Не могу не воспеть и свой скромный труд на благо Моревской индейководческой птицефабрики, что процветала в Ейском районе Краснодарского края.
Лето 1969 года, хутор Моревка. В старом заброшенном персиковом саду располагались маленькие дощатые домики для молоденьких индюшат, которым надо было ставить прививки. На этот несложный, но очень вонючий труд совхоз нанимал подростков. И в эту бригаду ещё надо было умудриться попасть, потому что смена стоила 4 рубля 80 копеек - большие тогда деньги! Меня, сугубо городскую девицу, в эту бригаду взяли по большому блату: я дружила с Наташкой, мать которой была в совхозе некоторым хуторским начальником, типа бригадиром.
К домикам надо было придти ранним утром, буквально затемно. Поэтому подъём был в три часа ночи. И мы сонной ватагой шли километра три, пересекая пустынное место, называемое по-местному, как щас помню, Падына. Возле домиков надо было вести себя тихо, чтобы не переполошить спящую птицу.
Сама работа предполагала недюжинное хладнокровие и сноровку. Нас, прививочников, было человек пятнадцать. Мы по три человека протискивались в тёмный домик и там наощупь хватали сонных индюшат за ноги. Правой хватаешь, а левой зажимаешь их лапки. В руке помещались конечности пяти-шести птенцов. Набрав такой трепыхающийся "букет", ты должен быстро ободрать пёрышки с ляжки для места прививки.
В это время стоящий у дверцы главный "прививочник" со стороны улицы ту дверцу придерживает, чтобы перепуганные индюшата не выскакивали на волю. И вот ты выпрыгиваешь из тёмного вонючего домика с подготовленными индюшатами в руке, держа их повыше. Они в это время, естественно, трепыхаются, верещат и с перепугу постреливают жидким говнецом.
Прививка же была проста до безобразия: в консервную банку налито лекарство, и оно зубной щёткой втирается в свободный от перьев участок на ножке. Всё делается в лихорадочном темпе. От говнеца никто не утирается - не до того. И таким макаром мы обходили все домики, выкидывая привитых индюшат в персиковые заросли навстречу рассвету.
В главные по банкам и зубным щёткам попадали тоже по блату. В нашем звене это была та самая Наташка, что упросила мать дать мне шанс хлебнуть птицеводческого счастья.
Хлебали мы это счастье десять дней без перерыва. Но это было всего по три часа по утрам. Потом мы, одуревшие от вони и индюшачьего писка, приходили домой, отмывались, и дети включались в другие сельские заботы. У хуторских было много обязанностей по хозяйству - это называлось "управляться". У нас же в семье не было ни живности, ни огорода (только переехали из Сибири), и я падала досыпать.
За тот доблестный труд мы заработали по 48 рублей, и это были мои самые первые деньги. И как же я была горда, расписываясь в ведомости! Среди хуторских друзей мой авторитет тогда сильно вырос: никто из них не верил, что я, городская фря, не сбегу из бригады после первого же дня. А я не сбежала, не схлюздила, и вместе со всеми трудолюбиво пересекла ту Падыну двадцать раз.
...Судьба моего первого заработка была печальна. Когда мы с мамой приехали в Ейск за покупками к школе и за моими на тот момент хотелками, маленький гаманок с трудовыми 48-ю рублями у меня был украден - тут же, на автовокзале. А хотелось мне нестерпимо белую водолазку, как у Андрея Миронова в "Бриллиантовой руке". Это был писк моды при полном отсутствии таковых водолазок в продаже. Но спекулянты продавали нечто подобное по 18 рублей из маде ин предприимчивой Армении. И мне было дано добро на эту жгучую мечту. Ну, что делать - не случилось...
На фотографии: то самое лето в хуторе Моревка и те самые девчонки, что разделили со мной радость первого самостоятельного труда. Скромный автор этих строк в центре компании (в пёстрой рубашке), Наташка - крайняя слева. Рядом со мной сидят Света Иванова и Валя Григорьева, а остальных уже не помню...
(Про жизнь моей семьи во время строительства Моревской птицефабрики и про хуторскую экзотику я писала здесь Моя вторая кража. Арбузное дело)
