Цитата из фэнтезийного цикла "Сама себе король!"
Книга 1 "Остров двух стихий"
Глава 19 Остров двух стихий

Автор: Шико

Ссылка на книгу - https://zelluloza.ru/books/19712-Ostrov-dvuh-stihiy/
Ссылка на регистрацию на сайте по моему приглашению - https://zelluloza.ru/register/1053259/

Предыдущая часть лежит здесь - "Война кормит войну" - Альбрехт фон Валленштейн против датского короля Кристиана IV

4 июля 1630 года король Швеции Густав II Адольф высадился со своим 13-тысячным войском на острове Узедом у побережья Померании. Сходя с корабля по узкому трапу, он оступился и повредил колено, что было воспринято его солдатами как плохое предзнаменование. Однако сам Густав, по всей видимости, не очень сильно веривший в приметы, тут же заявил, что он опустился на колени, чтобы попросить Господа благословить его на правое дело.

Ко времени высадки на немецкую землю Густаву Адольфу исполнилось 36 лет. За 19 лет своего правления шведским королевством он укрепил в нем финансовую систему, централизовал правосудие, провел военную реформу, введя продуманную и четкую систему призыва в армию, а также сумел привести к покорности всех шведских дворян. Благодаря всем этим реформам Швеция встала в один ряд с ведущими европейскими державами.

Густав исповедовал лютеранство и на протяжении всей своей жизни был очень религиозным человеком, при этом достаточно либерально относясь ко всем конфессиям христианской веры. Он презирал тех правителей, которые силой обращали покоренные народы в "правильную" веру, и никогда сам подобным не занимался, позволяя плененным солдатам молиться по обряду той конфессии, которую они исповедовали. Вторжение своей армии в Германию он обосновал именно желанием защитить немецких протестантов, угнетаемых со стороны императора Священной Римской империи Фердинанда II. Высаживаясь в германских землях, Густав строго-настрого запретил своим солдатам беспричинно кошмарить местное население и нападать на больницы, церкви, школы и людей, связанных в той или иной мере с ними. За ослушание данного приказа грозила смертная казнь. В свою очередь сам Густав, чтобы лишний раз не провоцировать свою армию на грабеж, всегда тщательно следил за тем, чтобы его солдаты обеспечивались нормальным питанием и одеждой.

20 июля Густав со своей армией вошел в столицу Померании Штеттин, принудив местного герцога стать его союзником и дать денег на продолжение кампании. В дальнейшие несколько месяцев шведский король заручился дружбой еще нескольких протестантских князей, пострадавших от действий императора и объявил главной целью своего похода восстановление в правах Фридриха V, свергнутого короля Чехии и курфюрста Пфальца. Также Густав подписал союзный договор с Францией, у которой окончательно испортились отношения с Габсбургами после начала войны за Мантуанское наследство, о котором я писал в предыдущей части. По заключенному соглашению шведский король обязался держать в Германии 30-тысячную армию, а кардинал Ришелье, фактический правитель Франции в то время, гарантировал оплату всех расходов на содержание этой армии из французской казны.

В начале 1631 года шведская армия начала свой поход по немецким землям и в короткий срок взяла под свой контроль большую часть Балтийского побережья и севера Германии. На отражение шведского нашествия император отправил свое войско под командованием Иоганна Тилли, который недавно сменил Альбрехта фон Валленштейна на посту имперского главнокомандующего. Фердинанд был вынужден уволить Валленштейна из-за давления германских князей, недовольных возвышением императорского любимчика и опасавшихся его растущего влияния в Германии. Сам Альбрехт понимающе отнесся к решению императора и беспрекословно покинул свой пост, однако в дальнейшем он стал действовать так, чтобы вся германская знать осознала, что его увольнение было большой ошибкой.

Войска Тилли находились на землях, принадлежавших Валленштейну, и обеспечивались пропитанием в основном из его амбаров. После своего смещения Валленштейн наотрез отказался поставлять провиант имперским войскам, за исключением тех случаев, когда за него платят наличными. У погрязшего в долгах Фердинанда II наличных денег не было, а потому его армия стала таять на глазах ввиду того, что голодающие солдаты стали массово дезертировать. Тилли писал императору: "За всю свою жизнь я не видел армию, подобную нынешней, испытывающую нужду практически во всем: не хватает тягловых лошадей, офицеров, нет исправных пушек, нет пороха, боеприпасов, нет кирок и лопат, нет денег, нет еды". Иоганн постоянно взывал о помощи, но Валленштейн не хотел, а Фердинанд не мог оказать ее.

Отчаявшись, Тилли решил повести свои войска на протестантский город Магдебург, перешедший на сторону шведского короля, который еще с августа 1630 года осаждали войска Католической лиги под командованием генерала Готфрида Паппенгейма. Как казалось Тилли, город обладал несметными запасами продовольствия, а потому его взятие должно было спасти имперскую армию от голодной смерти.

Подойдя в конце апреля 1631 года со своей армией к Магдебургу и соединившись там с войском Паппенгейма, Тилли потребовал от горожан сдачи, на что, впрочем, получил отказ. Еще после нескольких недель осады, 17 мая, имперские войска приступили к штурму, который с перерывами длился аж три дня. Гарнизон города, проявляя невиданную смелость, раз за разом отражал все вражеские атаки, но 20 мая все же был вынужден капитулировать. Отряды под командованием Паппенгейма с двух сторон прорвали оборону осажденных и ворвались в город, а вслед за ними последовало и все остальное имперское войско. Обозленные долгой осадой и многомесячной нуждой в продовольствии, имперские солдаты устроили в городе чудовищную резню. Паппенгейм и Тилли пытались привести свою солдатню к порядку, однако их приказов никто не слушал. Понимая, что сейчас произойдет, Тилли, отыскав настоятеля местного монастыря, приказал ему увести всех женщин и детей в собор - единственное место, где он мог еще уберечь их от своего разбушевавшегося воинства. Монах, проявляя недюжинную отвагу, собрал в соборе около 600 человек, чем спас их от неминуемой смерти.

Около полудня в городе начался пожар, который из-за сильного ветра быстро распространился по всем его кварталам, превратив Магдебург в огненный ад. В огне заживо сгорели тысячи человек, включая и мародерствовавших солдат. Но самым ужасным обстоятельством для Тилли была не потеря своих солдат и не гибель тысяч мирных жителей, а тот факт, что пожар уничтожил почти все продовольственные склады, на которые он так рассчитывал. После двух дней пожаров, в результате которых город выгорел почти дотла, Тилли начал наводить порядок в том, что осталось от Магдебурга. Спасшихся горожан вывели из собора и разместили в монастыре, где они просидели три недели. Дабы предотвратить чуму, Тилли распорядился сбрасывать трупы в Эльбу, в результате чего все берега ниже по течению были усеяны распухшими трупами, над которыми кружило воронье.

Из тридцати тысяч жителей в Магдебурге уцелело около пяти тысяч, в основном женщины, так как солдаты сначала уносили их к себе в лагерь с целью в дальнейшем изнасиловать, а только потом начинали заниматься грабежом. Когда все закончилось, Тилли послал к своим солдатам священников уговаривать их жениться на своих жертвах. Оставшимся в живых в Магдебурге мужчинам разрешалось выкупить своих женщин либо за наличные, либо нанимаясь в услужение к поработителям своих жен...

Когда новости о случившемся в Магдебурге распространились по Европе, ее охватил натуральный шок. Католики не могли поверить, что их единоверцы могли сотворить такое, а протестанты пришли в ярость от произошедшего. 31 мая Республика Соединенных провинций (Нидерланды) заключила соглашение с королем Швеции, по которому они обязались дополнить французские субсидии и вторгнуться в габсбургскую Фландрию. Перешли на сторону Густава Адольфа и оставшиеся протестантские князья, которые до этого момента еще соблюдали нейтралитет в войне и с императором.

После разорения Магдебурга Тилли вновь стал упрашивать Валленштейна обеспечить его войска едой, на что опять получил отказ. В конце концов, Тилли решил увести свои войска в Саксонию в надежде захватить в ней местные протестантские города и, наконец, разжиться продовольствием. Туда же повел свои войска и Густав Адольф, искавший генерального сражения с имперцами. 17 сентября 1631 года противники сошлись в битве при деревне Брейтенфельд, что в 10 км от города Лейпциг, в которой войска шведского короля благодаря удачному применению артиллерии и мушкетеров нанесли имперцам, потерявшим в данном бою убитыми и пленными более 14 тысяч человек, сокрушительное поражение. Сам Тилли получил тяжелое ранение в шею и грудь. После проигранной битвы имперские войска отступили на юг, дав тем самым шведскому королю карт-бланш на дальнейшее продвижение вглубь империи.

В дальнейшем Густав Адольф разделил свое войско на две части. Сам он со своими людьми стал продвигаться в Центральную Германию, а армию своего союзника, курфюрста Саксонии Иоганна Георга, он отправил покорять Чехию. Незадолго до этого шведскому королю пришло письмо от фактического хозяина чешского королевства Валленштейна, в котором тот предлагал Густаву сдать Прагу в расчете на то, что данный шаг вынудит имперское правительство вернуть ему командование войсками, после чего уже сам Валленштейн выступит в поход на шведскую армию. 10 ноября Валленштейн покинул Прагу, а через 5 дней занял город от имени саксонского курфюрста заняли его войска.

В это же время войско шведского короля активно захватывало земли Центральной Германии: 11 ноября был взят Ханау, 23 ноября - Ашаффенбург, 27 ноября - Франкфурт-на-Майне, (конституционалистский центр Священной Римской империи), а в конце декабря к ногам Густава пало курфюршество Майнц. Понимая, что такими темпами его империи скоро придет конец, Фердинанд II обратился за помощью к своему экс-полководцу Валленштейну. Император трижды отправлял Валленштейну послания с просьбой вернуться, однако опальный полководец, сначала набивая себе цену, просто молчал, а затем заявил, что он сможет набрать новую армию не раньше марта.

Шведский король же, перезимовав в Майнце, ближе к весне, начал готовиться к продолжению своего похода. В феврале к его двору приехал Фридрих V, свергнутый король Чехии и свергнутый курфюрст Пфальца, из-за действий которого в 1618 году, в сущности, и разгорелась Тридцатилетняя война. Густав принял его с особыми почестями и заявил Фридриху, что он намерен возвратить его в Пфальц в качестве вассала шведской короны. Это уязвило чувство достоинства экс-короля, а потому он отказался от такого предложения и покинул шведский лагерь, окончательно устранившись от театра военных действий спровоцированной им войны. Осенью 1632 года Фридрих V заболел чумой, от которой и скончался 29 ноября.

2 марта 1632 года шведский король возобновил свое продвижение вглубь Германии, взяв курс на Баварию. На этот раз его войска сознательно опустошали все на своем пути, чтобы в случае преследования вражеская армия не могла найти себе пропитание. Все это время Валленштейн стоял на границе Богемии со своей армией в двадцать тысяч человек, которых он набрал, но не хотел куда-либо вести. Неделями и венское правительство, и император, и сын императора, молодой эрцгерцог Фердинанд, тщетно умоляли генерала объявить свои условия и прийти к ним на помощь, но все было тщетно. Лишь в апреле Валленштейн после заключенного с императором договора наконец-то решился перейти к активным действиям. Условия этого договора так и остались неизвестными. По слухам, Валленштейн настоял на своем праве не только иметь абсолютную власть над армией, но и вести все мирные переговоры и заключать по своему усмотрению договоры. А в качестве вознаграждения ему были обещаны часть земель Габсбургов и титул курфюрста.

За время своего простоя Валленштейн полностью подготовил себя к войне. В Чехии были построены оружейные заводы и фабрики по производству обмундирования. Были сделаны гигантские запасы продовольствия, а местные чиновники активно собирали подати с населения, чтобы Валленштейн мог вовремя выплачивать жалованье своей армии. Полководец создал сеть банковских расчетных палат, построил дороги, по которым продукты доставлялись в войска, соорудил огромные склады и хранилища на случай непредвиденных и чрезвычайных обстоятельств. Валленштейн был одним из первых европейских правителей, который применил в подготовке к войне государственный подход.

Свою новую военную кампанию Валленштейн начал с того, что очистил Чехию от войск противника и вернул Прагу под свой контроль. Однако вступать в прямое столкновение со шведами он по-прежнему не торопился. Все это время наступающему Густаву Адольфу противостояли лишь остатки армии Тилли. Намереваясь преградить шведскому войску путь через реку Лех, Тилли окопался на восточном берегу реки, у крепости Райна, но после упорного сражения 15 апреля 1632 года был вынужден отступить. В этой битве Тилли вновь получил ранение, на этот раз в ногу, вследствие которого он скончался 30 ноября от заражения крови.

После смерти имперского главнокомандующего его армию возглавил Максимилиан Баварский, а войско Валленштейна, выйдя наконец из Богемии, выдвинулось к нему навстречу. Тут стоит заметить, что Максимилиан после аннексии Пфальца и получения титула курфюрста старался отстраниться от активной фазы конфликта. 8 мая 1631 года он подписал с французским правительством тайный договор на восемь лет, согласно которому французы обязывались признать его курфюршество и помогать ему в случае агрессии, а сам Максимилиан со своей стороны не должен был оказывать какую-либо помощь врагам Франции. Это создало весьма странную военно-политическую ситуацию, так как Ришелье от имени Франции признавал за Максимилианом титул, который союзник французов Густав Адольф собирался вернуть его законному обладателю Фридриху V. Более того, кардинал обязывал французское правительство защищать Максимилиана, если вдруг на него нападут, а нападение на Баварию было одной из главных целей шведского короля. С другой стороны, Максимилиан обязался не помогать императору в его войне со шведами, несмотря на то что прямо сейчас войска его подчиненного Иоганна Тилли сражались со шведским королем.

Максимилиан долгое время пытался лавировать между двух огней, но в конце концов из-за угрозы оккупации Баварии шведским войсками все же был вынужден присоединиться к войскам императора. 11 июля его армия соединилась с войском Валленштейна. Максимилиан долгое время убеждал Валленштейна дать шведскому королю генеральное сражение, однако сам Альбрехт, наоборот, не хотел вступать в битву с Густавом Адольфом, рассчитывая на то, что его армия вскоре начнет голодать и сама покинет территорию Германии. Данное разногласие в конечном итоге привело к тому, что Максимилиан со своей армией покинул войско Валленштейна и уехал защищать Баварию. Вместо него к войску Валленштейна присоединилась армия Паппенгейма. Как показало будущее, Максимилиан зря отправился в Баварию, так как генеральное сражение все же состоялось.

Густав Адольф, понимая, что его войско может не пережить зиму на вражеской территории, решился разбить неприятельские войска прямо здесь и сейчас. 16 ноября противники сошлись в битве близ города Лютцен. Шведский король решил нанести главный удар силами правого крыла своей армии, которым он командовал лично. Целью короля было выбить противника из усиленных полевыми укреплениями позиций к северу от Лютцена. Сам город был подожжён по приказу Валленштейна, которому не хватало сил для его удержания. Первая фаза боя проходила с преимуществом шведов, которые практически опрокинули левый фланг имперского войска. Однако около полудня на поле брани появилась армия Паппенгейма, которая отбросила шведов на исходные позиции. Во время этой стремительной атаки самому Паппенгейму прострелили легкое, вследствие чего его, захлебывавшегося кровью, увезли умирать в Лейпциг.

В это же время шведские солдаты заметили, как по полю битвы метался конь шведского короля без всадника, обезумевший от кровавой раны в шее. По войску пошли слухи, что Густав убит. Разъяренные гибелью своего короля, шведы пошли в яростную атаку и оттеснили имперские войска. С наступлением сумерек военные действия остановились. Валленштейн собрал своих командиров на совет, чтобы обсудить, что делать дальше. В большинстве своем все они высказались за продолжение битвы на следующий день, однако сам Валленштейн отказался продолжать сражение. С одной стороны, он не был уверен в стойкости своих измотанных за день солдат, с другой — не было известно, не подошли ли подкрепления к шведам. Кроме того, сам Валленштейн был ранен в бедро, а потому напрочь потерял мотивацию воевать дальше, вследствие чего принял решение отступать.

После ухода врага шведские солдаты в кромешной ноябрьской темноте прочесали все поле и все-таки отыскали своего короля. Густав II Адольф лежал во рву, голый и заваленный грудой других тел. Все его тело было изранено. Он получил удар кинжалом, выстрел в бок, два - в руку, и один, вызвавший подозрения о предательстве, - в спину. Смертельной же стала пулевая рана между ухом и правым глазом.

Немецкие протестанты лишились своего последнего защитника...

Продолжение следует.

День и ночь Гримсхольм гудел от кузниц: их трубы изрыгали черный дым, тянущийся к небу, как дыхание дракона, а тяжелый стук молотов отзывался эхом в переулках. Там, между каменными стенами, женщины спешили с корзинами хлеба и рыбы, а мальчишки-оборванцы юркали следом, надеясь урвать кусок.

Мечи и доспехи Эрденвальда ценились не за красоту, а за надежность: их сталь, закалённая горным холодом, могла рассечь щит до основания, а кольчуги гудели под ударами копий, но не рвались. На рынках шум стоял тяжелый — меха и шерсть громоздились тюками, пахли сыростью и дымом костров, рядом в бочках хранился мед — тягучий, горьковатый от горных трав, а на прилавках трепыхалась рыба из ледяных озер. Замок короля был не украшением, а частью скалы: стены сливались с утесом, тяжелые своды держали тепло лишь огромных очагов, где поленья взрывались искрами. Гобелены в залах были не пышные — суровые, с грубой вышивкой битв, где предки держали знамена, покрытые пятнами, напоминавшими кровь. Узкие окна смотрели не на простор, а на каменные хребты, словно глаза зверя, выслеживающего добычу. Ветер выл в щелях, пах смолой и снегом, и в ясные дни с башен виднелись земли Альгарда, на которые Хротгар давно строил свои планы.

Хротгар был высоким, широкоплечим, с телом, закаленным в сражениях, как сталь в горне. Его волосы, когда-то черные, побелели инеем седины, густая борода обрамляла лицо, испещренное шрамами. Темные глаза горели огнем, в котором смешивались гордость, упрямство и скрытая тьма. На нем всегда был темно-зеленый плащ, подбитый шкурой бурого медведя, и кольчуга, он не снимал ее даже в замке. Его дубовый трон, украшенный резьбой в виде орлов, был отполирован его руками за годы тяжелых раздумий.

Он был суров, но справедлив — народ любил его за защиту, которую он давал, и боялся за гнев, который он обрушивал на врагов. Эрденвальд процветал под его рукой: сундуки полнились золотом, амбары ломились от зерна, а кузницы гудели, как сердце королевства.

Король Эрденвальда, Хротгар, еще в юности познал вкус зависти, когда Всеволод женился на сестре королевы Миреллии, прекрасной Эльзе, хотя ее прочили в жены самому Хротгару. С того дня его сердце омрачилось: братский союз Альгарда и южного королевства стал началом неприязни, и с годами она только росла. Позже Хротгар женился на дочери короля Фолькстейна, сурового Герхольда. Этот брак был союзом домов, а не сердец. Он никогда не любил жену — союз был лишь цепью, навязанной долгом. Когда она погибла при загадочных обстоятельствах, Хротгар не скорбел как муж. Смерть королевы подорвала союз с Фолькстейном, посеяла разные слухи; были и те, кто шепотом говорил: «А не сам ли Хротгар убрал жену, которую никогда не любил?»

Хротгар не опровергал домыслы. Его молчание лишь подогревало страх и уважение: никто не знал, что скрывается за его суровым лицом — равнодушие, ненависть или холодный расчет.

Особой болью стала для него весть о смерти королевы Эльзы. Ее утрата потрясла Всеволода и весь Альгард, но и в сердце Хротгара осталась зияющая рана — смесь скорби и ненависти. С годами он пытался укрепить свое положение браками сыновей. Старшего, Торвальда, он хотел женить на Диане, дочери Всеволода, но король Альгарда неизменно отвечал отказом — каждый отказ был для Хротгара будто пощечиной, подталкивавшей его зависть к ненависти.

Торвальд отличался холодным умом и рассудительностью. Он сидел рядом с отцом на советах, изучал карты и военные ходы, слушал военачальников и запоминал каждую деталь. Народ уважал его за твердый характер и умение держать слово. Младший сын, Эймунд, был иной: горячий, нетерпеливый, он жаждал битв и славы. В его горячности Хротгар видел собственную молодость.

Однако тень зависти не покидала Хротгара. Вальдхейм сиял ярче, имя Всеволода звучало громче, а венец его затмевал венец Хротгара. Зависть тлела в сердце годами, как угли, и ждала ветра, который раздует пламя.

— Хротгар… — произнес Заркун и замолк на миг, позволяя словам повиснуть в воздухе, как сладкий дым, обволакивающий разум. Король почувствовал, как его сердце сжалось — не от боли, а от тихой, манящей горечи, она разливалась по венам, словно вино, приправленное ядом желания. Тень бога зависти придвинулась ближе, ее очертания дрожали в лунном свете, пробивающемся сквозь щели ставен, и голос зазвучал вновь, еще тише, еще интимнее, будто делился секретом, предназначенным только для двоих.

— Но разве это справедливо, Хротгар? — прошептал Заркун, и в его тоне сквозила не злоба, а нежная забота, как у старого друга, который знает все твои слабости и любит тебя за них.

— Ты, с твоей силой, твоим умом, твоей верностью... Ты заслуживаешь большего.
Представь: трон, сияющий в лучах славы, где ты — первый, единственный. Эльза у твоих ног, ее глаза, полные восхищения, обращены только к тебе. А Всеволод? Он станет тенью, забытой историей, пылью под твоими сапогами. Я могу показать тебе путь, мой дорогой. Только прислушайся... только позволь зависти расцвести в твоей душе, как цветок в саду, который ждет твоей руки. Что тебе мешает? Гордость? Страх? Они — цепи, и я помогу разорвать их. Шагни ко мне, Хротгар, и возьми то, что по праву твое...

Образы вспыхнули в ночном видении: юная Эльза в белом, ее глаза сияют, а взгляд обращен только к Хротгару. Они идут рядом, рука в руке, толпы кланяются им, и песни летят в их честь.

— Даже когда смерть пришла к ней, — продолжал голос, сладкий, как вино, но горький в послевкусии, — он обрел славу в скорби. Его народ плакал вместе с ним, и даже боги, казалось, опустили головы. А твоя жена? Кто оплакивал ее? Никто. Ее смерть принесла тебе только слухи и подозрения. И снова ты остался один.

Тень обвила его сны, будто змей, окольцовывающий жертву, мягко, но неотвратимо.

— А Диана… — зашипел Заркун, его голос стал почти нежным, как колыбельная. — Ты предлагал союз, достойный царей. Но Всеволод смеялся, отказывал снова и снова. Он унижал тебя. Разве это справедливо? Разве не твой сын Торвальд должен был стать ее мужем? Разве не твои внуки должны были унаследовать Вальдхейм?

Хротгар резко проснулся, хватая ртом воздух, пропитанный утренней сыростью, но сон не отпустил его полностью, слова Заркуна проникли глубже, чем любой кинжал, — они открыли старые раны, обещая исцеление в отмщении.

Зависть росла — медленно, но неизбежно неся Хротгара к краю. Днем он правил Эрденвальдом с привычной твердостью: отдавал приказы, судил споры. Но в глазах подданных он замечал зависть — или это было его собственное отражение зависти, растущей внутри? Заркун не спал; он шептал ему во время вечернего ужина с детьми.
«Смотри, — мурлыкал его голос легким дыханием на ухо, — даже твои дети, они не уважают тебя. Но это можно изменить... Всего один вздох, один миг слабости — и ты вернешь свое. Я помогу, друг мой. Я всегда здесь, для тебя...»

Ночью Заркун вернулся. Не сразу — сначала легкий ветерок, пропитанный ароматом яблок, коснулся его кожи. Затем тень тонкой паутиной сплелась вокруг ложа, и голос, бархатный, как прикосновение любовницы в темноте, зазвучал вновь.

— Хротгар… мой верный, — прошептал Заркун, и это имя прозвучало как приглашение к пиру. — Ты боролся, я вижу. Ты пытался заглушить меня делами дня, но разве можно заглушить правду? Она жжет, как огонь в жилах, не так ли? Смотри, что я принес тебе сегодня… Видение, сладкое, как месть, которую ты заслуживаешь.

Образы нахлынули волной, теплой и манящей, а голос бога зависти продолжал:

— Всеволод на коленях, его корона в твоих руках, а глаза его полны страха — того самого страха, который он сеял в тебе годами. Народ Вальдхейма склоняется перед тобой, их голоса сливаются в хор: «Хротгар! Хротгар Великий!» Диана, прекрасная и покорная, стоит рядом с Торвальдом, и их дети — твои внуки — играют у трона, где орел Эрденвальда парит над всеми землями. А Эльза… О, Эльза возвращается в твоих снах, ее губы шепчут твое имя, не его. Она выбирает тебя заново, в этом новом мире, где нет вторых мест.

Заркун рассмеялся тихо, мелодично, как ручей в запретном саду, и тень его коснулась плеча Хротгара, холодная, но обещающая тепло.

— Что мешает тебе стать великим, вписать свое имя в легенды? — спросил он, голос сочился медом, смешанным с каплями соблазна. — Страх перед богами? Они слепы к твоим страданиям. Долг? Он — цепь, наложенная слабым королем. Протяни руку, Хротгар. Возьми мою силу. Один шаг — и зависть расцветет, как роза в крови, давая тебе всё: власть, любовь, отмщение. Разве не этого ты всегда хотел в глубине души? Шепни «да», и я сделаю это реальностью… для тебя, только для тебя.

Хротгар закрыл глаза. Его руки дрожали, как у воина перед первым боем, но сердце уже сделало выбор. Губы едва шевельнулись, и голос, хриплый от долгого молчания, вырвался в темноту:

— Да.

«Что я наделал?» — мелькнула мысль, но за ней тут же последовала другая, сладкая, как яд: «Наконец-то... наконец-то мое».

Тень вздрогнула от восторга, разрослась по стенам, заполнила зал, и тихий смех Заркуна наполнил покои.

Смех стих так же внезапно, как возник. Холод тени отступил, и на его место пришла вязкая усталость. Тяжесть век сомкнула глаза Хротгара, тело налилось свинцом. Король еще пытался удержаться, но сон, темный и глубокий, как бездонная пещера, затянул его в свои объятия.

В последний миг он успел услышать шепот, ласковый и хищный одновременно:

— Спи, мой король. Завтра начнется твое возрождение.

И Хротгар погрузился в сон без сновидений — слишком тяжелый, чтобы увидеть что-либо, слишком глубокий, чтобы проснуться прежним.


***

Утро в Гримсхольме было холодным и вязким, как недопитое вино. Туман стекал с гор в узкие улицы, обволакивал крыши и башни, скрывал силуэты людей, превращая их в бледные тени. Трубы кузниц дымили, молоты стучали, но даже привычный звон звучал приглушенно, будто сам город слушал и ждал.

Хротгар проснулся разбитым. Слово, сорвавшееся ночью с его губ, еще стояло в груди тяжелым камнем. Он пытался убедить себя, что это был сон, наваждение, но сердце знало: решение принято, пути назад нет.

И тогда он явился.

В зале совета, где пахло холодным камнем и копотью факелов, стоял человек. Никто не видел, как он вошел: ворота были закрыты, стража клялась, что чужаков не пропускала, а слуги говорили, что двери не открывались. Он словно вышел из самого тумана и осел здесь, будто всегда был частью замка.

Высокий, в тяжелом плаще из темного сукна, с лицом, теряющимся в глубине капюшона, он излучал спокойствие, от которого веяло властью. Голос его был низким, мягким, но в этой мягкости чувствовалась сила, отчего хотелось склонить голову и сдаться без боя.

— Эйвар, — назвался он.

Имя прозвучало знакомо, как эхо ночного шепота, и Хротгар понял: это тот, кому он сказал «да».

В руках странник держал дары: свертки редких специй, пахнущих дымом и горькой смолой, и клинок, чье лезвие поглощало свет. Факелы колыхнулись, словно сами потянулись к этому оружию, а затем погасли на миг, оставив зал в тревожном полумраке.

Хротгар встретился с его взглядом и увидел в тени капюшона два желтых огня — глаза как у зверя, который смотрит на добычу. В груди кольнуло, и он понял: сделка заключена.

«Это он... воплощение той тени, — подумал король, пальцы невольно сжались в кулаки. — Заркун во плоти. И я.. я позвал его сам».

— Ты сделал выбор, мой король, — будто прочитав его мысли, произнес Эйвар, и в его словах скользнула нежность, как в ночном видении: сладкая, манящая, обещающая все, что было отнято. — Теперь мир изменится... для тебя, как ты и мечтал в своих снах. Да, весь мир склонится перед твоей силой. Но это лишь начало, Хротгар. Путь открыт, и я поведу тебя по нему.

Факелы вспыхнули ярче, осветив зал золотистым пламенем, и тени на стенах протянулись к дубовому трону, дрогнули в поклоне — или в объятии? Хротгар крепче сжал подлокотники, вырезанные в виде орлов, и в этот миг ему почудилось: тени не просто танцуют — они касаются не только его, но и фигур за спиной. Торвальд, его холодный, рассудительный сын, стоял в дверях зала, сжимая свиток с картами; Эймунд, младший, с мечом на поясе, замер поодаль, хмурясь от странного холода.

Тень скользнула по ним, невидимая, но ощутимая, и Хротгар ясно понял: теперь и их судьбы связаны с этим «да». Даже если они не знают, их жизни уже принадлежат сделке, вплетены в паутину зависти, которая теперь опутывает весь Эрденвальд.

Эйвар улыбнулся — или это была усмешка в тени капюшона? — и протянул клинок. Лезвие блеснуло, отразив пламя, и в нем Хротгар увидел не свое лицо, а видение: Всеволод на коленях, корона в пыли, а позади — знамена с орлом Эрденвальда над Вальдхеймом.

— Возьми, — прошептал Эйвар, голос его стал еще ниже и тише. — Пусть этот клинок станет красным от крови твоих врагов — и путь назад закроется навсегда. Ты готов, мой верный?

Хротгар кивнул, пальцы потянулись к рукояти. Клинок лег в ладонь холодным, но жгучим — как обещание мести. В этот миг он почувствовал, как нечто ледяное и одновременно пылающее пробежало от руки Эйвара по его коже, впиваясь в плоть. В глазах потемнело, он сжал рукоять крепче, пытаясь устоять на ногах. Ощущение было таким, будто сама сущность Эйвара вливалась в него, оставляя неизгладимый отпечаток.

— Я готов, — выдохнул Хротгар, и голос его звучал уже иначе — глубже, жестче, словно принадлежал не ему.

Эйвар едва заметно склонил голову, в его взгляде мелькнуло удовлетворение.

— Тогда пусть начнется твой путь.

***

К концу недели армия Эрденвальда пересекла границу Альгарда. Войско растянулось по долинам, каждый шаг отдавался в земле тяжелым гулом, в воздухе стоял запах пота, дыма и конской шерсти. Тысячи голосов сливались в глухой ропот, барабаны задавали ритм, и вся эта масса двигалась вперед как единое целое.

Впереди — Хротгар. Доспех отражал бледный рассвет, плащ рвался в порывах ветра. Его лицо было жестким, но глаза выдавали перемену: в них пылал чужой огонь, ненасытный и страшный. Клинок, подаренный Эйваром, висел у короля на поясе, ненасытный и жаждущий крови.

По правую руку держался Торвальд, старший сын. Его кольчуга тускло поблескивала под небом, лицо оставалось неподвижным, холодным. Взгляд пронзал горизонт, а в руках он нес знамя Эрденвальда — черного орла на зеленом поле. В его хватке оно не трепетало, а реяло ровно, обещая смерть каждому, кто осмелится встать на пути.

Слева верхом двигался Эймунд, его лицо пылало: глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукояти меча. Доспехи еще сияли новизной, без следов битв. Эймунд бросал взгляды на отца — в них жила преданность, но и осторожная тень сомнения. Хротгар изменился: плечи стали тяжелее, взгляд потемнел, дыхание холодело. В его глазах не просто гнев — в них пылал черный огонь, чуждый и страшный.

Лошади фыркали и косились, словно чуяли невидимого спутника, идущего рядом с войском. Воины же смотрели только вперед: для них существовали лишь звук барабанов, звон стали и силуэт их короля, сияющего во главе колонны.

Из долины донесся собачий лай, потом звон колокола у колодца — первые звуки тревоги. Женщины у амбаров подняли головы, дети бросили игры. На горизонте колыхалось море копий, зеленые и черные знамена качались на ветру. Так армия Эрденвальда подошла к приграничным поселениям, и вместе с ней пришла ночь, в которой не было места жалости.

***

Они ударили по двум деревням — Осенним Холмам и Каменному Ручью, расположенным у реки, воды которой текли между королевствами, разделяя их, как тонкая нить. Деревни были малы: дома из дерева и соломы теснились вокруг колодцев, амбары с зерном стояли у окраин, а сады, где цвели яблони, шумели листвой на ветру.

Вечер окрасил облака в багровый, словно предчувствуя кровь. Воины Эрденвальда ворвались в Осенние Холмы, как ураган, сметающий все на своем пути, факелы летели на крыши, и пламя взметнулось вверх, пожирая солому, будто голодный зверь. Огонь трещал, выбрасывая искры в небо, дым поднимался черными столбами, закрывая солнце, как саван.

Мужчины хватали топоры и вилы, их руки дрожали, но глаза горели — они вставали перед дверями, защищая свои семьи, но сталь Хротгара была быстрее, безжалостнее. Копья вонзались в груди, мечи рубили руки, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Тела падали, как срубленные деревья, стоны людей тонули в реве воинов. Женщина с ребенком на руках бежала к лесу, ее длинные волосы развевались, платье цеплялось за кусты. Ее крик разорвал воздух, как нож — тишину, но стрела вонзилась в спину, пробив легкое, и она рухнула на колени, прижимая сына к груди, и его глаза остекленели от ужаса, глядя на мать, чья жизнь угасала. Старик у колодца поднял палку, его голос дрожал, моля о пощаде, но копье пронзило его грудь, кровь хлынула изо рта, и он упал, его тело сползло в грязь, а вода в ведре, что он нес, окрасилась красным, как вино.

В Каменном Ручье резня была еще страшнее. Воины Хротгара ворвались с криками, звучащими, как вой волков, их мечи рубили без разбора и старых, и малых. Амбар подожгли — факелы полетели в сухое зерно, и пламя взревело, как зверь, выпущенный из клетки, черный дым поднимался к небу зловещим столпом, дым от горящих деревень закрывал звезды. Молодой парень, чьи руки были сильны от труда в поле, бросился на воина с ножом, его лицо пылало яростью, но копье вспороло ему живот, как нож вспарывает рыбу, и он упал, хрипя, его кровь залила камни у ручья, который теперь тек красным потоком. Девочка в ужасе убегала к воде, ее босые ноги скользили по мокрой траве, но споткнулись о корень, и топор опустился на ее спину, разрубив пополам — ее крик оборвался, тело рухнуло в реку. Вода потемнела, понесла кровь вниз по течению. Мужчина с вилами бросился на всадника, но копыта лошади размозжили ему череп, его мозг смешался с грязью, а крик жены, которая видела это, оборвался, когда меч вонзился в ее шею. Дома горели, их деревянные стены трещали, а дым душил тех, кто еще дышал, их кашель тонул в реве огня.

Так завершилось первое столкновение: Осенние Холмы и Каменный Ручей исчезли в огне и перестали существовать.

Хротгар и его сыновья наблюдали за всем происходящим с вершины холма. Король глядел сурово, будто высекал в памяти картину разрушения. Его лицо не тронуло сострадание. Торвальд разделял его молчание — твердый и холодный, но младший, Эймунд, не выдержал. Его губы дрожали, он сжимал кулаки, будто хотел броситься вниз и остановить бойню, но знал — поздно. В его сердце впервые поселился страх не врагов, а того, к чему ведет их отец.

А армия не знала сомнений. Она шла дальше, и гром ее шагов перекрывал эхо погибших деревень.

Заркун смотрел на это из теней, его крылья трепетали от восторга, желтые глаза горели, как факелы в ночи. Он стоял на краю леса, его тень сливалась с дымом, поднимающимся над уничтоженными деревнями, и улыбка, тонкая и злая, исказила губы.

Это был лишь первый шаг — резня в Осенних Холмах и Каменном Ручье должна была стать искрой, которая уничтожит Альгард. Темные боги ждали этого — их план из зала теней двигался вперед, и Заркун знал: зависть Хротгара — это меч, который пронзит сердце Альгарда, откроет путь к Ловцу Душ и Арту, чья сила ждала своего часа, и даст темным богам их победу.

Ветер вновь взвыл, разнося по улицам клочья тумана, и Всеволод поймал себя на том, что прислушивается к каждому звуку, пытаясь отделить естественные городские шорохи от угрозы, которой, быть может, и не существовало. «Почему так тихо? — пронеслось у него в голове. — Где горожане? Почему улицы пусты?»

Он обернулся. За ним плелся его отряд — жалкие остатки тех, кто ушел с ним в поход, и несколько выживших в Моргенхейме. Валрик, высокий телохранитель, шел, словно не замечая тяжести меча, висящего на поясе, будто тот был частью его тела. Рядом брел Гримар, коренастый воин с топором; в его глазах читалась бездонная усталость. Лора, молодая девушка с тонкими чертами лица, крепко держала за руку своего отца — Эдгара, старика с тростью, чья кожа была бледна, как пергамент. Чуть впереди шагал Ярослав, чье обветренное лицо хранило следы прошедших битв. Рядом с ним шел Финн, высокий талрианец; они о чем‑то оживленно беседовали, будто пытаясь отвлечься от тягостного ощущения пустоты вокруг.

Одежда путников была изодрана, шаги — тяжелыми, но они были живы, и это само по себе казалось чудом. Однако даже их присутствие не могло развеять гнетущую атмосферу, окутавшую город.

Вальдхейм, некогда сияющая жемчужина Альгарда, теперь лежал под гнетом зловещей тишины. Дома, чьи окна раньше светились теплым светом очагов, теперь были закрыты ставнями; их деревянные рамы скрипели под натиском ветра. Улицы, где прежде раздавались крики торговцев и звон монет, опустели. Лишь редкие тени мелькали в переулках — стражники в черных доспехах, следящие за каждым шагом. Их лица были скрыты под шлемами, а взгляды — холодны, как лед.

Город встретил их скрипом тяжелых ворот, открывающихся с протяжным стоном, и запахом сырости, сочащейся из каменных стен.

Всеволод шагнул в зал совета, его шаги гулко отдавались от пола, покрытого пылью и следами сапог, а факелы, горящие в железных держателях, бросали тусклые отблески на гобелены, некогда славившие его победы — теперь же они висели, выцветшие и рваные, как воспоминания о прошлом, которое он не мог вернуть.

Совикус ждал его у длинного стола, заваленного свитками и картами, фигура советника была неподвижна, как статуя. Его черный плащ с багровыми вставками был безупречен: ни пятна, ни складки не нарушали его гладкости, а посох с мерцающим наконечником, лежащий рядом, казался живым — багровый свет пульсировал в нем. Его лицо, худое и острое, изменилось, когда губы советника искривились в улыбке, похожей на усмешку. Торин, его верный стражник, стоял позади, его борода скрывала напряженный оскал, а рука лежала на рукояти меча. Всеволод остановился, взгляд встретился со взглядом Совикуса, и в этот миг он стал другим — не королем, вернувшимся к своему народу, а марионеткой, которая пытается бороться с кукловодом. Его плечи напряглись, голос стал ниже, холоднее.

— Совикус, — начал он, каждый слог давался ему с трудом, — где моя дочь? Что ты сделал с Вальдхеймом? Почему храм уничтожен?

Совикус склонил голову, его улыбка стала шире, но холоднее, как лед:

— Ваше Величество, мы уже и не ждали вас живым. Моргенхейм поглотил многих ваших воинов, но вы вернулись, слава Люминору! Диана… ее видели в храме в ночь, когда он пал, но она исчезла, растворилась. Шпионы Хротгара были пойманы, допрошены и казнены, но не все. Я держал город в порядке, пока вы были в отлучке. Комендантский час, стража на улицах — это спасло нас от безумия. Это все была вынужденная мера.

Всеволод шагнул ближе, его кулаки сжались, а глаза вспыхнули яростью.

— Ты лжешь, — прорычал он, его голос был низким, как рокот грома. — Я вижу это в твоих глазах. Где моя дочь, Совикус? Что ты скрываешь?

Андрей выступил вперед, его ряса шуршала по каменному полу, а символ Люминора в его руках засветился слабым золотым светом, который пробивался сквозь мрак зала, как луч солнца сквозь тучи.

— Порядок? — голос священника дрожал от сдерживаемого гнева, но оставался твердым. — Ты осквернил свет Люминора, Совикус. Стража говорит храм уничтожен, стены — в крови, алтари — разбиты, священники — мертвы. Это твоих рук дело, это твоя тьма. Говори правду!

Совикус бросил на него острый взгляд, но быстро скрыл его за маской спокойствия, его тон стал еще мягче:

— Ты устал с дороги, священник. Твои слова — плод измученного разума, он видит врагов там, где их нет. Жрецы были убиты шпионами Хротгара, и, возможно, Диана у него. А как дела обстоят с тьмой? Вы смогли остановить ее в Моргенхейме? Я лишь удерживаю город. Отдохни, пока король решает дела, — твои молитвы понадобятся позже.

Всеволод положил руку на плечо Андрея, его пальцы слегка сжали его, успокаивая священника, но взгляд не отрывался от Совикуса — в нем была буря, готовая вырваться, но он из последних сил удерживал ее.

— Ты прав, Совикус, — сказал король тихо, но твердо. — Сейчас не время. Мы устали, город слаб. Если это действительно Хротгар — я узнаю правду.

Андрей заметил, что Всеволод рядом с советником становился другим человеком — не тем королем, который вел Альгард к победам, не тем безжалостным воином, рубящим врагов в битвах, а марионеткой, не имеющей своего слова. Все его нутро хотело призвать силу Люминора и стереть эту наглую ухмылку с лица советника, но твердое убеждение удерживало: истинный служитель света не вправе обращать мощь во зло.

Совикус кивнул, его глаза блеснули. Он отступил, пальцы скользнули по посоху, словно проверяя его силу.

— Как пожелаете, мой король. Город ваш, как и всегда. Что прикажете делать с выжившими?

Всеволод обернулся к своему отряду: Валрик стоял, опираясь на меч, плечи подрагивали от усталости; Гримар уставился в пол, топор тяжелым грузом тянул пояс; Лора и Эдгар держались друг за друга, лица бледны, словно у привидений; Ярослав кашлял, прижимая ладонь к ноющей груди, видно, во время долгого пути он подцепил простуду. Лишь Финн, выпрямившись, не сводил внимательного взгляда с Совикуса. Это были его люди — те, кто выдержал Моргенхейм; он не собирался бросать их на произвол судьбы.

— Накормите их, — приказал он, голос зазвучал громче, резче. — Хлеб, мясо, вино — все, что есть в кладовых. Дайте им работу: чинить стены, точить оружие, помогать в кузницах. Они выжили там, где другие пали, — я не оставлю их.

Совикус склонил голову; улыбка на миг померкла, но он кивнул и сухо ответил:

— Будет исполнено, Ваше Величество. Город примет их.

Выжившие подняли глаза; в лицах вспыхнула надежда. Лора шагнула вперед и тихо поблагодарила:

— Спасибо, мой король. Мы не забудем. Вы дали нам жизнь там, в тумане, и даете ее здесь.

Эдгар кивнул; трость стукнула о пол. Влажные глаза старика едва держали слезы:

— Люминор благословил нас вами, Ваше Величество. Мы будем работать, пока слушаются руки.

Всеволод коротко кивнул; взгляд смягчился, но лишь на миг: рядом с Совикусом слабости он не позволял. Король повернулся к Валрику, Гримару и Ярославу:

— Вы, мои телохранители, отдыхайте. Поешьте, выспитесь, восстановитесь. В Моргенхейме вы были моим щитом, и я не хочу видеть вас сломленными. Завтра вы понадобитесь мне.

— Как прикажете, государь, — Валрик едва улыбнулся. — Сон сейчас звучит как лучшая награда.

— Еда и кровать — больше, чем я смел просить, — хрипло буркнул Гримар.

Финн шагнул вперед:

— Ваше Величество, мне нужно обсудить важное…

Всеволод осек его движением ладони:

— Остальное — завтра. Оставьте нас с Совикусом наедине.

Слуги зашевелились, уводя измождённых путников. Двери зала тяжело сомкнулись, и камень снова отозвался тишиной. Всеволод остался с Совикусом, его взгляд снова стал холодным.

— Докладывай, — сказал он коротко. — Гарнизон, казна, продовольствие. И главное — что с убийством Хротгара, которое мы планировали?

Совикус едва заметно улыбнулся.

— Все под контролем, государь, — мягко произнес он. — Убийца уже рядом с ним: входит в шатер, держит поводья его коня, подает кубок. Один мой знак — и Хротгар падет. Сегодня, завтра — когда прикажете.

— Ты уверен? — голос короля стал жестче.

— Абсолютно, — солгал Совикус без тени колебания. — Он ближе не бывает. Но пока нам выгоднее война с Эрденвальдом. У нас появился исключительный шанс уничтожить Хротгара: он сосредоточил все силы на границе, и, если нанести удар сейчас, мы разом сокрушим его армию, а после этого Гримсхольм и весь Эрденвальд падет к нашим ногам. Грех не воспользоваться таким моментом — подобного расклада может больше не представиться никогда. Как только понадобится — я шепну, и яд ляжет в его кубок. Вы разгромите его войско раз и навсегда.

— Ты… невероятно умен, Совикус, — произнес Всеволод негромко, словно взвешивая каждое слово. — В твоей голове рождаются схемы, которым позавидовал бы сам Люминор. Но скажи мне честно: не слишком ли изящны твои замыслы?

Совикус выпрямился, взгляд его стал твердым, почти торжественным.

— Ваше Величество, я клянусь вам в верности не словами, а делом. Каждая моя мысль, каждый шаг — во благо королевства. Моя жизнь принадлежит не мне, а Альгарду. Если потребуется, я отдам ее без колебаний.

Он положил ладонь на грудь, чуть склонив голову.

— Вы можете доверять мне всецело. Я не ищу ни славы, ни богатства — только процветания для нашего королевства. И если для этого нужно выстроить сотню хитроумных планов, я построю тысячу.

Всеволод долго смотрел на советника, будто пытаясь прочесть в его глазах то, чего не было сказано вслух. Наконец, медленно, почти неохотно, он кивнул.

— Пусть будет так. Завтра начнем подготовку. Но помни: один неверный шаг — и мы оба окажемся на плахе.

Совикус склонил голову в почтительном поклоне.

Моя судьба в Ваших руках, Ваше Величество. Главное — безопасность королевства..

В воздухе повисла тяжелая, многозначительная пауза. Где‑то вдали прокричал петух, нарушив тишину, и этот простой будничный звук вдруг напомнил обоим: за стенами замка продолжается обычная жизнь.

Дверь зала тихо закрылась за Всеволодом, оставив Совикуса в полумраке.

Советник медленно выпрямился, и маска преданного слуги мгновенно растаяла. В глазах вспыхнул холодный, безжалостный огонь. Он подошел к окну, вглядываясь в ночные улицы Вальдхейма, и губы его тронула едва заметная усмешка.

«О, Всеволод… Ты даже не представляешь, насколько прав был в своих сомнениях. Не слишком ли изящны мои замыслы? — мысленно повторил он слова короля, и в груди разлилось пьянящее чувство превосходства. — Да, мой государь, они изящны. И они сработают. Ты — лишь инструмент, Всеволод, и скоро… очень скоро ты исполнишь свою роль до конца».

***

После возвращения в Вальдхейм каждому нашли занятие по силам. Лоре, вопреки прежним представлениям о том, чем должна заниматься девушка ее склада, поручили помощь на кухне. Никто не вспоминал здесь о «благородстве» — в замковых стенах царила простая истина: выживает тот, кто работает. А Лора умела работать.

Она ловко управлялась с ножом, чистила овощи, месила тесто, следила за котлами. И хотя запах жареного лука щипал глаза, а от тяжести ломило спину, это было лучше, чем бездействовать. К тому же здесь, среди кастрюль и деревянных ложек, можно было ненадолго забыть о кошмарах. Ее умение читать и писать пригождалось: она вела учет припасов, сверяла списки, составляла короткие записки для кладовщика. Точно так же, как ее отец Эдгар, — только он нашел себе место в библиотеке.

Эдгар, несмотря на слабость и дрожащие руки, часами сидел среди пыльных томов. Он расставлял книги, восстанавливал каталоги, порой тихо переговаривался с редкими посетителями. Для него это было не просто занятие — это была нить, связывающая его с прежним миром, где слова имели вес, а знания спасали души. Он тоже умел читать и писать, и это умение теперь служило не роскоши, а выживанию.

Финн тем временем не находил себе места. Высокий талрианец то и дело появлялся в коридорах, ведущих к тронному залу. Он ловил слуг, расспрашивал стражников, пытался втереться в доверие к придворным — все ради одной цели: добиться аудиенции у короля. В его глазах горел упрямый огонь. Он знал нечто важное и был твердо намерен донести это до Всеволода лично.

А по ночам…

Лора проснулась резко, будто вынырнула из вязкой тьмы. Сердце колотилось, словно старалось вырваться из грудной клетки. В ушах еще стоял леденящий душу голос посланника, он преследовал ее каждую ночь с момента их бегства из Моргенхейма. Она села на постели, тяжело дыша, и провела рукой по влажным от пота волосам.

«Опять этот сон… Опять он…»

В памяти вспыхнули картины: искаженные лица людей, образы, крики… Она сжала кулаки, пытаясь отогнать видения. Но на этот раз что‑то было не так.

Тишина.

Абсолютная, гнетущая тишина, от которой кожу покрывали мурашки. Ни привычного шороха стражи за дверью, ни отдаленных голосов слуг замка, ни даже скрипа старых балок — ничего. Только ее собственное дыхание, рваное и громкое в этой мертвой тишине.

— Отец?.. — прошептала она, с трудом поднимаясь с постели.

Комната тонула в полумраке. Единственный факел у двери едва тлел, бросая на стены дрожащие тени. Лора накинула халат и, едва касаясь пола босыми ногами, подошла к двери. Ручка поддалась с тихим скрипом, и девушка вышла в коридор.

Пусто.

Ни души. Ни единого стражника у покоев, ни слуг, никого. Только длинные ряды факелов, мерцающих в темноте, и тени, словно живые, извивающиеся на каменных стенах.

— Где все?.. — голос ее дрогнул.

Она сделала несколько шагов, оглядываясь. Где‑то вдали, в глубине коридора, мелькнул отблеск — будто кто‑то прошел мимо факела. Лора напрягла зрение, вглядываясь в темноту.

И тогда она увидела.

В углу, между двумя колоннами, тьма сгустилась. Не просто тень — нечто иное. Оно пульсировало, словно живое существо, поглощая свет, вытягивая его из воздуха. Факелы вокруг начали меркнуть, один за другим, пока коридор не погрузился в почти полную тьму.

Лора замерла. Кровь застыла в жилах. Она хотела бежать, но ноги будто приросли к полу. Тьма медленно обретала форму — вытянулась, приподнялась, и вдруг из нее проступили очертания фигуры. Высокой, нечеловечески тонкой, с длинными, извивающимися, как щупальца, руками.

— Н‑нет… — прошептала Лора, отступая на шаг.

Фигура двинулась к ней. Каждый ее шаг сопровождался шорохом, будто тысячи насекомых ползли по камню. Воздух стал густым, тяжелым, пропитанным запахом гнили и серы. Лора попыталась закричать, но звуки застряли в горле.

И вдруг — вспышка.

Яркая, ослепительная, как молния. Тьма взвизгнула — звук, от которого заложило уши, — и закрутилась в вихре, разлетаясь клочьями, как сгоревшая ткань. Столп черного дыма взметнулся к потолку, растворяясь в воздухе.

Оцепенение спало. Лора рванулась вперед, туда, откуда пришла вспышка.

У поворота коридора стоял он.

Финн.

Его браслеты с рунами светились мягким голубым светом, пульсируя в такт дыханию. Он поднял руку, и из ладони вырвался новый луч света — чистый, как звездный огонь. Он ударил в остатки тьмы, и та с шипением исчезла, оставив после себя лишь едва заметный след гари.

— Ты… — Лора задыхалась, все еще чувствуя, как дрожат колени. — Что это было?!

Финн опустил руку, и свет на браслетах постепенно угас. Он посмотрел на нее — спокойно, почти холодно.

— Что за чертовщина здесь происходит и кто ты вообще такой? — вырвалось у Лоры.

— Я говорил: я талрианец, — ответил он, не сводя взгляда с того места, где только что была тьма. — А по поводу чертовщины… Это был хаотик.

— Хаотик? Тот же, что и в Моргенхейме?! — ее голос сорвался. — Ужас… Мой отец пропал! Ты не видел его? И куда подевалась вся стража в замке?

— Нет, не видел. Но мы можем вместе его поискать. — Финн шагнул ближе. — Еще мне нужно поговорить с королем, но я не могу получить аудиенцию.

— Думаю, он будет не рад, если мы ночью ворвемся в его покои. — Лора нервно оглянулась. Тишина давила.

— Если я не смогу с ним поговорить, то нам придется уйти из этого проклятого замка, — твердо сказал Финн.

Он поднял ладонь, и на ней зародился маленький светящийся шар — мягкий, теплый свет разогнал темноту вокруг.

— Где ты этому научился? — прошептала Лора, глядя на огонь в его руке.

— Долгие годы изучал и тренировался в Тал’Риане, — коротко ответил он. — Идем.

Они двинулись по коридору, ступая осторожно, будто боялись потревожить спящую тьму. Лора рассказывала о себе — о детстве в Моргенхейме, о кошмарах, преследующих ее с момента их побега. Финн слушал молча, лишь изредка кивая.

Вдруг Лора остановилась.

— Смотри! — Она указала на пол у дверей, ведущих в подвал.

Там, прислоненная к стене, стояла трость ее отца — резная, с серебряным набалдашником в виде волчьей головы, которую ему подарил король. Лора бросилась к ней, схватила, сжимая так крепко.

— Он был здесь… — ее голос прервался. — Но куда он пошел?

— И куда подевалась стража… — Финн нахмурился, оглядывая темный проем. — Не нравится мне это.

— Нам нужно спуститься, — решительно сказала Лора.

— У меня нет желания идти в подвал замка.

— Пожалуйста, — она посмотрела ему в глаза. — Это мой отец.

Финн вздохнул, но кивнул.

Они спустились по узкой лестнице, свет его шара едва разгонял густой мрак. Внизу царила могильная тишина, нарушаемая лишь их шагами. Они прошли между колоннами и замерли у массивной двери, из‑за которой пробивалось багровое сияние.

— Что это?.. — Лора прижалась к стене, пытаясь разглядеть происходящее внутри.

Финн приложил палец к губам, призывая к молчанию, и осторожно заглянул в щель. Лора последовала за ним.

То, что она увидела, заставило ее сердце остановиться.

В центре зала стоял Совикус — высокий, худой, в черном плаще, а в воздухе висела спираль. Вокруг него на коленях застыла вся дворцовая стража, слуги замка — неподвижные, с пустыми глазами, из них сочилась темная энергия. Она струилась в воздух, собираясь в черные сгустки, кружащие вокруг мага.

А рядом с Совикусом на каменном столе лежал ее отец.

Эдгар был бледен, его грудь едва вздымалась. Совикус держал в руке древний кинжал, покрытый странными письменами, и что‑то нараспев читал на языке, от которого кровь стыла в жилах.

— Нет… — Лора едва сдержала крик.

Совикус поднял кинжал.

— Во имя Моргаса! — его голос разнесся по залу, отразившись от стен зловещим эхом.

Кинжал вонзился в грудь Эдгара. Из тела старика вырвалось голубое сияние — его душа, светлая, дрожащая. Но тьма не дала ей уйти. Сгустки черной энергии рванулись вперед, обволакивая душу, пытаясь разорвать ее на части.

Лора вскрикнула, но Финн успел зажать ей рот рукой.

— Тихо! — прошептал он, глаза его горели. — Нам нужно уходить. Сейчас.

Он потянул ее назад, крадучись, пока Совикус, поглощенный ритуалом, не заметил их.

— Я увидел достаточно, — сказал Финн, когда они оказались в коридоре. — Встреча с королем больше не интересует меня. Мне нужно в Тал’Риан — рассказать все, что я видел в Альгарде. Ты можешь пойти со мной.

Лора посмотрела на трость в своей руке, это теперь единственное оставшееся от отца, которого только что принесли в жертву. Девушка чувствовала тьму, все еще пульсирующую где‑то внизу.

— Да, — прошептала она. — Я пойду.

Спустя время Совикус стоял на башне замка, наблюдая, как две фигуры исчезают в ночи. Его губы скривились в усмешке.

Рядом с ним возник силуэт — высокий, окутанный клубами тьмы. Совикус произнес:

— Мне их остановить, мой господин?

— Нет, — ответил Моргас. — Пусть уходят. Пусть Тал’Риан и весь Совет Талари знают. Пусть готовятся. После уничтожения Альгарда они следующие.

Совикус склонил голову, Моргас исчез, оставив после себя только запах серы.

Тишину разорвал резкий крик — к башне спикировала крупная птица с пестро‑серыми крыльями. К лапе был привязан свиток, перетянутый черной лентой с печатью в виде волка. Совикус без лишних движений протянул руку — птица опустилась на его предплечье, советник перерезал веревку и взял послание.

Развернув бумагу, он пробежал глазами по строкам. Губы его медленно растянулись в довольной улыбке.

«Господин Совикус,
сообщаю, что принцесса Диана находится под моей опекой в Кривом Логе. Условия ее содержания соответствуют вашим указаниям. Ожидаю дальнейших распоряжений.
С почтением,
Эйрик, глава Кривого Лога».

Совикус свернул письмо, задумчиво постучал пальцем по свитку. Теперь — к делу.

Посох в руке Совикуса едва заметно задрожал. В его металлическом сердце таилась сила, дарованная самим Моргасом. Мысленным взором он потянулся вдаль, сквозь тьму и расстояния, к невидимым нитям, связывающим его со следопытами.

«Хорошая была мысль — послать с ними хаотика», — пронеслось в его сознании. Бесплотная сущность, приставленная к отряду, стала не просто наблюдателем, но и проводником. Теперь предстояло испытать новые силы — те, что Моргас пробудил в нем.

Совикус закрыл глаза, сосредоточился на пульсирующей энергии в посохе. Металл под ладонью потеплел, затем раскалился до едва терпимого жара. Но боль не имела значения — она лишь подтверждала мощь, текущую сквозь него.

В сознании вспыхнули размытые образы: сперва хаотичные, как обрывки сна, затем все четче. Он увидел лес — густой, пропитанный туманом. Услышал шелест листьев, отдаленный крик ночной птицы. Почувствовал запах сырости и железа.

А потом — фигуры. Четверо.

Рагнар то и дело поглядывал на лезвие ножа. Кейра прислушивалась к ночным шорохам. Бьорн ворошил угли. Сигрид задумчиво разглядывала карту, едва различимую в тусклом свете.

Совикус улыбнулся. Он видел их — так ясно, словно стоял рядом. Хаотик служил мостом, незримой нитью, через которую его сознание простиралось на огромные расстояния.

«Теперь — слово», — подумал он, формируя в разуме послание.

Энергия в посохе запульсировала в такт его воле. Он сосредоточился, направляя поток энергии через хаотика прямо в костер, вокруг которого сидели следопыты.

Пламя вдруг взметнулось вверх, извиваясь, словно живое. Языки огня заиграли, сплетаясь в причудливые очертания. И в самом сердце костра возник образ — четкий, будто вырезанный из черного стекла. Это был Совикус.

Наемники вскочили, схватившись за оружие. Пламя не обжигало, но от фигуры, сотканной из огня и тени, веяло такой мощью, отчего воздух словно сгустился.

— Не стоит бояться, — голос Совикуса прозвучал не из пламени, а прямо в голове — ледяной и властный. — Пока вы служите мне, огонь не тронет вас.

Рагнар медленно опустил клинок, но пальцы по‑прежнему сжимали рукоять.

— Она у Эйрика в Кривом Логе, — продолжил Совикус. Его огненный лик дрогнул, отражая игру пламени. — Возьмите ее. Приведите ко мне. Живой и невредимой.

В глазах Кейры мелькнул вопрос, но она не решилась произнести его вслух. Фигура в огне будто прочла ее мысли:

— Если с ее головы упадет хоть один волос… — голос стал тише, но от этого звучал еще страшнее, — вы узнаете, что значит по‑настоящему гореть.

Пламя взвилось в последний раз, и силуэт начал растворяться, оставляя после себя лишь едва уловимый запах серы и свиток с посланием от Эйрика.

— Ну что, — Бьорн первым нарушил молчание, — слышали приказ?

Сигрид поднял свиток. Взгляд его был тверд.

— Движемся на Кривой Лог, — произнес он.

Сил Совикуса хватило, чтобы на таком огромном расстоянии не просто явить свой образ, но и оставить наемникам письмо Эйрика.

— Скоро, — прошептал он, глядя в ночь. — Очень скоро все встанет на свои места.

Спасибо @user10259000 и @user4660472 за донаты, отправленные в поддержку моего блога!

Предыдущая часть лежит здесь - Начало Тридцатилетней войны - одного из самых кровопролитных конфликтов в истории человечества

В предыдущей части мы остановились на том, что после совершенного в Чехии государственного переворота, в ходе которого власть в стране захватили протестантские бароны во главе с графом Турном, недавно избранный чешский король Фердинанд Штирийский направил на Прагу войска с целью возвратить королевство под свой контроль. Восставшие чехи, понимая, что им не выстоять в одиночку против имперской армии, обратились за помощью к протестантским князьям Священной Римской империи и вскоре получили от одного из них положительный ответ на свой запрос. Человеком, согласившимся помочь чехам в их борьбе с Габсбургами, был курфюрст Пфальцский Фридрих V.

Фридрих унаследовал курфюршество Пфальц в возрасте 14 лет после смерти своего отца в 1610 году. Воспитанием юного курфюрста занимался канцлер Христиан Ангальтский, который оказал серьезнейшее влияние на жизнь и мировоззрение Фридриха. Христиан был протестантом, и во многом благодаря его усилиям в 1608 году был образован военный союз, получивший название Евангелическая уния, которая объединила в себе практически все протестантские государства Священной Римской империи. Целью Унии была провозглашена защита личности и владений членов союза, а также совместные действия в интересах протестантизма. В 1613 году Христиану удалось организовать брак Фридриха V с Елизаветой Стюарт, дочерью английского короля Якова I (об эпохе правления Якова I можно почитать здесь Гай Фокс и "Пороховой заговор". Герцог Бэкингем и подвески королевы. Английская колонизация Америки и поиски "Эльдорадо" ). Этот брачный союз принес Фридриху, а вместе с ним и всей Евангелической унии, могущественного союзника в лице протестантской Англии. Когда Фридрих узнал о готовившемся карательном походе имперских войск на мятежную Чехию, он, не раздумывая, согласился помочь своим братьям по вере.

Также на чешский зов о помощи откликнулся герцог Савойский Карл Эммануил I, который на протяжении нескольких лет вел войну с Габсбургами за земли рядом со своим герцогством, а потому не мог упустить возможности насолить своим врагам. Карл согласился разделить с Фридрихом все расходы на содержание 20-тысячной наемной армии для чехов, которую возглавил генерал Эрнст фон Мансфельд, один из самых известных и умелых военачальников того времени. Тут надо сказать пару слов о том, что представляла собой типичная армия в первой половине 17 века. С появлением артиллерии и особенно мушкетов, феодальное войско, набиравшееся из необученных крестьян, стало практически непригодным. Пехота отныне состояла только из хорошо обученных мушкетеров, которые должны были наступать, и пикинеров, которые должны были их прикрывать. Также в состав войск входила кавалерия, составлявшая примерно треть от общей численности армии. Конники были вооружены и копьями, и пистолетами.

Для эффективного владения оружием требовались продолжительные тренировки, а поэтому в Европе стали появляться профессиональные солдаты, для которых военное дело стало основной работой. Как правило, в наёмные солдаты шли различные маргиналы из перенаселенных городов и районов, не сумевшие найти себе место в мирной жизни. Так как в европейских государствах еще не существовало системы поддержания национальной армии на основе призыва и обучения, в начинавшихся конфликтах монархи обращались за помощью к профессиональным генералам, имевшим возможность быстро собрать армию наемников. Сражаясь на войне, наемный солдат проявлял преданность не королю или государству, а только знамени своей военной корпорации или конкретной армии. Хотя и верность этому знамени была совсем необязательной, так как нередко те, кто попадал в плен или у кого закончился срок контракта, тут же переходили на сторону врага и шли в атаку на своих уже бывших товарищей. И солдаты, и офицеры без малейших угрызений совести переходили из войска в войско и любили вечерами, сидя у костра, обсуждать достоинства и недостатки воюющих противников.

Нередко во время длительных осад, которые приходились на зимнее время, это наемное войско сокращалось практически вдвое, так как солдаты, не желавшие мерзнуть в поле, просто разбегались по соседним городам. Теоретически за дезертирство полагалась смертная казнь, но поскольку многие из них весной возвращались в строй, то офицеры не задавали ненужных вопросов по поводу причин их отсутствия. Поскольку набирать новую армию было намного дороже, чем содержать старую, генералы-наемники обыкновенно начинали подыскивать занятия для своих людей сразу же, как только заканчивалась война. В этом смысле восстание в Чехии было для Мансфельда манной небесной, так как в 1618 году перед ним стояла проблема роспуска своей армии. Поэтому, получив предложение от Фридриха V, он, не раздумывая его, принял и повел свою армию в Чехию.

Получив новости о приближении крупного неприятельского войска, имперцы решили временно отказаться от похода на Прагу и отступили к городу Будвейс. Мансфельд же, вторгнувшись со своей армией в Чехию в сентябре 1618 года, осадил город Пльзень, куда из Праги после совершенного переворота эвакуировалось большинство католических баронов. 21 ноября город пал. Войдя в Пльзень, Мансфельд потребовал от католиков 120 000 золотых гульденов в качестве контрибуции и еще 47 000 флоринов за обещание не грабить и не сжигать город.

В то время как в Чехии постепенно разгоралась война, курфюрст Пфальца Фридрих V созвал в Ротенбурге собрание Евангелической унии в надежде уговорить других протестантских баронов выступить единым фронтом против Габсбургов и положить конец их правлению в Священной Римской империи. Однако, к его удивлению, князья, входившие в союз, не только не поддержали данное начинание, но и выступили с осуждением его действий в Чехии. Они категорически отказались поддержать предложение Фридриха о формировании единой армии и выразили свое мнение в меморандуме, призвав немедленно начать переговоры с Габсбургами и прийти с ними к компромиссу. Натолкнувшись на несговорчивость Унии, Фридрих решил обратиться к своему тестю - английскому королю Якову I. Однако тот ясно дал понять, что не собирается развязывать войну с Габсбургами из-за какой-то там Чехии. В конечном итоге Фридриху пришлось отстаивать интересы чехов фактически в одиночку.

20 марта 1619 года из Вены пришли новости о смерти императора Священной Римской империи Маттиаса. Это событие активизировало ситуацию в регионе, так как теперь семи курфюрстам, в число которых входил и Фридрих V, предстояло выбрать нового императора. Разумеется, главным и единственным претендентом на имперский престол был Фердинанд Штирийский, который уже несколько лет фактически исполнял функции императора при своем двоюродном брате Маттиасе.

Желая занять освободившийся трон без ненужных сложностей, Фердинанд предложил чешским повстанцам прощение, помилование и гарантию всех свобод, если они перестанут своевольничать. Чехи, однако, его милости не приняли. Более того, узнав о начавшихся брожениях среди протестантов в Нижней Австрии, чешская армия под руководством графа Турна двинулась на Вену в надежде получить поддержку от австрийских единоверцев и с их помощью свергнуть Фердинанда еще и с престола Австрии.

Встревоженный новостями о приближении чехов, Фердинанд экстренно созвал в Вене собрание сословий Нижней Австрии, дабы убедить их оказать сопротивление наступающему врагу. Однако в ответ на это он услышал требование от австрийских протестантов изгнать иезуитов из Австрии, сделать из Нижней Австрии протестантскую автономию и немедленно прекратить войну против чехов. Собрание все еще продолжалось, когда у стен города появился Турн со своим войском. Выражаясь шахматным языком, Фердинанд оказался в цугцванге, ведь теперь любой ход с его стороны только усугублял его положение. Он должен был или отвергнуть предложение австрийских протестантов, что означало сдачу города Турну, так как мятежные горожане не собирались защищать Вену. Либо он должен был уступить требованиям протестантов и фактически потерять власть над родовой столицей всей Габсбургской империи.

От неминуемого позора Фердинанда спас его младший брат Леопольд Тирольский, который привел ему в помощь четыреста конников. Кавалеристы каким-то образом миновали дозоры Турна и теперь ждали команд во дворе. Одного присутствия вооруженного и лояльного Фердинанду военного отряда оказалось достаточно для того, чтобы протестантские делегаты Собрания, опасавшиеся за свою жизнь, отказались от всех своих требований и выказали полную поддержку Фердинанду. Вскоре в Вену пришли новости из Чехии, резко перевернувшие всю ситуацию. В них сообщалось, что основные силы имперских войск 10 июня разгромили армию Мансфельда близ деревни Саблат, вследствие чего жителей Праги охватила паника, и чешскому Сейму пришлось экстренно отзывать Турна из Австрии для защиты чешской столицы. Фердинанд мог наконец выдохнуть.

В конце июля во Франкфурте открылась Коллегия курфюрстов, на которой должны были избрать нового императора Священной Римской империи. Курфюрст Пфальцский Фридрих V отправил на данное мероприятие своего представителя, а сам тем временем отправился в Прагу брать местную корону. 19 августа 1619 года чешские конфедеративные государства Богемия, Лужица, Силезия и Моравия объявили избрание Фердинанда недействительным и отказались признавать его своим королем, а уже 26 августа чешская знать избрала своим новым монархом никого иного, как Фридриха V.

Через несколько дней после этого, 28 августа, во Франкфурте, до которого еще не дошли новости об официальном свержении Фердинанда с чешского престола, начались выборы императора. Трое католических курфюрстов без колебаний проголосовали за Фердинанда, то же самое сделал представитель курфюрста Саксонского. Представитель курфюрста Бранденбургского последовал примеру соседа. Затем долго и нудно говорил представитель курфюрста Пфальцского Фридриха V, получивший от своего господина указание ни в коем случае не голосовать за Фердинанда. В итоге он отдал свой голос за герцога Баварского Максимилиана, после чего архиепископ Майнца тактично напомнил всем присутствующим, что сам герцог Баварский недавно публично поддержал кандидатуру Фердинанда на имперский престол. Представителю Пфальца ничего не оставалось, как отменить предыдущее голосование и проголосовать за Фердинанда.

Пока в ратуше происходила процедура голосования, за ее стенами собралась огромная толпа, чтобы приветствовать нового императора, когда он выйдет на балкон, но именно в этот момент появились слухи из Праги. Толпа передавала из уст в уста, что Фердинанд низложен в Чехии. Над взбудораженными людьми внезапно распахнулись высокие окна, и на балкон ступил сам Фердинанд, низложенный король Чехии и только что избранный и приведенный к присяге Император Священной Римской империи.

Узнав о произошедшем в Праге, Фердинанд немедленно замыслил новый поход в Чехию для наведения порядка в своей вотчине, для чего запросил военной помощи у одного из самых богатых баронов в регионе, герцога Баварии Максимилиана. Император пообещал в случае разгрома Фридриха V передать титул курфюрста, а вместе с ним и все земли Фридриха, во владения Максимилиану. От такого заманчивого предложения баварский герцог отказаться не мог. Также помощь Фердинанду решили оказать и его испанские родственники, которые направили ему в помощь 25-тысячное войско под командованием Амброзио Спинолы, базировавшееся до этого в испанской части Нидерландов.

Что же до новоизбранного чешского короля Фридриха V, то он, прекрасно понимая, что Чехии в одиночку не выстоять против столь мощного противника, вновь разослал послания с призывом о помощи по протестантским дворам Европы, однако снова наткнулся на их полное равнодушие. Лишь Соединенные Провинции Нидерландов, у которых в 1622 году оканчивался срок перемирия с Габсбургами, пытаясь за счет чешского восстания хоть как-то ослабить своего противника в грядущей испано-нидерландской войне, выделили Фридриху ежемесячную субсидию в размере пятидесяти тысяч флоринов и направили для усиления чешской армии небольшой контингент.

23 июля 1620 года 25-тысячное войско Максимилиана Баварского перешло через границу Австрии, так как перед тем, как напасть на чехов, Максимилиан намеревался сначала утвердиться в Австрии, где за оружие взялись многие протестантские мелкопоместные дворяне. 4 августа в Линце он сумел подчинить себе австрийский Сейм, оказавшийся неспособным организовать достойное сопротивление без помощи чехов. В это же время из Фландрии к землям Фридриха V на Рейне вышел Спинола во главе войска также численностью 25 тысяч человек. 5 сентября его армия пересекла Рейн и в течение следующей недели взяла под свой контроль несколько ключевых крепостей.

26 сентября войско Максимилиана Баварского наконец пересекло чешскую границу и взяло курс на Прагу. Армия Фридриха V двинулась навстречу интервентам, однако довольно скоро стало понятно, что никакого сопротивления имперцам она оказать не сможет, так как у Фридриха банально кончились деньги на содержание войска. Узнав о финансовых трудностях чешского короля, Мансфельд заявил, что срок его контракта окончен, а так как денег на его продление у Фридриха нет, он не собирается участвовать в дальнейшей войне. После этого генерал со своей армией в ожидании нового предложения о контракте со стороны более платежеспособного господина укрепился в городе Пльзень.

Фридрих же с остатками своего войска начал отступление к Праге. За ним к чешской столице направились и войска Максимилиана Баварского. Следующие 36 часов две армии двигались параллельными курсами: чехи - по дорогам, их противник - по лесистым холмам, вследствие чего они не видели друг друга в густой ноябрьской мгле. Вечером 7 ноября чешское войско остановилось в нескольких километрах от Праги. Король объехал на коне ряды воинов, призывая их не изменять правому делу, после чего ускакал в Прагу убеждать Сейм дать деньги на жалованье армии. Оставшийся за главного Христиан Ангальтский повел свою армию на просторную возвышенность, испещренную меловыми карьерами и называвшуюся Белой Горой. Она поднималась над городом, и ее отделял от наступавшего противника небольшой ручей. К часу ночи чехи заняли вершину холма и, поскольку считали, что имперцев рядом нет, мирно уснули.

В районе 6 утра в чешский лагерь прибыл дозорный отряд, сообщивший Ангальтскому о приближении войск противника. В это время на улице стоял сильнейший туман, и Христиан решил, что католики не пойдут в атаку до тех пор, пока он не рассеется. Тем не менее, около 7 часов утра он спешно вывел войска за бровку холма, разместив их по фронту почти в два километра. На дальней правой стороне чешской обороны находился парк, называвшийся "Звезда", и у его стен были срочно сооружены брустверы. На дальней левой стороне холм круто спускался к рыхлым намокшим пашням. По краям Ангальтский поставил кавалерию, в центре поместил пехоту и артиллерию.

К этому моменту армия Максимилиана под прикрытием тумана уже перешла ручей и укрылась под крутым склоном, где их не могли достать вражеские пушки, примерно в 500 метрах от чешских позиций, и немедленно ринулась в атаку на "Звезду". Благодаря укрепленным позициям чехи выстояли, а отряды имперцев откатились обратно, однако это не поколебало их решимости. Христиан, уверенный в том, что противник, находившийся в менее выгодном положении после провала первой попытки штурма, отойдет без сражения, был ошеломлен, когда увидел, что основная масса имперцев при поддержке артиллерии внезапно двинулась на холм. В завязавшемся сражении чехи не выдержали яростного натиска врага и стали отступать к Праге. Христиан, охрипший от крика на своих сподвижников и пытавшийся остановить их бегство, в конце концов, сам последовал их примеру.

В Праге в это время король Фридрих безмятежно ужинал в компании королевы и двух английских посланников. Фридрих заверял своих собеседников, что никакого сражения не будет, так как противник слишком слаб и скоро отступит. После ужина он решил съездить и посмотреть на своих бравых солдат. Выехав за ворота, король сразу же натолкнулся на первых беглецов, а пока расспрашивал их, появился и сам Христиан Ангальтский, сказавший королю, что битва проиграна и что он должен бежать из Праги, чтобы не оказаться в имперском плену. Фридрих незамедлительно последовал его совету и вместе со своей семьей, наспех погрузив часть казны на лодки, переправился на другой берег и отправился оттуда в Бреслау. Христиан Ангальтский также бежал из Праги куда подальше и впоследствии укрылся в Швеции, откуда стал писать письма императору, в которых просил у него помилования на том основании, что его сбил с толку Фридрих.

Что же до Праги, то она капитулировала на следующее утро и была отдана Максимилианом на грабеж его солдатам. Сам же герцог, не желая наблюдать за начавшимся в городе беспределом, ускакал в Мюнхен. Впоследствии император Фердинанд, задолжавший Максимилиану три миллиона гульденов за чешскую кампанию, отдал ему в счет долга Верхнюю Австрию.

Казалось, что чешский мятеж был окончательно подавлен, а война окончена. Однако, как показало будущее, все только начиналось.

Продолжение следует.