Знаете, есть особая магия в воспоминаниях о том времени. Когда стипендии хватало разве что до середины месяца, а в кармане звенели последние копейки. Когда в магазинах на полках пусто, а ты учишься в чужом городе, за тысячу километров от маминого борща и пирогов.

Общежитие тогда было не просто крышей над головой. Это был целый мир, где на одной кухне жили ребята из десятка комнат, где всегда пахло чем-то жареным, а из-за двери постоянно слышалось: "Слушай, соли не найдётся? А лук есть?"

Вот об этой кухне, об этой еде и хочу рассказать. Потому что она была простой, но настоящей.

Макароны - наше всё

Пачка макарон спасала в самые голодные дни. Сварил, слил воду - и дальше начинается творчество. Кто-то просто посыпал их сахаром, да-да, именно сахаром, и это было нормально. Но если находилась луковица и ложка подсолнечного масла - считай, пир горой.

Резали лук, жарили до золотистого цвета прямо на общей плите. Запах расползался по всему этажу, и через пять минут на кухне уже толпился народ. "Что делаешь? А дай попробую!" Макароны высыпали на сковородку к луку, перемешивали, солили - и готово.

Иногда кто-то приносил из дома банку томатной пасты. Тогда макароны становились почти как в ресторане - красные, ароматные, с кислинкой. Ели прямо со сковородки, по очереди, деля на троих-четверых. Никакой посуды мыть не надо - удобно же.

Ещё был лайфхак: подсушенный хлеб крошили в макароны. Получались такие хрустящие кусочки, которые добавляли вкуса. Вообще хлеб был в ходу - им и наедались, и разнообразили любое блюдо.

Карамель своими руками

Помню, как сидишь вечером, делать уроки надо, а есть хочется. Денег нет, до стипендии ещё неделя. Зато есть сахар - почти в каждой комнате стояла банка.

Брали столовую ложку, насыпали сахар горкой, зажигали газ. Держали ложку над огнём, и сахар начинал таять, превращаться в тёмную тягучую массу. Пахло так, что слюнки текли. Главное было не передержать, а то горчить начинал.

Потом ложку быстро опускали в стакан с холодной водой - и сахар застывал леденцом. Вытаскивали, постукивали об стол - и готова конфета. Твёрдая, хрустящая, сладкая.

Иногда делали по-другому: на лист бумаги капали горячей карамелью маленькие лужицы. Они застывали лепёшками, их можно было отломать и положить в рот. Или в чай бросить вместо сахара.

Сейчас такое продают на ярмарках как деликатес ручной работы. А мы просто спасались от голода.

Хлеб - база всего

Буханка чёрного хлеба - это было богатство. Хлеб ели со всем: с маслом, с солью, с сахаром, даже просто так, если больше ничего не было.

Самое простое и вкусное: отрезаешь ломоть, намазываешь сливочным маслом (если повезло купить), посыпаешь солью. Хрустит корка, масло тает, соль чувствуется на языке - красота. Запиваешь горячим чаем из гранёного стакана, и кажется, что жизнь удалась.

Сладкий вариант: хлеб с маслом и сахаром. Сахар хрустит на зубах, смешивается с мягким мякишем. Детское лакомство, но в общаге на это никто не смотрел - ели и радовались.

А ещё делали гренки. Хлеб резали, обжаривали на сковородке с маслом до румяной корочки. Можно было натереть чесноком - тогда получалось как закуска к супу или просто так, перекусить.

Когда хлеб черствел, его не выкидывали никогда. Сушили на батарее, получались сухари. Их можно было грызть с чаем или покрошить в любое блюдо для объёма.

Овощная икра из того, что есть

Баклажанную икру в магазине найти было почти невозможно. Но зато на рынке всегда можно было купить морковку, лук, кабачок. Стоило копейки.

Резали всё кубиками, обжаривали на сковородке с маслом. Сначала лук до прозрачности, потом морковку, в конце кабачок. Солили, перчили чёрным перцем, если был. Потом всю эту массу давили толкушкой прямо в миске.

Получалась такая овощная каша. Если находилась томатная паста - добавляли ложку, и тогда икра становилась ещё вкуснее, с кислинкой. Намазывали на хлеб, ели с макаронами или картошкой.

Вкус был простой, домашний. Особенно когда холодно, а ты сидишь на общажной кухне, дует из окна, а на тарелке горячая икра с хлебом. И вроде далеко от дома, а всё равно как-то уютно.

Картошка - королева стола

Мешок картошки в комнате - это было как золотой запас. Из картошки делали вообще всё.

Жарили с луком - классика. Варили и мяли в пюре, добавляя молоко, если кто-то сбегал в магазин. Пекли в духовке, завернув в фольгу, - получалась как из костра, с румяной кожурой.

Но самое необычное - картошка в чайнике. Звучит дико, но работало. Электрический чайник был почти в каждой комнате. Картошку резали мелкими кубиками, закладывали в чайник, заливали водой, солили и включали. Через 15 минут - готово, можно есть.

Да, чайник после этого надо было хорошо отмывать. И на дне оставался налёт. Но когда голодный, а плитка на кухне занята - выбирать не приходится.

Ещё делали драники, если было немного муки и яйцо. Картошку тёрли на тёрке, смешивали с мукой, солили и жарили лепёшки. Хрустящие, горячие, пахнут жареным маслом - объедение.

Сгущёнка - праздник в банке

Банка сгущённого молока - это было событие. Её берегли, ели по чуть-чуть, растягивали удовольствие.

Кто-то макал хлеб прямо в банку. Кто-то добавлял ложку в чай вместо сахара - получался сладкий, густой напиток. А кто-то ел просто ложками, медленно, смакуя каждый глоток.

Но самое крутое - варёная сгущёнка. Банку клали в кастрюлю, заливали водой и кипятили три часа. Надо было следить, чтобы вода не выкипела, а то банка могла взорваться. Бывало такое - слышно на весь этаж, карамель на стенах, уборка потом на полдня.

Но если всё проходило нормально, открывали банку - а там уже не белая сгущёнка, а тёмная, густая, карамельная. Мазали на хлеб, добавляли в кашу, просто ели ложкой. Вкус непередаваемый - сладкий, тягучий, тающий во рту.

Суп из того, что нашлось

К концу месяца в холодильнике обычно было пусто. Но суп сварить можно было почти из ничего.

В кастрюлю кидали пару картошин, горсть вермишели, луковицу. Заливали водой, солили, бросали лавровый лист. Если повезло - кто-то делился кусочком колбасы или сосиской. Резали мелко, добавляли в бульон.

Варили минут двадцать, разливали по мискам. Горячее, с хлебом - и сытно, и вкусно. Главное, что согревало.

Иногда делали молочный суп - вермишель варили в молоке с сахаром. Сладкий, нежный, как в детстве. Или гороховый - горох дешёвый был, варился долго, но получалась густая, наваристая похлёбка.

Никто не говорил, что это невкусно или простовато. Наоборот - ели с аппетитом, благодарили того, кто готовил. Потому что в общаге так было принято: готовишь - делишься, голодный - приходи, накормят.

Чай - душа кухни

Чай пили всегда. Утром, днём, вечером, ночью перед сессией. Заваривали крепкий, в большой банке, чтобы на всех хватило. Иногда добавляли варенье - смородиновое, малиновое, какое у кого из дома привезли.

Лимон был роскошью, но если кто-то покупал - резали на тонкие дольки, клали в стаканы. Пили с сахаром вприкуску, грызли его, как раньше делали в деревнях.

За чаем говорили обо всём. Кто-то играл на гитаре, кто-то читал стихи, кто-то просто сидел молча, слушал и грелся. Потому что зимой в общаге бывало холодно, батареи еле теплились, и чай становился единственным спасением.

Чай был не просто напитком. Это был ритуал, объединявший всех. Не важно, из какого города, какого курса, какой семьи - за чаем все становились своими.

Почему это было особенным

Сейчас на полках магазинов есть всё. Заказать еду можно в любое время, кафе на каждом углу, доставка работает круглосуточно. Но тогда была другая жизнь.

Мы не жаловались на дефицит. Просто приспосабливались, выкручивались, делились последним. Если у соседа закончилась соль - он шёл не в магазин, а к тебе. Если ты сварил суп - звал всех на кухню.

Эта еда была простой, но честной. В ней был вкус молодости, вкус дружбы, вкус того времени, когда мы верили, что впереди всё будет хорошо.

И знаете что? Иногда хочется вернуться. Хоть на вечер. Сесть на ту старую табуретку, заварить чай в трёхлитровой банке, пожарить макароны с луком и послушать, как за стеной играет гитара.

Потому что это было не просто общежитие. Это был дом.

источник: Было Дело

Помню, как бабушка будила меня запахом жареной картошки. Открываю глаза - а на кухне уже стоит чайник, дымится сковородка, по радио что-то говорят. Обычное советское утро. Ничего особенного, казалось бы. Но именно эти утра я вспоминаю чаще всего, когда сижу в модном кафе с капучино за двести рублей.

Когда завтрак был не трендом, а жизнью

Утро в советской семье начиналось не с листания ленты соцсетей. Начиналось с того, что мама вставала первой, пока все спали, и уже к семи на столе появлялось что-то горячее. Может, каша. Может, яйца. Иногда просто хлеб с маслом и горячий чай. Но это было каждый день, без выходных.

Никто не спрашивал: «А что ты хочешь на завтрак?» Ели то, что есть. И знаете, никто особо не переживал. Потому что завтрак был не событием - он был частью порядка. Встал, умылся, позавтракал, пошёл. Вся страна так жила.

В городских квартирах это выглядело примерно одинаково: чайник на плите, разделочная доска, нож, масленка. Бутерброды собирали прямо за столом. Кто-то мазал маслом, кто-то добавлял сыр или колбасу, если была. В деревнях попроще — но зато всё своё. Молоко только что из-под коровы, творог ещё тёплый, огурцы из погреба. Городские о таком могли только мечтать.

Та самая гречка, за которой стояли в очередь

Сейчас гречка стоит на каждой полке, никого не удивишь. А раньше её привозили, и люди узнавали об этом по сарафанному радио. «В "Гастрономе" гречка!» - и вот уже бабушки с авоськами бегут занимать очередь. В Сибири вообще считалось везением купить пачку-другую. А в Москве или Ленинграде она была почаще, но тоже не каждый день.

Гречку с молоком ели на завтрак многие. Варили вечером, а утром разогревали или ели холодной - с горячим молоком прямо в тарелку. Сейчас это звучит как что-то из прошлого века. Хотя, подождите, так и есть.

Магазины, где знали тебя по имени

Ходили за хлебом каждый день. Не потому что так надо, а потому что свежий хлеб - это отдельное удовольствие. Утром заходишь в булочную, а там такой запах стоит, что сразу слюнки текут. Буханки лежат на деревянных полках, без всякой упаковки. Подходишь, берёшь, трогаешь специальной вилочкой - мягкий или нет. Это был целый ритуал.

Продавщицы работали одни и те же годами. Запоминали, кто какой хлеб любит. «Вам, как обычно, бородинский?» - и уже кладут в пакет. Сейчас в супермаркетах на тебя даже не смотрят. А тогда поход за хлебом был почти как встреча со знакомыми.

В деревнях пекарни работали при колхозах. Хозяйки вставали ни свет ни заря, чтобы успеть купить тёплый батон. Мужики уходили в поле, дети собирались в школу - всех нужно накормить. И вот стоишь в шесть утра у пекарни, мороз, темно ещё, а из окошка уже пар идёт и пахнет так, что хочется откусить прямо там.

Посуда, которая переживёт нас всех

Чашки были настоящие. Тяжёлые, фарфоровые, с узорами. Из Дулёво, из Вербилок - эти заводы всю страну снабжали. У каждой семьи был свой сервиз, который доставали по праздникам. А в будни пили из гранёных стаканов. Те самые, с ромбиками, которые не разобьёшь, даже если уронишь.

Эти стаканы были везде: в поездах, на заводах, в школьных столовых, дома. Универсальная вещь. В них и чай наливали, и компот, и молоко. Иногда в красивых подстаканниках носили - особенно в поездах дальнего следования. Проводница проходит с чайником, наливает кипяток, кладёшь пакетик чая или насыпаешь заварку - и сидишь, смотришь в окно.

Чай пили в основном чёрный. Был такой, с картинкой слона на пачке - индийский. Его берегли. На каждый день заваривали попроще, прессованный, который на развес продавали. Отломишь кусочек от «кирпича», заваришь покрепче - и нормально. Главное, чтобы горячий был.

Будний завтрак: быстро, но сытно

По утрам времени особо не было. Все торопились - кто на работу, кто в школу, кто в детсад. Поэтому готовили то, что быстро. Каша - манная, овсяная, пшённая. Варили сразу на несколько дней, потом разогревали. Она густела, покрывалась такой плёночкой сверху. Дети её не любили, но ели. Потому что мама сказала: «Без каши не пойдёшь».

Яйца варили всмятку. Три минуты в кипятке - и готово. Разбивали ложечкой, макали хлеб. Быстро и сытно. Иногда оставалась картошка с вечера - её жарили утром с яйцом. Выбрасывать еду было не принято. Что приготовили, то и ели.

Рабочие часто завтракали на ходу. Схватил пирожок с капустой или мясом, бутылку молока - и побежал на автобус. В обеденный перерыв уже нормально поешь в столовой. А утром главное - не на голодный желудок выходить.

Школьники брали с собой бутерброды. Заворачивали в газету или целлофановый пакетик. В буфете можно было купить булочку с маком, пончик, сосиску в тесте. И обязательно компот. Тот самый, из сухофруктов, который почему-то всегда был тёплым, даже когда остывал.

Выходные: когда можно не спешить

Суббота и воскресенье - это было другое дело. Утром никуда не надо бежать, можно поспать подольше. Мама вставала, начинала что-то печь. Запах оладий разносился по всей квартире, это лучше любого будильника.

Оладьи делали на кефире или на молоке. Переворачивали на сковородке, складывали стопкой на тарелку, поливали сметаной или вареньем. Сырники - тоже классика. Творог, яйцо, мука, немного сахара - и вот уже на сковороде шипят золотистые кругляшки.

Омлет жарили с молоком, иногда с помидорами или колбасой. Запеканку творожную ставили в духовку - она поднималась, покрывалась румяной корочкой, а внутри оставалась мягкой и нежной. Это было время, когда семья собиралась за столом вместе, не на бегу.

За завтраком разговаривали. Обсуждали, куда пойти погулять, что посмотреть в кино, кто что слышал нового. Телевизор не работал с утра - программы начинались позже. Поэтому просто сидели, пили чай, ели, болтали. Простое человеческое общение.

Детство со вкусом каши и рыбьего жира

В детских садах завтрак был по расписанию. В восемь утра всех усаживали за столики, повязывали салфетки на шею, и вот уже несут каши в больших кастрюлях. Манная, рисовая, овсяная. Не всегда вкусно, честно говоря. Но нужно было есть - воспитательница следила.

Хлеб с маслом, какао на молоке. Иногда давали ложку рыбьего жира - противная вещь, но полезная, говорили. Дети зажимали нос, быстро глотали и запивали чем-нибудь. А потом бежали играть, и про завтрак уже забывали.

В школах буфеты работали на переменах. Там всегда была очередь. Самое популярное - булочки с сахаром, пончики с повидлом, сосиски в тесте. И компот, конечно. Пахнущий черносливом и яблоками, слегка приторный. Но все его пили, потому что альтернативы не было.

Молоко в треугольниках и масло за прилавком

Молоко продавали в необычных пакетах - треугольных, из плотной бумаги. Отрезаешь уголок ножницами и льёшь в стакан. Обязательно половина мимо - это была классика. Все так проливали.

Кефир разливали в стеклянные бутылки, закрывали фольгой. Зелёной или красной, зависело от жирности. Бутылки потом сдавали обратно - за них давали копейки, но это было важно. Собирали, относили в пункт приёма стеклотары.

Масло брали на развес. Продавщица отрезала кусок от большого бруска, взвешивала на весах, заворачивала в бумагу. Были разные виды: обычное, крестьянское, солёное. А самое ценное - шоколадное. Его днём с огнём не найдёшь. Если вдруг где-то появлялось, брали сразу несколько пачек. Дети его обожали.

Почему мы помним эти завтраки

Дело не в том, что тогда было вкуснее. Наверное, сейчас выбор больше, качество лучше. Можно купить хоть авокадо, хоть киноа, хоть что угодно. Но те завтраки мы помним не за еду. Мы помним их за то чувство.

Когда просыпаешься, а на кухне уже кто-то хлопочет. Когда знаешь, что тебя накормят, обязательно накормят, даже если в доме не густо. Когда за столом сидишь не один, а с родными. Когда чай наливают в гранёный стакан, и он греет ладони.

Советский завтрак - это про стабильность и простоту. Про то, что не нужно было выбирать из ста сортов йогурта. Ел то, что дали, и радовался. Потому что это было вкусно не само по себе — а потому что это было дома.

Сейчас другая жизнь. Быстрее, разнообразнее, удобнее. Но иногда хочется вернуться в то утро. Когда пахло свежим хлебом, когда шипела сковородка, когда мама говорила: «Ешь, пока горячее». Хочется просто сесть за тот стол, налить чаю из гранёного стакана и почувствовать — вот оно, настоящее утро.

Какие завтраки вы помните из детства?

источник: Было Дело

Сельское хозяйство: два Совхоза и куча Колхозов, огромная Молочная ферма, огромный хлебоприёмный пункт («Заготзерно»), Плодозаготовительная контора, где рождались квас, лимонад и та самая, легендарная «бормотуха» с «червивкой», два Хлебокомбината, «Сельхозтехника» и «Сельхозхимия».

Бурводстрой, МСО, РСУ, ПМК, Сельхозмелеорация, ССК, Газстрой — аббревиатуры-труженики, ковавшие местное процветание.

Нефтебаза и Речной порт — врата, через которые в посёлок приходила энергия и уходили результаты его труда.

Две Торговые базы, снабжавшие весь район.

Автотранспортное предприятие (АТП), где ревели десятки грузовиков, самосвалов, автобусов — целый стальной табун.

Забота о человеке, как высшая ценность: Крупный больничный комплекс с поликлиникой, где приём вели врачи всех специальностей, от педиатра до хирурга. Свой роддом, где под ярким светом ламп ежегодно появлялись на свет сотни новых жителей посёлка. Грязелечебница, использовавшая дары местной природы для исцеления — уникальная роскошь для простого рабочего поселка.

Культура быта и ремесла: Комбинат бытового обслуживания — целый городок мастерства, где в одном месте можно было отдать в починку туфли и телевизор, заказать мебель и постричься. Ателье, где мастерицы с намётанным глазом и золотыми руками кроили и шили одежду — от школьной формы до свадебного платья.

Но плоть любого посёлка — его дети. И для них здесь была выстроена целая вселенная. Семь детских садов, и три из них — ведомственные, от железной дороги, ЖБИ и Совхоза— где стены пахли молоком, а воспитатели знали по имени каждого родителя. Три школы, и одна из них — железнодорожная, с интернатом для учеников, чьи родители работали в ночную смену. Каждый год этот образовательный конвейер, выпускал в большую жизнь три сотни молодых людей.

Это был мир-хозяйство, мир-узел. Он не просто жил — он строил, растил, производил. И, обеспечив людей крышей над головой, начал возводить для лучших из них — учителя, инженеры, строители — улицы аккуратных коттеджей, как знак высшей гражданской чести. В магазине «Железнодорожный» царило чудо самообслуживания, а в «Воднике» можно было купить бутылочное пиво.

На площади, как символ этой нерушимой связи, стояли шестнадцать флагштоков, над которыми развивались алые полотнища Союза и его республик.

А потом ритм сбился.

Первыми пали флаги. Флагштоки срезали в девяносто третьем, и площадь вдруг оголилась, стала чужой и пустой. Это был первый сигнал, тихий и неотвратимый, как щелчок перед обвалом. Убрали Ленина. Переименовали улицы.

Затем замолкли гиганты. Один за другим, как подкошенные великаны, затихли заводы и комбинаты. Железная дорога, лишившаяся грузооборота, растеряла своих стальных коней — от шести маневровых тепловозов остался один, да и тому теперь нечего водить. Река опустела.

АТП — пустырь, заросший бурьяном, и, пара целых гаражей, где возятся с разбитыми «иномарками».

Затем стал угасать свет в окнах больничного комплекса. Уехали специалисты, захирела грязелечебница. А самое страшное — погас свет в роддоме. Теперь, чтобы дать жизнь новому человеку, будущей матери нужно отправиться в стокилометровый путь по разбитой дороге. Рождение из домашнего, почти таинственного акта, превратилось в опасное и утомительное путешествие. Само начало жизни здесь стало нежелательным, неудобным.

Захирело и ремесло. Комбинат бытового обслуживания, некогда бойкое сердце повседневности, вымер. Ирония судьбы распорядилась так, что в его стенах, где когда-то чинили и создавали, теперь разместилась налоговая инспекция. Пространство, наполненное когда-то жизнью, мастерством и разговорами, теперь занято безмолвными кабинетами, где считают, контролируют и изымают. Символично и неумолимо: там, где раньше людям помогали обустраивать быт, теперь у них лишь требуют отчёта. Исчезли ателье, а с ними и сама идея, что вещь можно не выбросить, а починить; что платье можно не купить с чужого плеча, а сшить — единственное и на всю жизнь. Остались лишь одинокие шабашники, но это уже не система, не культура, а лишь жалкие крохи от когда-то общего пирога. Исчезла магия превращения старого в новое, сломанного в целое.

И тогда затихли дети. Из семи садов осталось пять, и те не заполнены. Вечерний интернат железнодорожной школы погас навсегда — он стал ни к чему, когда родителей сократили. А три школы, что когда-то выводили в жизнь триста выпускников из 10-го класса, теперь с трудом набирают сто двадцать в первый класс. И тишина на школьных дворах стала громче любого гудка.

Посёлок стал стремительно стареть и пустеть. От двадцати пяти тысяч ртов и рук осталось шесть, да и те в основном седые. Исчез Дворец пионеров, где рождались мечты, и кинотеатр «Космос», куда мы летали по вечерам.

А потом пришла пора малых смертей. Местный водоканал, не в силах победить воровство или навести порядок, пошёл простым путём — взял и срезал водоразборные колонки, что поили целые улицы. Чтобы не пользовались бесплатно. Чтобы лишить людей последнего общего блага — глотка холодной, чистой воды в летний зной. Теперь на месте колонок — цементные заплатки, как шрамы на теле посёлка. Общественное было окончательно и с позором уничтожено во имя сомнительной экономии. Сосед больше не мог дать соседу напиться. Всё свелось к личному счетчику, к личной ответственности, к личной вине.

Теперь нужда здесь иная. Она не в том, чтобы достать дефицитную колбасу в столице — это было почти приключением. Нынешняя нужда — в элементарном выживании. И систему, которая когда-то возила хлеб в деревенские магазины, заменили личные автомобили детей и внуков. Они везут хлеб своим старикам и одиноким соседям за десятки километров. Кажется, результат тот же — буханка на столе. Но разве это одно и то же? Раньше буханку привозила страна. Теперь её привозит сын. Это не развитие — это возвращение к общинному строю, к круговой поруке родственных душ в руинах общего дома.

И даже река, когда-то кормилица, обеднела. Рыба, что ловилась пудами и кормила половину посёлка — та самая, что шла на Рыбный завод, — словно почувствовала, что жизнь здесь кончилась. Река стала безжизненным ландшафтом, красивым, но мёртвым, как аквариум после того, как из него выловили последнюю золотую рыбку.

Посёлок застыл. Он больше не движется и не строится. Он тихо ветшает, как брошенный корабль, у которого когда-то были и мощные двигатели, и смелая команда, готовая покорять новые горизонты. Теперь градообразующие предприятия - Сетевые магазины. Их конвейер — это движение корзин к кассе. Их сырьё — безликие товары, привозимые фурами из неведомых логистических центров. Их продукт — сиюминутное насыщение. Они не кормят посёлок в широком смысле — они торгуют едой с теми, у кого ещё остались деньги после визита в алкомаркет. И если раньше градообразующее предприятие давало перспективу, работу и смысл, то теперь оно даёт лишь кассовый чек и пакет с едой.

Зато Вы получили «свободу». Но свободу какого рода?

Свободу от дефицита... для тех, у кого есть деньги. Да, в магазинах теперь всё есть. Но это уже не местный хлеб с душой, а безликий штампованный батон из сетевого гипермаркета. Это не выбор между двумя сортами колбасы, а мучительное разглядывание двадцати сортов из пальмы, сои, хрящей, рогов и копыт в яркой упаковке.

Свободу выбора... которого зачастую нет. Выбор работы? Её нет. Выбора школы или больницы? Их почти не осталось. Выбор заключается в том, уехать или остаться и выживать.

Свободу слова. Чтобы говорить о том, как всё плохо. Чтобы жаловаться соседу, сокрушаться в соцсетях. Но голос твой теперь — глас вопиющего в пустыне, а не на собрании трудового коллектива, который мог что-то решить.

Свободу предпринимательства. Чтобы открыть ларек вместо завода. Чтобы пытаться продать что-то тем, у кого нет денег. Чтобы взять кредит и погрязнуть в долгах, пытаясь залатать дыры, которые раньше закрывало государство.

Вы получили «вещи».

У многих теперь есть машина (часто в кредит), плоский телевизор и смартфон с выходом в интернет. Эти вещи создают иллюзию связи с большим миром. Но они же подчёркивают изоляцию. Ты можешь смотреть фильмы со всего света, сидя в доме, где зимой холодно, потому что нет денег на газ. Вы можете читать новости о биржевых курсах, идя за хлебом в единственный магазин, где он ещё есть.

Вы получили «личную ответственность».

Раньше за тебя думала Система. Теперь ты сам: сам ищи работу, сам копи на пенсию (если сможешь), сам лечись (если найдешь и оплатишь врача), сам вози хлеб родителям-старикам, сам решай, как выжить.

Это жестокий и утомительный дар. Община распалась, и человек остался один на один со своими проблемами. Круговая порука родственных душ — это не привилегия, это последний рубеж обороны от полного коллапса.

Что мы получили в итоге?

Мы получили индивидуализм вместо коллективизма. Потребительство вместо созидания. Виртуальную реальность вместо осязаемой. Право уехать вместо возможности жить дома.

Мы променяли общий дом, пусть и с тесными комнатами, но с прочным фундаментом, на личную, хрупкую лодку в бушующем океане. И для тех, чья лодка оказалась крепка, океан открыл невиданные возможности. Но для тысяч других — тех, кто строил тот самый дом, — это плавание оказалось борьбой за выживание у разбитого корыта.

В конечном счёте, мы получили другое измерение жизни. Горизонтальное вместо вертикального. Раньше жизнь была выстроена вертикально: детсад — школа — завод — пенсия. Была перспектива, карьера, общее дело. Теперь жизнь расползлась в горизонтальную плоскость: серфинг по случайным заработкам, выживание день в день, жизнь в режиме постоянного реагирования на кризисы.

И самый большой урон понесли не здания и не заводы, а социальная ткань, доверие и вера в завтрашний день. То, что строилось десятилетиями, было порвано в одно. И залатать его новыми гаджетами и импортными товарами невозможно.

Так что да, мы многое получили. Но вопрос в том, являемся ли мы теперь более богатыми людьми — или просто более одинокими владельцами большего количества вещей на руинах того, что когда-то называли Родиной.

Было ли плохо при СССР?

Да, были талоны, но проблема была не в деньгах, а в физическом отсутствии многих качественных товаров. Чтобы купить что-то хорошее, часто нужно было «доставать», «знать», «стоять в очередях» или ехать в столицу. Не было выбора. Все было однообразно.

Свободы слова, выезда за границу, политического выбора, предпринимательской инициативы — всё это было серьёзно ограничено. Инакомыслие жестоко подавлялось.

Техника, автомобили, одежда, продукты — всё это часто уступало в качестве западным аналогам. Сфера услуг (та же бытовушка) работала медленно и не всегда качественно.

От человека требовалась лояльность системе. Карьера, образование часто зависели не только от способностей, но и от членства в партии, правильного социального происхождения и благонадёжности. Общество было закрытым и малоподвижным. Инновации вне военно-промышленного комплекса внедрялись медленно. Перспективы для яркой, нестандартной личности часто были туманны.

Так было ли плохо?

Для моего посёлка, для инженера, учителя, рабочего, которые видели смысл в своей работе, растили детей, получали квартиры и видели, как вокруг всё строится и развивается — скорее нет, не плохо. Это была жизнь в системе, которая их защищала и давала им цель.

Для диссидента, интеллигента, мечтавшего о свободном обмене идеями, предприимчивого человека, желавшего открыть своё дело, или просто для того, кто хотел слушать другую музыку, читать другую литературу и свободно путешествовать — да, было плохо. Это была жизнь в клетке.

Судя по всему, ответ очевиден: нет, не плохо. Было трудно, аскетично, но это была жизнь с достоинством, смыслом и будущим. А то, что есть сейчас, для нашего мира — не замена, а медленное угасание.

Я не ностальгирую по колбасе за 2,20 и водке по 3,62. Я тоскую по миру, где ценность человека определялась его вкладом в общее дело, а не размером его кошелька. По миру, где будущее виделось не как угроза, а как проект, в котором ты участвуешь. И эта тоска — не блажь, а точная диагностическая реакция здравого ума на мир, который сошёл с ума.

Можно ли меня назвать Совкодрочером?

Если Вы хотите свести сложную, многогранную жизнь целого поколения к карикатуре: якобы все тогда были наивными, зашоренными и верили в «светлое коммунистическое будущее».

Если Вы хотите объявить мою тоску по стабильности, по уважению к труду, по созиданию и общему делу - просто «отсталостью».

Если Вы хотите объявить прошлое сплошным «совком», и представить его разрушение как «освобождение», а не как трагедию.

Называйте, не обижусь. Глупо обижаться на паразитов. Паразиты следуют своей природе. Они появляются там, где есть пища и благоприятная среда. Их не интересуют ни флаги на площади, ни мартеновские печи, ни дипломы инженеров. Их логика проста: есть пища — мы здесь. Они не пришли извне с мечом и огнём. Они вылупились из яиц, которые годами лежали в тёплом навозе равнодушия, усталости и молчаливого согласия с мелким враньём «для своих». Они стали теми, кто срезал флагштоки не как символы, а как цветной металл. Кто распродал не заводы, а лом чёрных металлов. Кто увидел в нашем общем доме не наследие, а месторождение ресурсов для личного обогащения. Паразит не виноват в том, что он паразит. Виновата среда, что позволила ему появиться.

Только, не крутите жопой. Если Вы так ненавидите Советский союз:

Откажитесь от всего, что произвела моя родина. Не живите в «Хрущёбах» и «Брежневках», не для Вас строились. Не пользуйтесь электричеством, ведь это достижение ГОЭЛРО. Не пользуйтесь газом и нефтепродуктами, ведь месторождения разведаны советскими геологами, получившими советское образование. Не пользуйтесь метро и железными дорогами, проложенными тем поколением. Откажитесь от целых городов, построенных с нуля, от гигантских заводов, которые, пусть и сменив название, до сих пор являются каркасом промышленности. Откажитесь от ядерного щита, от космической программы, фундамент которой был залит тогда. Отрекитесь от научных школ. Откажитесь от бесплатной медицины, принципы которой, пусть и в искажённом виде, ещё теплятся в наших поликлиниках. Откажитесь от массового спорта, от стадионов и дворцов культуры, которые были возведены для человека труда.

Соберитесь.

Создайте своё - с нуля. Вы же умнее, трудолюбивее, деловитее, чем такие "пердуны", как я.

Покажите на что способны, что можете лучше!!! Кто Вам мешает? Свобода же...

Не соберетесь и не создадите, потому что мой мир для Вас - антимир. Кощунство. Памятник системе, которую Вы презираете. Вы будете стараться, чтобы его следы окончательно исчезли, как доказательство тупиковости того пути. Ваше «созидание» - это не заводы и элеваторы. Это - коворкинги, стартапы, фондовые биржи и марафоны желаний, тряска задницей в соцсети. Это другой, параллельный мир, выросший на костях моего. Ваш мир — утопия индивидуальной свободы и потребления.

Собрать и создать может только государство. Государство, которое будет и отцом, и тюремщиком. Но это не про Вас, Снежинки, чья главная ценность — собственная уникальность, а не общее дело. Ведь снежинка сложна, красива и неповторима. Она летит туда, куда дует ветер. Снежинка не чувствует ответственности за другие снежинки. Их таяние — это их личная проблема.