкий с крупой, кашу перловую, 200 гр хлеба и горячий чай. После обеда нас обратно стали выводить к эшелону. Мы выходить из этих дыр стали, а на выходе сотни ребятишек – мальчишек и девчонок – стоят и все хлеба просят. Голодные дети, понимаешь?

На это смотреть невозможно, как невозможно и забыть. Мы все бросились назад в столовую, собирали со стола все остатки еды, отдавали детям. А они, не жуя, просто проглатывали еду, страшно такое видеть. Знаешь, голодные дети, разрушенный Сталинград – все это в нас прям такую ненависть вызвало внутри, мы были готовы хоть прямо сейчас в бой идти и бить фашистов.

И нас повезли дальше, но не на Запад. Следующая остановка была в Чапаевске. Помнишь, я говорил, что мой отец на военный завод был мобилизован в этот город? Но я ему не мог никак сообщить, что буду проездом, я ведь не знал, так что мы не встретились. Командир сказал, чтобы мы в вагоне оставили ножи и вилки, и нас повели куда-то. Привели в небольшой лесок, там ящики со снарядами и минометами лежат. Мы их грузили целый день в большой состав. Ящик носили по двое, чтобы не уронить, мало ли что. Нас предупредили, что они незаряженные, но все равно осторожность соблюдали.

Дальше нас повезли в сторону Урала. В пути тоже были остановки. Однажды целый день грузили прессованное сено для лошадей на фронт. В Иркутске грузили оружие. Так добрались до Владивостока, а потом и до станции Бамбурово, это почти у восточной границы с Маньчжурией. Выгрузили нас из вагонов, построили и сказали разобрать в вагонах двухэтажные нары, на которых мы ехали. Снова построили и повели, дошли мы до небольшого военного поселка Одноречье, там размещался 3-й стрелковый полк 40-й стрелковой дивизии Дальневосточного фронта. Тут нам выдали военную форму, отправили в баню. Мы когда помылись, переоделись, друг друга не сразу узнали. В форме все одинаковые были. Месяц нас обучали, заодно задействовали в заготовке дров. А потом распределили по ротам, взводам, отделениям.

Служба на Дальнем Востоке

Я попал во 2-ю стрелковую роту, где из нас готовили разведчиков. Мы находились в шести километрах от границы с Манчжурией, и японские диверсанты нередко пересекали нашу государственную границу. Поэтому нас часто поднимали по тревоге в поиске японцев.

В мае 1944-го я принял присягу, стал солдатом. А в сентябре стали отбирать грамотных ребят, кто больше всего классов в школе окончил, для отправки в училище для младших командиров – сержантов. В их числе и я оказался, у меня было семь классов. В училище проучился полгода, был отличником учебы и мне присвоили звание – старшего сержанта, остальным дали сержантов. После учебки, в марте 45-го, меня направили в свою часть, где назначили помощником командира взвода. Война продолжалась, сколько мы ни просились на фронт, нас не пускали, велели учиться военному делу, совершенствоваться.

9 мая 1945-го война закончилась. В это время мы были на стрельбище. Прибегает посыльный, говорит, что всем срочно приказано вернуться в казармы. Мы прибежали. Весь полк построили и объявили, что закончилась война, Германия капитулировала, Победа. Ой, что тут началось… Мы все обнимались, радовались, конец войне. Перед нами выступили наши офицеры, а время уже было к обеду, и нам в обед преподнесли каждому по 100 грамм водки в честь такого великого праздника.

Служба продолжалась. В августе нас перевели еще ближе к китайской границе, почти два километра оставалось. Манчжурия тогда была оккупирована Японией, как и Корея. На границе мы рыли окопы, укрепляли сооружения.

Война с Японией

И вскоре нам объявили, что Советский Союз будет воевать с Японией. А 8 августа объявили, что в час ночи будем переходить границу. Каждому солдаты выдали винтовку или автомат, патроны, гранаты, штык-нож, сухпаек на три дня. Нельзя было разжигать костры, необходимо соблюдать полную маскировку и тишину. Сидим, ждем команды в ночь на 9 августа. И тут меня вызывает командир роты и говорит, что переводят в другую роту – минометную, командиром расчета 82-миллиметровых минометов. А нас в учебке учили минометному делу, я его знал. Приказ – есть приказ. В моем подчинении оказались четыре бойца.

В 12 ночи полетели наши самолеты, воздух прямо гудел, и нам дали приказ – перейти китайскую границу. Местность там болотистая. Мы впятером до самого рассвета шли через болото с минометом, патронами к нему – каждый нес свою часть ноши. Утром мы вступили на твердую землю, которая была занята японцами. Никаких выстрелов, тишина. Стоят какие-то строения, похожие на казармы. Туда разведку послали, казармы пустые оказались, японцы сбежали. Но мы там поживились: они склады с питанием оставили, так мы вязли консервы, галеты – типа печенья, все в противогазы и вещмешки разложили. И тут командиры нам говорят: «Кто взял консервы, выбросить немедленно». Оказалось, японцы собак держат, чтобы из них консервы готовить, а мы-то русские – собак не едим. Выложили консервы, только галеты забрали, устроили небольшой привал, подкрепились.

Там местность такая – одни сопки. Идешь по дороге, а справа и слева – высоты, сопками называют. Мы прошли немного по дороге, слышим – выстрелы. Оказалось, что часть наших солдат вперед ушли, их там японцы, засевшие в этих самых сопках, обстреляли. Мы на подмогу им поспешили, вступили в бой. Очень трудно биться, когда замаскированный на сопках вверху сидит враг, а мы снизу бьем его с открытой местности. Когда к нам на подмогу танки и бронетехника подошла, бой быстро закончился. Пару залпов, и японцы были разбиты. Мы стали дальше продвигаться.

Как оказалось, японцы были рассредоточены мелкими группами, и особенно они не сопротивлялись. Их называли камикадзе, смертниками по-нашему. Перед тем, как идти на войну, они дали присягу – совершить перед смертью подвиг. Как они действовали: окопаются возле дороги, замаскируются, притаятся, а ночью забросают наших солдат гранатами. Или наши солдаты вперед проходили, а они сзади выскакивали и резали их ножами. Мы, конечно, японцев поуничтожали. Так мы продолжали двигаться по территории Манчжурии.

Помню, брали мы один город. Форсируем реку, а японцы нас обстреливают. Но как только мы переправились на их сторону, по нам перестали стрелять. Видим, идет машина с белым флагом, офицер японский сказал нашему командованию, что они капитулируют. Мы тоже прекратили огонь. От них приняли капитуляцию. Вдруг выезжает бронепоезд и по нам началась стрельба, но наши бронебойщики их уничтожили. Вот это было страшно.

Наступление велось сразу с трех фронтов одновременно. Встретились все в Харбине. Сутки нам дали на отдых, привести себя в порядок. И вдруг нашу 25-ю армию разворачивают, говорят, что теперь будем двигаться на Северную Корею, освобождать от японцев. К тому времени к нам уже присоединился морской десант, переброшенный с Западного фронта, так что помощь пришла мощная. Мы быстро, в течение недели освободили Северную Корею. Взяли тогда около 5 тысяч пленных японских солдат.

Тогда мы не знали, что Сталин с Америкой договорился, что наша армия американцам будет помогать Корею освобождать от японских захватчиков. По условиях договора, американцы должны были занять Южную часть, а мы – Северную. А мы перешли, так называемую – 38-ю параллель, вошли в Сеул. Вместо американцев разгромили там большую группу японцев и приняли от них капитуляцию. И получилось, что, когда мы заняли 38-ю параллель – это целое ЧП, американцы начали возмущаться.

Всеми тремя фронтами командовал маршал Василевский (Александр Михайлович Василевский маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза – Ред.), а нашим первым Дальневосточным фронтом – Мерецков (Кирилл Афанасьевич Мерецков маршал Советского Союза, Герой Советского Союза – Ред.). Мерецкову доложили, что мы как бы нарушили соглашение с американцами, зайдя дальше в Корею. Он забеспокоился, заявил, что, если Сталин узнает, будет беда. О ЧП доложили Василевскому, он набрал Сталину, доложил о нарушении договоренности с американцами, попросил прощения. А Сталин ему говорит – чего забеспокоились, раз зашли, пусть побудут, пусть работают, раз союзники еще не подошли. И мы там простояли со 2 по 11 сентября 1945-го, пока туда американские войска не подошли, только тогда мы ушли с этой территории.

Холодная война

В городе Канко (ныне Хамхын – Ред.) были японские казармы, мы там все расчистили и расквартировались. Мою роту прикомандировали к контрразведке СМЕРШа. Интересная служба началась, мы ловили шпионов, они, как правило, отказывались давать показания. Потом нас перебросили в город Вонсан и поставили на охрану 38-й параллели со стороны СССР. Охраняли до 1948-го, потому что у корейцев тогда еще не было своей армии, она только формировалась. Когда их войска пришли нам на смену, мы ушли.

Япония, наш постоянный злейший враг, тогда капитулировала… Потому для меня и медаль «За победу над Японией» очень дорога.

Во время моей службы было много нарушений госграницы, особенно американцы этим отличались после 1946-го, когда Черчилль объявил Холодную войну. Граница была закрыта и усилена. Хотя до этого американцы к нам часто прибегали, покушаем с ними, выпьем. Всех нарушителей с американской стороны передавали назад после проведения переговоров.

Один раз случай был, два американца пришли через границу с оружием, сказали, что их недавно призвали на военную службу, а они никогда русских не видели и очень хотели посмотреть и пообщаться. Их в штаб армии отправили. Они там месяц пробыли, а потом их через нашу границу назад возвращали, меня в группу включили. Делегации должны были встретиться на пограничном знаке. Прежде, чем идти, мы разведку выслали, вдруг какая-то провокация, например, стрельбу начнут. Когда зачитали акт о передаче этих американских солдат, мы их передали, откуда-то взялись американские солдаты человек 200, похоже, они сидели в засаде. Выскочили, начали своих обнимать, вверх кидать, понесли их в машины, уехали. Делегация американская предложила с нами сфотографироваться, у них в армии было много бывших русских эмигрантов, которые служили в Канаде, хорошо говорили по-русски, они служили в американской армии в качестве переводчиков. Но наш офицер отказал, и мы ушли.

А когда была Олимпиада-2014, мне в Ставрополе доверили быть знаменосцем, форму выдали, у меня лежит на память. Едем мы в автобусе, много было американцев, и один американец ко мне подходит и говорит, что узнал меня. Оказывается, он был во время той передачи двух американских солдат на 38-й параллели. Сказал, что времена изменились, а когда-то мы были союзниками, поговорили с ним немного, повспоминали...

К счастью, с теми, с кем я призывался и служил, все живы остались после японской войны. Когда нам объявили о демобилизации, это был уже 50-й год, семь лет я в армии прослужил. Сначала рядовой состав уволили, а сержантский оставили, мы еще полгода служили, обучали новобранцев 1928 и 1929 годов рождения. И потом мы уже уехали. 7 ноября я вернулся домой.

После войны

Погрузили нас в районе Владивостока в вагоны. Туда мы ехали в теплушках, а домой уже в настоящих вагонах хороших. Туда мы ехали больше 30 дней, а обратно за 15 добрались. Этой же дорогой ехали. Мы остановились в Сталинграде, и по сравнению с тем, что я видел в 43-м году, в 50-м – было все другое, было уже много восстановлено в городе. Это заслуга нашего народа, всей страной восстанавливали. На станции дома меня встретили мать и сестра. Привели они меня в квартиру, где жили, попозже отец пришел. Тут все заплакали, обнялись, ужас какой-то был, эмоции от этой встречи не могу передать словами. Мы сели за стол покушать, выпили по чарочке за мое возвращение, так я начал жить в Ново-Александровке, и с тех пор я уже больше 70 лет тут и живу.

Подходит Новый год – 51-й, нас же много демобилизовалось тогда, ходили мы с ребятами на танцы во Дворец культуры, который был в церкви, ее сломали позже. Я танцевать не умел, в армии – не учили этому ремеслу. Я с двумя ребятами пришел, а там три девушки стоят, подошли, поздоровались, пригласили на танец. Я хоть танцевать не умел, но пригласить-то надо. Молоденькая такая, симпатичная Оля, я сразу в нее влюбился. Проводил ее домой, договорились встретиться. Так мы до июня 51-го и провстречались. Я предложил пожениться. У нас родилось двое сыновей – Сережа и Александр, внуки и правнуки у нас. В 2006-м моя любима жена умерла…

Хочу сказать всем, кто будет читать мою историю: у вас у каждого есть дедушки, бабушки, они многое знают о том, что у нас проходило за последнее столетие. Они расскажут. Великая Отечественная война – это та самая тема, от которой нам нельзя уходить. Уже 77 лет Великой Победы над фашизмом. Надо все это помнить. Всегда помнить. Никак нельзя забывать.

Наши читатели не узнали бы историю героя войны Николая Дмитриевича Селютина, если бы не помощь Следственного комитета России в организации интервью.

Александр Кумкин: Присоединение Крыма к России – законно. Украина, безусловно, ущемляла. Я против ущемления русского языка

О том, как попал на фронт, приписав себе несколько лет, чтобы отомстить за смерть брата, как расчищал Балтийское море от немецких мин и многом другом – житель Севастополя (Крым, Россия), ветеран ВОВ, 94-летний капитан первого ранга Александр Николаевич Кумкин рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

-- Родился я 26 августа 1927 года в селе Пено, Пеновского района, Тверской области. Жили мы в своем доме на самом берегу реки Волги на улице Красная. Детей у родителей было пятеро: два старших брата, я – третий сын и еще две младших сестры.

Мой папа при царе служил в полиции, за что его в 1937 году арестовали и посадили. Из лагерей отец вернулся перед самой войной, отпустили. А когда 22 июня 1941-го фашисты напали на Советский Союз, отцу пришла повестка на фронт. Ему тогда 43 года было. Он, когда на фронт уходил, сказал мне: «Сын, береги себя, ты в ответе за мать и сестер. Не трусь. Не дезертируй». Отец мой в итоге прошел три войны: гражданскую, первую мировую и Великую Отечественную.

Мне на начало войны было 13 лет. Потом на фронт призвали самого старшего брата. Я его, когда провожал, это был конец сентября 1941-го, вдруг из леса на коне выскочил лейтенант и кричит нам: «Граждане, где здесь дорога на Берлин?» Мы ему рукой показали, и он в ту сторону поскакал. Интересный момент из памяти, я это очень хорошо помню. Мы тогда окопы рыли возле Волги рядом с мостом.

Над нами постоянно пролетали немецкие самолеты-разведчики, их называли «рама». Фокке-Вульф FW-189, он двух фюзеляжный, его сразу замечали, почему его и «рамой» называли. Если он появился, все, – дело дрянь, на следующий день бомбежка. Как-то вечером пришел эшелон с молодыми ребятами, сидели у костра, на гармошке играли, было весело. Пролетела над ними «рама». А утром мы просыпаемся, фашистские самолеты разбомбили весь железнодорожный состав, столько солдат погибло, ужас. Мы ходили собирали – руку, пальчики… складывали, чтобы всех похоронить в братской могиле. Вот так они погибли, даже до фронта не успели доехать.

Нас немцы вообще часто бомбили. Ночью спать трудно из-за постоянного шума от артиллерийских пушек. Мать все время говорила нам, что немцы далеко, не дойдут до нас, успокаивала так.

Когда наши солдаты отступали в июне-июле 41-го, на них было больно смотреть. Они были грустные, им было стыдно, что отступают, а позади себя оставляют мирные города, села, деревни с людьми, которым ничем не могут помочь, не могут взять с собой. По железке тогда шли эшелоны. На них пушки были деревянные. Мы, мальчишки, не сразу поняли, что это значит. Нам объяснили, что это был отвлекающий маневр для немцев, чтобы они бомбили эти «картонные» эшелоны, а настоящие пушки шли другими путями на фронт. Тогда я первый раз фрица пленного увидел, его на машине привезли, на допрос видимо. Здоровый такой, на сапогах подковы, наши жители в этого фрица камни бросали.

По громкоговорителю мы постоянно слушали как на фронте обстоят дела, о кровопролитных боях, наступлениях немцев, отступлениях наших солдат. Ни одно слово не пропускали. А в школе нас учили, как одевать противогазы и клеить бумагу или газеты на окна крест-накрест.

Еще до войны, в 1939 году я познакомился с Лизой Чайкиной. В школе было построение, нам вручали пионерский галстук, зажим и значок. Лиза Чайкина лично меня приняла в пионеры, а потом она с нами всеми мороженое кругленькое кушала. С первых дней войны Лиза возглавляла подпольную молодежную организацию, участвовала в создании партизанского отряда и вылазках. Фашисты схватили ее 22 ноября 1941-го, пытали, но она не выдала информацию, а на следующий день ее расстреляли. Ей дали Героя Советского Союза посмертно. Я очень горжусь, что был знаком с ней.

Немцы стали бомбить чаще, и нам сказали эвакуироваться. Каждому выдали паек в дорогу. Все четко было организовано по распоряжению министра транспорта Лазаря Моисеевича Когановича. Товарный поезд подошел, мы все расположились и поехали. Нам сказали, что едем в Саратов. По пути нас немцы бомбили, сбрасывали еще и листовки с рисунком – фриц с губной гармошкой и написано: «От Воронежа дойдем с бомбежкой, до Саратова дойдем с гармошкой». Это пропаганда у них такая была, чтобы мы сдавались, не ходили на фронт громить их. Я долго эту листовку хранил, она где-то на фронте потерялась.

Приехали мы на станцию Плес Саратовской области. За нами пришла машина и отвезла в совхоз Рейнсфельд (с 1952-го Залесье). Во время учебного года я учился в школе, а летом работал на МТС (машинотракторная станция). На повозке с лошадьми подвозил в поле бензин. На весь день мне выдавали паек с собой. Я утром уезжал, приезжал вечером. Жили мы в поле, там было жилье и кухня, где нас кормили. В полях работали одни женщины. Все на их плечах лежало, вся работа, они и на тракторах работали, и урожай вручную убирали, зерно сеяли. Помню, как они плакали, когда похоронки получали. Жуткая картина.

В мае 1942-го мы проводили на фронт моего второго брата Николая, и я остался за старшего в семье. Мама тоже в колхозе работала. К нам в совхоз привозили огромное количество раненых из-под Сталинграда (Сталинградская битва с 17 июля 1942 года по 2 февраля 1943 года). Распределяли по всем домам, к нам тоже десять человек поселили. Солдаты были такие напуганные, изможденные, на лице постоянная маска страха. Они не понимали, что уже не в Сталинграде, и все время пытались спрятаться.

Зато, когда солдаты шли на поправку, ходили в клуб на танцы. А мы, мальчишки, наблюдали за взрослыми. Один из солдат как-то сказал, что их товарищ «влип», влюбился по-современному, значит. Интересно было наблюдать и слушать. А когда выздоровевших допускали к выполнению тренировок, они прыгали с парашютом, занимались строевой и боевой подготовкой, мы тоже за ними подсматривали.

В январе 1944-го матери пришла похоронка на Николая. Он был танкистом, ранений полно было, сгорел в танке. Погиб 20 января в боях за освобождение блокадного Ленинграда. В похоронке было написано, что брат погиб «смертью храбрых». Мой брат геройский был человек. Мать так рыдала… Смотреть было больно. Не знал, что делать, как успокоить… В похоронке было написано, где он похоронен: поселок Ропша, Ленинградская область. Я уже потом искал, но не нашел. Только мой сын нашел, что брат Николай Николаевич Кумкин похоронен в Псковской области. Тогда в архиве напутали все. Вот хочу добиться, чтобы исправили, надо, чтобы правильно было написано.

Из эвакуации мы вернулись в родной поселок. Наш дом немцы разбомбили. Я сразу в военкомат пошел, на фронт проситься, мстить за брата. Тогда закон был такой: до войны в армию призывали в 20 лет, а в годы войны – с 18-ти. А мне-то шестнадцать тогда было. Мне в военкомате говорят, иди отдыхай. А я взял и сбежал в Ленинград, туда, где мой брат служил. Его товарищи меня приняли, дали вещмешок, еды положили, и билет обратный на поезд вручили. Сказали ехать домой, потому как такому пацану не положено на фронт. Уж как я их уговаривал. Говорил, что буду сыном полка, буду служить, выполнять задания какие скажут. Лишь бы на фронт. В общем, добавил я себе несколько лет, чтобы на фронт пойти.

Помню, идем по Невскому, везде надписи «Бомбоубежище», «Осторожно», «Бомбежка», прожектора везде стоят. Нас посадили на корабль, и ночью в Кронштадт повезли. А там Петровские казармы, Петровский парк, Петр I стоит с саблей в камуфляже, все замаскировано было на время войны. Петровские казармы огромные. Нас спать положили, а над моей кроватью висел агитационный плакат с портретом Кутузова: «Не тот истинно храбр, кто по произволу своему мечется в опасности, а тот, кто повинуется». Я на всю жизнь запомнил, что дисциплина – это главное. На войне всякое бывало, некоторые прямо с поля боя убегали, а кто прятался от призыва, потому что страшно было на фронт идти.

На следующий день нам, курсантам, выдали форму, тельняшки. И всех вызывали к командиру. Меня он спрашивал, куда хочу идти на фронт. Предлагал снайпером, у меня глаз хороший был, писарем – почерк им мой каллиграфический понравился, я – отказался. Командир спрашивает: «На корабль пойдешь»? Я сразу же согласился. Моя специальность – штурманский электрик. Это на самой глубине корабля, а на верху – компас, оборудование и прочее.

Помню, как однажды ночью нас подняли по тревоге. Мы бежали, нам дали ящики с патронами, мы должны были их до окопов морякам относить и передавать. Стреляли. Это был мой первый бой, боевое крещение, еще до учебки.

А потом нас в учебный отряд в Ораниенбаум (сейчас город Ломоносов, Ленинградская область) отправили. Учебку я закончил 27 ноября 1944-го. Распределили меня на Балтийский флот в Таллин на корабль стотонник. Это небольшой корабль. Мы мины тралили. Мины бывают глубинные, якорные, плавающие, магнитные. Мы на этом стотоннике искали их. Если нельзя было на корабле близко подойти к мине, мы садились в шлюпку, вешали на ее «рога» гранату и взрывали. А Балтика была полна мин, как галушек в супе, не успел увернуться – взорвался. Все было забито в фарватере. Именно мы шли первыми по минному полю, расчищали дорогу остальным.

В Пилау у меня было дежурство на камбузе (кухня, где готовят пищу). Поехали мы с сержантом на немецкие склады – фрицы при отступлении их оставили вместе с продуктами. А когда вернулись… Мои товарищи на корабле, человек 50, пошли тралить мины – прогремел взрыв, и нет никого, только чайки летают. Все мои товарищи погибли вместе с кораблем. Подорвались на донной мине. Эта мина весом больше тонны, она ложится на дно. Если ее подрезать траллом, она выскочит. А если корабль глубоко, можно подорваться. У этой мины два датчика, она на магнит не срабатывает, а работает на шумы. Кратность датчиков была до 19 кораблей. То есть прошли 18 кораблей, мина не сработала, а девятнадцатый идет, она и взрывается.

Кстати, когда нас в Пилау перебросили, там еще немцы были. По одному ходить нельзя было. Если бы меня фашисты поймали – расстреляли бы. У меня же на руке татуировка в виде якоря, так что меня бы сразу определили как матроса, и пустили бы в расход. Немцы матросов сильно боялись.

Победу встретил в Риге. Нам специально патроны выдали, чтобы вверх стрелять. Когда мы в Риге стояли, отдыхали недалеко от берега, вдруг прозвучал выстрел, один наш моряк упал тут же. Сразу объявили тревогу, в шлюпки и на берег. Это уже после Победы было, а стреляли «лесные братья». А когда снова в Таллине были, так «лесные братья» нашего врача повесили. После войны тоже было страшное время.

Я служил на кораблях, которые и после войны воевали. Мы после войны столько мин уничтожили. Это уже было послевоенное траление. И после войны на минах очень много гибло моряков. В итоге мы еще шесть лет разминированием занимались. Мне даже медаль за «За боевые заслуги» за это дали в ноябре 1954 года.

После окончания Военно-политической академии им. Ленина, с 1966 года, я стал преподавать в институте в Севастополе. У меня по образованию есть труды, я думал, как учить нынешнее поколение студентов. После развала СССР, Крым оказался частью Украины. А там мне приказали читать лекции по философии только на украинской мове. Я, конечно, и на мове могу, но зачем… В итоге на кафедре я ввел свою систему обучения, невзирая на Киев, – это было, когда Крым еще входил в состав Украины.

Сначала они меня не пригласили на ученый совет. Стали разбирать мое поведение на ученом совете без меня, что я не хочу на мове преподавать. Я всегда спрашивал студентов, на каком языке они хотят слушать мои лекции. И они всегда просили только на русском, я и читал. Я должен сказать, что у меня на кафедре был советский порядок. В итоге мне пришлось ненадолго уйти из института.

После референдума 2014-го все встало на свои места. Присоединение Крыма к России – законно. Украина, безусловно, ущемляла. Я против ущемления русского языка. И менять свои принципы не намерен.
__________________________________________________________________________________________________

Дорогие читатели, если у Вас есть родные, знакомые, родные знакомых, прошедшие Великую Отечественную войну, пережившие блокаду Ленинграда, которые еще среди нас. Они каждый день уходят. Присылайте в редакцию «Время МСК» контакты, помогите записать как можно больше их историй.

Иван Чупрынов: ну как так-то, я такой путь прошел, и штурм Берлина без меня… – раненый сбежал из госпиталя прямо в одном белье госпитальном

О том, как добровольцем ушел на фронт, воевал в пекле Сталинграда, сбежал из госпиталя проситься на штурм Берлина. О встрече с власовцами в мирной жизни и многом другом – 97-летний ветеран ВОВ Иван Дмитриевич Чупрынов рассказал для федерального сетевого издания «Время МСК».

-- Родился я 1 мая 1924 года в рабочей семье в пограничном городке Джаркенте Алма-Атинской области (Казахстан). В 1941 году окончил 10 классов. Через день после выпускного, 22 июня, сообщили по радио, что началась война – гитлеровские войска напали на Советский Союз. Мне тогда было семнадцать. Как оказалось, для войны я был молод, брали только с 18 лет. Военкомат упорно не хотел давать повестку, и отправлять меня на фронт. Но я был настойчив и все же добился своего – меня записали в Красную Армию добровольцем.

Направили меня в военно-пехотное училище города Семипалатинска (ныне Семей, Казахстан – Ред.). Я там не доучился. Как-то ночью всех курсантов подняли по тревоге и отправили в Сталинград, и я оказался в морской пехоте. Сталинград – это ад, вокруг все горело. Горели и хваленые немецкие танки, и наши, конечно, тоже. И ни шагу назад – такая была задача.

В первую очередь принимай на автомат. Кончились патроны? У тебя есть кортик или финка. Нет? Есть приклад, есть гранаты. Все закончилось? Ничего нет? Грызи зубами землю, окапывайся, закрепляйся, но без приказа не отходи. Вот в чем соль была. В этом мы и победили. Умирай, но не отходи, оставайся на позиции.

И вот однажды налетела туча самолетов и засыпало всех, в том числе, и меня. Много нас тогда засыпало, рядом со мной человек 50 остались засыпаны землей в траншеях. Вылезти никакой возможности не было. Это – смерть. Кто-то кое-как вылез сам – беги и выручай товарищей. Вот эти люди, кто сам откопался, то один, то второй, то третий помогали нам, кто глубже оказался под завалами земли. Откопали, и таким образом я оказался на воле. Сижу, голова кружится, все болит, ничего не шевелится, не понятно, где я нахожусь.

И опять самолеты загудели. Смотрю – батюшки, опять летят, и их столько… Я подумал, что эти самолеты сейчас летят через Волгу в наши тылы, будут там бомбить. А потом посмотрел, первый самолет разворачивается, и еще раз это же место бомбит, где нас только что откопали.

Я побежал к воде. Знал, что между мной и водой примерно метров сто. А близко к воде был построен штаб нашей бригады – три наката бревен. Я забежал туда в эту землянку. Оказалось, что там не только сидеть, но и стоять места не было, все было уже занято моряками. И вдруг заскрипели бревна, на головы посыпалась земля. Я увидел, что в противоположном углу вылезла наружу бомба, такая огромная двухметровая длинная бомба, в эту землянку нашу упала и зашипела. Она стабилизаторами зацепилась за края бревен, остановилась и зашипела. Ну что, каждый из нас подумал: «Все… Братская могила». Я в тот момент маму вспомнил, когда документы подавал на фронт она мне сказала: «Сынок, там ведь не просто воюют, там убивают» ... Но бомба не взорвалась. Не знаю, почему она не взорвалась. Выбежали мы из-под завалов, ее саперы потом подорвали. Так мы все живы остались.

Бомбежки каждый день были, да не по одному разу. Как-то раз и меня зацепило – ранило в голову и шею. Направили меня в медсанбат, но до туда не доехал, потому что нас отправляли на катерах по воде, а их постоянно обстреливали немцы. Я в воду упал, уж не помню, кто меня спас. Помню, санинструктор пинцетом доставала из меня осколки и перевязывала.

После победы над немцами в Сталинградской битве, мою бригаду морской пехоты перебросили под Белгород на Курскую дугу. Там я попал в разведку 283-го гвардейского стрелкового полка 94-й гвардейской дивизии Украинского фронта.

Что интересно, я вместе со своим полком до Кишинева (Молдавия) дошел. И произошла ошибка, командование маме похоронку отправило, что я пал смертью храбрых, и был похоронен с почестями в братской могиле у деревни Самоедово Белгородской области. А следом второе извещение направили, что я без вести пропал. Такая вот оказия. Мама, бедная, плакала горько, пока мое письмо не получила. А уже после войны, спустя 30 лет – в 1975 году, я добился, чтобы меня исключили из списков погибших и пропавших без вести, так там все это время и числился.

Освободили мы Молдавию, и нашу дивизию направили в Варшаву (Польша) на сандомирский плацдарм.

В ноябре 1944-го меня ранило при бомбежке в правую ногу, переломаны кости были. В гипс закатали и оставили в госпитале в Бресте. Но к тому времени по всем границам наши уже переходили в другие страны. Ну как так-то, я такой путь прошел, и штурм Берлина без меня, не я буду осуществлять, а кто-то. Решил попроситься обратно на фронт и пошел к командованию, чтобы меня из госпиталя взяли в армию. Сбежал самовольно из госпиталя, прямо в одном белье госпитальном.

Тогда доформировывалась 855-го артиллерийского полка 311-я стрелковая дивизия, которая изначально формировалась вот здесь в Кирове. И я пришел к ним проситься: «Возьмите меня». Не помню, как фамилия командира была, звали Николай, а его заместитель – замполит Журавлев. Ну я так и эдак просился, командир все слушал и говорит: «Покажи свою ногу». А мы вдвоем из госпиталя проситься пришли, я с ногой, друг – с рукой. Посмотрел командир дивизии на меня, как я с ногой управляюсь и говорит: «Тебе еще четыре месяца лечиться надо. Ты не долечился. Ты не способен воевать», и отказал мне категорично. А моего друга взял, сказал старшине вести его в дивизию и прилично одеть. Я тогда даже сплясать хотел, но ничего не получилось. Так обидно. Смотрел на все это замполит Журавлев, встал со своего места и говорит: «Слушай, Николай, мы едем с формировки, у нас много необстрелянных, тяжело нам будет. А этот парнишка – морячок, он боевой, он выдержит. Видишь, как он держится и просится». «Ну только под твою ответственность», – сказал командир. Так меня и взяли на фронт обратно.

И надо же меньше, чем через 16 дней Одер форсировали, это уже апрель 1945 года был. А нам как дали, мы вернулись обратно. Я ведь из морской бригады. Подплывал к нашему берегу, рядом разорвался снаряд, старший лейтенант и сержант в лодке плыли, от взрыва она опрокинулась. Кричат: «Помогите!». Я прыгнул с другой лодки. Вытащил первого, второго и на берег положил. И еще через 16 дней в этой дивизии меня наградили орденом «Славы 3й степени» за двоих спасенных. Мы вперед дальше пошли наступать.

Штурмовали Берлин много раз. Он был сильно укреплен. Помню, бежали несколько человек нас в атаку, и под землей загудело. А я родился-то в Алма-Ате, там такое бывало – земля загудит, потрясется и остановится. И тут вдруг что-то такое же. Я думаю, как вдруг провалится, это все – народ весь тогда погибнет. Пули летят, самолеты летят. Пробежал я немного, а там спуск под землю, залит водой, и в воде плавают женщины с детьми, детей много было, лицами вверх и все мертвые. И я упал, ноги перестали идти, жалко детей, ну мужики между собой дерутся, воюют, чем дети то виноваты, зачем они погибают и страдают… Вспомнил, как мы освобождали город Кременчуг на Украине в 43-м. Там прихвостни немцев – полицаи, отбирали у матерей детей из роддомов и детской больницы, бросали их живыми в колодец… Мы, когда деток доставали, плакали все. И в тот раз, в Берлине, я увидел мертвых детей, ноги словно отказали…

2 мая взяли мы Берлин, я к тому времени уже был командиром отделения разведки. Всего я был четыре раза ранен на фронте, но остался жив, мне повезло. Скольких товарищей потерял… Когда объявили о Победе 9 мая 45-го, что было, все стреляли из всего оружия, кричали, улыбались, обнимались, танцевали, пели – радость была, разгромили мы фашистов, освободили Европу.

Демобилизовался после войны, вернулся домой. Окончил юридический институт, и меня направили в Кировскую область – служить Родине дальше. Я ведь власовцев на войне в плен брал. Воевал против власовцев, и опять судьба свела... Они жили и работали у нас на севере Кировской области в Кайском районе, отбывали срок за военные преступления. Они там убили детей – утопили их в реке, чтобы скрыть следы. А их трупы уплыли в Пермь, там их из воды и подняли. Стал я расследовать это трудное дело. Я тогда уже был старшим следователем прокуратуры.

Вызываю одного на допрос, а приходит – другой... чинили мне препятствия. Сложно расследование шло, но я всех выявил, к тому же в этой истории оказался замешан местный участковый, он тоже был арестован. Всех виновных в конечном итоге осудили. А все почему? Да потому, что я всегда старался ставить себя на место преступника. Если бы я был на его месте, как бы поступил, эта логика и аналитика мне очень помогала всегда.

Дослужился я до заместителя прокурора Ленинского района города Кирова, с этой должности в 1985 году ушел на пенсию. И все это время я не сижу без дела, я передаю свой опыт молодым следователям, рассказываю в школах о войне.

Не забывают Ивана Дмитриевича Чупрынова и сотрудники Следственного управления Следственного комитета России по Кировской области. Они навещают его и помогают, как и другим ветеранам Великой Отечественной войны.

Если бы не участие помощника руководителя управления по информационному взаимодействию с общественностью и СМИ, капитана юстиции Марии Меркуловой, наши читатели не узнали бы историю ветерана ВОВ Ивана Дмитриевича Чупрынова. Именно она договорилась о встрече с героем войны и сделала запись для нашего издания.

Дорогие читатели, если у Вас есть родные, знакомые, родные знакомых, прошедшие Великую Отечественную войну, пережившие блокаду Ленинграда, которые еще среди нас. Они каждый день уходят. Присылайте контакты, помогите записать как можно больше их историй.

Интервью с героем ВОВ генерал-майором медслужбы Тимерьяном Габдрахмановичем Абдуллиным

О том, как учили на снайпера, а воевал в пехоте, как после войны одновременно окончил два вуза, как изобретал вакцину от чумы и стал генерал-майором медицинской службы – 94-летний ветеран ВОВ Тимерьян Габдрахманович Абдуллин рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

Я родился 16 декабря 1926 года в деревне Туктагол, это в Башкирии. Я был последним ребенком в семье – девятым. Передо мной был брат Фазлы, старше меня на пять лет. Он был для меня примером, мощный и сильный человек был, хотел быть военным. Он постоянно меня тренировал. Мы с ним часто ходили в лес за ключевой водой, она вкуснее, чем колодезная. По дороге он меня инструктировал и показывал, как надо падать на случай атаки с воздуха, ползать по-пластунски, многому учил. И сказал, что я всегда должен иметь с собой воду и носовой платок, на случай биологической войны. Фазлы по призыву ушел в армию, а в июле 1941 год мы получили извещение, что он пропал без вести (плачет).

Когда началась война, у меня было 7 классов неполной средней школы, и первый курс медтехникума в Уфе. Когда 22 июня 1941-го объявили о том, что фашисты напали на Советский Союз, нам сказали, что в медтехникуме будет госпиталь для раненых, а учиться снова будем после войны. Я вернулся в свою родную деревню, работал в колхозе. В 15 лет меня направили на курсы бухгалтеров в Уфу, а после окончания назначили бухгалтером колхоза. В ноябре 1943 года с этой должности я и был призван в армию. Мне тогда 16 лет было, месяц до семнадцатилетия не дотянул. Получил повестку на фронт, собрался быстро и на призывной пункт.

-- Тимерьян Габдрахманович, на фронт быстро направили?

Не сразу. У меня было очень хорошее зрение, поэтому меня направили на шестимесячные курсы снайперов. Школа снайперов находилась в Чкаловской области (Оренбургская область – Ред.). Мы изучали все стрелковое оружие: простую винтовку, автоматы, пулеметы – колесные, санные, да все. Ну, и, конечно, снайперскую винтовку, у нее оптика нестандартная. Снайпер ведь должен стрелять без промаха, и эта оптика учитывает, какое может быть отклонение пули во время полета в зависимости от температуры воздуха, от ветра, с какой скоростью движется цель – бежит, идет пешком, а может, она вообще лежит. Это можно сказать целая наука.

У моего командира было 4 класса образования. Он пишет задание: температура такая-то, ветер такой-то, мотоциклист движется с такой-то скоростью – задача: какая поправка будет на прицеле. Я сразу даю ответ, причем, так я быстро решал любые его задачи. В итоге он на меня рапорт написал, что я его одурачиваю, что он вопрос не успевает задать, а у меня уже ответ готов, и есть у него сомнения на мой счет – что явно кто-то мне подсказывает. И пока я учился шесть месяцев в снайперской школе – по ночам, когда остальные курсанты спали, я драил полы в наказание за быстрое решение задач (смеется).

На фронт нас направили в мае 44-го, после окончания школы снайперов. Ехали мы туда больше месяца, долгая дорога была. В итоге попали на пополнение 51-й армии, которая Крым освобождала. Мы приехали на подмогу, а Крым уже занят нашими. И нас включили в состав 4-го Украинского фронта.

-- В снайперы зачислили?

В 1944-м наша армия проводила уже наступательные операции, оборона была редким случаем тогда. Снайперы во время наступлений оказались не нужны, и меня определили в пехоту. Так мы все, выпускники снайперской школы, стали пехотинцами. Каждому выдали военную амуницию: две гранаты, саперную лопатку, винтовку, флягу с литром воды и так далее. На Украине я получил боевое крещение, тогда я и понял – что такое фронт. Немцы отступают, мы их гнали тогда в гору в самую жару. Наших сколько полегло – раненые, убитые, без некоторых частей тела (плачет, долго молчит) … Это очень страшно.

Потом были битвы за Прибалтику. Надо было добить немцев, которые заняли Латвию, Литву, Эстонию, и, прежде всего, Ригу. Было несколько наступательных попыток, ничего у нас не получалось. Оказалось, что Рига ограждена шестью эшелонами обороны гитлеровских войск. Было принято решение, прекратить военные действия в городе. И нам поставили новую задачу – отрезать эти войска от Восточной Пруссии, чтобы они не могли помочь оборонять Берлин во время берлинской операции.

Нас перебросили за 200 километров. Все это расстояние мы преодолели пешком. На фронте войска не могут передвигаться по дорогам, открытой местности, засекут и сразу уничтожат. Поэтому двигались мы по лесам и болотам. Чуть более 200 км нам нужно было пройти за считанные дни. Это уже сентябрь 44-го был, ни одного дня без дождя. Тогда мне уже выдали противотанковое ружье, у него длина 108 см, а вес 16,5 кг. К нему в придачу – противотанковые бронебойные патроны два диска, каждый диск весит 4 кг. Мой рост 164 см, вес 50 кг (смеется). Ну и, конечно, вся амуниция солдата. А когда идет дождь, промокшая шинель весит килограмм 10, не меньше, ботинки хлюпают. Тяжело было идти. 20 часов шагаешь, 4 часа выделялось на еду и сон. И что получилось, из всего взвода к месту назначения я один ноги не стер и дошел пешком. Остальные мои однополчане хромали со стертыми ногами, пересаживались на обозы по ровной местности. Но надо было выполнять приказ, жалеть себя не было времени.

Во время наступления нас поддерживала авиация, артиллерия, мы вышли на берег Балтийского моря и обороняли его потому что была информация, что в любой момент может высадиться немецкий десант. Когда поняли, что десанта не будет, мы начали готовить наступление на немцев в Риге. Нас подняли в атаку, и с криками: «Ура! За Родину! За Сталина!» мы бежали вперед, немцы как увидели нас – побежали. Тут у нас стояла задача – захватить железную дорогу, по которой немцы получали военную технику и продовольствие. А там стояли «Тигры». Ночь, лежу, стреляю и вдруг рядом со мной разорвался снаряд. Осколок попал рядом с глазом, ничего не вижу, кровь хлещет, больно, контузило меня вдобавок – не слышу ничего. Меня быстро в медсанбат, оказали первую помощь, и отправили в прифронтовой госпиталь за 100 км от боев. В госпитале врач глаз посмотрел и сказал, что я счастливчик, осколок прошел в миллиметре от глазного яблока, застрял в черепе, его вытащили, и через 15 дней после ранения я снова в строю был на передовой со своими товарищами.

Победу встретил 9 мая 1945 года в Берлине. Нас всех собрали в 6 часов утра, и объявили о капитуляции Гитлера. После этого вручили каждому по открытке с визой КГБ, что ничего запрещенного в ней нет, многие ее домой отправили. А написано было: «Родина, мы победили!», я эту открытку храню до сих пор. Вот фронтовых фотографий у меня нет, тогда же фотоаппараты редкостью были. Войну я закончил в звании сержанта. Медали у меня есть «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», ордена «Красной Звезды» и Отечественной войны 2-й степени.

-- А как вы в медицину попали?

О, у меня была и есть очень интересная жизнь. После Победы над фашистами, нашу часть перераспределили в Свердловск (Екатеринбург – Ред.). Я там в звании сержанта занимал офицерскую должность в штабе. Поскольку у меня был опыт бухгалтера, меня определили в хозяйственный отдел, где я зарплаты офицерам считал, обмундирование, продовольственный паек. Я там год проработал, и умудрился параллельно закончить школу рабочей молодежи (ШРМ). Как-то вызывает меня командующий Уральского округа, и говорит, что мне надо учиться, раз я хочу в армии дальше служить. И предложил мне поехать в медицинскую академию в Ленинград.

Но чтобы поступить в нее, пришлось пройти несколько этапов, в том числе и отборочный.

-- А разве фронтовики после войны не вне конкурса поступали?

Фронтовиков, вытаскивавших с поля боя раненых солдат, было тысячи, и все они хотели стать дипломированными врачами. Всех принять в академию было невозможно, количество мест на курс ограничено, да и мест в общежитии тоже немного. Поэтому академия приняла решение, устроить экзамен в два этапа, а перед ним еще и отборочный. Первый этап проходил на местах, а войска были от Порт-Артура и до Германии. От каждого военного округа можно было послать всего несколько человек.

Отборочный экзамен был по 10 предметам. Я готовился ночи напролет. Умудрился сдать все на пятерки, и еще со мной от нашего округа один парень также сдал на пятерки отборочный. Вот мы с ним вдвоем и поехали в Ленинград в Военно-медицинскую Академию имени С.М. Кирова уже на вступительные экзамены. Там меня еще и зачислили в конкурсную комиссию, у меня хороший почерк был, так назначили писарем. Поступающих было 1500 человек, а мест всего 127. Сдавать нужно было всего четыре предмета, мне их тоже удалось сдать на пятерки, и попал я к начальнику курса фронтовому хирургу, полковнику Юшманову.

Академия для меня была очень большой школой. В медицинской академии я учился очно, и еще заочно поступил в институт иностранных языков.

-- Как это Вам удалось одновременно учиться в двух вузах?

На тот момент был приказ министра обороны, по которому офицерам запрещалось сразу учиться в двух вузах. Поскольку я в медицинской академии учился хорошо, получал повышенную сталинскую стипендию в тысячу рублей, при средней тогда зарплате 150 руб. Еще я был солистом нашего хореографического кружка при академии, участвовал потом в итоговом концерте художественной самодеятельности Ленинграда. Набрался я нахальства и пошел к начальнику академии. Объяснил ему, что английским языком уже более-менее владею, закончил до этого вечернюю школу при ленинградском пединституте, и хочу поступить на заочный факультет Военного института иностранных языков. Он посмотрел мои отметки, и в виде исключения под свою ответственность разрешил мне туда поступить.

В итоге за 6 лет учебы в двух вузах я сдал 56 экзаменов и все на пятерки. При этом, думаю, мне единственному из 200 студентов в инязе выдали диплом об окончании с отличием, большинство получили лишь справки о прохождении обучения.

После получения дипломов меня направили в Киров на работу в Научно-исследовательский институт микробиологического направления Минобороны СССР. Там я начал с должности переводчика научной библиотеки, эта библиотека получала 52 медицинских иностранных журнала. Перед нами стояла архиважная задача – готовиться к бактериальной войне, которую планировали американцы, чтобы уничтожить Советский Союз. Именно поэтому и был создан этот институт, где работали сильные военные работники, разрабатывали различные эффективные методы. У нас было все – новейшее оборудование, никакого ограничения финансирования. Мы проводили испытания разработок. У меня зарегистрировано 26 секретных разработок.

Работали с чумой. Кстати, на основе фрагментов исследования чумы мы получили штамм EV, который во всем мире теперь применяется для изобретения вакцин. Мы получили несколько комбинированных вакцин, испытывали их на необитаемом острове в Аральском море. Мы там работали в экспедициях по три месяца, очень много было решено вопросов. В том числе, был создан аэрогенный способ вакцинации от чумы в высушенном виде, его нужно разводить в воде, а затем распылить в воздухе – то есть стало возможным массово вакцинировать. Помните, прошлым летом в 2020 году в Монголии была вспышка чумы. Так именно наша разработка аэрогенной вакцинации помогла подавить ее за два дня.

К сожалению, в 1991 году распался Советский Союз, я тогда уже руководил институтом и был уже в звании генерал-майора медицинской службы, в моем подчинении было полторы тысячи профессионалов. Тогда институт сократили, я вышел в отставку. Сейчас я преподаю в медицинском институте города Кирова, руковожу кафедрой гистологии. Когда пять лет назад я отмечал свой 90-летний юбилей, одна студентка преподнесла мне подарок в виде стихов, которые заканчиваются словами: «Равных Вам в нашем вузе нет». Для меня эти слова очень дороги. Я храню это поздравление. Самый лучший подарок за мою работу – это отношение моих студентов, я с ними, как со своими детьми, общаюсь. И несмотря на свой возраст, и не очень уже четкую дикцию, студенты всегда слушают мой курс, чему я очень рад. И о войне им немного рассказываю.

Вообще я считаю, что сейчас в нашей стране развернута большая оппозиция против Путина. Много молодых людей, которые хотят создать не пойми что, я про Навального и его приспешников. Но вы посмотрите, что Навальный сделал с предприятием «Кировлес», в результате оно перестало существовать. А история с якобы его отравлением химическим веществом. Это же просто немыслимо – выпить отравленную боевым веществом воду и выжить, да это просто невозможно.

Я вообще очень сильно всем интересуюсь, новости смотрю и слушаю, так что в курсе всех происходящих событий в нашей стране, и как против нас ведут информационную войну другие страны Запада. Нельзя позволить никому переписывать историю своей страны. Это именно советский народ уничтожил нацизм и разгромил фашистов, освободив, кстати, не только СССР, но и Австрию, Польшу, Венгрию, Румынию, Германию и другие страны. Миллионы погибших. Эти зверства нельзя забывать. И Победа над фашизмом принадлежит именно советскому народу, а Россия является преемницей СССР, так что нечего тут сочинять.

Источник "Время МСК" - http://mskvremya.ru/article/2021/0662-vov-interview-veteran-...