Доктор Элиас Ричардс никогда не чувствовал запах апокалипсиса. Он пахнет антисептиком, страхом и детской присыпкой, пропитанной потом агонии. «Некрофаг». Так люди его окрестили. Пришелец, беззвучный убийца, спустившийся на метеоритной пыли и выбравший самую беззащитную мишень - детей. Он не просто убивал. Он разбирал их изнутри, встраивался в ДНК, как садист-часовщик, и методично рвал цепочки нуклеотидов. Дети угасали неделями, их клетки расползались, как гнилая ткань, под микроскопом это было похоже на взрывающиеся галактики боли. Мир замер в ужасе, слушая тихий плач, переходящий в хрип умирающих малышей.
Лаборатория «Прометей», вырубленная в скале под уровнем моря, стала последним бастионом. Ричардс, с лицом, изрезанным бессонницей и горем (у него самого умерла внучка, Софи), возглавлял отчаянный проект. Идея была дерзкой, почти кощунственной: использовать одного убийцу против другого. Они взяли старый, хорошо изученный ретровирус, «Цербера» - уже безвредного для человека, но невероятно агрессивного. Генетически перепрограммировали его. Задача «Цербера» была проста: найти уникальную сигнатуру «Некрофага» в зараженной клетке, встроиться в него, активировать каскад самоуничтожения патогена и тихо умереть вместе с ним. На бумаге теория выглядела безупречно.
Не взрыв, не саботаж. Ржавый клапан в системе охлаждения биореактора уровня BSL-5, микроскопическая трещина. Струйка пара, несущая миллиарды модифицированных "Церберов", просочилась в вентиляцию. Системы фильтрации сработали на 99.9%. Но 0.1% оказалось достаточно. Достаточно для того, чтобы вирус вырвался в мир через выхлопную шахту, подхваченный холодным атлантическим ветром.
Первым заразился Бенджи Картер. Пятилетний мальчик из Портсмута, уже несущий в каждой клетке смертельный груз «Некрофага». Его тело было хрупким судном, дрейфующим к небытию, когда «Цербер» нашел его и все пошло не по плану.
Вместо того чтобы атаковать «Некрофага», два вируса узнали друг друга. Не как враги, а как долгожданные половинки разбитого зеркала. Инопланетный и земной убийца слились в чудовищном, непостижимом симбиозе. Это был не конфликт, а свадьба во тьме, свадьба, на которой гостями были клетки Бенджи.
Ричардс наблюдал через спутниковую трансляцию (Портсмут уже был под карантином). Бенджи лежал в изоляторе, подключенный к мониторам, пищавшим тревогу. Потом мальчик сел, его глаза, прежде тусклые от боли, засветились странным, холодным бирюзовым светом. Кожа начала пульсировать, не как при судорогах, а как будто под ней копошились тысячи червей, перестраивая ландшафт плоти.
- Что с ним? - прошептал ассистент Ричардса, Лиза, ее лицо было белее халата.
Бенджи открыл рот. Звук, который вышел наружу, не принадлежал человеческому горлу. Это был скрежет ломающихся костей, смешанный с влажным бульканьем и высоким, пронзительным визгом, от которого кровь стыла в жилах. Его челюсть удлинилась с резким, хрустящим звуком, обнажая ряды острых, игловидных зубов, растущих прямо на их глазах. Позвоночник выгнулся дугой, лопатки выпирали, как крылья под кожей, которая темнела, покрываясь грубой, серой, хитиновой тканью. Пальцы сплелись в когтистые лапы, ноги скручивались и утолщались, ломая кости и сращивая их заново в чудовищных пропорциях.
Это была не смерть, это было превращение. Мука, возведенная в абсолют. Клетки не умирали - они переписывались, перекодировались на язык чужой, непостижимой биологии. Через десять минут там, где лежал Бенджи Картер, корчилось что-то. Существо с глазами, как мутные аквамарины, горящими холодным интеллектом, которого не должно было быть. Оно повернуло голову (слишком гибкую, на слишком длинной шее) и посмотрело прямо в камеру. Взгляд был не диким, а оценивающим. Потом оно издало новый звук - низкий, вибрирующий гул, от которого задрожали стены изолятора.
Новый штамм - «Химера», как его мгновенно окрестили в панике, - оказался заразнее некрофага, чумы и гриппа вместе взятых. Воздушно-капельный, контактный, водный. Он не убивал, он преображал. Взрослые, дети, старики... Собаки на улицах, птицы в небе, крысы в подвалах - все были восприимчивы. Вирус работал с чудовищной скоростью, используя исходный материал каждой жертвы, но направляя его по единому, инопланетному шаблону. Мир погрузился в хаос, сравнимый разве что с самым кошмарным судным днем. Города горели под вопли трансформирующихся людей. Леса выли от боли перерождающихся зверей. Океаны кипели, выбрасывая на берег кошмарных гибридов рыб и моллюсков.
Ричардс, запертый в «Прометее», смотрел последние спутниковые снимки перед тем, как отключилось все. Всего спустя пол года земля, некогда голубая жемчужина, была усеяна движущимися пятнами серой, хитиновой плоти. Гигантские, многосуставные существа, похожие на помесь пауков и кальмаров, ползали по руинам мегаполисов. Стаи крылатых тварей с кожистыми перепонками и множеством глаз бороздили закопченное небо. Из глубин доносился гул, не природный, а организованный, словно планета сама завывала на новом, чужом языке.
Тишина. Глубокая, абсолютная, как в могиле. Ни гула машин, ни криков птиц, ни шепота ветра в листьях - деревья либо сгнили, либо превратились в нечто жуткое, покрытое шипами и сочащееся слизью. Воздух был густым, с запахом озона, разложения и чего-то чуждого.
На вершине холма, где когда-то стояла детская площадка, качались качели. На них сидело существо. Оно было ростом с десятилетнего ребенка, но на этом сходство заканчивалось. Серо-зеленая, бугристая кожа, напоминающая кору ядовитого дерева. Длинные, тонкие конечности, заканчивающиеся тремя костлявыми пальцами-клешнями. Голова - вытянутый овал без видимого рта, увенчанный тремя щелевидными глазами, мерцающими тем самым бирюзовым светом. Оно раскачивалось, издавая тихое, ритмичное пощелкивание - звук, похожий на стук камешков в пустоте.
Это была Земля. Колыбель человечества. Теперь она стала инкубатором, детской площадкой для чего-то иного и могильником для природы которую мы знали. Планета дышала чужими легкими, билась чужими сердцами. Где-то в глубине континентов, в бывших земных океанах, возможно, уже начинали строить свои первые, непонятные города из костей и хитина новые хозяева. Потомки «Химеры». Потомки ошибки доктора Ричардса.
Существо на качелях резко остановилось. Его три глаза уставились в тусклое, вечно затянутое пеплом солнце. Оно издало новый звук - не визг, не гул, а что-то вроде мурлыканья, но леденящее, лишенное тепла. Звук удовлетворения, звук существа находящегося у себя дома.
Тишина снова сомкнулась, тяжелая и окончательная. Качели замерли. Эра человечества была окончена навсегда.
