Три поколения – бабушка, дочь и внучка - в тот же вечер на кухне за неизменным круглым столом держали совет. Идея показать семейную реликвию родилась сразу. Украшение, созданное волшебными руками предка-ювелира, впервые планировали выставить перед широкой публикой. Все понимали, что в проекте присутствует определенный риск. Но неспокойные времена миновали, когда человеческая жизнь ничего не стоила и запросто могли убить и за менее ценные реликвии. В конечном итоге желание узнать истинную рыночную стоимость семейного наследия пересилила все опасения. Решили, что утром Анна свяжется с организаторами и узнает о гарантиях по сохранности раритетных дорогостоящих экспонатов.

Женщин завертело в круговороте событий. В первую очередь, была проведена экспертиза украшения. Вскоре на руках у семьи оказался подробнейший отчет о броши, под которым свою подпись поставили несколько авторитетных ювелиров. Камень оценили баснословно высоко, отметив его редкость и потрясающую огранку. Как выяснилось, современные месторождения не давали уже камни таких насыщенных цветов, являя на свет александриты с более бледными оттенками. Камень, сохраненный Юркой и любовно утопленный в мягких завитках серебра, был уникален. Поражал насыщенными всполохами багрово-алого цвета в сердцевине изумрудного. Талантливый ювелир безупречно огранил минерал, еще больше подчеркнув его исключительность и неповторимость. От предварительной оценки стоимости броши у женщин закружилась голова. 

История с оценкой наследия ювелира туманным облаком прошла вскользь мимо Татки. Девушка все это время неутомимо металась между Москвой и родным городом. Девушка много работала, лишь иногда наведываясь домой. К тому же она была увлечена очередным молодым человеком. Находящаяся в любовном бреду, не очень успевала следить за развитием событий. Девушку больше интересовал вопрос, когда стойкий парень падет к ее ногам, чем, сколько стоит семейная брошь. Для Татки, как и для остальных членов семьи, драгоценность априори была бесценной.

Выставка «История в редких деталях» имела грандиозный успех. Реликвия семьи Кузьминых приковывала взгляды. Вокруг украшения плодились странные таинственные мистификации. Сплошь выдумки, которые вызвали лишь легкую улыбку на губах Екатерины Григорьевны и Анны.

Так было ровно до тех пор, пока в одной из газет не появилась жутковатая мистическая история, вызвавшая широкий резонанс и повышенный интерес к броши. Такая мрачная слава женщин встревожила.

«Особое внимание посетителей выставки «История в редких деталях» приковано к сокровищу из Пермского края – удивительной броши из серебра, в центре которой вставлен редчайший александрит. Только стоимость изделия могла бы подогревать интерес к сокровищу, но нашей редакции стали известны эксклюзивные факты. Александрит когда-то принадлежал пермскому держателю месторождений. Его имя не сохранилось в истории. Но доподлинно известно, что важную персону предупреждали о колдовских свойствах самоцвета. Сохранились свидетельства, что к богатому пермяку однажды явился странный человек. Он был грязен и облачен в ветхую одежду. Седая свалявшаяся борода мела чахлую грудь. Но глаза, сверкнувшие исподлобья на промышленника, поражали недюжинной силой воли и проницательностью. Якобы чудесный старец потребовал, чтобы богатейший предприниматель зарыл камень на перепутье трех дорог под высохшей и поврежденной молнией березой, чтобы не проникло зло и проклятье на всю землю русскую. Естественно, промышленник лишь расхохотался в лицо странному визитеру и потребовал вытолкать его взашей. А сам приказал камнерезу обработать минерал и уложить драгоценность в массивную брошь. Украшение предприниматель планировал подарить своей супруге, но не успел. В ту же ночь, когда он возвращался домой на санях, кони понесли. На бездорожье сани разлетелись вдребезги, а взъярившиеся кони безжалостно затоптали своего владельца. Потом останки богатейшего пермского держателя месторождений обглодали дикие волки. Через несколько дней безутешная от горя супруга и холопы нашли лишь кости промышленника. Кровавая брошь затерялась в веках. И лучше бы она там и оставалась. Но на заре народной революции она вновь появляется на авансцене и вершит свою кровожадную расправу. Потом зловещее украшение вновь исчезает. А теперь брошь-людоед экспонируется в нашем городе. Что нам ждать от мистического артефакта, наделенного столь страшными и ужасающими свойствами? Остается только верить, что свирепая кара броши не коснется никого из нас». 

Неадекватная реакция на откровенно «желтую» статью не заставили себя ждать. То, что обыватель не на шутку напуган стало очевидно очень скоро. Один из посетителей выставки схватил стул работника музея, пустовавший в углу зала, и попытался при помощи массивного предмета разбить витрину, за которой на бархатном ложе таинственно мерцала брошь. К счастью, непробиваемое стекло с честью выдержало сокрушительный удар. Незадачливого грабителя поймали. Вышел невиданный скандал, после которого Екатерина Григорьевна приняла решение забрать с экспозиции семейный раритет.

А безумец, устроивший беспорядок в здании музейного комплекса, не мог толком объяснить, зачем принялся громить витрину. Лишь одержимо твердил, что почувствовал зло, исходящее волнами от камня.

- Камень говорил со мной, - с жаром вопил задержанный. – Он грозился лютой карой городу. Его нужно остановить. Это камень – людоед! Болезни – не самое страшное, что ждет Иваново. Убийства. Много насилия. Причем погибать будут в основном женатые мужчины.

Задержанный пригляделся к допрашивавшему его милиционеру. Тучный лысеющий мужчина, у которого на обтянувшей живот-барабан рубашке  чуть не отрывались пуговицы. В образовавшиеся прорехи проглядывало рыхлое тело, покрытое густым буроватым волосом. Мучительные капельки пота на лбу. Небольшие неопределенного цвета глаза на одутловатом плохо выбритом лице. Грабитель суетливо поерзал на деревянном сиденье стула, потом доверительно наклонился вперед, чтобы быть поближе к милиционеру, и жарко зашептал.

- Я женат. Она конечно еще та стерва, но я-то не хочу умирать. Вот вы женаты?

Милиционер поднял недоумевающий взгляд и на автомате утвердительно кивнул.

- Вот! – удовлетворенно продолжил задержанный дебошир. – Мы с вами в одной лодке плывем. Камень нужно изничтожить, чтобы зло остановить. А пока камень в городе, все женатые мужчины в опасности, любой может погибнуть жуткой насильственной смертью. Мне пророческие видения открылись. Столько крови, так много страданий и боли. Бойтесь! Бойтесь проклятия камня-людоеда!

После эмоциональной вспышки мужичок болезненно сжался на стуле и тоненько завыл. Милиционер, видевший на службе многое, невольно замер и почувствовал, как мерзопакостная стылость страха стала подниматься из глубины живота, кончики пальцев похолодели, от лица отлила кровь.

- Вы поймите – сейчас еще действие камня можно парализовать. Пока еще успеваем. Потом будет слишком поздно, когда александрит войдет в кровожадную силу. Я жить хочу. А вы? Вы хотите жить?

Задержанный выжидательно сверлил взглядом, сложил руки в мольбе. На человека в погонах ситуация действовала угнетающе. Было очевидно, что человек напротив не на шутку испуган. Этот страх миазмами расползался по служебному кабинету, проникал в трещинки на висящей на стенах хлопьями краске, забивался в щели старой мебели. Чужая паника давила, вышибала из равновесия.

- Вы знаете, что александрит называют камнем вдов? – продолжал противно, словно в трансе завывать задержанный. – Скоро наш город превратится в пристанище вдов. И вы будете тоже в этом виновны, потому что не остановили камень-людоед!

Милиционер давно занимал свой пост – нарастил на коже дополнительную толстостенную и непробиваемую броню. Чтобы пронять его, требовался спектакль поосновательней. Правоохранитель раздраженно вытер засаленным платком выступивший на жирной складке на затылке пот. Озадаченно и устало потер правый глаз. А потом от греха подальше решил назначить задержанному психиатрическую экспертизу.

- Подальше от таких психов держаться нужно, - безнадежным голосом произнес он, когда музейного грабителя под конвоем увели в "обезьянник". – Так и самому недолго поплыть. Еще Ольга в последнее время постоянно мозги ложечкой вынимает. Секса и внимания ей, видите ли, не хватает. Ни дома, ни на работе нет покоя. К черту на выселки этого поехавшего мужика, туда же и жену бы послать, но от нее отделаться сложнее. Да и привык к кикиморе своей, пусть и житья не дает. Заеду в ночной ларек за хотдогами. На Ленина отличные готовят, сыра не жалеют и горчичкой с кетчупом поливай сколько хошь. Хоть успокоюсь. А психа нужно определенно и окончательно к придуркам определить, пока еще каких бед не натворил.

Как установила психиатрическая экспертиза, ранее не выказывавший признаков сумасшествия задержанный стал проявлять откровенные знаки нездорового разума. После учиненного погрома в музее и бреда об александрите-людоеде ему была только одна дорога – в безрадостный дом для болезных и скорбящих. Вскоре газеты написали, что окончательно свихнувшийся музейный каратель (так журналисты прозвали бедолагу) хитроумно выкрал ключи от подсобных помещений лечебницы, проник на крышу здания и откуда сиганул вниз. Фотографии несчастного, распластанного лягушкой на асфальте, облетели все городские издания. И журналисты, и обыватели испытывали нездоровый интерес к трагедии, смакуя все подробности суицида и полученных травм, не совместимых с жизнью.

Екатерина Григорьевна после происшествия с музейным карателем чувствовала сильнейшую вину и непроходящее утомление, словно кто-то нажал на тумблер и отключил тягу к жизни. Она корила себя, что ввязалась в авантюру с выставкой. Не могла себе простить, что невольно стала причиной гибели человека. Анна беспокоилась за мать, физически чувствуя охватывавшую ту равнодушие к простым радостям. Спасение пришло неожиданно! В Екатерине Григорьевне словно пробудились дополнительные ресурсы, когда она внезапно почувствовала сильнейшую тягу к живописи. Женщина грустно иронизировала, что в ней проснулись гены предка - ювелира Юрки. Искренне удивлялась завладевшим ею творческим зудом, пока не нашла в ящике стола простенький набор цветных карандашей, затерявшийся с Таткиного детства. Процесс затянул, но оно того стоило – через час с небольшим с альбомного листа пытливо смотрела внучка. Характер Татки женщина смогла передать в мельчайших деталях: в лукавом прищуре погибельных зеленых глаз, в легкой играющей в уголках губ полуулыбке, в непослушных прядках волос. Анна склонилась над рисунком матери и по-мальчишески восторженно присвистнула.

- Скажу, уважаемая Екатерина Григорьевна, что вы старательно долгие годы зарывали талант в землю. Мам, раньше нужно было браться за карандаши и кисти. Это же удивительно, как хорошо и точно!

Анна с облегчение вздохнула – живой лукавый взгляд матери выразительно говорил, что кризис самобичевания миновал. Женщина перестала винить себя в смерти несчастного сумасшедшего, растерявшего остатки разума на почве мифа о камне вдов. Анна купила для увлечения матери кисти и масляные краски. Пожилая женщина, когда дочь вручила подарок, растрогалась до слез и вскоре засела за автопортретом. Решила писать себя в любимом платье, лиф которого украсила брошью. Постепенно черты оживали на полотне: сеточка морщин у глаз выдавала переживания и мудрость, глубокие бороздки на лбу говорили о вдумчивости и силе характера, непокорная складка между бровей указывала на непреклонность и мятежность. Но больше всего Анна и Татка любили вглядываться в мягкие кокетливые ямочки, проступающие на щеках – признак добросердечия и глубинной чуткости.

- Ты на портрете настолько живая, что дух перехватывает, - любовалась внучка.

Картина завершена, и Екатерина Григорьевна чуть опять не загрустила. Очень своевременным оказался новый городской проект - на каждом углу только и разговоров было, что о масштабной экспозиции с работами местных художников. Как работа Екатерины Григорьевны попала в когорту картин маститых мэтров Ивановской земли, знала лишь Анна. Для Екатерины Григорьевны приглашение поучаствовать в выставке стало настоящим сюрпризом. Она с удивлением пересказывала дочери разговор с организаторами события, а та лишь таинственно улыбалась одними глазами, радуясь за мать. Судьба немногим ранее удачно свела Анну с одним из кураторов выставки - эмпозантный седовласый мужчина заявился на прием к известному педиатру вместе с юркой внучкой, заработавшей во время очередной шалости увесистую шишку на лбу и жалующейся на головные боли .

Картину Екатерины Григорьевны повесили в дальнем зале. Живое проникновенное лицо на портрете высвечивалось из тени и притягивало посетителей экспозиции, манило, словно магнит. Люди говорили, что портрет успокаивающе воздействует даже на самого несчастного, взвинченного человека. Достаточно со своими переживаниями и бедами подойти к даме с брошью, взглянуть в ее мудрые глаза, постоять в тишине несколько минут, и такая благодать в душе разливалась, словно второе дыхание открылось. О портрете дамы с брошью распространились слухи по всему городу. Говорили, что можно купить настоящее волшебство по цене входного билета в музейный комплекс. Молва сделала художницу-самоучку популярной. И результат народной славы не заставил себя долго ждать - от местных журналистов посыпались предложения с интервью.

- Здравствуйте! Вы у нас местная знаменитость. Мы могли бы пересечься в любом удобном вам месте? У меня поручение от редакции написать эссе о пробуждении таланта у художницы-самородка. Не откажите, - голос молодой и звонкий, с настырными нотками, мило грассирующий.

И Екатерина Григорьевна согласилась. С журналисткой они встретились в камерном кафе в центре города в историческом когда-то промышленном здании. Стены дышали прошлым: история мануфактурного центра нависала над посетителями старым щербатым кирпичом, мерно колыхалась на воздухе ситцевыми занавесками с орнаментами прошлого столетия, призывала со страниц развешанных по центру помещения пожелтевших листовок. Небольшие окна создавали волшебный эффект, придавая воздуху плотность. Здесь подавали неплохой кофе и сказочную выпечку. Екатерина Григорьевна старалась не налегать на сладкое, но кондитер, работающий в кафе, был настоящим магом.

Алина Озерцова стремительно вошла в помещение, процокав по каменному полу острыми каблучками. Острый холодный взгляд при виде художницы был мгновенно выключен, на лице появилась дежурная улыбка профессионального лжеца. Метаморфозы не ускользнули от пытливой Екатерины Григорьевны.

- А вы, милочка, не так добросердечны, как пытаетесь казаться, - подумала женщина. – Зачем этот странный и никому не нужный спектакль? Поглядим, что действительно нужно.

Интервью Алина вела профессионально и с огоньком. Ее интересовало все необычное в биографии Екатерины Григорьевны. Журналистка и не подозревала, что вопрос об украшении на портрете подарит такую яркую информацию.

- Брошь на портрете? – уточнила Екатерина Григорьевна.

Она почему-то сразу вспомнила неудачу с первым широким экспонированием семейного сокровища. Трагичная гибель помешавшегося музейного карателя вновь застарелой болью отозвалась в душе. Женщина замялась, не желая развивать тему. 

Но как бы не так. Алина звериным чутьем уловила, что натолкнулась в интервью на золотую жилу – сейчас она узнает что-то сенсационное. Молодая женщина напряженно вытянулась в струнку, буквально пожирая глазами каждую эмоцию своей собеседницы, малейшие нюансы ее смятения.

- Эта брошь, подозреваю, не так проста, как думают многие, - полуспрашивая, полуутверждая, с апломбом заявила Озерцова.

Екатерина Григорьевна чуть с вызовом вскинула голову. Она взвешивала каждое слово и словно педантичный аптекарь дозированно измеряла информацию, рассказывая о запечатленном на портрете украшении.

- Это семейная драгоценность. Вещь уникальная, созданная в дар любви ювелиром. В моей семье очень дорожат украшением и передают его в наследство по женской линии. Стоит признать, что мальчиков не появлялось в роду с начала прошлого века. Как раз тогда и была создана брошь.

Алина буквально встала в стойку охотничьей собаки. Екатерине Григорьевне даже стало немного забавно наблюдать такое неприкрытое хотя бы видимостью вежливости любопытство.

- Опасна и жадна безмерно, - промелькнуло в голове. – Поскорей бы закончить это интервью и больше никогда не видеться с этой молодой, но уже очень зубастой акулой пера.

Вскоре вышла статья – довольно увлекательная, с претензией на сенсацию. Екатерина Григорьевна с легким раздражением прочитала: «Сейчас стоимость броши оценивается суммой с пятью нулями. Причем это по самым скромным подсчетам».

- Ну, зачем? – укоризненно вопрошала она пустую комнату отчего дома. – Неужели нельзя было обойти деликатный вопрос стоимости броши стороной.

Если бы она знала, что ненужная огласка – лишь меньшее из зол, что подстерегают ее в ближайшем будущем. А пока раздался мелодичный рингтон телефона.

- Как вам статья? – не здороваясь, с места в карьер начала Алина Озерова.

На лице Екатерины Григорьевны отразилась целая пантомима чувств от нежелания продолжать разговор до смирения и принятия ситуации.

- Здравствуйте Алина. Не знаю, как жить с внезапной известностью, - кисло проговорила она.

- Ой, Екатериночка Григорьевна, с гордо поднятой головой, - и не подозревая об истинных чувствах собеседницы, весело затараторила Озерова. – С вашим талантом и семейной историей можно хоть в кино золотого века Голливуда. Потрясающий сюжет для нуара. Кстати, я ведь звоню по очень приятному и важному поводу. В городе намечается интересный вечер с представителями творческой элиты. Думаю, вам, как талантливой художнице, нужно поближе познакомиться с нашей модной тусовкой. Поверьте, среди сливок общества есть очень даже неординарные люди. Я на вас приглашение заказала. И вписала в него Анечку Сергеевну. Уже мечтаю с ней познакомиться и подружиться.

Идея куда-то выходить и натянуто улыбаться незнакомым людям, страдающим от большого апломба и раздутого самомнения, совсем не нравилась Екатерине Григорьевне. Она уже думала, как вежливо отвертеться от внезапно свалившегося счастья в виде приглашения на сомнительный вечер творческих мажоров, когда в сознание ворвался голос Алины, продолжавшей без остановки щебетать.

- Там будет уральская знаменитость. Известный в узких кругах минералог и коллекционер редких камней. Вероятно, вам будет интересно пообщаться с ним. А еще приедет какой-то известный иностранный ювелир. Говорят, космополит.

Новость о возможной встрече с глубоким знатоком и ценителем уникальных минералов и профессиональным ювелиром оказалась решающей. И Екатерина Григорьевна согласилась, понимая, что перед ней теперь стоит непростая задача – уговорить… как там дочь эта Алина назвала? Ах, да! Анечку Сергеевну. Женщина невольно улыбнулась легко и задорно: уменьшительно-ласкательное имя в таком исполнении никак не вязалось с образом ее дочери – самодостаточной и цельной натуры, многое пережившей за свою непростую жизнь.

- Анечка Сергеевна! Ну-ну! Этот зверь вам, Алина Озерцова совсем не по острым акульим зубкам, - тихонечко пропела она и в приподнятом настроении направилась в комнату дочери.

К званому вечеру готовилась с верой в негаданное чудо. Женщина подсмеивалась над собой, но поселившееся в душе светлое чувство не спешило уходить и каждое утро просыпалось вместе с ней на рассвете. Екатерина Григорьевна списала не проходящее восторженное состояние на экзальтированность и зарождающееся старческое слабоумие. Но все же решила встретить предстоящее событие во всеоружии и записалась в парикмахерскую,.. чтобы потом с недоумением и легким раздражением взирать на вавилонскую башню, которую соорудила из ее волос молоденькая мастер.

- Почему юные особы принимают нас за доисторических ископаемых, которым что и подойдет, так невообразимый стайлинг залаченного улья из волос на голове. Представляю себе лица местного бомонда, когда я этакой обрушивающейся Пизанской башней заявлюсь на вечер. Унылая зеленая плесень на засыхающей корке хлеба и та выглядит более свежо и презентабельно.

Она с болезненной грустью заплатила за работу парикмахера.

- Бедная девочка все же старалась. Столько лака и спрея на мои несчастные волосы извела, что чуть не разорила салон. Но сюда больше ни ногой.

Она с каким-то мазохистским наслаждением вошла в дом и картинно встала перед Анной. Дочь некоторое время не видела матери – с увлечением что-то искала в компьютере. Потом медленно подняла глаза, замерла, несколько секунд, кажется, даже не дышала, а затем расхохоталась во весь голос.

- Если ты решила стать любимой фрейлиной при дворе французского короля, то прическа соответствующая. Но чего-то не хватает? Ах, да! Мушки над губой и турнюра под юбкой.

- Тебе смешно, а мне впору плакать. Специально выбрала самого неординарного мастера в парикмахерской. Скажи мне, почему девушка с пирсингом на лице, татуировками на руках и шее, тоннелем в ухе и крашеными в синий и зеленый цвет волосами решила, что мне жизненно необходим на голове стог сена? Что было непонятного в просьбе просто и современно уложить волосы?

- Хорошо, что она не додумалась стог сена припудрить в лучших традициях викторианской Англии, - продолжала смеяться Анна. - Ты реально хочешь так пойти? Даже Татка в пору юности, соорудившая на голове взрыв на макаронной фабрике при помощи раскаленного гвоздя, выглядела менее радикально и катастрофично.

- Не беспокойся! Я как раз успеваю смыть это великолепие потасканной фаворитки и уложить волосы в простые локоны.

- Если тебе нужна помощь мастера, то я готова! – вдогонку прокричала Анна.

- Нет, спасибо! Мне сегодня уже помогли. Думаю, экспериментов с прической пока достаточно. Не боги же горшки обжигали, так что справлюсь как-нибудь сама.

Екатерина Григорьевна только успела навести марафет, как зазвонил телефон – диспетчер службы такси сообщила, что машина подъехала.

Алина Озерцова нервно притопывала каблуком туфельки, ожидая Екатерину Григорьевну у входа. Девушка очень боялась, что в последнюю минуту своенравная старуха не явится. Журналистка не была ни глупой, ни слепой и прекрасно видела, что не нравится эксцентричной тетке. Но у нее были свои цели. И она привыкла идти до конца. Не получится подружиться с матерью, можно будет прибрать к рукам доченьку. Кто она там? Докторишка в детской больнице. Алина умела пускать пыль в глаза и очаровывала и более трудных клиентов. Уж, с врачихой она точно справится.

Девушка еще раз пытливо глянула на свое отражение в большом зеркале, украшавшем фойе. Красотка! И платье подобрала очень удачно. Показала все, что следовало продемонстрировать, и скрыла все, что посчитала нужным спрятать. Конечно бедра бы попышнее и задний фасад покруче. Но не все мечты сбываются. Она и так в жизни вытянула счастливый билет – практически само совершенство! Вон как мужики оглядываются. Шеи сворачивают.

- Не о том думаешь, Алина, - одернула она себя. – Сосредоточься на старухе и докторишке. Сегодня они являются твоей целью.

И тут она заметила выходящих из такси Екатерину Григорьевну и Анну. Белоснежная дежурная улыбка тут же приклеилась на лице журналистки, и она громко и восторженно защебетала.

- А вот и самые любимые гости! Здравствуйте-здравствуйте. Безмерно рада видеть вас на вечере. Сейчас познакомлю с нужными людьми.

Екатерина Григорьевна незаметно поморщилась и покосилась на дочь. Столь неискренней, но безусловно ослепительной улыбки она не ожидала от своей всегда прямолинейной Анны. Дочь обычно играла, как говорится, с поднятым забралом, но к Алине вместо уравновешенной Анны приближалась этакая нагламуренная прима.

- Вы, вероятно, Алина? – спросила Анна, отменно играя расфуфыренную самодурку, зацикленную на собственной внешности. В действительности под маской на Озерцову стрельнул проницательный, оценивающий взгляд.

- Так-так! Кажется, к маме приклеилась особа из тех, кого выпроваживают в дверь, а они нагло лезут в окно. Что же тебе нужно, местная пиранья, от нас? К чему такой сложный спектакль и многоходовые и сложные китайские церемонии.

Алина в это время уже уверенно вела их сквозь залы, направляясь к худощавому типу с орлиным носом – пермскому минералогу. Но знакомства не состоялось. Дорогу им деликатно перегородил пожилой мужчина с густой седой гривой и выразительными карими глазами.

Девушка с истошным криком выскочила на центральную улицу и бросилась с мольбой к проходящим мимо парням. Те ринулись в переулок. Но поздно. Роковой удар уже был нанесен. Когда спешила помощь, Сережу убивали. Озверевший бугай зло пинал хлюпика, имевшего наглость встать между ним и симпатичной девкой. В приступе необъяснимой жестокости он спружинил ноги, взвился и обрушился всем телом на грудную клетку интеллигента.

Сергей страшно закричал. Какая-то древняя часть его натуры сразу поняла, что это конец и назад не вернуться.

- Он меня убил. Катенька, не будет нашей тихой старости в окружении большой дружной семьи.

На парня было страшно смотреть – казалось, что его переехал локомотив. На лице не было живого места. Сережа был еще жив, когда подоспели прохожие. На его разбитых губах вздувались кровавые пузыри. Переломанные пальцы с обломанными ногтями слабо скребли землю: он все старался подтянуть к животу ноги, но те не слушались. Молодой человек едва слышно хрипел, пытаясь вогнать хоть крупицу воздуха в пробитые переломанными ребрами легкие.

Прибывшие на место драки медики осмотрели жестоко избитого парня и обреченно развели руками. Когда Сережу грузили в карету скорой помощи, всхлипывающая девушка напросилась ехать вместе со своим спасителем. Это она горько плакала и тихонечко гладила его по руке всю дорогу:

- Ты только не умирай, миленький. Потерпи. Живи!

Заклинание не сработало – Сережа скончался по дороге в больницу. Он так и не узнал главного – его Катенька была беременной и носила под сердцем их ребенка. Девушка, которую Сережа защитил ценою своей светлой жизни, дождалась Катю в больнице. Она рассказала, как погиб самый добрый и чудесный человек.

- А вот теперь и дочь… Бедная Анечка так трагично потеряла Сашу, - сверлилась в голове Екатерины Григорьевны мысль. – Какие страшные параллели. Словно проклятье на семье лежит. Несчастливыми рождаются женщины в нашей семье. Хоть бы Аня мальчика родила.

***

У Ани родилась девочка - крохотное существо с трубным голосом и маленьким жадным вечно голодным ртом. Она требовательно завывала сиреной по ночам, пока Аня не брала на руки и не прижимала ее к разбухшей сочащийся сладким молоком груди. Малышку, как и мечтал Александр, назвали Наташей.

Екатерина Григорьевна так и не уехала в Крым. С мечтой о море пришлось распрощаться. Она не могла оставить дочь одну.

Аня постепенно справлялась с горем. Ее медленное тяжелое выздоровление была связано с радикальными внутренними переменами. Со смертью Саши в Ане умерла женственность и трогательность. Она больше не позволяла себе быть ранимой и слабой. Безжалостным скребком содрала с души чувствительность и нежность, оставив только твердую железную сердцевину. Молодая женщина с головой погрузилась в работу – с чужими детьми, своими пациентами, она возилась больше, чем с собственной малышкой. Она любила маленькую Татку, но отстраненной привязанностью измученного и окаменевшего сердца. К воспитанию девочки она подходила с профессиональной дистанцированностью опытного медика: не болеет и не простывает – хорошо, по неврологии здорова – прекрасно, развивается согласно возрасту - отлично.

Екатерина Григорьевна с глубоким беспокойством наблюдала метаморфозы в дочери, но ничего не могла изменить. В душе она надеялась, что Анечка когда-нибудь растает.

- Мам, я не могу здесь дальше жить. По крайней мере не сейчас, - однажды вечером сказала дочь.

Екатерина Григорьевна вопросительно смотрела на молодую женщину и молчала. Она видела, что Аня уже приняла какое-то решение. Оставалось узнать, есть ли в планах дочери место для нее.

- Мы с Сашей так много мечтали. Как поставим в этом углу детскую кроватку, шторы в цветочек повесим. Как будем жить и любить в нашем доме. Как вырастут дети, а мы вместе постареем. Весь дом теперь наполнен мертвым прахом этих мечтаний и надежд. Извини, тебе из-за меня пришлось отказаться от хорошей работы в городе у моря. Получается, я предаю тебя. Но меня здесь все сводит с ума. Я попросила институтских преподавателей помочь. Они нашли место со служебной квартирой. Далеко. Ехать придется несколько дней. Можем полететь на самолете. Если ты конечно, согласишься поехать со мной и Таткой.

Екатерина Григорьевна почувствовала, как острая заноза, было поселившаяся в сердце в начале разговора с дочерью, рассосалась. Женщина выдохнула, уверовав, что и ей есть место в жизни дочери и внучки. Вслух ничего не произнесла.

Дочь потеребила рукав халата, нервно переставила вазочку на круглом столе, провела ладонью по скатерти, поправляя несуществующие складки, и наконец взглянула матери в глаза прямо.

- Вылетаем через месяц. За это время нужно утрясти все дела в Иваново.

***

Анна наконец закончила свой горестный рассказ. Перевела дух и глубоко вздохнула. Нежно погладила дочь по руке. Взяла с тарелки пахнувший ванилью пышный оладушек, надкусила и медленно прожевала. Почти еле слышно добавила.

- Мы полетели в неведомый Кировабад – небольшой городок почти у границы большой, разноликой и многонациональной Страны Советов. Сколько надежд связывали с новым городом и как спешно потом бежали с насиженного места, подгоняемые разъяренной толпой.

Татка как завороженная тоже потянулась за золотистым печевом. Теперь пришла ее очередь рассказывать правду. Сердце девушки болезненно сжалось. Страх утяжелил дыхание и мешал протолкнуть воздух в легкие.

- Мам, я кое-что скрыла от тебя.

И Татка протянула на раскрытой ладони серебряную брошь. Анна с непроницаемым лицом наклонилась над семейным сокровищем, как-то неуверенно по-кошачьи потрогала его. Потом взяла в руку. Ощутила хорошо знакомую весомую прохладу металла. И задала только один вопрос.

- Откуда?

- Это стыдный момент в моей жизни и трагичный для двух людей. Я сейчас расскажу. Ты только не перебивай. Но сначала я хочу тебе показать одну фотографию. Предупреждаю, на снимке запечатлена мертвая женщина.

- Ты умеешь шокировать. Но мертвецом врача не напугать.

Татка достала телефон и нашла нужный снимок. Анна долго вглядывалась в черты мертвой женщины, лоб избороздили глубокие морщины раздумий.

- А я ее знаю. Вернее, когда-то давно знала, - произнесла наконец мать. – Это странная история, которая связана с последними месяцами жизни твоей бабушки.

Женщина встала и прошла в комнату Екатерины Григорьевны. Через несколько минут она вернулась на кухню, держа в руках пухлый семейный альбом в бордовой бархатной обложке. Здесь хранились все фотографии. Анна открыла одну из последних страниц и положил альбом перед Таткой на стол.

- Вот, смотри.

Девушка хорошо помнила день, запечатленный на снимке. Она тогда специально приехала из Москвы, с трудом отпросившись с работы. Очень хотелось попасть на открытие экспозиции в музее, тем более, что бабушка была на выставке в качестве почетной гостьи. Среди редких экспонатов выставлялась и уникальная брошь с александритом мастера Юрия Кузьмина. На снимке стояла бабушка в парадно-выходном бархатном платье. Она приветливо улыбалась высокой девушке. Высокие скулы, высокомерная складка в углах полных губ, четкая линия подбородка с ямочкой посередине, нервный нос с горбинкой. Черты, которые с возрастом выдадут хищницу, тогда не читались определенно и были сглажены обаянием молодости. Именно это лицо, только мертвым, Татка видела буквально несколько дней тому назад в искореженном в результате аварии автомобиле.

Совпадение? Женщины многозначительно переглянулись – они не верили в случайности.

- Кажется мы раскрыли преступление, которое завело в тупик полицию. Вор и потенциальная убийца твоей бабушки найдена, - глухо сказала Анна.

Татка лишь кивнула. Она собралась выключить телефон, когда палец чуть смазал движение и пролистнул следующий кадр в фотогалерее.

- Погоди-погоди, - превратилась в одну сплошную напряженную струну мать. – А вот и объяснение, почему следствие топталось на месте. Они были вместе?

- Да. Погибли оба. В полиции сказали, что супруги.

- Тогда все ясно. Это следователь по делу о кражи броши и убийстве твоей бабушки и добрейшего Магомеда. Так и поверишь в перст судьбы наказующий. Двух преступников одновременно покарал.

- Высшая сила или брошь? – страх ледяной змеей шевельнулся в животе Татки.

- Ты за своими костями и мышцами ничего вокруг не замечаешь, - добродушно подколола подруга. - Мы уже полгода с Митей вместе. Сегодня подали документы. Через три месяца сыграем свадьбу и стану я Еленой Владимировной Соловьевой. Звучит?

- Еще как звучит! – порадовалась за подругу Аня. – Ты его любишь? Это настоящее?

Та смущенно заалела. В горле вдруг пересохло, и Лена порывисто сглотнула.

- Думаю, да. Когда он рядом, такая горячая волна внизу живота поднимается. Вы только тетя Катя ничего не подумайте! С ним просто так хорошо и тепло всегда.

Екатерина Григорьевна понимающе улыбнулась, уютно по привычке пристраиваясь в кресло с вязанием.

- Конечно, Лена. Я и не подумала ничего плохого, - успокоила она девушку и погрузилась в свои мысли. Из мечтательного состояния ее выдернул настырный голос Ани.

- Мам, ты хоть меня слышишь?

Женщина недоуменно подняла глаза, оторвалась от вязания, растерянно улыбнулась.

- Нет. Анютка, извини. Задумалась и совсем не слушала. Что ты хотела?

- Мы с Ленкой спорим, есть ли предопределенность между выбором будущей жены и бюстом матери мужчины.

- О чем, о чем вы спорите?

- Пятью-пять, начинай все сначала! Ладно, слушай. Мы в лабораторке как-то зависли уже после пар. И Маша Прозерова, учится у нас такая девушка, предположила, что мужчина интуитивно выбирает избранницу с тем же размером груди, как и у его матери. Правило действует только в том случае, если было грудное вскармливание. Мол, мужчина ищет такую же по форме грудь, из которой в детстве сосал молоко. Он стремится вернуться в младенческий счастливый мир защиты и безмятежности. Мы так загорелись идеей. Перешерстили кучу знакомых пар. Гипотеза работает! Ты как думаешь, мам?

- И ничего не работает! – запальчиво встряла Лена, покрываясь пунцовым цветом на глазах. – Вот у мамы моего Мити большая высокая грудь. Сначала в комнату входит бюст, потом опять идет бюст и лишь после появляется сама тетя Наташа.

Аня прыснула, чуть не подавившись чаем. Екатерина Григорьевна лишь недоуменно подняла бровь.

- Молодость! – тепло подумалось ей. – Размер груди, тонкая талия, красивое личико. Как это все волнует в молодости и как теряет важность потом в зрелом возрасте. На первый план выходит человек, а не размер бюста.

А вслух требовательно бросила:

- Анют, только не вздумай брать грудную гипотезу как тему для дипломной работы. Ты девушка предприимчивая. Пойдешь на полном серьезе исследовать влияние формы и размера грудей на выбор каждого отдельного мужчины. Родится какое-нибудь псевдонаправление бюстопоклонников и начнутся тотальные войны между сторонниками и противниками грудной теории.

Девушки уже хохотали в голос.

- Аня сможет. Будет гадалкой по бюсту. Еще и научную базу под исследование подведет. И назовет свой труд жизни как-то так… «Взаимосвязь счастливой семейной жизни с бюстом матери и избранницы супруга».

- Дурные вы! – вытирая выступившие на глаза от смеха слезы, сказала Екатерина Григорьевна.

Вскоре Лена вышла замуж и вслед за мужем уехала в далекий Новгород. Дружба между девушками истончилась еще больше. Хотя однажды Лена написала путаное письмо. Анна поняла, что семейная жизнь подруги дала течь, если не пошла на дно.

- Даю добро на создание твоего трактата, - писала подруга. – Ты была совершенно права, когда говорила, что мужчины выбирают женщину по матери. У Мити появилась любовница. Я ее видела. Лучше бы мне не знать. Анька, так больно. А грудь у нее четвертого размера, как у Натальи Семеновны – матушки Мити. Вначале входит в дверь грудь, а уже потом впархивает любовница моего мужа.

Аня несколько раз настойчиво пыталась связаться с Леной. Но та отгородилась от подруги детства и больше не написала в ответ ни строчки. Девушка не находила себе места. А как-то ночью проснулась словно от толчка, несколько минут пылающими глазами буравила темноту комнату, а потом достала из полки стола картонную папку зеленого цвета, развязала тесемки и вынула несколько листов. Это все материалы, что она кропотливо и упорно собрала о своей грудной теории, которую втайне продолжала разрабатывать несколько последних месяцев. Идея не отпускала, казалась смелой, эпатирующей и имеющей место быть в современной науке. В темный ночной час Аня почувствовала лютую ненависть к своей околонаучной гипотезе и с остервенением разорвала все наработки. Облегчения не пришло, но уверенность в правильности поступка почти примирила с ситуацией утраты. Снедаемая болью и одиночеством, студентка с памятной ночи крушения веры в любовь стремилась заполнить душевную пустоту учебой. Она с еще большей одержимостью бросилась штудировать анатомию и богу весть еще какие медицинские премудрости. Так пролетели три года. Для Ани они прошли под знаком полного погружения в изучение человеческих болезней и различных форм уродства. Девушка научилась дистанцироваться и стала проявлять холодную отрешенность талантливого хирурга. Она почти год успешно ассистировала в хирургическом отделении областной больницы, когда встретила своего Сашу.

***

Все спокойствие и профессиональная отстраненность от жизни как волны в одночасье разбились о гордо выступающую в середине океана скалу. Анна обрела новую страсть в лице худощавого мужчины с обезоруживающим взглядом голубых глаз – молодого преподавателя кафедры педиатрии. И девушка бесстрашно пошла на штурм своего избранника и другого направления медицины. Вскоре она стала первой на курсе в области педиатрии и в сердце Александра.

Пролетела сессия, успешно был сдан последний экзамен. Молодые люди, взявшись за руки, прогуливались по старой липовой аллее. Вековые деревья опьяняли теплым медовым запахом цвета, звали остаться под уютной тенью, перемежающейся с солнечными пятнами. Аня кружилась, тихонько напевая модную мелодию. Ее лодочки на каблуках легко скользили по асфальту, рисуя красивые пируэты. Подол платья надувался полупрозрачным куполом, бросая Александра, пристально следящего взглядом за девушкой, в расплавленный воск чувств.

Он шагнул к девушке так близко, что она каждой клеточкой кожи ощутила исходящую от мужчины горячую волну. Взял ее за руку, трепетно обнял за талию и медленно повел в танце. Внезапно пересохшими от волнения губами напевал на ухо любимой песню. Завораживающий голос звучал с чувственной хрипотцой и иногда прерывался от испытываемого Александром смятения. Остальной мир словно перестал существовать для молодых людей.

Анна смотрела в глаза любимому и тонула в прозрачной, уносящей куда-то синеве. Она почувствовала легкое головокружение. Мурашки пробежались по коже, вызывая не знакомое девушке до этого мгновения томление. Их губы впервые встретились. Это было сродни удару молнии. Она и не подозревала до этого мгновения, что любовь к мужчине может быть такой всепоглощающей и необъятной.

- Вы же советские люди. Срамота-то какая. При всем честном народе. Средь бела дня прилипли друг к другу. Хоть прохожих бы постыдились, бесстыдники, - раздался рядом сварливый голос.

На молодых людей возмущенно воззрилась еще не пожилая женщина в невозможном цветастом ситцевом платье с традиционной гулькой на голове. На ее увядшем лице притягивал взгляд неприятный рот гузкой, жадно вымазанный ярко-розовой помадой.

- Развратники, – припечатала прохожая.

Девушка повлекла Сашу в сторону своего дома. Отойдя подальше от недовольной вздорной тетки, она звонко расхохоталась. Ее смех мелодичными колокольчиками тронул слух Александра.

- И здесь бдительная бабка! – искрились озорством глаза девушки.

Но пробужденное чувство не отпускало Анну, ей хотелось остаться с любимым наедине. Анна не была ни наивной, ни робкой. Она еще не переживала момента физической любви, но как талантливый медик прекрасно знала, как мужчина и женщина познают друг друга. Ее сознание было совершенно свободно от условностей и укоренившихся с прошлых веков в советском социуме запретов –девушка не собиралась носиться с девственностью как со списанной торбой и ждать первой брачной ночи. Стоит признаться, некая романтизация любви, впитанная вместе с классической литературой, не была ей чужда. Анна запоем читала романы и невольно идеализировала отношения, представляя их в чудесном радужном цвете.  Она искренне верила, что у них с Сашей не может быть по-другому.

Закрывшись в комнате, молодые люди приступили к волнительной практике – воплощая в жизнь и осмысливая на ином уровне преподанную в вузе теоретическую базу анатомии человека. Анну не покидал образ сдачи удивительного и одного из самых определяющих экзаменов в ее жизни. Оба пылали от желания, но действовали несколько неумело и поспешно. Александр нежно касался губами совершенной линии уха любимой, спускаясь постепенно ниже. Вот под его жаркими поцелуями затрепетала жилка на шее девушки, а его уже влекла интимная и такая манящая впадинка в области ключицы. Молодой человек, прерывисто дыша, погрузился в жаркую подмышку, жадно втягивая ноздрями терпкий горячий запах Ани, чувствую безудержную волну страсти.

Первый опыт получился скомканным и немного стыдным. Им еще предстояло научиться двигаться в унисон, извлекая из каждого скольжения искры томления и наслаждения. А пока Александр слишком рано содрогнулся от последних пылких спазмов, чувствуя, как пульсирующая горячая жидкость извергается в девушку. Анна с легким разочарованием встретила только физическую боль, переросшую в острую фазу, когда произошел прорыв девственной плевы. Она так многого ждала от первого соития, а получила, как ей подумалось, лишь пронзительную опустошенность и неприятное режущее ощущение в самом низу живота. Александр, не подозревая о глубоком разочаровании Ани, продолжал ласкать ее бедра, покрывать поцелуями каждый сантиметр шелковистой кожи. И что удивительно, волна наслаждения постепенно поднималась из самой глубины девушки. Она вновь почувствовала нежность к своему партнеру. Раздражение и разочарование испарились.

Через несколько дней они, застигнутые страстью все на том же диванчике в комнате Анны, повторили свой любовный опыт. Второе вторжение мужской сущности в горячее таинство женщины прошло намного волнующе, Анна словно унесло на качелях страсти, она с пылким трепетом отвечала на движения партнера, пока не настал неимоверной силы пик наслаждения. Девушка каждой клеточкой своего прекрасного молодого тела познала чувственность и горение физическим блаженством.

***

А Екатерина даже не подозревала, что днем их маленькая уютная квартира превращалась в обитель эйфории для двух молодых людей. Но однажды утром, проходя мимо дочери, ощутила странный укол беспокойства. Что-то изменилось! Женщина шумно втянула воздух – ее почти звериный нюх уловил новые флюиды, ярким потоком исходящие от девушки. Мать каким-то шестым чувством всегда знала, когда с дочерью что-то происходило. Так повелось еще с младенчества Анечки. Екатерина, целуя малышку в шею, замечала малейшие изменения запаха. Так, вклинивающаяся в сладкий молочный запах кислинка предупреждала о развивающемся в теле дочери недомогании. Екатерина доверяла своему шестому чувству и всегда оставляла дочь дома, если улавливала запах болезни. Серьезным испытанием для матери стал переходный период Ани. Тогда в уютном нежном аромате Ани появились сильные, выраженные нотки женственности, ушел младенческий дух. Екатерина привыкла и истово полюбила новый запах дочери! И вот теперь ей примерещилось, что появился новый оттенок. Вернее, вновь добавилась уже почти забытая трогательная молочная нотка. Озарение накрыло, словно гром среди ясного неба.

- Анют, ты беременна? – в лоб спросила женщина.

Дочь смутилась, оторопело посмотрела на мать и честно ответила:

- Не знаю, мам.

- Ты ведь не доставишь милым соседушкам удовольствия и не дашь им возможности посудачить о беременной девке без мужа? – тихо уточнила Екатерина.

- Что ты хочешь этим сказать? - помертвевшими губами спросила девушка.

- Навскидку вижу два очевидных варианта, - чуть улыбнулась мать. – Либо ты выходишь замуж до того, как всезнающие соседушки проведают о твоем интересном положении и начнут из лучших побуждений выносить мозг и атаковывать нас моральными принципами. Либо мы с тобой ударимся в бега и откроем сезон беременной эмиграции.

Екатерина искренне рассмеялась, увидев полнейшее недоумение на лице дочки.

- Мне пришло приглашение от крымского университета. Они меня очень настоятельно зовут на работу – им нужен опытный преподаватель иностранных языков. Обещают выделить служебное жилье. Можно уехать, чтобы твоя беременность прошла без лишних осуждающе-сочувствующих взглядов. Избежишь бурю в стакане, которую в противном случае обязательно устроят соседушки, бдительно и неутомимо следящие за моральным обликом окружающих. Родишь в Крыму спокойно ребенка. А там, возможно, нам и понравится на новом месте, захотим остаться навсегда.

- Мамусь, я, пожалуй, выберу первый вариант, - робко зацвело счастьем лицо девушки.

- Вот и прекрасно! – обрадовалась женщина. – Распишитесь. Жить будете в нашей квартире. А я соглашусь на предложение университета. Давно хотела у моря пожить и Крым повидать.

Молодые расписались тихо и скромно. Однажды утром Александр зашел за Аней, они сели на трамвай и под ритмичный неспешный перестук большого механического сердца и колес доехали почти до самого ЗАГСа. Вошли с черного входа, поставили росписи в большущий талмуд. Даже символичными кольцами не стали обмениваться, решив, что их любовь значительнее различных условностей.  Окрыленные переменами, пешком прогулялись до небольшого кафе на набережной. Здесь молодоженов уже ждала Екатерина. Других гостей не намечалось – родители Александра не дожили до счастливого дня.

Втроем сидели за маленьким круглым столиком на неуверенных ножках и ели мороженое. Мечтали о будущем, глядя на плавное колыхание зеленых кос водорослей в прозрачных переливах реки. Единственное, что говорило о торжественности события – атмосферный букет крупных садовых ромашек на коленях невесты и легкая белая фата, украшавшая ее голову.

Екатерина достала маленькую коробочку, перевязанную ленточкой.

- Теперь она твоя! – несколько парадно и церемонно сказала она.

Аня подняла на мать недоуменный взгляд, а потом в нем отчетливо появилась догадка. Девушка развязала ленточку, откинула крышечку и воззрилась на старинную брошь. Наплывы черненого серебра все так же загадочно рисовали удивительные узоры, потрясающий камень, вынырнув из непроницаемый тьмы коробочки, зажег цветовое шоу в глубине зеленого оттенка рождались и гасли таинственные багрово-красные всполохи.

Александр замер в немом восхищении. А Екатерина бережно достала брошь из шелкового ложа и приколола семейную реликвию на простенькое повседневное платье дочери.

- Брошь вручается в день свадьбы в знак передачи дочери родового плодородия.

Анюта вгляделась в мать, а потом задорно прыснула.

- Признайся, ты сейчас сама это поверье придумала. К тому же я досрочно управилась с заветом предков, - весело сказала девушка. – Умудрилась забеременеть и без старинной броши.

Тут уж засмеялись все втроем, смахнув невольный пафос церемонии передачи семейной реликвии.

В родной двор вошли неспешно. Вечные бабушки, оккупировавшие лавочки, тут же получили вагон и малый короб поводов для пересудов.

- Ой, Катенька, радость-то какая. Анечка, поздравляем тебя, красавица наша, - запели они дружно лживыми лилейными голосами, - Катенька, можно тебя на минуточку? А вы, молодые, идите, помилуйтесь немного.

Женщина лукаво подмигнула дочери и подошла к самой влиятельной когорте советских времен – войску придомовых бабушек в разномастных ситцевых платьях.

- Жить-то молодые где будут? У тебя? А что так быстро обженились? Свадьбу по-человечески играть не будете? Жених кто? Работает али еще учится? Молоденький, незрелый такой, – неслось со всех сторон. Пожилые женщины в это мгновение напоминали стаю любопытных вороватых сорок.

Екатерина задорно улыбнулась.

- Он не фрукт, чтобы ждать, когда дозреет на ветке и женится. Передам молодым ваши пожелания лада в семье и любви, - весело попрощалась она с дворовой армией контроля морального облика соседей.

Если бы можно было следующий месяц длить вечно.

***

Александр и Аня купались во взаимной любви. Екатерине было тепло и уютно рядом со светлыми юными людьми. До ее отъезда в Крым оставались считанные недели.

Кто же знал, что смерть уже положила в карман брюк остро заточенный самодельный нож, вышла из дома и неспешно затянула по дороге «Приму».

Александр почти не курил, но иногда баловался сигаретой перед сном. Мужчина не хотел, чтобы беременную жену мучил запах табака, поэтому обычно дожидался, когда Анюта засыпала, по-детски сложив ладошки под щекой. Тихо выскальзывал из квартиры, выходил на улицу, садился на остывающую после дневного зноя лавочку у подъезда и наслаждался минутами тишины. Он мечтательно запрокидывал голову, здороваясь за знакомыми созвездиями, и неспешно тянул сигарету, вглядываясь в разгорающийся во время затяжек огонек.

В ту ночь он по привычке пристроился на лавочке и неспешно выкурил сигарету. Чуть еще посидел, а потом направился в сторону горящего электрическим светом прямоугольника проема подъезда. Сзади раздалось легкое покашливание:

- Здравствуй, сосед! Что так поздно?

Александр близоруко прищурился, но подходивший к нему мужик показался вовсе не знакомым. Признаваться, что совсем не узнает говорливого «соседа» показалось неловким, поэтому Александр поздоровался в ответ:

- Да вот, выходил воздухом свежим подышать перед сном. Ночь-то какая теплая стоит.

Мужик весело хохотнул, подошел еще ближе и обдал молодого человека запахом застарелого перегара.

- Ну, и правильно, свежий воздух – это завсегда полезно для здоровья. Ты ж сто лет жить собрался, сосед, - продолжал он весело балагурить, пристраиваясь рядом с Александром.

Тот ускорил шаг, желая уже поскорее оказаться дома и наконец отделаться от чуть выпившего болтливого собеседника. Так вместе и поднялись до двери квартиры Анны и Екатерины. Александр попрощался, развернулся спиной и вставил ключ в замочную скважину, когда почувствовал странный тычок в спину. А потом еще один. И еще … Боль пришла не сразу. Когда тело убивали, боль милосердно задержалась.

То, что случилось непоправимое. Александр понял, увидев быстро полнящуюся лужицу крови у себя в ногах. Он не мог ни крикнуть, ни прохрипеть – ледяной спазм сдавил горло, перехватил дыхание.

А незнакомец вконец озверел – он как дикое животное втянул сладковатый тяжелый запах крови и хотел только рвать и уничтожать. Он наносил и наносил хаотичные удары ножом. Стены и пол подъезда обильно забрызгало красным. Невозможно было представить, что в человеке циркулирует столько крови. Саша не падал навзничь только из-за того, что каждый новый удар словно подбрасывал его израненное тело вверх. Наконец убийца выдохся и замер, тяжело дыша. Кровь пропитала его одежду. Он разжал руку, но нож не выпал - кровь словно клеем намертво прикрепила оружие к коже.

Молодой муж стал заваливаться, а потом и вовсе рухнул на холодные плиты пола.

- Там же Анютка, мама Катя, - пронеслось в угасающем сознании. Но он уже не мог ничего сделать, ничего исправить, ничем помочь. Он умер.

А мерзавец обтер лезвие ножа о рубашку молодого человека, ощерился и открыл дверь в чужую квартиру. Замер у порога, привыкая к темноте. А когда глаза стали различать выплывающие из мрака предметы интерьера, скользнул в ближайшую дверь. Прислушался – в маленьком помещении кто-то спал, размеренно дыша во сне. Преступник подкрался к кровати, наклонился ниже:

- Девка! Да еще и красивая – пронеслось в воспаленном черном сознании.

Похоть пришла мгновенно, он навалился на хрупкое тело, прижал нож к горлу Ани. Девушка открыла глаза. Увидела давящую на нее черную тушу, отвратительно воняющую перегаром и чем-то тяжелым железным, и закричала.

- Тише ты, - грубо прохрипел насильник. – Не то горло перережу.

Анна забилась, пытаясь спихнуть с себя тело, горло холодила острое лезвие, что-то горячее стекало на плечо. Насильник жадно и нетерпеливо шарил руками, пытаясь задрать подол ее сорочки. Вдруг она увидела, как призрачная тень скользнула за спиной преступника. На голову негодяю обрушился тяжелый бронзовый бюст Шекспира, который стоял на тумбочке в комнате матери. Насильник обмяк, намертво придавив Анну. Совместными усилиями женщины кое-как спихнули мерзавца на пол. Екатерина сильными руками разорвала наволочку на полосы и связала недочеловека.

Она проснулась несколькими минутами раньше. Женщина знала о привычке зятя иногда выходить на улицу по ночам. Сколько раз она видела из окна одиноко мерцающую в темноте точку его сигареты. В ритуале Александра женщина угадывала заботу о юной беременной жене. На границе сна она зафиксировала, что зять вновь выскользнул за дверь. Екатерина безмятежно перевернулась на другой бок и сладко уснула. Она видела какой-то сон, когда Сашу убивали, и не проснулась, когда кто-то вошел в квартиру. Но что-то встревожило чутко спящую женщину: то ли осторожные шаркающие шаги чужака, то ли его неуверенное блуждание по квартире. Окончательно она проснулась и взвилась с кровати, когда услышала сдавленный вскрик дочери. Екатерина Григорьевна сразу поняла – случилась беда. Схватила тяжелый бюст с тумбочки и бесшумно поспешила в комнату молодых. Она еще надеялась, что ошиблась. Еще верила, что сейчас испытает момент неловкости, застав пару за близостью, и готовилась незаметно выскользнуть прочь. Но увиденная картина насилия развеяла все иллюзии – женщина, не сомневаясь ни секунды, обрушила на голову мерзавца металлический предмет, вложив в удар всю свою силу.

Екатерину Григорьевну била крупная дрожь, выплеснувшийся в организм адреналин обострил все чувства. Женщина, страшась непоправимого, склонилась над дочерью, увидела темный четкий след, оставленный тонким лезвием, на тонкой шее девушки. Аня была ранена, но жива.

Екатерина выбежала в коридор, непослушными руками набрала 02 и вызвала милицию. Позвонила в скорую. И только, повесив трубку телефона, заметила приоткрытую входную дверь.  Ее мечущийся в панике взгляд натолкнулся на скрюченное тело Саши, лежащее в багрово-черной луже крови. Площадка была похожа на бойню. Женщина в ужасе закрыла глаза. Она сразу поняла, что зятю уже не помочь – в таком неестественном вывернутом положении мог находиться только безжизненный труп.

- Бедный мальчик. Господи, моя Анечка, - судорожно глотая воздух, произнесла она непослушными губами.

Дочь сидела неподвижно в углу прихожей прямо на полу, ее взгляд был прикован к двери. Увидев вошедшую мать, девушка, заикаясь, спросила:

- Он мертв?

- Да, милая.

И Аня завыла как раненый зверь. На одной ноте, зажав во рту кусок сорочки. Такой ее и застали милиционеры, прибывшие на вызов. Такую же увидели фельдшеры кареты скорой помощи, которые предложили отправить девушку в больницу. Но Екатерина решительно отказалась, заверив, что сама выходит дочь. Она лишь попросила врачей осмотреть беременную Аню.

Мерзавца, так и не пришедшего в себя, забрали милиционеры. Несостоявшийся насильник потом не смог на допросе объяснить, почему пошел за Александром и решил убить парня. Говорил, что просто мог зарезать, раз у него в кармане лежал нож, вот и зарезал. Единственное, что он не мог понять – приступ оголтелого безумства, вдруг овладевший им после первого удара.

- Я бил и бил, никак не мог остановиться. Уже рука устала, сил не осталось, а хотелось слушать как чавкает лезвие, входя с податливую плоть.

Аня словно умерла вместе с любимым. Целыми днями она с неподвижными глазами лежала на кровати, рассматривая и не видя образовавшийся после протечки грязно-ржавый узор на потолке.

Екатерина Григорьевна гладила дочь по голове и не находила слов утешения. Ей казалось, что девушка как герои греческих трагедий частично ушла вслед за любимым в подземный мир и сейчас блуждала где-то у берегов Стикса. Когда состоится возвращение Ани в мир живых, она не знала. Она боялась себе сознаться, что возвращения может и вовсе не произойти.

А тут еще и лейтенант милиции, ведший расследование, придумал себе версию, в которую поверил, несмотря на отсутствие улик. Картина убийства не укладывалась в обывательскую логику и не давала ответ на вопрос:

- Почему убийца выбрал именно Александра Булавина? Почему расправился с ним с такой жестокостью?

Молоденький милиционер с гусиной шеей и едва проглядывающими усиками на узком лице выслуживался и возмечтал о погонах капитана – короткий путь к продвижению по карьерной лестнице он увидел в жутком убийстве. Как красиво все сложилось в его голове:

- Это точно теща наняла убийцу. Невзлюбила зятя и избавилась от него. Если смогу доказать, что действовала преступная группа по предварительному сговору, то уголовная статья будет совсем другая. С таким делом можно потом выйти на руководство о повышение чина.

Он затаскал женщину в отдел милиции для дачи показаний и уточнения каких-то несущественных сведений. В действительности, решил взять ее измором и заставить написать явку с повинной. Екатерина Григорьевна оказалась совершенно уязвимой перед таким жизненным испытанием.

Помощь пришла от Ани. Дочь словно очнулась от коматозного сна, когда нависла опасность над матерью. Молодая женщина не стала разводить церемонии, а решительно пожаловалась милицейскому руководству, обратилась в прокуратуру.

Полковник милиции, сотрясая кабинет децибелами голоса и обильно брызгая слюной доходчиво объяснил подчиненному:

- Дело завершай и готовь для отправки в суд. Бабу оставь в покое. Или ты хочешь дослужиться до неполного соответствия? 

И страшный сон Екатерины Григорьевны закончился. Но женщина еще долго не могла отойти от шока. Она словно вновь пережила гибель своего Сережи – отца Ани. Екатерина Григорьевна поражалась схожести судьбы дочери со своей историей.

Через три дня появился Юрка в горнице, истово перекрестился на красный угол, а потом обессиленный повалился на полати спать. И снова, как в пору жуткого бегства из Пермской губернии, одна рука была судорожно стиснута в кулаке. Проснулся лишь к вечеру следующего дня. Просветленным и словно очистившимся от скверны, если какую и носил внутри себя. Обнял жену, усадил ее к себе на колени и с трудом разжал до немоты сведенный кулак. Марфа ахнула, пораженная увиденным. Благородное червленое серебро мягко обволакивало самоцвет. А тот смотрел в самую душу, волнуя и пробуждая любовь к красоте.

Видно, судьба решила, что Юрка все долги раздал. Трагедия настигла семью на следующий день. Говевший несколько дней Юрка на радостях, что смог наконец рассказать жене о своей глубокой любви, что сотворил настоящее чудо из куска руды и камня, пошел в кабак и с задором напился. Домой возвращался в ночи, весело горлопаня песни. Топот копыт сзади расслышал не сразу и дорогу роскошной барской карете уступил не так расторопно, как следовало.  Колеса занесло на ухабе, экипаж нервно дернуло.

- Осторожнее, олухи. Жить надоело? – раздался властный окрик. Из окна высунулся раскрасневшийся человек в дорогой дорожной одежде, породистое лицо его исказилось гримасой гнева.

Дюжие молодцы, бывшие в услужении, не на шутку перепугались хозяйского недовольства. А кто виноват? Кто оплошал? Не они же! А вон тот выпивоха, завалившийся в придорожную пыль. Это он застил путь и барина не уважил. Холопы соскочили с козел и с большим умением плетками отстегали промедлившего Юрку. Били в два кнута, живьем сдирая кожу. Остановились лишь, когда выдохлись. Барин все это время с брезгливым любопытством посматривал из кареты в окошечко на учиненную экзекуцию и одобрительно кивал. Бросили исполосованное с открывшейся местами живой плотью тело в дорожной пыли и резво поскакали дальше. Подумаешь, наказали нерасторопного пьянчугу. Выживет – впредь ему наука будет. Издохнет – туда и дорога. Не человек – шелупонь. Не жаль.

Юрку нашли ближе к утру, когда неясный свет слегка выделял тени из сумерек.

Марфа самоотверженно выхаживала любимого мужа, богу молилась до немоты в коленях. Но не выходила и не вымолила. Юрка прометался в беспамятстве несколько дней, исхрипелся вновь возродившимися приступами жесточайшего кашля и умер в глубоких потемках с засохшей кровяной пеной на обкусанных губах.

***

И осталась вдовая Марфа одна с крошечной дочкой Елизаветой на руках. Судьба вдовы ювелира и девочки затерялась в горниле последующих насыщенных потрясениями и лишениями десятилетий. В революционные годы приходили ее раскулачивать. Но женщина жила настолько скромно, что и экспроприировать было нечего. Красноармейцы тщательно обыскивали весь дом, перевернули все с ног на голову, разнесли чуть не по бревнышку пристройку, в которой раньше была мастерская, но никаких богатств так и не нашли.

Куда делся рубин, который с такими лишениями сберег Юрка, не известно. Бесследно канул во времени.

А драгоценную брошь – последнее и единственное признание талантливого ювелира в любви - Марфа сохранила. Ирония судьбы, но обрамленный в серебро редчайший александрит в трудные времена вновь был законсервирован в грязи и нечистотах, как и в пору бегства из Пермской губернии. Женщина завернула подарок мужа в пропитанную разогретым парафином тряпицу, положила в деревянную шкатулку и зарыла в сарае в закутке, где держала кур. Никому и в голову не приходило искать богатство под преющим сеном, смешанным с куриным пометом. Тощих домашних птиц приходившие раскулачивать Марфу большевики регулярно изымали и даже не догадывались об истинном сокровище, сныканном под щедро распространяющим миазмы непотребством. Потрясающая брошь, не тронутая и не замеченная, ждала своего часа.

Пролежала шкатулка с семейной реликвией почти четверть века в земле. Марфа свою драгоценность больше никогда в руках не держала: сначала боялась даже заглянуть в тайник, а потом вдруг поняла, что нет надобности доставать на божий свет подарок любимого. Достаточно, что память бережно хранила каждую черточку лица Юрки, каждый завиток броши.

Марфа порой закрывала глаза и воскрешала в воображении образ мужа. Она словно снова видела его субтильную фигуру с сильными и переплетенными выпирающими жилами руками ювелира, выразительные серые глаза с солнечной искоркой, взлохмаченные русые волосы. Она мысленно разговаривала с Юркой, рассказывала ему свою жизнь, какой умницей растет дочь, перенявшая ее любовь к языкам. Делилась с ним своими страхами и надеждами. Мечтала, как вырастет Лизонька и станет преподавать в школе детям. Встретит единственного человека, выйдет за него замуж и обязательно родит сероглазого мальчонку с копной непослушных русых волос. Марфа точно знала, кого из внуков будет тайно любить больше всех. Она заклинала судьбу, чтобы бабья доля Лизаветы продлилась долго, и не повторилась родительская трагедия. Марфа, по-девичьи смущаясь и краснея, шептала так и не сказанные при жизни мужа слова любви.

- Так рвется к тебе моя душа. Снятся сны, что ты живой. Будто мы с тобой прожили долгую и счастливую жизнь. Видела тебя седым, лицо светлое и такое родное. Годы сделали тебя только краше и милее моему истосковавшемуся сердцу. Каждая морщинка – радость или несчастье, прожитые нами вместе, бок о бок. Мы сидели на завалинке у мастерской и тихо согревались в ласковых солнечных лучах. Молчали. Не обмолвились ни словом. Но говорить и надобности не было. Вместо уст разговаривали наши сердца.

До самой своей смерти женщина не снимала черный плат с головы, храня безвременно ушедшему Юрке строгую верность. Старость согнула ее, исчертила исхудавшее лицо глубокими бороздами, но не лишила воспоминаний и острого ума. Перед смертью Марфа рассказали Лизавете о тайнике и подробно описала, как найти правильное место.

Юная дочь хоронила мать с чувством глубочайшей скорби и вселенского одиночества. Ей казалось, что вместе с Марфой ушла жизнь из дома. Стены словно потускнели и потемнели. Елизавета немилосердно мерзла каждый вечер, до тропической духоты топила печь и куталась в старую пуховую шаль Марфы, но никак не могла согреться. Она с маниакальной одержимостью ушла в изучение языков, вновь и вновь штудируя оставленные матерью в наследство книги. Пока однажды вечером решительно не взяла в руки лопату, не прошла в сарай и не стала копать.

Острое лезвие лопаты уперлась в какой-то предмет. Лиза руками разгребла землю и увидела почерневшую чем-то пропитанную ткань. Развернув толстое полотно, она обнаружила шкатулку. Несколько мучительных минут не решалась поднять крышку. Сидела на земле и позволяла слезам бесконечно катиться по щекам. Перед глазами стояло такое дорогое и такое одухотворенное в своем спокойствии лицо матери. Потом все же заглянула в шкатулку и увидела чем-то пропитанную сложенную в несколько раз холстину. Девушка развернула материю и замерла. Удивительная серебряная брошь весомо холодила и гладила ладонь. Необыкновенный камень загадочно мерцал, завораживая сложной игрой цвета. На дне шкатулки лежал еще один сверток материи. На колени Елизаветы из грубой ткани выпала старая фотография. Девушка с удивлением узнала в молодой настороженной невесте свою мать. Рядом стоял смурной и очень недовольный худощавый парень. Лиза догадалась, что это ее отец. Смутно девушка вспомнила, что когда-то снимок стоял в красном углу – на самом почетном месте. А в неспокойные времена тихо и незаметно исчез. Девушка поняла, что мать припрятала в шкатулке самое ценное, с чем боялась расстаться. Под дагерротипом хранились сложенные листки. Девушка узнала каллиграфический почерк матери. Это были письма. И каждое Марфа написала своему Юрке. Лишь несколько секунд Лиза колебалась, а потом решительно развернула первый чуть побуревший от лет листок.

- Здравствуй, любимый мой супруг. Лизонька растет как сказочный ребенок – не по дням, а по часам. Она уже топает своими крепкими ножкам по дому. Так завораживает ее чудесный смех. Словно оживает ставший мертвым после твоей кончины дом. Стыдно и страшно сознаться, но я ведь чуть непростительный грех не сотворила – чуть руки на себя не наложила. Не мил белый свет без тебя. Остановила от последнего шага Лизонька. Она зовет меня, тянет ко мне свои крошечные руки в ямочках, и страшные тени, затаившиеся в углах дома после твоего безвременного ухода, отступают. Они не уходят совсем, но и власти надо мной в присутствии дочки не имеют. И я могу дышать. Не полной грудью. Рвано и тяжело, но могу. Лизонька так похожа на меня. Все ищу в ее личике твои черты, но не вижу. Жаль, что ты не оставил мне себя маленького. Если бы у нее были твои серые глаза. Но нет. Дочка смотрит на меня зелеными – такие же вижу и в зеркале. Ты знаешь, я все же повесила зеркало в комнате. Нет за ним двери в другой мир, не прячутся внутри призраки. Я была такой наивной, что верила в бабкины россказни в юности. Теперь с годами и с утратами беспричинные страхи прошли. Боюсь одного – потерять Лизоньку. Отвлеклась, душа моя. Я же о дочке тебе обещала поведать. Она смышленая. Такая сообразительная. Я с ней много говорю и по-английски, и на немецком. Спасибо графине за ее доброту и науку – помню языки до сих пор. Тем и кормимся – учу детей в школе. Лизонька уже лепечет русские и иностранные слова. Злые соседки ее не понимают и называют полоумной. Темные совсем. Так беспокоюсь из-за нашей доченьки ежеминутно. Пусть ей выпадет счастливая доля.

Прямо в сарае, не поднимаясь с земли, под неверным светом тусклой маленькой лампады Елизавета узнала о страшной ночи ночного бунта, о полном опасности и нужды путешествии из Пермской губернии в Иваново, о жизни и смерти своего отца. Последнее письмо Марфы было совсем коротким.

- Лучшая жизнь оборвалась вместе с твоей смертью, бесценный мой супруг. Если бы не Лизонька, не убоялась бы руки на себя наложить. Прожитые годы меня немного смирили с утратой. Я знаю, что скоро уже встретимся. Я чувствую смерть у своей кровати. Болезнь, печаль и тоска по тебе гнут к земле. Узнаешь ли ты меня? Я ведь теперь как старуха. Болезнь меня согнула и обезобразила. А ты все так же молод и красив. Захочешь ли встретиться с такой сущей уродиной? Я верю в нашу любовь. Верю, что под страхолюдством, которое нарисовала на лице болезнь, ты узнаешь меня прежнюю – молодую и красивую. И будешь так же любить, как раньше. Мне не страшно умирать. Я так устала жить без тебя. Страшно дочь без доброго родительского присмотра в миру бросить. Но у меня нет больше сил длить жизнь. Болезнь меня совсем высосала. Господи, так страшно Лизоньку оставлять одну в целом свете. Несмышленая она еще совсем. Пусть у нашей Лизоньки жизнь будет легче. Пусть ей достанется то счастье, которое нам с тобой судьба недомерила.

Девушка в задумчивости держала чуть пожелтевшие страницы в руках.

- Когда это мама писала? Ах, да. Заболела она тяжело. Слабела с каждым днем, волосы у нее тогда клоками стали выпадать. Думали, уже не выходится. А она выдюжила и поднялась. Вот значит, что ее в этом мире удержало. Страх за меня. Спасибо, мама!

***

Елизавета поднялась и прошла в комнату. Безобразные тени, обступившие ее после смерти матери, словно ослабили свою хватку. Девушка бережно разгладила на столе письма Марфы.

- Мама! Будто с тобой поговорила и чистой родниковой водой умылась. Кажется, я теперь смогу дальше жить. Благодаря тебе и папе. Ваша любовь спасает меня.

Она достала чистую ученическую тетрадку и, усевшись за стол, записала: «Вот и не стало мамы».

В этой тетрадке потом появится еще много записей. Таких же лаконичных, но емких. Вторую запись сделала через несколько месяцев. Лиза поведала дневнику о взволновавшей ее встрече.

- Торопилась в школу. Зима немного отступила, утомилась вымораживать белый свет. Весна тут же воспользовалась усталостью зимы и выглянула теплым ласковым солнышком сквозь густую серую пелену туч. На дорожках образовался скользкий лед. А я ничего не замечала. Так спешила. Оступилась и упала на какого-то юношу. У него такая хорошая улыбка и милые глаза.

В тот месяц новые отметки в тетрадке стали появляться почти каждый вечер. Девушка, не имея возможности поговорить с Марфой о своей новорожденной любви, делилась с дневником.

- Он ждал меня на том же месте на следующий день! Подошел и предложил проводить до школы. Было так неловко. Ученики видели и перешептывались. Я совсем засмущалась и неуклюже попрощалась. Он, наверное, больше не придет.

- Гриша не обиделся и встретил меня у школы сегодня вечером. Да, его зовут Гриша. Мы неспешно гуляли по городу. От запаха весны и следа не осталось. Снег сыпал, кружил пушистыми хлопьями. Думалось, что весь город укрылся под белым покрывалом и нас от посторонних любопытствующих глаз спрятал. Совсем промерзла, но было так хорошо. С Гришей тепло и светло, мама. К чему бы так?

- Когда всем сердцем ждешь человека, это любовь? Мама, мне так сейчас не хватает твоего мягкого голоса, твоих успокаивающих все мои маленькие и большие беды рук.

- Мама, я выхожу замуж. Я больше не одна в целом мире.

- Это секрет. Даже Гриша еще не знает. Мама, я ношу малыша под сердцем! Как невозможно удивительно прозвучало. Я счастлива. Сегодня была у врача, и она подтвердила, что жду ребенка. Так волнительно, когда Гриша поймет, что нас уже фактически трое.

- Девочка, мама. У тебя внучка. У нее наши зеленые глаза. Назвали Катенькой.

- Катенька растет самым чудесным ребенком на всем белом свете. Больше ни у кого нет таких мягких ручек и нежных пяточек. А как она улыбается, мама. Как ангел! Гриша очень любит дочку. Ночью всегда сам укладывает ее спать. Долго укачивает на руках у самого сердца и тихонечко поет ей на ушко колыбельную. А потом еще не сразу кладет в кроватку, все с рук не хочет отпускать.

В дневнике Елизаветы была сделана еще одна единственная запись.

- Сегодня погиб мой Гриша.

Кате было всего три года, когда счастливую семью настигла трагедия. Они втроем пошли в кино на вечерний сеанс. Лиза нарядилась в лучшее платье - зеленое в белый горошек. Завила светлые волосы, отливающие благородным золотом. Чуть подкрасила колдовские зеленые глаза и усилила природную яркость губ. Впервые достала семейную брошь, на которую и дышать-то боялась. А в этот вечер так захотелось быть эффектной! Она прикрепила брошь к платью, александрит сразу же зажегся различными оттенками.

- Как же мне повезло! Ты очень красивая. Даже в кино теперь идти неловко – тебя же все примут за какую-нибудь кинозвезду. Куда мне, простому работяге, до такой сногсшибательной мадемуазель, - и Григорий картинно поклонился, делая вид, что взмахивает украшенной длинным пером широкополой шляпой.

Лиза довольно улыбнулась, чуть облизнула губы и ухватила лукаво смеющегося мужа под локоть. В приподнятом настроении они вышли из дома. Вечер был по-летнему теплый. Мирно и уютно стрекотали кузнечики. Небо постепенно накрывалось бархатистым чернильным покрывалом. Еще очень бледная луна гордо выкатила чуть щербатый диск. Единственный горящий на улице фонарь мягким и робким светом выхватил из полутени очертания знакомых до мелочей домов. 

Супруги увлеклись кинолентой, с живым интересом следили за перипетиями героев. А маленькая Катя на середине фильма уснула, свернувшись уютным котенком в глубоком кресле. Счастливые родители решили не будить малышку. Лиза нежно обняла трогательное тело дочери, взяла на руки, в очередной раз поразившись, насколько дочка еще крошечная и невесомая. Шли по дороге по тихому вечернему городу, погружающемуся в полупрозрачные сумерки, и шепотом планировали, как в выходные купят лимонада и колбасы с хлебом, возьмут с собой вареную картошку и поедут в загородный парк на природу.

Когда проходили мимо старинного особняка с возносящимися колоннами и изящными балкончиками, Григорий внезапно почувствовал укол беспричинной тревоги, переходящей в панику. Мужчина стал нервно озираться, а потом замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Он пытался понять, откуда появилась уверенность, что опасность скользит за его семьей шаг в шаг. Лиза тоже приостановилась, заметив, что муж задержался, вопросительно посмотрела. А острый слух мужчины в это мгновение уловил какое-то змеиное шуршание и потрескивание. Тело среагировало быстрее, чем пришло понимание. Спасая любимых, он оттолкнул жену с малышкой на руках в сторону.

Лиза почувствовала сильный толчок, который отбросил ее вперед. Женщина больно впечаталась в стену дома, свезла кожу на локте. Падая, боялась лишь одного - придавить Катеньку. Лиза даже не попробовала сгруппироваться и жестко рухнула на спину, стукнувшись затылком о камни мостовой. Дух вышибло, в глазах помутилось, но крепко спящая Катя зато даже не проснулась, лишь встревоженно и плаксиво всхлипнула. Мир вокруг в это мгновение резко утратил цвет и звуки. Окружающая картинка стала вязко-серой, пронзительная тишина накрыла женщину. Она медленно повернула голову, чтобы попросить мужа помочь подняться. Ее взгляд натолкнулся на густое пыльное облако, за бетонной взвесью слабо угадывалась груда кирпича.

- Откуда взялся кирпич? - отрешенно пронеслось в голове. – И почему весь мир стал ватно-бесцветным?

Она закашлялась и слабо позвала мужа. Гриша всегда такой предупредительный и заботливый почему-то не бросился помогать. И только тогда женщина разглядела, что любимый неподвижно лежит среди обломков битого кирпича весь присыпанный белесой взвесью.

- Гриша, парадный костюм испорчен. Так жаль, - заторможено подумала Лиза и снова позвала супруга.

Гриша пристально, не мигая, смотрел на нее. Лиза отказывалась верить. Не могло случиться ничего непоправимого. Вот сейчас он сморгнет оцепенение, скажет, что все в порядке. Но любимый муж лежал, не шевелясь. А взгляд становился стеклянным.

***

- Сегодня погиб мой Гриша, - хриплым голосом дочитала Анна дневник своей бабки. Слезы градом катились из глаз Татки, в груди занозой засела щемящая боль.

- Мама, как же так? Почему мы все такие несчастные?

Анна ничего не ответила. Мерные удары старинных часов отсчитали положенное время, словно придавая дополнительный вес горестной тишине квартиры, где две женщины только что заново пережили далекие смерти родных людей.

В это время ноутбук, диссонируя с печальной атмосферой на кухне, задорно тренькнул. Татка невольно скосила глаза – в мессенджер пришло сообщение от Данилы. Девушка поразилась тому, каким длинным оказалось письмо от любимого.

- Татушка, сегодня встречался с твоими закадычными друзьями. Они просили передать, что дико соскучились. Как и я впрочем. Но я сильнее скучаю, чем они.

- О ком это он? Ничего не понимаю.

- Прямо вижу сейчас, как ты в недоумении сборишь нос гармошкой и трешь висок. Наверное, задаешься вопросом, о каких друзьях я говорю. Не торопи, дай насладиться моментом. Ведь сейчас я живо представляю, что ты сидишь напротив и с нетерпением ждешь продолжение моего рассказа. Все! Больше не тяну кота за хвост. Не дуйся. Утром, как всегда, отправился на пробежку. Все время думал о твоем стремительном отъезде. Так и не понял, почему ты рванула в Иваново к маме. Надеюсь, причина не во мне. Но все равно беспокоюсь. Постоянно прокручиваю в голове наши последние встречи, разговоры. И ловлю себя на том, что выступаю в роли прокурора - виню себя за малейшие мелочи, во всем нахожу повод для твоей потенциальной обиды и выношу себе приговор. Отчасти спасает лишь бег. Сложно линчевать себя и одновременно следить за размеренностью дыхания. Татка, что ты с нами делаешь? Зачем этот побег? Я ничего не понимаю.
Хотя, прости - не о том хотел сказать. Вернусь к встрече с твоими друзьями. Я решил посидеть на лавочке, где произошла наша первая взрослая встреча. Твои приятели тут же поспешили ко мне. Они слетелись словно я им что-то задолжал. Принялись важно вышагивать рядом, высокомерно делать грудь колесом и сварливо высказывать свое недовольство твоим отъездом. А я к тому же не додумался взять с собой булку, так что выслушал от твоей пернатой братии все ее недовольство. Они заверили, что ты поступила совершенно правильно, бросив такого никчемного типа, который даже не догадывается прихватить с собой взятку для крылатой мафии. Единственное, что голуби не одобрили – то, что ты покинула и их. На меня даже попытались презрительно нагадить. Сизый бомбардир лишь чуть промахнулся. Продолжения прессинга крылатого гоп-стопа я решил не дожидаться, и поспешно ретировался. Татушка, я люто скучаю по твоему смеху и по твоему нытью. Я обожаю тебя любую. Возвращайся. Помни, что в одном городе без тебя тоскует покинутый принц без белого коня, но с большим букетом цветов. Я правда купил цветы. Не спрашивай, зачем. Наверное, надеялся, что ты не дашь цветам завянуть втуне и приедешь ко мне поскорее. Теперь сижу один в квартире с огромным нарядным букетом. Не жалеешь меня, сжалься хоть над цветами. Возвращайся ко мне и к цветам. Люблю и жду.

Татка грустно улыбнулась, а потом поглядела на четкий суровый профиль матери и решилась.

- Мама, ты никогда не рассказывала подробности, как умер папа. Я знаю, что его убили. Но что же именно произошло в тот день? Ты извини, что бережу старые раны. Мне правда важно, даже жизненно необходимо знать.

Она замерла, сердце глухо стукнуло и словно тоже застыло в ожидании. Анна не двигалась. Казалось, две женщины и старинный дом увязли в расплавленной смоле, пойманные в ловушку времени. Наконец Анна медленно, очень медленно поднесла к лицу руку и смахнула непослушную седую прядь, норовящую залезть в рот.

- Ты права, доченька. Наверное, пора выворачивать все страхи наружу и избавляться от них. Только утро вечера мудренее. Давай не будем на ночь глядя множить печали и доставать все скорбные семейные истории из шкафа. И так много трагедий на один день. Утром настанет новый, будет и вся правда о смерти Саши. Ничего не утаю. Обещаю.

***

Утром Наташа проснулась в теплом запахе жарящихся оладий. Мама, следуя давним славянским традициям, чертила магическую черту между смертью и жизнью, призывая в помощь самый мощный древнейший оберег – хлеб в виде маленьких золотистых пышечек. Девушка прошла на кухню. Анна сидела за столом. Мягкий утренний свет лился в окно и деликатно подсвечивал женщину. Татка с щемящей тоской поняла, как за последние годы сдала мать. Морщины, избороздившие ее лоб, стали архитектурными. Они, словно протоптанные тропинки, показывали, как мысли матери крутились вокруг невеселых событий. Это были тропки памяти - порой полные трагичных событий и переживаний. Наталья еще больше утвердилась в мысли, что должна дослушать историю камня вдов и своей семьи до конца. Она должна узнать главную печальную тайну своей жизни - как умер ее отец.

Никогда ни бабушка, ни мама не рассказывали, что именно произошло в ту роковую ночь. Бабушка лишь отводила глаза и говорила, что еще не время для страшных историй, что мозг ребенка не готов к правде. Татка, всегда ощущавшая себя рядом с матерью маленькой девочкой, даже боялась расспрашивать Анну. Лишь один раз на заре юности в сердцах она кинула матери обвинение, что та ее не любит.

- Ты и отца недостаточно любила, поэтому его и убили, - крикнула девочка в сердцах и тут же раскаялась в сказанном, но сделанного было не воротить назад.

Если бы Анна ее тогда ударила, если бы накричала на нее, у Татки появилось бы слабое оправдание своему поступку. Но мать лишь с болью поглядела на дочь и молча, ссутулившись, направилась к выходу из комнаты. Около двери она остановилась, несколько секунд в недоумении смотрела в одну точку, а потом подошла к Татке и как-то механично подняла руку. Девочка от испуга закрыла глаза, отшатнулась, уже ощущая жесткую пощечину на лице, сжимаясь от обжигающей боли. Но удара не последовало. Татка вдруг почувствовала мягкую ладонь, погладившую ее по голове. Девочка открыла глаза и поразилась увиденному. Мать не смотрела на нее, взор женщины был устремлен куда-то выше макушки ребенка. Она выглядела виноватой, на губах гулял призрак печальной полуулыбки.

- Все пройдет, родная. Все будет хорошо, - почти мертвым голосом прошептала Анна и вышла из комнаты.

Татке стало так стыдно и страшно, что она даже не решилась рассказать бабушке об этом случае. Мать явно тоже ничем не выдала. Это девочка поняла по ровному поведению бабушки, по ее лучистой заботе и теплоте.

Ни слова упрека не услышала она от матери. Ни грамма осуждения не ощутила в ее поведении. Стыд и боль грызли девочку живьем. Она готова была провалиться под землю, чувствуя, что своей неоправданной жестокостью предала и мать, и отца. Когда девочка совсем себя извела, и на нее стало жалко смотреть, обеспокоилась ничего не подозревающая Екатерина Григорьевна. Она несколько раз приступала с вопросами, но Татка лишь мотала головой. Как сознаться бабушке? Как лишиться ее доброты и любви? Как признаться, что она далеко не такой честный и порядочный человек, какой хотела бы быть.

В конце концов бабушка допыталась до правды. Женщина ахнула и закрыла рот руками. Вопрос: «Как ты могла?» - так и не сорвался с ее губ.

- Бабушка, поговори со мной. Кричи, бей, но не молчи. Не осуждай. Я и так уже много раз себя казнила. Совсем жить не смогу, если еще и ты меня осудишь, - девочка истерично кричала, размахивая руками, слезы градом лились из глаз.

- Я люблю тебя, - сказала бабушка, пытаясь прорваться сквозь застилающее внешний мир отчаяние девочки. - И мама тебя любит. Она простила все твои проступки - прошлые, настоящие и будущие - еще до твоего рождения. Ты поступила жестоко. Но, что было, то было. Уже не откреститься. А значит нужно принять ситуацию и идти дальше. Прости себя, и родительская любовь победит все обиды.

Девочка и женщина сидели на кухне в обнимку и плакали. Такую картину увидела вернувшаяся с работы Анна. Она сделала было шаг незаметно выскользнуть из помещения, но потом, словно на что-то решившись, шагнула в круг света.

- Нам нужно перелистнуть страницу. Так будет легче всем. А пока еще мы до конца не закрыли эту дверь тебе, Татка, необходимо знать главное. Я безмерно люблю тебя. Вы с мамой самые дорогие для меня люди. Обещаю, что расскажу тебе в подробностях о ночи гибели твоего папы. Пока еще не нахожу в себе сил, но обязательно со временем расскажу.

И вот это время настало. Татка, приехавшая домой за ответами, взяла оладушек в руку, вдохнула успокаивающий и защищающий от страхов хлебный запах и приготовилась слушать.

Петр Федосеевич зычно крикнул служку.

- Степка, сбегай за Юркой, и мигом его сюда.

В такой морозный зимний вечер хороший хозяин, как говорится, собаку гулять не выпустит. Стужа стояла лютая, ветер вышибал слезу и тут же в углу глаза замораживал ее ледяным кристаллом. Однако Степан, зная нетерпимый, склонный на быструю расправу нрав господина, молча накинул на плечи дырявый зипун на вытершемся медвежьем меху и пошел снег месить. Благо ювелир жил недалеко. Юрка, услышав повеление графа, тоже без лишних реверансов собрался и поспешил по свирепому холоду в добротный богатый дом Боровацкого.

Петр Федосеевич ждал его в кабинете у изразцовой печи. Подозвал ювелира к большому монолитному столу и подсветил в пламени горящей свечи лежащие на гладкой деревянной поверхности камни. Юрка присмотрелся: изумруд дал глубокий зеленый свет, рубин зажегся хищным алым, а третий камень в травянистом оттенке пробуждал всполохи кровавого цвета.

- Александрит, - мелькнуло в голове Юрки. – Редкий капризный самоцвет. Чуть тронешь не в том месте, и пойдет досадная трещина. Как бы не быть поротым, если попорчу минерал. Но до чего же хорош! Спокойствием и одновременно страстностью от него веет. Императора достоин.

- Вижу, что загорелся, - с самодовольной улыбкой пробасил Петр Федосеевич. – Решил супругу свою ненаглядную порадовать на день ангела. Так что ты брошь сотвори такую, чтобы ее красоты была достойна.

Договорить и дать более конкретных распоряжений граф Боровацкий не успел – в усадьбу стали ломиться. С улицы неслась многоголосая толпа, которая вышибла двери господского дома и проникла внутрь. Рудокопы и мастеровые взбунтовались против каторжного труда и пришли спрашивать за горькую недолю с уральского владельца богатейших месторождений. Дымный чад факелов высвечивал озверевшие пунцовые лица, на которых белели дикие безжалостные глаза. Сразу несколько нетерпеливых хищных рук потянулись к Петру Федосеевичу, рванули его за суконный ворот сюртука военного образца. Кто-то первый с жадным удовольствием залепил кулаком прямо в висок. Этот удар словно послужил сигналом для разъяренной ватаги – мужики, толкаясь и сопя, истошно матерясь и мешая друг другу, норовили все разом дотянуться до Боровацкого. Граф грозно зарычал, показав ряд ровных крепких зубов, и не выказал ни капли страха. Он, полностью оправдывая прозвище, стоял матерым медведем среди брехливой стаи гончих. Равномерно и мощно заносил кулаки, сокрушая попавшихся под руку. Кто-то упал, рухнув под ноги напирающих со всех сторон бунтовщиков. Мужики в неистовом остервенении словно не замечали зубодробительных тумаков. Смяли Петра Федоровича числом, задавили и, злобно щерясь, стали рвать Боровацкого, как та свора.

- Затопчут ж бесценные камни. Сгинут в народном неистовстве, - с неизбывной и странной тоской подумал мастер.

Ему бы сейчас подумать о сохранности своей жизни, а он бросился спасать минералы. Ювелир успел сгрести со стола драгоценные камни в кулак, засунул в рот самородки и проглотил их. Последний минерал еще царапал горло, когда кто-то от души хватил ювелира по уху, почти вышибив жизнь. Молотобойные удары сыпались частым градом – те, кто не смог дотянуться до Боровацкого, изводили душу и мерили силушку на молодом ювелире. Юрке досталось сторицей –били его нещадно, до смерти.

- Ух, гнида. Господский баловень.

Рудокопы вколачивали кулаки в плоть. И каждый раз казалось, что следующего удара Юрка точно не выдержит, что внутри что-то непоправимо порвется. Молодого ювелира сбили с ног, кто-то в кованых сапогах неистово месил ослабевшее и обмякшее тело. Наконец окровавленного и беспамятного мастерового бросили в господском доме.

А графа еще живого выволокли во двор, привязали за ноги к породистому коню. Скакун, испуганный запахом крови и громкими криками, нервно переступал тонкими ногами, жалобно ржал. Кто-то со всей мочи ударил коня по крупу, и тот понес в мерзлую уральскую ночь. Обезумевший от страха жеребец уносил за собой в снежную пустыню растерзанное тело, которое еще меньше часа тому назад было одним из самых влиятельных людей Пермской губернии.

Убили и жену графа, и маленьких господ. Над ними озверевший народ глумиться не стал, а поступил почти милосердно. Молодой женщине кто-то одним мощный рывком своротил шейные позвонки. Красивая голова в ухоженной прическе безвольно поникла в неестественном надломе. На детей долго ни у кого рука не поднималась. Но потом страх наказания одолел, и малышей придушили.

- Как куренки. Шеи тонкие, слабые, - цинично прорычал кто-то в толпе.

Народный бунт страшен в своей стихийности и безрассудстве. Рудокопы в неистощимой слепой ярости погромили господскую усадьбу, разметав по всему двору и затоптав в снег бесценную коллекцию необработанных друз и драгоценных камней. Богатый и ненавистный дом подпалили.

Ювелир очнулся уже глубокой ночью. Часть добротно построенного и когда-то красивого поместья пылала, огонь пожирал деревянные балки и постепенно подбирался к крылу усадьбы, где находился кабинет коллекционера минералов. Еще немного, и Юрка сгорел бы заживо, сначала задохнувшись от едкого черного дыма. Он намертво приклеился к полу господского кабинета: кровь из ран присохла к выглаженным доскам и поймала его в ловушку. Теперь ювелир точно знал, что чувствует насекомое, плененное внутри вязкой смолы. Не вполне соображая, что делает, Юрка решительным рывком отодрал себя от половицы, начисто выдрав на виске кусок кожи. Горячая кровь вновь обильно заструилась по лицу, заливая один глаз.

Когда в охваченном огнем дверном проеме барского поместья нарисовалась фигура, и, шатаясь, вышла из дома, разгоряченный после содеянной расправы народ отшатнулся назад.

- Упырь. Мстить идет. Кровушку нашу пить, - раздался истошный вопль, перешедший в тонкий звенящий вой.

Как оказалось, толпа еще не схлынула со двора, но и яростную силу, убив Боровацкого с семьей и подпалив дом, растеряла. Вид окровавленного ювелира, которого все посчитали мертвым, нагнал суеверного страху. Кто-то стал истово креститься, кто-то просто бросился утекать прочь, кто-то, снедаемый потусторонним ужасом, упал на колени прямо в притоптанный снег. Юрка беспрепятственно брел мимо застывших фигур - никто не посмел остановить молодого ювелира.

А тот добрел до родного дома и рухнул на пороге, утратив последние силы. На шум выбежала Марфа – непраздная жена Юрки. Она весь вечер места себе не находила, прознав, что народ взбунтовался против графа Боровацкого. Но и отправиться на поиски мужа не решалась, боясь, что в толпе ее с большим прущим на нос животом попросту задавят. Вот и маялась, бедная, полночи, пока не услышала глухой стук за дверью. И откуда только двужильность проснулась – беременная Марфа волоком втащила мужа в избу. Сняла с него перепачканную одежду, согрела воду и промыла каждую рану. Потом закутала заметавшегося в горячке Юрку в чистую льняную простыню, накрыла стеганым одеялом и примостилась рядом. Вскоре муж перестал отбиваться от злобных призраков, затих и провалился в сон. Марфа тоже уснула, плавая в чутком забытьи.

После ночного кошмара маленький городок выжидательно замер. Улицы опустели, лишь изредка кто-то из баб проходил, позвенькивая коромыслом и ведрами. У колодца, вода в котором не замерзала даже в лютые морозы, опасливо шептались, накликивая новые беды.

Ждать долго не пришлось. Через неделю в городок вступили солдаты. Сразу с тычка залепили первому же мужику в бороду, скрутили его и поволокли к карете. Здесь ехало недовольное вынужденным путешествием по морозу начальство. Мужик, отплевываясь кровью, бухнулся в ноги и выдал всех основных зачинщиков народной смуты. Солдаты принялись гулять по дворам, выволакивая бунтовщиков с теплых полатей и яростно втолковывая каждому науку подчинения и послушания.

Те же самые мужики, что громили и поджигали дом Боровацкого, больше суток без сна и еды ползали вокруг сгоревшего остова усадьбы в черном от пепла грязном снегу и, вытирая кровавые сопли, искали разбросанную повсюду коллекцию драгоценных минералов. Львиную долю уникальных самоцветов и друз удалось спасти из небытия.

И только после этого мужиков долго и показательно пороли на главной площади, вразумляя и вбивая с каждым ударом отмоченной в воде плети в синюшные от мороза заголенные спины покорность и верность царю-батюшке.

***

Когда служивые засобирались назад, Юрка понял, что другого шанса относительно безопасно и споро покинуть город не предвидится. Испытания и мытарства путешествия его не пугали, больше отягощали душу печальные тени убитых господ, преследующие по ночам в последнее время. Он бросился в ноги удалому подполковнику и умолил его взять в походный обоз семью ювелира. Нужно сказать, не бесплатно – Юрка, не дрогнувшей рукой, ссыпал почти все серебро, за годы кропотливого труда заработанное мастерством и полученное от щедрот графа Боровацкого.

Никто не догадывался, что жестоко избитый ювелир, тоненько стонущий в обозе на каждом резком ухабе, везет с собой невероятное сокровище – три изумительной красоты и баснословной стоимости драгоценных камня. Конечно Юрку и его беременную жену неоднократно тщательно и бесцеремонно обыскали – сначала денщик подполковника по поручению господина, а потом покрикивающий на солдат подпоручик не побрезговал холеными руками переворошить нехитрый скарб попутчиков. Все надеялись поживиться и отыскать у ювелира припрятанные самоцветы. Но вскоре отступились, убедившись, что тот совершенный бессеребренник.

А Юрка накануне отъезда исхитрился и втихомолку вновь проглотил минералы. Так и вез из в желудке, люто страдая от запора, но боясь даже думать отлучиться где-нибудь на становище по нужде. Марфа совсем извелась и осунулась от черных мыслей: она не понимала, почему супруг отказывается от еды и лишь пьет горячую воду через высушенное утиное горлышко. Через четыре дня Юрка совсем занемог – поднялась температура, все тело ломило и болело. Организм, отравлял сам себя, приближая мучительную смерть. О горячечном больном в обозе тут же доложили подполковнику. Все боялись появления мора и распространения непонятной заразы на других попутчиков. Юрку решили оставить в снежной пустыне, но Марфа умолила подполковника подождать до следующей стоянки.

- А уж там оставляйте нас на погибель, если супругу не станет лучше.

Старый вояка был суров и своенравен, однако бросать на верную смерть три христианские жизни – ювелира, беременной жены и нерожденного ребенка – не захотел, не решился на склоне лет брать на себя такой тяжкий грех. Но согласился подождать лишь сутки.

На счастье Юрки и бедной Марфы, организм ювелира радикально справился с недугом. Юрку в тот же вечер прямо в обозе одолела кровавая диарея. Марфа со слезами на глазах смотрела, как перепачканный собственными испражнениями еле живой муж копошится в вонючем месиве, грязно ругаясь сквозь зубы. Только что-то обнаружив, он истово перекрестился и позволил несчастной женщине убрать нечистоты и обтереть себя влажной тряпицей.

Стоит ли говорить, что скоро Юрке стало легче – температура таинственным образом упала, жар ушел. Он даже согласился откушать жидкую похлебку. А потом, давясь, испытывая лютую тошноту и жесточайшее отвращение, ювелир, хоронясь даже от жены, вновь проглотил свою драгоценную ношу из трех самоцветов. Теперь он точно знал, что до Перми с горя пополам дотянет – лишь бы хватило сил еще несколько дней помаяться.

В Перми остановились у знакомого мастерового, который когда-то все здоровье растерял на уральских рудниках. За простой Юрка расплатился двумя потертыми ржавыми пуговицами, срезав их при хозяине со своего облезлого зипуна. Тот было возмутился, мол, совсем последний рассудок в дороге растерял, когда ювелир вдруг в шелушащихся и жестоко потрескавшихся с мороза пальцах стал без особого труда гнуть пуговицы, а потом филигранно отламывать кусочки ржавой рыхлой фракции, обнажая внутри блестящую, благородно сияющую металлическим блеском сердцевину. Мастеровой только крякнул от восторга.

- Серебро? Ну ты, Юрка, даешь! Голова!

Ювелир слабо и вымученно улыбнулся; сказал, что серебра осталось теперь только на дорогу до села Иваново, где проживают родители Марфы. Мастеровой понимающе и сочувственно покачал головой:

- Да, жизнь - не тетка, пирожка не подсунет. Ты не отчаивайся. С такими руками не пропадешь, везде работу найдешь, чтобы семью прокормить. А пока отлежись перед дальней дорогой.

В сердце Российской Империи ехали железной дорогой самым дешевым классом. И вновь все испытания и тяготы дороги повторились: Юрка отказывался от еды и слабел с каждым днем. На пятый день забился судорогами в горячке. Марфа уже мысленно хоронила мужа, когда страшная болезнь вновь излилась жесточайшей кровавой диарей. И вновь супруг пугал непраздную жену, туманно заговариваясь о каких-то неведомых самоцветах:

- Не тронь! Погоди-погоди. Вот что-то нащупал, - тихо хрипел он воспаленными губами, зажимая что-то в кулаке.

В этот раз кровавая диарея не заканчивалась, унося и без того малые силы Юрки. Мужчина совсем высох, глядя на жену впавшими страдальческими глазами. Одна рука оставалась намертво зажата в кулаке.

Спасение пришло неожиданно от непросыхающего из-за крепкого самогона солдата. Тот однажды налил Юрке шкалик:

- Пей, болезный. Хуже не будет. Ты уже совсем близок к господу нашему. Может, завтра и представишься. Так хоть скажешь ему, что последние часы не так сильно страдал.

Юрка в горячечном бреду на одном дыхании выпил шкалик, потом еще один. Так и провалился в сон с зажатым шкаликом в одной руке и судорожно сведенным кулаком другой. Слез у Марфы уже не осталось – в странном онемении она просидела около мужа всю ночь. А утром появилась надежда – лоб Юрки покрылся бисеринками пота, организм перестал исторгать кровавую вонючую слизь.

- Видать, бабонька, поживет еще твой хворый, - солдат озарился щербатой пьяной улыбкой и хитро подмигнул. - Не пришло его время. Господь подождет – он у нас добрый и терпеливый. Хорошая самогонка! Не обманула тетка.

И оставил Марфе мерзавчик ядреного мерзко пахнущего пойла:

- Ты своего доходягу отпаивай. Глядишь, дотянет до благословенных земель.

На следующий день за окном вновь ударили лютые морозы, было отступившие на несколько дней. Зима разохотилась и задула ледяными ветрами, выбрасывая полными пригоршнями мелкий колючий снег. Смертельный холод пробрался сквозь щели в деревянный вагон, проник под куцые, изъеденные зипуны, образовал обжигающие наледи в углах. В это утро ослабевший Юрка проснулся с трудом, попытался поднять голову и не смог. Его волосы вмерзли в дерево лавки, на которой ювелир метался всю ночь между жизнью и смертью, покрываясь потом. Ощущение повторения истории жгуче обожгло, словно он вновь оказался распростертым на полу в горящей господской усадьбе.

- Пить, - слабо попросил Юрка, дергая голову и оставляю на лавке часть вмерзшихся в наледь волос. Рана на виске, начавшая заживать, вновь приоткрылась. Горячая кровь закапала на грудь.

Уставшая бояться за мужа Марфа лишь всплеснула руками, нарвала кусок полотна на полоски и перевязала голову ювелира.

- Нет ни у кого воды. Потерпи до остановки на станции. Обещались принести кипяток. Ты тогда и попьешь. Потерпи, сердечный.

Юрка лишь слабо кивнул головой и вновь провалился в тяжелый лихорадочный сон. Вечером, когда жена в жестянке принесла кипяток, он, таясь и оглядываясь, сунул что-то в рот и, обжигаясь, судорожно запил водой. Самоцветы, схороненные внутри истощенного человека, дальше продолжили путь в центр Российской Империи. По глазам изможденного мужчины текли слезы – он осознавал, что окончательно надрывает свое и так ослабевшее здоровье, но не видел другого выхода.

***

В селе Иваново измученная семья оказалась только через месяц. Село встретило необустроенностью и осевшим грязным снегом. Серые тоскливые фасады некоторых деревянных домов глядели слепыми бычьими пузырями окон, ершились почерневшими от непогоды соломенными крышами. Единственное, на чем отдыхал глаз, – ажурные узоры резьбы, украшавшие строения зажиточных мастеровых.

Родители Марфы сначала приняли семью холодно. Они были уверены, что Юрка скоро испустит дух, а Марфа народит мертвого ребеночка. Кому ж охота сразу двух нежильцов в добрую избу пускать. Но ювелир упорно, вопреки всем прогнозам жил. А молодая женщина через две недели разродилась чудесной, словно наливной девочкой. Малышка была чудо как хороша: тихо лежала на полатях, засунув мягкую пятку в рот и с аппетитом ее посасывая. Новорожденную девочку крестили и нарекли Елизаветой. Девочку назвали в честь покойной графини Боровацкой, которая была добра к Марфе и помогла устроить судьбу милой и показавшей себя большой умницей служанки. Потихоньку стали выправляться. Юрка пошел на поправку, но полную свою силу так и не возвратил.

Свои сокровища ювелир схоронил до поры до времени в сенях в нише, образовавшейся под самым потолком в венце избы. Для надежности в щель затолкал сухой мох, который надергал из другого угла бревенчатого дома.

Через месяц он сговорился с шурином и навязался с тем на ярмарку. Долго ходил между рядами, приглядываясь и прицениваясь. Но интересовали его не разложенные на телегах и наспех сколоченных прилавках многочисленные товары, а посетители ярмарки. Он выспрашивал у шурина о каждом богаче, замеченном на торгах. А потом ретиво и отчаянно бросился разве что не под ноги вальяжному барину в волчьей шубе на распашку. Тот было замахнулся бить Юрку. Но дрожавший от страха шурин заступился за родственника и уговорил выслушать его просьбу.

Юрка зачастил:

- Не бей, господин, позволь тебе судьбу свою поведать без утайки. Я трудился ювелиром у благодетеля своего - пермского графа Боровацкого. Мой покровитель щедро отплатил за верное служение серебром и изумрудом невиданной красы. Ни за что не покинул бы протектора своего, но бунт страшный народный приключился. Графа Боровацкого в запале мужики порешили. Грех тяжкий на души взяли, потом сильно каялись, но сделанного не воротить. Я сам еле живой остался, до сих пор после побоев полностью не оправился. С семьей бежали от смуты и бесчинств подальше. Серебро, заработанное честным мастерством, на дорогу ушло. Кабы не крайняя нужда, не продавал бы редкий самоцвет. Но нужно семью кормить и дело вновь открывать.

Барин задумчиво пожевал ус. Мужик, валявшийся в ногах был тощ и казалось плюнешь – он и умрет. Но что-то в его голосе убедило: все правда. Подумал ивановский фабрикант и решил взять ювелира под свое крыло.

- Приходи завтра на мануфактуру. Заглянем на производство – покажешь, на что ты годен в ювелирном деле. Серебра тебе не доверю. Не жди. А вот из олова сделаешь колечко. Получится и глянется моей супружнице, там и решим твою судьбу.

Стоит ли говорить, что колечко вышло на славу. Руки Юрки не утратили былой сноровки, хоть и сила была совсем не та. Фабрикант залюбовался тонкой работой, хитрым узором, хлопнул ювелира рукой по плечу.

- Добро! Приноси свой самоцвет. Не обижу, хорошо заплачу, если камень того стоит. И с мастерской помогу. Славно будет костромских ювелиров подвинуть и развить промысел в нашем селе, - мечтательно сказал он, уже представляя, как будет руководить артелью ивановских ювелиров.

Фабрикант Мещеров был дальновидным деловым человеком, сразу распознал, что покровительство талантливому ювелиру сулит ему прямую выгоду. Он не обманул – не обидел. Заплатил за изумруд сполна и под ювелирную мастерскую подыскал помещение. Первый же заказ поступил от самого Мещерова. Тот принес с таким трудом и множеством лишений сбереженный самоцвет и велел огранить его.

- Ты жене моей колечко справь. Узор она велела сделать такой же, как ты на оловянном придумал. А внутри дату выгравировать не забудь. 1901 год. В этот год мы повенчались, с тех времен живем душа в душу. Будет моей ненаглядушке память о вечной любви.

И вновь камень и благородный металл словно ожили в руках потрясающего мастера. Минерал заиграл глубоким цветом, поражая воображение ярким высверком граней. Серебро будто струилось и перетекало в сложные узоры. Мещеров, увидев кольцо, довольно прищурился.

- Угодил-угодил! Волшебство творишь своими золотыми руками.

Юрка потихоньку обосновался в тесной каменной комнате-колодце, нарабатывая клиентуру и обживаясь на новом месте. Через год строжайших лишений скопил денег на свой дом. Въезжали с Марфой и маленькой дочкой в сруб, еще пахнувший сосновой смолой и свежеобструганными бревнами. Дом дышал добрым ароматом дерева и настоящим светлым уютом. В сенцы Юрка перенес станок и инструменты. За место платить нужда отпала – и ювелир потихоньку мастерскую обустроил прямо в доме.

Жизнь наладилась, повернулась доброй стороной. Марфа, всегда худенькая и тоненькая, оправилась и налилась неяркой, но притягательной женской красотой. Юрка перестал мучиться изнуряющим, натужным кашлем по ночам, который, казалось, выворачивал все внутренности наружу. Лицо его разгладилась, из глаз ушли страх и смутная тревожность.

Однажды ночью ему приснился удивительный сон. Словно вновь ехали Юрка с Марфой по железной дороге из Пермской губернии в центр необъятной России. Но дорога не была насыщена лишениями и болезнями, напротив, во сне в щели между досками вагона проникал солнечный свет и золотил бархатную кожу жены, на лице которой нестерпимо ярко сияли зеленые глаза и манили алые губы. Вот Марфа повела плечами и Юрка с невольным восхищением увидел, как дорой парчовый кафтан, туго обтянувший ее грудь заиграл сложными переливами, вспыхивая то красным, то зеленым цветом. А жена, призывно улыбнулась:

- Достаточно хороша ли я теперь? Больше не жалеешь, что взял за себя?

Юрка проснулся и долго смотрел на безмятежно спящую Марфу. В очередной раз удивился ее неброской, но манкой красоте. Сон казался настолько живым и реалистичным, что долго не отпускал мужчину. И всколыхнул память, унес на несколько лет назад, когда Юрка только вошел в пору жениховства.

***

Молодой парень без памяти влюбился в красавицу Матрену, бывшую в услужении у супруги графа Боровацкого. Смешливая девушка с ясными голубыми глазами, щедро опушенными густыми ресницами, не только Юрке голову кружила. Знавшая себе цену Матрена вела себя с ухажером как в той поговорке: «Близок локоток, а не укусишь». Парень начал люто пить, мучимый ревностью и неопределенностью.

Пермский меценат, разглядевший в свое время в молодом ювелире настоящий талант, забеспокоился.

- Пропьет ведь мастерство. Сгинет величайший умелец, самородок, - сокрушался он однажды за ужином, делясь с супругой своими тревогами.

Та надолго задумалась, накручивая туго завитой локон на тонкий пальчик, отяжеленный массивным перстнем с рубином. А потом, как часто бывало, дала Петру Федосеевичу стоящий совет:

- А жени его. Юрка тебя уважает, почитает как второго отца. Отказать не посмеет, хотя и не осознает поначалу, какое благо ему делаешь. А в жену выбери Марфу, она присматривает за нашими детками. Добрая, кроткая и толковая. В услужении чуть больше года, а показала себя расторопной. Разумница такая! Я ее приставила помогать на уроках гувернантке Оливии. Англичанка наша исстрадалась, что места темные, народ дремучий – никто и словом настоящим с ней перемолвиться не может. А в последнее время вся зацвела как маков цвет. Оказалось, Марфа научилась говорить по-английски и немецкий почти освоила. Не верящая такому счастью Оливия ее в компаньонки определила. Простая крестьянская девка на лету языки схватила. И грамоту знает. Сама ее экзаменовала. У тебя – самородок, у меня – редкий бриллиант. Поженим их – приумножим истинное богатство и две одинокие души соединим. Юрка, глядишь, остепенится, успокоится и перестанет по Матрене страдать; с новой силой к работе возвернется. Марфу пристроим за хорошего человека. Все только выиграют. И тебе дело.

Граф Боровацкий восхитился прозорливостью супруги:

- Душа моя, так и сделаю! Прекрасный прожект.

И сам лично просватал Марфу за Юрку. Как и предугадала графиня, молодой подмастерье не посмел пойти против воли именитого покровителя. Свадьбу играли шумно и загульно, изничтожив не одну бутыль самогона.

Ночью крепко выпивший Юрка ввалился в отведенную им с Марфой комнату. Зыркнул на новоиспеченную жену красными злыми глазами, молча стянул грязные сапоги и завалился спать. Через несколько мгновений раздался громкий натужный храп. Марфа всхлипнула, потеребила платок и робко прилегла на самый край лавки. Она почти не спала эту ночь, воспаленными глазами следя за темным нависающим потолком, постепенно наливающимся нежным предрассветным мерцанием. Когда первый луч солнца прорезал на деревянных балках яркую полоску, она тихо встала, оправилась и умылась. Спустилась на кухню, где уже вовсю что-то шипело и урчало в тяжеленных кастрюлях. Налила в горшочек кипятку, поколдовала с травками и отнесла отвар в каморку, где на лавке продолжал грозно и мощно выводить рулады Юрка. Девушка поставила горшочек с отваром на грубо сколоченный табурет, прикрыла рушником и пошла на господскую половину будить маленьких графов. Ювелир проснулся с раскалывающейся головой, мутными глазами поводил по крохотному помещению и заметил горшочек. Юрку жестоко мутило. Он трясущейся рукой сдернул полотенце и жадно стал пить. От отвара шел густой травяной дух, который приятно щекотал ноздри и успокаивал неистово горящее и готовое вырваться наружу нутро. Через некоторое время Юрка с удивлением понял, что может достаточно твердо стоять на ногах, головная боль почти утихла и рвотные позывы прекратились.

Целый месяц Марфа была венчаной неженой: каждую ночь Юрка напивался до потери сознания и ни разу так и не притронулся к суженой.

До услужения у господ Марфа жила в доме своих дяди и тети. Те приехали на Урал из небогатого Иваново в надежде заколотить быструю деньгу. Богатства пока не нажили, а беды хлебнули сполна. Детишки у тети рождались слабенькие, рахитичные. Не жильцы. Съездил однажды дядя в родное Иваново и привез жене в помощницы сестрину дочку младшую – тихую и работящую девочку. Странное дело, но с появлением в доме Марфы дети перестали умирать. И была девушка при родственниках добрым ангелом-хранителем, пока не нанялась в услужение к графу.

Марфе стыдно было кому-то признаться, что за месяц Юрка так и не притронулся к ней. Даже во сне бормотал что-то несуразное и отодвигался, если случайно прикасался рукой или бедром. Но не выдержала девушка и пошла к тете за советом.

- А ты дождись, когда он придет, и начни пол тереть?

- Пол? – удивленно переспросила Марфа.

- Конечно! Подол задрала, кормой к двери развернулась и давай тереть так, чтобы все пониже спины призывно колыхалось. Мягкое место у тебя знатное, пышное. Вся стерлядка, а здесь боженька щедро отмерил. Посмотрим, сможет ли он устоять. Готова в церковь хоть сейчас денежку понести за то, что мужское у Юрки взыграет! 

Марфа и в ведре воды принесла, и скребок для полов приготовила, и подол уже подогнула, оголив стройные ноги. А когда ввалился Юрка, спасовала. Юбку одернула, встала серой мышкой в углу и полнящимися слезами глазами наблюдала, как косой от выпивки муж сбрасывает сапоги и валится чуть ли не мимо лавки. Только нее знала она того, что Юрке уже невмоготу пить. Он больше притворялся в последние дни, чем действительно шалел от самогонки. Марфа, когда муж задышал глубоко и шумно, тихонечко примостилась рядом, вытянулась в напряженную тонкую струнку и сдавленно зарыдала. И так Юрке тошно стало. Баба-то хорошая, добрая, это он давно уже понял. Вон как за ним пьяным ходит и ухаживает. Слова поперек не скажет. Все молчком.

- Ты чего болото в постели разводить взялась?

Марфа подскочила с лавки, метнулась все в тот же угол, вжалась в стенку.

- Не обижу. Не бойся.

- Не люба я тебе. Отженишь?

- За что такой позор тебе принимать. Попробуем вместе век жить, раз перед богом венчаны.

И поверила она ему сразу. Сердцем почувствовала, что не обидит, не посрамит и не предаст.

Анна молча выдержала девятый вал соседского недовольства А потом совершенно спокойным тихим голосом спросила у Ирины – соседки снизу, с которой была в приятельских отношениях:

- Что случилось?

- Она еще спрашивает, что случилось! – так просто ураган сдаваться не собирался. Ответила Галина – мать тихой девочки по имени Лида (подружки Наташки) и милого мальчика Алексея. Женщина не дала Ирине и рта раскрыть. – Развратницу ты воспитала, вот что! Ремнем девчонку за такое нужно по голой попе хорошо настегать, чтобы впредь неповадно было, чтоб сидеть несколько дней не могла. Зато точно запомнит, что бывает за распущенность.

- Татушка подкупила сестру Алеши за лимонную карамельку, чтобы та сняла в укромном месте шорты с брата, - тихо прошептала Ирина. – Лидочка сначала согласилась, а потом испугалась. Они вместе с Алешей нажаловались матери. Как дальше развивались события, не сложно догадаться. Галина собрала соседок, настропалила их, что Наташа опасна для других детей.

Ирина осуждающе посмотрела на пунцовую женщину с бигудями на голове. Видимо, Галина так торопилась излить праведный гнев, что даже не успела привести в порядок прическу.

- Зря ты так. Дети же. Да, форс-мажор. Но нельзя так решать, не нужно закатывать девочку сразу в асфальт, - с осуждением сказал Ирина.

Анна, совсем не ожидавшая услышать такое о своей дочери, в замешательстве провела рукой по лбу, заправила непослушный локон за ухо и решительно сказала:

- Галина, прошу прощения за себя и Наташу – история глупая и нелепая. Но действительно не стоит из нее раздувать слона. Сейчас лучше сделать все, чтобы дети поскорее про инцидент забыли. Это я тебе как человек с медицинским образованием говорю. Если покатим волну, то потом тяжелее будет возвращать ситуацию на круги свои. Детей задразнят. К Алешке прицепится на годы грязное уничижительное прозвище. Думаю, такое развитие событий никого не обрадует. А с Натальей я обязательно поговорю и накажу. Бить не буду и никому не позволю. А вот неделю она дома посидит – помучается без прогулок.

Соседки, остановленные на полном скаку, выжидательно воззрились на зачинщицу, больше всех возмущенную нетривиальным поведением девочки. Галина была далеко не глупой: она уже понимала, что зря разогнала скандал, себе же хуже.

- Нужно было тихо с Аней все решить, не ввязывать посторонних, - мелькнула мысль.

Соседка предлагала с честью удалиться со стихийного поля боя и не раздувать вражду. Женщина кивнула.

- Неделя без прогулок – справедливое наказание. К тому же страшного ничего не произошло, успели предотвратить. Пойдемте соседушки, пусть Аня сама разбирается с дочерью.

И гомонящая толпа схлынула вниз, оставив в подъезде на площадке лишь Анну и все так же не поднимающую голову Татку.

- Заходи в дом, горе луковое, - всплеснула руками Анна. – Объясни мне, что в твою дурную голову взбрело? Зачем ты Алешку без трусов решила оставить?

Следуя за дочерью, женщина озадаченно терла висок. В комнате развернула смурную дочку лицом к себе. Строго и долго поглядела.

- Я жду. Говори.

Татка засопела, заерзала и как всегда, когда волновалась, принялась больно щипать себя за руку. Анна мягко сгребла нервные руки дочери в свои, простым жестом успокаивая ребенка.

- Татушка, зачем?

- Лидка говорила, что у мальчиков совсем другое... ну, причинное место. Мне хотелось знать, чем мальчики отличаются от девочек. У них правда другой писюн?

Анна невольно икнула от удивления, замерла. Переварила услышанное и с удивлением осознала, что ситуация ее почти развеселила, женщина с трудом спрятала скачущую по губам улыбку.

- За лимонную карамельку решила посмотреть на пенис мальчика. Додуматься до такого в пять лет! Любопытная и непредсказуемая, как объевшаяся забродивших фруктов мартышка, - пронеслось в голове.

А девочка, и не надеявшаяся услышать ответ на свой вопрос, продолжала что-то расстроенно говорить. Женщина прислушалась.

- Обидно же: Лидка знает, а я нет. Вот и уговорила, чтобы показала. А она карамельку съела, а сама струсила. Еще и наябедничала. Разве это правильно, не держать своего слова?

В глазах дочки застыло непонимание и искренняя обида. Девочку всегда учили, что нужно быть хозяйкой своего слова. Анна поняла - ей предстоит долгий и непростой разговор с дочерью. В Стране Советов просвещение интимной жизни было на уровне табу. А пытливый нрав Татки хотел ясности, разложить все по полочкам, осмыслить и понять. Зато женщина теперь точно знала, чему они с дочерью посвятят ближайшую неделю домашнего заточения.

Ночью долго лежала без сна:

- Моя недоработка. Стыдно, Аня. Врач, а не догадалась своему ребенку просто и доступно об анатомии рассказать. Давно нужно было поговорить с Татушкой, - не отпускала женщину вечерняя история. – К новой жизни подходим со старыми дремучими мерками. Какая глупость, раз дети растут в невежестве. И ведь очевидно, что любознательный ребенок изыщет способ найти ответы на вопросы, проникнет в тайну любым, порой почти криминальным путем. Хорошо, что все вскрылось. Не известно, к каким ложным выводам пришел бы неподготовленный мозг дочки, увидев, что у мальчиков внешне половой орган выглядит иначе. Кажется, у тебя, Аня, интересные времена впереди. Надо же, моя Татушка в пять лет, неплохо изъясняющаяся на английском и немецком, читающая в оригинале Биссета и Гауфа, за лимонную дешевую карамельку пыталась проникнуть в тайны естества. Хорошо, что мама уехала поправить здоровье в дом отдыха. Представляю ее шок при виде целой делегации раскрасневшихся соседок, да еще по такому скабрезно-возмутительному с их обывательской позиции поводу.

Женщина тихо рассмеялась и наконец уснула. Ничего ведь страшного не произошло!

- Вырастешь и станешь, наверное, как я врачом, - утром сказала дочери. – Исследование ты вчера уже попыталась провести. Подкачал твой неразумный ненаучный подход и слабая мотивационная база у других участников ненаучного эксперимента. А выучишься на врача - и любознательность твоя пойдет на пользу, и людям поможешь.

Татка по-птичьи скосила глаз на мать. Поняла, что та совсем не сердится. И чуть осмелела.

- Нет, не хочу с больными детьми всю жизнь возиться. Открой рот, скажи А-А-А. Дыши и не дыши. Где болит, и прочее. Это совсем не для меня! Лучше как бабушка буду преподавать иностранные языки. Она говорит, что у меня талант. Я полиглот.

Малознакомое последнее слово девочка произнесла медленно, чуть ли не по слогам. Анна улыбнулась.

- Как скажешь. Я тебя всегда поддержу. Но давай договоримся здесь и сейчас, что все вопросы о мальчиках ты сначала задашь мне. Я врач. Обещаю, что честно отвечу на любой вопрос.

- Даже о… - девочка покраснела и снизила голос до еле слышного шепота. – И о писюне?

Анна твердо глядя в глаза дочери ответила.

- И о пенисе тоже. Физиология – не стыдно.

Дочка хмыкнула.

- Ага, конечно, - с сомнением протянула она. – То-то тетя Галя вчера так взвилась. Думала, ее инфаркт хватит. Вся багровая стала, глаза выпучила, слюной брызгает. А я не могла отвести взгляд от смешно подпрыгивающих на ее голове бигудей.

- Ох, Татка. Чувствуется, впереди еще много интересного нас ждет.

***

И Анна не ошиблась. Следующая сексуальная революция карманного масштаба не заставила себя долго ждать. Уже в Иванове Татка тесно сдружилась с той самой Лидой, которая, съев лимонную карамельку, спасовала и не решилась сдернуть шорты с бедного брата. К счастью, дети совсем забыли о том нелепом случае, да и взрослые не доставали из шкафа старый скелет.

Однажды вечером Анна вернулась домой пораньше. Главврач больницы, где работала женщина, договорилась о ремонте нескольких служебных помещений. Рабочие пришли в кабинет Анны и развернули масштабную деятельность. Принимать пациентов стало невозможно, и главврач позволила докторам уйти до конца смены. Анна только тихо порадовалась: выдалась возможность наконец без спешки зайти в магазин, заговорщицки перемигнуться со знакомой продавщицей и урвать килограмм колбасы и два десятка тощеньких котлет.

Чувствуя себя удачливым добытчиком, женщина в приподнятом настроении открыла дверь дома, сняла туфли. И застыла ошеломленным сусликом в прихожей. Из комнаты вылетело существо, удивительно похожее на ее Татушку: лихие синие стрелки на глазах, заканчивающиеся чуть ли не у висков, ядовито-розового цвета румяна в лучших традициях сказочной Марфушеньки-душеньки из «Морозко», безумный жесточайший начес на голове. Чудо было одето в праздничную футболку Анны. Материнская футболка доходила девочке почти до худеньких коленок и вполне могла сойти за платье. Венчали образ красные фирменные с золотыми пряжками лодочки на высоченном каблуке, которые Анна носила только по особым случаям.

- А что здесь происходит? – только и спросила женщина.

- Мам, мы с Лидкой накрасились как певицы в «Песне года». Я в твои туфли натолкала ваты, чтобы они с меня не спадали. Ой, еще твою футболку польскую надела для пущей эффектности. Красиво? – гордо подбоченилась дочь. Анна еле сдерживалась, чтобы не захохотать.

Жирную точку поставила следующая модница, которая бочком кралась следом за Таткой. Все тот же невообразимый разлет теперь уже зеленых стрелок, четкий кружок бордовых «румян» и дичайший начес на голове.

- Такие колтуны на голове навели. Что вы с волосами сделали? Никак не пойму. Еще и лак мой взяли, - сокрушалась Анна.

Прически были налачены добротно – стояли на страже красоты насмерть. Женщина потрогала словно проволочные волосы дочери и увидела, что они пушатся разлохмаченной мочалкой. Уловила едкий запах жженого.

- Почему пахнет паленой кошкой?

- Ой, мам! Лидка притащила длиннющий гвоздь, мы его раскалили на конфорке. Ты не бойся, чтобы руки не обжечь, держали гвоздь кухонными щипцами. А потом на горячий штырь накрутили волосы. Получились такие роскошные кудри, как у Миледи из кино про мушкетеров. Нравится? Завтра думаем так на улицу выйти погулять. Девчонки обзавидуются!

- Кудри? Как у Миледи? Здесь больше похоже на мелким бисом пружинящие свинячьи хвостики, - подумала Анна.

Но девочкам сказала совсем другое.

- Понятно. А косметику где раздобыли?

- Набор мой с цветными карандашами разбомбили, – продолжала счастливо тараторить дочь. – Помуслякали некоторые карандаши, а они так ярко на коже рисуют, вот и навели стрелки. А румяна – это тоже карандаши. Мы лезвием грифели мелко-мелко сточили на листик тетрадный, а потом ваткой, как пуховкой, на щеки намазали.

- Понятно, - повторила еще не в полной мере отошедшая от первого шока женщина и прошла в комнату. Отодвинула полочку трюмо и задумчиво стала перебирать красивые тюбики и цилиндрики. В голове пронеслось:

- Нужно девочек научить пользоваться косметикой. А то этот боевой раскрас команчи пугает. Отдам Татушке черный карандаш для глаз. И розовая помада у меня еще была - как раз подойдет. К твердой туши-плевательнице марки «Ленинградская» приноровиться нужно. Если попадет на слизистую, щипать будет адово, хоть глаз вынимай. А другой все равно нет. Не польскую же ей отдавать. Пусть учатся краситься аккуратно, не тыкая кисточкой с тушью в глаз. Да, они же еще волосы себе сожгли. Отваливаться пучками как бы не начали. Маслом касторовым волосы придется полечить, только кончики сначала подрезать. Где-то термобигуди лежали, нужно Татке задарить – хочется ей кудрявиться, пусть лучше ими пользуется. Хоть не будет похожа на бешеного одуванчика и паленую кошку вместе взятых. Тоже мне придумали – горячий гвоздь программы!

А вслух продолжила:

- Партизанить прекращаем – красимся легально! Цветные карандаши оставьте для рисования, а пользуйтесь настоящей косметикой. Мою не брать. Наташка, я серьезно предупреждаю – накажу, если начнешь тягать. Вот тебе для начала карандаш для глаз, помада и тушь. Они в отличие от простых карандашей для рисования безопасны для кожи. Вы же не хотите покрыться страшенными прыщами и стать похожими на пупырчатые огурцы?

Девочки дружно отрицательно замотали бедовыми головами – разлохмаченные мочалки волос, склеенные лаком, слабо в такт покачнулись.

- Тогда брысь в ванную!  Смывайте с мылом свой боевой раскрас команчи, сходите с тропы войны. Не пугайте людей на улице. Еще подумают, что цирк уехал, а клоуны остались. Будем учиться пользоваться косметикой.

В первый раз она сама накрасила девчонок: подвела тонкие стрелки, чуть тронула тушью ресницы, подчеркнула линию губ при помощи помады. Полюбовалась на искрящиеся счастьем лица девочек. Как мало им нужно, чтобы почувствовать себя неотразимыми поп-звездами.

- Мамусь, ты лучшая! Спасибо-спасибо, - затараторила взлетевшая до седьмого неба от восторга дочка.

***

- Стрелки до висков, дикий начес? – захохотал Алексей, возвращая всю группу, уютно устроившуюся за кухонным столом, из воспоминаний о прошлых событиях в настоящее. – Спасибо за историю, Анна Сергеевна. Я чувствую себя отомщенным за операцию-кооперацию с шортами, которую чуть не провернули две подружки-маньячки. Больше не требую сатисфакции. Эх, Лидка-карамелька, я ж теперь никогда не забуду мочалку с жжеными волосами и устрашающими стрелками на глазах. Каждый день припоминать не обещаю, но всякий раз, когда решишь, что неотразима, вот тут я и появлюсь с твоими детскими кошмарами!

- Лешка, это низко с твоей стороны. Втерся в женскую компанию, подслушал, теперь еще и шантажировать собираешься, - возмутилась Лида. – Вам, мужикам, хорошо – никаких особых комплексов с пубертатного периода во взрослую жизнь не тащите.

- Нам легко? – картинно горячился Алексей. – Да одни юношеские прыщи чего стоят. Как только от них не пытался избавиться. Все попусту. Только хочешь с девчонкой познакомиться, а у тебя на кончике носа вырастает мерзкая красная гора, готовая извергнуться. И начинает казаться, что девчонка смотрит не на тебя, а только на прыщик, больше похожий на вулкан.

- Тебе пора на работу, страдалец, - напомнила брату Лида. – А мы еще немного посекретничаем.

Когда брат ушел, Лида приобняла Татку.

- Я так по тебе соскучилась, подруга. Это ведь второе наше длительное расставание. Помнишь, как после Кировабада случайно встретились в военном городке. Паршиво день начинался: с мамой поругалась из-за мини-юбки, тройку по диктанту по русскому языку отхватила. Встреча с тобой все неприятности перекрыла сторицей.

- Как такое забыть! – мягко улыбнулась Татка и золотые искорки зажглись в ее распахнутых зеленых глазах. – Наверное, чуть меньше года как жили в Иванове. Меня по ночам еще мучили кошмары после возвращения из Кировабада. Ты только представь мои ощущения: шла в гости к однокласснице, не подозревала никакого подвоха, а тут на затылок шмякается тяжеленный портфель. Ты всегда умела внушительно обставить встречу. Хорошо, сотрясение головного мозга от переизбытка чувств мне не устроила.

- Твое лицо, когда ты развернулось было бесценно, - прыснула Лида. – Думала, начнется эпическая битва. Но ты быстра перешла в состояние щенячьей радости из серии «Ой, Лидка! Ты тоже в Иванове живешь!»

- Лидка, сейчас напросишься на эпичную битву на подушках, - пригрозила Татка.

- Молчу-молчу, - старательно изобразила шуточный испуг подруга.

Лида повернулась к Анне. На ее лице не осталось и следа клоунады. Неожиданно всегда бойкая и острая на язык девушка замялась, засмущалась. Ее красивое лицо пошло пунцовыми пятнами.

- Я давно хотела сказать, но все случай не подворачивался. Было поначалу сложно признаться себе, что родная мать оказалась менее чуткой и прозорливой, чем вы. Для каждого ребенка родители идеальны. Нам с Лешкой пришлось рано понять, что мама – не супергерой и не самый мудрый ангел-хранитель, а среднестатистический человек со своими страхами и недостатками. Любить ее от этого меньше не стали. Наоборот больше начали жалеть и научились прощать. Спасибо, тетя Аня, за все. Вы были для меня второй мамой. Вы всегда оказывались рядом в самые непростые периоды жизни. Помните, как я решила, что умираю. Так испугалась.

Анна хорошо помнила тот вечер.

***

Девочки еще в школьной одежде пристроились за круглым столом и делали домашку. Лида все время тягала с тарелочки сочащиеся медом сливы. А потом вдруг схватилась за живот.

- Что случилось? – встревожилась Анна, уютно мостившаяся рядом с девочками с книгой в руках.

- Ой-ой! Живот так заболел, ноет, - испуганно пропищала Лида.

Женщина успокаивающе погладила ее по бедовой русоволосой голове:

- Ты просто на сливы налегала без меры, вот и прихватило сейчас. Ничего страшного – к вечеру твой организм освободится естественным путем от сливового засилья. А пока разведу тебе в воде две чайные ложки крахмала – полегче станет.

- Он же противный, - заныла Лида.

- Не вкусный, согласна. Но зато поможет одной маленькой жаднюге, которая в большом количестве любит есть сливы, - ободряюще улыбнулась Анна.

Лида морщилась, сворачивая лоб и нос гармошкой, как недовольный ворчливый кот, но разведенный в воде крахмал все же выпила. Через полчаса девочка юркнула в туалет по нужде.

Вопль страха и отчаяния разнесся по всей квартире:

- Я умираю.

Женщина мгновенно оказалось у двери туалета:

- Лидочка, что случилось? Открой дверь!

Но девочка, совсем потерявшая голову от животного ужаса, только выла на одной ноте:

- Я умру.

Анна примерилась и выдавила дверь, выломав маленький крючок. На унитазе, скорчившись, сидела зареванная девочка, в ее глазах полоскалась паника.

- Что случилось, Лида?

Девочка сначала отчаянно замотала головой, а потом, зримо преодолевая внутренние запреты и стыд, разжала судорожно до белых костяшек сжатый кулак и показала трусики.

- У меня внутреннее кровотечение. Живот болит и режет. Я вся истеку кровью – с новой энергией взахлеб зарыдала девочка.

На нижнем белье Лиды алело красное пятнышко. Анна сразу поняла, почему у тринадцатилетней девочки ныл низ живота – первая менструация. Единственное, что она не понимала, почему Лида так испугалась. Неужели она ничего не знает о естественных изменениях в организме, которые сопровождают взросление?

Женщина попросила дочь принести чистое белье и смастерить прокладку из ваты с марлей. У Татки первая менструация прошла несколькими месяцами раньше - дочку ежемесячный цикл совсем не пугал.

Анна аккуратно приподняла судорожно цепляющуюся за нее худенькими руками Лиду. Помогла девочке привести себя в порядок, проследила, чтобы она правильно расположила самодельную прокладку и провела назад в комнату под уютно льющий свет абажур. Все это время Анна нежно поглаживала соседского перепуганного ребенка по голове, а Татка крепко держала подругу за руку.

- Выбрось глупость из головы: от умеренной менструации еще никто не умирал, и тебе не грозит. Только лучше и краше станешь! Мальчишки у твоих ног скоро будут лежать штабелями. А ты как думала? Взрослеть не так-то просто. Становиться взрослой женщиной – это не только хвастаться перед подружками, что грудь растет, - улыбнулась Анна. – Ты будешь меняться, и придется к себе новой привыкать. Менструация теперь с тобой на долгие годы. И хорошо. Ты ведь хочешь выйти замуж и родить ребенка?

Лида залилась краской и часто-часто закивала.

- Вот и славно. Нарушится цикл менструации – тревожный фактор. Все в нашем организме связано. Вдруг тогда не сможешь родить малыша. Так что принимай месячные как дар, как первый шаг к твоему взрослению и будущей счастливой семье.

Чуть позже Лида засобиралась домой, и женщина решила ее проводить.

Галина только пришла с работы, мурлыкала модный шлягер и жарила на кухне котлеты, когда на пороге нарисовались зареванная дочь и соседка по Кировабаду. Женщина застыла с лопаткой в руках. Первой заговорила Анна, отправившая Лиду немного полежать на кровати и отдохнуть.

- Галь, ты не рассказала Лиде о месячных? - шепотом, чтобы не слышал ребенок, спросила она. - Девочка сейчас чуть от страха с ума не сошла. Решила, что умирает, что у нее открылось внутреннее кровотечение.

Галина нервно помялась, а потом со странным апломбом зашипела.

- Я думала твоя Наташка ей все расскажет.

- Наташа? – ошарашенно опешила Анна и невольно повысила голос. – Но ведь мать ты! Татушка такой же ребенок, как Лида.

Галина раздраженно промолчала.

- Какое средневековое невежество, - пронеслось в голове Анны. – Как там твердят с каждого утюга? «В просвещенный двадцатый век мы покоряем космос, летаем к звездам, развиваем технологии. Говорим, что человек – звучит гордо!» Ага, только продолжаем прикрываться фиговым листком и кастрируем человеческую природу. Можно приступать к написанию трактата из серии «Великая кастрация мозга обывателя в эпоху рухнувшего социализма и развивающегося капитализма». Кто придумал накладывать чудовищное табу на природу человека? Стыдимся нормального.

Она, не прощаясь, вышла из чужой квартиры. Галина вдогонку бросала, что кому-то лучше не лезть с советами по воспитанию чужих детей, а больше присматривать за своим ребенком. А то девчонке, мол, некоторые очень нетребовательные матери дают полную свободу - точно вырастет гулящая. Анна даже не стала отвечать на откровенный бред, просто молча закрыла дверь и поспешила в свой дом – камерный мир, который они с дочкой создали вместе.

- Говорить нужно с ребенком, - в сердцах сказала она, широко шагая по улице и все еще переживая неприятный разговор с Галиной. – Быть не только надзирателем, но и самым главным фанатом и учителем своей дочери.

***

А потом Татка влюбилась в одноклассника. Ее первая любовь цвела робкими вздохами, огненными шутками над несчастным мальчиком и подзатыльниками, которые девочка щедро раздавала набитым учебниками и тетрадями портфелем. Мать только диву давалась – откуда у ее начитанной и хорошо образованной девочки замашки пещерного неандертальца. Она ухаживала по принципу «стукнул дубиной и уволок в свою пещеру», с той разницей, что доставалось Игорю не дубиной, а школьным портфелем, и волокла его Наташа не в пещеру, а в старинный дом, где неизменно усаживала за кухонный стол и подтягивала в английском, который парню упорно не давался. Знающая чуть ли не с пеленок английский и немецкий Татка не понимала, как можно быть таким дубом деревянным и не понимать правила применения артиклей. 

Что дочка, переживающая первую влюбленность, расстраивается из-за своей внешности, Анна узнала случайно. Пришла домой, а Татушка вертелась у трюмо, собиралась на встречу. Легкие локоны и мягкий макияж подчеркивали юность девушки и ее миловидность. Анна довольно улыбнулась, в который раз подумав, что в Наташе все больше проступает семейная породистость. Женщины в роду никогда не были красавицами, но даже в зрелом возрасте сводили мужчин с ума. Потом взгляд Анны скользнул по тоненькой, хрупкой фигурке дочери и недоуменно замер.

У Татки появилась клоунская гипертрофированная грудь, которая за те несколько часов, что мать не видела дочь, выросла с нулевого до третьего размера. Причем одна грудь подозрительно бугрилась и отличалась от сестренки размерами. Бюст еще и смотрел в разные стороны, как пьяница, окосевший после третьего стакана. Видимо, внезапно выросшие за день груди не смогли между собой договориться: одна вела себя старательной отличницей и выпячивалась остроконечным конусом вперед, а вторая норовила улизнуть направо и мучилась гравитацией.

- Что у тебя с грудью? Франкенштейн какой-то.

- Мам, я у тебя бюстик стащила. У всех девочек грудь растет, а у меня доска плоская. Надоело, что девчонки задаются и смеются. Плоскодонкой называют. Говорят, что у меня прыщи вместо груди. Я в бюстик носки подложила. Пусть теперь попробуют поиздеваться, - смущаясь, промямлила дочь.

Женщина подошла к дочери, мягко провела рукой по бархатистой и такой еще детской щеке и сказала:

- Завтра же пойдем в универмаг на проспекте Ленина и купим тебе хороший бюстгальтер. Подожди буквально один день. Хорошее белье сотворит маленькое чудо. И без всяких носков. Грудь у тебя с новым бельем обозначится такая, что девчонкам останется только помалкивать. Гигантские размеры не жди. Но поверь, будет смотреться красиво. А мой бюстгальтер все же сними и носки на место убери. А грудь… Она годика через два вырастет, Татушка. Не третьего размера, как ты сейчас носками наваяла, но до первого точно округлиться.

Девушка, что-то бубня себе под нос, принялась вытаскивать импровизированный пуш-ап. Анна спешно ретировалась на кухню – дочка умудрилась в каждую чашечку бюстгальтера утрамбовать по четыре носка.

- Мам, а ты мне еще недельки купишь? – прокричала Татка. – Это трусики с разными рисунками – на каждый день другого цвета. Ровно семь трусиков в наборе. У Лиды видела. Розовые, мятные, лимонные. Такая красотища! А то мои бабкины, страшенные. В цветочек дурацкий. 

Тут женщины не устояла и громко прыснула.

- И недельки купим, - пообещала она, отсмеявшись.

***

- Точно! Ты же потом хвасталась недельками. А правда были хорошие трусики, - вскричала Лида, обрывая нить далеких событий. – Мне бы сейчас те заботы. Какие мы были молодые и наивные. Жаль, что нельзя в реальности вернуться к себе той прежней. Но сегодня почти получилось - словно на машине времени в юность скаталась. Спасибо. Давно так уютно не проводила время. Вечер потрясающий. Татка, приезжай почаще. А то, боюсь, в следующий твой визит не пришлось бы мне хромать сюда с палочкой. Скучаю по тебе, подруга, очень.

Когда Лида ушла, мать и дочь вернулись на кухню, стали прибирать со стола.

- Мам, спать совсем не хочется. Может, еще немного почитаем письма бабушки Марфы?

На языке у Татки вертелось бесчисленное количество вопросов, но уста словно кто-то запечатал. Она никак не решалась приступить к главному. Всячески оттягивала момент признания о возвращении в лоно семьи наследия ювелира.

Анна не подозревала об одолевающем дочь смятении. Она вскинула колдовские зеленые глаза, которые в искусственном освещении зажглись потусторонними желтыми искорками. Поправила седую прядь, опустившуюся на лицо. Медленно произнесла.

- Давай почитаем. Я, пожалуй, тоже пока не усну.

Женщина вновь открыла деревянную шкатулку. Достала пожелтевший прямоугольник сложенного листка, мелко испещренного убористым красивым почерком. И начала читать.

- Милый мой Юрушка. Сегодня отчего-то опять приснились Перт Федосеевич с супругой. Будто предлагают они мне вернуться к прежней жизни – присматривать за маленькими господами. Граф требовательно смотрел своими серыми пытливыми глазами из-под густых бровей и все ждал ответа. А я и не знала, как ему отказать. Ты же помнишь, норовом он был крут. Надеялась лишь на мягкое и доброе сердце Елизаветы Андреевны. Говорю, мол, как же я тебя и доченьку оставлю. Петр Федосеевич вдруг неожиданно совсем не осердился и даже рассмеялся – густо и громогласно. Угомонился и сказал, что проверял нашу любовь. А что ее проверять? Столько лет прошло, а любовь к тебе всегда со мной, ничуть не убавилась. Проснулась – на улице рассвет занимается. Небо уже тронули розовые всполохи, солнечные лучи пронзили легкие облака, скользящие по голубой глади воздушными лебедушками. А я все сидела у окошка и нашу жизнь вспоминала. Как у графа служила, как за тебя замуж пошла, как в лютый мороз бежали из Пермской губернии. И ведь много страшного и злого тогда с нами приключилось, а думалось лишь о хорошем. И больше о том, как господа Боровацкие благоволили и о нашем будущем счастье пеклись.