Мое же мнение такое: хроноконфликты – вот бич современного человечества. Никто не знает, откуда они берутся – версий множество, разной степени достоверности и остроумия. Но зато все знают, чем они грозят каждому из нас лично. Вам, например, или мне.
Возьмем такой случай: вдруг выясняется, что ваша прабабушка не вышла замуж за вашего прадедушку, и вы, лично вы, их прямой генетический потомок, живущий здесь и сейчас, не имеете права на существование. Вы просто не родились… не могли родиться… Ну, не знаю, как это описать, но уверен, что вы меня поняли. Так случилось, например, с моим шефом, Давидом Мартиросяном. В тот раз хроноконфликт удалось устранить. Я просто смотался в прошлое, выяснил причину размолвки между Элен Гонсалес и Бенджамином Мартиросяном, и уладил дело. Свадьба состоялась, у Элен и Бена родились дети, а мой шеф, их правнук, продолжил жить, но уже, так сказать, на законных основаниях. Как его дети и внуки, кстати.
Вы спросите, что было бы, если бы хроноконфликт не был устранен? А я вам скажу – да ничего хорошего. Во всяком случае, для моего глубокоуважаемого шефа: Давид Мартиросян, как и все его кровные родственники, просто исчезли бы. Для нас их просто не рождалось бы, их как бы и не было никогда. Моим шефом стал бы кто-нибудь другой, тот же Тадеуш, например. Время очень пластично, подобные раны оно затягивает мгновенно и без следа. Был человек – нет человека, и на глобальном уровне это не сказывается никак. Даже если этот человек мировая знаменитость и совершил какое-нибудь эпохальное открытие. Что ж, вместо него открытие совершит кто-нибудь другой, раньше или позже, но совершит обязательно.
Так, во всяком случае, объяснил мне один псих из теоретиков, когда я сдуру сунулся к нему с вопросами.
- Мы все знаем о Ньютоне, - возбужденно блестя очками, разглагольствовал он, крепко держа меня за рукав. – Все мы изучали три закона Ньютона. Мы этот исторический факт прекрасно помним, он зафиксирован во всех учебниках, во всех справочниках. Но это сегодня. А что было вчера? В буквальном смысле вчера, сутки назад? Может, вчера не было никакого Ньютона, а был какой-нибудь Перкинс? А что будет завтра? Мы проснемся и будем твердо убеждены, что честь открытия трех законов принадлежит лорду Бэкону, а Ньютон всего лишь придворный интриган и скверный рифмоплет! И что все это означает?
- Что? – спросил я, и псих торжествующе рассмеялся.
- Только одно! Мы, люди, ни что иное, как инструмент самопознания Вселенной! А как личности, как индивидуумы, мы для нее не интересны. Помните, как в том анекдоте? «Господи, в чем смысл моей жизни? Для чего я жил?» - «Помнишь, ты как-то передал солонку соседу по столу?» - «Помню. Ну и что?» - «Ну и всё!»
Он держал крепко, но я вырвался и сбежал. Я подобных разговоров не люблю, у меня от них депрессия начинается. Одно я понял – все эти хроноабберации скорее правило, чем исключение. Они были, есть и будут. И остается только радоваться, что я родился после изобретения машины времени – теперь, если что не так, всегда есть возможность откорректировать мое личное прошлое с тем, чтобы я жил и радовался долгие годы. И дожил до преклонных лет, вместо того, чтобы бесследно раствориться в бесконечной вариабельности Вселенной.
Эта мысль меня утешает и придает мне оптимизма. Впрочем, я отвлекся.
В то утро шеф собрал нас в своем кабинете.
- Обнаружен хроноконфликт, - объявил он. – Очень серьезный хроноконфликт, ведущий в перспективе к полному изменению известного всем нам настоящего. Другими словами, дорогие мои коллеги, мы с вами можем исчезнуть. Вместе с чадами и домочадцами. Разумеется, человечеству, как таковому, ничего не грозит, вместо нас родятся другие люди. Но меня это нисколько не утешает. Уверен, что и вас тоже.
Мы навострили уши и потребовали подробностей. Шеф величественным жестом указал на жмущегося к стеночке молоденького парнишку из аналитического отдела; тот выглядел очень несчастным. Понукаемый шефом, заикаясь и смущаясь, он поведал нам суть дела.
Как известно, машину времени изобрел Бенджамин Мартиросян. Не единолично, разумеется, но он в этом деле играл ведущую роль, поэтому в умах обывателей, далеких от науки, он был и остается Главным Изобретателем. Напомню, первый запуск машины произошел около ста лет назад; именно тогда тридцатилетний Бен заглянул одним глазком в свое будущее, что чуть не привело к катастрофе в семействе Мартиросянов, но это сейчас не главное. Главное то, что приоритет изобретателя никем и никогда не оспаривался. Он был Первым и Единственным, и оставался таковым на протяжении всех этих ста лет.
Что заставило парнишку-аналитика проследить линии вероятностей этого эпохального события, никто не знает. Сам он утверждал, что заметил незначительные отклонения в точках квантовых сопряжений (вроде так, если я ничего не путаю), и он из любопытства сунулся проверять отклонения расчетных показателей от наблюдаемых.
Результаты проверки его изрядно озадачили. По всему выходило, что кто-то за несколько десятилетий до Мартиросяна уже пытался изобрести машину времени. И что из того, что в истории сей факт не сохранился? Мало ли гениев, опередивших свое время, канули в безвестность, не сумев довести начатое до конца? Главное, что такая попытка была – приборы врать не могли. На всякий случай аналитик измерил напряжение поля Шрёдингера (оно было слабоположительным), составил докладную записку и отправил её начальству. Начальство с докладом ознакомилось, поблагодарило въедливого аналитика и поставило ситуацию на контроль. Просто на всякий случай.
Раз в неделю аналитик (Толик Пожарский, как представился он нам) замерял поле Шрёдингера, и каждый раз фиксировал рост напряжения. Это вызывало беспокойство, и когда напряжение достигло тридцати процентов вероятности, стало понятно, что с этим надо что-то делать.
Строго говоря, сам факт того, что машина времени появилась бы чуть раньше, ничем серьезным нам не грозил. Вспомнить хотя бы историю изобретения биоблокады – там тоже все обошлось благополучно. Единственным пострадавшим в данной ситуации стал бы Бенджамин Мартиросян, но тут уж ничего не поделаешь. Дело было в другом: современником изобретателя был некий Спиридон Фурье, молодой, амбициозный и абсолютно беспринципный политик из ультра левых. Попади машина времени в его грязные ручонки (а, судя по росту показателей поля Шрёдингера, к этому всё и шло), на будущем человечества можно было ставить крест. Имеется в виду, конечно, наше будущее, которое мы знаем и к которому привыкли. Срочно привлекли психологов, и их вердикт был неутешительным: у Спиридона Фурье наличествуют некорректируемые аберрации психики мессианского типа. И вот это уже было серьезно! Люди, подобные Фурье, дорвавшись до власти, обычно погружают мир в кровавый кошмар, и все во имя великой идеи всеобщего блага.
Что ж, нам, оперативникам, не впервой было корректировать прошлое самыми жесткими методами. Случаи эти были крайне редкими, но они были. Кровавый диктатор Чонг, например, - он погиб в семнадцатилетнем возрасте. Или сумасшедший отец Авель, полностью отбитый на голову религиозный фанатик, поднявший на бунт Марсианскую провинцию, - он и вовсе не родился. И, похоже, Спиридона Фурье ждала та же участь – быть вычеркнутым из истории человечества.
Я был к этому готов. Мы все были к этому готовы, каждый из нас. На нашей службе невозможно сохранить чистоту рук и девственность морали. Удивляло одно – какого черта шеф устроил это совещание? Это совсем не было на него похоже; обычно он лично выбирал подходящего оперативника и ставил перед ним задачу. Так зачем же этот общий сбор?
И, кстати, не общий! Не было Андрея – самого опытного, самого старшего из нас. Не было Лайзы, чья легендарная везучесть с лихвой возмещала недостаток практики. Не было… да много кого не было! И это было чертовски странно. Создавалось впечатление, что шеф отобрал нас, присутствующих здесь, по каким-то своим, неведомым нам критериям.
Всё объяснилось очень быстро: это была командировка в один конец, и возвращения из неё не предусматривалось. Шефу требовался смертник-доброволец. Конечно, он мог бы просто приказать. Скажи он, например: ребята, вот вам ножи, давайте сдирайте с себя кожу, так надо. И мы бы подчинились, не рассуждая. И не потому, что он этакий большой белый бвана, а мы его бесправные рабы. Просто мы знали – шефу виднее. Бывали, знаете ли, прецеденты.
Если надо для дела, шеф, не задумываясь, послал бы любого из нас на смерть. Справедливости ради скажу, что и себя бы он не пощадил. Я это точно знаю. И, собрав у себя в кабинете именно нас – неженатых и бездетных мужчин старше двадцати пяти лет, шеф проявил тем самым неслыханную гуманность.
- Если у кого-то есть беременная невеста, тот может встать и уйти, - объявил он. – Если у кого-то есть опекунские обязательства, тот может встать и уйти. И вообще, если вы не готовы умереть, добро пожаловать на выход. А оставшиеся дадут мне подписку о неразглашении, и мы продолжим.
Тотчас поднялись двое и, бормоча невнятные извинения, покинули кабинет. Они знали, что отказ от участия в операции ничем им не грозит – шеф очень рачительно относился к людским ресурсам. А я с некоторой грустью вспомнил о Бетти – месяц назад я застал её за изучением каталогов свадебных салонов. И хотя она яростно доказывала, что делала это из простого женского любопытства, рисковать я не хотел, и мы расстались.
Моя совесть чиста – я никогда ничего не обещал девушке. Да и сама она, как мне казалось, вовсе не горела желанием посвятить свою жизнь одному-единственному мужчине. Конечно, когда-нибудь, наверное, настанет день, когда я подставлю безымянный палец под кольцо, а шею под хомут семейной жизни. И, может быть, даже с радостью. Но пока я к этому не готов. Пока мне слишком дорога моя свобода, даже если за это придется заплатить собственной жизнью.
Понимаете, я ведь был на сто процентов уверен, что роль героя-самоубийцы достанется именно мне. В этом кабинете я самый старший (если не считать шефа), самый опытный (если не считать его же), я бездетен, не женат и нахожусь в прекрасной физической форме. Так кто же, если не я?
С некоторым сожалением выбросив из головы мысли Бетти и о нашем несостоявшемся совместном будущем, я сосредоточился на словах шефа. А говорил он серьезные, по-настоящему важные вещи.
- Этот чертов Фурье оказался в суперпозиции с Бенджамином Мартиросяном. Если кто не понял, то поясню коротко: в истории должен остаться кто-то один. По понятным причинам я голосую за своего прадеда. Полагаю, и вы тоже: останься Фурье, и будущее изменится самым кардинальным образом. Социологи утверждают, что это будут крайне неприятные изменения: запрет науки и искусства, радикализация ортодоксальных религий и, как следствие, всплеск религиозных войн, причем с использованием оружия массового поражения… О таких мелочах, как свобода личности, я даже говорить не буду… хотя и личностей тех останется с гулькин чих: бешеный рост рождаемости не будет поспевать за ростом смертности. В общем, ребята, нашему миру настанет полный и окончательный пердимонокль. И мы обязаны это предотвратить!
- У вас есть план, шеф? – поинтересовался кто-то.
- Есть, - кивнул тот и заглянул в большой желтый конверт.
Этот конверт с самого начала мозолил мне глаза. И не мне одному. Шеф буквально не выпускал его из рук: расхаживал с ним по кабинету, обмахивался им, как веером, ронял на пол и тут же поднимал… Создавалось впечатление, что он специально привлекал наше внимание к этому загадочному предмету, и я ломал голову, что бы это могло значить. Спросить напрямую – а что это у вас за конверт, шеф? Так не ответит, зуб даю! Он тот еще кремень, наш Давид Мартиросян, на него где сядешь, там и слезешь. Информацию он выдает порционно: столько, сколько считает нужным, и тогда, когда считает нужным. Так что если он еще не объявил во всеуслышание, что это за таинственный конверт и в чем его смысл, то нужно просто набраться терпения и ждать.
- План простой – надо уничтожить этого сукина сына Фурье. К сожалению, его суперпозиция вкупе с возросшим напряжением поля Шрёдингера, сильно ограничивает наши возможности. Аналитики рассчитали несколько пространственно-временных точек, когда он будет уязвим для наших воздействий, и все они не дают стопроцентную гарантию нужного нам результата. Еще раз к сожалению: тот варион, где родился этот злодей, представляет собой что-то вроде грыжи континнума. Варион этот существует в единственном экземпляре, ничего хотя бы приблизительно похожего наши аналитики не нашли. Более того, сам Спиридон Фурье уникален, второго такого нет ни в одной из вероятностей. Отсюда вывод: нужный нам варион и Фурье взаимозависимы. Другими словами, уничтожив Фурье, мы уничтожим его варион со всем его содержимым. Включая нашего героя-добровольца. Вот так обстоят дела, ребята, - заключил шеф, и что-то вроде простого человеческого сочувствия промелькнуло в его глазах. Впрочем, я мог и ошибиться. - А теперь приступим к обсуждению деталей операции.
Если у меня и теплилась какая-то надежда – мол, исхитрюсь и выкручусь как-нибудь, найду способ вернуться домой, то после этих его слов она рассыпалась в прах.
В истории нашей службы бывали случаи, когда безвестные герои жертвовали собой во имя будущего всего человечества. Почему безвестные? Очень просто. Когда схлопывается варион, подобный вариону Фурье («грыжа», как изящно выразился шеф), от живущих в нем не остается ничего. Даже памяти. Даже от тех, кто прибыл туда из будущего. Пространственно-временной континуум очень пластичен, я уже говорил, и подобные прорехи он заращивает мгновенно и без следа. Точнее, получается так, что и прорех никаких никогда не было… как не было и наших героев. Они просто никогда не рождались, вот и все. Мы не знаем их имен, но мы знаем, что они были – те, кто ценой собственной жизни избавил нас от страшной участи. Об этом факте свидетельствуют тонкие колебания каких-то там инерционных полей и, как говорят, эти колебания пребудут с нами до конца Вселенной.
Я не теоретик, я сугубый практик. Я не умею объяснить всего этого доступно и понятно, потому что я сам ни черта в этом не понимаю. И если кому-то не нравятся мои объяснения, то добро пожаловать к нам, в аналитический отдел. А я, с вашего позволения, вернусь к делам куда более важным.
Обсуждение деталей предстоящей операции не заняло слишком много времени. Впрочем, так бывает всегда, когда за дело берутся профессионалы. Общими усилиями мы определились с точкой входа – день, когда Фурье навестит нашего изобретателя («Как хоть его зовут-то, шеф?» - спросил я, но шеф сделал вид, что не услышал. Ну и ладно, не очень-то и хотелось). В тот день Фурье, на тот момент уже довольно известный политический деятель, будет практически без охраны. Оставив своих телохранителей на пороге, он в одиночку зайдет в дом изобретателя, где между ними состоится разговор. Исторический разговор, после которого в руках Фурье окажется страшное оружие.
- И это будет наш шанс, - объявил шеф. – Если наш… гм… доброволец окажется рядом с домом изобретателя… а еще лучше – в самом доме… Ну, вы не дети, сами все понимаете.
- Предлагаю отправить нашего парня дней на десять пораньше, - сказал я. – Или даже недельки на две. Знаю я их, этих изобретателей. Нервные они, шеф, тонкие натуры. К ним подход нужен, чтобы не спугнуть. Случайная встреча, душевный разговор… стаканчик-другой в кабаке… а там, глядишь, и доверие появится, можно будет напроситься в гости.
- Разумно, - одобрил шеф и поглядел на Свена: - А ты что скажешь?
На мой взгляд, он слишком много внимания уделял этому парню – постоянно к нему обращался, задавал вопросы, спрашивал его мнение. У меня это вызывало глухое раздражение, я-то готовил операцию под себя! При чем тут какой-то Свен? Кто он такой вообще, этот Свен? Новичок, без году неделя у нас, ни одной самостоятельной операции. Говорят, перешел к нам из технического отдела; говорят, ерундой какой-то занимался, вроде гибернации.
Вообще-то, гибернация в свое время была очень перспективной темой, космическая отрасль возлагала на неё большие надежды. Но потом, с изобретением гипердвигателя, надобность в ней отпала. И в самом деле, кому она нужна, если любое, даже самое значительное расстояние можно преодолеть за считанные дни? Ну, за считанные недели, в самом крайнем случае. Так что лично я смысла в глубоком сне не видел. И Свен, скорее всего, тоже, раз уж он бросил бесперспективное направление и перешел в оперативный отдел.
Наверное, он был по-своему хорош и обладал массой достоинств – отбор у нас жесточайший, случайных людей здесь не встретишь. Наверное, мое предвзятое мнение основывалось на том, что он новичок и никак пока еще себя не проявил. И вот этого новичка начальство начинает активно продвигать вперед, игнорируя опытных специалистов. Обидно же, ёлки-палки!
В тот момент я как-то позабыл, чем должно закончиться это дело. Ну, то есть, не забыл, конечно, такое не забудешь. Но мне стало как-то все равно. Черт возьми, да я драться был готов за свое право сложить голову во имя человечества! И никакие свены мне не были помехой!
- Хватит ходить вокруг да около, шеф, - решительно сказал я. – Берите добровольцем меня, и дело с концом! Всё равно лучшей кандидатуры вам не найти.
Свен ужасно обрадовался и откровенно перевел дух – он же не полный придурок и понимал, куда клонит начальство. А вот само начальство не обратило на мои слова никакого внимания: шеф продолжал долдонить свое, нудно цепляясь к малозначительным, на мой взгляд, деталям.
Удивленный и, чего там, обиженный, я заткнулся и принялся демонстративно разглядывать потолок. Коллеги украдкой переглядывались и пожимали плечами – не мне одному поведение шефа казалось странным. В это время раздался колокольный перезвон – это напольные часы, подарок шефу на юбилей, отбили два часа пополудни. Шеф шумно выдохнул и хлопнул ладонями по столу.
- Всё! – с явным облегчением объявил он. – Совещание окончено, попрошу всех очистить кабинет. А ты и ты, - шеф ткнул пальцем сначала в меня, потом в Свена, - вы останьтесь.
Обалдевшие от такого поворота, мы подчинились. Коллег словно ветром вымело из кабинета начальства, а мы со Свеном остались сидеть на своих местах, дураки дураками, и только молча таращились на шефа. Мы ничего не понимали. Ну я-то уж точно. А шеф с любовью огладил желтый конверт, сунул его в стол и посмотрел на нас.
- Ну? – негромко спросил он. – Всё понятно?
- Так точно, - бодро доложил я. – Мы идем вдвоем.
Это меня только что осенило. Свен просиял, да и я был доволен – с моим участием в операции шансы на благополучный исход возрастали на несколько порядков. Скажу без ложной скромности – успех нам был обеспечен.
- Нет, - отрезал шеф. – Свен идет один. И не надо спорить, я всё решил! А твоя задача, Алекс, натаскать его по боевой части. Подберешь ему оружие по руке, погоняешь в тире… ну и что там еще сочтешь нужным… Срок у нас, ребята, пять дней. Успеем! – шеф улыбнулся с деланной бодростью. – Должны успеть… Ты, Свен, отправляйся сейчас к историкам, они там для тебя целую программу обучения составили. А к тебе, Алекс, у меня еще пара вопросов.
Едва за Свеном закрылась дверь, шеф словно бы сдулся. Из него словно стержень вынули, и вся его показная бодрость улетучилась. Он устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
- Не хотел я говорить при нем, - с усилием выговорил он. – Ему и так несладко, нечего парня лишний раз грузить… Алекс, а ведь у нас только одна попытка.
Я сперва даже не понял, о чем он, а потом до меня дошло, и я весь покрылся холодным потом.
- Не может быть, - просипел я. – Как это? Почему?
Давид Мартиросян покивал:
- Может, Алекс, еще как может. Это всё поле, это чертово поле. Его напряжение растет бешеными темпами. Еще немного, и оно станет как перекаченный воздушный шарик – пальцем ткни, и рванет к чертовой матери. Так что второй попытки у нас не будет, всё надо сделать с первого раза… Ты уж постарайся, дружище, натаскай Свена. Он, вроде, парень неглупый. Спортсмен, опять же…
- Идти надо мне! – с силой сказал я и для убедительности стукнул себя кулаком в грудь. – Ну, вы же всё понимаете!
- Не могу! – с мукой в голосе почти выкрикнул шеф и скривился, как от внезапной зубной боли. – Хотел бы, но – не могу. Никак. Так надо, ты уж поверь старику. – Он вдруг рассвирепел. – Что ты мне нервы мотаешь? Заняться больше нечем? Уйди с глаз моих долой, не трави душу!
Он что-то знал. Что-то очень важное, решающее, но ни с кем этим своим знанием не мог поделиться. Так случается, если ты начальник и на твоих плечах лежит величайшая ответственность. Мне стало его жалко.
- Я пойду, - мягко сказал я. – Всё будет хорошо, Давид Георгиевич.
Уже стоя в дверях, я обернулся.
- А что там у вас в конверте, шеф? – спросил я небрежно. Но он не ответил.
Обычно, когда кто-нибудь из нас отправляется в прошлое с каким-нибудь заданием, он предварительно совершает несколько разведвылазок. Ну, чтобы осмотреться, оценить обстановку, подготовиться должным образом. Разведчику нельзя выглядеть белой вороной, он должен быть своим среди своих в любой точке времени и пространства, куда занес его долг. Но в этот раз всё было не так. Проклятое поле Шрёдингера росло с угрожающей скоростью, поэтому ни о какой разведке речи не шло. У нас была только одна попытка, чтобы спасти наш мир.
Ребята из аналитического отдела совершили чудо – из разрозненных, размазанных по всем вероятностям битов информации они слепили более менее единую картинку вариона Фурье. Разумеется, о стопроцентной достоверности говорить не приходилось, но нам это и не требовалось: Свен должен был не слишком выделяться из толпы, и только-то. Слава богу, маловыразительных белобрысых физиономий и в том варионе было предостаточно.
Самую большую проблему представлял, как всегда, язык аборигенов. Наше время и варион Фурье разделяло чуть менее двух сотен лет. За такой период ни один язык не может измениться до неузнаваемости. Но ведь всегда существуют нюансы! Особенности произношения, жаргонные словечки и прочие тонкости, незнание которых с легкостью выдаст в вас чужака. Дело осложнялось ещё и тем, что в местности, где жил безвестный изобретатель, говорили на французском, а именно этот язык Свен знал на уровне «гарсон, миль пардон», да еще и произношение у него было ужасным. Конечно, будь это обычная операция, за две недели Свен научился бы болтать по-французски не хуже Гюго или Бодлера, но времени у нас, как я уже говорил, не было. Поэтому бедолаге Свену имплантировали универсальный стимулятор в зону Брока и этим ограничились.
- Центр Брока отвечает за моторную организацию речи, связанную с фонологической и синтаксической кодификациями, - заявил один из наших ученых умников. – Его стимуляция позволит повысить адаптационные возможности мозга испытуемого. Другими словами, его способность к языкам возрастет многократно. Метод экспериментальный, - добавил он со зловещей улыбочкой, - но в некоторых случаях давал превосходные результаты.
Пока что единственным результатом была мигрень, на которую жаловался Свен. Впрочем, мне на это было наплевать, у меня были свои задачи.
За пять дней сделать из среднестатистического обывателя классного снайпера – это из области фантастики. Да и за пятьдесят пять тоже. К счастью, нам это и не требовалось. Поразмыслив, я выбрал следующую тактику: Свен напрашивается в гости к изобретателю машины времени, дожидается там появления Фурье и немедленно открывает огонь из скорчера, едва Фурье переступит порог.
По моим указаниям построили тренажер: дом со множеством комнат, коридоров, порталов и дверей. То тут, то там, бессистемно и хаотично, появлялись голографические мишени в виде людей. И я безжалостно гонял Свена в тренажере по три часа в день, добиваясь стопроцентного поражения мишеней. А во время отдыха я делился с ним своим богатым профессиональным опытом, рассказывая конкретные случаи из своей жизни; Свен жадно внимал и задавал вопросы. Очень много самых разных вопросов, на которые я отвечал честно и без утайки.
- Слушай, - как-то спросил он. – А что если просто уничтожить эту чертову машину времени? Тогда Фурье станет безопасным!
Я понимал, о чём он не договаривает: если машина времени никогда не попадет в грязные ручонки Фурье, если его дьявольское желание власти останется нереализованным, то необходимости в его смерти не будет. Варион, даже в виде «грыжи», продолжит свое существование, а у Свена появится шанс возвратиться домой.
- Нет, - мягко сказал я, - это не выход. Несложно воссоздать уничтоженную установку, если остался жив изобретатель. Тебе придется убить и его тоже.
- А какая мне разница, кого убивать? - возразил Свен. – Он же так и так умрет. Как только я убью Фурье, тут же перестанет существовать его варион. Вместе с изобретателем.
- И с миллионами других людей, - согласился я. – В том, что ты говоришь, есть здравый смысл. Но теперь поставь себя на место Фурье: до тебя доходят слухи о гениальном ученом и его машине времени. Ты являешься, чтобы лично убедиться в этом. И что ты видишь? Разрушенную установку. Убитого изобретателя. Что ты подумаешь на месте Фурье? Что эти слухи основаны на правде, и что изобретателя просто напросто убрали. Кто – неважно. Злобные инопланетяне, религиозные фанатики, члены таинственного Союза Девяти Мудрецов… Кто угодно, в том числе и пришелец из будущего. И всё лишь для того, чтобы не дать Фурье возможность завладеть машиной времени. Что сделает в таком случае Фурье? Что бы я сделал на его месте? Конечно, приложил бы все силы, чтобы восстановить уничтоженное!
- Это будет непросто,- ухмыльнулся Свен, поглаживая рубчатую рукоять скорчера. – Я разнесу эту штуку на атомы!
Я вздохнул. Очень неприятно было отбирать у парня шанс на выживание, я от этого последним мерзавцем себя чувствовал, подонком. Но выбора у меня не было – слишком многое стояло на кону.
- Ну ты же сам ученый, - сказал я. – Должен же понимать – никакое открытие, никакое изобретение не делается на чистом вдохновении. Этому всегда предшествует громадная работа целого коллектива… куча чертежей, записей, файлов… Ну, да, наш изобретатель мог, в принципе, построить машину времени, пользуясь этими материалами. Предположим, он на шаг…черт с ним - на несколько шагов!.. опередил своих коллег. И что? Кто помешает Фурье завладеть этими материалами? Принудить целый научный коллектив работать на него? Поверь мне – останься Фурье в живых, изобретение машины времени станет неизбежным… Это не я так думаю, - воскликнул я, видя, как помрачнел Свен. – Это наши аналитики рассчитали… и если даже они ошибаются, рисковать мы не имеем права!
- Да, - грустно ответил Свен. – Я понимаю. И все сделаю, как надо, можешь не сомневаться. Только… глупо это всё как-то, не находишь?
Очень мне не нравилось это его настроение! Мы, рядовые исполнители, не имеем права колебаться и рефлексировать, когда перед нами стоит конкретная задача. Приказ есть приказ, и мы обязаны его выполнить. А рассуждать будем потом. Главное, чтобы оно было, это «потом». Если не для нас, то для других.
Своими сомнениями я поделился с шефом, добавив, что по-прежнему готов заменить Свена.
- Об этом не может быть и речи, - отрезал шеф.
Выглядел он плохо – похудел, осунулся, под глазами набрякли мешки. А на его рабочем столе появилось голофото его жены. И этот факт о многом сказал мне.
Шеф никогда не отличался сентиментальностью; внешне, во всяком случае, это никак не проявлялось. А сейчас он смотрел в глаза жены так, словно прощался с нею. Я проглотил комок в горле, откашлялся.
- Но ведь надежда есть? – спросил я, и прозвучало это так по-детски беспомощно, что я немедленно разозлился на себя.
Не распускай нюни, парень! Мы еще поборемся! И если нам суждено погибнуть, так пусть это будет гибель в бою!
- Со щитом или на щите, - кивнул шеф. – Да, Алекс, именно так. Третьего нам не дано.