Ужасы нейросети
В общем зашёл я в эти ваши нейро чаты,решил две случайные фотки соединить.
Какого черта?Что это за куча?
-Когда выпил пивка на жаре на пляже...
#отдыхнаморе#лето#пляж#2023
#отдыхнаморе#лето#пляж
В общем зашёл я в эти ваши нейро чаты,решил две случайные фотки соединить.
Какого черта?Что это за куча?
-Когда выпил пивка на жаре на пляже...
#отдыхнаморе#лето#пляж#2023
#отдыхнаморе#лето#пляж
Я работаю системщиком в ИНБЮМ — институт биологии южных морей. Это в Крыму, Севастополь.
У нас там аквариум ну и какая-никакая наука. Будет лето — приезжайте :3 Зимой у нас немного штормит.
В отделе месяц назад был ДР одного из сотрудников, я практически не бухал, а вот «старая гвардия» была уже на бровях. К девяти вечера мы остались вдвоём с Тровичем — старым мужиком, который проработал в институте тыщу лет. Как всегда началось его нытьё, что говнюки развалили великую страну и теперь все нищие. Он по молодости побывал во всех океанах, двигал науку. А сейчас у него только радиоточка дома и плесень в углах. Можно понять — за страну обидно, да и за себя тоже.
Мы болтали около часа, вместе с ним раздавили оставшуюся водку. Начали уже собираться, он пнул ногой ворох старых бумаг и сказал, что, несмотря на всё, мы пока ещё ничерта не знаем о том, что есть в море.
Они были в Атлантике и делали заборы воды и фитопланктона с разных «горизонтов». Забор воды делается довольно просто — с корабля спускают на тросе свинцовую чушку на пару километров. Потом по этому кабель-тросу скользит «заборщик» и с нужных уровней берёт пробы воды и планктона. Но одним утром прибор вверх не ушёл.
Заборщик обратно не шёл, что-то держало его. Списали всё на поломку механизма и начали выбирать несущий кабель. Друг Тровича стоял на лебёдке и смотрел, как мокрый кабель наматывается на барабан. Он смолил сигарету и периодически трогал рукой подшипники — не перегрелись ли. Выбирать длиннющий кабель — занятие не самое увлекательное. Следующим должен был заступать Трович.
На полутора километрах кабель был оборван. За такое на суше по голове не погладят: куда вы, блядь, смотрели? Где карты глубин? Покажите курс! И т. д. Выговоры, разбор полётов, научник сказал, что он скорее повесится, чем заполнит с первого раза все бланки правильно. Из трюма достали ещё одину бухту кабеля, и прибор начал опять уходить в Глубину. Прошло два дня. Заметили, что судовой врач, вечно ленивый и слоняющийся без дела, стал сторониться людей. К завтраку он не появлялся. Корабль — не город и скрыть любую новость тут трудно.
Оказалось, что в лазарете отдыхают 3 человека с кормовой бригады, те самые, что обслуживали и меняли кабель-трос для спуска нового прибора. И им хреново.
На следующий день была воистину роскошная хавка — камбуз готовил от пуза. Только вечером кок сказал, что он по приказу капитана освободил одну из камер морозилки. Трович был в команде добровольцев, что таскала завёрнутые в брезент и полиэтилен трупы в морозилку. На судне уже знали, что народ подхватил заразу, которую вынес с глубины оборванный кабель.
После — всю корму вокруг лебёдки, лазарет и часть кают пролили формалином и антисептиками. Холодильные камеры включили на максимум, а корабль пошёл обратно, так и не закончив замеры.
Через пару дней в морозилку отнесли медика. У всех одни симптомы — начинали гнить прямо жиьём. Ткани практически растворялись. До Севастополя дошла 1/3 экипажа.
Что это было — хрен его знает. Как встали на рейд, «Наука» и вояки начали промерять и просвечивать судно. Тровича, как и весь оставшийся в живых экипаж, затаскали по военным госпиталям и до того накачали таблетками, что кожа у него сейчас белая как мел и похожа на слущивающуюся краску.
Капитана бросили на север. Замполит через месяц нажрался и якобы сгорел у себя в кровати. Сам корабль — сдали в морзавод на переоснащение, сорвав всё до стальной обшивки. Потом разговоры с особистами, подписки и жизнь при институте. В море его больше не выпускали.
В глазах у Тровича стылая вода — последний переход из Атлантики похоже дался ему нелегко.
Источник: Мракопедия
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!
Закурил. Рот наполнился горьким дымом, с непривычки закашлялся, вытирая выступившие слезы. Если бы отец увидел, то всыпал бы по первое число. Тем более курю его сигареты, дорогие, из цельных листов табака, сигариллы вроде, у которых мундштук со вкусом ванили. Совсем обнаглел. А отец то рядом, в соседнем кресле. Только он больше ничего не увидит. Пакет с его головы снял, когда проверял пульс, руки так и остались пристегнуты наручниками. Все предусмотрел. Со стороны похоже на убийство, но дневник, лежащий на столе и его настроение в последнее время отметали все сомнения, что он сделал это сам. Спасибо, что не вынес себе мозги. Вряд ли бы выдержал такое зрелище, даже при виде синих губ, серо-землистой кожи и застывшего, как маска, лица подкатывает тошнота.
Окатило волной холода, запуская по коже целую бурю мурашек. Поежился, осматриваясь по сторонам, накинул на плечи плед. Кондиционер не работает, в комнате явно под тридцать градусов, как никак середина июля. Но меня знобит. К таким резким и внезапным порывам холода в самые неочевидные моменты привык давно. Как и к шорохам, шагам, и ощущению чужого присутствия, которые преследовали с того самого проклятого лета. Когда это началось думал, что едет крыша, никому не говорил, подавляя приступы страха и паники. Но однажды заметил, что мать чувствует тоже самое. Шесть лет назад, в середине июля. Черт, опять середина июля, что за проклятый месяц. Мы сидели на веранде. Лиза, младшая сестра, вернулась из школы и крутилась возле. Мама задрала ноги на ротанговую скамью и пила чай, не обращая внимания на нас. Она вообще не обращала внимания ни на что, с того самого лета. И в кружке чая всего половина, остальное – вино. Пила много, даже слишком, часто из-за этого ругалась с отцом. Ругались конечно громко сказано, так немые упреки и ворчание. Папа больше злился на себя, и переживал за детей. Матери же было все равно, она ушла в себя, полностью отрешившись от мира. Тем июльским днем она смотрела куда-то поверх забора безучастным взглядом. Я взял со стола заветревшееся яблоко, надкусил и всем своим существом ощутил холод, как будто рядом открыли огромный холодильник. Волосы на загривке зашевелись, на руках встали дыбом. В такие моменты почему-то сразу хочется в туалет, даже если помочился пять минут назад. Помню, что запаниковал, повернулся к матери, ища защиты и поддержки. Её взгляд изменился, отрешенность пропала. Весь её вид выражал только одно чувство –страх. Кожа мамы покрылась мурашками, казалось, что они проступают даже через платье.
Тогда я понял, что не один такой, и это успокоило. Может мне стоило поговорить с ней, может она тоже думала, что сходит с ума, но я не решился. Отложил на потом. И откладывал еще полгода, пока она не умерла. В день ее смерти отца не было дома, только я и Лиза. Уехал в командировку. Я проснулся и понял, что проспал школу, на часах было девять пятнадцать. Выйдя в коридор, поймал себя на мысли, что дом стал пустым и чужим, ощутил это нутром. Предчувствие ужасного свернуло мои внутренности в комок. Было тихо, вообще ни звука, словно я оглох. Подошел к родительской спальне, постучал, но ответа не последовало. Мама лежала в постели, такая же холодная и бледная, как и отец в кресле напротив. Остановка сердца, в сорок то лет. Злая шутка судьбы - именно я обнаружил обоих родителей мертвыми. В руках она сжимала фотографию Леры, средней сестры. Холод стоял, как в морозильнике. Точно не помню, может воображение, но тогда мне показалось, что из рта вырывались клубы пара. Самое странное - отец очень спокойно отреагировал на её смерть. Поминки не устраивали. Только молча собрались втроем, заказав еды. С мамой умерли те остатки домашнего очага, что еще теплились после происшествия. Тело кремировали и рассеяли прах в море, так же молча, даже без слез. Вообще молчание стало нашим постоянным спутником. Одно злосчастное лето перевернуло жизнь всей семьи.
Часто вспоминаю тот июль. Летний месяц обещал стать лучшим из всех, что я видел. Отец купил яхту, мечту всей жизни. Он был одержим мореходством. Все свободное время проводил в яхт-клубе, кабинет ломился от кубков, наград и медалей. Папа привез нас на причал и показал покупку с такой гордостью, словно сам ее построил. Яхта была великолепна. До сих пор перед глазами, как цветная фотография. Яркое солнце, волны бьются об белоснежный борт, ветер посвистывает в тросах мачты, глаза слепит солнечными зайчиками. Мама, которая еще умела улыбаться с совсем крошечной Лизой на руках. И заливистый смех Леры. Я плохо её помню, сколько ни старался, почти все что осталось – заливистый смех и непослушная кудряшка свисающая на лоб. Ей было три года, и большая белая лодка с огромным парусом была для нее, как сани деда мороза – волшебная.
Отец поселился на яхте, почти не появляясь дома, готовился к путешествию. Переход до Майями – единственное, что интересовало его тогда. Я не был так одержим его идеей, но ждал путешествия ничуть не меньше. Папа взялся за мою подготовку: гонял по судну, заставлял изучать управление парусами и прочие нюансы судоходства. Если бы Лере было не три года, то она тоже бы попала под эти экзекуции. Но я выполнял все старательно, даже если мне было тяжело. Месяц в океане, новые страны, путешествие через полмира, верх мечтаний для семилетнего мальчишки. Чувствовал себя юнгой на корабле флибустьеров, готовый к новым приключениям и открытиям. Три дня до выхода в море не мог уснуть, как перед новым годом. И вот долгожданный момент. Швартовы отданы, парус хлопает на ветру, отец с важным видом у штурвала и мама стоит на носу с Лизой на руках, смотрит как рассекаются волны. Лера, как юла скачет по судну, отвечая на предостерегающие крики папы смехом. Если бы тогда знал, что это её последние дни, не отпустил бы ни на шаг. Я скучаю. Очень. Несмотря на то, что мы были совсем детьми, я очень сильно её любил, всячески показывая заботу. Она, в ответ, часами могла сидеть у меня на руках, обхватит шею и сопя в плечо.
Комок боли подкатился к горлу, на глазах выступили противные слезы, на этот раз не от сигарет.
Что было дальше помню смутно. Не знаю, может это подсознание стерло ужас тех дней. Словно смотришь чёрно-белый фильм на древнем видеомагнитофоне, и кассета уже размагничивается. Шторм не помню вообще, только то, что было после. Яхту знатно потрепало, от паруса остались лишь рваные лоскуты, трюм заливало водой из пробоин. Самое ужасное, что вышло из строя электричество. Ни двигатель, ни навигация, ни холодильники, ни опреснитель, не работало ничего. Отец сломал ногу и ходил с привязанной трубой вместо шины. Напряжение не просто висело в воздухе, его можно было нарезать, как твердый сыр. Поочередно вычерпывали воду ведром, сутки напролет, каждую минуту ожидая, что пробоины увеличатся и яхта затонет. После шторма мы оказались без связи и еды, застывшие на зеркале океана в полный штиль. Может я тогда ударился головой, и это повредило память, пытался даже записать все события, но слишком все обрывочно и хаотично. Отец, орущий матом и пытающийся починить двигатель. Мама с зареванными глазами и кричащей Лизой на руках. Бесконечная беготня из трюма на палубу с ведрами. Жара стояла невыносимая, вентиляция не работала и каюты превратились в сауну. От жажды трескались губы. Один раз не выдержал и попробовал выпить соленой воды. Словно ртом к раскаленной плите приложился. Самое странное, что я почти не помню Леру после бури. Или помню. Не знаю. Вроде я видел ее на яхте, хотя не должен был. Смутные обрывки воспоминаний, которые просто могли быть визуализацией моей тоски. Я пытался спрашивать, что случилось, но ответов не получал, только слезы матери и сжатые до белизны губы отца. Уже потом, после двух недель знойного ада, когда нас, умирающих от голода и обезвоживания, нашла береговая охрана Понта-Делгада, я услышал из разговора, что сестру смыло за борт во время шторма. Долго не верил. Ребенку вообще сложно понять смерть. Ходил на море каждый день, сидел у воды по несколько часов, надеясь высмотреть в воде оранжевый спасательный жилет. Вглядывался в накатывающие на берег волны до боли в глазах, ждал. Часто слышал в рокоте заливистый смех, подскакивал, бежал к воде промочив насквозь обувь. Но это был просто шум разбивающейся о камни воды. Плакал сутки напролет, если собрать все пролитые мной слезы, то получился бы еще один океан, и я готов был в нем утонуть, лишь бы еще раз увидеть эту непослушную кудряшку, спадающую на лоб.
А теперь еще и отец.
Через силу поднял взгляд и посмотрел на него. За годы после случившегося, он из крепкого мужика превратился в старика. Пятьдесят совсем не тот возраст, в который мужчина дряхлеет, но он выглядел именно дряхлым. Тощая шея, глубокие морщины, запавшие глаза. Словно что-то выедало его изнутри, высасывая всю жизненную силу. Если бы не мы с Лизой, он, наверное, давно уже умер.
Что будет теперь, я не знаю, со взрослой жизнь едва знаком, всего три месяца назад перешагнул совершеннолетие. Сестра в шестом классе. Она единственная не помнила ничего с того лета, но ощущала отголоски тех событий. Иногда мне казалось, что она тоже чувствует этот холод, слышит шаги. Но возможно мне просто казалось.
Скинув плед, я поднялся с кресла и неспешно прошелся по комнате. На столе, поблескивая в лучах лампы стояла бутылка коньяка и полупустая рюмка. Залпом опрокинул её. Вкус не почувствовал, лишь горечь от выкуренной сигареты. На глаза опять попался отцовской дневник. Открытые страницы исписаны размашистым почерком, строчки пляшут, некоторые буквы размыты от мокрых клякс. Я не хотел его читать, и одновременно хотел, словно стоя у края скалы над рекой, решаясь прыгнуть. Порыв ледяного ветра перелистнул страницы. Раздался скрип половицы, совсем тихий, где-то у окна. Как-будто ребенок, играя в прятки с родителями, наступил на скрипучую доску. Обернулся, но увидел только застывшие в немом воздухе шторы. Опять галлюцинации. Уже даже перестал пугаться. Хорошо еще, что психика таким образом выражает травмы детства, мог же стать алкоголиком или наркоманом.
Сделал круг по кабинету. В голове пусто, самоубийство отца вымело последние остатки мыслей. Звонить в полицию, родственникам, что там надо еще делать в таких случаях. Ничего не хочу. Сейчас набегут, начнутся расспросы, дача показаний. Я и так вымотан до невозможности, и это просто добьет. Вернулся в кресло. Опять этот холод. Может у меня от той жары на яхте или от голода, в мозгу что-то повредилось, и я неправильно ощущаю температуру? Почему тогда мама тоже реагировала на эти перепады. И как тогда объяснить шум, и преследующее чувство, будто кто-то следит за тобой.
Дневник на столе притягивал к себе взгляд. Что же написал отец перед смертью? Что его подтолкнуло на такой поступок? Он просто бросил меня и Лизу на произвол судьбы. Сбежал. Любые оправдания, которые он мог написать, могут только разозлить, но я все равно взял в руки увесистый блокнот.
«Я принял это решение. Только я. Вся ответственность лежит только на мне. Думал, смогу с этим жить. Но не проходит ни минуты, что бы я не вспоминал. Саша не выдержала, остановилось сердце. Ей повезло, мне нет. Я еще живу. Надеялся, что умру раньше, потому что каждый день – ад. Но смерть не идет за мной, придется самому. Да я трус, но посмотрел бы на других на моем месте. Леша с Лизой справятся. Он сильный, крепкий, не знаю, как он выдержал все это. Оказался крепче нас.
Я не хотел этого. До последнего момента. Еще раз скажу, что у нас не было выбора. Мы дрейфовали уже неделю. Температура в трюме днем поднималась выше пятидесяти. Яхту топило. У Саши пропало молоко, и Лиза орала не прекращая. Леша упал в голодный обморок. Лера…»
Я подскочил на диване, выпрыгнув из пледа.
«Так значит она выжила! Лера пережила шторм! Зачем они врали? Что с ней стало?» - Голову разорвало потоком нахлынувших мыслей. Руки затряслись. Я понял, что боюсь. Боюсь читать дальше.
«Лера плакала и просила есть. Пытался ловить рыбу, но ее не было. Часть продуктов съели, часть пропала. От жары и голода у меня начались галлюцинации. Понял, что предстоит сделать выбор. Сначала подумал о себе. Но только я мог управлять яхтой, вычерпывал большую часть воды, обеспечение семьи полностью лежало на мне. И Саша не смогла бы сделать это со мной. Саша. Она отпадала сразу, ведь если она, то вместе с ней и Лиза. Нет, так я не мог. Промелькнула мысль о малышке, но слишком маленькая. Лешка - после долгих раздумий откинул и эту мысль. Без него мы бы точно затонули, я не смог бы один вычерпать столько воды. Он был первым нашим ребенком, и я понимал, что просто не смогу. Даже сейчас, когда пишу эти строки, меня разрывает изнутри. Если есть ад, то самое страшное наказание, это мука такого выбора. Лера. Два дня ходил, обдумывал, искал выход. Но его не было. Готов был разбить голову об стену, но ничего другого придумать не смог. Да я сделал это. Можете считать меня монстром, чудовищем, но на другой чаще весов лежала жизнь четырех человек…»
Я начал задыхаться. В мозг холодными пальцами пробиралось осознание. Перед глазами более отчётливо возникли события на яхте. Соленая вода по щиколотку, одуряющая жара, крики младенца, плач матери. И жуткое чувство голода. Тот, кто испытал его, знает – ощущение, словно желудок, присосавшись к позвоночнику, начинают пожирать ваши внутренности. Втягивает кишечник в себя, как спагетти. Вас сгибает пополам, вы передвигаетесь скрученный, как старик ревматизмом. А потом все прошло. Яхту наполнил запах еды. Вместе с мясом, которое отец приготовил на газовой плите, возвращались силы. Никто не говорил, не задавал вопросы. Именно с того момента в нашей семье поселилось молчание.
Из глаз ручьями побежали слезы. Услышал свои всхлипывания, будто плакал не я, а кто-то рядом. Меня трясло, настолько, что я не мог прочитать ни строчки. Сел на пол у кресла, положив дневник на сидение и постарался взять себя в руки.
«Мне пришлось. Других вариантов не было. Поймите вы. Ночью, когда все спали, а я черпал воду, зашел в каюту. Лера спала. Я не смог. Вышел. Ревел как ребенок. Не знаю, что у меня болело, душа или желудок от голода, но боль была зверская. Заглянув в каюту Саши, увидел, как Лиза, всхлипывая, сосет пустую грудь. На нее страшно было смотреть. Руки и ноги тонкие, как у кошки, животик раздулся. Её вид придал мне решительности. Я вернулся к Лере, взял подушку и накрыл. Она почти не сопротивлялась, слишком была истощена. Подняв на руки мертвое тело дочери, вышел на палубу и сидел там. Не знаю сколько времени прошло. В мыслях я убил себя всеми возможными способами, проклял, возненавидел. Но отступать уже было поздно. Я чувствовал, как она остывает у меня на руках. И эта её непослушная кудряшка. Черт… Нет, я так больше не могу. Я заслужил ад. Пусть Лешка с Лизой живут. У них не было выбора, они не знали. Леша, я знаю ты прочитаешь это, и можешь меня возненавидеть, и за то, что я сделал, и за то, что рассказал. Но я так больше не мог. Я видел Леру везде. Дома, на работе, стоящую у дороги, у себя за спиной, среди толпы людей. Она преследовала меня. Скорее всего я просто сошел с ума, но думаю, что мне нужно было рассказать. Может это неправильно, ты имеешь право проклинать меня. Просто знай, что она умерла, ради того, чтобы вы жили. А я больше не могу. Не прошу понять или простить. Это невозможно. Я уже все решил. Об одном прошу, не сделай её жертву напрасной.»
Я уткнулся лбом в кресло и зарыдал в голос. Тело скрутила судорога, сбивая дыхание и вырываясь из легких стоном. Захотелось сесть рядом с отцом, натянуть на голову пакет, пристегнуть руки наручниками и уйти. По спине пробежала волна холода, но я не отреагировал. Мне было все равно. Я проклинал отца. Если бы он был жив, убил бы его сам. Почему он не выбрал меня? Почему Лера? Все его доводы и объяснения казались полным бредом.
Прикосновение к плечу вернуло в чувства. Легкое, прохладное. Словно кто-то положил на плечо замерзшую руку. Обернулся, в комнате никого, кроме меня. Тихо. Даже за окном ни шороха. Точно галлюцинации. Глаза уловили движение – шторы у окна вздыбились как от порыва ветра и комнату наполнил отдаленный звук детского смеха, громкого, заливистого. Стих, так же внезапно, как и начался, вместе с ним успокоились шторы. Я смотрел на изгибы ткани как на волны в детстве, только сейчас я услышал её смех, и это был не шум воды.
Для конкурса в сообществе "CreepyStory"
Конкурс для авторов страшных историй от сообщества CreepyStory, с призом за 1 место. Тема на июль
Когда-то и Лукьян был молод. Хоть это кажется немыслимым. Работая лопатой по пояс в яме, дед часто погружается в воспоминания. Туда, где многое иначе.
Он сидит на берегу моря. Ему 13. Рядом курит его дед. Из ныне живущих один лишь Лукьян помнит его лицо. Дед курит и выбрасывает дымные кольца из щетинистого рта. Берег полон людей, поэтому Лукьяну хочется закрыть глаза.
— Яша! Разжмурься, кому сказано?
— Страшно, дед! — юноша зарывает лицо в ладони.
— А ну! Кому говорят?! — жилистая пятерня мягко подковыривает ладошки внука, — учись глядеть им в глаза!
Пепел от дедовской папиросы хлопьями разлетается по гальке пляжа, кольца дыма, будто голодные пасти, рыскают в воздухе.
— Смотри на них, а не на меня, Яшка!
— Дедуль, я не Яша... — внук говорит это без раздражения. Просто, чтобы напомнить любимому деду. Хоть тот никогда и не запомнит.
Лукьян оглядывает берег:
— Сколько же их...
— Столько же, сколько нас. Только некоторые спят покамест, — дед солит папиросу о плоский булыжник. Табачный дым скручивается в нечто пульсирующее, мечтающее заговорить. Секунда, и морок рассеивается.
— Толстуха в красном купальнике!
— Нехорошо так тётеньку называть, внучек. Вижу, да... рассказывай.
Полная женщина выходит из воды, щекастые коленки расталкивают волны. Мельче. Мельче. Из-под воды появляется голова покойницы с облезающим скальпом волос, бледная рука тянется к хозяйке ещё наполненной жизнью. Грузное синюшное тело выползает на солнце. Теперь видно и красный купальник, исполосованный на спине. Разверстые раны акульими плавниками дыбятся на мёртвой плоти.
— Яшка, чего умолк?
— Боюсь говорить… о ней...
— Это зря... они бояк любят, ластятся. Поди, лучше с тётенькой побеседуй. Авось расскажет, куда собралась идти за такими украшениями на спину.
Толпы отдыхающих снуют по пляжу. Им никогда не увидеть того, что видит Лукьян. Но сами того не ведая, они обходят зловещую покойницу. Лукьян же движется прямиком к ней мимо просоленных покрывал и полотенец. Взгляд юноши превратился в объектив, способный различать одну её. Выжидающую смерть. В голове шарахаются вопросы: «Что я спрошу?! Как обману покойницу? Почему дедушка опять посылает меня неизвестно к…»
— Погоди, Яш… – мосластая ладонь ложится на плечо внука, – я сам всё ж. Поди-ка за вещами лучше пригляди.
— Почему, дедуль? Я справлюсь!
— Иди, малой, – дед бросает это уже через плечо.
Лукьян возвращается к тому месту, где лежат его и дедовские сандалии. Больше ничего с собой у них нет. «За чем же приглядывать?» – юноша вертит головой и встречается глазами.
С ней.
Лопата привычно вспарывает земное брюхо, вынимает горсть, складывает наружу. Руки деда Лукьяна делают своё дело. Серые глаза лишь созерцают. Рядом с ямой гроб и крест с её фотографией. Дед не хочет, чтобы кто-то ему помогал: «Хватит и двух рук!» Для этого на кладбище пришлось ехать ночью. Слишком уж много у неё осталось друзей и почитателей. Слишком много работы потом досталось бы двум мозолистым рукам с лопатой.
Чавкает сырая земля.
— Мальчик, привет! Меня Дарья зовут, – девочка лет 10-11 приближается к Лукьяну, глядит в глаза. Юноша смущается, опускает взгляд. Молчит.
Дарья обходит его и задевает дедовские сандалии.
— Осторожно, это моего дедушки!
— Ой, прости, а я подумала, что ты немой.
— Много не думай…мала ещё.
— Мне одиннадцать! И когда я вырасту, то стану актрисой!
— А я уже вырос, – бубнит Лукьян и снова замолкает.
Чайки перекрикивают прибой.
— Ты скучный! И дедушка твой странный! Зачем он мою тётю отвлекает? Нам на экскурсию пора на катере!
— Это твоя тётя?
— А зачем бы я к тебе подошла? Всерьёз думаешь, что красивый? Оттяни своего деда от тёти, не то мы опоздаем!
Лукьян смотрит в сторону моря. Полная женщина в красном купальнике за что-то бранит деда. Не разобрать слов в общем гомоне. Дед усмехается, предлагает папиросу, но женщина машет руками, как чайка. Затем она опускается на колени и шарит ладонями по песку, едва не сталкиваясь с собственной смертью. Покойницу отвлекает дед, дымит на неё очередной папиросой. Он сел рядом на корточки, распуская пепельные хлопья по берегу.
— Если честно, тётя меня иногда раздражает. Думает только о себе. Хочу покататься с ней на катере, чтобы посмотреть, как она с него упадёт! – внезапное признание Дарьи заставляет Лукьяна вздрогнуть.
— Зачем ты так?! Она же твоя родня!
— Дальняя… и слишком уж она… жирная... надеюсь, не стану похожей на неё.
— Не хорошо так про собственную тё… – юноша осекается, поняв, что говорит по-дедовски, – Ты понимаешь, что твои желания могут стать твоим несчастьем?
— Ты прям, как старик говоришь.
Лукьян и впрямь чувствует себя стариком рядом с этой подвижной конопатой девчонкой. Она то и дело бьёт ногой по песку, рисует пальцем солнце, волны, черепа...
— Даша, ты что-то чувствуешь?
— Я не Даша. И с незнакомцами не разговариваю, – она отворачивается к морю, всем видом показывая, что оскорблена.
Да, она никем больше не могла стать, кроме как актрисой. Слишком была горделивая и утончённая.
Дед Лукьян заканчивает с ямой, ровняет вязкие стенки. Теперь нужно вылезти и обмотать гроб верёвкой особым способом. "Дедовским", – Лукьян улыбается этому слову. Теперь-то он и сам дед: "Дай Бог, чтобы внуку не пришлось изучать этот способ".
Он хромает вдоль гроба, держа ржавую лопату подмышкой, разматывая бечёвку. Моток за мотком. Он чувствует, что смерть сопит где-то рядом.
Из гроба доносится стук.
— Ладно-ладно, меня Лукьян зовут. Можно Яша...
— В смысле? Это же разные имена.
— Знаю, просто так меня дед называет.
— Странный он у тебя… а я вот ненавижу, когда меня Дашей называют. Я Дарья!
Лукьян размышляет над тем, что более странно: путать похожие имена или ненавидеть своё. Потом вспоминает, что с женщинами иногда лучше не спорить. Так советует дедушка. Юноша видит, что дед поднимается с корточек и бросает бычок на волю волнам. Полная женщина чему-то смеётся, отряхивая купальник.
Наконец, взрослые идут к детям.
Покойница спешит следом. Она поднялась на ноги и время от времени проводит рукой по спине, ощупывая борозды разрезов. Лупится пустыми белками глаз.
Берег необъяснимым образом пустеет. Люди спешно собирают вещи. Лукьян видит, как безобразная смерть шлёпает среди них. И как люди ещё быстрее сворачивают свои полотенца, а кое-кто зонты. Нет.
Зонты они разворачивают.
Люди спешат не от смерти, а от дождя. Капли буквально шипят на раскрасневшемся лице юноши. Сердце колотит по рёбрам.
— Девочки с нами идут ужинать, – заявляет дед, пытаясь прикурить от мокрых спичек, — это тётя Галя... а ты Даша? Верно?
— Дарья… здравствуйте!
Дед пожимает плечами и убирает спички с папиросами в нагрудный карман рубахи. Галя натягивает жёлтое платье в горошек, надевает очки, вскрывает зонт и прячет под него Дарью.
— Мальчики, не отставайте! Дарьюшка, ну видишь, какая погода? В другой раз покатаемся на катере…
Девочки удаляются. Лукьян с дедом натягивают сандалии, поглядывая на покойницу. Она застыла и больше не стремится к своей хозяйке. Водит невидящими глазами. Кожа на черепе слезает под ударами крупных капель. Мёртвая плоть пузырится, шипит, ломтями обваливается под ноги. Силуэт покойницы мельчает. Лукьяну видятся в нём черты девочки лет 11. Он немо стоит. Вскоре покойница рассеивается, как пепел дедовских папирос.
— Что это, дед?
— Бог весть, — дед чешет затылок и подмигивает, — говорят, любовь даже смерть победить умеет. Может у вас с этой… Дарьей чего? Ась?
— Не-е-е… она маленькая и хвастливая! — юношу передёргивает.
— И то верно, лиса бесхвостая, — старик трёт обгорелую шею, — Ну, значит, тётя Галя в твоего деда втрескалась. А иначе как?
— А что ты ей сказал?
— Говорю, уронили что-то! Она: где?! Перекинулись парой слов. Я ей покурить предложил. Она в отказку. Стала шарить по песку. А я сел на корточки и шепчу ей в ушко: сердце моё, в самые пяточки ушло! Посмеялись, и дождь пошёл.
Они отправляются вслед за спутницами. Пепельные хлопья ещё долго мотает по берегу.
Чайки молчат.
Дед Лукьян затягивает узел, перекидывает верёвку через плечо. Волочит гроб. Внутри кто-то повизгивает. На небе путаются тучи, курносят луну. Старый могильщик привык к выходкам смерти. Она вечно шутит с ним на похоронах. Только в этот раз всё немного иначе. Обманутой старухе хочется получить расплату.
Крышка гроба ухает от удара изнутри. Стонут дубовые доски. Крепче дерева в посёлке не нашлось, но, похоже, и это не выстоит. Ещё удар. Отлетает щепка. Бледный палец выбивается наружу. Танцует червяком. Затем исчезает, и вот кто-то смотрит из гроба. Звенит голос бубенчиком: «Лукьяша! Ну ты чего, родной? Выпусти!»
Дед угрюмо потирает хромую ногу и продолжает тащить свою ношу к могиле. Ухает новый удар и маленькая девичья ручонка выпрастывается под лунный свет: «Отдай, что должен!» — хрипит уже старушечий шепелявый рот. Ручонка покрывается струпьями, вздуваются вены.
Лукьян подволакивает гроб на край ямы. С другого края он видит неопрятного мёртвого мальчишку.
Себя.
— Вот! — дед вытаскивает из-под кровати продолговатый свёрток, протягивает Лукьяну, — всегда при себе держи!
Они в санатории, собираются выходить.
Внук смотрит исподлобья:
— Дедуль, тебе мало, что я на кладбище помогаю? Хочешь, чтобы я совсем блаженным прослыл? Как ты её в поезде вёз?! Я не…
— Некому прослывать будет, ежели заартачишься. Бери! Кому сказано?!
Лукьян забирает свёрток. Смотрит деду в ноги:
— Почему ты отдаёшь сейчас? Разве пора?
— Билеты с деньгами в тумбочке. К девчонкам пошли, — дед стряхивает пепел с плеча и выходит в коридор. Оборачивается на внука через распахнутую дверь, шарит узловатой ладонью по груди. Находит спички и папиросы.
Лукьян глядит на деда внимательно, вдумчиво. И замечает, как невесть откуда сыплет пепел на дедовские плечи, волосы, лезет в глаза. Юноша разлепляет губы, чтобы сказать об этом, но дед уходит из дверного проёма. Он никогда не дымит в помещении и собирается прикурить на улице. Но по коридору за ним тянется витиеватый узор из дымных линий. Шевелящийся, готовый укутать хозяина. Удушить.
Юноша наскоро разворачивает свёрток, хоть и уверен в том, что там внутри. Лопата. Старая, с сеткой ржавеносных сосудов по всему полотну от самого наступа до лезвия.
Лукьян ухватывает её, будто двуручный топор. Бежит.
Он несётся сквозь дрожащий коридор. Бьёт ногами по уносящейся спирали лестницы. Выбрасывается в южный сентябрьский воздух. И видит, что второй корпус санатория объят огнём. А дед вон он. Шагает в горящий дверной проём, как в могилу. Где-то там, в глубине здания Дарья и тётя Галя. Юноша бежит к пожару, задрав лопату над головой:
— Дедушка!
Дед оборачивается на внука и усмехается его яростному виду:
— Ну, смотрю, повзрослел, Яшка! Только поздно чудо-лопатой махать. Смерть моя уже во мне. Внутрях! — старик выпрямляется и выпускает папиросный дым. Серые завихрения сплетаются в смеющийся череп, — Лопату береги, а покойников не щади… даже самого себя.
Дед шагает в пекло.
«Даже самого себя…» — дед Лукьян медленно опускает на верёвке гроб в могилу. Он чувствует напряжение в руках, слышит, как на лбу пульсирует вена. Это также привычно, как и снующие вокруг мертвецы. Они любят прийти на похороны. Обычно, один или два. Но сегодня. В ночь похорон жены. Дарьи. Кажется, что пришли все. Сколько раз он спасал её от смерти? Столько же и покойниц пришло сюда. От мала до велика. Она чувствовала каждую. Пусть не видела так ясно, как он. И всё же чувствовала. Как и любая женщина. Сам же Лукьян по-настоящему ходил под смертью всего раз.
Старик заглядывает в разрытую могилу, как в книгу. Здесь в минуту скорби перед разверстым брюхом земли он видит то, что никому уже не нужно видеть. Смерть усопшего. Состоявшуюся. Необратимую.
Дед Лукьян смотрит через дверь смерти и видит себя. Только он – мальчишка. Но с той же лопатой. Стенки прямоугольной ямы покрываются огнём.
И юноша Лукьян шагает в неё.
Все смерти Дарьи стягиваются вкруг огня. А младшая из них окончательно пробивает дубовый ящик и тянется в прошлое, источая дым.
Смерть не знает времени.
Заходя в горящий корпус санатория, юноша чувствует взгляды. Сквозь вспышки огня они щупают его. Их не счесть. Средь них он сам. И он – дед. Некогда! Лукьян крепче сжимает лопату и бежит по коридору в самый очаг:
— Дарья!
— Лукьяша!
Именно так, Лукьяша. В момент, когда решаешь, что всё потеряно, хочется найти кого-то близкого и наречь его родным.
Лукьян видит её в конце коридора. Одиннадцатилетнюю девочку. Рядом с ней смерть того же возраста. Сотканная из дыма и пепла. Тронь и рассыплется. Юноша несётся вперёд, сигая через пылающие дыры в паласе. Держа лопату, как копьеносец, пропарывает смерти живот. Морок рассеивается. За ним окно. Лопата проламывает хлипкую раму. Звенят стёкла. В жар врывается морской воздух.
— Вылезай! — кричит Лукьян, а сам порывается обратно. Искать.
— Стой! Их завалило, ты не спасёшь... — девочка ещё водит губами, но не разобрать. Теряет сознание.
Юноша бросает лопату на улицу, поднимает Дарью на руки и влезает на подоконник. Первый этаж. До земли метра два. Он хочет спрыгнуть, но цепляется за что-то штаниной. Роняет свою ношу. Девочка мягко падает в кусты акации. С потолка срывается горящая балка и бьёт Лукьяну по ноге. Юноша вскрикивает и вываливается в окно вниз головой.
Тучи застят луну.
Дед Лукьян защищает прошлое от смертей. Грозит лопатой. Особенно самому себе. Мальчишке с хромой ногой и свёрнутой шеей. Смерти стоят смиренно, пока дед засыпает яму. Ставит крест.
На фотографии Дарья. Ей уже совсем не 11. Всегда стройная. Совсем не похожа на тётю Галю.
Смерти разбредаются прочь.
— Лукьяша, ты проснулся! — Дарья стоит у койки. Стены и потолок белые.
— Проснулся? Где дед? Где лопата?!
— Всё позади. Ты спас меня!
— Где дед?!
— Тихо-тихо...
Лукьян оглядывается. Больничная палата. Рядом лопата и костыли:
— Для меня?
— Да… нога заживёт.
— Не до конца...
— Думаешь?
— Видел. И нас видел старенькими.
— Хорошо бы... У меня документы все сгорели. И тётя... Я сказала милиции, что ты мой брат.
— Я твой муж, — юноша протягивает руку.
Дарья отступает на шаг, но возвращается:
— Да.
Да. И до старости. Так бывало раньше.
Дед Лукьян шагает с внуком по аллее родного посёлка. При себе всегдашняя лопата. Здесь полно людей, а где-то впереди Маша из 3Б. И её смерть.
Внук то и дело спотыкается.
— Сёма, разжмурься! Кому сказано?
— Страшно, дед! А мы спасём Машу?
— Страшно, когда их не видать, а они есть! Учись в глаза им глядеть! А Машку глядишь и спасём. Поразмыслить надо.
Начало: Следующий.
Женщина из ниоткуда
«Один мой друг (назовем его Дамо) был заядлым рыбаком. Вместе с отцом они выходили в море, как только появлялась такая возможность. Несколько лет назад он рассказал мне по‑настоящему жуткую историю, и теперь я могу рассказать ее тут.
Дамо и его отец находились в море уже вторые сутки. И вот они решили вздремнуть ранним вечером, чтобы проснуться к часу ночи — это время, когда рыба наиболее активна. Хотя у них была всего лишь крохотная лодка, погода стояла приятная, а море было спокойным, так что отец и сын рассчитывали на великолепный улов.
Около половины первого они завели мотор и начали готовить снасти у правого борта, как вдруг услышали громкий всплеск. Они прислушались, но странных звуков больше не повторялось, и они решили, что виной всему либо крупная рыба, либо что-то отвалилось от мотора. Дамо и его отец пошли посмотреть.
Перегнувшись через борт, они увидели лицо молодой женщины, не старше 30, без малейших следов разложения. Она не вздулась от воды, в ее волосах ничего не запуталось, как случилось бы, если бы женщина утонула давно. Из одежды на ней были полосатый синий топ и обыкновенная белая юбка, все выглядело чистым и как будто только что намокло.
Также тело не выглядело так, как будто женщину избивали — рот и глаза были закрыты. Дамо говорил, что она выглядела абсолютно умиротворенно, как будто уснула, плавая на спине.
Оба рыбака опешили, но попытались что-то предпринять, а не просто стояли и пялились: кричали ей, кидали конец троса, пытаясь подцепить. Женщина не шелохнулась, а ее тело отплывало все дальше от лодки. Когда она проплывала в нескольких метрах от них, Дамо схватил удочку, надеясь подцепить ее, а его отец побежал в трюм, чтобы набрать номер береговой охраны.
Но когда Дамо вернулся к борту, она исчезла. Они искали ее, ощупывая воду удочками, но тело растворилось. В конце концов отец, решив, что они не могут просто взять и бросить девушку — то ли мертвую, то ли без сознания — в воде, прыгнул за борт и поискал ее под водой. Безуспешно. Вскоре приплыла береговая охрана и долго допрашивала рыбаков.
Самое жуткое в этом было то, что Дамо и его отец, конечно, проверили лодку перед тем, как выходить в море, и точно знали, что в ней не было ни тела, ни случайной бездомной, которая решила заночевать на борту. Но очевидно „свежее“ состояние тела исключало вероятность того, что она была в воде достаточно долго, но при этом она была достаточно далеко от берега и от других лодок. Совершенно непонятно было, как появилось это тело и куда потом исчезло.
Дамо и его отец отлучились не более чем на 20 секунд от борта — и за это время женщина испарилась. Обоих рыбаков трясло, особенно когда они думали о том, что всплеск, который они услышали, говорил о том, что тело упало из их собственной лодки».
Призраки войны
«Мой отец работал радистом на корабле во время Второй мировой. Как-то они проплывали мимо немецкого пилота, который отчаянно махал им со своего подбитого самолета, который покачивался на воде Северного Атлантического океана. У них был строгий приказ не останавливаться из-за опасности столкновения с субмаринами. И они оставили парня на верную смерть.
Мой отец умер несколько лет спустя, но тот случай преследовал его всю жизнь. Он вспоминал того парня за несколько часов перед смертью».
Стальной крюк
«Команда моего отца охотилась на акул довольно далеко от берега на небольшом танкере. Они закрепляли куски мяса на крюки и закидывали их в океан (юго-восточная Азия, область в районе Австралии). Мой отец ради развлечения достал свой крюк из легированной стали, прикрепил к нему кусок мяса и кинул в воду. Спустя некоторое время он достал крюк и обнаружил, что мясо пропало, а еще… кто-то выпрямил крюк. Мой отец и его команда не на шутку испугались, строя предположения, кто мог взять и разогнуть металлический крюк».
Выспаться, провести генеральную уборку, посмотреть все новые сериалы и позаниматься спортом. Потом расстроиться, что время прошло зря. Есть альтернатива: сесть за руль и махнуть в путешествие. Как минимум, его вы всегда будете вспоминать с улыбкой. Собрали несколько нестандартных маршрутов.
На календаре был 2013 год, уже пару лет как я работал в должности третьего помощника капитана на судах очень приличного размера. Одним непогожим вечером после прохождения маяка Хорсбург (возле Сингапура), я принял вахту от старшего помощника и принялся бдить...
Как я упомянул выше, погода была ненастная. Влажность, как обычно под 100%, духота, но что самое главное везде на горизонте были видны вспышки молний и по-видимому шли ливни.
Через какое-то время моё внимание привлёк странный звук. Что-то среднее между велосипедной трещёткой (когда карту вставляют в спицы) и звуком, когда коротит электроприбор. Я вышел с фонариком на крыло мостика, ночь была темна, хоть выколи глаз.
Звук распространялся откуда-то сверху, по всей видимости в районе радиоантенны. Осветив всё фонариком я не увидел ничего странного, но чьОрт подери, его источник находился на вершине антенны. В общем фонарик я выключил и застыл....
На вершине антенны что-то светилось...приглядевшись я понял, это ЧТО-ТО похоже на мини-молнию. И тут в моей памяти начали всплывать воспоминания про необычное явления под названием "Огни святого Эльма".
Что я сделал потом? Конечно же я вышел дальше на крыло мостика и поднял руку вверх ....
Сказать что я офигел, это ничего не сказать...
Данные заряды не производят никакого физического воздействия, по крайней мере на пальцы руки. "Огни святого Эльма" - электрический заряд, возникающий на острых предметах, при большой напряжённости электрического поля в атмосфере. Святой Эльм у католиков ассоциируется с покровителем моряков (аля наш Николай), и вроде как в старину, увидеть огни святого Эльма считалось хорошей приметой. За всю жизнь я встречал только двух человек, которые сталкивались с подобным явлением.
Баянометр ругался на последнюю картинку, но к сожалению очень мало фотоматериалов по этим огням.