AkimSARR

Часть 1 - Слово не воробей... (часть 1)

Компас пришел в себя только в паре кварталов от злополучных гаражей. Возле одного из домов он осторожно огляделся, словно опасался слежки или нападения. Причем он сам не знал зачем и почему он это делает. Вокруг было тихо и безлюдно. Компас присел на скамейку возле подъезда. Голову его распирало от мыслей. Саму главную – пульсирующую словами «я двинулся» и «крыша поехала», он усиленно гнал. Тщетно, конечно же – она снова и снова возвращалась, каждый раз становясь все больше и сильнее.

– С ума, походу, так и сходят… – невесело хмыкнул он и тихо продолжил. – Жил, жил… И раз – крышей потек… И все из-за чего?! – Компас воздел глаза к небу, как бы пеняя своим вопросом кому-то там, кто, по его мнению, был во всем виноват. – Из-за какой-то старой клячи? Которой жить-то осталось на полвздоха! Да она уже одной ногой в гробу… – он осекся и повторил уже совсем едва слышно. – В гробу…

Мимо проехала, беззвучно мигая проблесковыми маячками, скорая. Компас испуганно дернулся. Он живо и помимо своей воли представил, как его увозят на этой скорой в «дурку», и принялся делать вид, что сосредоточенно счищает пятнышко рвоты со штанины. Скорая проехала мимо, даже не притормозив.

– Блин, зашугался я как-то… – криво улыбнулся он. – Скоро на людей начну бросаться, как псих настоящий. Штаны еще облевал… Да и вообще…

Вид у него действительно был потрепанный. Кроме уже упомянутых следов утреннего конфуза, на правом колене красовалось большое жирное пятно от майонеза, на заднице образовалась небольшая протертость по причине ветхости любимых штанов, а еще вчера белая футболка, отдавала серостью, местами желтизной, и неприятно пахла.

– Как обсос какой-то. – критически оглядел себя Компас. – Надо бы где-то в порядок себя привести.

Казалось бы, проблему в этом не было никакой, ведь Паша Белогоров не был бездомным. Но на поверку все выходило несколько сложнее – домой он идти…боялся. Да, именно так он сам себе и сказал. По чесноку. Как пацан. Но распространяться конечно об этом он совсем не собирался, ибо то, что ясно и понятно ему – в глазах других будет выглядеть как что-то не совсем лицеприятное. Хотя ему уже стало понятно, что это видение (ну или что там это такое) его преследует, и найдет везде. Но надежда, как известно, последней умирает. Поэтому Паша решил запутать следы.

– Как в пионерлагере. – сплюнул он под ноги, вставая. – Гроб, блин, на колесиках.

В голове Компаса созрел ясный и простой план. Нужно было просто пойти туда, куда он все эти дни стремился, но не доходил – к Ленке. Там, кстати, можно и постираться, и подхарчиться, да и из шмоток ее бывшего муженька чего-ничего себе прихватить. На том он и порешил.

………

– Не приставай к дяде Паше. – шепнула Ленка своей смешливой пятилетней дочке Свете и подтолкнула к выходу из кухни.

Девчонка озорно тряхнула косичками и, беззубо улыбаясь, продолжила наблюдение за Компасом, выглядывая из-за дверного косяка.

– Ну чего ты, Паш? – подошла Ленка к сидевшему за столом Компасу и погладила его по голове. – Как пришел, так слова из тебя не вытянуть… Случилось что?

Он чувствовал ее тепло через легкую ткань домашнего легкого халата и почему-то хотел плакать. Какие-то неясные призраки маячили у него перед глазами. Некие размытые картины. И он почему-то ясно понимал, что это проявляются силуэты нормальной человеческой жизни. Той самой, где есть любовь, покой и уют. А потом он вспоминал кошмарный красный вязанный берет, такой же красный гроб… И болезненно осознал насколько он от этой жизни далеко оказался. Космически далеко. У Ленки он бывал достаточно часто, но никогда ни о чем таком не задумывался. Может это тоже было частью его сумасшествия?

– Ну Паш, – не унималась Ленка, – Ну давай хоть расскажи чего-нибудь. Ну хоть про своего Ручника. А?

– Да что про него говорить? – словно в забытьи отозвался он. – Ручник он и есть Ручник. Давай лучше что-нибудь выпьем?

– Паш… Светка же… – заинтересованно укорила его Ленка. Выпивала она не часто, но с Компасом делала это с удовольствием. Поэтому даже не смотря на всерьез оберегаемую ею дочь, согласилась бы на предложение Компаса, повтори он его. Но тот, почему-то, передумал. Такого с ним раньше не бывало, и это тревожило.

– Ну да… Погуляем может тогда? – Компас даже встал.

– Погуляем? – растерянно протянула Ленка, но быстро собралась. – Конечно. Пойдем. Погуляем.

Они бродили по городу до позднего вечера, ели в кафешках, катались на аттракционах в парке. А когда вернулись домой – долго смотрели сначала мультики, а потом сериалы. Ленка была счастлива. И Света тоже. Компас же просто боялся засыпать, и всячески оттягивал этот момент.

………

Проснулся он в запахе горящих свечей. Именно свечей – теперь их было много. Помимо той, совсем уже крошечной, которую, лежащая в гробу бабка, держала у себя на груди, свечи стояли по углам ее гроба, на Ленкином журнальном столике, на спинках кроватей, на полу, на подоконнике… Вся комната была залита желтым дрожащим светом. За окнами едва светало и от этого все выглядело куда более зловеще чем днем. Компас аккуратно, чтобы не разбудить Ленку, встал. Старуха лежала недвижно, но внимательно следила за ним насмехающимися глазами. Тишина была полной. Буквально звенящей. Словно где-то возле уха, или даже в самой голове, вился настырный комар.

Осторожно, стараясь не наступить на одну из горящих восковых «палочек», Компас пятился к двери. По дороге он облачился в выданные ему Ленкой домашние вещи. Смотрел он при этом исключительно в преследующие его из гроба глаза старухи. Они медленно, неотрывно сопровождали каждое его движение. В груди у Компаса стало как-то холодно. «Видал я в гробу и тебя…» – вдруг услышал он свой собственный голос. Что это было? Очередная галлюцинация? Запись? Что? Неужели?.. Память?..

Компас ужаснулся простоте и невероятности своей догадки – он сам, собственным своим языком, собственными своими словами подписал себе этот приговор. То самый, в котором эта безумная старуха, безусловно самая настоящая ведьма, решила ему отомстить таким вот жутким образом. Проучить. Но… Тогда получается, что она же может и все исправить! А значит… Нужно ее найти! Срочно! Попросить прощения, извиниться, или что там еще… Умолять, объяснить все, обещать. Но…как это сделать?

Слегка вздрагивая от этих мыслей, он уже почти вышел из комнаты никем не замеченным, если не считать старухи, конечно. И в этот самый момент свечка в ее руках погасла, пустив в потолок тонкую струйку дыма. Тут же старуха чуть приподняла голову, мило улыбнулась и подмигнула одеревеневшему от ужаса Компасу. Дальнейшего он не видел, так как выскочил в подъезд с перекошенным лицом, в одних подвернувшихся под ноги тапочках, в старых спортивных штанах и растянутой футболке бывшего Ленкиного мужа.

Отругав себя за проявленную слабость, вызванную вчерашней тоской о лучшей жизни, которая расслабила его и направила не в то русло, Компас шагал, ежась от утреннего холода, в сторону дома. Смысла скитаться уже не было. Старуха находила его в любой локации, и никак не была привязана к месту его постоянного обитания. Немного беспокоили перемены, происходившие при каждом ее появлении – выгоравшая и, в итоге, выгоревшая свеча, и тот факт, что старуха шевелилась. Это все наводило на нехорошие мысли, так как не оставалось статичным, а двигалось вперед, развивалось. А значит должно было чем-то закончиться. И вряд ли чем-то хорошим для Компаса.

Он почуял неладное, еще не дойдя до дома – перед подъездом собралась толпа каких-то неясных, тревожных людей. Все они были какие-то…серые. Как в смысле одежды, так и в смысле лиц, взглядов, движений, слов. В каких-то мешковатых пиджаках, вислых платьях собирались они небольшими кучками и, мелко шевеля губами, что-то тихо говорили друг другу. Смотрели они все при этом куда-то в пояс собеседнику. Но с приближением Компаса все как один осоловело косили на него такие же серые, как они сами, глаза. Неодобрительно оглядев сборище, Паша проследовал в подъезд. Дверь была открыта настежь, и внутри, длинной змеей по всей лестнице перешептывалась толпа. Она тут же притихла, завидев вошедшего, и каждым своим участником принялась коситься на него, пока он проталкивался через плотно стоявших серых людей.

– Че за хрень тут творится… – хмурился Компас, оттесняя плечом очередного мужика в кургузом пиджаке мышиного цвета. – Вы кто такие вообще все? А?

Толпа, как по команде, снова зашепталась. С удвоенной силой. Компасу казалось, что он продирается не сквозь людей, а через плотный шумовой поток.

– Отойди, ну! – оттолкнул он какую-то щуплую тетку, чуть заметавшуюся и мешавшую ему пройти. Злость одолевала его. И тут он что-то почувствовал. До боли и страха знакомое – запах горящих свечей.

Мысль возникла сама собой, словно занесенная в мозг запахом – его нет дома уже третий день, когда он тогда в панике убегал, то не заметил матери, а дома она точно была. И, если не считать его криков, квартира тогда была подозрительно тиха. Это было не к добру. Болезненно оскалясь, Компас, уже ничуть не церемонясь, подключая локти, колени и кулаки, ринулся наверх.

– Отвали! – дико косящий глазом мужик, отлетел к перилам. – Пшли вон! – парочка маленьких женщин, не переставая шептаться, прижались к стене. – Разошлись, падлы!

Пройдя как ледокол через паковый лед, Паша добрался до своей квартиры. Дверь ее тоже была распахнута, и внутри так же стояли серые люди. Только вид они уже имели несколько другой. Это были уже не бормочущие что-то задохлики, жмущиеся друг к другу. Наоборот – квартира была заполнена рослыми широкоплечими мужиками в серых коротких пальто и с серыми же кепками в руках, и крупными угрюмыми тетками в черных платках. Запах свечей, ладана и чего-то еще тревожно-неприятного сильно бил в нос.

Компас, критически оценив широту спин непрошеных гостей, боком сунулся между двумя из них.

– Посторонись, ну! – рыкнул он.

Все – и мужики, и тетки, заполонившие квартиру, словно повинуясь какой-то команде, дружно повернулись к нему. Секунду на угрюмых лицах висела задумчивость. И вдруг, так же дружно, все довольно и широко и неестественно улыбнулись, и расступились. Перед Компасом образовалась довольно широкая дорожка между плотных серых, шевелящихся, пышущих жаром и улыбающихся людских стен. Вела она в его комнату. Ближний к нему мужик чуть поклонился и жестом пригласил его пройти.

От царящих в квартире запахов – мутило. В ушах стоял какой-то звон, а в голове клубилась вата. Компас пошел вперед. Он готовился к самому страшному. Вот сейчас он дойдет до вон того квадратного мужика возле дверного косяка, заглянет в комнату и увидит там…

– Нет. Фу, блин… Перестань… – шикнул сам на себя Компас, отгоняя мысли о том, что его мать могла вот так просто умереть пока он шлялся неведомо где. Кто бы что не говорил, а ее он любил…

Вот и квадратный мужик, довольно скалящийся и радушно приглашающий его жестом внутрь. Шаг… Еще шаг… Компас встал на пороге комнаты.

Ровно по центру, под пыльной старой трехрожковой люстрой, на двух табуретках стоял черно-красный, с белоснежной внутренней обивкой гроб. Тут и там горели свечи, перекликаясь огоньками. Гроб был пуст. Блики от свечей гуляли по атласной белой ткани, а небольшая подушечка в изголовье еще хранила в себе вмятину от головы того, кто совсем недавно лежал внутри. Компас знал кем был этот кто-то – рядом с гробом, смиренно держа свой берет в руках и распустив неожиданно черные и длинные волосы по плечам, стояла все та же старуха. Лицо ее было бледно и холодно. Только в глазах гуляли озорные искорки, а рот был скривлен в надменной и хищной улыбке.

– Ну проходи, проходи… – Компас дернулся, и резко обернулся на голос – тонкий и звенящий. Говорил, продолжая улыбаться, тот самый квадратный мужик. Его внешний вид и голос настолько не подходили друг другу, что даже во всем этом сюрреалистичном представлении, казались чем-то неестественным. – Твоя очередь. – продолжил тем временем мужик, и чуть подтолкнул Компаса в спину.

Только сейчас он по-настоящему испугался. До дрожи в каждой клетке организма. До этого момента он пребывал в каком-то анабиозе, ступоре от горя по утраченной матери. Теперь же со всей ясностью осознал, что мать тут совсем не при чем, а это место – так любезно нагретое этой чудовищной бабкой, уготовано именно ему. «Только после тебя, карга старая!» – всплыли в памяти его собственные слова, сказанные так недавно, и так давно. – «Только после тебя…».

Компас нерешительно, еле ворочая «деревянными» ногами, сделал шаг вперед. Старуха заулыбалась еще хищнее. Она просто стояла и лыбилась. Но от этой улыбки все потроха внутри Компаса ходили ходуном, завязывались в тугие узлы и натягивались струнами. Он сделал еще несколько шагов, как-то неудачно поставил непослушную ногу, запнулся, и рухнул на пол. Руки тоже были словно не свои, поэтому выставить их вперед для защиты он не успел, и гулко грохнулся головой прямо об угол гроба. Тот съехал немного в сторону, заскрежетав табуреткой по полу.

Лежа на полу, Компас чувствовал, как кровь теплым медленным ручейком вытекает из рассеченной брови, заливает глаза и забирается в нос. Он чувствовал ее металлический вкус у себя во рту. И не мог подняться. По голове ему доставалось нередко, и он знал каково это, но ни разу не чувствовал себя так, как сейчас. Он словно был набит ватой. Как старый плюшевый медведь, который сидел у него в комнате на шкафу, прислоненным к стене – стоять он не мог по причине своего мягкого наполнения.

Мягко ступая, подошла старуха. Она склонилась над ним и внимательно изучала. Вот к ней присоединился квадратный мужик, а за ним и другие серые – рослые, кургузые, крупные, мелкие. Они толпились вокруг, напирали, налезали сверху, протискивались снизу. И все, как один, довольно улыбались.

– Твоя очередь. – хрустально пропел квадратный и протянул к Компасу руки. Вторя ему, с разных сторон повыскакивали, будто приводимые в движение пружинами, десятки серых рук. Они, мешая друг другу, шевеля грязными пальцами с кривыми обломанными ногтями, хватали его за руки, ноги, голову, одежду, и пытались куда-то тащить.

Компас беспомощно взирал на все это сквозь кровавую пелену и не мог пошевелить даже пальцем. Владельцы рук наконец смогли согласовать свои действия, и надежно его ухватить. Тут же он оказался наверху и «поплыл» к никуда не девшемуся гробу. Тут же, задрав голову вверх и жутко распахнув рот в обрамлении ярко накрашенных губ, дребезжаще захохотала бабка. Ее смех был громким и резким, как будто металлическая линейка билась об стол, дернутая за конец озорным школьником. Вслед за ней, тоненько, словно где-то пересыпалось битое стекло, засмеялся квадратный и стал хлопать в ладоши.

Серые бухнули Компаса в гроб и тоже принялись хохотать на разные голоса. Они хватались за животы, толкали друг друга локтями, показывали на лежавшего в гробу пальцами, корчили рожи, и хохотали, хохотали, хохотали…

Паша плакал. Слезы его текли из распахнутых в ужасе глаз, смешивались с кровью и пачкали белую обивку. Вся картина, развернувшаяся в маленькой комнатке хрущевки, напоминала полотно какого-то обезумевшего художника – в центре стоял красно-черный гроб, в котором лежал таращащий безумные глаза парень в крови и грязи, а вокруг бесновались какие-то странные и нелепые люди под предводительством сухонькой старушки, так и норовившей пуститься в пляс. В это момент, какой-то особо разошедшийся в неистовстве серый, задел гроб бедром. Уже поколебленный ударом в него головы Компаса, гроб дернулся и, опрокинув табуретку, с треском упал на пол.

Это происшествие разом прервало шабаш. Все его участники замерли в нелепых позах с удивленными лицами, а виновник, столкнувший гроб, испуганно забился в угол. Перемены произошли и с Компасом. Вся его ватность куда-то испарилась, и он снова обрел власть над своим телом. Ничуть не раздумывая, он выскочил из гроба, ударил в нос подвернувшегося по руку серого, с силой оттолкнул попытавшуюся его задержать тетку в платке, и с разбегу вылетел в окно.

Раздался грохот и звон, перед глазами замелькали ветви росшей под окном березы. Паша налетел грудью на толстый сук, провернулся на нем и упал спиной на землю.

– Хорошо хоть окно не успел на пластик поменять… – пуская кровавые пузыри прошептал он себе. Со всех сторон к нему спешили перепуганные прохожие и соседи, кто-то уже снимал на телефон, а кто-то, слава богу, громко вызывал скорую. В поднявшейся суматохе никто и не заметил, как из подъезда вышла кроткая старушка в красном вязанном берете и, бросив мимолетный взгляд на толпу, скрылась за углом. И уж, тем более, никто не заметил хищной алой улыбки на ее морщинистом лице.

Компас слишком хорошо знал о последствиях своего забытья, и изо всех сил старался оставаться в сознании. Оно то и дело норовило покинуть его, но он всеми возможными способами пытался в нем закрепиться. Сначала он принялся считать людей, топтавшихся возле него, вяло переводя взгляд с одного на другого. Потом начал наделять их кличками по каким-то их внешним особенностям или поведению. Это все требовало некоторой концентрации и позволяло ему держать себя в необходимом тонусе. И когда он, в качестве очередного задания себе, начал пытаться угадать имена этих людей, послышалась сирена скорой. Замельтешили врачи. Его осмотрели, что-то вкололи, положили на жесткие носилки, погрузили в машину и повезли. В пути он и отключился.

………

Компас пришел в себя от того, что ему на руку капнуло что-то горячее. Он тут же открыл глаза и увидел перед собой горящую свечу. Она чуть криво торчала из его сложенных на груди ладоней, и капала на них воском. Пошевелиться Компас не мог, двигались только глаза. И они ему говорили, что лежит он в гробу. Том самом – перепачканном его кровью и грязными руками серых людей. И стоит он, судя по обстановке, в больничной палате.

Закрыв глаза, Компас попытался убедить себя, что все еще спит, и должен проснуться по-настоящему. Так, чтобы не было этого кошмарного видения, которое, наверняка, есть ничто иное, как результат нескольких его кошмарных дней. Но все осталось по-прежнему. Добавился только чей-то силуэт на границе видимости. Компас не видел кто это, но невысокий рост и красное размытое пятно в верхней части силуэта, говорили сами за себя.

– Эй!! – заорал Компас, с удивлением обнаружив у себя способность говорить. – Эй! Кто-нибудь!! Помогите! Слышите!! На помощь!!!

– Зря стараешься. – услышал он знакомый по трамваю голос. – Нет, ты можешь орать хоть до посинения – мне все равно. Только тебя никто не услышит. Ну кроме меня, конечно.

Старуха вошла в поле прямой видимости и, сложив руки на край гроба, умильно склонила голову набок. Компас часто, с подвыванием, дыша, бешено косил на нее глаза. Рот его дергался и кривился набок, словно он хотел что-то сказать, но забыл как им пользоваться.

– Страшно? – скорчила сочувственную мордочку бабка и сама же ответила. – Страшно. Не сомневаюсь. Но я вот… – она вынула из рукава какой-то, сложенный в несколько раз, лист бумаги. – Я вот тут справки навела… И что-то, Паша, я подвигов за тобою не вижу. Все больше кражи, вымогательства, угрозы, даже разбой. Как думаешь, этим вот людям, – старуха потрясла листком, – Было страшно?

Чудовищный, нечеловеческий ужас, охвативший Компаса в тот момент, когда он открыл глаза, и удвоившийся после явления старухи, неожиданно сменился яростным гневом. Словно кто-то щелкнул у него в голове каким-то переключателем.

– Ты! – вращая глазами заревел Паша. – Что надо тебе от меня?! Наказать меня пришла, да? За то что я такой плохой? А ты вся такая правильная, да?

– Ой, – хихикнула старуха, – Насмешил. Я что – похожа на того, кто воздает по грехам? – Компас молчал. – Или может ты думаешь, что я тебе мстить решила? Ха! Нет, мне, конечно, неприятны ситуации, подобные нашему с тобой трамвайному знакомству – как ни крути, а я человек. Но все это твое поведение, все эти твои мерзкие поступки, вся эта твоя жизнь городского подонка – не больше, чем повод для меня присмотреться к тебе повнимательнее. Обратить на тебя внимание. Можешь считать это моей прихотью или слабостью, но мне легче иметь дело с теми, кого меньше жаль. С такими как ты…

– Чего ты хочешь?! – уже чуть менее злобно оборвал ее Компас. – Чтобы я изменился? Чтобы прощения у тебя попросил? Или что?! Отвечай, сумасшедшая бабка!

Старуха поджала губы, словно сдерживалась от смеха, и молча смотрела на него. Она явно получала удовольствие. Упивалась своим положением. Но вот она взяла себя в руки и снова посерьезнела.

– Прости, еле сдержалась. Ты такой смешной.

– Ну что? – злость и гнев Компаса снова будто выключили, и на их место, заполняя пустоты, хлынул поток ледяного ужаса. – Что тебе нужно?

– Твое место всего лишь. – пожала плечами старуха, постукивая пальцами по гробу.

– Что? Место?.. Какое еще место? Что ты несе… – судорожно завращал глазами Паша, но осекся. Он вдруг понял полную бесполезность любых своих действий. Стало ясно одно – эта психованная бабка, чтобы она там ни говорила, просто хочет поквитаться с ним за тот случай. Восстановить стройную, по ее сбрендившему мнению, картину мира. Который должен, просто обязан, крутиться вокруг нее. И никак иначе.

– Да… Я согласен. – коротко кивая, проблеял Компас. – Я уступаю тебе свое место. Слышишь?! Уступаю!

– Ну вот и славно. – осклабилась старуха и щелкнула пальцами.

В тот же миг Компас почувствовал, как с ним стали происходить какие-то изменения. Все внутренности будто пришли в движение и стали раздуваться, сжиматься, биться друг об друга, причиняя ему адскую боль. Кожа сначала будто натянулась, потом стала стремительно сморщиваться и покрываться пятнами. В глазах неумолимо размывались контуры предметов, наползала мутная пелена. Зубы, вдруг разом заныв, стали, сами собой расшатавшись, вываливаться и падать в глотку. Компас закашлялся и почувствовал, как в голове у него будто бы что-то оборвалось, а правое ухо совершенно перестало слышать.

Стоящая же рядом старуха, наоборот принялась на глазах свежеть, разглаживаться и даже вытягиваться. Спустя минуту в гробу лежал уже глубокий старик, в старых, начинавших истлевать, спортивных штанах и растянутой футболке. Обивка на гробе, издав свистящий звук, начала расползаться и осыпаться. А вслед за ней и сам гроб, потрескивая, превратился в трухлявый ящик.

Через пару минут из палаты, в которую с час назад поместили бессознательного Компаса, осторожно прикрыв дверь, вышла высокая брюнетка лет сорока в старомодном платье. Платье ей было явно мало, но все равно сидело на ней вполне хорошо. Она поправила перед зеркалом прическу, ущипнула себя за щеки, поправила чуть размазавшуюся ярко красную помаду, и «мурлыкнула» себе под нос: «Не то, чтобы это место было такое уж завидное… Даже до тридцати не дотянула. Но тоже сойдет». После чего спокойно направилась к лифту.

Заглянувшая через некоторое время в палату медсестра, Компаса там не обнаружила. Его не было ни в туалете, ни в постели, ни под ней, ни в шкафу – нигде. На сестринском посту его тоже не видели, а значит этаж он не покидал. Окна были заперты изнутри, да и высоко... Не осталось никаких следов пациента. Лишь посреди его палаты лежала куча какого-то праха и грязи, да в воздухе витал явственный запах тухлой рыбы.

В комнате что-то сухо щелкнуло. Будто бы пальцами. Это и разбудило Пашу Белогорова по кличке «Компас». Он и так, конечно, собирался проснуться пораньше, но теперь же это получилось сделать даже до будильника, который, словно спохватившись, запиликал только сейчас – когда Паша на него посмотрел. Рано было настолько, что туман над речкой, видимой из окна его комнаты на третьем этаже, еще незримо цеплялся за листья рогоза и осоки в заводях. Впрочем, к такому Паша был привычен. Прошлое увлечение спортивным туризмом, помимо клички, дало ему еще и некоторые специфические навыки – например способность высыпаться и хорошо отдыхать за совсем небольшой отрезок времени. В принципе ему всегда хватало двух часов, чтобы заметно восстановить силы. А сегодня он проспал целых пять. Давали о себе знать, конечно, последствия вчерашних возлияний с пацанами, ну да это ерунда. Горячий чай с сахаром, пара бутербродов с сыром и холодный душ быстро выбьют из его молодого и крепкого тела почти все следы интоксикации. Компас об этом не переживал. Гораздо больше его беспокоило другое… Память подло подсовывала подробности, которые Паша стыдливо прикрывал остатками вчерашнего дурмана:

– Пахан, дело есть… – икая и отдуваясь, потянул его за рукав в сторону старый, еще со школы, кореш Семен. – Ты меня знаешь… Ик… Я фуфло не прогоняю…

Компас аккуратно, чтобы никто не заметил его недовольства, поморщился. Он знал, что все разговоры, которые так начинаются, никогда не заканчиваются чем-то хорошим. Следом обязательно появляются некоторые проблемы. Вот и сейчас, в гараже у Семена, он неминуемо ждал чего-то нехорошего.

– Короче… – Семен на некоторое время завис, словно подбирая слова. Паша Компас терпеливо ждал. Семен за эту свою особенность заслуженно носил кличку «Ручник» (или просто «Руч», для краткости), и давно никого ей не удивлял. – Я тут загулял немного. С Танюхой, ну «Седой», помнишь? Ну по старой памяти… А у нее, ты представляешь, хахаль есть! На постоянку! У Танюхи, прикинь! – Руч протяжно и тягуче заржал. Компас снова поморщился.

Отсмеявшись, Семен поведал ему анекдотическую историю возвращения Танюхиного хахаля в самый неподходящий момент. В ней было все: и традиционные зависания Ручника, и отборная матерщина, и гипертрофированные подвиги рассказчика, и явно приуменьшенные достоинства оппонента, и визг, спускаемой голышом с лестницы Танюхи, в общем – классика. Заканчивалось же все закономерной «стрелой», забитой обманутым хахалем, оказавшемуся не в том месте и не в то время Ручнику. Он же первым делом поспешил приобщить к этому мероприятию своего лучшего кореша и закадыку – Компаса, оказав тому нешуточную честь. Каковая честь теперь изрядно тяготила ею одариваемого. Нет, бросать своих в беде Паша, конечно же не собирался. Такого западло за ним никогда не водилось. Но и встревать в лишний, а особенно в чужой, блудняк он страсть как не любил. Тем более в такой, где фигурировали бабы.

Вспомнив все это, Паша снова сморщился. Теперь сдерживать себя и осторожничать не было нужды, и он скорчил такую гримасу, словно отыгрывался ею за весь вчерашний день. Но ничего не поделаешь, раз уж вписался.

«Стрела» была назначена на полдень. Странное время встречи выдавало в хахале бывшей Пашиной одноклассницы Тани Колобовой, – фраера, и это немного успокаивало. Но место было подобрано неплохо – в старом парке, заросшем и запущенном до невозможности. Его давно собирались сносить, чтобы построить там школу, и даже обнесли для этого забором. Но что-то пошло не так и город, так и не получив новой школы, остался еще и без одного из парков. Люди, конечно же, всегда себе путь найдут, и парк никогда не стоял полностью пустым. Но даже при этом там было весьма и весьма тихо, и укрыто от лишних глаз. А вот это уже тревожило.

Компас не знал своего противника, и, как следствие – его возможностей. Во всех смыслах этого слова. Не знал, чего ждать и к чему готовиться. Этого он не любил. Поэтому еще вчера решил съездить в центр – прикупить там в охотничьем магазине перцовый баллончик. Перцовка – штука, конечно, не совсем пацанская, но надежная. И в некоторых ситуациях – незаменимая. Для этого-то, в основном, и понадобился ранний подъем.

Быстро прыгнув в душ и взбодрившись, Компас уселся за стол. Пока закипал чайник, он заварганил себе пару горячих бутербродов в микроволновке и включил телевизор. Это была его гордость. На этот телек он заработал когда-то, помогая своему тренеру, как лучший ученик, в проведении коммерческих походов. Тот честно отстегивал своему ассистенту оговоренную долю и ни разу даже не попытался «закрысить». Таков уж он был – знаменитый на весь городок, Зайцев Геннадий Андреевич – мастер спорта по спортивному туризму и бессменный руководитель туристического кружка «Восхождение». Бессменный…и бывший, в виду прекращения существования упомянутого кружка. После чего Геннадий Андреевич из выдающегося тренера превратился в рядового алкаша, но своего авторитета, особенно среди бывших воспитанников, не утратил. Паша Белогоров же, в свое время, его практически боготворил. Особенно после того, как на честно заработанные в кружке деньги, он смог приобрести маленький телевизор на кухню. О котором так давно и безрезультатно мечтала его мама. Правда это было последней подобной его покупкой. Да и деньги те были последними, которые он честно заработал.

Так уж вышло, что оказался он в положении, именуемом в народе не иначе как: «связался плохой компанией». И пошло, поехало… Воровство, грабежи, два года колонии, еще два –  условно… Такое вот «восхождение».

Но Компас не переживал. Он ничуть не жалел о прошлом. Ну если не считать вчерашнего вечера. Ведь не хотел же он тогда идти в эти гаражи… Хотел же к Ленке разведенке заглянуть… Вот почему не пошел? Эхх…

Сунув ноги в старые, но жутко удобные джинсы, а свое загорелое тело в белую футболку с тремя полосами, Компас вышел из дома.

……..

Старый трамвай, плотно по утреннему времени набитый пассажирами, здорово тряхнуло на повороте, растревожив уже утихшую было головную боль. Сегодня она была как-то необычно прилипчива. «Старею». – тягостно подумал Компас и прислонился виском к чуть прохладному поручню, маячившему перед местом, на котором он сидел. – «Прилечь бы».

– Молодой человек. – писклявый старушечий голос, в общем гуле общественного транспорта, Компас поначалу даже не заметил. Да если б и заметил, то никак бы на него не среагировал. Не потому, что не понял бы, что обращаются именно к нему, а потому, что ему было плевать. – Молодой человек. – повторившееся обращение возымело тот же эффект.

– Слышь, парень. – к старушечьему подключился мужской голос, сопроводив свое обращение легким тычком в плечо чем-то твердым. – Уступи место-то. Пожилому человеку-то.

Компас нехотя отлепился от поручня и чуть повернул голову в сторону говорившего. Так, чтобы подставить ему одно ухо.

– Чего? – будто бы ухом спросил он, отвлекшего от тягостных дум, мужика.

– Того! – мужик как-то слишком быстро взвился. – Место бабушке, говорю, уступи! «Чегокает» он мне еще тут!

– Ну понятно… – недобро протянул сидящий и повернулся к говорившему уже лицом. – А ты кто? Ее секретарь? Или у нее самой язык отнялся?

Никакое место он уступать, конечно же, не собирался. Но привычно начал с поиска слабых мест у противника.

– Что? – задвигал бровями мужик – толстый и неопрятный, с коротким цветастым зонтиком в руках. – В каком смыс… Да какая вообще разница? Да и она тоже к вам обращалась.

– Да, я обращалась. – негромко подтвердила стоящая рядом с ним сухонькая старушонка в вязанном красном берете, платье неопределенного цвета, которое ей было чуть велико, и с ярко накрашенным красной помадой сморщенным ртом. – Дважды.

– Ох ты… – дерзко переключился на нее Компас. – Надо было громче значит, бабуся, сигналы подавать. У меня ж не локаторы. Дай пожить уже спокойно! Самой уж помирать на днях, а все не угомониться!

– Как?.. Вы… – побледнела старушка, но была поддержана толстяком:

– Да ты как…смеешь! Как ты со старшими… Да я…

– Что? – снова вперил в него свои, все больше стекленевшие, глаза Компас. – Что ты?

Мужик молчал. Только надувал дрожащие щеки и чуть потряхивал зонтом. Слабое место было найдено:

– Ну чего ты задергался? А? – Компас соорудил на лице эталонное возмущение, но с места не вставал. – Договаривай! Я послушать хочу! Терпеть не могу не дослушанным уходить!

– Я… Ты… – мямлил мужик, пытаясь влиться в толпу за спиной. Получалось это у него плохо, что немало насмешила Компаса.

– Ха… Ну ты куда? Куда ты, гардемарин? Я же еще тебя не выслушал? А? – нахал заливисто заржал.

– Ой, да что вы на него смотрите? – понеслось с разных сторон. – Это же хулиганье! Такие по-хорошему не понимают.

– Вот ведь! – всплеснуло руками хулиганье. – А по какому такие понимают? А? Где ты? Выйди сюда, объясни. Ну! Попросим! – он издевательски зааплодировал, призывая всем своим видом присоединиться окружающих. После чего густо сплюнул на пол.

Толстяк, тем временем, таки сумел втянуться в людскую массу и не отсвечивал. Остальные тоже как-то притихли и не стали продолжать прения, отвернувшись от дерзкого нахала. На Компаса смотрела только старушка в берете. Тот встретился с ней взглядом, и ему тут же расхотелось поясничать. Головная боль мигом вернулась. А, и без того паршивое, настроение словно запихали в самую середину грозовой тучи. Он не понял, что с ним произошло. Не бабки же он испугался! Однако, хоть в ней и не было ничего очевидно страшного, смотреть на нее не хотелось. Паша поспешно отвел глаза, притворившись, что выискивает кого-то в толпе.

– Вон, бабусь, – ткнул он рукой вперед на какого-то школьника, искоса глядя на настырную бабку, – Вон «щегол» сидит. Пусть он тебе уступит! Чего ты ко мне-то обязательно прикопалась? Я крайний что ли?

Старушка не ответила. Она просто стояла и пялилась на начинавшего нервничать бывшего спортивного туриста. Как вкопанная. Что было очень странно, при тех условиях, что трамвай трясся как умалишенный, а держалась она двумя руками только за свою потрепанную старомодную сумку. И хоть бы качнулась! Компас нервно, как встревоженный конь, поглядывал то на бабку, то в окно. К его радости – трамвай приближался к конечной точке его путешествия и ему надо было выходить. Теперь можно было и встать.

– Ну давай, бабусь. Дождалась… – глумливо сверкнув глазами, обратился он, поднимаясь, к старушке, но тут же осекся, напоровшись на ее каменно-холодный взгляд на недвижном лице.

– Не благодарю. – наконец нарушила молчание и она. – Но позволь посоветовать…

Паша ничуть не собирался ее выслушивать. Тем более в формате советов.

– Да перестань! – грубо оборвал он надоевшую бабку. – Видал я в гробу и тебя, и советы твои!

Трамвай уже подъезжал к остановке, и чуть задев пожилую женщину плечом, Компас продвинулся к дверям. На нее он больше внимания не обращал. Как и на ее возможные слова и упреки.

Старушка никак не отреагировала не его действия, даже не повернулась. Так и стояла изваянием возле того же самого сидячего места, отсвечивая ярким пятном своего берета. Даже смотрела туда же. Остальные пассажиры словно перестали видеть обоих участников конфликта. Будто те существовали в какой-то своей, отдельной от всех реальности. Кто-то читал, кто-то рылся в сумке, кто-то просто смотрел в окно. Но никто даже взглядом не повел ни в сторону победно удаляющегося хама, ни в сторону униженной им пожилой женщины. Никто не обратил внимание даже на внезапно раздавшийся из, молчавших всю дорогу, трамвайных репродукторов тихий, но ясный в своей стальной холодности, голос:

– Напрасно… – голос выдержал короткую паузу. – Напрасно ты меня гробом попрекаешь. Все там будем. Без исключения.

Компас дернулся и задрал голову кверху. Не поняв, что происходит, он решил, что бабка на него просто закричала. Это его разозлило. Взбесило просто! Резко развернувшись, он вперился глазами в обнаглевшую старуху. В свой взгляд он постарался поместить всю ненависть, на которую был способен.

– Только после тебя, карга старая! – ткнув пальцем в спину так и не обернувшейся старушке, рыкнул он и выскочил на тротуар. Двери за ним закрылись, и трамвай, скрипя и скрежеща, покатил дальше.

– Само-собой. – раздался из репродукторов тот же голос, а следом что-то похожее на щелчок пальцами. Но всего этого опять никто не заметил. Старушка же вскоре словно исчезла из трамвая – то ли незаметно выскользнув на остановке, то ли растворившись в воздухе.

………

Компас быстро забыл о случившемся. Вот еще! Голову каждой бабкой полоумной себе забивать! Быстро купив что хотел, он направился дальше – к старому парку, печально зеленевшему за покосившемся забором. Руч уже был на месте. Вместе с ним уныло позевывали и другие пацаны. Быстро всех поприветствовав, Компас отозвал виновника торжества в сторону.

– Ну? Чего тут? – с плохо скрываемой надеждой, спросил он. Время тянулось к полудню, а оппонирующей стороны не наблюдалось.

– Да хз… Зассал он походу… Коззел… – недовольно сплюнул под ноги Руч и спустил рукава предварительно до этого закатанной тельняшки. Когда-то он отслужил в инженерных войсках, но всем почему-то рассказывал, что служил на флоте. Для убедительности же постоянно носил морскую тельняшку. Поначалу это веселило пацанов, но потом наскучило. Ручник же будто ничего и не замечал, он вообще не был самым сообразительным. Сейчас же ему просто хотелось драки. Его буквально потряхивало в ее ожидании. Компас понял это по тяжелому позвякиванию в карманах кореша, где тот, в особых случаях, носил свинчатку и кастет – на разные сценарии развития событий.

– Короче, братан… – ободряюще хлопнул его по плечу Компас. – Не парься. Земля круглая, еще пересечемся с этим сыклом. А сейчас давай, еще десять минут ждем и в расход. У меня дел еще вагон сегодня. А по городу «цинк» пустим про несмелого этого пассажира. Договор?

– Да без базара, братан! – криво улыбнулся Ручник. – Спасибо, что пришел! Но не судьба, походу…

Никто так и не появился. И через десять минуть Компас уже бодро вышагивал в сторону дома Ленки разведенки. Она жила в частном секторе и из центра тащиться к ней было далековато, но пользоваться общественным транспортом не хотелось. И так настроение испортили. Оно теперь, вроде, начало налаживаться, и прерывать этот процесс не было никакого желания. Иначе весь день насмарку будет.

Компас свернул, напевая что-то под нос, к дому культуры, прошагал мимо большого гаража и нырнул в дыру в заборе. Так было ближе – срежет через детски сад, и считай больше половины пути позади. Широко шагая, он отмахивал метры пути. Начал даже слегка пританцовывать. Перед этим, правда стрельнул глазами по сторонам – не видит ли кто. Вдруг боковым зрением он уловил что-то странное. Не совсем характерное. Компас остановился и повернулся в тревожившую его сторону. У самой ограды, среди кустов недвижно маячило яркое красное пятно берета. Стало не по себе. Не страшно… Но как-то неприятно, словно внутри что-то тянуло. Мелькнула и заела мысль о «трамвайной» бабке.

– Да не… – неопределенно сам себе буркнул Компас. – Гонево…

Тем не менее, он неуверенно двинулся в сторону яркого пятна. Шаг за шагом, абсолютно не понимая зачем он это делает, Компас приближался к берету. Теперь было совершенно ясно, что это он – тот самый берет, который был на злополучной старухе из трамвая. И кто-то сейчас сидел в нем в этом детском саду спиной к Компасу, и не шевелился. Разглядеть подробнее мешали кусты, но кто-то там совершенно явно был. Паша, не смотря под ноги, наступил на валявшуюся на земле пластмассовую куклу и у чуть не упал. Разозлившись на всю ситуацию в целом, и особенно на подвернувшуюся так некстати игрушку, он с силой пнул ее и с рыком бросился вперед.

– Чего тебе нужно, падла?! – прохрипел он, врываясь в кусты, и падая через скамейку, на которой сидела вырезанная из дерева старушка. Она вязала деревянными спицами деревянные носки, а на голову ей был заботливо надет тот самый берет.

– Аааа! – забился на земле взбешенный Компас. – Погань!

Он не смог бы сформулировать кому и зачем транслирует свои проклятья, но чувствовал необходимость их произнесения для разрядки и расслабления. Побившись на земле еще пару минут и поорав, он, наконец, поднялся. Про Ленку он уже даже не думал – не до нее стало. Паша зло посмотрел на деревянную старушенцию, сплюнул и направился домой.

Подходя к своей «хрущобе», он приметил, что занавеска на окне в его комнате сдвинута. «Опять мать в берлоге шерудит…», – отрешенно подумал он, – «Неймется ей».

Ничего опасного или запрещенного он в комнате не хранил. Но было как-то неприятно от подобных манипуляций родительницы. «Ну и хрен с ней…». – традиционно подытожил он и, уже скорее для галочки, чем для получения информации, бросил еще раз взгляд наверх. Компас замер – от окна, отпустив занавеску кто-то быстро отошел. И этот кто-то был в красном берете…

– Что за… Чушня… – уже вслух процедил Паша.

Он бегом, прыгая через ступеньку, влетел на свой третий этаж, дернул дверную ручку… Дверь оказалась закрыта. Странно – мать, когда была дома, запиралась только на ночь. А она же дома! Иначе кто тогда в окно смотрел? Позвенев ключами, Компас отпер замок и осторожно вошел.

– Мать! – громко, но неуверенно крикнул он в тишину, хотя теперь уже почти наверняка знал, что в квартире никого нет. Слишком уж было тихо.

Не разуваясь, и бодря себя топотом, он прошел к себе в комнату. Пусто. Даже занавески задернуты особым, одному ему известным способом, будто их никто и не трогал. Выругавшись сквозь зубы, Компас кинулся в комнату матери и принялся перерывать ее вещи в поисках красного берета. Такого элемента гардероба, или хотя бы отдаленно похожего на него, у матери не обнаружилось.

– Чер-то-вщщина, твою мать… – зло шипел он, заталкивая как попало вещи на место. Через двадцать минут Компас уже был в гараже у Ручника, и, посетовав на отменившиеся дела, принялся без оглядки поглощать самогон. Ему требовалось забыться.

………

Частично пришел в себя он уже дома. Мелочи вроде пути домой и сопутствующих ему действий в памяти Компаса не задержались. Частичность же прихода в себя выражалось в притупленной способности к ориентированию в пространстве, и невозможности открыть глаза. Свое местоположение он определил только по привычным с детства запахам и общему звуковому фону своей квартиры. Впрочем, как ощутилось со временем – и в звуках, и в запахах было что-то новое. Едва уловимо чужое. Но, в тоже время, смутно знакомое. Кряхтя и охая, но еще не открывая глаз, Компас повернулся на бок. Несколько минут ушло на подготовку к прозрению. И в процессе этой подготовки он, вдруг, с похолодевшими внутренностями, вспомнил откуда ему знакомо то, что смущало его обоняние и слух. Когда умерла бабка, мать сгинувшего в тюрьме отца, квартира была наполнена запахом горящих свечей, а если прислушаться в полной тишине, то и едва уловимым их треском. То же самое, только в меньшей концентрации, присутствовало в комнате и сейчас.

Компаса будто подбросило на диване. В следующую секунду по квартире разнесся его испуганный крик – посреди комнаты, на двух табуретах стоял красный с черной каймой гроб, в котором, мирно сложив руки на груди, среди белой струящейся внутренней обивки, с горящей свечой между пальцев лежала та самая бабка из трамвая, в том же самом красном вязанном берете.

В комнату вбежала всклокоченная мать Компаса. Ничуть не смутившись незнакомой покойницы, она бросилась к сыну.

– Паша… Ты чего, Паша? – принялась она причитать, то садясь рядом с ним и беря его за руку, то снова вскакивая. – Что случилось, Паша? Плохо?

– Ты что? – орал дурниной Компас. – Ты серьезно? Ты меня еще спрашиваешь?

– Паша… Да что ты? Что с тобой? – ничего не понимала обеспокоенная мать и проверяла лоб сына.

– Да ты посмотри! – уже на пределе возможностей вопил тот, показывая на гроб. – Это нормально по-твоему?!

Мать проследила за рукой и ничего там не увидела. Это напугало ее еще сильнее. Мария Владимировна (так ее звали) души не чаяла в своем Пашеньке, жутко за него переживала и очень от этого страдала. А сейчас выходило, что ее любимый сын напился, что называется, до чертиков. Она ко многому привыкла и со многим смирилась, но это был новый, небывалой силы удар. Она в панике вскочила, принялась часто разглаживать ладонями растрепанные волосы и едва слышно бормотать:

– Паша… Сейчас… Сейчас, Паша… Сейчас… Я… Я скоро…

С этими словами Мария Владимировна выбежала из комнаты. Оказавшись в коридоре, она опрометью бросилась к домашней аптечке и, расшвыривая пузырьки и тюбики, принялась искать успокоительные капли. Для себя и сына, который продолжал, не теряя силы, орать в комнате. Внезапно в глазах у нее помутилось, потемнело, и она, гулко стукнувшись о стол, растянулась на полу без чувств.

Компас же, проорав еще несколько минут, вдруг затих. Не спуская безумных глаз с гроба, и ступая по дивану, собрал одежду, до которой смог дотянуться, и выскочил из комнаты. Его ничто не волновало в этот момент. Он просто хотел убраться подальше и хорошенько обдумать произошедшее. И, возможно, принять меры. Не ясно, правда, пока какие… Для начала он решил уточнить происхождение употребляемого вчера напитка. Паша похлопал себя по карманам, собираясь пойти к ручнику. Телефона при нем не было. Мысли вернуться за ним в квартиру даже не возникло. Махнув рукой, он направился в сторону гаражей.

В то время, как Компас, нервно оглядываясь, шел через гаражный кооператив, на кухонном полу пришла в себя его мать. Послушав тишину, она медленно поднялась. Сунув ноги в слетевшие при падении тапочки, она осторожно проследовала в комнату сына. Комната была пуста. Только разметанная в панике постель напоминала о недавних событиях. Пройдя через комнату, Мария Александровна открыла окно для проветривания – в комнате густо пахло перегаром и, почему-то, тухлой рыбой. Звонить сыну она даже не попыталась – его телефон лежал на столе рядом.

………

– Ты чего, Пахан? Какая паль? Это батя мой гнал! Для себя! Что за предъявы, братан?! Мы всегда его пили, и ничего! Обосновать не хочешь? – Руч всем своим видом выражал крайнюю степень недовольства. Он уже поправился пивком и ковырялся в своем старом, доставшемся еще от деда, мотоцикле «Урал». Когда пришел Компас он даже не обрадовался. Во-первых тот явился без предупреждения, и теперь с ним придется делиться пивом. А во-вторых – слишком уж странным показался ему старый знакомый – весь какой-то дерганый, перекошенный. Словно за ним черти гнались. А тут еще такие заявления!

Компас, часто и неглубоко дыша, присел на пустую канистру. Голова шла кругом, жутко мутило, а сердце словно норовило пробить себе дорогу прямо через грудную клетку.

– Прости, братан… – выдавил он через тошноту. – Попутал походу… День просто как-то с утра…не задался…

Было ясно, что о случившемся пока распространяться не стоит. Алкоголь, конечно же, был не причем. Продукт проверенный. Компас только из-за паники и страха допустил подобный вариант. Но легче от этого не становилось. Ведь если это не самогон, то что? От этих мыслей затошнило еще сильнее.

– Может пивка? – успокоившийся Руч, проникся глубоким сочувствием к товарищу по несчастью. Он и сам чувствовал себя неважно. – У меня осталось еще.

Компас посмотрел на него с надеждой, прочистил пересохшее горло и судорожно кивнул. В голове его возникла экспериментальная идея – хоть подозрения с зелья Ручниковского бати и снималась, но лишняя проверка еще никому не вредила. Тем более такая приятная, как сравнительный анализ.

День прошел как в тумане – Компас занял у кого-то денег, и до самой ночи в гараже стоял шум и гам. Там пили и закусывали. Пили пиво, водку, даже коньяк. Все, кроме самогона. В конце пьянки, когда все уже разошлись, кто самостоятельно, кто с помощью ближнего, Компас договорился с хозяином, что останется ночевать прямо в гараже – на уютно примостившейся в углу софе. Домой идти он не хотел, так как точно знал, что его там будет ждать. Руч не возражал. Сам он свалился рядом на полу – сразу же после того, как собрался идти домой.

Утром, едва придя в себя, вспомнив свое прошлое утро, Компас резко привстал на софе и с ужасом впился глазами на стоящий на табуретках, прямо над растянувшимся Ручником, красно-черный гроб. Внутри, как и вчера, лежала все та же бабка – красный вязанный берет, бледные заостренные черты лица, аккуратно сложенные на груди руки. Разве что свеча была короче.

Компас замер. Не понятно почему – то ли он уже успел к этому как-то привыкнуть, то ли дело было в его абстиненции, но страшно ему не было. Было как-то тревожно, как бывает, когда в твою размеренную жизнь вмешивается что-то стойко непривычное. Внутри у него все будто перекосилось. Еще было неприятно-брезгливо – от созерцания неуместной здесь покойницы, от того, что ему приходиться это видеть, и от того, что видит это, судя по всему, только он. Именно поэтому сейчас он старался не шуметь. Его побуждало к этому вероятное развитие событий, когда, разбуженный им Руч, так же как и мать вчера, ничего не увидит. А следом посчитает его сумасшедшим. Нет, мать, конечно, вряд ли так думает, но за этим «умником» точно не заржавеет. Компас глупо улыбнулся, проглотил вязкую но обильную слюну, задрожал губами, медленно скривился, и, дернувшись вперед, дунул на тонкое пламя свечи. Пламя затрепыхалось и погасло. И тут же вспыхнуло вновь. Само по себе.

Судорожно сглотнув, Компас повторил свои действия. Пламя снова погасло, и снова вспыхнуло. В довершение к этим фокусам, старуха резко открыла один глаз, и скосила его на Компаса. Несколько секунд он пялился в этот глаз, не в силах оторваться, и почти физически ощущал источаемые им мстительную злость, какую-то непосильную для обычных людей ненависть и издевательскую насмешку. В голове что-то шумело и плыло, как бывает, когда просыпаешься после гулянки, что называется – еще пьяным. Жутко тошнило – то ли от возлияний, то ли от накатывавшего безумия. Нужно было убираться.

Не отрываясь от следящего за ним глаза, Компас прижался спиной к стене гаража, и, словно в омут, бросился вперед. Диким прыжком он метнулся в сторону выхода, налетел на мотоцикл, загрохотавший по бетонному полу, и, стукнув дверью в воротах, вывалился через высокий порог наружу.

Далеко отбежать не получилось – его обильно и мучительно стошнило метров через двадцать. Разбуженный шумом Руч высунулся из двери и недоуменно взирал на едва устоявшего на ногах кореша. Компас, держась рукой о протяженную кирпичную стену гаражного кооператива, еще конвульсивно содрогался и слегка подвывал.

– Ты чего, братан? – резонно осведомился Ручник и вылез наружу целиком. – Заплохело?

Компас затравленно глянул на него из-под руки, что-то невразумительно промычал (скорее себе, чем Ручнику) и, пошатываясь, побежал. Руч же еще немного постоял, усмиряя торчащие в разные стороны волосы, пожал плечами и вернулся в гараж. Там у него было предусмотрительно припрятано пиво.

– Фу, бл… Че так тухлятиной-то воняет? – гасил рвотные позывы Руч, шаря рукой под софой. В гараже действительно стоял запах испорченной рыбы. – Ничего такого вчера не ели, вроде… Фу…

Побыстрее закончив поиски, он покинул неприятно пахнущее помещение, закрыл дверь и направился домой, неспеша гася разбушевавшийся внутри пожар.

Продолжение следует...

Часть 1: "Фокус" (часть 1)

Валерий Петрович

– Перестаньте, я не могу. – хмуро хлопал глазами Петрович. – И вообще это… Странно.

– Ну что ж странного? Я же без какого-либо умысла. – Степан протягивал своему пассажиру пару собственноручно связанных носков. – Просто вам же нехорошо…

– С чего вы взяли?

– Вижу. А разве я не прав?

– Правы… – Петрович понуро потрепал кота, угревшегося у него за пазухой, за ухом. – Если бы не он… Вообще бы труба, наверное.

– Пустота?

– Ага.

– Будто вынули все?

– Да… – Петрович непонимающе уставился на водителя. – А вы откуда знаете?

– Ну это не секрет. Частое явление.

– Среди кого? Пассажиров такси?

– Ну у меня не то чтобы такси… Скорее доставка.

– Это не важно. Так что за явление? И почему оно частое?

– Это хорошо, что вы его взяли. – кивнул Степан на кота, притормозив на светофоре. – Поможет.

– Да уже помогает. – хмыкнул Петрович. – Часто подвозите кого-то?

– Всяко бывает.

– И все с пустотой?

– Все. Как один. Тут уж ничего не поделаешь.

Валерия Петровича одолевали странные мысли и чувства. Ему одновременно и нравился, и не нравился этот человек, усердно крутящий руль по пути к его дому. Временами он хотел закричать, запротестовать, выскочить из его машины и идти куда глаза глядят. Но, вдруг, это чувство моментально сменялось какой-то странной привязанностью к этому совершенно незнакомому человеку – хотелось рассказать ему все, излить свою тоскующую неведомо по чему душу, позвать в кабак, где пьяно спрашивать у него какую-нибудь чушь и спорить. Это было странно, непонятно и…тревожно.

– Послушайте… – начал Петрович. – У вас бывало такое… – он задумался, щелкая пальцами. – Будто вот… С похмелья бывает, знаете? Словно вся мировая тоска за пьяную ночь в тебя вселилась. И тянет, тянет… А ты места себе не находишь и маешься… И холодно…холодно… Изнутри и снаружи… Не знаю, в общем, как объяснить…

– Да я понимаю. – приложил ладонь к груди Степан. – Вы даже не представляете насколько. Поэтому я и носки вам даю. Возьмите. – он опять протянул ему свою ручную работу. – Я от всего сердца.

– Ай, да я не про то… Как вы не поймете? –Петрович болезненно отстранился от протянутого подарка. – Я о чем-то неосязаемом…

– Хотите историю расскажу? – сменил неожиданно тему Степан.

– Давайте… – Петрович махнул рукой, решив прекратить попытки что-либо объяснить этому сухарю.

– Один мой знакомый… – не обращая внимания на скептичность собеседника, начал тот. – Не очень хороший, но знакомый. Попал в неприятную ситуацию. Так вышло, что он потерял все… Вот все, что у него было всего лишился. Работы, семьи, имущества, даже привычного образа жизни…

– Вы к чему это? – изнывая внутри себя, простонал Петрович, массируя пальцами виски.

– Вы слушайте. Вам не повредит. Так вот про моего знакомого… Потерял он все и отчаялся. Вот такое же состояние было у него. Такая же пустота. И практически теми же словами он мне все и говорил. И вел себя, кстати, так же – будто все враги и никто его не понимает.

– И что?

– А то, что понял он быстро всю нелепость этого своего отношения к ситуации. И изменил его.

– Каким же образом? – период неприязни, терзавший Петровича до сего момента, резко уступил место противоположному настрою.

– Тут прежде всего нужно принять ситуацию. Смириться. Случилось неизбежное? То, чего нельзя изменить? Так прими это, и прими себя в этом. Прими помощь посильную. И иди дальше.

Зина.

– Мы о цене не договорились. – пошарив по карманам и найдя несколько смятых купюр, подала голос Зинаида Евгеньевна.

– Да мне все равно по пути. Не переживайте.

Смазанное коньяком выедающее нутро горе, немного притупилось, и Зина заметно повеселела. Ей даже начал нравиться этот странный тип. Степан, кажется… Хотя буквально только что она его побаивалась и, к своему удивлению, почти ненавидела…

– Вы уверены? – недоверчивая насмешка помимо ее воли вплелась в интонации.

– Ну конечно. Мы должны помогать друг-другу. – не обратил Степан внимания на тон обращения.

– Кто это мы?

– Ну все… Кто бы ни был.

– А вы оптимист. – озорно хихикнула она, снова наливая в стакан ароматного напитка и тут же устыдилась этого. – Простите… Я тут распиваю ваше… Спасибо вам большое. За все.

– Да не стоит. Я же понимаю – вам очень плохо.

– Это так заметно? – Зина в испуге бросилась к зеркалу заднего вида, поправляя прическу.

– Нет, не переживайте. Просто часто с таким сталкиваюсь Глаз набит.

– Интересно. – она действительно успокоилась и, пожав плечами, выпила то, что держала в стакане. – Может вы мне и про мое состояние расскажете?

– Да. – улыбнулся Степан. – Расскажу. Это, можно сказать, моя миссия.

Лелик и Макс.

– А вы что – такую музыку слушаете? – радостно удивилась Оля. – Так совпало!

– Слушаю. Отчего же не послушать? Песня-то хорошая.

– А каковы еще ваши музыкальные предпочтения? – недоверчиво усмехнулся Макс.

Степан повернулся к нему и долго, не мигая смотрел в глаза.

– «Jefferson Airplane». Подходит? – наконец спокойно сказал он. – «Love» еще.

– Хм… Годится. А какая любимая у «Love»?

– Вот эта. – музыкально эрудированный водитель нажал кнопку, переключив трек, и из колонок сзади раздалось:

Everybody's gotta live,

And everybody's gunna die.

Everybody's gotta live,

I think you know the reason why.

Sometimes the going gets so good.

Then again it gets pretty rough.

But when I have you in my arms baby,

You know I just can't, I just can't get enough…

– Макс!. – радостно взвизгнула Оля. – Это же «Everybody's Gotta Live»! Представляешь! Обожаю!

– Неожиданно. – Макс крепко похлопал Степана по плечу. – Но приятно. Одобряю!

– Здорово-здорово! – прыгала на своем месте Оля. – Мне даже легче стало, представляешь, Макс!

– Мне, вроде, тоже… Нам на Среднеохтинский, пожалуйста.

Валерий Петрович.

– Значит, говоришь, принять? И идти дальше?

– Ну да… Это понятно, что плохо. Понятно, что кажется все – дальше нет ничего. А оно есть. Ты прими, и поверь. И если тебе плохо от чего-то, то просто прими это как данность. А мы поможем, чем сможем. Вон – кот уже начал.

– Да в чем помочь-то, я не понимаю? Что принять-то? Я просто домой хочу. Устал и все такое…

– Ну что устал-то, это да. Не поспорю. Подъезжаем. Какой дом?

Зина.

– Вы так хорошо все описали… Так хорошо меня знаете. – Зина, захмелев. Таращилась на Степана. – Мы знакомы? Вы, наверное, с Васей моим работаете? Он вам рассказал?

– Нет, с вашим Васей мы лично не знакомы. – покачал головой водитель. – И это к лучшему для него. Хотя ему бы за здоровьем не помешало последить. А то, неровен час, придется познакомиться…

– А откуда вы про здоровье знаете? – Зина подозрительно прищурилась. – Он у меня действительно слабенький… – она всхлипнула и чуть было опять не свалилась в рыдания.

– Так… Не надо. Я пошутил. Выпейте лучше еще.

– Я больше не хочу… – забыв про плачь, скривилась Зина.

– Я вам рекомендую все же. Мы, кстати, подъезжаем.

Лелик и Макс.

– А как вас можно в следующий раз вызвать? Я теперь только с вами ездить буду! – радовалась Оля. – Столько классных песен я только дома слышала. А «Sweet Home Alabama» даже Макс не любит.

– Слишком много ее везде. – с видом знатока пожал плечами Максим.

– Так как вас найти? – Оля не унималась и втиснувшись между передних сидений, практически вываливалась вперед. – Телефон зарядился. Я сейчас запишу.

– Прости, Оля… Но, наверное, не получится… – Степан грустно глянул на нее и показал в окно. – Вон ваш дом.

Валерий Петрович.

– Сколько я должен? – Петрович уже вышел и спрашивал это снова через открытую дверь, придерживая кота за пазухой.

– Да ничего вы мне не должны. Разве что…

– Что?

– Просто запомните мои слова. Этого будет достаточно.

– Про принятие?

– Да.

– Договорились. – Петрович махнул водителю рукой, будто бы в воинском приветствии, закрыл дверь, и пошел в сторону своего дома.

Кот, до этого всю дорогу мирно спавший, пробуравив носом путь к воздуху, высунулся через ворот и усиленно затарахтел.

– Стой…Стой, куда ты, дуралей! – засмеялся Петрович. – Очумел что ли? Скоро дома будем. Хотя… Мурчи, наверное, сильнее… А то опять как-то тяжко становится. Там, с этим оболдуем вроде полегчало как-то. А теперь опять…С каждым шагом, прям…

В подъезде было темно и пахло собачьей мочой. Глянув через щель почтового ящика, и ничего там не обнаружив, Петрович прошагал к лифту.

– Опять Липенко собаку не успел вывести… – нервно процедил он, поводя носом. – Сейчас вот отдохну немного, и начну карать. И собаковода этого пальцем деланного, и Люськиного оболтуса, который опять лампочки бьет. Только… Да что ж так холодно-то?..

Петрович поежился, сморщившись как от боли, и нажал кнопку вызова. Кот продолжал вертеть головой через ворот куртки и упорно мурлыкал. Иногда даже слегка попискивал.

– Вот ты трактор, конечно… – улыбнулся Петрович и подставил коту указательный палец, об который тот не замедлил протереться усами. – Красавец. Ну поехали что ли?

Пришел лифт, и из него, не обращая на стоящего мужика с котом за пазухой, вышла семья Сигачевых – кретин папаша, курица мамаша и кукла дочь, как всегда их про себя обозначал Петрович.

– Юка, – кривляясь обратилась первая леди Сигачевых к своему чаду, – Ты записала нас на пилинг?

– «Канешн». – пластмассово шевеля раздутыми губами, ответила дочь. – Шоколадное обертывание в подарок. Как постоянным клиентам.

– Шикарно! – манерно оттопырил ручку мать, подталкиваемая своим благоверным к выходу. – Нужно успеть еще в «Галерею»… Мотя, подожди… Мотя, что ты толкаешься?

Беспокойное семейство скрылось за хлопнувшей дверью, оставив перекошенного злобой Петровича наедине с котом.

– Вот ведь… – не удержался он и сплюнул под ноги, чего обычно не позволял себе в родном подъезде. – И так тошно… Так еще и эти…

Лифт быстро поднял человека и кошку на седьмой этаж. Петрович как раз извлек своего нового друга из его заточения и выпустил его на площадку. Кот тут же скользнул в приоткрытую дверь его квартиры.

– Ничего себе… – осторожно протиснулся он за котом, передергиваясь как от озноба. – Чего это тут открыто все? Эй! – крикнул он в полумрак квартиры. – Есть кто?

Ему никто не ответил. Да и обстановка домашняя была какая-то странная. Буквально с прихожей ощущалось что-то не то… «Что-то изменилось… И запах… Что это за запах? Знакомый…» – Петрович вяло проворачивал в голове будто скованные неясной тревогой мысли. Это ощущалось практически физически.

– Эй! – крикнул он еще раз, снимая один ботинок об другой. – Вы где все? Чего дверь на распашку?

И тут он понял, что было не так – большое е зеркало, которое он приволок еще из старого бабкиного дома и торжественно водрузил на стену в прихожей, сейчас зачем-то было завешено плотно черной тряпкой.

– Что это? Мой халат что ли рабочий? – он с удивлением пощупал пальцами ткань старого халата, в котором занимался мелким ремонтом своего автобуса, а домой приносил постираться. – А нахрена? И запах…

«Свечи» – вдруг ясно и страшно всплыло в его памяти. – «Так свечи пахнут…»

– Что тут происходит у вас?! – испуганно крикнул он, выходя из прихожей в одном ботинке. – Лена!

На встречу ему его жена Лена несла из кухни его кота. Кот потянулся к нему носом, распушив усы. Лена прошла мимо.

– Петь! – крикнула она в даль квартиры. – Петь, иди сюда! Смотри!

– Да что происходит, черт подери! – возмутился Петрович, топнув обутой ногой и тряхнув животом.

– Обширный инфаркт… – голос был смутно знаком ему. – Прямо на рабочем месте. За баранкой…

Петрович обернулся. На пороге стоял недавний странный водитель. Степан, кажется.

– Все потом еще удивлялись – как так вышло. Перед выездом же медкомиссию прошел.

– Что? – Петрович непонимающе наморщил лоб. – Ты о чем сейчас? И что ты вообще…

– Петька, смотри! – перебила его Лена, по-прежнему не замечая мужа и показывая кота вышедшему из комнаты угрюмому сыну. – Смотри кто пришел! Это ж папка наш!

– Мам… Не надо…

– Валерка… – прижала Лена крякнувшего кота к себе и заплакала. – Валера…

– Ч-что? – вытаращился на нее Петрович. – Ты ч-чего, мать?..

– Доставлен в Александровскую больницу. – невозмутимо продолжал свои странные речи водитель. – Скончался спустя три часа, не приходя в сознание.

– К-кто с-скончался? – лицо Петровича сползло как-то на правый бок, что, в придачу с гипертрофированной бледностью, давало устрашающий результат.

– Это ж папка, Петь! – продолжала свое безумие не унимавшаяся жена. – Он таким к нам вернулся! Смотри!

Сын, понурив голову, скрылся в своей комнате. Лена же, подмурлыкивая коту и слегка безумно улыбаясь, вернулась на кухню.

– Так бывает… Жил-жил, и раз… – Степан махнул наискосок рукой, как бы демонстрируя неотвратимость кончины хрупкого человеческого организма. – Судьба…

– Ч-то? Какая судьба? Что т-ты несешь? – завопил Петрович, наседая на него. – Чего надо тебе? Чего?

– Прими это, Валерий Петрович. И иди дальше. Скоро будет легче. Совсем скоро легко будет.

Зина.

– Спасибо вам! – слегка икая, Зинаида Евгеньевна покинула автомобиль. – Вы очень мне помогли! Вот! – она протянула на две трети пустую фляжку хозяину, на что тот отрицательно замахал руками.

– Нет-нет. Это вам. Подарок.

– Ой… – Зина прижала руку к груди. – Я не могу… Такой дорогой подарок. А мы так мало знакомы… Не могу…

– Перестаньте. Я от чистого сердца.

– Нет… Не могу, простите.

Она положила фляжку на сиденье, нагнувшись подалась вперед и шепнула Степану на ухо:

– Вы очень хороший человек. – потом, улыбнувшись, она грациозно хлопнула дверью и пошла в сторону своего дома. Через несколько метров она обернулась и помахала ему рукой.

– Очень! – донесся издалека ее голос.

Зина ловко обогнула попавшуюся на пути подъездную скамейку, еще раз помахала рукой и скрылась в подъезде. С ударом закрывшейся двери ее приподнятое настроение исчезло. Будто гипнотический сон после щелчка пальцами гипнотизера. И тут же вернулась тяжелая, слезливая, всепоглощающая тоска. Она навалилась удушливой черной тучей, приковав своей невыносимой тяжестью к месту.

Жила Зинаида Евгеньевна на первом этаже. Вот она ее дверь – сверкает под лампочкой дверным глазком. Метра три до нее пройти. Но ноги, ее собственные, но сейчас какие-то совершенно чужие, не повиновались ей. Внезапно, громко стукнувшись о электрический щиток, дверь распахнулась настежь. На пороге возник Василий – ее много лет не пьющий муж был в стельку пьян. Его домашние штаны, с вытянутыми на коленках пузырями, были свернуты набок и заляпаны чем-то жирным. Накинутый сверху на голове тело пиджак, в котором он обычно ходил на работу, так же получил свою порцию жирных пятен, а с левой стороны, на лацкане был аккуратно прожжен сигаретой. Ноги Василий пытался обуть в тапочки, причем правая совершенно отказывалась ему повиноваться. Немного повозившись с непокорной ногой и так не облачив ее домашнюю обувь, муж смерил полным презрения взглядом свои нижние конечности, шумно со слюной выдохнул через рот, и отправился на выход в одном тапочке.

– Вася… – испуганно залепетала Зина. – Вася… Ты чего?

Василий же, словно не замечая, протопал мимо своей любимой жены, слегка припадая на правую ногу, и. недолго повозившись с кнопкой магнитного замка, покинул подъезд. Зина, охнув и разом утратив скованность, бросилась, было, за ним, но опомнившись и устыдившись представленного на всеобщее обозрение их скромного но крепкого быта, вернулась к квартире и закрыла дверь. Проделов это, она решительно повернулась с целью возобновить погоню за нестандартно ведущим себя мужем, но столкнулась почти нос к носу с неведомо как попавшим в подъезд Степаном – магнитного ключа у него не было, а если бы и был, то должна была хлопнуть дверь.

– Вы? – округленные глаза Зины источали крайнюю тревожность. – Я что-то забыла?

– Многое. – виновато улыбнулся Степан. – Удар тяжелым тупым предметом по голове. Закрытая черепно-мозговая травма. Ушиб мозга. Перелом основания черепа…

– Что, простите? Я не понимаю… – подзабыв про свои намерения, нахмурилась Зина, пытаясь понять странные речи доставившего ее сюда водителя.

– Доставлена в Областную клиническую больницу. Умерла, не приходя в сознание через четыре часа. Смерть зафиксирована в…

– Перестаньте! – неожиданно для самой себя взвизгнула Зина. – Замолчите! Что вам нужно от меня?!

– Ничего. – развел руками Степан. – Наоборот. Это вам что-то от меня нужно.

– Мне? – резко успокоившись, удивилась Зина. – Но что?.. Почему?.. – она осеклась, увидев протянутую ей водителем фляжку.

– Пойдемте домой. Василию вы все равно сейчас не поможете. – с этими словами Степан открыл входную дверь, причем сделал он это совершенно легко и бесшумно, а Зина точно помнила, что успела закрыть ее минимум на два оборота.

Лелик и Макс

– Спасибо вам большое! – Оля широко улыбнулась водителю. – И не переживайте пожалуйста! Вы нас совсем не сильно толкнули, и у нас совсем ничего не болит! Правда, Макс?

– Да, не болит. – Максим тоже улыбался, но в глазах уже мелькала прежняя непонятная грусть. – Не переживайте. Спасибо.

Он первым покинул машину и огляделся. Оля еще что-то щебетала в салоне, но он не слышал. Все было странно… Вроде бы ничего не изменилось – и улица, и дом, и вывески на нижних этажах – все было тем же самым, но, в тоже время, каким-то иным… Будто-бы подернулось какой-то тенью при ясном безоблачном небе. Максим даже задрал голову, чтобы убедиться в незамутненности солнца, и тут же крепко зажмурился одаренный нестерпимым светом. И самое неприятное было то, что где-то внутри, будто резонируя с этой тенью, снова заворочалась тяжелым каменным существом, нестерпимая тоскливая печаль.

– Какой он классный! – радостно подпрыгнула, выпорхнувшая из машины Оля. – Так здорово доехали! Мне даже так легко стало! Не то что… Макс? – она как-то мигом растеряла свой запал и испуганно уставилась на своего парня, недоуменно взиравшего на свои ладони, в которые часто капали его собственные слезы.

– Макс, ты чего?

– Плохо… – искривив рот плачем, выдохнул слова Максим. – Я не знаю… Не могу… Внутри будто космос… Space Oddity. И я как майор Том… Лелик… Не могу, Лелик… Не могу…

– Макс… – быстро обняла его Оля. – Макс… Ну чего ты? Ну? Пойдем домой, а? Там мама твоя нас покормит вкусно. И сразу легче станет. Это просто из-за ситуации этой нелепой. Но мы во всем разберемся!

Оля, утешая возлюбленного, сама не заметила, что уже давно мочит его футболку своими слезами и содрогается всем телом от рыданий. Отлипнув от его груди, она подняла заплаканное лицо и улыбаясь мокрыми и солеными губами, ободряюще кивнула ему.

– Пойдем? Уже почти дома, да?

– Да. – улыбнулся и Макс. – Пойдем.

Совсем забыв про своего доставщика до места, который все никак не желал отъезжать, они, держась за руки, прошли через двор и вошли в подъезд.

– Так тихо… – растирая слезы по щекам, поежилась Оля. – Не думала, что тут так бывает. Всегда какой-то гомон, кто-то разговаривает, лает… Может от тишины так давит?

– Не знаю… – Максим хмурился, раздираемый, по мимо прочего, еще и нехорошим предчувствием. – Но странно…

Они поднимались по лестнице на третий, самый верхний, этаж, когда из квартиры на втором навстречу им вышла печальная соседка – тетя Тая, в черном платке.

– Здравствуйте, теть Тай. – стараясь не выдавать своего подавленного состояния, поздоровался Максим. – А чего это у нас так тихо сегодня?

Соседка, абсолютно никак не среагировав, прикрыла свою дверь и, торопясь и вытирая слезы носовым платком, направилась на третий этаж.

– Тетя Та…я… – ошарашено проводил ее взглядом Макс.

– Чего это она? – потянула его за руку Оля и обернулась на скрип.

Дверь, неплотно прикрытая соседкой, скрипнула и в приоткрывшуюся щель ввинтился мордой толстый рыжий кот.

– Мрррау – мелькнув розовой пастью, подал он голос, не отрывая больших круглых глаз от парочки.

– Мурзон, – обратился к животному Максим, – Чего у вас происходит-то? – он протянул руку, чтобы погладить кота, но тот, прижав уши, угрожающе зарычал и, зашипев, скрылся в квартире.

– А ты-то чего? – вскрикнул от неожиданности Макс. – Как с ума посходили. Никогда его таким не видел – всегда добрый и ласковый. А тут… Нет, было один раз… Когда дядя Витя – муж тети Таи, умер. Мурзик тогда такой же агрессивный стал. Забился под диван и три дня не выходил.

Максим, вдруг, не мигая уставился на Олю, приоткрыв рот на полуслове. Она видела как непонимание в глазах парня сменяется сначала недоверчивым отрицанием, потом – испуганным допущением и, наконец, откровенным ужасом.

– Бегом, Лелик! – резко дернул он Олю за руку, бросившись сломя голову наверх.

Он прыгал через ступеньку, волоча за собой ничего не понимающую девушку и совсем не слышал ее возмущенных и напуганных причитаний. Остановился он только перед раскрытой дверью собственной квартиры. На пороге стояла тетя Тая с его выпускным черным костюмом, и ее сын Женька – одноклассник и друг детства, с большой фотографией Макса в рамке и с траурной лентой.

– Пойдем, Жень, пойдем… – тихо говорила тетя Тая, все так же вытирая платком слезы. – Еще много чего сделать нужно. Нужно помочь соседям…

– Да, мам. – как-то отрешенно кивнул Женька и двинулся прямо на Макса, заставив того испуганно отскочить.

– Это…что, Максим? – почему-то шепотом спросила Оля. – Почему у него твоя фотография?

– Кажется все плохо, Оль… – Максим присел на ступеньку, обхватив голову руками. – Меня хоронят…

– Что? Ты дурак так шутить? – Оля состроила злое личико, но из глаз струился такой ужас, что не оставалось никаких сомнений в то, что и она все прекрасно поняла.

– Шестой километр трассы Сортавала, возле Мендасар. – голос запрыгал эхом по пустому подъезду, заставив их одновременно обернуться. – Водитель мотоцикла с госномером…в прочем это не важно, – говоривший Степан, глядя на лица ребят, сверлящих его глазами, немного смутился, – Не справился с управлением и попал под «фуру». Водитель скончался на месте.

– Что? – шепнула с надеждой Оля.

– Пассажирка получила травмы несовместимые с жизнью и скончалась в карете скорой помощи спустя два часа, на подъезде к Елизаветинской больнице. Мне жаль. – водитель с сожалением развел руками. – Оля, нам с вами нужно ехать.

– Что? – повторила она уже громче. – Вы зачем так шутите? Вы не видите, что мне страшно? И…

– Простите, Оля. Но вы и сами все уже поняли… Максима действительно будут скоро хоронить. А вам нужно домой. В Новгород. Там ваше место. Пойдемте… – Степан договорил и нажал куда-то в своем телефоне. По подъезду разлились звуки музыки.

Ground control to major Tom

Ground control to major Tom…

Оля хотела закричать, но не смогла. Она тихо села рядом с Максом и, раскачиваясь, стала подпевать.

Валерий Петрович

– Спасибо… – пролепетал Петрович, глядя на свою руку державшую пару шерстяных носков. – Так гораздо лучше…

– Я же говорил. Это первые три дня так тяжело. В это время душа не понимает, что с ней происходит. Не осознает ничего, не помнит. И поэтому сильно мается. Это самый тяжелый момент. Но потом легче уже. Скоро вы туда отправитесь. – Степан ткнул пальцем куда-то вверх. – Ненадолго правда пока… Потом тоже непростой момент конечно предстоит. Но как было нехорошо – так уже не будет.

– Правда? – умоляюще посмотрел на него Петрович, прижимая к груди носки.

– Обещаю. – похлопал его по плечу Степан. – Хорошо, что кот с вами пошел. Так легче всем.

Они стояли на улице перед домом Валерия Петровича задрав головы, и смотрели на светящиеся окна его квартиры. Сквозь кухонное окно был виден силуэт Лены и бродящего по подоконнику кота.

– Ну, мне пора. – извиняющимся тоном проговорил Степан. – Дальше я не могу.

– Может еще немного? – Петрович все уже давно понял, со всем смирился, все принял и ко всему подготовился. Но, все же, немного боялся остаться один.

– Нет. Прости. Не могу. – покачал головой Степан и, шагнув спиной вперед, оказался рядом со своим потрепанным авто. Быстро усевшись, он хлопнул дверью и, мигая «аварийкой», уехал.

Зина.

– И как же я теперь? – Зина вылила последнюю каплю из фляжки в стакан и тут же все залпом выпила. – Только честно.

– На небеса. – Степан сидел напротив и смотрел ей прямо в глаза. – До девятого дня. Потом…наоборот, до сорокового. А потом… – он задумался. – Да, думаю, все хорошо будет потом. Ты главное знай – самое страшное для тебя уже закончилось. Поэтому просто отпусти все. Так и тебе будет легче, и всем.

Степан кивнул на спящих на одном диване Василия и их дочь Ксюшу, приехавшую из Москвы, где она училась на педиатра.

– Я пойду? – разгладил он старую клеенку по столу. – Пора мне.

– Посидишь, может? – Зина вздохнула. – А я даже с ним не попрощалась… Думала просто в магазин сбегать…

– Прости, не положено. Пора. Но… – он задумался. – Я кое-что могу. Разрешу тебе оставить им какой-нибудь знак. На прощание. Подумай какой.

…………….

Зина видела как он сел в свой боевой «Фокус», замигал аварийным сигналом и, неспеша объезжая припаркованные автомобили, скрылся за деревьями.

– Ты очень хороший…человек… – прошептала она, дыхнула на стекло и в образовавшемся запотевшем пятне нарисовала пальцем сердечко.

Лелик.

– Возьми. – протянул Степан свой телефон Оле. – Им ты сможешь пользоваться до сорока дней.

– А потом? – девушка крепко сжала подарок.

– А потом он тебе не понадобиться. В любом случае.

– Почему?

– Хм… Таких полномочий у меня нет, конечно, но возьму на себя смелость предположить, что ты попадешь туда, где музыка звучит сама по себе. – он улыбнулся. – Возможно даже непосредственных исполнителей сможешь встретить.

– А что, они там?

– Ну в основном – да.

– Здорово! – Оля, впервые за все время их пути до Новгородчины, улыбнулась. – Может зайдешь?

– Нет, прости. Я тебе уже все объяснил. Мне пора.

– Жаль… – сказала она, выходя и вдруг вспомнила – А Макс. Он тоже…туда? Ну…куда ты осмелился предположить…

– Думаю да. – Степан завел двигатель. – Прощай.

– Прощай. Спасибо тебе.

Подняв клубы пыли на проселке, через которые едва пробивались огоньки «аварийки», автомобиль покинул Олину улицу.

Степан.

Дорога была достаточно пуста – то ли время было какое-то не то, то ли так сложилось. Старый, неопределенного цвета «Фокус» наматывал на колеса километр за километром не сбавляя скорости, пока не поравнялся с причиной подобной дорожной остановки – попрек дороги, перекрыв собой все дорожное полотно вместе с обочинами, лежал огромный тягач с фурой, заполненной бутилированной водой. По другую сторону преграды, судя по звукам, скопилась немалая очередь из автомобилей.

Вокруг тягача, обходя и перешагивая разметанные бутылки с газированной жидкостью, ходили какие-то люди – что-то осматривали, что-то записывали. Зеваки, каждый раз появляющиеся неведомо откуда даже в самых безлюдных местах, нетерпеливо переминались за красно-белой лентой, отделяющей их от места происшествия. Среди них было один странный человек – средних лет мужичек, непонимающе и невидяще бродящий между людей.

Степан встал на обочине. Никем не остановленный, он пересек огороженное лентами место и окликнул мужичка.

– Уважаемый. – Степан даже взял его под руку.

– А? Что? Кто вы? – встрепенулся тот.

– Я понимаю, что мне не положено вмешиваться в естественный ход вещей и…тревожить вас раньше времени… Но, раз уж я здесь, то может подвезу вас?

– Я… – мужичек непонимающе заозирался. – А что это тут?

– Пойдемте. Я все вам объясню. Вы сами откуда?

Разговаривая, они сели в машину, которая тут же, проявив чудеса маневренности и проходимости, перевезла их по полю вокруг создавшейся преграды, забралась по насыпи на дорожное полотно, и уехала прочь. Никто не обратил на нее никакого внимания, будто ее и не было.

Валерий Петрович

Мелкий, противный дождь сеял из прохудившегося неба и мешал обновить геопозицию в приложении. Капли растекались по экрану смартфона, внося хаос в посылаемые ему с дисплея сигналы.

– Да что ты будешь делать! – не выдержал Валерий Петрович и в сердцах сунул подмокший гаджет в карман. – Понапридумывают… Как мне теперь отсюда до дома-то добраться? Такси не вызвать, автобусы не останавливаются... Еще и дождь этот мерзкий…

Рядом, на продуваемой всеми ветрами автобусной остановке, не было ни единой души. Только взъерошенный кот, нахохлившись, уныло взирал на проезжавшие мимо машины. В свои 58 лет Валерий Петрович обладал довольно грузным телом, изрядной сединой, но еще весьма приличной шевелюрой, которую он сейчас тщетно пытался прикрыть газетой от заносимых ветром под крышу остановки дождевых капель. Газета отсырела еще в тот момент, когда он, вдруг осознав себя стоящим под дождем неведомо где, попытался под ее прикрытием перебежать под единственную в поле прямой видимости крышу.

– Господи, что же так плохо-то, а?.. Холодно еще… – Валерий Петрович встряхнул рукой, сбрасывая капли дождевой воды, и потрогал свой лоб. – Нормально, вроде. А ощущение будто все 40. Да еще будто и побили при этом меня изрядно… И тоска какая-то… Пфф…

Он сморщился, будто съел что-то невыносимо горькое, и бросил бесполезную уже газету в переполненную урну. Та отозвалась посыпавшимися из нее пустыми алюминиевыми банками, упаковками из-под чипсов и окурками, неведомо как до этого в ней державшимися. Легкий мусор тут же оказался подхвачен ветром, с шелестом и дребезжанием растащившим его по округе. Валерий Петрович сморщился еще сильнее и, глянув на встревоженного шумом кота, виновато пожал плечами.

– Прости, братан. Не могу что-то как тяжко… – кот тихонько пискнул и вернулся к своему прежнему занятию. – Прям душа как будто разрывается. А почему – не понимаю. И где я – тоже. А самое главное, – он чуть задумался, – Хоть убей не помню, как я тут оказался. Такие вот дела, братан.

Мимо остановки, поднимая тучи мелких брызг и не останавливаясь, проносились автобусы. Валерий Петрович сам тридцать с лишним лет отработал водителем автобуса, но никогда еще, ну или так давно, что уже забыл, не ощущал тоскливого раздражения мокнущего на остановке пассажира, провожавшего глазами удаляющийся общественный транспорт.

– Коллеги, блин… – процедил он сквозь зубы. – Етить-переетить… Что это за дебри вообще? И что ж так мерзну-то я, а?..

Вокруг не было решительно ничего примечательного – какая-то промзона, гаражи, стоянка, заправка… В общем и целом – глушь. Чуть поодаль была установлена табличка с названием остановки и маршрутами местных автобусов. Валерий Петрович (или просто Петрович – как звали его в автопарке) близоруко прищурился, пытаясь разглядеть ее содержание из относительно сухого места, и даже оттянул пальцем уголок глаза – бесполезно. Пришлось быстро, через неглубокую лужу, высоко поднимая ноги, на цыпочках подскочить к информационному столбику.

– Проспект Солидарности… Вот же твою мать… – бормотал Петрович возвращаясь под крышу. – Вот занесло-то! И ведь как отрезало… Ладно бы хоть повод к тому был – не так бы обидно.

Надо сказать, что привычных поводов к подобному у него действительно не было – Петрович уже скоро десять лет как не пил. По причине своего, оказавшегося слабым, сердца. Не то чтобы он сильно переживал из-за этих двух обстоятельств, просто иногда слегка тосковал – и по здоровому сердцу, и по здоровой выпивке. Сейчас же нестерпимо захотелось набраться…

– Как будто все вынули из меня. – Петрович яростно потер грудь под ветровкой. – Коньячку бы что ли? Да с лимончиком. Или… Ай, нет! К черту все… Домой. Просто домой.

Шагнув под утихший немного дождь, он поднял руку в надежде остановить какого-нибудь «бомбилу». Удивительно, но эти вездесущие любители за дорого рассказать по дороге всю свою подноготную – как сговорились. И сговор их происходил явно не на проспекте Солидарности.

Внезапно, следовавший по противоположной стороне дороги видавший виды «Фокус» неопределяемого из-за грязи цвета, игнорируя все что возможно, развернулся прямо через «две сплошные» и с визгом остановился, чуть не доезжая остановки с Петровичем и котом. Замигал сигнал аварийной остановки.

– Ничего себе артист. – с усталым удивлением хмыкнул первый, оглянувшись на второго. – Может и ты со мной, а?

Кот вяло приподнял голову и снова пискнул. Петрович, кивнув то ли ему, то ли самому себе, подхватил его одной рукой и сунул за пазуху. Под тонкой тканью ветровки тут же завибрировало.

– Красаавец. – чесал новообразованный хозяин своего питомца между ушей, подходя к молчаливо стоящему «Фокусу», однообразно мигавшему всеми четырьмя поворотниками. – Сейчаас… Сейчас мы сяадем. Поеедем. – мягко растягивал он слова и ему отчего-то нестерпимо хотел плакать.

Петрович открыл дверь переднего пассажирского места и заглянул в салон. С водительского сиденья на него снизу-вверх взирал небольшой невзрачный мужичок в сером свитере с горлом и синих джинсах. Лицо его являло какую-то невнятную картину из глаз, бровей, губ и прочих атрибутов, весьма явно на нем присутствовавших, но будто бы смазанных. Такую внешность обычно называют «моль». В руках мужичек держал недовязанный носок с торчащими из него спицами.

– Командир, – начал переговоры Петрович, глядя на спицы, – До Авиаконструкторов подбросишь? Очень надо.

– Подброшу, отчего ж нет. Садитесь.

– Сколько?

– Договоримся. Все равно мне по пути.

– Отлично. – крякнул Петрович, усаживаясь и пристраивая поудобнее кота. – Я с другом – ничего?

– Это даже лучше. – загадочно улыбнулся водитель и протянул руку. – Степан.

– Валера. – кивнул Петрович, пожимая неожиданно крепкую лапку нового знакомца. – Себе? – кивнул он на положенный на панель недовязанный носок.

– Это вряд ли. – пожал плечами Степан. – Скорее вам.

Зина

– Где это я? – Зинаида Евгеньевна Захарова, которую все, спустя десять минут первого знакомства, начинали называть Зиной, удивленно огляделась.

Она стояла на небольшой, петляющей между деревьев и кустов, тропинке. Телефон отсутствовал, как, впрочем, и сумка в которой он лежал. Лес это был, или парк – понятно до конца не было, но характерный шум, слабо долетавший издали, наводил на мысли, что находится Зина все же в городе.

– Хоть бы уж в том же, что и была… – ответила она вслух своим мыслям, и осторожно, беспрестанно вертя головой, двинулась по тропинке. – Сумку посеяла что ли? Ничего не помню…

Последнее, что Зинаида Евгеньевна, помнила, была, призывно горевшая на другой стороне двора, вывеска круглосуточного магазина, в который она направлялась за ряженкой. Мыслями она была в школьной бухгалтерской отчетности, которая являлась ее работой и никак не желала сходиться. Тревога, вселяемая подобным положением вещей, знакома каждому бухгалтеру в конце отчетного периода. Но Зина, помимо всего прочего, была еще и человеком честным, а эта особенность обычно только усиливает эффект. Тем более, что за все двадцать лет практической деятельности, Зинаиду Евгеньевну, каким-то образом, подобные проблемы обходили стороной.

– Надо что-то с собой делать… – шептала она, отвлекая себя от жутковатой обстановки темного парка (теперь это стало ясно по явному шуму машин и электрическому свету вдали). – Нельзя же так переживать… Вон, сама даже не заметила, как забрела куда-то. И на душе еще так тоскливо… Космическая пустота какая-то. Нет – так совсем нельзя.

Впереди замаячил выход. Зина, ободренная близким светом, шумом и открытым пространством, прибавила шаг. Внезапно, ударяясь о встречные ветки, сверху что-то больно упало прямо на голову.

– Ай! – коротко взвизгнула незадачливая бухгалтерша и, отскочив в сторону, присела, обхватив руками голову.

Она ожидала продолжения физического воздействия на себя, будучи почти уверенной в начавшемся на нее нападении с целью… Да с какой угодно целью, коих в ее голове пронеслось за эти мгновения великое множество. Однако ничего не произошло.

– Шишка. – поняла и тихонько озвучила, для верности, свою мысль Зина. – Чуть не померла со страху… И вообще…тоска. Выедает, прям… Вот прям разрывает меня она. Сама не пойму почему. Будто растеряла в этих кустах вместе с сумкой все свое что было – из души, из головы, из сердца…

Парк, наконец-то, остался позади, и перед Зиной предстала широкая освещенная улица. В обе стороны сновали машины, урча двигателями и шурша шинами, и этот звук, так всегда раздражавший, вдруг показался таким родным и близким... Будто бы Зина вышла не из городского парка, а из глухой тайги, в которой блуждала не меньше месяца.

– Уффф… – выдохнула она и огляделась по сторонам в поисках остановки общественного транспорта. – Не узнаю что-то места… Куда это меня занесло? Туда что ли?..

Зина подалась направо, к маячившему невдалеке остановочному павильону.

– Проспект Раевского… – удивленно вслух прочла она на табличке, обозначавшей автобусную остановку. – Это Сосновка что ли? А какого черта мне тут понадобилось вообще? И почему не помню я ничего?

Тревога, одолевавшая в темном и жутковатом парке и занимавшая большую часть мыслей, отступила, предоставляя первый план рациональному мышлению.

– Сумка, вот, где? Тетеря. Как можно было сумку-то потерять, а? Ой, да к черту сумку! Как ты тут вообще оказалась? Это ж как надо задуматься, чтоб не заметить, как с Просвещения до Сосновки добрела!?

Для Зины это было совершено нехарактерно, но она начинала злиться. Даже в сердцах пнула валявшуюся под ногами пивную бутылку, больно ударив палец.

– Ай! Вот ведь… Дура…

Она всхлипнула и, закрыв руками лицо, села на скамейку остановки. Слезы потекли двумя уверенными ручейками. Они скапливались в ладонях и, найдя между ними удобный ход, стекали по рукам в рукава пиджака – Зина даже не успела переодеться после работы.

– Господи… – всхлипывала она, не отнимая рук. – Что ж так тяжко-то? Почему? Напиться мне что ли?

С этой мыслью ей как-то полегчало, как бывает, когда через безотчетное всепоглощающее отчаяние, вдруг получается сконцентрироваться на какой-то задаче. Зина глянула на свои старенькие, доставшиеся еще от мамы, часы.

– Вот же… Поздно уже, не продадут. Да даже транспорт уже не ходит, наверное. Дура… Дура…

Она снова уткнулась в ладони и предалась горьким рыданиям, на которые способен только страшно и безапелляционно жалеющий себя человек. В своем этом всепоглощающем занятии Зина совершенно не заметила, как возле остановки остановилась машина. Старенький «Фокус» еле слышно притормозил и включил «аварийку». Зина не увидела, а скорее почувствовала мигающие желтые огоньки. Глянув между пальцев, она быстро вытерла слезы и встала. Сама не понимая почему, пренебрегая всеми возможными нормами безопасности и здравым смыслом, она несколько нерешительно двинулась к остановившемуся автомобилю. Ее туда тянуло.

– Здравствуйте. – поздоровался с ней невзрачный водитель, когда она, открыв дверь, заглянула в салон. – Садитесь. Не бойтесь, я не маньяк.

– Я и не боюсь. – дернула бровями Зина. – Почему-то…

– Чувствуете, наверное. Что все в порядке. Хоть и не понимаете.

Они тронулись. Быстро пристегнувшись, пассажирка повнимательнее вгляделась в своего добровольного помощника. Он же обладал настолько смазанными чертами лица, что они, казалось, тут же забудутся стоит только моргнуть. На коленях водителя лежала фляжка – в такие обычно наливают коньяк.

– Вы пьете за рулем что ли? – возмущенно скривилась Зина. – Немедленно остановите! Я выйду! И вообще, – ее будто бы осенило, – Куда вы меня везете? Я же не называла вам адрес.

– Пока вперед. – невозмутимо отозвался тот. – Потом же вы скажете куда вам нужно? А это, – скосил он глаза на предмет на коленях, – Всего лишь успокоительный сбор. Хотите? У меня и стаканчик есть.

– Что еще за сбор? – недоверчиво нахмурилась Зина, и тут же добавила. – Давайте.

Он, улыбнувшись, передал ей сосуд и извлек из нагрудного кармана складной стакан, каким всегда пользуются пьяницы, претендующие на некоторую интеллигентность.

– Чистый. – добавил он, подмигнув. – Не стесняйтесь. Я Степан, кстати.

– Даже не думала. – задумчиво ответила Зина, наливая содержимое фляжки в стакан. – Зинаида.

– Очень приятно. Так куда вам?

– На Просвещения. – Зина разом выпила все из стакана, ошарашенно сморщившись от коньячного вкуса и аромата. – Дом 7… Это же коньяк…

– Простите. – смутился Степан. – Просто я подумал, что вам это не повредит. Ну и немного присочинил. Но только чтоб вас не напугать. А сам я его даже не нюхал. Честное пионерское! Еще раз извините…

– Да ничего. В общем-то вы угадали…

Зине полегчало. Истязающая тоска не ушла, но немного отступила, давая большую свободу стиснутому до этого в груди сердцу.

– Сами не пьете, а зачем тогда возите? – повеселевшим голосом осведомилась она.

– Ну вам вот, например, пригодилось. Плохо разве?

– Хорошо… Очень хорошо. Гораздо лучше, чем было. Спасибо.

Лелик и Макс

– Меня тошнит… – Оля, или как она просила себя называть – Лелик, Попова состроила смешную рожицу. – Макс, что за фигня?

– Вообще не знаю. Самому хреново. Депрессуха какая-то.

Максим Парамонов, или просто Макс, был Олиным парнем и большим красавцем. Все девчонки на курсе сохли исключительно по нему – высокий атлетично сложенный блондин с голубыми глазами, да еще на мотоцикле… А достался он ей – странной маленькой девочке, упорно именовавшей себя Леликом. Случайно так вышло. Но пары подруг она из-за этого не досчиталась.

– А что это за место вообще? – Лелик сидела на слегка вывернутом со своего места бордюрном камне, поджав ноги под себя. – Ты тут бывал когда-нибудь?

– Не, не был. Но вон больница какая-то… – Макс приложил руку ко лбу, прикрываясь от солнца. – Елизаветинская. Может туда сходим. Телефон зарядим.

Телефон у них остался один на двоих. И он сел. Куда делся второй – в розовом чехле с надписью «Лелик» – оставалось загадкой. Как и момент, а главное, причина их появления здесь – на обочине непонятной улицы.

– А «мот» твой где, Макс? – Лелик обняла себя руками. – Мы же на дачу не нем ехали.

– Не знаю, Лель… Подожди. Дай сосредоточиться. – Макс несколько раздраженно глянул на возлюбленную и отбросил в сторону соломинку, которую сосредоточенно грыз.

– Ну и пожалуйста. – надулась девушка и отвернулась. – Мне плохо, а ты… – плаксиво возвестила она.

– Лель… – позвал ее Макс, тяжело вздохнув. – Ну Лель… Давай не будем, а? Мне тоже нехорошо. Нужно просто разобраться в этой чертовщине сначала. А потом обижайся сколько влезет.

Последнее воспоминание в памяти Макса представляло из себя смазанную картинку дорожного потока, убегавшего под колеса его мотоцикла. Сзади, крепко обняв его, сидела Оля. А потом…провал…

– Слышишь, Лелик?.. – парень потрепал девушку за плечо. – Пойдем до больнички. Телефон запитаем, возьмем такси и ко мне.

– Почему это к тебе? – она уже перестала обижаться, но поддерживала эту легенду из принципа.

Парочка, жившая первое время в большой квартире Макса вместе с его родителями, недавно переехала на съемную – чтобы пожить самостоятельно. Но, как часто бывает со съемным жильем, что-то пошло не так и им пришлось срочно съезжать. Лелик была приезжая, и ни жильем, ни знакомыми с лишней жилплощадью не обладала. Благо друг Макса предложил им временно пожить на даче его родителей, пока они отдыхали на юге. Туда они и ехали в том смазанном воспоминаниями дорожном потоке.

– Ну а куда еще? Непонятное что-то произошло. Мотоцикл исчез. Доедем до дома, а там решим, как дальше быть.

– Всего этого не было бы, купи нам твои родители квартиру. В деньгах они не нуждаются.

– Ты опять? – немного рассердился Макс. – Сто раз уже это обсуждали. Я не хочу, чтобы все делали за меня…

– Слышала уже! – взвизгнула девушка и повалилась лицом в траву обочины.

Она несколько раз ударилась головой об землю, плача и что-то бормоча, потом, вдруг вскочила и, размазывая грязные слезы по лицу, подскочила к Максу.

– Прости! Прости… Я… Я не знаю… Мне так плохо, Макс… Так плохо… – причитала она, уткнувшись ему в грудь. – Что происходит?! Что это?

– Ну все… Все… – осторожно гладил он ее по голове. – Все… Я тоже не знаю… Не знаю…

Макс, успокаивая свою возлюбленную, бьющуюся у него на груди как раненая птица, даже не заметил как сам уронил ей на голову две небольшие соленые капли. Они без каких-либо прелюдий просто вытекли из глаз и, прочертив по лицу две вертикальные полосы, сорвались с подбородка. За ними, повинуясь безотчетному состоянию тоски и горя, поспешили другие.

– Так плохо, Макс… Невыносимо… – она, вдруг перестала, рыдать и, судорожно всхлипывая, подняла голову. – А помнишь нашу песню? А? Боуи. Вот бы ее сейчас послушать?

– Конечно. – шмыгнув носом, улыбнулся он, – Давай споем? – и сам, чуть раскачиваясь, начал – «Ground control to major Tom… Ground control to major Tom… Take your protein pills and put your helmet on… Ground control to major Tom».

– «Ten, Nine, Eight». – подхватила она в нужных местах. – «Seven, six».

– «Commencing countdown, engines on»

– «Five». – добавила она и засмеялась. – Здорово! Полегчало. Спасибо тебе и, – она потупилась, – Прости… Я не хотела…

– Перестань. Я все понимаю… – легонько встряхнул он ее. – Мне тоже так же нехорошо. А знаешь?.. Пойдем все же к розетке? Зарядимся, позвоним и песню послушаем. Давай?

– Давай. – ее улыбка будто мигом высушила слезы, оставив немного только в глазах. – Побежали?

Они вскочили и, держась за руки, бросились через дорогу. Движение не было оживленным, но именно в этот момент из-за поворота вдруг вырулили потасканный «Фокус», который до этого, казалось, и не собирался никуда поворачивать. Раздался визг тормозов и машина не сильно, но неприятно ткнулась в ноги бегущей парочки.

– Простите, пожалуйста! – тут же показался из двери водитель. – Простите! Я совершенно ничего такого не хотел! Просто вы так быстро появились…

– Это ты быстро появился! – наскочил на него Макс. – А мы нормально бежали!

– Да, да, простите… – тут же согласился водитель и прижал руки к груди. – Разрешите мне загладит вину? Я вижу вы спешите. Так я бы мог вас подбросить. Куда угодно. – он похлопал своими белесыми ресницами. – И совершенно бесплатно.

– Хм… Как ты? – обратился Макс к Оле, не сразу оторвав злой взгляд от невнятного лица лихача. – Воспользуемся предложением?

– Давай… – пожала плечами та, потирая ушибленное место. – Только если он зарядку даст.

– Хорошо-хорошо. – обрадовался невзрачный. – Для любого устройства! Садитесь.

Ребята уселись на заднее сиденье рядом и взялись за руки. Водитель в это время уже пристраивал выданный ему Максом телефон к соответствующему кабелю.

– Меня Степан зовут. – обернулся он, закончив.

– Лелик. – протянула лапку Оля.

– Максим. – хмуро отозвался Макс.

– Очень приятно. – пожал протянутую конечность Степан. – Против музыки не возражаете?

Получив утвердительный ответ от обоих, он нажал кнопку на магнитоле и салон наполнился звуками:

Ground control to major Tom

Ground control to major Tom

Take your protein pills and put your helmet on

(Ten) Ground control (Nine) to major Tom (Eight)

(Seven, six) Commencing countdown (Five), engines on (Four)

(Three, two) Check ignition (One) and may god's love (Liftoff) be with you…

Еще я положил в профиль ссылки на сторонние мои организации, так сказать... Не знаю пока хорошо это или плохо. Но, если вам не лень, то зайдите туда -гляньте, полистайте, лайкните может что, напишите что-нибудь)). Если подпишитесь, то вообще хорошо). Мне будет приятно. Заранее благодарю.

Спасибо вам, что вы есть. Буду стараться оправдать доверие.

Ну и непосредственно оно: