Забор был бесконечным. И это было странно. Колян никогда не знал, что тут, да и вообще где-либо, могут быть такие заборы. Он бывал здесь каждое лето, и думал, что облазил каждый закоулок поселка и окрестностей, знал всю его подноготную - реальную и вымышленную. А теперь оказывалось, что каким-то чудесным образом от его пытливого характера смог утаится столь масштабный объект. Это было решительно невозможно.

Даже развалины старого хлебозавода, в которые из местных никто давно носа не совал, по причине жутких историй про призраков и огоньки в окнах по ночам, были исследованы им досконально еще в пятом классе. Именно там, к слову, он и получил свое ранение, оставившее на его левой щеке напоминание в виде длинного и узкого (спасибо докторам) шрама. Для окружающих сверстников это происшествие тут же стало доказательством его беспримерной мужественности, и, граничащей с безумием, отваги – все местные пацаны, даже те, кто был до этого не совсем лоялен к нему, разом прекратили его задирать, и при встрече уважительно протягивали руку с выражением лиц, обозначавшим немалую зависть, и, в то же время, благородное достоинство. Все это согревая душу Коляна, наполняло ее чувством собственной важности и, даже, некоторой исключительности.

А тут, вот те нате – забор. Огораживающий участок, размером, казалось, с его родную Рязанскую область.

Наткнулся он на него случайно. Утром он, как и собирался, встал пораньше, взял удочки из старого, провонявшего гнилым деревом сарая, и отправился на речку. Идти было недалеко, но Колян умышленно сделал круг - чтобы проверить ловушку для птиц, которую он собственноручно сконструировал и расположил для испытаний возле большой солнечной поляны, на которой всегда было много разномастных пернатых. Недавно он увидел в каком-то фильме как подростки ловили птиц на продажу, и тут же загорелся этой идеей – Коляну срочно были необходимы деньги на новый скоростной велосипед. На свой день рождения, который будет через полгода, он уже не надеялся, так как папа дал ему ясно понять, что, «в связи с его крайне неудовлетворительным поведением» велика ему не видать, как своих ушей. Вот и приходилось выкручиваться.

Сначала Колян попробовал эти деньги, как и положено, заработать – выносил мусор за символическую плату, собирал алюминиевые банки, металлолом, даже мыл машины на парковке возле торгового центра. Но очень быстро эта идея ему наскучила – сбор средств шел слишком медленно. Ему же хотелось всего и сразу, и, желательно, без лишних усилий. И тут такая хорошая идея, подкинутая давно всеми забытым кино. Тут же Колян вычитал в интернете, что стоимость некоторых видов птиц, может доходить до нескольких тысяч долларов. Нет, таких богатых экземпляров в округе, конечно, не водилось, но и наши суровые широты тоже могли кое чем порадовать начинающего птицелова.

Ловушка оказалось пуста. Недовольно нахмурившись и тяжко вздохнув, Колян побрел дальше. Из его походки исчезла прежняя бодрость, настрой уже совсем не походил на боевой, и рыбалка уже не манила своим неторопливым азартом. Вообще, довольно стройная до этого картина легкого обогащения как-то в миг померкла, поблекла и затянулась тяжелыми тучами. Колян раздраженно пнул попавшийся на пути мухомор, кинул палку в недовольно затрещавшую сороку и вдруг увидел то, на что он мог полноценно выплеснуть весь свой праведный гнев – огромные, не охватываемые глазом, заросли высоченной, выше его роста, крапивы. Это был достойный противник.

Колян, сразу несколько повеселевший, не спуская глаз с крапивного моря, как будто опасаясь, что оно исчезнет в тот же самый миг, когда он отвернется, и даже высунув от предвкушения язык, осторожно прислонил удочки к старому, поломанному ветром дереву. Так же не отрываясь, он почти на ощупь отыскал в траве подходящие оружие – длинную палку практически без сучков около двух сантиметров в диаметре. Оружие удобно лежало в руке, и ничуть его не тяготило.

- Сейча-ас… Сейча-ас… Сейчас ты у меня… Попляшешь. – бормотнул Колян, подступая к неприятельским жгучим войскам, и принимая боевую позицию – руки спрятаны в рукава рубашки, глаза зажмурены, рот угрожающе искривлен. Послышался свист рассекаемого палкой воздуха – битва началась.

Конечно же у крапивы не было никаких шансов, не смотря на ее многократное численное преимущество. Но Колян изрядно вспотел и устал прежде, чем хоть сколько-нибудь серьезно углубился в неприятельские порядки. Пришлось даже, позабыв про безопасность, снять рубашку, оголяя свои фланги. Вскоре он достиг противоположного конца крапивных зарослей, немного передохнул, валяясь на солнышке, и засобирался в обратный путь по прорубленному, в опасной, но поверженной траве, коридору. Ему нужно было еще успеть на реку до того, как солнце начнет жарить в полную силу. Это заняло не больше минуты.

Колян, упиваясь своей победой, решительно направился в сторону дерева, возле которого он оставил свои удочки, но ни удочек, ни даже самого дерева обнаружить не смог. Заметавшись из стороны в сторону в поисках пропавших вещей, и немало пошумев, Колян озадаченно развел руками – результатов поиски не принесли. Тогда он, решив, что каким-то немыслимым образом, перепутал стороны, бегом снова преодолел крапивный коридор, и забегал в поисках уже там. Результат был, по-прежнему, нулевым.

- Да что ж за день-то сегодня, а… Дедовы же удочки… Сто раз, ведь, хотел свои привезти… Теперь объясняйся вот… - непонимающе, и чуть подрагивая губами, бормотал Колян, уныло вертя головой. – Как испарились… Точно же помню, что к дереву…

Потоптавшись таким образом на месте еще несколько минут, Колян, хмуро и раздраженно махнул рукой, произнес что-то нелицеприятное одними губами, и побрел в сторону речки по прямой, не разбирая дороги.

- Ай… Фиг с ним. Придумаю что-нибудь. – продолжал он свой монолог, продираясь сквозь кусты. – Хоть искупаюсь.

Тут-то Колян и увидел впервые этот забор – тот вырос у него прямо перед самым носом, когда он, больно ободрав руку о кукую-то торчащую из земли проволоку, вылез из обширных зарослей иван-чая.

– Вот же, блин… - часто заморгал Колян, едва не врезавшись в облезлую желтую стену. – Это откуда еще? Такого не было же… - Колян даже потрогал и попинал неожиданное препятствие, чтобы удостоверится в его реальности.

– Твердая… – очевидно и несколько наивно заключил он. – Не мерещится значит. Как же мне к реке теперь попасть? Не перелезешь ведь еще – высоченный. Вот невезуха-то, а!

Еще раз в сердцах пнув, неведомо откуда взявшееся препятствие, отделявшее его от такой недостижимой сегодня реки, Колян решительно зашагал вдоль забора. Прошло пять минут, десять, двадцать... Бодрый и решительный темп стал спадать и, прямо пропорционально ему, начало расти раздраженное удивление – забор не то что не кончался, он даже примерно не разнообразил себя воротами или хотя бы калиткой, не говоря уже о своем завершении.

- Так не бывает же. – уже как-то обиженно пролепетал Колян. Казалось, он готов был заплакать. – Вообще никаких заборов не было! Сто раз, блин, тут ходил… - он уже начал похныкивать, потом раздраженно сел, уткнулся лицом в колени и самозабвенно зарыдал.

Спустя минуту он прервался, испуганно огляделся – не видел ли кто его в столь неприглядном виде, и вернулся к своему постыдному занятию. В этом плаче было все – и страх перед непонятным, и обида на испорченный летний день, и тяжесть от предстоящего разговора с дедом о пропавших удочках, и обычная детская усталость от реальной жизни, когда тебе – беззаботному ребенку приходится сталкиваться пусть и с мелкими, но самыми настоящими проблемами.

Проревев так полчаса, Колян, всхлипывая и растирая слезы по лицу, встал и, повесив голову, побрел в обратном направлении с твердым и печальным желанием вернуться прежней дорогой домой.

Прошагав таким образом не менее часа, он, пребывая в печальной задумчивости, по началу даже и не заметил, что поселком, в который по всем статьям пора уже было ему прийти, даже не пахнет – вокруг был все тот же редкий лес и все та же тропинка, петляющая среди кустов. Колян потоптался на месте, похлопал себя руками по бедрам в растерянности и, решив, что просто сбился с пути, свернув не на ту тропинку, принял немного влево. Каково же было его удивление, когда он, пройдя не больше двухсот метров, увидел впереди между деревьев тот же самый желтый забор. Чертыхнувшись, Колян бегом бросился туда, снова решив, что видимая ему картина – мираж. При ближайшем осмотре эта версия повторно рассыпалась в пыль.

- Да как же так? – скуля спрашивал неведомо кого Колян – Ведь что это?.. Мне и домой не попасть?

Слезы сами собой снова потекли по лицу, сначала тонкими ручейками, постепенно становясь небольшими речушками, и, вдруг брызнули двумя водопадами. Лес огласил отчаянный, уже совершенно ничем не сдерживаемый, плач испуганного ребенка.

Сколько он так проревел - Колян не знал. Просто в какой-то момент он обнаружил себя лежащим под большой акацией и смотрящим в одну точку. Слез не было, даже лицо успело полностью высохнуть. Была жуткая усталость и какое-то безразличное отчаяние. Повинуясь ему, Колян встал и, молча и монотонно, побрел вдоль забора - ни на что не надеясь, ни о чем не думая, а полностью предоставив себя движению. Со временем он начал приходить в себя, понемногу наращивая темп. Вскоре, он уже весьма бодрым шагом отмерял широкие пролеты забора, энергично пиная попутные ветки и кучки прошлогодних листьев. Он шел и шел, голова, сначала полностью свободная от мыслей, постепенно стала заполняться размышлениями о том, что родители его наверняка уже хватились и начинают обзванивать его друзей и знакомых, дед нервно чешет бороду и собирается идти к Михалычу – его старому знакомому, бывшему начальнику местной милиции, бабушка, конечно же, плачет тихонечко в чулане, а кот Васька испуганно наблюдает за всем этим со шкафа. От этих мыслей становилось щекотно в носу, а глаза предательски пощипывало. Коляну было нестерпимо жалко себя, своих родных и близких,друзей, Ваську… Но он решительно ничего не мог поделать. Он совершенно точно понял, что заблудился, хотя и совершенно не понимал - как такое вообще могло произойти. Поэтому он просто шел – раз есть забор, значит он что-то огораживает, а значит есть и ворота, и рано или поздно, но он их найдет.

Неожиданно ему показалось, что помимо звуков, издаваемых им самим при ходьбе – шагов и сопутствующему им шуму, есть и еще какие-то, доносящиеся…с той стороны забора… Колян замедлил ход, стараясь шагать тише и осторожнее - шум за забором так же снизил свою интенсивность, но совсем не исчез. Вдруг, с ужасом, пробившем его электрическим разрядом от макушки до кончиков пальцев ног, Колян осознал, что там, за этой желтой облезлой стеной, уже так успевшей ему надоесть, он слышал…шаги. Это неожиданное открытие пригвоздил его к месту, и он остановился так резко, будто наткнулся на какую-то преграду. Шум за стеной тоже резко стих, но с небольшим запозданием, которого вполне хватило на то, чтобы, в резко воцарившейся тишине, хорошо его расслышать – кто-то совершенно точно шел за забором нога в ногу с Коляном. Сейчас этот кто-то, также как и Колян, остановился и, наверное, так же вслушивается в происходящее на противоположной ему стороне и обдумывая свои дальнейшие действия.

- А какие у него могут быть действия? – спросил Колян себя сам вслух, но едва слышно, практически одними губами. – Вдруг он напасть готовится? Понял, что я его обнаружил и…

Договаривать Колян не стал, он, оборвав фразу, подскочил, и стремглав бросился вперед, рассекая уже начавший остывать после жаркого дня воздух. Ломая попадающие под ноги ветки, проскакивая сквозь кустарник, и поднимая тем самым немалый шум, Колян поначалу решил, что смог оторваться от своего невидимого преследователя. Но стоило ему совсем немного стать аккуратнее в движении и меньше шуметь, то он тут же услышал вторящий ему бег. В тот же миг, катализированная страхом, на него навалилась сильнейшая усталость, в боку закололо, а сердце собралось пробить себе путь на свободу прямо сквозь грудную клетку. Колян остановился. Задыхаясь и еще плохо ворочая языком, он пропыхтел:

- Эй!.. Эй, ты…там… - ничего не произошло. – Эй ты!.. За забором… - тот же эффект. – Я тебя не боюсь! Слышишь!? Хватит прятаться! Так… Так не честно!

За забором была тишина. Ни звука. Колян, утомлённый сумасшедшим днем, не выдержал и, подгоняемый закипающей в нем злобой, заорал:

- Хватит ходить за мной! Слышишь!? Что тут вообще происходит!? Кто ты вообще такой!?

- Я? – раздалось, спустя некоторое время, из-за забора. – Я – Коська. Меня мама так зовет.

Говоривший слегка шепелявил и обладал необычным, каким-то трескучим тембром голоса. Колян, огорошенный неожиданным ответом, молчал. Он только тяжело дышал и таращил глаза. Злость потихоньку уходила.

- А чего ты молчал-то? Я тут ору уже…

- Думал ты не со мной. Ты же весь день что-то бормочешь и кричишь.

- А ты весь день за мной ходишь?

- Почти. Долго решалось все.

- А чего тебе надо?

- Посмотреть.

- Что посмотреть?

- Что ты делать будешь.

- Я!? – удивился Колян. - А что я делать должен?

- Вот и посмотрим, что будешь. – назвавшийся Коськой произнес это несколько задумчиво и, после недолгой паузы, начал чем-то, как будто гвоздем, царапать стену.

- Да что ты заладил – что будешь, что будешь? Не знаю я! Я вообще вон заблудился, а скоро темнеть начнет!

- Нет.

- Что нет? Не начнёт?

- Не заблудился. Просто немного…затерялся в пространстве.

- Ой, называй как хочешь… - раздраженно махнул рукой Колян.

- Хорошо.

- Странный ты. – Коляна никто не видел, но он все равно покрутил растопыренной ладонью у виска.

- Ты тоже – Коська перестал царапать стену и теперь топтался на месте, было слышно, как шуршит под ногами лесная подстилка. – Так что делать хочешь?

- Ты опять? Не знаю я! Ничего не хочу…

- А как ты думаешь – почему ты здесь?

- Где это здесь?

- Ну здесь - в Дебрях.

- Где? В каких еще дебрях? – Колян снова начал злиться и повышать голос.

- Не понимаешь? Мама предупреждала. Хочешь расскажу? – Коська опять стал чем-то царапать стену.

- Перестань, а!

- Прости. Чешется просто… Так рассказать?

Колян набрал полную грудь воздуха, досчитал до десяти и шумно выдохнул. Он опустился на прохладную, по вечернему, землю, сложил ноги, что называется, по-турецки, и приготовился слушать.

- Валяй!

- Что, прости? Так? – за забором что-то повалилось на землю и покатилось, ломая палые ветки.

- Начинай, говорю. Дурак что ли?

- Мама говорит, что я умный.

- Врет.

- Мама никогда не вр…

-Начинай уже, я пошутил же! – простонал Колян, заламывая руки. Он начал замерзать и оптимизма ему это не добавляло.

- Хорошо. – Коська замолчал, и с той стороны забора послышался странный хлопающий звук, похожий на звук трепещущего на ветру флага. – Ты наказан. – продолжил он, как только звук прекратился.

- Чего-о!?- лицо Коляна вытянулось. - За что?

- Ну много за что…

-И кто же это меня наказал? Родители? Нет… Дед? За ножик?

- Они тут не при чем совсем.

- А кто же тогда? Да и ты кто вообще такой?

- Тебя Лес наказал. А я тут для того, чтобы за тобой наблюдать… Пока наблюдать. Ты должен что-то понять. И тогда будет принято решение.

- Лес? Что ты несешь? Что я должен понять? Что ты псих?

- Мама говорит…

- Да достал ты со своей мамой!

- Вот… Ты опять…

- Что!? Что опять!?! – Колян не на шутку разозлился и ходил вдоль забора туда-сюда как волк в клетке, сопровождая это дикими жестикуляциями.

- Если ты не поймешь, то останешься здесь навсегда.

- Где!?

- Здесь – в Дебрях.

- Опять дебри… Ну что за дебри? Тут до поселка рукой подать!

- Ты не понимаешь… Лес очень недоволен тобой. Ты много причинил ему плохого. Теперь ты должен понять, и… Ответить. Каждому по заслугам – так говорит Лес. Поэтому он и поместил тебя сюда. Ты не выйдешь отсюда пока не поймешь.

- Вот пристал… - буркнул Колян под нос. Слова о вреде лесу и о том, что он должен ответить - немало озадачили его и, чего греха таить, напугали. – А как ответить?

- По-разному… Но обязательно должна быть жертва.

- Жертва!? – внутри у Коляна похолодело. – Я в жертву себя должен принести!?!

- Ну я же говорю – когда ты поймешь, тогда и…поймешь… Прости, я иногда не знаю как сказать. Но, думаю, тебе повезло, что тут с тобой сейчас я…

- Это еще почему?

- Ну… Я еще маленький, и плохо тебя знаю… Мама сказала, конечно, что я уже совсем взрослый и могу заниматься взрослыми делами… Но я, – послышался царапающий звук, – Желторотик еще…

- Желторотик… - повторил, зачем-то, про себя Колян – Так… Ты говоришь, что плохо меня знаешь. А мы знакомы с тобой что ли?

- Ну да.

- Где, когда познакомились?

-Н у не то чтобы познакомились… В начале лета, тут недалеко. Старая ольха у речки, помнишь?

- Ольха… Нет, не помню… - Колян наморщил лоб и почесал подбородок – так делал его папа в моменты задумчивости.

- Да, мама предупреждала. На самом деле, я тоже плохо тебя помню. Мама – хорошо. Но она не пошла – сказала я смогу. Так даже лучше. Если бы пошла она, то тебе нелегко бы пришлось. А я не знаю пока… И было бы много хуже если бы ты к лягушкам попал, не говоря уже про муравьев…

- Муравьев?.. Так ты… - Коляна, вдруг, осенило чудовищной догадкой. – Не человек что ли?!

- Нет, конечно. Человеку не место в Дебрях, даже тебе. Ты наказан просто, поэтому здесь.

Колян на миг оторопел. Он тут разговоры с кем-то ведет, думает это какой-то пацан, может из деревенских, которых он частенько лупил, теперь вот пришел и поквитаться хочет - устроил тут цирк. А теперь выясняется, что это и не человек вовсе! А кто?! Призрак что ли? Как в тех развалинах хлебозавода? Да ну, бред… И в тех развалинах не было ничего, и никого. Страшно было, конечно, но ничего сверхъестественного. Это же не кино, это ведь реальность. И не сон. Колян даже побольнее себя ущипнул - вдруг он, все же, спит и не может проснуться. Не помогло. От всего этого веяло чем-то ненастоящим и сказочным. Как будто читаешь книгу и представляешь себя в ней одним из героев. Но он то не читал, он то был в настоящем, а не книжном лесу! А вокруг становилось все темнее, и все холоднее.

Колян почувствовал, что у него начали трястись коленки. Он готов был бросится бежать в ужасе от этого забора, от этого странного Коськи, который уже начинал вселять в него неподдельный ужас. И больше всего на свете сейчас Колян хотел, чтобы все это оказалось чей-то дурацкой шуткой, и чтобы эта шутка скорее закончилась. Пусть даже потом все над ним будут смеяться. Пожалуйста - хоть всем поселком, хоть всей школой… Только бы все уже закончилось.

- Ты меня разыгрываешь, да, Коська? – робко спросил Колян, опустившись на, предательски подкашивающиеся колени, возле забора.

- Нет. Мама говорит, что я не умею шутить. И я не шучу.

- Но ведь так нельзя… Я же… Просто мальчик… Мне всего 12 лет… Я не могу…жертву… Мне… Мне страшно… - слезы неспеша и важно текли по лицу Коляна, но он их не замечал, он прижался лбом к забору и начал шептать – Коська, слушай, я тихонечко. Я никому не скажу. Помоги мне, пожалуйста… Меня мама ищет, волнуется очень…

- Лес все слышит. Лес говорит – каждому по заслугам.

- Да что ж я сделал-то такого, что б вот так со мной!? – забыв про шепот вскрикнул Колян.

- Мне тоже было страшно. Меня тоже искала мама. Там у старой ольхи, помнишь? Я кричал. Я просто хотел своего червячка… А мама летала вокруг и звала, звала меня. А я… Я ничего не мог… Мой брат, он задохнулся в траве. Ты виноват…

- Я?... – замер Колян, уставившись неподвижным взглядом в забор - Кто ты, Коська?

- Там дальше есть дырка в заборе. Посмотри.

Колян как сидел на коленях возле забора, так и пополз вдоль него, внимательно осматривая каждый его сантиметр. Через два пролета он нашел дыру - около трех сантиметров в диаметре на высоте около метра. Колян осторожно, сначала издалека, заглянул в нее, но ничего не увидел. Тогда он, набрав полную грудь воздуха, буквально прилип к ней. На той стороне были только лесные сумерки, точно такие же, как и на этой. Потом там послышался какой-то шум, и Колян увидел круглый желтый глаз, окруженный то ли шерстью, то ли пером. Глаз медленно моргнул нижним веком, отдалился - стала видна огромная, размером с человеческую, птичья голова. Она наклонилась на бок, посмотрела на него, и стала скрести клювом о валяющийся рядом больной камень, издавая тот самый царапающий звук.

Коляна словно отбросило от забора. Он покатился кубарем, вскочил и бросился прочь. В лесном мраке он, не видя дороги, налетал на стволы деревьев, спотыкался об упавшие ветки, проваливался в ямы, и бежал…бежал…  Он кричал, звал маму, деда, даже пробовал по-детски молиться, но лес не кончался, и спасительный свет вдали, какой всегда бывает в историях с хорошим концом, все не появлялся. Было уже совсем темно, когда он, окончательно выбившись из сил, упал, и тут же заснул.

Проснулся Колян от того, что что-то стукнуло его по голове. Сначала не сообразив где он, он заворочался, устраиваясь поудобнее, и попытался натянуть повыше одеяло. Одеяла не оказалось - сон как рукой сняло. Тут же вспомнив все, он прыжком оказался на ногах, и получил второй удар по голове – спал он под раскидистой сосной, которая и бомбардировала его шишками.

К его ужасу, ничего не изменилось. Он был все в том же лесу, все так же один, и, что самое страшное - рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки был все тот же самый забор, от которого он так долго убегал сквозь лесную тьму. Оставалась последняя надежда на то, что он просто заблудился и от переживаний и стресса мозг ему подкинул этот кошмарный сон.

- Коська… Коська, ты тут?.. - шепотом, пугаясь своих слов, позвал Колян.

- Проснулся? – раздалось из-за забора, разбив его последнюю надежду в пух и прах. Руки Коляна опустились, а глаза стремительно наполнились влагой.

- Я же бежал… Долго… Почему опять забор?

- Я же говорил – ты не выйдешь пока не поймешь.

- Коська, я устал… Я не знаю, что мне нужно понять… - вдруг Колян осекся и как-то странно, радостно-испуганно, закричал - Вспомнил! Ольха! Ты дрозд, Коська! Ты тот дрозд! Я ваше гнездо…- Колян опять резко замолчал и стал ждать ответа.

- Да, правильно. Я остался один тогда. Ты меня не нашел. Мама тоже долго меня искала. Но нашла - я очень ее звал. Это было не первое ее гнездо, которое ты разорил…

- Но… Я… Неужели из-за этого?..

- Не только. Вспомни только сколько муравейников ты разрушил. А лягушек – помнишь? Соломинку? Про различные растения я уже и не говорю… Ты даже дуб старый пытался сжечь. А ему уже больше ста лет. Лес долго терпел, долго ждал момента. И вот ты здесь.

- Лес… - лицо Коляна исказила жуткая гримаса отчаяния. - А как это - Лес? Коська! Кто это - Лес?

- Лес, он везде, и он всё. Я это Лес, и тот дуб – тоже Лес, муравьи и лягушки - Лес. Ты - не Лес. Человек - не Лес. Человек бросил Лес, он стал его убивать. Лес защищается. Ты знаешь про него, вы все знаете про него. Вы боитесь. Но не останавливаетесь. Вы называете его Лешим.

- Лешим? Как в сказках?

- Каждая сказка не просто так появляется. Люди часто не верят во что-то только потому им страшно. Они не знают, как им быть, если это что-то окажется правдой. Вот как ты сейчас.

- Я…Я же не знал… Коська… - Колян распластался по забору, горячо шепча и поглаживая его.

- Нет. Лес не верит тебе. Он давно не верит в людей, но терпит. Но и его терпению приходит конец. Ты не первый оказываешься здесь, и, к сожалению, не последний. Лес выбрал меня, и, повторюсь, тебе очень повезло. Бывает и хуже. Если, например, он пошлет муравьев. Но тут я. И я тебя спрашиваю – что ты будешь делать?

-Я?.. П… Прости меня, Коська… И ты, Лес… П-прости… - губы Коляна тряслись, глаза часто моргали, а штаны предательски намокли – Лес… Леший, ты слышишь меня?

- Он все слышит. Он не верит.

- Но, п-почему?... Я же правду… Я же не буду так…

- Каждому-по заслугам. Тебя много раз прощали. Тебе не верят.

- Но… Я понял…понял… Нужна… Жертва?

- Это - обязательное условие. Ты понял. Ты знаешь… Ты уже приносил.

- Я? Когда? Я же…

- Твое лицо. Помнишь? Старый завод.

Колян машинально потрогал свое лицо - щеку по-прежнему пересекал розовый шрам.

- Это?... – промямлил он.

- Да. Тогда ты заплатил кровью. Тебя отпустили.

- Кто? Призраки? Не ведь их же…

- Не бывает? Человек часто не верит в то, чего боится.

- Значит и сейчас?.. Да, Коська? Ты пришел за жертвой? Ты… Мой судья?

- Да. Я волен судить тебя по моему желанию. Мама сказала, что я смогу.

- И…Чего же ты желаешь?..

За забором послышалась возня, потом шаги и какое-то невнятное урчание. Завершилось все царапающим звуком, и Коська сказал:

- Червячка.

- Червячка? Но, как… Какого?

- Вспомни, во что вы играли с папой. Когда ты был маленький. Тебе очень нравилось. Ты так хохотал, что однажды чуть не задохнулся.

Колька замер. Он понял все – он вел себя часто неправильно и принес много бед тем, кто окружал его и кого он даже не замечал -  просто не считал их кем-то, о ком нужно думать. Он виноват, и должен заплатить. Каждому - по заслугам. Только так он сможет вернуться домой. И он вспомнил ту игру.

- Но… Как мне это сделать? – едва слышно проговорил Колян, но Коська его услышал.

- Там в заборе есть еще дыра. Подойди, тут слева.

Совсем рядом, за кустом малины виднелась большая дырка, как будто специально проделанная для него. В ней появился желтый глаз, и его владелец сказал:

- Подойди. Рука пролезет.

Колян подошел. Он совсем не чувствовал ног, да и всего своего тела. Перед тем как сунуть руку в дыру, он как-то по щенячьи жалобно зашептал:

- Коська… Я… Я правда… Правда никогда… Я все понял. Я буду всех, всех так учить… Я честно…

Колян сам не заметил, как его рука по локоть оказалась в дыре. В следующий момент он снова услышал хлопающий звук, похожий на полощущийся на ветру флаг, и почувствовал, как его пальцев коснулся жесткий и острый птичий клюв.

- Мама! – закричал Колян, и потерял сознание.

......

-Николай Степанович занят, понимаете? Он пока не может вас принять. Я же уже много раз повторяла вам. – курносая секретарша встала у дверей с привинченной на ней табличкой «Директор. Н.С. Коробицын» и строгим шёпотом отчитывала пытавшегося пробиться за дверь лысого невысокого мужичка с огромным портфелем.

- Мне же надо, поймите! У меня же командировка! У нас же договор! Планы горят! – наседал на нее неугомонный мужичек – Я же через всю страну!..

- Всем надо! Николай Степанович освободится и примет вас! Видите – все ждут. Им, думаете, не надо?

- Ну может он меня вне очереди, а? Ну Леночка Сергеевна…

- Перестаньте! У нас так не принято! Вам стоило бы это знать. - секретарша состроила строгое лицо и даже топнула ногой в лакированной туфле.

Николай Степанович Коробицын, мужчина средних лет в видавшем виды костюме и с крупным красным лицом, сидел за длинным столом из темного дерева и устало говорил сидевшему напротив него молодому человеку в дорогих очках и модном свитере:

- Ну как вы не можете понять, Виктор Петрович? Ведь так же нельзя! Вы же инженер! Инженер, понимаете!? Ведь это производство! Это же убытки на миллионы рублей! Каждая ваша ошибка – миллионы! Кроме того, это, может быть, жизни чьи-то, в конце-то концов! – Николай Степанович не выдержал и громко выкрикнул последнюю фразу, ставшую слышной даже через запертую дверь. Напирающий на секретаршу мужичек сразу притих и уселся на свое место в приемной.

- Никто же не пострадал… – печально, но как-то безучастно проговорил собеседник Николая Степановича

- Что?! – и без того красное лицо директора приняло какие-то угрожающе-лиловые оттенки – Вы считаете это серьезным аргументом?! Сопляк! Да это только по счастливой случайности! – Николай Степанович вскочил со своего места и заходил по кабинету – Я не понимаю… Не понимаю. – как можно вот так ко всему относится! Это же не шутки! Это же…

- Николай Степанович, успокойтесь! Я все понял – молодой человек взглянул на часы, широко улыбнулся и поправил очки – Я сделал выводы, провел работу над собой. Впредь обязуюсь быть внимательнее. Больше такого не повторится. Давайте закончим. У меня работа.

- Работа? – в глазах директора застыло грозное удивление – Закончим, говорите? И все, значит, поняли. Все осознали?

- Ну конечно! Мы же взрослые люди.

- Осознал, значит… Обязуется. Взрослые люди. – задумчиво почесал подбородок директор – Нет, дорогой мой. Ничего вы не осознали. И вряд ли что-то поняли.

- Почему же? С чего, позвольте спросить, такие выводы?

- Это не первый инцидент с вашим участием. Кроме того, я не поленился навести кое какие справки. Так вот – на прежнем месте работы вы так же не блистали ответственностью. И ушли вы оттуда не потому, что достигли, как вы рассказали нашим кадровикам, потолка. А банально из-за того, что вас просто оттуда попросили. И вот как выходит – несмотря на все это, вы до сих пор вы ничего не соизволили осознать! – голос директора постепенно вырос от спокойного и вкрадчивого, до раздраженного полукрика. - Молчите! – ткнул он пальцем в собиравшего что-то возразить инженера. - Кроме того, осознаете вы все именно здесь и сейчас… Вы уволены!

- Но… Почему?.. Вы не можете! – молодой человек вскочил со стула и хищно завращал глазами. – Права не имеете!

- Вот что, молодой человек. – Николай Степанович снова заговорил спокойно, сел в свое кресло и одной рукой извлек из кармана пиджака таблетку валидола, привычно поместив ее под язык. - Вы очень хорошо знаете свои права, но напрочь забываете о своих обязанностях. Вы их просто не замечаете. Как и всех тех, кто находится вокруг вас. Вы просто не считаете нужным их замечать - вам так удобнее. Весь мир вращается вокруг вас! Вы в этом свято, на все сто процентов уверены! В то, что это вдруг может быть и не так - вы верить отказываетесь. Человек вообще предпочитает не верить в то, чего боится. Но на самом деле все обстоит несколько иначе. И за все надо платить. Поэтому, либо вы сейчас пишете заявление по собственному желанию, либо я вас увольняю по статье – поводов найдется масса. – Николай Степанович замолчал, но через несколько секунд продолжил, как бы завершая. – Каждому – по заслугам.

Когда молодой человек закончил писать, Николай Степанович уже успокоился и, стоя у окна, о чем-то размышлял. Лоб его прорезали глубокие морщины, и все лицо его выражало крайнюю озабоченность. Услышав неясный шум за своей спиной, вызванный попыткой молодого человека незаметно ретироваться, он, не оборачиваясь, бросил в полголоса:

- Скажи спасибо, что к муравьям не попал…

- Что, простите?.. – вжав в голову в плечи, так же спиной спросил тот.

- Ничего… Всего хорошего. – завершил Николай Степанович, и погладил старый шрам на кисти правой руки. На том самом месте, где когда-то был указательный палец.

К концу второго месяца ремонт был почти закончен. Дом преобразился: свежая штукатурка, новые окна, натяжные потолки, которые провисали местами не вниз, а вверх, образуя на третьем этаже странные выпуклости. Даже лестница перестала стонать по ночам... теперь она только тихонько подвывала, когда думала, что её никто не слышит.

Оставался только подвал. Я туда особо не совался – после того случая с "отдыхающими" работниками как-то не тянуло. Но Михалыч с Семёнычем в один прекрасный день заявили, что пора браться и за него.

– Там это... нехорошо, – мялся Семёныч, нервно теребя край своей потрёпанной куртки, из которой торчали какие-то кости. – Фундамент укреплять надо. А то оно... просачивается.

– Что просачивается? – спросил я, уже морально готовый к очередной хтони.

– Оно, – многозначительно произнёс Михалыч. – Снизу. Там же под домом... – он снова замялся. – В общем, копать будем. Только ты это... свечей побольше принеси. Церковных.

– А обычные не подойдут?

– Не, – покачал головой Семёныч. – Обычные они того... гаснут. От воплей.

Когда мы спустились в подвал, я понял, что он имел в виду. Старый котёл гудел как реактивный двигатель, из всех щелей сочилось что-то бурое с запахом разложения, а в дальнем углу... в дальнем углу определённо что-то было. Большое, тёмное и явно живое.

– Ну вот, – вздохнул Михалыч, доставая из своей безразмерной сумки какие-то баночки.

– Говорил я тебе, Семёныч, надо было сразу с подвала начинать. А теперь оно расплодилось.

– Что расплодилось? – просипел я, глядя, как в углу формируется какая-то фигура.

– Да много чего, – буркнул Семёныч, раскладывая по углам свечи. – Тут же раньше морг был. В революцию. Потом тюремный карцер. Потом лаборатория какая-то секретная... В общем, наследили. А оно всё впиталось. В камни, в землю... – он поёжился. – Фонит до сих пор.

Михалыч тем временем достал здоровенную банку с какой-то дрянью. В тусклом свете свечей я разглядел, что внутри плавает что-то похожее на человеческие внутренности, крошечные.

– Это что за хуита? – спросил я, очередной раз борясь с тошнотой.

– Настойка на абортарии, – деловито произнёс Михалыч. – Очень помогает при зачистке. Особенно если призраки агрессивные.

Он открыл банку, и резкий запах ударил в нос – что-то среднее между медицинским спиртом и протухшим мясом. А из угла донёсся низкий утробный рык.

– О, началось! – оживился Семёныч. – Сейчас повеселимся!

Тень в углу окончательно сформировалась в фигуру. Высокую, раза в два выше человеческого роста, с длинными руками до пола и головой, похожей на череп какого-то древнего животного. Вместо глаз – провалы, заполненные копошащимися червями, а в пасти три ряда зубов, каждый острее бритвы.

– Так, голубчик, – ласково произнёс Михалыч, доставая из кармана почерневший крест. – Допрыгался? А я ведь предупреждал – не лезь наверх, сиди тихо...

Тварь зарычала снова, но уже как-то неуверенно. А потом заговорила низким скрежещущимся голосом, от которого у меня волосы на жопе встали дыбом:

– Жраааать... – прохрипела она. – Дай пожраааать...

– Вот ведь прожорливая сука! – возмутился Семёныч. – Мы ж тебе на той неделе бомжа скинули! Целого! Куда столько жрёшь?

Я медленно так повернулся к нему: – Какого, нахуй, бомжа???

– Да не бомжа, – отмахнулся Михалыч. – Грузчика. Одинокого. Запойного. Он по пьяни забрёл. Нажрался ацетона и сдох тут возле дома, ну мы его того... утилизировали. – И потом добавил: – Или ты мог остаться без дома. – Или дом без нового хозяина.

Тварь в углу дома заурчала, видимо вспоминая вкусный обед, и сделала шаг вперёд. В свете свечей стало видно, что её тело состоит из прозрачной субстанции, сквозь которую просвечивают кости и внутренности. Причём не её собственные – там были намешаны куски разных тел, человеческих и не только.

– А ну стоять! – рявкнул Михалыч и плеснул в неё настойки из банки.

Эта дрянь взвыла тонко, по-поросячьи, и отпрыгнула назад. Там, куда попала жидкость, тело начало плавиться, как пластик на огне. Запахло палёным мясом.

– Ага! – торжествующе заорал Семёныч. – Не нравится? А нечего было на второй этаж лазить! Ты вообще кто такой? Домовой? Прислуга? Нет, ты подвальная хрень! Вот и сиди в подвале!

Сущность снова зарычала, но уже как-то обиженно. А потом начала... всхлипывать? Да, точно – из её пустых глазниц потекли крупные капли чего-то похожего на густую вязкую массу, а всё тело затряслось в рыданиях.

– Ну вот, довели животинку, – вздохнул Михалыч. – Ладно, не реви. Будешь себя хорошо вести, может, ещё кого скинем. Только не лезь наверх, понял? А то следующий раз не настойкой поливать буду!

Тварь всхлипнула последний раз и растворилась в темноте. Только в углу осталось пятно какой-то дряни, в которой плавали неопознанные ошмётки.

– И часто он так? – спросил я, глядя, как Михалыч собирает свои банки-склянки обратно в сумку.

– Да раз в месяц стабильно, – пожал плечами Семёныч. – Когда голодный. Или когда луна полная. Или когда соседский кот нагадит у порога. В общем, повод всегда найдёт. Но ты не боись – он безобидный. Так попугать может, в кошмарах присниться... Ну или сожрать, если совсем оголодает. Но это редко.

– А что ему... того... пожрать нельзя подкинуть? – осторожно начал я. – Ну, не людей, конечно...

– Пробовали, – махнул рукой Михалыч. – И крыс, и голубей... Не жрёт. Говорит – не то. Ему, видишь ли, человечинку подавай. Да не простую, а с грешком. Чтобы душа погрязшая была, порочная... – он хмыкнул. – Привередливый, сука.

– И что теперь делать?

– Да ничего, – пожал плечами Семёныч. – Живи спокойно. Только в подвал после заката не суйся. И гостей пьяных не води. И вообще... может, собачку заведёшь? Или кошку? Они чуют эту дрянь, предупредить могут...

После случая в подвале я всё-таки решил расспросить Михалыча с Семёнычем про историю дома. Не то чтобы мне так уж хотелось знать, но когда в твоём подвале живёт прожорливая тварь с аппетитом гурмана, лучше быть в курсе, почему тут, мать её, чертовщина такая творится.

Разговор случился сам собой, когда мы сидели на крыше, заделывая очередную дыру. Вернее, они заделывали, а я боролся с очередными спазмами в желудке, глядя, как стропила вибрируют, а в щелях между досками перемещается что-то отдалённо похожее на гигантских опарышей.

– Короче, дело было так, – начал Михалыч, откручивая пробку с фляжки, в которой плескалось что-то мутное с красноватым отливом. – Построил этот дворец какой-то купец. То ли в 1890, то ли 1891... Семёныч, ты помнишь?

– Не-а, – отозвался тот, выковыривая из щели особо жирного червя. – Я тогда в другом районе работал. На кладбище.

– А, ну да... – Михалыч отхлебнул из фляжки и поморщился. – Так вот, купец этот был редкостная мразь. Людей обманывал, должников в яму загонял, да ещё и чёрной магией промышлял. Говорят, по ночам в подвале какие-то ритуалы проводил. С жертвоприношениями.

– Человеческими? – уточнил я, глядя, как Семёныч разглядывает извивающегося червя на свет.

– Не только, – хмыкнул Михалыч. – В общем, докопался он до какой-то древней мерзости. То ли демона вызвал, то ли проклятие на дом навёл – кто ж теперь разберёт? Только в один прекрасный день вся его семья исчезла. Все разом: жена, дети, прислуга... даже собака с кошкой. А сам купец заперся в кабинете и трое суток оттуда не выходил. Только крики по ночам доносились. И вой. И что-то ещё... нечеловеческое.

– А потом? – спросил я, невольно поёживаясь.

– А потом соседи полицию вызвали. Дверь выломали, а там... – Михалыч сделал ещё глоток. – В общем, все стены были исписаны, какими-то знаками, формулами... А от самого купца только мокрое место осталось. Причём в буквальном смысле – лужа красная на полу, а в ней зубы плавают. И глаза. Шесть штук.

– Почему шесть?

– А хрен его знает, – пожал плечами Михалыч. – Может, свои да чужие... В общем, замяли это дело. Дом продали за бесценок какому-то революционеру. Тот въехал, и понеслось...

– Что понеслось?

– Да всё! – встрял Семёныч, который наконец перестал играться с червяком. – Сначала в подвале морг устроили. Потом пыточную. Белые красных мучили, красные белых... А дом всё впитал. Каждый крик, каждую смерть...

– А потом? – продолжал я допрос.

– А потом лаборатория. Секретная. По официальным документам тут детский сад был, а на самом деле... – вздохнул и снова приложился к фляжке. – Такие эксперименты проводили, что даже нам, покойникам, жутко становилось.

– В смысле покойникам? – я резко повернулся к нему.

– Да так, оговорился, – отмахнулся он. – В общем, много тут всякого было. Каждый новый хозяин что-то своё привносил. Кто жертву ритуальную, кто самоубийство, кто массовое убийство... А дом всё копил. Собирал, как говорится, коллекцию.

– И куда всё делось?

– Никуда, – просто ответил Семёныч. – Тут всё и осталось. В стенах, в полу, в потолке... – он постучал по крыше. – Слышишь, как гудит? Это они. Беспокоятся.

И точно – крыша под его пальцами загудела низким утробным звуком. А личинки в щелях окончательно сложились в лицо – перекошенное, с застывшим в немом крике выражением.

– Твою мать... – выдохнул я.

– Не боись, – успокоил Михалыч. – Это так, визуальные эффекты. Они днём безобидные. А вот ночью...

– Что ночью?

– Ну... – он замялся. – Как мы работу закончим... В общем, окна на ночь закрывай. И двери. И в зеркала не смотрись. И в туалет лучше с закрытыми глазами ходи. А то мало ли что...

– Бля, – простонал я. – И что теперь делать?

– Да ничего, – пожал плечами Семёныч. – Живи спокойно. Главное – правила соблюдай. Первое: после заката в подвал не суйся. Второе: в полнолуние на чердак не лезь. Третье: если слышишь детский смех – не оборачивайся. Четвёртое: если видишь тень в углу – делай вид, что не заметил. Пятое...

– А можно как-то... того? – перебил я. – Ну, изгнать всю эту нечисть?

Михалыч с Семёнычем переглянулись.

– Теоретически можно, – медленно произнёс Михалыч. – Только для этого нужен очень сильный экзорцист. Или очень опытный некромант. Или вообще кто-нибудь... с той стороны.

– А вы разве не...?

– Не-а, – покачал головой Семёныч. – Мы так, мелкая шушера. Домовых гоняем, с призраками договариваемся... А тут, – он обвёл рукой крышу, – тут такое творится, что даже нам не по зубам.

– И что, других специалистов нет?

– Есть один, – неохотно признался Михалыч. – На Садовой живёт. Отец Василий. Он вообще-то поп-расстрига, но по той части... – он покрутил пальцем у виска. – Очень сильный. Правда, после того случая с одержимым борделем...

– С чем?!

– Ну там притон был, – пояснил Семёныч. – А в нём завелась какая-то древняя дрянь. Суккуб не суккуб, но что-то очень похожее. Короче, отец Василий пошёл её изгонять, а она ему как вмажет! Он с тех пор немного того... Пьёт, матерится, с чертями разговаривает...

– В общем, на пенсии. Но если что, могу телефончик дать...

Я уже открыл рот, чтобы согласиться, и тут...

Бляя, лучше бы я на время ослеп. Потому что случилось то, чего я вообще не ожидал. Посреди крыши Михалыч с Семёнычем... изменились.

Их тела начали плавиться, как воск, кожа слезала клочьями, обнажая нечто жуткое, покрытое пульсирующими наростами, от чего у меня в мозгу будто предохранители повылетали, а разум отправился в длительное путешествие.

Сначала Михалыч начал... растекаться. Его кожа пошла волнами, как кипящее молоко, только вместо пенки всплывали чёрные волдыри, лопающиеся с влажным чмоканьем. А под ним... твою мать, лучше бы я не видел, что было под ними. Какая-то хрень, утыканная пульсирующими наростами, каждый размером с кулак. И все они, сука, ШЕВЕЛИЛИСЬ.

Семёныч держался дольше. Его просто выворачивало наизнанку – в буквальном смысле, блять. Кости вылезали через кожу, как пружины из старого матраса, а внутренности... они просто взяли и поползли к Михалычу, как змеи на случку.

А потом эти двое просто... слились. Срослись в одну тварь, настолько ебанутую, что у меня чуть мозги через уши не вытекли. Эта херня возвышалась над крышей как телебашня из костей и мяса, заслоняя закатное солнце. Стропила под её весом заскрипели так, будто вот-вот навернутся, но каким-то чудом выдержали.

Представьте самый едрёный кошмар, какой только может присниться. Теперь умножьте на сто и добавьте щупалец. Много щупалец. И глаза. Глаза были везде – красные, постоянно мигающие, затянутые белёсой плёнкой, как у варёной рыбы. Десятки их, нет, сотни, и все пялились на меня.

– Ну что, хозяин, – прогрохотало это чудо-юдо голосами моих работников одновременно, – как тебе ремонт?

Из каждого рта (а их там было до хуя) капала чёрная муть, превращаясь в слизней. Не в метафорическом смысле, а в самом что ни на есть прямом – густые капли шлёпались на черепицу и превращались в извивающихся червей, которые тут же уползали в щели между досками.

– Охренеееть, – выдавил я, судорожно оглядываясь по сторонам и прикидывая, успею ли добежать до чердачного люка. В голове крутилась только одна мысль: "Не обосраться. Главное, сука, не обосраться".

Тварь засмеялась в жутком подобии смеха. Знаете, как звучит смех с сотнями ртов? Как будто кто-то блюёт в железную бочку, а та стоит в колодце. От этого звука вороны с соседних крыш снялись с карканьем и унеслись прочь. Я готов поклясться, что видел, как они на лету рассыпались в прах.

– А ты думал, мы просто строители? – загнусавил монстр, и его щупальца начали медленно тянуться ко мне. С них капала мерзкая слизь – там, где капли падали на крышу, черепица начинала пузыриться и плавиться.

Я пытался незаметно отползти подальше от края крыши. Один неверный шаг – и я стану очередным пятном на асфальте. Хотя, глядя на эту хрень, может, оно и к лучшему было бы.

– А может, договоримся? – я попытался улыбнуться, но зубы, казалось, отбивали джигу.

Тварь начала ржать, и от этого звука стая голубей, пролетавшая мимо, просто... схлопнулась. Превратилась в облачко перьев и костей, которое медленно осыпалось вниз.

– Забавный... Они всегда такие забавные в конце. Особенно когда понимают, что уже всё...

И тут меня осенило. Я же в своём доме! В своём, сука, доме, за который отвалил последние бабки! Который ремонтирую третий месяц, отскребая от стен всякую дрянь! За который, мать его, налоги плачу!

– Так, стоп! – рявкнул я, выпрямляясь во весь рост. Ноги тряслись, но пох. – Это вообще-то мой дом! По документам! Я тут, бля, хозяин!

Тварь замерла. Все её глаза моргнули одновременно – зрелище то ещё скажу я вам.

– Что?

– То! – я шагнул вперёд, чувствуя, как во мне просыпается дух коммунального бунтаря. – Мне его продали, значит, он мой! А вы тут... квартируете без регистрации!

Существо заколыхалось, явно в замешательстве. Его щупальца начали нервно подёргиваться: – Но мы... мы же демоны! Древнее зло! Мы...

– Вы незаконные арендаторы без договора! – заорал я. – И вообще – раз древние, значит, опытные! Тогда ремонт крыши за ваш счёт! Щупальца соберите и работайте. Или хотя бы аренду платите – я не благотворительная организация!

По стенам пробежала дрожь. Я почувствовал, как вся конструкция под ногами... вздрогнула. Дом... отреагировал?

– Кто тут платит за свет и воду? – продолжал я, входя во вкус. – Кто мусор вывозит? Кто ремонт затеял? А вы что? Только говно в трубы льёте да жильцов жрёте! Охуели совсем!

С каждым моим словом тварь будто уменьшалась. Её щупальца начали втягиваться, глаза закрываться один за другим.

– Вот завтра найду управляющую компанию! – добил я, чувствуя, что нащупал правильную струну. – Пусть проверят тут всё! И санэпидстанцию вызову! И пожарных! Они ж вас тут...

– Но мы же... – прохрипело существо уже одним голосом. Жалким таким, будто сейчас на штраф раскрутят.

– Вот именно что "МЫ ЖЕ"! Никакого порядка! Всё, с завтрашнего дня новые правила! Никакой крови на обоях! Никаких трупов во дворе! Никаких, бля, червей в щелях! А то знаете, сколько за нарушение санитарных норм...

Я не договорил. Тварь издала звук, похожий на всхлип мясорубки, и начала... таять. Растекаться мутной лужей по крыше, которая быстро впитывалась между черепицей.

А дом... дом загудел! Как-то по-особенному, будто кот мурлычет. Даже воздух вокруг посвежел, будто кто-то выключил генератор трупных миазмов.

– Хозяин, – раздался хриплый голос за спиной. Я обернулся – Михалыч с Семёнычем стояли как ни в чём не бывало, только вид капец какой помятый. Будто их через дробилку пропустили, а потом наскоро собрали обратно.

– Сорян, – прокашлял Семёныч, нервно одёргивая куртку. – Не сдержались. Полнолуние, гнездо активное, да ещё и место тут... особое. Силовые линии сходятся, мать их.

– В смысле – не сдержались?! – я всё ещё пребывал в шоке. – Вы же строители! Нормально же работали!

– Так а кто спорит? – Михалыч достал свою флягу, в которой что-то подозрительно булькало. – Мы и есть строители. Так сказать, узкие специалисты по домам с историей. Обычно мы тихо-мирно работаем, никого не трогаем, в свою смену. Днём спим, ночью вкалываем...

– Но иногда, – перебил Семёныч, нервно поглядывая на встающую луну, – бывают... накладки. Энергетика места, понимаешь? Тут же до нас столько всего было – и морг, и то, и сё...

– Короче! – Михалыч снова отхлебнул большой глоток. – Перемкнуло нас. Бывает... Иногда. Обычно держимся, а тут... Извини, хозяин. Не повторится.

– То есть вы реально строители?!

– Ну а чё такого? – пожал плечами Семёныч. – Я вон 300 лет как помер, Михалыч и того больше. Не в офисе же работать. А так и при деле, и опыт есть. Кто ещё такие дома ремонтировать будет? Обычные строители разбегаются, а мы привычные.

– Но вы же... – я замялся, подбирая слова. – Ну... демоны? Или кто?

– Да какие мы, нахрен, демоны? – фыркнул Михалыч. – Так, мелкая нечисть. При жизни строителями работали, после смерти... тоже строители. Просто с некоторыми особенностями. Но работаем честно! У нас даже что-то типа профсоюза есть. Неофициально, конечно.

– Ага, – кивнул Семёныч. – Гильдия потусторонних работников. Членские взносы, касса взаимопомощи, корпоративы по большим праздникам... В Пятницу 13 такие тусовки бывают – весь неживой стройбат собирается!

– Так а сегодня-то что случилось?

– Да просто всё совпало, – вздохнул Михалыч. – И луна полная, и место такое, и усталость накопилась – мы ж который месяц без выходных пашем... Вот и сорвало крышу. В прямом, сука, смысле – видишь, черепицу придётся перекладывать.

— А телефон-то остался? — спросил я, пытаясь унять дрожь в руках.

— Чей? — опешил Михалыч, доставая свою неизменную фляжку.

— Ну этого... Василия вашего.

Семёныч как-то странно хихикнул — Да толку-то? Он бы всё равно не приехал.

— Почему?

— Потому что он теперь... того, — Михалыч покрутил пальцем у виска. — После того борделя-то. Сидит у себя, водку пьёт и с чертями на латыни базарит.

– Но главное, – оживился Семёныч, – дом тебя признал. Ты ж его на место поставил, хозяйский характер показал. Теперь мы типа это... как его...

– В подчинении, – подсказал Михалыч. – Официально. Со всеми правами и обязанностями. Только вот с жильцами что делать будем? Они ж кушать хотят...

– Да и хрен бы с ними, – вздохнул я, глядя на луну. – Пусть живут. Только порядок чтоб был! И условия надо обговорить.

А потом случилось то, чего я не ожидал. Дом... принял меня. Нет, серьёзно. На следующее утро я проснулся и понял, что чувствую каждый его скрип, каждый вздох трухлявых балок, каждый стон прогнивших досок. Как будто мы с ним стали... единым целым что ли.

Я стал замечать, как он... заботится.

По-своему, конечно. Тосты по утрам сами поджариваются – правда, иногда на них проступают лики прежних жильцов, но масло намазал – и не видно. Тапочки сами выползают из-под кровати – передвигаются немного жутковато, дёргаясь как паралитики, но под ногами всегда, когда нужно.

Зато коммуналка копейки — счётчики крутятся в обратную сторону. Да и с соседями проблем нет. В смысле, живых соседей в радиусе километра не осталось. А с мёртвыми мы как-то поладили.

А Михалыч с Семёнычем остались. Теперь числятся кем-то вроде управляющей компании.

Тварь в подвале тоже притихла. Больше не воет и не требует жрать – так, урчит тихонько, как большая сытая кошка. Иногда, правда, просит вкусненького, но тут главное было объяснить, что не все гости одинаково полезны. Коллекторов, например, можно, а вот курьеров с пиццей – нельзя.

Вообще, знаете, в чём главный прикол? Я действительно чувствую себя... дома.

Кстати, если кому нужен ремонт — могу дать контакты. Михалыч с Семёнычем всегда рады новым клиентам. Правда, работают только по ночам. И только в домах с историей. Желательно, с кровавой.

Главное — не спрашивать, откуда у них материалы. И почему все их инструменты пахнут ладаном. И вообще поменьше вопросов задавать.

А то мало ли что...

Когда риелторша впервые показала мне эту развалюху, я должен был сразу понять, тут что-то не так. Трёхэтажный особняк конца 19 века по цене однушки в спальном районе! Да ещё и в историческом центре. Но я как кретин повёлся на щебетание про отличное "вложение" и "небольшой косметический ремонт".

Риелторша, кстати, была та ещё штучка – тощая как швабра, с платиновым блондом волосами и чёрными, будто нарисованными бровями. Одета как на похороны олигарха: чёрный костюм, шпильки сантиметров 10 и броши везде, где можно приколоть. Глаза подведены так, будто она не спала последние лет пять, а улыбка натянутая как струна – того и гляди лопнет.

– Вы только посмотрите, какие перспективы! – щебетала она, цокая каблуками по гнилому паркету. – Тут можно такую красоту сделать. Потолки четыре метра, окна на три стороны, планировка – мечта дизайнера!

Я молча разглядывал обшарпанные стены, с которых свисали лохмотья обоев, и прикидывал, во сколько мне станет "небольшой косметический". Особняк выглядел так, будто его бомбили во время войны, а потом лет 70 использовали как общественный туалет.

– И главное – цена! – продолжала заливаться риелторша. – Уникальный объект, в таком месте, и всего-то...

Когда она назвала окончательную сумму, я чуть не присел. За эти деньги в нашем городе можно было купить разве что гараж. Ржавый.

– А в чём подвох? – спросил я, разглядывая трещину в потолке, через которую виднелось небо.

– Никакого подвоха! – замахала она руками. – Просто срочная продажа. Наследники делят имущество, знаете, как бывает...

И тут в подвале что-то грохнуло. Громко так, будто уронили шкаф. Риелторша вздрогнула и на секунду перестала улыбаться. А потом затараторила ещё быстрее: – Это дом старый, тут всякое бывает, трубы, знаете ли, перепады давления... А вот тут у нас просторная гостиная!

"Просторная гостиная" выглядела как кадр из чьего-то кошмара: облупленные стены, растрескавшийся паркет и камин, в котором, кажется, что-то шевелилось.

– А предыдущие владельцы где? – поинтересовался я, пытаясь рассмотреть, что там копошится в камине.

– О-о, это печальная история, – вздохнула риелторша. – Вся семья куда-то уехала. Внезапно. Ночью. Оставили всё как есть, даже вещи не забрали.

– И давно?

– 20 лет назад, – она снова натянула улыбку. – Но это не важно. Главное – потенциал! Вы только представьте...

Я представил. И почему-то моё воображение мне нарисовало не "свежее дизайнерское решение в стиле лофт", а скорее "дом с привидениями из дешёвого хоррора". Но цена... Цена была такой, что я готов был рискнуть.

– Беру, – сказал я, и риелторша просияла как начищенный пятак.

– Отличное решение! – затараторила она, доставая бумаги. – Вот договор, вот акт приёма-передачи... Только подпишите вот здесь и... здесь.

Я мельком глянул на договор. В глаза бросилась странная приписка мелким шрифтом: "Продавец не несёт ответственности за любые сверхъестественные явления, возникшие после передачи объекта покупателю". Но я как последний идиот решил, что это какая-то стандартная юридическая формулировка.

"Небольшой косметический" оказался полной реконструкцией от подвала до крыши. Штукатурка отваливалась пластами размером с хороший надгробный камень, половицы прогнили насквозь, а по стенам змеились трещины толщиной в палец. В довесок шла протекающая крыша, убитая проводка и трубы, которые, судя по всему, помнили царя-батюшку.

Первый день осмотра дома превратился в квест "найди, что ещё может развалиться". В подвале обнаружился старый котёл, похожий на адскую машину: огромный, чёрный, с кучей труб и вентилей. На нём красовалась табличка на немецком – видимо, трофей с войны. Когда я попытался его включить, он издал такой звук, будто в нём кто-то заживо сварился, и выплюнул струю ржавой воды.

– Зашибись! – сказал я вслух, разглядывая очередную дыру в потолке. – Просто зашибись!

На втором этаже нашлась библиотека. Точнее, то, что от неё осталось: книжные шкафы с остатками доисторических изданий, покрытые таким слоем пыли, что на них можно было писать поэмы, и груда истлевших книг в углу. Некоторые были на латыни, с какими-то странными символами на обложках. Одна раскрылась от сквозняка, и мне показалось, что страницы в ней покрыты тем, что подозрительно напоминало засохшую кровь.

Третий этаж встретил меня запахом плесени и старых кошачьих меток. Здесь было пять спален, и в каждой по встроенному шкафу размером с однокомнатную квартиру. В одном из них я нашёл старую куклу. Фарфоровую, в викторианском платье, с длинными чёрными волосами и глазами, которые, клянусь, следили за мной, когда я отворачивался. Бросил её в угол.

– Нахуй! – сказал я и захлопнул дверцу шкафа. Кукла упала и, кажется... хихикнула и подползла к двери.

– Серьёзно? – я снова открыл. Кукла в углу. Захлопнул. Снова открыл. Кукла кажется переместилась ближе к середине комнаты. – Нахуй. Точно нахуй!

Чердак я решил оставить на потом. Особенно после того, как я услышал оттуда непонятное шуршание и звуки, похожие на детский смех. "Крысы", – убеждал я себя. – "Просто большие, наглые крысы. Которые умеют смеяться... надо что-то посильнее валерьянки..."

Первые странности начались, когда я привёл бригаду строителей. Здоровые мужики-таджики, которые обычно работали за троих и не ругались матом – только пели, почему-то занервничали, едва переступив порог.

– Нехороший дом, хозяин, – сказал бригадир, озираясь по сторонам. – Тут смерть живёт.

Рахим был высоким, жилистым мужиком лет 50, с лицом, обветренным всеми ветрами Азии. Обычно спокойный как удав, сейчас он нервно теребил чётки и пытался держаться поближе к выходу.

– Да ладно тебе, Рахим, – отмахнулся я. – Какая смерть? Обычный старый дом.

– Э-э-э, нет, – покачал он головой. – Мы такие дома знаем. У нас в кишлаке был похожий. Там семья жила, потом все умерли. Страшно умерли.

– И как именно? – поинтересовался я, протягивая ему аванс.

– По-разному, – Рахим понизил голос до шёпота. – Кто в подвале нашёлся, весь белый, будто кровь выпили. Кто с лестницы упал, шею сломал. А кто просто исчез. Совсем! Понимаешь? Только тень на стене осталась, как отпечаток.

Я хмыкнул и похлопал его по плечу: – Ну у вас там в кишлаке, может, и так. А у нас тут город, двадцать первый век.

И тут над нами что-то заскрежетало. Как будто провели когтями по стеклу. Рахим побледнел.

– Да это голуби! – заверил я его. – На чердаке гнездятся. Ну что, начнём работу?

Бригада неохотно приступила к делу. Работали нервно, всё время оглядывались и старались не оставаться в одиночку, в туалет ходили по двое. А через неделю свалили, оставив работу на середине. Даже деньги не забрали – только инструменты похватали и сбежали.

Я не особо расстроился – мало ли суеверных? Нашёл другую банду, русских.

Эти продержались три дня. На четвёртый бригадир, здоровенный мужик по кличке Кувалда, прибежал ко мне в офис бледный как смерть.

– Всё, хозяин, мы сваливаем! Я 20 лет в строительстве, но такого пиздеца не видел!

– Какого ещё пиздеца? – не понял я.

– Да ты сам глянь! – он потащил меня из офиса в дом. Мы сразу поднялись на второй этаж, где его бригада меняла проводку.

В стене зияла дыра размером с кулак. Из нее медленно сочилась зловонная чёрная жижа. Она капала на пол и собиралась в лужицу, в которой что-то жило своей жизнью.

— Мы думали, трубу пробили, — объяснил дрожащим голосом Кувалда. — А потом эта хрень как польётся! И воняет... Чуешь, чем воняет?

Я принюхался. Запах был такой, будто сдохла целая армия дохлых крыс, а потом их останки залили тухлыми яйцами.

— Ну и что? — пожал я плечами. — Может, раньше тут выгребная яма была, труба сантехническая...

— Ага, а это тоже яма? — Кувалда ткнул пальцем в лужу.

В чёрной жиже отражалось как будто бы лицо. Женское, с пустыми глазницами и губами, растянутыми в жуткой улыбке. Оно медленно поворачивалось, следя за нами взглядом несуществующих глаз. То, что это игра света, я даже и не сомневался.

– Бля... – выдохнул я.

– Вот и я о том же, – кивнул Кувалда. – Мы пошли, хозяин. И это... денег не надо. Считай, благотворительность.

Третья бригада не продержалась и дня. Четвёртая разбежалась, едва начав демонтаж старой проводки, когда из стены полилась очередная порция чёрной жижи. На этот раз в ней плавали какие-то кости.

– Да что за жесть? – орал я, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто возьмётся за ремонт. "Может дать объявление: 'Требуются строители. Без предрассудков. Оплата высокая'?"

И тут зазвонил телефон. Номер незнакомый, голос в трубке хриплый и прокуренный:

– По объявлению. Насчёт ремонта. Под ключ.

– Какого объявления? – опешил я. – Я ещё ничего не...

– Неважно, – перебил голос. – Работу берём. Завтра придём. Аванс не нужен.

– А вы...

Но в трубке уже шли гудки.

Утром явились двое: здоровенный детина с квадратной челюстью и тощий мужичок с бегающими глазками. Представились Михалычем и Семёнычем. От обоих несло каким-то странным запахом – не то ладаном, не то формалином.

– А по имени как? – поинтересовался я.

– Забыли, – буркнул здоровяк. – Давно забыли.

Внешний вид у них был... специфический. Михалыч – под два метра ростом, плечи как шкаф, а руки размером с мои ноги. Но кожа какая-то серая. Будто неделю в морге пролежал, и температура явно ниже нормы – когда протянул руку, я чуть не отпрыгнул от холода.

Семёныч, наоборот, – тощий как жердь, дёрганный, всё время озирался по сторонам, будто ждал подвоха. И глаза... такие водянистые, мутные, как у снулой рыбы. А ещё он странно двигался – вроде идёт нормально, а приглядишься – ноги пола не касаются.

– Ну что, показывай фронт работ, – прохрипел Михалыч, доставая из сумки инструменты.

Инструмент у них был старый, весь в ржавчине и в каких-то тёмных пятнах. Молотки, стамески, дрель, которая помнила, наверное, Брежнева... И всё это добро пахло сырой землёй.

Я повёл их по дому, показывая, что надо сделать. На втором этаже из стены снова потекла уже знакомая чёрная жижа. Михалыч подошёл, зачерпнул пальцем, понюхал и даже попробовал на вкус.

– Эктоплазма, – заявил он. – Третьей степени разложения. С примесью детских кошмаров и старых проклятий. Ничего, выведем.

– Чего? – не понял я, чувствуя, как желудок скрутило от рвотных позывов.

– Эктоплазма, говорю. Призрачная слизь. Её тут много накопилось, годами собиралась. Вон, видишь? – он ткнул пальцем, где что-то шевелилось.

Я присмотрелся и чуть не блеванул. В жиже копошились какие-то твари – полупрозрачные склизкие, похожие на помесь червей с человеческими эмбрионами. Они извивались, раскрывая крошечные рты, полные острых зубов.

– Личинки горя, – пояснил Семёныч, наклоняясь к луже. – Заводятся в местах, где много страданий было. Прям как опарыши, только в душах гнездятся, а не в мясе.

– И что с ними делать? – спросил я, борясь с тошнотой.

– А вот что! – Михалыч достал из кармана какой-то порошок, похожий на серую соль, и щедро посыпал им лужу.

Личинки взвизгнули – тонко, по-детски – и растворились. Всё вспенилось, забурлило и медленно впиталось в пол, оставив после себя только тёмное пятно и запах серы.

– Это что за порошок такой? – поинтересовался я.

– Лучше не спрашивай, – буркнул Семёныч. – Сам делаю, по бабкиному рецепту. Из того, что на кладбище найду.

Я решил и правда не уточнять.

Кстати, про жильё. Я ведь решил тоже сегодня перебраться – не мотаться же туда-сюда. Нашёл самую целую комнату на втором этаже, притащил раскладушку и какие-то базовые шмотки. Михалыч с Семёнычем, как увидели это дело, только головами покачали, но быстро всё обустроили. Навесили какие-то амулеты-обереги по углам – на вид редкостное старьё, типа высушенных лапок и черепов мелкой живности, обмотанных пожелтевшими тряпками. Стены натёрли какой-то дерьмом, от которого несло так, что я чуть не потерял контроль на желудком, навсегда. Зато потом заметил – в этой комнате даже самая лютая хрень из дома не появлялась.

– Защитный круг, – буркнул Семёныч, развешивая последний череп. – Древняя магия. Тут тебя никакая нечисть не тронет.

– А вы? – уточнил я. – Вы же вроде как тоже...?

– Мы – другое дело, – хмыкнул Михалыч. – Мы ж по контракту. А контракт – это святое. Даже в аду.

Спрашивать, насколько буквально он это имеет в виду я не стал.

Работали они споро, но странно. Днём спали где-то в подвале, ночью вкалывали как проклятые. Стук молотков, скрежет пил и грохот перфоратора разносился по всему району.

Больше всего меня напрягало, как они "спали" в подвале. Однажды я спустился туда днём и застал их... "отдыхающими". Они лежали на голом бетоне, вытянувшись по струнке, руки на груди, как покойники в гробу. Не дышали. Вообще. А когда я подошёл ближе, Михалыч приоткрыл один глаз – мутный, без зрачка – и прохрипел: – Не мешай. Силы восстанавливаем.

После этого я старался в подвал днём не заходить.

Через неделю я заметил первые аномалии. Сначала это были мелочи: инструменты перемещались сами собой, из стен доносилось пение, в пустых комнатах зажигался сам свет. Потом начало происходить что-то совсем ебанутое.

В ванной, когда меняли трубы, из старого слива полезла какая-то масса – длинная, скользкая, усеянная извивающимися усиками, которые тянулись в разные стороны. Несло от неё так, что я думал, меня вывернет наизнанку. Михалыч посмотрел на это безобразие и спокойно заметил: – А это канализационный дух. Застоялся, бедолага. Сейчас выгоним.

Он достал из кармана какую-то железку, похожую на обломок старого креста, и начал что-то бормотать. Тварь взвыла, забилась, попыталась уползти обратно в трубу, но Семёныч уже поливал её какой-то вонючей жидкостью из тёмного бутыля.

– Святая вода? – предположил я.

– Не, – усмехнулся Михалыч. – Самогон на костях. По особому рецепту.

Тварь пошла пузырями, начала таять, как свечка на огне, только воняло при этом так, что глаза слезились. Напоследок она издала такой звук, будто кто-то блюёт в микрофон, и растеклась мутной лужей.

– Вот и всё, – довольно сказал Семёныч, вытирая руки ветошью. – Теперь можно и трубы менять.

Однажды утром я застал Михалыча, который забивал гвозди в потолок. В смысле, в потолок, стоя на потолке, вверх ногами. Заметив меня, он как-то смущённо кашлянул: – А чё такого? Так удобнее.

В другой раз Семёныч штукатурил стену, буквально просовывая руки сквозь неё, как будто она была из тумана.

– Старый способ, – пояснил он, заметив мой обалдевший взгляд. – Ещё прадед научил. Качественно получается.

А однажды я застал их за тем, как они "чистили" камин. Михалыч наполовину залез в дымоход – причём в такой позе, в какой нормальный человек физически не смог бы поместиться – и что-то там бормотал на непонятном языке. Из трубы доносились странные звуки – не то вой, не то плач, а в комнате кружился пепел, складываясь в жуткие узоры.

– Вы что делаете? – опешил я, стараясь не смотреть на то, как пепел формирует в воздухе маски страха и агонии.

– Души выгоняем, – буркнул Семёныч, разбрасывая вокруг камина какие-то травы. От них шёл приторный аромат, похожий на тот, что бывает в старых моргах. – Тут их много накопилось. Застряли в трубе, неудачники. Теперь воют, спать мешают.

– А почему они... застряли?

– А кто ж их знает? – пожал плечами Семёныч. – Может, сами залезли. Может, кто запихал. В таких домах всякое бывает.

Я начал догадываться, что мои работники не совсем... живые. Но какая разница, если работают хорошо? Расценки божеские, а результат отличный.

Правда, иногда случались накладки. Например, когда они красили стены в гостиной, краска внезапно начала сочиться кровью. Настоящей, блять, кровью. Тёплой и свежей, будто дом сам истекал ею.

– Бывает, – флегматично заметил Михалыч, размазывая её валиком. – К утру засохнет.

Я смотрел, как тёмно-красные потёки медленно стекают по стенам, собираясь в лужицы на паркете. В них отражались какие-то тени – смутные силуэты, руки, лица, тянущиеся из глубины. А ещё в них плавало что-то... биологическое. Куски чего-то, похожего на внутренности, облепленные белыми паразитами.

– Это что за херня? – спросил я, зажимая нос. От луж шёл тяжёлый запах мертвечины и гнили.

– А-а, это? – Семёныч наклонился, подцепил пальцем один из кусков. – Фрагменты памяти. Дом их хранит, знаешь ли. Всё, что тут случилось, оно никуда не девается... консервируется. А потом вот так выходит.

– Вроде кишок?

– Ну а как ещё? – пожал плечами Семёныч. – Не в виде бабочек же. Тут, знаешь ли, такое творилось... – он покачал головой. – Я вон в том углу намедни череп нашёл. С дыркой во лбу. А в дырке что-то шевелилось.

Я сглотнул подступившую к горлу тошноту.

– И... что там шевелилось?

– Лучше не знать, – отрезал Михалыч. – Я его закопал. Правда, он потом обратно вылез... Пришлось святой водой полить и молитву почитать. Латынь-то знаешь?

– Нет...

– Вот и хорошо. А то тут стены иногда на латыни говорят. Такое рассказывают... – он поёжился. – Короче, не бери в голову. Сейчас всё закрасим, будет как новенькое.

Он снова взялся за валик, размазывая бурые пятна по стене. Краска смешивалась, создавая причудливые разводы, в которых мне мерещились какие-то жуткие сцены...

А потом стена начала пульсировать. Вздуваться и опадать. Из-под краски проступали какие-то знаки – кривые, угловатые, от одного взгляда на которые начинала кружиться голова.

– Э, нет, так не пойдёт, – проворчал Михалыч и достал из кармана очередной пузырёк с какой-то мутной жидкостью. – Придётся успокоить.

Он побрызгал стену из пузырька, и та... застонала. Реально застонала, как живой человек! А потом начала покрываться волдырями, которые лопались один за другим, выпуская струйки гноя. И какую-то слизь.

– Господи, что это за дрянь? – я отскочил, когда один из волдырей лопнул прямо возле моего лица.

– Святая вода с солью и толчёными костями младенцев, – буднично ответил Михалыч. – Очень помогает при таких вот... обострениях. Дом, он ведь как живой организм. Иногда воспаляется, гноится... Особенно если много грехов впитал.

– А младенцев где берёте? – просипел я.

– На кладбище, конечно, – хмыкнул Семёныч. – Где ж ещё? Только старые нужны, лет так 200 минимум. Свежие не годятся – силы не той.

Я решил больше не задавать вопросов.

В ванной, когда установили новую сантехнику, из крана полезли какие-то щупальца. Склизкие такие, с присосками, покрытые мелкими зубами. Они извивались, словно искали что-то, и издавали влажные, чавкающие звуки.

– Херня вопрос! – заявил Семёныч и достал почерневшую от времени монету с дыркой. – Ща всё исправим.

Он что-то пробормотал, бросил монету в раковину, и щупальца втянулись обратно. Правда, перед этим одно из них успело схватить пролетавшую мимо муху. Раздался хруст, брызнула какая-то тёмная густая муть...

– А если бы рука там была? – спросил я, глядя, как в раковине растворяются последние капли этой дряни.

– Рука? – Михалыч хохотнул. – Рука – это ерунда. Вот в доме, на Пушкинской, там целая семья в канализацию ушла. Прямо через унитаз засосало. Только крики слышны были да пузыри на поверхности... А потом тишина. И запах. Такой... своеобразный.

– И что с ними стало?

– А кто ж их знает? – пожал плечами Михалыч. – Может, в канализации до сих пор бродят. Может, в другом месте вылезли. А может... – он замолчал и как-то странно посмотрел на меня. – Короче, не бери в голову. Главное – в полнолуние в ванную не ходи. И по большому тоже не ходи. Мало ли что.

После этого я старался пользоваться туалетом на работе.

В подвале тоже творилась какая-то чертовщина. Старый котёл, который я планировал выкинуть, вдруг ожил. Начал гудеть, выпускать струи пара, а иногда... иногда из него доносились голоса. Детские голоса, зовущие кого-то по имени.

– Может, его всё-таки того... демонтировать? – предложил я, когда котёл в очередной раз разбудил меня своим воем.

– Нельзя, – покачал головой Семёныч. – Он тут... как бы это сказать... часть экосистемы. Если уберём – всё полезет наружу.

– Что полезет?

– Всё, – веско сказал он. – Вообще всё. А оно нам надо?

Я решил, что не надо.

С чердаком вообще отдельная история приключилась. Я туда сначала заглядывать боялся – оттуда постоянно доносились то скрежет, то что-то среднее между мяуканьем кошки и плачем. Но когда Михалыч с Семёнычем добрались до крыши, деваться было некуда.

– Ну что, хозяин, полезли на чердак? – спросил Михалыч, доставая из кармана какую-то странную свечу. Чёрную как смоль, с фитилём, который подозрительно напоминал человеческий волос.

– А без этого никак? – спросил я, глядя, как он зажигает свечку. Пламя вспыхнуло синим, и по стенам поползли странные тени.

– Никак, – отрезал Семёныч. – Тут такое водится... без защиты лучше не соваться.

Чердак встретил нас запахом. Таким, знаете, необычным – смесь разлагающего мяса с кисловатой ноткой гнилой капусты, от чего в носу сразу начало щипать, а в желудке бурлить.

– Это что за вонь? – спросил я, зажимая нос рукавом.

– Фантомное разложение, – деловито пояснил Михалыч, поднимая свечу повыше. – Когда привидения начинают гнить. Бывает иногда. Особенно если смерть была... неприятная.

В свете свечи я увидел, что весь чердак затянут какой-то извращённой версией паутины. Не серой или белой, а багрово-красной, похожей на сплетение вен и артерий. Она влажно поблёскивала в тусклом свете, и по ней то и дело пробегала судорожная пульсация, будто эта дрянь была живой. А между нитями висели коконы – громадные мешки, каждый размером с человека, наполненные какой-то мутной жидкостью...

– Ёб твою мать, – выдохнул я, когда в ближайшем что-то шевельнулось. Сквозь прозрачную оболочку проступило лицо – бледное, искажённое, с широко открытым ртом.

– А, это... – Семёныч подошёл ближе, поковырял кокон пальцем. – Старые жильцы. Которые не ушли. Или не смогли уйти.

– В смысле?!

– В прямом. Дом их не отпустил. Затянул сюда, законсервировал... Вон, видишь? – он посветил в угол свечой.

Там висел кокон поменьше. Тело было скрючено как у эмбриона, а кожа... кожа местами слезла, обнажая почерневшие мышцы и кости.

– Это дочка предыдущих хозяев, – пояснил Михалыч. – Пропала 30 лет назад. Родители всю милицию на уши поставили, а вот где она была...

Девушка вдруг открыла глаза – мутные, затянутые жёстким белым налётом – и уставилась прямо на меня. Её рот растянулся в улыбке, обнажая почерневшие зубы, между которыми копошились червячки.

– Бляяя, – простонал я, отступая к люку. – Давайте её это... похороним? По-человечески?

– Нельзя, – покачал головой Семёныч. – Она уже часть дома. Если вытащить – всё равно вернётся. Только злее станет.

В этот момент сверху что-то закапало. Густое, тёмное, вонючее. Я задрал голову и увидел... Нет, лучше бы я этого не видел.

Под потолком висела такая хрень, что у меня волосы на затылке встали дыбом. Громадный нарост размером с автомобиль, похожий на раздутую человеческую требуху, весь оплетённый той же мясистой паутиной. Эта туша дышала, как гигантское лёгкое, и с каждым выдохом из многочисленных пор сочился густой гной вперемешку с чем-то похожим на сукровицу. А внутри... внутри копошилась такая дрянь, что я чуть не двинулся умом – десятки тел, сплетённых в один клубок, как аспиды в брачный период. Они извивались, корчились, тянули руки куда-то вверх, будто пытались выбраться.

– О, – оживился Михалыч. – Гнездо нашли. Я думал, оно в другом месте будет.

– Какое нахер гнездо? – просипел я, чувствуя, как к горлу подкатывает вся еда, съеденная за сегодня.

– Призрачное. Тут все непохороненные души собираются. Варятся, так сказать, в собственном соку. Иногда новых затягивают, – он посветил свечой выше. – Видишь вон те отростки? Это они ими охотятся.

И точно – от этой туши к полу тянулись длинные извивающиеся отростки, похожие на жилы. Они слабо подёргивались, будто принюхивались...

– А они сейчас нас не того? – спросил я, пятясь к выходу.

– Не должны, – пожал плечами Семёныч. – Мы же с защитой. Хотя... – он прищурился. – Странно оно как-то себя ведёт. Активно.

В этот момент одно из щупалец метнулось к нам, явно нацеленное на моё горло. Я заорал, отшатнулся... и навернулся в люк. Кубарем скатился по лестнице, приложившись головой обо все ступени.

Очнулся от того, что Михалыч хлопал меня по щекам своими ледяными ладонями.

– Живой? – спросил он. – А то нам тут жмурики не нужны. Своих хватает.

– Вроде... – простонал я, ощупывая шишку на затылке. – А вы как спаслись?

– А, – Михалыч махнул рукой. – Семёныч его святой водой полил. Оно и успокоилось. Правда, материться начало. На латыни.

– Гнездо? Материться?

– Ну а что ты хотел? – усмехнулся Семёныч. – Там же души в основном грешников. Они и при жизни крыли будь здоров, а уж после смерти...

Он замолчал, прислушиваясь. С чердака доносилось какое-то бормотание – низкие утробные голоса выводили что-то похожее на церковное пение наоборот. А под этот аккомпанемент детский голосок напевал считалочку:

Раз-два – дом уже зовёт,

Три-четыре – тьма идёт,

Пять-шесть – не сбежишь отсюда ты,

Семь-восемь – кожу сбросишь,

Девять-десять – путь закрыт,

Кто услышал – тот молчит...

– Может, всё-таки закроем чердак? – предложил я. – Навсегда?

– Можно, – кивнул Михалыч. – Только толку-то? Они же всё равно по ночам выбираются.

– КТО ВЫБИРАЕТСЯ?

– Все, – просто ответил он. – Вообще все.

И тут раздался сверху звук... такой, знаете, будто кто-то большой и скользкий медленно ползёт по потолку. А следом – детский смех и шлёпанье босых ног.

– Вот, – вздохнул Семёныч. – Уже начинается. Который час?

Я глянул на телефон: – Шесть вечера...

– Рановато они сегодня, – покачал головой Михалыч. – Видать, погода располагает. Ну что, пошли краску месить?

Продолжение в следующем посте....

ЧАСТЬ 1

ЧАСТЬ 2

ЧАСТЬ 3

Друг выглядел немногим лучше, чем вчера.

- Привет, дружище, - вяло сказал он, - как дела?

- Да уж дела, - ответил я, - давай-ка, пошли вниз, разговор есть.

Устроившись на той же лавочке, я учинил Валерке настоящий допрос.

- У вас чертовщина какая-то происходит, - честно ответил я, - и мне нужно зацепиться хоть за что-то. Например, как вы вели бюджет? Общий? Раздельный? Кто заведовал деньгами?

- Бюджет у нас был, естественно, общий, - начал Валерка, - но главной по финансовой части была Кристина. Я честно отдавал ей все, что зарабатывал, а дальше уже распоряжалась она, но делала это грамотно, хватало и на нормальную еду, и на развлечения, и заначка всегда дома оставалась, так что вопросов у меня не возникало. Плюс Крис вела домашнюю бухгалтерию, так что могла точно сказать, куда и что потрачено. А что?

- А то, что твоя жена каждый месяц выделяла шесть тысяч рублей не некие странные нужды, о которых толком не писала в своей бухгалтерии, - зло ответил я, - ты об этом знаешь?

- Нет, - растерянно сказал Валерка.

- То-то, - продолжал я, - едем дальше. Как и когда умерли ее родители?

- Лёх, вот этого я не знаю. Когда мы с ней познакомились, она уже жила одна, говорила, что мама умерла недавно, Крис как раз вступала в права наследства.  Отец, насколько я знаю, умер, когда она еще была ребенком. Другой родни нет. А это-то тут причем?

- Да притом, друг любезный, что твоя идеальная и внезапно пропавшая жена из непонятно какой семьи, где все почему-то либо крайне рано умирают, либо вообще не рождаются – ни братьев, ни сестер, ни теть и дядь... Еще она ни с кем не общается, кроме тебя, но при этом куда-то каждый месяц пристраивает приличную сумму денег. Тебе не кажется все это странным?

- Ну, - протянул он, - всякое бывает.

- Жук свистит, и бык летает, - сказал я, - вы как познакомились-то вообще?

- В Питере, общие знакомые, все дела. Потом сюда вот перебрались.

- Зачем, - удивился я, - что вы тут забыли?

- Так квартира же своя в наследство досталась, - ответил Валерка, - смысл снимать в Петербурге, если тут свое отличное жилье есть? Вот и переехали. В Питере-то и я, и она на съеме жили.

- Понятно, - все, что говорил друг, было простым и логичным. – А скажи-ка мне адрес садика, где работала Крис, и это, хватит уже сидеть без связи.

С этими словами я протянул ему телефон.

При взгляде на мобильный Валерка побледнел, и я подумал, что его сейчас снова хватит удар.

- Да не ссы, лежал включенный всю ночь, и никто не звонил, - подбодрил я его, - а вот мне ты можешь понадобиться, вдруг узнаю, чего или срочно что-то спросить нужно будет, а у тебя посещения два часа в день.

Валерка обреченно сунул телефон в карман спортивных штанов.

Про находку из-под паркета, овцу и ночной голос я решил пока Валерке не рассказывать. Тем более, что хоть сколько-то логичного объяснения всему этому у меня не было.

Успею еще.

***

К детскому садику я подъехал аккурат в тот час, когда родители разбирали своих чад по домам. Почему-то я думал, что заведующая садом будет обязательно этакой бой-бабой со старомодной халой на голове и в бордовом костюме, но меня в кабинете встретила милая девушка лет тридцати пяти, одетая в демократичную клетчатую юбку и свитер.

- Вы ко мне? - удивилась она.

- Да, я журналист, расследую параллельно с полицией дело о пропаже вашей сотрудницы, - лихо начал я, размахивая своим журналистским удостоверением. Втайне я надеялся, что собеседница не знакома с нюансами работы полиции, но зато смотрит популярные детективы, где отчаянные журналисты всегда опережают нерасторопных полицейских и ловят злоумышленников. - Хотел с вами поговорить о Кристине. Как я могу к вам обращаться?

- Светлана Александровна, - представилась заведующая, и тут же заохала, - Бедная  Кристиночка, такое горе. Новостей нет?

- Нет, к сожалению. Я хотел бы узнать, может, в разговорах с вами или коллегами она упоминала кого-то, к кому могла отправиться? Рассказывала о своих планах? Еще что-то необычное может было в последние дни?

- Нет, женщина пожала плечами, - ничего такого. Кристина мало говорила о личной жизни, в основном говорила о муже, насколько я понимаю, она его очень любила, и жили они довольно замкнуто, путешествовали всегда вдвоем, ни с кем дружбы не водили.

Меня неприятно царапнул тот факт, что женщина легко говорила о Кристине в прошедшем времени.

- А с кем из коллектива она ближе всего общалась?

- Со мной, - просто сказала моя собеседница. – Понимаете, мы были ближе всего друг другу по возрасту, остальные сотрудницы гораздо старше, другие интересы, сами понимаете.

- Понятно, - обрадовался про себя я, - и как быстро вы обнаружили, что Кристина не пришла на работу?

- Так сразу же, утром, - удивленно сказала мне девушка, поправляя воротник свитера, - я же на машине ее каждое утро у дома подхватывала, а в тот день она не вышла. Я набрала ее пару раз, мобильный не отвечал, я подождала немного, а потом поехала на работу, подумала, мало ли что, придет, выговор влеплю за опоздание, дружба дружбой, а служба службой. Но Кристина так и не пришла.

- А где вы обычно встречались утром? – на всякий случай уточнил я.

- Так у «Кант маркета», на углу, я обычно там ждала, во двор заезжать неудобно, двор там тупиковый,  не развернуться.

- Что ж, - я понял, что больше ничего интересного мне тут не скажут, - спасибо вам за информацию.

Когда я вышел из садика, уже стемнело. По реке медленно шествовало прогулочное судно, украшенное огоньками, до моих ушей долетели звуки чужого праздника. Город зажигал огни, многочисленные кафе гостеприимно распахнули двери, принимая в оранжево-уютные объятия окончивших работу людей, и я остро почувствовал свое собственное одиночество.

Смерть Вики, Валеркина болезнь, странное, необъяснимое исчезновение его жены, которая действительно словно растворилась в воздухе, пугающие записки, найденные мной в тайнике под паркетом, овца на сломанных ногах и голос в пустой квартире – все это напоминало какой-то дурной липкий сон.

Мне внезапно захотелось оказаться за столиком такого вот городского кафе рядом с красивой, смеющейся девушкой. Заказать какой-нибудь заковыристо называющийся большой стакан кофе, обязательно с высокой сливочной пенкой и слушать, как моя спутница говорит что-то важное для нее или просто рассказывает, как прошел ее день.

Кстати о красивой девушке, которая что-то рассказывает.

Я похлопал себя по карманам и выудил визитку, которую вчера всучила мне на площади экскурсовод. На белом куске картона веселыми рыжими буквами было написано: «Мила Карловна Беккер, экскурсии по мистическому Калининграду».

Я набрал номер.

- Слушаю вас, - звонкий девический голос ответил почти сразу.

- Здравствуйте, Мила, мы с вами встретились вчера на площади… - я не успел договорить, как девушка звонко рассмеялась.

- А, вы тот самый безбилетник, который примкнул к моей экскурсии и стоял, разинув рот и думая, что его никто не замечает?

- Ага, это я, - от голоса девушки почему-то хотелось улыбаться.

- Ну и что же вы хотите? Экскурсию для вас организовать?  – продолжала она.

- Я бы хотел пригласить вас на чашечку кофе. И заодно посоветоваться по очень важному для меня вопросу.

- Посоветоваться? – уточнила Мила, - Интересно в чем.

- Давайте встретимся, и я расскажу. Поверьте, много времени у вас я не отниму, но без опытного историка мне тут не разобраться.

- Ну, историк я не такой уж и опытный, - парировала девушка, - скорее, просто влюбленный в свой город человек. Но вы меня заинтриговали, так что говорите, когда и где.

- Предлагаю сегодня, - ляпнул я и тут же пожалел. Может, у нее есть планы на вечер, а тут я со своей настойчивостью. Но отступать уже было поздно. – А вот где, выбирайте сами, я в городе всего пару дней и вряд ли смогу пригласить вас в хорошее место.

- Тогда встречаемся там, где невозможно потеряться, - безапелляционно сказала мне она, - через час в кафе «Булочки Канта» на острове Канта. Сориентируетесь?

«Опять этот Кант, дался он им», - пронеслось в моей голове, но вслух я сказал:

-Да, конечно, до встречи.

***

На острове Канта, несмотря на довольно поздний час, было неожиданно людно, туда-сюда прогуливались люди, у входа в собор струилась длинная очередь. Поплутав немного между торговыми рядами, я, наконец, увидел слева от собора маленькое заведение с вывеской, гласившей - «Булочки Канта».

Свободным был лишь столик у окна, туда-то я и сел. Изучил меню, в кофейной карте были только стандартные капуччино и латте - и я решил заказать себе стакан пунша.

В конце концов, я в Калининграде уже несколько дней, а ни местного пива, ни пунша еще не пробовал.

Напиток принесли довольно быстро, я пригубил – вкус был пряным, с ненавязчивой сладостью, с нотами гвоздики. В голове само собой всплыло позапрошлое Рождество, когда мы с Викой, не планируя, сорвались в праздничную Прагу, бродили по украшенным улочкам, пили такой же пунш из маленьких бумажных стаканчиков и целовались до звона в ушах.

- Ай-ай-ай, - раздался у меня над ухом звонкий голосок, выдернув меня из потока воспоминаний, - приглашаете девушку в кафе и, не дождавшись ее, делаете заказ?

- Ой, - стушевался я. И в самом деле, неудобно вышло, - извините, пожалуйста, будете пунш?

- Буду, - ответила Мила и села рядом со мной, - и пунш буду, и десерт с ягодами тоже буду. Ну, рассказывайте.

На этот раз девушка была одета в пронзительно-голубой свитер, украшенный вышитыми на нем огромными желтыми цветами. И где только она берет эти странные кофты?

Наверное, я слишком пристально разглядывал ее – она перехватила мой взгляд и улыбнулась.

- Люблю яркие цвета и необычные вещи, - просто сказала она, -  жизнь слишком коротка, чтобы носить серое и тратить ее на неинтересные занятия и скучных людей.

- Вы поэтому экскурсоводом работаете? - спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить.

- Ага, - кивнула Мила, - конечно, разные случаи бывают, но большинство людей классные. Ну и город свой люблю, мне кажется, я бы никогда не смогла жить где-то еще, только в Калининграде. Ну, так что вас так заинтересовало, что вам, на ночь глядя, потребовался мой совет?

Я на мгновение запнулся, а потом решил – была не была. Но начать все же решил издалека.

- Скажите, Мила, говорит ли вам что-нибудь имя «Магда» и если да – то не связано ли оно с… чем-нибудь таким?

Я постарался выделить голосом последнее слово.

- Конечно, говорит, - она подалась вперед, - это очень старая городская легенда.

- Расскажете? – как можно беззаботно улыбнулся я.

-Конечно, - ответила девушка, - ее знают почти все краеведы и историки. Вообще наш город всегда считался мистическим, все же бывшая столица рыцарей Тевтонского ордена. Первые тевтонцы пришли сюда еще в тринадцатом веке, так что город застал и мрачное средневековье, и инквизицию, да и рыцарских замков в округе, пожалуй, побольше, чем в некоторых регионах современной Германии. А уж истории о колдунах и ведьмах, живших здесь в разное время, передаются людьми из уст в уста не одну сотню лет.

Я как-то никогда не задумывался над историей Калининграда, так что для меня это все было в новинку. Меж тем, Мила продолжала.

- Конечно, многие истории - не больше, чем городские легенды, как, например, история о ведьмах, что катались в пивном котле к реке Преголе, которую я рассказывала на экскурсии, но есть и реальные описания охоты на ведьм. В 1544 году был самый кровавый процесс в истории города, в ходе которого три женщины и один мужчина были казнены со странной формулировкой «за злобу», и еще одна женщина, по имени Магда, исчезла в неизвестном направлении, не дожидаясь, когда за ней придут.  Поговаривали, что у нее был маленький сын-горбун якобы от связи с дьяволом, и сначала при таинственных обстоятельствах исчез этот младенец, а потом куда-то запропастилась и его маменька, на которую добрые соседи заявляли, что она-де знается с нечистым. А через какое-то время в городе заговорили о династии ведьм, если так можно выразиться, которые называли себя «наследницами старой Магды». Если верить молве, то ведьмы эти могли очень многое, им было под силу как вылечить человека, так и отправить на тот свет. Легенды о старой Магде и ее последовательницах продолжили кочевать из уст в уста и после падения фашистской Германии, вот только документального подтверждения, кроме той старой записи о женщине, исчезнувшей в неизвестном направлении, они так и не получили. А почему вас так заинтересовала эта тема?

- Понимаете, - уклончиво ответил я, - один мой друг, ремонтируя квартиру в старом фонде, нашел какие-то странные записки, в которых упоминается это имя. Вот я и решил спросить вас…

- Старые записки? – глаза Милы загорелись огнем, - а можете показать?

- Думаю, что да, - подумав, ответил я, - только у меня с собой их нет. Давайте встретимся завтра?

- А сегодня никак нельзя? – голос девушки звенел от нетерпения, - понимаете, если там есть хоть что-то важное, я могла бы написать на их основе хорошую статью, ведь исторических документов о прошлом города сохранилось очень мало, и все они уже досконально изучены. Да и просто интересно же! Ну пожалуйста!

Последнюю фразу она сказала жалобно, словно ребенок, который выпрашивал у взрослого конфету.

И я сдался. А кто бы на моем месте не сдался, если на него смотрят огромные янтарные глаза в обрамлении ярко-рыжих волос?

- Поехали, - сказал я, - но ехать придется долго.

- А я не тороплюсь, - одним глотком девушка допила остатки пунша, и мы отправились ловить автобус.

С автобусами нам не повезло, но минут через пятнадцать прямо посередине дороги остановился, весело позвякивая, длинный желтый трамвай, в который мы и запрыгнули.

Усевшись на узком, потертом кресле, я спросил:

- Людмила, а вы не боитесь вот так ехать с незнакомцем куда-то, на ночь глядя?

Девушка рассмеялась.

- Начнем с того, что я не Людмила.

- Это как это, - не  понял я, - на визитке же написано «Мила». Мила, Люда, Людмила.

- «Мила» - это сокращение от «Амелия»,  - пояснила она,  - Амелия Карловна Беккер, мое полное имя.

- Пресвятые пассатижи, - мои брови удивленно поползли вверх, - звучит как…

- Как имя древней бабки, которая сидит где-то в архиве или домоуправлении и ненавидит всех вокруг, - закончила за меня девушка. – Поэтому я и сократила его до более современного и демократичного варианта «Мила».

- Понятно, - кивнул я,- и все же необычное сочетание.

- Ну, у нас тут более чем обычное, - не согласилась моя спутница, - просто мой папа и его семья их тех немцев, что остались тут после войны. Конечно, ассимилировались, сколько лет уж прошло, но история все равно дает о себе знать. Отец страшно ругался с мамой – она хотела назвать меня Ларисой, но папа стоял на своем: «Дочери надо дать красивое имя, дабы помнила о своих корнях!». Он сначала настаивал, чтобы меня назвали Йоханной, но тут уже мама встала на дыбы – какая Йоханна и как с таким именем девочка будет жить. Представляешь, чуть до развода не дошло, как ругались! В итоге сошлись на Амелии – можно сократить до Милы, да и имя вполне красивое, благозвучное для русского уха.

- Странно, - негромко ответил я, - мне казалось, что все это – Вторая мировая, немецкая Германия и прочее – настолько далеко, что никто уже и не вспомнит, на дворе двадцать первый век. А когда к вам приехал – только и делаю, что натыкаюсь на истории, связанные с теми событиями.

Мила кивнула.

- Ну а как вы хотите? Этот город веками принадлежал Германии, и даже после его передачи России тут осталось довольно много немцев. Учили русский, работали, выживали, знакомились с переселенцами, рожали детей. Вот и я из такой семьи.

- А что за любовь к Канту? – я решил сменить тему, - почему всюду «Кант Маркеты», остров Канта, «Булочки Канта» и прочее?

- Тю, потому что здесь Кант и родился, - Мила фыркнула, - это наша гордость.

Я почувствовал, что краснею.

- Я просто в истории не силен, для меня это все темный лес, - пробормотал я себе под нос.

- История гораздо ближе, чем кажется, - ответила девушка, - а с тех событий даже ста лет еще не прошло. По историческим меркам, это было вчера.

Тут трамвай качнулся, затормозил и я с удивлением понял, что нам пора на выход.

Идя по уже ставшему почти родным двору, я про себя отметил на углу ярко-красную вывеску магазина «Кант маркет». Значит, Светлана Александровна ждала Кристину около него, других маркетов поблизости не наблюдалось. Действительно, стоя у магазина сразу же видишь человека, выходящего со двора,  удобное место для встречи. Но Светлана говорит, что Кристина тем утром утро не выходила, интересно, она решила подождать в подъезде, пока коллега уедет -  или задержалась дома под каким-нибудь предлогом, чтобы не столкнуться с ней? Других вариантов у Крис не было, двор действительно тупиковый, и выход из него только один – вот этот.

- Эй, приём! – выдернул меня из размышлений голос Милы, - вы чего задумались?

- Да так,  - махнул я рукой, - кстати, мы пришли.

Поднявшись в квартиру, я быстро поставил коробку на тумбочку, собрал раскиданные на диване бумаги, сунул в карман джинсов клювастую фигурку и предложил:

- Может, чаю?

Мила не отказалась, я поставил чайник, девушка тем временем подошла к попугаю и сказала:

- Птичка, привет!

- Наррр! – пророкотал Карлуша.

- О как! – рассмеялась Мила, - давненько меня дураком по-немецки не называли.

- Да, Карлуша тот еще джентльмен, всех в дураки тут записал, - ответил я, -  Мила, не поймите меня неправильно, но в тех документах много странного. Может, это просто чей-то розыгрыш, я не знаю.

Но девушка не дала мне докончить:

- Мы с вами говорим о чем-то, что связано с наследницами старой Магды, если я правильно помню. Было бы удивительно, если бы документы не были странными и не отдавали мистикой.

«Была не была, - пронеслось в моей голове, - либо она скажет, что это  розыгрыш, бред, либо поймет, что записки действительно старые и тогда…».

Что тогда, я еще и сам толком не понимал. Моя голова отказывалась признавать, что в рациональном современном мире есть место ведьмам, непонятным договорам черт знает с кем и прочей дряни.

Я вздохнул и протянул Миле тетрадь.

- Вот,  - сказал я, - читайте, а я пока сделаю нам чай.

Девушка схватила тетрадь и с жадностью впилась взглядом в неровные строчки.

Чай остывал, стоя на столе, а я развлекался тем, что листал бесконечную ленту интернета, ожидая, пока Мила закончит.

Наконец она оторвалась от записок и напряженно спросила:

- Что еще было с этой тетрадью?

Я замялся.

- Да не молчите же, - почти вскрикнула Мила, - судя по заметкам, эта тетрадь лежала в тайнике не одна. Ну?

- Старые страшные куклы и несколько фото, – ответил я, снял с тумбочки коробку и протянул Миле.

Девушка вскочила с дивана, Карлуша, напуганный ее резкими движениями, взлетел с ветки и закружил по комнате.

- Куклы? – переспросила она,  - значит, речь точно идет о династии старой Магды. Понимаете, говорили, что ведьмы этой семьи могли изготовить куклу из соломы и воска, придавали ей сходство с нужным человеком, вместо глаз вставляли глаза мертвого животного, свиньи, например, или кролика, после чего длинной серебряной иглой с янтарным набалдашником протыкали куклу – и человек был обречен.

- Эдакое вуду немецкого пошиба, - прокомментировал я.

Мила кивнула.

- Типа того, только с уклоном на Европу. И, судя по всему, эти куклы действительно старые и… - она помолчала, глядя на ряды безглазых уродцев, - и использовались для колдовства.  Записки тоже старые, таких дермантиновых ежедневников не выпускают уже давно, у моего отца было нечто подобное, когда я была маленькой. Современные обычно делают из хорошей бумаги, а этот – невзрачный, и страницы серые, простые, в линеечку.

- Еще там были фото, - сказал я и протянул девушке пакет.

Она достала черно-белые, пожелтевшие от времени карточки, я подошел ближе, чтобы тоже рассмотреть их.

- Пресвятые пассатижи, они родственники, - только и смог сказать я, когда на одной из фотографий увидел смеющихся девушек, которые, обнявшись, стояли на фоне Кафедрального собора.

Трясущимися от волнения руками я взял фото, на обратной стороне была выцветшая от времени надпись на немецком.

Даже не зная языка, я смог прочесть: «Эльза и Катарина Шультц, Кёнигсберг, 1943».

- Кто? – Мила подняла на меня удивленные глаза, - кто родственники?

- Кристина и эта старуха, Елизавета, - брякнул я и прикусил язык.

- Алексей, - девушка откинулась на диване и в упор уставилась на меня, - либо вы мне рассказываете все, что у вас тут происходит, либо я сейчас уйду и вам ничем помогать не буду.

И я рассказал.

С самого начала, с письма Валерки. Рассказал про исчезновение Крис, про странный тайник под диваном, и даже про свои галлюцинации, которые начались со мной с приездом в этот дом. Девушка слушала внимательно, не перебивая, лишь изредка задавала уточняющие вопросы.

Когда я закончил, шумно выдохнула воздух и сказала:

- Пошли.

- Куда? – тупо спросил я.

- К бабке этой, Елизавете или как ее там.

- И что мы ей скажем?

- Решим по обстоятельствам, - Мила встала и начала обуваться, - ну, ты идешь?

***

В этот раз стучать в квартиру соседки пришлось дольше, но, в конце концов, с той стороны послышались шаги и  дверь открылась.

- Алексей, - сказала она, - проходите, а кто это с вами?

Старая женщина прищурилась, пытаясь разглядеть лицо Милы.

- Знакомая, - как можно приветливее сказал я, - вот, разговорились с ней, ненароком рассказал о вас и вашей удивительной старинной квартире, так пристала ко мне, познакомь и познакомь. Чаем напоите?

- Это вы по адресу, проходите, - Елизавета Николаевна сделала приглашающий жест рукой,  - но вот ужин я сегодня не готовила, и правда могу предложить вам только чай.

- Спасибо большое, - вежливо сказала Мила, ныряя в гостиную, - ого! Сколько у вас фотографий!

- Эх, деточка, - вздохнула старуха, - в моем возрасте только и  остается, что рассматривать старые снимки.

Елизавета Николаевна побрела на кухню, послышался звук наливаемой в чайник воды.

- Смотри, - тихонько толкнул я Милу, - видишь?

- Да, - скорее кивнула, чем вслух произнесла она, глядя на фотографию девушек, - снимок тот же.

Тем временем, Елизавета вернулась с большими фарфоровыми кружками и вазочкой печенья.

- А это вы, да? – Мила ткнула пальцем в фотографию, глядя на пожилую женщину.

- Да, - с гордостью сказала та, - я уже рассказывала Алексею, что на фотографии мы с сестрой. Снимок был сделан давно, еще до войны, один из немногих, что у меня сохранился со времен моей юности.

- А ваша сестра жива? – спросила Мила как можно беззаботнее.

- Нет, она давно умерла, это я все копчу и копчу небеса, - улыбнулась Елизавета, разливая чай, - ну, присаживайтесь к столу.

Печенье было вкусным, явно домашним, и я с удовольствием ел его, пока Мила расспрашивала Елизавету о всяких глупостях – как жили после войны, что смотрели, о чем мечтали. Старуха, не спеша и подробно рассказывала, и тут Мила выдала:

- А когда вы из Эльзы стали Елизаветой?

Я скорее почувствовал, чем увидел, как Елизавета Николаевна внутренне напряглась. Подбородок ее вздернулся вверх, глаза сузились.

- А с чего это вы решили, молодые люди, - начала она чеканно, но Мила перебила ее.

- Ой, да ладно вам, - прощебетала девушка, - дела давно минувших дней. Ну понятно же, что вы родились в Кёнигсберге – и остров Канта островом Кнайпхоф называете, и квартира у вас как музей антиквариата, фотки вон с сестрой на фоне собора, того еще, до реставрации. Просто интересно, как это все было.

- Как было? – голос пожилой женщины стал резким, - Да просто было, началась война, все перевернулось с ног на голову. Уехать не успели, вот и выживали, как могли. А имя – плохо было быть Эльзой в стане ванек да манек, вот и пришлось сменить. Спасибо, что фамилию Шультц разрешили оставить.

- Подумаешь, - пожала плечами девушка, - я вон тоже Беккер, по отцу. Выйду замуж, сменю, скорее всего. А вы замужем не были?

- Не была,  – мертво сказала Эльза-Елизавета. – А даже если бы была, не сменила бы. Это фамилия моей семьи. А ты, деточка, спроси-ка у своего деда или прадеда, если они живы, чего им стоило сохранить ту фамилию, которую ты собираешься сменить. Спроси, как они вообще выжили, когда их, как и всех, кто остался в Кёнигсберге, погнали из родных домов и поселили вместо них переселенцев…

Я слушал и понимал, что нужно что-то сказать, дабы разбавить ставшую очень неприятной и, кажется, опасной, беседу, но в голове противно зашумело, гул в ушах нарастал, становясь все сильнее, заныло в висках, по спине побежал тонкой струей холодный пот. Мне захотелось умыться,  но когда я попробовал встать, стол стремительно полетел мне навстречу и я провалился в черную муть.

ЧАСТЬ 5 - ФИНАЛ