Точка отсчета
2 поста
2 поста
Разбудил его солнечный свет, пробивавшийся сквозь ветви деревьев. Теплый луч постепенно добрался до глаза Ильи, развеяв его морок. Вскочив, он по привычке бросился бежать, но, увидев вокруг себя день и, что главное, не услышав иных звуков кроме лесных – успокоился и сел прямо на землю. Хотелось есть… И плакать. Какое-то безотчётное отчаяние овладело им. Он не знал где он находится, не знал куда ему идти и что делать, не понимал, что происходит, и как это вообще все возможно. Просидев в оцепенении около часа, он начал наконец осознавать свое состояние: болело, казалось, все тело, в отсыревшей одежде было холодно и противно, а давно уже опустевший желудок сводило спазмами.
Илья поднялся, снял мокрые тряпки (что было поистине титаническим усилием), вышел на солнечный пятачок и начал развешивать их на просушку. В какой-то миг он бросил взгляд влево и увидел что-то похожее на дым, поднимавшийся из-за еловых крон. Уставший за последние дни от видений и явлений, Илья не обратил поначалу на это никакого внимания. Встряхнув головой, он продолжил свое занятие. Но вслед за зрением дым уловило и обоняние. Отчетливый запах дыма, не обращая внимания на его игнорирование, упорно проникал в нос, тревожил и возбуждал и так немалый аппетит. Илья сдался.
– Ладно… – устало отпустил он свою мысль. – Поверю тебе…дым. Хотя поднадоели вы мне все уже за последнее время… Плюну на все и в следующий раз просто пойду на звон. Надоело… – так вслух размышлял Илья, оставив развешенную одежду и шагая в чем мать родила в направлении виденного им дыма. Когда, продравшись через очередной колючий куст, он увидел перед собой дом, то не поверил своим глазам. Когда же узнал этот дом – даже ущипнул себя побольнее. Дом не исчез, более того, продолжил быть тем самым, стоящим немного на отшибе, дедовским домом, запечатленным навсегда в его памяти.
Забыв про свой неодетый вид, Илья бросился к дому, высоко задирая ноги в траве. Потом, опомнившись, всплеснул руками, вернулся к своей елке, оделся и бегом пустился обратно. Через две минуты он уже держался за калитку, не решаясь войти – воспоминания, чувства, эмоции и память переплелись в один тугой клубок, предательски вставший в горле. Зажмурив защипавшие от слез глаза, Илья решился и вошел во двор.
Удивительно, но со времени его детства, когда он был здесь последний раз, ничего не изменилось – все те же яблони с осыпающимися цветами, тот же сарай с углем и дровами, та же летняя кухня, та же колонка в центре двора, где дед каждое утро набирал воду, даже рыжий кот, умывающийся на заборе, казалось, был тот же.
– Васька, кс-кс-кс! – позвал Илья кота, тот повернул к нему нахохленную морду, оценивающе посмотрел, и продолжил свои процедуры. – Васька… – махнув коту, Илья направился к двери. Вошел без стука – тут он был не чужой.
Дом его встретил знакомым сумраком и прохладой. Из сеней он прошел на кухню. На столе, покрытом цветастой клеенкой, замер солнечный отпечаток окна, в углу тихонько тарахтел холодильник, по бутылке подсолнечного масла на подоконнике ползала одинокая муха – все как всегда… Только иконы в углу подернуты какой-то темной дымкой, как будто их заретушировали вместе с заселенным ими углом – видимо от времени.
Печка была растоплена, отчего в доме царила приятная, ласкающая продрогшее тело теплота. В комнатах было пусто, только пыль кружилась в солнечных лучах. Побродив и заглянув во все тайные места (в надежде на то, что над ним решили подшутить и сейчас из шкафа выскочит кто-нибудь из его родственников), но никого не обнаружив, Илья сел на стул у окна, выходящего в сад с яблоневыми и вишневыми деревьями, и задумался. Домашний уют успокоил и расслабил его. Кроме того, он был дома – там, где его не могла достать жуткая старуха. Он даже задремал, облокотившись на спинку стула.
«Длинннь…» – Илья вскочил.
– Приснилось опять… Блин… Так с ума сойдешь… – сорвавшиеся в галоп мысли постепенно перешли на рысь, а потом и на шаг.
Очень хотелось спать, и еще сильнее – есть. Холодильник оказался пуст, да и вообще кроме масла на подоконнике, в доме не было ничего съестного.
– У деда в летней кухне рыба сушеная всегда висела, надо проверить. – вспомнив важную деталь, Илья быстро прошел через двор и действительно обнаружил рыбу на ее обычном месте. – Отлично!
Взяв несколько рыбин и набрав воды из колонки в стоявшую рядом эмалированную кружку, Илья устроился на крыльце дома и принялся есть. Изголодавшийся организм принял весьма скромный рацион как деликатесы. Илье даже показалось, что вкуснее этой рыбы он давно ничего не ел.
На яблоню уселась ворона и принялась его разглядывать, видимо в желании стащить одну из его рыбин, сложенных рядом на крыльце.
– Каррр! – сказала ворона и перепрыгнула на ветку поближе – Карркррра!
– Ну чего ты? Чего, дура, раскричалась? Жрать хочешь? – спросил Илья и бросил ей снятую с рыбы кожу – На, ешь.
– Крррак! Кррракт! – ворона продолжала его разглядывать, на подачку же не обратила никакого внимания. – Крракт! Трррркт! Трррк!
– Не нравится? Вот ты… – продолжил как бы диалог Илья и бросил птице уже целую рыбину, из тех, что поменьше. – На так, тогда. Я сегодня угощаю.
Из-за угла деловито вырулил кот.
– Васька! Васька, бандит! – обрадовался Илья. – Где бродишь? Иди сюда!
Кот пискнул, поднял хвост и не спеша подошел, принявшись обнюхивать гостя.
– Ну чего ты? Это же я, не узнал? – засмеялся Илья и вдруг задумался. – Сколько ж тебе лет?..
Кот был водружен на колени и угощен рыбой, от которой предусмотрительно отказался, но принялся усиленно мурлыкать.
– Ктррра! – вновь подала голос ворона. – Тгкррра!
– Ну чего? Чего ты? Орешь и орешь! – посетовал ей Илья.
– Тг! Тггк! – вдруг как–то будто закашлялась она – Тг! Тегенек!
Последние звуки, покинувшие вороний клюв, оказали на Илью эффект, сравнимый с ударом чем-то тяжелым по голове. Глаза полезли из орбит, а руки свело спазмом, сжавшим мертвой хваткой жалобно мяукнувшего кота.
– Тегенек! – повторила ворона уже как будто вполне человеческим голосом.
Илья не стал дожидаться продолжения вороньей тирады и, подхватив кота, бросился в дом. Прежняя и уже хорошо знакомая дрожь непрекращающейся волной гуляла по телу, глаза, казалось, собирались покинуть свои положенные места, а внизу живота образовывалась какая-то неприятная тянущая пустота. Его одолевала паника. Влетев на кухню и бросив на пол кота, Илья, как к последней соломинке, за которую хватается утопающий, бросился к углу с иконами – черная дымка была по-прежнему там, мешая разглядеть принадлежность изображенных ликов. Поэтому он схватил ближайшую и с остервенением принялся ее протирать оставшимся рукавом. Лик просветлел, но это совсем не обрадовало Илью – с иконы на него глядело лицо в маске из бересты.
Где-то в комнате мяукнул кот. Илья выпустил икону из рук, упрятанное в аккуратный оклад изображение упало, разметав по кухне осколки стекла. В следующий миг Илья увидел, что находится он вовсе не на своей кухне. Это был вообще какой-то другой, совершенно чужой дом – старый, сырой и заплесневелый. По углам висели огромные клочья паутины, стекла были выбиты, и ветер гонял по полу гнилые листья, печь развалилась и из нее уже прорастало деревце.
Снова замяукал кот.
– Васька! – отчаянно закричал Илья и бросился на крик. – Васька! Я иду! Что же это такое… Васька…
Ворвавшись в дальнюю комнату, Илья остолбенел – вместо кота на полу сидела та самая старуха в маске из бересты.
– Аначак… – только и смог выдавить он из себя, остальные слова застряли в горле.
Ведьма, звякнув колокольчиками, поднялась и медленно сняла свою маску. Из-под нее на Илью взглянуло неожиданно молодое, бледное лицо с тихой улыбкой. Желтые звериные глаза пронзили его насквозь, парализовав каждую клетку его тела, и он не столько услышал, сколько почувствовал произнесенное по слогам:
– Те–ге–нек.
……………………………………………………………………
Стол был накрыт на шестерых. Тарелки и приборы расположились ровными рядами, а на разношерстных стульях лежали праздничные салфетки. В печи что–то запекалось, распространяя по дому мясной дух.
– Блин… Слюнями уже вся изошла… – проговорила стоящая у окна, ведущего в сад, девушка. – Где, Илюха, блин! Уже по всему должен быть!
– Свет, ну потерпи, думаю сейчас явится. Написал же – сегодня приедет. Может на дороге что. – ответил ей пожилой мужчина в инвалидной коляске.
– Да знаю я, дядь Андрей! Дурно просто мне… Нервничаю…
– А это тебе, сестрица, гадостью всякой надо поменьше увлекаться. – вклинился в разговор один из двух одинаковых парней, сидящих на диване.
– Ой, знаешь… Без советов научены. – огрызнулась на него Светлана.
– Чего вы пристали к ней? – подала голос из кухни полная румяная девушка. – Действительно долго ждем уже. Задерживается кузен. Не случилось бы чего…
– Да что там может случиться, Ир? Сел в автобус и приехал! – это отозвался второй из одинаковых парней.
– Всякое… – вкрадчиво ответил ему дядя Андрей. – Забыл, что рассказывали? Сесть-то ты сядешь, а вот доедешь ли…
– Ой! Не говорите только, что вы поверили! – всплеснула руками Света.
– Нет, я понимаю, сестрица, что ты в своих «путешествиях», – первый парень изобразил пальцами кавычки, – Всякого повидала, но это же не значит…
– Хватит! – резко оборвала его Света. – Достал уже, умник!
– Тихо! – поднял руку дядя Андрей – Звенит что–то! Слышите?
– Да, колокольчики. – подтвердила Света. – На лошадях добирался что ли?.. Ну, Илюха… Чудак человек…
– Я впущу! – крикнула уже из сеней Ира…
Алтай прекрасен! Так всегда говорила мама. И она, конечно же, была права. Как всегда. Мы часто забываем про этот факт, и вспоминаем о нем только тогда, когда лично с этим сталкиваемся. Но глупо отрицать, что практически все, о чем нам говорила, когда–то, мама, оказывается чистой правдой. Конечно, есть исключения из правил, и их множество. Но на то они и правила…
Что же до красот алтайских, то это только ребенку или, тем более, подростку может показаться скучным и унылым горно-лесистый пейзаж с суровыми хвойными деревьями, бурными реками и огромными цветочными полянами. Взрослый же человек, да еще утомленный бесконечной городской суетой, в такой обстановке безусловно отдыхает душой. Но это в обычной ситуации. У Ильи же было нечто иное… На самом деле он даже сам не мог никак классифицировать свою ситуацию, как ни старался.
Началось все неделю назад, в прошлую пятницу. В самую обычную, казалось бы, пятницу, когда утомленный рабочей неделей люд, не спеша тянется кто куда – по желаниям. Но главное туда, где будет возможность хорошенько отдохнуть. Илья в качестве подобного места давно избрал себе скамейку в парке недалеко от дома. Это была совершенно конкретная скамейка, внешне ничем не отличавшаяся от любой другой в парке, но она обладала одним уникальным свойством, которое и сделало ее особенной в глазах Ильи – она была расположена в каком-то, непонятно как, уединенном месте парка. В это место, помимо Ильи, чудесным образом не забредал почти никто. Исключением могли стать лишь редкие собачники, попавшие сюда в поисках своего не в меру суетливого животного. Для остальных же людей - ее как бы и не существовало. Илья и сам нашел ее случайно, когда побежал за вырванной ветром из рук купюрой, и с удивлением обнаружил, что словно оказался в каком-то вневременном и внепространственном мешке – настолько тут было тихо и уединенно.
С тех пор он, каждую пятницу, да и просто, когда требовалось, отправлялся сюда – посидеть в тишине и покое, почитать, подумать, выпить пива, а может и чего покрепче. Только тут он мог по-настоящему отдохнуть и набраться сил, поэтому его паломничества сюда не прекращались никогда, независимо от времени суток или года. И естественно все это происходило в одиночестве. Нет, не потому, что Илья был нелюдим, хотя что-то такое в нем проскальзывало, просто он прекрасно знал, что если он откроет кому-то свое тайное место, то очень скоро оно перестанет быть тайным. Да и вообще перестанет иметь смысл.
Туда-то Илья и отправился в эту самую прошлую пятницу. Неделя была непростой и ноги сами несли его к «месту силы», как он его называл. Попутно они занесли его в любимый магазин разливного пива, утяжелив его сумку на литр пенного напитка, в обязательном порядке нефильтрованного, и в еще более обязательном – светлого. Ноги несли, душа радовалась, а сердце роняло с себя груз рабочих забот, довлевших над ним долгих пять дней. Пока же про них можно было забыть – здесь и сейчас они были не властны.
Илья неспешно разместился на скамейке и приступил к созерцанию – окруженная со всех сторон кустами сирени, скамейка благоухала, радуя органы чувств источаемыми цветами запахами и расцветками. Дополнялось все щебетом птиц, в большом количестве избравших сирень местом своего гнездовья.
– Хорошо! – довольно проговорил Илья, и извлек из сумки холодный сосуд с пивом. Он даже зажмурился от удовольствия, а пара затяжных глотков дополнили и без того идиллическую картину. – Хорошо! – повторил Илья и подмигнул какой-то птичке с любопытством разглядывавшей его с ближайшей ветки. Пичуга наклонила свою маленькую головку и моргнула, как бы подмигнув в ответ.
– Полностью с вами согласен! Полностью! – неожиданно раздавшийся голос стер довольную улыбку с лица Ильи и заставил глаза округлиться в легком испуге.
Повнимательнее вглядевшись в птичку, как будто источником голоса могла быть она, Илья отогнал от себя фантастические мысли встряхиванием головы и занялся поиском действительного обладателя потревожившего его голосового аппарата. Который, впрочем, и не прятался.
– Простите великодушно… Я, кажется, вас напугал… – говоривший пошуршал сзади кустами, похрустел ветками, и предстал перед Ильей.
Это было неожиданно. Особенно если учесть тот факт, что за все то время, когда Илье было известно об этом месте, а это без малого два года, никто и никогда с ним здесь не разговаривал. А то что обращались именно к нему, Илья, после явления, уже не сомневался. Новый знакомец (впрочем, еще пока совсем незнакомец) вид имел неожиданный и не совсем презентабельный – весь какой-то всклокоченный, замызганный, запыленный.
– Вы на мой «видок» внимания не обращайте, пожалуйста. – словно прочитав мысли, поспешно проговорил он. – Очень много приходится передвигаться пешком, так безопасней... Единственный минус – отнимает кучу времени, а вот его-то у нас как раз нет. – человек договорил и, как бы выжидая, уставился на Илью. Илья же не понимал ничего и взаимно пялился на, как ему начинало казаться, какого-то местного сумасшедшего.
– Я тогда продолжу? – не выдержал наконец тот. – Просто обычно тут начинаются вопросы… А вы молчите… – лицо Ильи вопросительно вытянулось.
– Вопросы? – нахмурился он. – Какие вопросы? Вы кто вообще?
– Ну вот и славно! – всплеснул руками незнакомец – Теперь все на своих местах! – он даже радостно заулыбался. – Вы не подумайте…Это просто все упрощает. На сложности же, повторюсь, у нас нет времени. В общем, не буду тянуть никого и ни за что – вам срочно нужно ехать на Алтай!
Ну все ясно… Никаких сомнений – псих. Илье даже стало как-то грустно. Только-только началось зарождаться в нем какое-то странное чувство, похожее на смесь авантюризма, детской непосредственности и взрослой усталости от жизненной рутины, как все в один миг затянулось каким-то туманом и исчезло во тьме. Остался только голый реализм городских будней с городским же сумасшедшим на первом плане. Настроение было испорчено, вечер соответственно тоже. И даже, казалось, само это место оказалось испорчено таким бесцеремонным вторжением. Со вздохом встав, Илья махнул рукой, задумчиво и хмуро огляделся, как будто проверяя не забыл ли он чего, вручил едва начатую литровку незнакомцу и пошел на выход. Причем избрал он почему-то для этого путь, приведший сюда этого возмутителя его спокойствия – через кусты.
– Подождите! – не унимался возмутитель, смущенно перебиравший в руках литровку. – Я…Благодарю, конечно… Но… Вы не поняли! Вам грозит опасность!
Пробираясь сквозь кусты, Илья практически не услышал его слов, но на последней фразе зацепился рукавом за сучок, организовав несколько мгновений тишины, что позволило ее расслышать. Особого эффекта это, однако, не произвело. Лишь новый вздох вырвался у Ильи, и кусты снова затрещали.
– Вас Илья зовут! Ваша фамилия – Макаров! А на Алтае у вас родственники по материнской линии! – незнакомец повысил голос, дабы перекричать создаваемый Ильей хруст. – Бабушка Нюра, помните? Качели на сосне?
Да. Качели… Они были одним из ярчайших воспоминаний раннего детства, когда его, совсем еще маленького, возили на Алтай. Качели смастерил ему дед. Они висели на узловатой сосне, росшей прямо посреди двора. Дед говорил, что посадил ее тут еще его дед в детстве, и он сам, когда–то, пацаном, прятался на ней от его матери… Илья остановился. Про качели знать посторонний человек не мог. Даже он сам, в суете современного горожанина, успел позабыть это.
– Кто вы? – спросил он, не оборачиваясь. – Что вам нужно?
– Я хочу вам помочь. – незнакомец замер в какой-то неестественной позе, как бы боясь спугнуть обратившего на него внимание Илью. – Я все неправильно начал… Вы простите. Я ведь даже не представился… Меня зовут Алексей, фамилия Иванов. Но это все совершенно не важно и решительно ничего вам не скажет. Важно другое – вам грозит смертельная опасность. Я вас очень прошу, давайте сядем, и я вам все объясню. – человек запнулся. – Постараюсь объяснить. Пожалуйста. – он даже попытался умоляюще сложить руки, но ему помешала бутылка, которую он продолжал держать.
Илья молча посмотрел себе под ноги, задумавшись и как бы взвешивая что-то, снова вздохнул и прошагал к скамейке. Он решительно уселся на нее, закинув ногу на ногу, и воззрился на собеседника, всем своим видом демонстрируя полную внимательность.
– Спасибо, – смущенно пробормотал Алексей, и пристроился на противоположном краю скамейки. – Я постараюсь быстро… Можно? – человек смущенно одними глазами показал на литровку и, после утвердительного кивка, надолго к ней приложился. – Горло пересохло. – пояснил он, опустив глаза. – Да я и, признаюсь, пристрастен…
– Может к делу? – перебил его Илья, начинавший жалеть о смене своего решения.
– Да, конечно! Простите… – спохватился незнакомец, извинившись неведомо в какой раз и поспешно заговорил. – Много лет назад, в середине XIX века, ваши предки по материнской линии переселились на Алтай из Курской губернии. Сложно сказать почему, да это и не так важно. Тогда вообще много людей туда переселялось, волнами шли. Поселились они в глухой, на тот момент, деревне и зажили потихоньку. Жизнь непростая была, тяжелая. И все бы ничего, да невзлюбили местные жители переселенцев издалека. И русские люди, давно там корни пустившие, тем не брезговали, а уж про туземцев и говорить нечего. Начиналось все просто с косых взглядов и слов недобрых, а закончилось-то прямым вредом.
Жила тогда в тех местах шаманка – Аначак. Жила одна, в глухом лесу. Сколько ей лет, а может и веков было – никто не ведал. Но поговаривали всякое. Сильная она была. Всей округой к ней ходили за помощью – когда захворал кто, или урожай чтоб народился, дела сердечные улаживала, ну и черным колдовством она тоже не брезговала – могла призывать злых духов. Ведьма, в общем. И вот стали у переселенцев одни за другим несчастья происходить – зерно на корню сгниет, корова околеет, дом загорится сам собой. А потом и люди стали пропадать. Очень быстро стало понятно – без колдовства тут не обошлось. Поползли слухи, что, то ли сама, то ли по чьему-то наущению, но решила Аначак пришлых извести. Говорили, что достаточно ей глядя в глаза человеку, проговорить «тегенек», и исчезал тот человек из этого мира. А переносился в мир другой, сумеречный – «алыс тьер» по-ихнему. Душа же его всецело принадлежала теперь ей, обрекаемая на вечное рабство. Но прапрабабка ваша, Маланья, тоже была непроста, ворожеей в родной губернии слыла известной…
– Тегенек? – вдруг перебил собеседника внимательно слушавший Илья.
– Что?.. – было видно, что Алексея очень захватывает эта история, и он не сразу понял, что от него хотят. – Тегенек… Да! Это шиповник – так говорят на Алтае, местные. Есть и река с таким названием…
– Но почему теге…шиповник? – Илья сам был удивлен тому, что его интересует именно это, а все остальное – шаманку, колдовство, ворожею, он воспринимает как нечто само-собой разумеющееся.
– По легенде у Аначак где-то есть куст шиповника – в нем вся ее сила. Как у Кощея, если пожелаете. И души людей, ею похищенные, становятся ягодами на том кусте, питая ее жизненной энергией. Извести ее можно лишь тот куст уничтожив, тогда и души бы все освободились. Но где он, этот куст, конечно же, неведомо никому.
– А бабка моя, ворожея, колдунья значит тоже? И, дайте угадаю, решила с ней потягаться?
– Да, совершенно верно. – Алексей снова приложился к бутылке. – Дабы защитить свой род, да и других несчастных, решила она силу свою применить для борьбы с шаманкой. Силы были неравны, конечно, но удалось ей ту шаманку как бы нейтрализовать на время, разделить ее с ее силой – отправить в тот самый «алыс тьер». Шиповник же так и остался ненайденным и нетронутым. И вот теперь, спустя много лет, Аначак нашла способ вернуться в наш мир. Уж не знаю какими черными методами она это сотворила, но злится она на вашу семью преизрядно, и мести ищет лютой. Признаться, она и раньше, «оттуда» пыталась вам вредить, но это сложно – эффекта достичь непросто. Но можно… Вы поймете, о чем я, если все хорошенько вспомните. Сюда же, в наш мир, она пока может являться только на короткое время. Но жаждет вернуться полностью. Для этого ей кое-что нужно…
– Я? – как-то насмешливо и в то же время обреченно спросил Илья.
– И вы в том числе. – согласно кивнул Алексей. – Весь ваш род, по линии вашей мамы. Вы должны стать ягодами шиповника – тогда она будет отомщена, и снова сможет творить свои темные дела. Только теперь она знает цену своей силе, и вряд ли захочет ограничивать ее Алтайской глухоманью.
– Поэтому я в опасности?
– Да. Все вы. Хотя вас и не так много осталось. Вам нужно как можно скорее оправляться на Алтай. Там, в доме ваше прапрабабки, собравшись вместе, вы сможете противостоять Аначак. Во всех вас течет кровь Маланьи, ее сила. А дом ее, ее очаг, ее часть – является самым для вас безопасным местом, местом ее силы, которое сможет помочь вам справиться с вашим врагом. Там для вас всех уже все приготовлено – Маланья позаботилась. В любом другом месте вас легко найти и… - Алексей легонько хлопнул перед собой в ладоши. - Тегенек. Ну или почти в любом месте… Немало мне пришлось потрудиться, вас разыскивая, отличную вы себе обитель присмотрели – он с улыбкой обвел рукой вокруг и, вдруг, испуганно спохватился. – К сожалению, мне пора – меня ей найти проще чем вас. Основное я вам рассказал. Могу лишь еще попросить вас отнестись ко всему серьезно – это не сказки и не бред. Добираться вам лучше бы, конечно, пешком – так от нее хоть как-то можно уйти, в отличие от закрытого поезда или самолёта. Но у вас слишком мало на это времени – она становиться сильнее. Главное помните, что просто так она не может попасть в помещение, будь то дом, квартира, или даже купе поезда, ее обязательно кто-то должен впустить. Но имейте ввиду, что силами она обладает немалыми, поэтому не верьте никому и ничему, даже глазам своим…даже глазам… – все это Алексей договаривал уже пятясь к месту своего появления.
– Подождите! – вскочил Илья, видя, что его собеседник намеревается уйти – А вы–то сами кто? Почему вы мне все это говорите?
– Я? – задумчиво пробормотал Алексей, глядя в землю. – Считайте меня ягодой шиповника на кусте вашей семьи. Прощайте! – затрещали ветки, и он исчез, как и появился.
Все произошло так быстро, что Илья даже не успел среагировать. Спустя минуту он бросился за этим странным человеком в сирень, но там никого уже не было. Побегав по парку, Илья никого не обнаружил и задумчиво разговаривая сам с собой, побрел домой.
В ту ночь он не уснул – все ворочался и думал о сказанных этим Алексеем словах, все прокручивал его рассказ в голове. А спустя два дня он, отбив срочную телеграмму о своем скором приезде на бабкин адрес, уже ехал в автобусе из Горно-Алтайска до своей родовой деревни и размышлял о красотах Алтая. На работе пришлось взять отпуск за свой счет, соврав что-то про больных родственников. Хотя больным по факту, видимо, был только он сам – на голову. Ну сами посудите – наслушался сказочных бредней какого-то сумасшедшего алкаша про ведьм и шиповник, поверил и отправился за тридевять земель со злом бороться. И хорошо еще что не пешком пошел, как советовали, а на самолете полетел. Бред же! Ну разве не так?
Так, да не совсем… Взять бы хоть эту фразу «вы поймете, о чем я, если все хорошенько вспомните» – ведь, если действительно вспомнить, то многое становится понятно. На протяжении многих лет с его родственниками происходило много странных вещей. Из тех что он знал лично, были истории его деда (того самого, с качелями), дяди, сестры и мамы.
Дед Федор, всю жизнь непьющий, вдруг решил выпить на юбилее друга, и угодил под единственный проезжавший через село грузовик. Дядя Андрей, профессиональный водитель, не смог справиться с управлением на мокрой после поливальной машины дороге и угодил под самосвал, навсегда приковав себя к инвалидной коляске. Сестра Светка (отличница, студентка и домоседка) связалась с непонятной компанией, появился алкоголь, наркотики… И вот уже год о ней ничего не было слышно, после того как она, оборвав все связи, пустилась со своими новыми друзьями в, как она выразилась, путешествие. Мама же, всегда здоровая и сильная женщина, вдруг однажды утром просто не проснулась. Слышал он и другие подобные истории про родственников из глубины веков или дальних ответвлений, но четко их припомнить уже не мог. Были, правда, еще двоюродные братья (близнецы) и сестра, которая все время просила называть ее кузиной, но с ними он как-то постепенно утратил связи и общался только поздравлениями на день рождения или вообще никак.
Все это тоже можно было бы признать за совпадения, ведь чего только в жизни не бывает. Да и в истории любой семьи можно найти что-то подобное, а то и похлеще. Илья даже уже склонялся к этому варианту, стоя в очереди на посадку самолета, и подумывал о том, чтобы бросить все и отправиться в бар, в котором хорошенько напиться и забыть все это. Но тут произошло то, что изрядно напугало его и моментально испарило все сомнения – чуть поодаль, возле светящейся вывески кофейни, медленно шла странная женщина. Одета она была в длинное, потрепанное одеяние из ткани и кожи, увешанное множеством веревочек, ниточек, бусинок и каких-то амулетов. На груди, руках и животе у нее были пришиты несколько колокольчиков, издававших при каждом ее шаге тоненький многоголосый звон. Спутанные длинные волосы свисали до пояса и имели странный цвет – что-то среднее между седым и синим. Лицо женщины было прикрыто жутковатой маской из какого-то природного материала, будто бы из дерева или бересты. Она медленно шла по залу, распространяя вокруг себя звон… Как будто что-то искала. Или… Кого-то… Самым странным и пугающим было то, что никто кроме Ильи ее как бы не замечал, хотя это было решительно невозможно, особенно если учитывать немалое количество людей в зале и ее нестандартный для аэропорта внешний вид.
Илья почувствовал, как вспотели его ладони, а по телу от пробежала мерзкая колючая дрожь. В некоторой панике он, желая отвлечь себя от жуткого наваждения, отвернулся и стал нервно проверять свои карманы – не выронил ли он чего. Периодически он вытягивал шею, как бы пытаясь торопить очередь, которая, впрочем, на его счастье, уже заканчивалась.
Но во все это время ему, прикладывавшему все усилия чтобы не смотреть назад, продолжал слышаться этот звон. «Длинннь…длинннь…длинннь…» – медленно отмечали колокольчики каждый шаг женщины. Илье уже казалось, что это его сердце бьется так медленно и так звонко, хотя оно привычно гулко качало кровь пусть уже и с непривычно большой скоростью. И когда Илья уже почти вошел в коридор, который должен был привести его к телескопическому трапу и самолетной двери, звон вдруг прекратился.
Не сразу уловив и осознав этот момент, Илья обернулся, и увидел, что эта женщина стоит прямо напротив его «гейта» и, наклонив голову, смотрит в его сторону. Конечно, под маской нельзя было прочитать направления ее взгляда, но этого и не требовалось – взгляд ощущался почти физически. Стало мертвенно тихо, или это просто заложило уши чудовищным давлением нагнетаемой сердцем крови. Теперь уже совершенно отчетливо стал слышен его бешеный перестук – казалось, что оно просто-напросто переселилось из груди в голову и оттуда его уже слышат все вокруг. Женщина же, не меняя позы, подняла свою сухую старушечью руку и помахала Илье, как бы прощаясь, и желая счастливого пути. В следующий миг замешкавшегося Илью втолкнули в трап, закрыв ему обзор.
Брр…Вспомнив ситуацию в аэропорту, Илья поежился – все та же колючая дрожь, не покидавшая его с тех самых пор, словно наждачной бумагой продрала его порядком уставшее тело. Уже усевшись в самолет, он постоянно порывался встать, выглядывая в проходах свою жуткую знакомую, чем доставил немало забот стюардессам. В аэропорту Горно–Алтайска же он чуть было не устроил форменную истерику, попав в руки доблестной охранной службы, которая, надо отдать ей должное, видя его нервозное состояние, быстро провела досмотр и даже напоила вкусным травяным чаем, проводив потом до выхода из аэропорта.
Немного успокоившись, Илья тут же отправился на автовокзал, купил нужный ему билет, не забыв при этом зорко поглядывать по сторонам, и вот уже два часа трясся в довольно комфортабельном когда-то, но по выслуге лет растерявшем свои удобства, автобусе.
Дороги по его расчетам оставалось немного, где-то минут на 30-40, а значит скоро он будет на месте и в безопасности. Если верить, конечно, этому Алексею. Как он там сказал тогда?.. «Я – ягода на кусте вашей семьи» – так как–то кажется. Что бы это значило?..
Вечерело. Преимущественно хвойный лес, обильно росший у дороги, еще сильнее сгущал надвигавшиеся сумерки, создавая ощущение некоторой потусторонности их путешествия – еще светлый мир вокруг, и их темный, все более сумрачный путь сквозь этот мир. Илья представлял эту картину с высоты птичьего полета, с удовольствием отмечая кинематографичную привлекательность возникавших образов.
Его размышления были прерваны неожиданно остановившимся автобусом. Поначалу не придав этому особого значения (может кому-то в туалет приспичило), Илья попытался вернуть мысль в прежнее мечтательное русло, но все усиливающаяся активность соседних мест поселила в его душе сомнения и тревогу. Он аккуратно приподнялся, чтобы увеличить обзор, но смог увидеть только так же вытянутые в поиске информации шеи и несколько человек столпившихся в проходе.
– Что-то случилось? – спросил Илья у мужчины, маячившего перед ним.
– Не понятно… Не видно ни хрена. И не выйти – столпились все…То ли сломалось что, то ли на дороге что. – не глядя на Илью, раздраженно пробормотал тот, потом уже громче обратился к стоящим. – Мужики! Че вы как эти, а!? Происходит-то че?
– Как эти, блин… – отозвался ему кто-то из стоящих в проходе. – Сам-то че орешь, как этот?.. Дорога завалена. Водила двери не открывает пока – мало ли что… С базой пытается связаться.
– И как? Телефоны-то не ловят тут… – не унимался передний.
– Об косяк, блин! – отвечал проход. – Скажут все, как разберутся. Сиди спокойно! – после чего обратился к водителю. – Командир! Помочь чем?
– Придется. – водитель устало бросил бесполезную и только постоянно шипевшую рацию на приборную панель. – Связи нет, тягача не будет… Самим придется. Давайте, мужики, вместе справимся. Я бы автобусом дернул, да он дохлый весь – боюсь не дотянем. Надо только ружье из багажного взять, неспокойно тут у нас – зверье лютует.
– Давай-давай, командир. Не ссы, сейчас все сделаем! – дружно отозвался проход и, чуть запоздало, передний сосед Ильи. – Давно пора! Да, мужики?!
Ответа не последовало. Вместо этого открылась передняя дверь, и толпа из прохода вслед за водителем двинулась наружу. Темнота, одного за другим, поглотила 8 мужчин и двух женщин. Сосед тоже заворочался, пытаясь пробиться к выходу, но был осажен его женой, сидевшей рядом с ним, и голоса до сих пор не подававшей. Вышел и Илья.
Лесная дорога встретила его вечерней прохладой и кучкой пассажиров, дружно курившей перед чем-то загородившим проезд.
– Так, мужики, – давал инструкции невидимый за людьми водитель, – Осторожнее, хорошо!? Мне за вас отвечать неохота потом. Вместе взяли и потихоньку, потихоньку… Вон туда, поняли? Мне хотя бы метра на полтора конец отвести, а там я проскочу. Ну и это… По сторонам внимательно, хорошо? До ветру там или еще куда, далеко не отходите. И по одному тоже. Тут недавно двоих волки того… Ну вы поняли в общем, не маленькие… А я с ружьем тут.
– Да хорош, командир. Волки твои «мяу» не успеют сказать, как мы уже все сделаем! – выдал все тот же активист из прохода, вызвав всеобщий смех.
Илья тоже одобрительно улыбнулся, двинувшись ко всем на подмогу, но тут же осекся и замер…
«Длинннь…длинннь…длинннь…» – разнесся по лесу едва уловимый перезвон, коснувшись ушей подобно дуновению ветра. Илья не шевелился и всеми силами пытался хоть немного заглушить вновь не на шутку расшумевшееся в голове сердце, чтобы прислушаться и, уже не одобряя, а злясь на гогочущих впереди добровольцев, которые никак не желали приступать к освобождению проезда. Отсмеявшись, все, наконец, взялись за дело. На счастье, почти молча и усердно. Звон не повторился. Только ветер скрипел в соснах, да кто-то громко храпел в автобусе.
- Показалось… – устало выдохнув, подумал Илья. – Вот ведь…чуть не сдох тут от страха. Доеду, первым делом напьюсь. Стресс сни…
«Длинннь…длинннь…длинннь… длинннь… длинннь…» – звон повторился уже ближе и отчетливей, он больше не прекращался и его можно было ясно расслышать даже сквозь усилившийся храп – «Длинннь…длинннь…длинннь…»
Холодный пот прошиб Илью, а ноги будто приросли к земле. Колокольчики звучали у него в голове набатом, и он готовился уже терять сознание, но крик от кряхтевших впереди мужиков вернул его в реальность:
– Командир! Фары что ли включи, не видно ни хрена, чуть глаз себе не выбил!
Мимо протопал водитель, отодвинув Илью, и вернув ему способность к движению. Вспыхнули фары, осветив большое сучковатое дерево поперек дороги и вцепившихся в него с разных сторон мужиков и, неожиданно, женщин. За одной из них и возникла вдруг, еще более зловещая в мертвенном свете фар, маска из бересты. «Длинннь…» – звякнул последний раз колокольчик, и ведьма уставилась на него. Илья по-прежнему не видел ее лица и тем более глаз, но он снова совершенно точно знал, что она смотрит именно на него. Следующий же миг не оставил ему никаких в этом сомнений – сухая старушечья рука поднялась, мало чем отличимая от находившихся рядом веток, и медленно поманила его узловатым пальцем. В тот же миг снова раздался этот зловещий звон, и Илья бросился в лес, не разбирая дороги.
Илья бежал, спотыкался о корни, падал, вскакивал и тут же продолжал бежать, не обращая внимания на бьющие по лицу и раздирающие одежду и кожу ветки. Остановился он только тогда, когда перестал слышать звон колокольчиков. Слышать, скорее всего, он их перестал давно, но, будто поселившись в его голове, этот звук продолжал гнать его дальше и дальше.
Осознав, что теперь он слышит лишь создаваемый им самим шум, Илья остановился и только сейчас понял, что он полностью выбился из сил и вообще имеет весьма плачевный вид: лицо и руки расцарапаны в кровь ветками; штаны, разодранные на коленях; все в земле и воде, а рубашка напрочь лишилась одного рукава, висящего лохмотьями на запястье.
Телефон остался в автобусе, как бесполезная без связи вещь. Ситуацию усугубляло и то, что уже давно наступила ночь, снизив видимость в лесу практически до нуля. Окружающая температура тоже не радовала. Забившись под корни какого-то дерева в небольшом овражке, и кое-как прикрыв себя наломанным лапником, Илья немного согрелся и провалился в тревожный, воспаленный сон, постоянно нарушаемый сновидениями, наполненными звоном колокольчиков. Напуганный ими, Илья вскакивал, бешено раскидывал лапник и пускался бежать, но, поняв, что это был всего лишь сон – возвращался и засыпал до следующего повторения.
Вскочив так, неведомо в который раз, он с ужасом обнаружил, что звон уже не прекращается, и к нему теперь добавился неспешный хруст веток. Кто-то приближался. Вернее, не кто-то, а ОНА – Аначак. Илья не стал дожидаться личного знакомства со столь настойчивой на его счет женщиной, и снова бросился бежать в сторону от доносившихся звуков, благо, в ночном лесу слышно все было очень хорошо.
Остаток ночи он провел в блужданиях, то переходя на шаг, то снова на бег в попытках уйти от преследовавшего его, казалось со всех сторон, звона. К рассвету, когда солнце еще только собиралось всходить, а низовья были сплошь затянуты туманом, он в последний раз, неведомо наяву или в бреду, услышал «Длинннь…длинннь…дли…», оборвавшееся на полузвуке, после чего упал без сил и провалился в забытье.
Продолжение следует...
Рассказ написан для новогоднего конкурса. Может не прям хоррор и крипота. Но некоторый саспенс присутствует.
В выходной день Серый встал пораньше. Ему, конечно, хотелось еще полежать, повозиться и понежиться в удобной теплой постели, но у него было дело. Можно сказать – традиция. Дело в том, что каждый год, в последний предновогодний выходной, он наряжал ёлку. Лично и сам. Мама только доставала ее – уложенную в старую, перевязанную веревкой коробку – с верхней полки в кладовке. Сам Серый тоже мог бы это сделать без труда, но мама говорила, что коробка для него слишком тяжела (ха-ха!), и он деликатно позволял ей за собой ухаживать. С той же полки извлекалась и коробка с елочными игрушками – старыми, потертыми и добрыми.
Наряжать ёлку была его почетная обязанность. Как-то так вышло. Взрослые почему-то, будто сговорившись, не хотели этим заниматься. Все им было некогда, или лень, или, что уж никак в голове не укладывалось, просто забывали. С этого-то все и началось…
Тогда, три года назад, 30 декабря, когда Серому было 6 лет и он еще не был никаким Серым, а просто Сережкой, он, проходя через большую комнату, которую в их семье называли «зал», заметил, что что-то не так. По началу он даже не понял – что. Чего-то как будто бы не хватало. Чего-то очень важного…
И только прошлепав босыми ногами по прохладному линолеуму на кухню и усевшись за стол, чтоб позавтракать вкусными бабушкиными сырниками, он, вдруг, с ужасом осознал – чего. В дальнем левом от входа углу, там, где обычно стоял их старенький телевизор, не было ёлки! Она, на время новогодних праздников торжественно занимала его (телевизора) почетное место, отодвигая чуть вперед и в сторону, что совсем не принижало достоинства этого важнейшего участника семейной жизни, и царствовала там до непонятного «старого нового года». А иногда и дольше.
В это раз же телевизор, как всегда, находился на своем месте и грузно поблескивал лакированными боками. Ёлка – отсутствовала.
Ужас объял Серого. Он приковал его к кухонной табуретке, придав вид ошеломленный и испуганный – один из тех видов, что при появлении в лицах, движениях и словах детей, так сильно тревожат взрослых.
– Господи, Сережка! – не преминула тут же воскликнуть бабушка. – Что с тобой? Подавился? Болит что?
– Нет. – Серый соскочил со стула и прошлепал обратно в «зал», крикнув на ходу. – Я сейчас!
– Куда ж ты!? Не доел ведь еще! – всплеснула руками бабушка. – Руки, руки-то хоть помой!
Серого было уже не остановить. Убедившись в отсутствии главного атрибута новогодних праздников на своем законном месте, он немедленно направился в комнату родителей и тихонечко приоткрыл дверь, одновременно стараясь и не разбудить никого из спящих, и привлечь внимание к себе.
– Мам… – позвал он полушепотом. – Ма-ма…
– Ты чего не спишь? – мама уже проснулась и просто лежала, потягиваясь.
– Не знаю. – пожал Серый плечами. – Выспался. Мам, а где ёлка?
– Ой, Сережка!.. Мы забыли совсем. То одно, то другое. Ты в больницу угодил...
Тут надо заметить, что Серый действительно оказался тогда в больнице с воспалением легких. Перед самым новым годом. И выписали его только на кануне вечером, и то только по просьбе его мамы, которая работала в той же больнице медсестрой и всех там знала. Потому-то он до сих пор и не заметил отсутствие праздничного дерева.
– Ну и что, что я в больнице? – безапелляционно вытаращился он. – Как без ёлки-то?
– Подожди. – мама встала, надела халат и подошла к нему, легонько взъерошив волосы. – Пойдем, там все решим. А то отца разбудим.
Они вышли в зал и вместе стали смотреть на угол с телевизором. Мама - зевая и прикрывая рот рукой, а Серый - недоуменно переводя глаза с «ящика», как называл телевизор папа, на маму.
– Ведь не поел ничего совсем!.. – вклинилась своими глупостями в такой серьезный вопрос бабушка. – Вскочил как оглашенный!.. Говорю – болит чего? Нет, говорит. И побежал, побежал!.. Чего мать-то поднял?
– Ну ба… - зашипел на нее Серый. – Я потом доем все… Не начинай…
– Мам, он сейчас придет. – вовремя переключила на себя бабушку, готовую разразиться нравоучительной речью, мама. – Решим тут одно дело, и придет.
Бабушка ушла, покачивая головой, и вкусно зашкворчала сырниками на кухне.
– Ты поешь потом, хорошо? Не расстраивай бабушку.
– Ну мам… Конечно поем. И никто ее не расстраивает. Так почему ёлки-то нет?
– Давай так… Я сейчас ее достану, и ты ее сам нарядишь как тебе нравится. Хорошо?
– И мишуру, и гирлянды? – вспыхнув глазами, радостно спросил Серый.
– Да. И мишуру, и гирлянды. И давай решим, что ты каждый год будешь это делать. Ну, вроде как, твое спецзадание. Согласен?
– Да! – слишком восторженно для мужчины столь солидного возраста вскрикнул Серый и устыдился. – Согласен. – произнес он более буднично.
– Ну вот и хорошо. Давай каждые последние выходные перед Новым годом будут отданы тебе на украшение ёлки. А я тебе, помогу, если что.
– Выходные это суббота и воскресенье? – уточнил Серый, мама кивнула. – Хорошо. И помогать не надо. Я сам.
С тех пор так и повелось – в 7 часов утра последней предновогодней субботы в комнате Серого звонил старый, еще дедушкин, будильник и начиналась работа. Не заходя на кухню, чтоб не тратить время на бабушкины причитания про худобу и бледность, главный по новогоднему декорированию приступал к своему специальному заданию. Первым делом он развязывал тугие, неподдающиеся узлы на «шпагате», стягивающем крест на крест коробку с ёлкой - ее заблаговременно, беспокоясь о нагрузке на хрупкий детский организм, спускала с полки мама. Каждый раз Серый, безрезультатно попробовав все способы развязывания - от ногтей, до зубов, начинал бубнить что-то себе под нос, подобно отцу, постоянно поминая чьи-то кривые руки и ножницы. Потом узлы, видимо повинуясь этому волшебному заклинанию, все же развязывались, выпуская на волю старую, чахлую пластиковую ель, купленную еще задолго до рождения Серого. Наступало время сборки.
Первой была крестовина, собирающаяся из двух деревянных брусков, закрепляемых да длинном, составном штыре большой гайкой. На этот штырь потом надо было, одну за одной, чередуя большие и маленькие, нанизывать проволочные, покрытые пластмассовыми иглами, ветки. Они были тонкие выцветшие, что даже в собранном виде не придавало искусственному дереву праздничный вид. Но Серый прекрасно знал, что это только видимость – и не пройдет и двух часов, как эта тощая проволочная конструкция преобразится. С этого начинался второй этап специального задания.
Наступив одной ногой на нижнюю полку в кладовке, а второй уперевшись в противоположную стену с висящей на ней старой дедушкиной одеждой, Серый подцеплял одним пальцем коробку с игрушками, так же перевязанную «шпагатом», и спускал ее вниз. Делать это требовалось очень аккуратно, так как все игрушки в ней были стеклянными, и при неосторожном обращении неизбежно разбивались. «Таких сейчас уже не делают» – говорил папа, перебирая блестящие стеклянные шары, шишки, фигурки людей и звездочки. – «Раньше еще больше было. Столько их перебили…». И Серый, каждый раз с замиранием сердца представлял огромные горы блестящего тонкого стекла, облаченного в различные округлые формы, и ныне, к сожалению, утраченные.
После повторения известных манипуляций с узлами на свет первым делом появлялись большой пакет с разнообразной мишурой и две связки гирлянд. За ними шел слой старой как сама ель и, как бы уже пропитанной блестящими частями новогодней атрибутики, ваты. Под ней же, на другом таком же ватном слое, возлежали они – те, которых «сейчас уже не делают».
Начинал он, предварительно аккуратно распределив по всей ёлке гирлянды, как всегда, со своего любимца – самого большого шара со светящейся в темноте рыбкой. Далее шли менее, но все равно любимые, шары поменьше, потом шишки, звездочки, конфетки, самые старые игрушки с прищепками, и завершалось все золотым навершием, состоявшем из трех, уменьшающихся кверху, шаров с длинным шпилем на конце. Его Серый не очень любил, по той простой причине, что он мечтал о настоящей, новогодней, светящейся красной звезде – как по телевизору. Но купить ее в поселке было решительно негде, поэтому приходилось довольствоваться тем, что было в наличии. Завершалось все действо разноцветной мишурой, после чего новогодние празднества можно было официально считать открытыми.
– Красота! – охала бабушка, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Умница! – трепала его волосы мама.
– Вот молодец! – щёлкал по носу отец. – А гирлянды проверял?
Охнув, Серый вспоминал что гирлянды-то он и не проверил, и принимался судорожно включать их в сеть. Конечно же выяснялось, что одна из них не горит, и начинались долгие, но все равно новогодне-приятные поиски сгоревшей лампочки в слегка затрудненных игрушками, мишурой и самой ёлкой, условиях.
Сегодня же этого всего не было. И подготовленной к распаковке коробки с такой знакомой и родной ёлкой, тоже не было. Вместо этого в почетном углу стояло нечто. Оно, затенив собой половину комнаты, и распространив повсюду свой сырой и терпкий запах, растопырилось во все стороны длинными колючими ветвями и недобро наклонилось в сторону телевизора – в «зале» расположилась в ведре с мокрым песком большая, подпирающая потолок изогнутой верхушкой, живая ель.
На Серого она произвела гнетущее впечатление. Он, даже еще не дойдя толком до «зала», ощутил ее давящую тревожную атмосферу, ее лесной дух, никогда не сулящий, как ему казалось, человеку ничего хорошего, особенно зимой. Ему казалось, что, проникнув к ним в дом, она понемногу начнет поглощать их сознание, затуманивая его и превращая в неотесанных, скрипящих суставами лешаков. Наверное, это даже уже началось.
Серый ощутил какой-то необъяснимый страх. Не тот, который бывает, когда увидишь, что-то жуткое и неприятное, и даже не тот, когда повстречаешься с хулиганами. Это было похоже на то, когда боишься того, чего нет, и даже слабо можешь себе это представить, но одна, даже самая маленькая мысль об этом, повергает тебя в шок и ужас. Что-то подобное испытывают дети, боящиеся потерять своих родителей.
Серый попятился – ему показалось, что лесная непрошенная гостья тянет к нему свои тяжелые и колючие лапы.
– Ну как? – мамин голос раздался неожиданно сзади, заставив вздрогнуть. – Нравится? Папа вчера допоздна с дядей Витей за ней «охотились». Приехали, когда ты уже спал. Здорово, правда?
– Да… – как-то тихо и быстро пискнул Серый и, обогнув маму, скользнул на кухню. – Ба, а что у нас сегодня? Каша? Здорово! – послышался оттуда его необычно тонкий голос.
– Не выспался что ли… – пожала плечами мама, подошла к ёлке и расправила ей пару нижних веток, зацепившихся друг за друга. – Кашу ест…
– Ну что? Понравилось? – это из ванной комнаты вышел папа, вытирая раскрасневшееся лицо полотенцем.
– Да… – снова пискнул Серый, не поднимая глаз от тарелки.
Ему очень хотелось подскочить сейчас к отцу, и взяв его за указательный палец, просто попросить его убрать из их дома это…чудище. Потому что… Потому что оно его пугает, и наверняка задумало против него, и всех остальных, что-то недоброе. Будто бы вот уже совсем-совсем скоро оно растянет свои ветви по всей квартире, обовьет и опутает ими его, маму, бабушку, даже кота Барсика. А потом утянет их в свою черную, пахнущую гнилью и землей, лесную чащобу. Но сделать этого он не мог. Ему бы просто никто не поверил! Папа бы, вытаращив глаза, качал головой и тер подбородок, мама бы охала и тихонько показывала ему из кармана халата шоколадную конфету, стараясь отвлечь, бабушка бы смеялась, вытирая глаза фартуком, а кот Барсик, растопырив усы, смотрел бы недоуменно на странное поведение двуногих.
– Ну ладно… – тоже пожал плечами папа и ушел из кухни. – Чего это он? – Серый слышал, как он тихо спросил это у мамы.
– Не знаю… Не выспался может. Или приснилось что… Сейчас очухается, не переживай.
Но Серый не очухался. Наскоро поев, он, стараясь не смотреть на массивное черное пятно в углу, прошел в свою комнату, закрыл дверь и принялся делать вид, что смотрит в окно, где происходит что-то крайне для него интересное.
На самом деле ничего такого там не было – падал мелкий снежок, сосед с третьего этажа прогревал свою машину, бездомная собака что-то грызла, положив это между передних лап, Женек с четвертого что-то тащил в полотняной сумке, а его мать ругалась с какой-то незнакомой ему женщиной. В общем, обычная дворовая картина.
– Серый, ты ёлку-то будешь наряжать? Первый час уже… У тебя случилось что-то? – мама, тихонько вошла в комнату, и осторожно тронула его за плечо. – Может болит что?
– Нет, мам… - Серый обернулся, стараясь скрыть свое волнение. – Можно я на улицу пойду? Там вон Женек…
– Ну иди, конечно… – мамина ладонь скользнула по его голове, немного задержавшись на лбу, проверяя температуру. – Только не долго. Ёлкой же надо заняться. А то папа обидится. Он с таким трудом ее достал. В самый лес ездил, замерз очень.
– Да… Я… Хорошо… – не глядя на нее, мямлил Серый, натягивая, поверх трико, джинсы. – Я… Быстро…
Но быстро не получилось. Вернее, и получиться не могло – Серый целенаправленно сбегал из дома, подальше от жуткого дерева и объяснений своего странного, и он это понимал, поведения. Ему было очень стыдно и неприятно от таких своих поступков. Но поделать он ничего не мог. Радоваться Новому году и заниматься украшением ёлки он сейчас был не способен категорически, но и обижать кого-то своими действиями он тоже ужасно не хотел. Ситуация выходила пренеприятная.
Идеальным, но не выигрышным, вариантом было бы прошляться где-то до того момента, когда все улягутся спать. Мешало только то, что была зима, слабо располагающая к настолько длительным прогулкам, и то, что никто, конечно же, никогда не ляжет спать, если он будет отсутствовать дома. Поэтому пришлось выбрать нечто среднее.
Протянув время на сколько это было возможно, греясь в подъездах и развлекая себя игрой с самим собой в «погоню» и «спецназ», Серый явился домой под вечер. В квартире царил полумрак. Только в «зале» горел слабый желтый свет, источаемый цветастым торшером, и работал телевизор. Мама сидела на диване возле входа, а бабушка, как всегда, на своем любимом кресле – поближе к телеку. Отца дома не было. Серый знал, что он ушел на дежурство, и это было его хлипким и некрасивым планом – постараться не встречаться с ним лицом к лицу до… Он даже не знал до чего, и сколько это должно было продолжаться. Надеялся только, что в предновогодней суете все как-то забудут про него, нарядят ёлку сами, или даже может не нарядят ее совсем, и все как-то само-собой образуется.
Как-то само-собой… Серый поморщился. Такое малодушие было, конечно, выходом. Но выходом таким, к которому обычно прибегают не очень хорошие люди. В книгах такое обычно было дурным признаком, герой-обладатель которого непременно оказывался подлецом или предателем, а может даже и тем, и другим сразу. От этого хотелось провалиться сквозь землю.
– Ну чего ты там возишься? – мама, до этого как бы не замечавшая его, повернула к нему лицо. – Где был?
– Да так… - Серому мучительно казалось, что даже полумрак прихожей не способен был скрыть алый цвет его лица. - Гулял…
– Гулял… - эхом отозвалась мама. – Сопли-то не поморозил? Весь день болтался… – в ее голосе не было упрека или раздражения, только какая-то усталая грусть, что было много хуже первых двух упомянутых оттенков. – А отец тебя ждал. До последнего… Даже немного на работу опоздал. Думал помочь тебе с ёлкой, раз она такая большая теперь…
– Я… Не… П-п… – Серый пытался что-то сказать, но понимая, что сказать-то ему нечего, обрывал так нестерпимо вяжущие язык слова, пытался сказать другие, снова обрывал… – К-к…О… Я… – В итоге он просто в голос заплакал и убежал в свою комнату.
Не раздеваясь, он упал лицом в подушку и рыдал, рыдал, рыдал… Ему было жаль себя, грустную маму, не дождавшегося отца, старую ёлку, новогоднее настроение, которое он, из-за своих детских страхов и выдумок, безнадежно растерял. Но больше всего ему было жаль потерянной им в один миг, там в «зале», смелости. Испугался дерева! Видано ли!
– Все! Все! Все! – сквозь рыдания горячо шептал он в подушку. – Завтра! Завтра я все!.. Все сделаю!.. Ма-ма… Я… Не такой!..
Он еще долго давился слезами, терзая свою чистую и нежную детскую душу, и не подозревая, что совсем рядом, перед телевизором, так же терзается его мама. Она чувствовала его подавленное настроение, тревожность, неясные ей переживания, но не знала, от чего ей было особенно горько, как ему помочь. Она несколько раз на цыпочках подкрадывалась к его двери, беспокойно слушала его всхлипы, и уходила, боясь своим появлением усугубить и без того непростую ситуацию. Когда же всхлипы прекратились, и послышалось ровное глубокое сопение, она осторожно вошла, привычно потрогала его лоб, подоткнула одеяло и тихонько вышла, слегка ободренная просветлевшим во сне выражением его лица.
Спал Серый, на удивление, хорошо. Ему снился салют, праздничный стол, смеющиеся родители, играющий с мишурой Барсик. Проснулся он бодрым и с улыбкой на лице. В окно, щекоча его правый глаз светило холодное зимнее солнце, небо было ясное и чистое. Сквозь его голубую бесконечность чертил две длинных белых пушистых линии самолет.
«Интересно, а как пилоты празднуют Новый год?» – возникла, вдруг, мысль в голове у Серого. – «А в саму праздничную ночь они летают?» - тема настолько его заинтересовала, что он, перевернувшись на живот, стал живо фантазировать. – «Вот я бы, если бы был летчиком, обязательно поставил бы у себя в кабине маленькую ёлочку! Такую, не больше десяти сантиметров. И обязательно трогал бы ее перед полетом. Как талисман. Еще бы…».
Улыбка, вдруг, исчезла с его лица. Радостные мысли, приятно согревающие изнутри, развеялись так же, как и инверсионный след уже улетевшего самолета, замещенные холодной лесной недоброй тенью, обосновавшейся в их праздничном углу. Серому показалось, что и комната, и даже будто бы солнце за окном как-то потускнели, подернувшись тревожной мглой, как бывает в сыром еловом лесу даже в ясную погоду.
– Серый… – голос прозвучал в тишине, появившись как бы из ниоткуда. – Ты обещал. Помнишь?
Серый вскочил на кровати и резко завертелся из стороны в сторону. В комнате он был один. Да и не похож был этот голос ни на один из тех, что звучали в этой квартире. Он вообще не знал таких голосов – слишком он был необычным и странным. Но в то же время он был как-то необъяснимо, на каком-то подсознательном уровне, ему…понятен… Как бывает, когда слышишь пение какой-то птицы, и точно знаешь, что это пустельга. И это оказывается действительно она. Хотя ни самой пустельги, ни, тем более ее пения, ты никогда, вроде бы, и знать не знал. Ему пришлось хорошенько потрясти головой, чтобы выгнать из нее этот голос, безусловно ему померещившийся, и все мысли о нем.
– Обещал… – одними губами произнес Серый и, мужественно изменившись лицом, слез с кровати, оделся и вышел в «зал».
Ёлка стояла на своем месте. Ему показалось, что она пристально, неотрывно смотрит на него, как бы выжидая и оценивая. Примеряясь и выбирая момент, чтобы половчее ухватить его своей кустистой лапой.
– Обещал. – уже тверже повторил Серый, и, не отрывая глаз от предмета своих страхов, крикнул. – Ма! А ты игрушки не спускала?
Из кухни появилась удивленная мама. Она была в фартуке и косынке, из-под которой выбивались ее длинные волосы. Руки были вымазаны в тесте и подняты вверх – чтобы не испачкать все вокруг.
– Нет. – улыбнулась она. – Думала ты не хочешь уже. Вырос, наверное.
– Хочу. – наконец оторвался от ёлки Серый. – И ничего не вырос. – от помолчал, вздохнул и продолжил. – Одну гирлянду на окно повешу. Папа спит?
– Спит еще. Совсем недавно пришел с дежурства. Ты дождись его, сам на окно не лазай.
– Пусть спит. Я сам. – отрезал Серый, уже направляясь в кладовку.
Там он, привычными действиями стащил с полки коробку, наполненную пока еще спящим новогодним волшебством, на удивление быстро справился с узлами и достал смотанную в пучок гирлянду с крупными разноцветными лампочками. Первым делом он деловито проследовал к розетке и подключил пучок к электрической сети. Ничего не произошло. Это не было неожиданностью для Серого. Он дважды вытащил и вставил вилку гирлянды в розетку и, убедившись, что светиться она не собирается, вздохнул и вернулся к коробке. Там он, не теряя решительности и деловитости, покопавшись в вате, извлек завернутые в носовой платок две запасные лампочки. Правда они были просто прозрачными, без какого-либо намека на цвет. Но и это было поправимо – гуашь, вода, кисточка, и вот уже скучное бесцветное стекло отливает благородным рубином.
Сгоревшая лампа, мешавшая гореть всей цепочке огней, была быстро найдена на просвет и заменена на новую. У розетки зажегся разноцветным калейдоскопом «лампочковый букет», как сам для себя когда-то окрестил Серый эту конструкцию из смотанных проводов и насаженных на них ламп. Теперь можно было давать ему волю, растянув на всю длину, и водружать на окно.
Обычно это делал папа, как самый высокий и опытный. В деревянной, крашенной белой краской оконной раме им на такой случай даже были вбиты специальные маленькие гвоздики. Нужно было только особым причудливым узором растянуть на них провода, и праздничная иллюминация окна была готова. Сегодня это стало работой для Серого.
Сбегав на кухню, он принес табурет и, стараясь не глядеть на ёлку, темневшую совсем близко слева и почти касавшейся его своими иглами, поставил его возле окна. Он знал, что этого мало и, чтобы достать до гвоздиков ему с табурета надо будет перебраться на подоконник. Это было дело привычное и, взяв в зубы нитку гирлянды, Серый проследовал наверх. Он ухватился сначала за нижнюю ручку окна, подтянулся и ухватился за верхнюю. Нитка гирлянды свисала у него изо рта, стуча лампочками по батарее. Встав на подоконнике, Серый принялся аккуратно переставлять ноги в шерстяных носках, стараясь встать поудобнее. Получив устойчивое положение, пригодное для проведения работ, он повесил гирлянду на первый гвоздь и покосился на ёлку. Нет, она не бросилась на него, не опутала, плотно заткнув ему рот – она просто стояла и слегка покачивала ветками. «Это от теплого воздуха» – мысленно подбодрил себя Серый. – «Ничего она тебе не сделает. Не при всех точно». Это помогло. Но чувство чего-то потустороннего и необъяснимого, исходящего от ёлки, не покидало его. Он знал, абсолютно точно, что это не просто дерево. Выразить он этого не мог, но всем же известно, что все необъяснимое почти всегда опасно для человека. Потому что для всего такого человек всегда враг, вторгающийся на его территорию и причиняющий вред. Например, вырубкой в лесу елок на Новый год.
Серый покрепче вцепился в ручку и зажмурился. Это было его привычным ритуалом по избавлению от дурных и неприятных мыслей – если в голову тебе упорно лезет какая-то гадость, то нужно зажмуриться посильнее и как следует тряхнуть головой, чтобы выгнать ненужные мысли. Так он решил поступить и сейчас. Безусловно момент и обстоятельства для этого были выбраны не самые подходящие, но Серый, как и все дети, не всегда мог трезво оценивать свои возможности. Он затряс головой так рьяно и искренне, что тут же врезался лбом в стекло, машинально отпрянул от него и, повинуясь проскользившему по гладкой крашенной поверхности шерстяному носку, повалился вниз. Прямо в объятия ёлки.
Падение показалось ему каким-то тягучим, как показывают иногда в кино. Он летел, и видел, как срывается с гвоздя гирлянда, обмотавшаяся вокруг его руки, как пролетают за окном синицы, цепляясь к куску сала, привязанному снаружи на ниточку, как он медленно погружается во что-то зеленое, упруго-приятное и теплое, будто бы в воду.
– Испугался? – голос был уже знаком Серому, его он слышал совсем недавно в своей комнате. Он шел, будто-то бы из самой ёлки, под покровом которой он оказался, из самой сердцевины ее ствола. Голос совсем не пугал, напротив, он был глубокий, нежный, убаюкивающий и…заботливый. Как будто голос мамы во сне.
– Немного. – честно сказал Серый, обманывать такой голос ему показалось делом совершенно невозможным.
– Я тоже. – как-то вздохнул голос. – Ты так страшно падал. Хорошо, что я успела тебя поймать.
– Так мягко и уютно. – отчего-то улыбнулся Серый и заворочался, поудобнее устраиваясь. – А почему?
– Такое бывает. В особых случаях, мы можем становиться мягкими и нежными. Сейчас именно такой случай.
– А вы это… Ёлки?
– Да. Но если можно, то называй нас Ели. Так нам будет приятней.
– Хорошо. – Серый медленно кивнул. – Буду называть так. А разве ты на меня не злишься?
– Нет, конечно. С чего ты взял?
– Ну… Ты же из леса. И мы тебя срубили.
– Лес, конечно, не очень любит людей. За их поведение. Но с Елями, да еще под Новый год, случай особый. Если конечно это не превращается во что-то совсем неприличное.
– Тебе было больно? Ну… Когда рубили…
– Не очень. Но меня спилили. А когда рубят, наверное, немного больнее. У нас конечно не так как у вас чувства развиты, но кое-что мы все же ощущаем.
– Прости… – Серый опустил глаза. – Я этого совсем не хотел… Я люблю свою старенькую ёлку.
– Я знаю. – судя по голосу, Ель улыбалась. – Мы с ней уже познакомились.
– Правда? – встрепенулся Серый. – Как это?
– Очень просто. Так же как и с тобой - мы друг друга слышим.
– А почему я ее не слышу? – в голосе Серого послышалась обида. – Я же с ней всю жизнь знаком…
– Она пыталась. Много раз хотела тебя поблагодарить за то, как ты ее украшаешь. Ей очень нравится. А не слышишь, возможно из-за того, что она не натуральная и в ней меньше волшебства. Но ты не переживай, тебя она прекрасно слышит. И ей нравится то, что ты ей говоришь.
– Хорошо. – обиды Серого как рукой сняло. – Я очень буду стараться ее услышать! – он задумался. - А мама может тебя услышать? Или папа?
– Вряд ли. Взрослые слишком заняты своими делами, поэтому мало замечают волшебство. Не вини их за это, они слишком устали и много переживают. Но в детстве, конечно так же как ты слышали и видели много. Сейчас просто уже подзабыли. Твоей бабушке, например, во время войны, очень помогла моя пра-пра-прабабка. Она укрыла ее и раненого бойца, которого он тащила на себе, своими ветвями. Так они смогла укрыться от врагов и не замерзли в мороз. Всю ночь тогда она их убаюкивала, отдавала им свое тепло и заботу. Ты спроси у нее, она это потом называла «ёлкины песни», рассказывала всем.
– Надо же… Бабушка никогда про такое не говорила.
– Ну я же говорю – не сердись на них. Слишком много приходится забот на их долю. А у твоей бабушки жизнь была ой какая не простая…
– Понимаю… Расскажешь про нее? – Серый вдруг подскочил, будто вспомнил что-то очень важное. – Но ведь… Ведь если ты здесь… То… Значит ты скоро…погибнешь?
– Ну не так уж и скоро… – Ель потрепала Серого по волосам. – Ты главное подливая воды в мое ведро, и тогда я проживу еще очень долго.
– Ты, наверное, злишься на нас за это… – в голосе Серого послышались слезы.
– За что?
– За то, что тебя спилили, и ты теперь…
– Ну нет. Перестань. – Ель снова улыбалась. – Это даже почетно.
– Что? – удивился Серый.
– Стать Новогодней Елью.
– Ты шутишь?
– Нисколько. Любая Ель рада оказаться на моем месте – примерить яркий наряд, стать центром праздника, поучаствовать в веселье, принести волшебство в дом.
– Волшебство?
- Ну конечно! Ты же ощущаешь в Новый год какое-то странное чувство, как будто что-то очень приятно распирает тебя изнутри, а тебе от этого радостно и хочется смеяться, петь и просто веселиться?
– Да… Ты очень хорошо описала…
– Это и есть волшебство. И приходит оно, прежде всего, благодаря нам – Елям. И та Ель, которой посчастливилось этого достичь, считает это большой честью для себя. Поэтому не переживай за меня. Я перерожусь в тысячах своих семян, а добрые люди, посадят еще много-много Елей. В мире же очень много хороших и добрых людей. Вот и ты, я уверена, станешь таким. Иначе бы ты так за меня не переживал. – Ель снова потрепала его и засмеялась.
– Но… – Серый уже откровенно плакал. – Я не хочу, чтобы ты уходила…
– Ну чего же ты, дурачок? Не плачь. Можно и этому помочь. Когда закончатся праздники, подойди к папе, и попроси его посадить меня во дворе. А уж я очень-очень постараюсь прорости и пустить корни.
– Обещаешь? – размазывая по лицу слезы, спросил Серый.
– Обещаю. – тепло, как мама, ответила Ель. – Это же волшебство, помнишь?
……………………………………………………………….
– Ну вот! – папа воткнул лопату в снег и отряхнул рукавицы. – Готово! Как раз и потеплело удачно.
– Да. Удачно. – Серый топтался рядом с хлопушкой в руках. – И что теперь?
– Теперь? Теперь будем ждать. И надеяться, что она примется.
– Что сделает?
– Ну примется… - папа озадаченно почесал подбородок. – Прорастет, в общем.
– Аааа… - протянул Серый. – Это она постарается.
Он встал по стойке смирно, отсалютовал Ели по-пионерски, и дернул за «хвостик» хлопушки. Ворох разноцветных конфетти с хлопком вырвался на волю и, подхваченный ветром, осыпал всех присутствующих.
– Пойдем? – спросил, снимая с носа блестящий кружочек, папа.
– Пойдем. – кивнул Серый, и отступая задом, шепнул. – Пока, Ель!
– Пока. – тихо и с улыбкой в голосе ответила она. – Спасибо тебе. Я постараюсь.
Забор был бесконечным. И это было странно. Колян никогда не знал, что тут, да и вообще где-либо, могут быть такие заборы. Он бывал здесь каждое лето, и думал, что облазил каждый закоулок поселка и окрестностей, знал всю его подноготную - реальную и вымышленную. А теперь оказывалось, что каким-то чудесным образом от его пытливого характера смог утаится столь масштабный объект. Это было решительно невозможно.
Даже развалины старого хлебозавода, в которые из местных никто давно носа не совал, по причине жутких историй про призраков и огоньки в окнах по ночам, были исследованы им досконально еще в пятом классе. Именно там, к слову, он и получил свое ранение, оставившее на его левой щеке напоминание в виде длинного и узкого (спасибо докторам) шрама. Для окружающих сверстников это происшествие тут же стало доказательством его беспримерной мужественности, и, граничащей с безумием, отваги – все местные пацаны, даже те, кто был до этого не совсем лоялен к нему, разом прекратили его задирать, и при встрече уважительно протягивали руку с выражением лиц, обозначавшим немалую зависть, и, в то же время, благородное достоинство. Все это согревая душу Коляна, наполняло ее чувством собственной важности и, даже, некоторой исключительности.
А тут, вот те нате – забор. Огораживающий участок, размером, казалось, с его родную Рязанскую область.
Наткнулся он на него случайно. Утром он, как и собирался, встал пораньше, взял удочки из старого, провонявшего гнилым деревом сарая, и отправился на речку. Идти было недалеко, но Колян умышленно сделал круг - чтобы проверить ловушку для птиц, которую он собственноручно сконструировал и расположил для испытаний возле большой солнечной поляны, на которой всегда было много разномастных пернатых. Недавно он увидел в каком-то фильме как подростки ловили птиц на продажу, и тут же загорелся этой идеей – Коляну срочно были необходимы деньги на новый скоростной велосипед. На свой день рождения, который будет через полгода, он уже не надеялся, так как папа дал ему ясно понять, что, «в связи с его крайне неудовлетворительным поведением» велика ему не видать, как своих ушей. Вот и приходилось выкручиваться.
Сначала Колян попробовал эти деньги, как и положено, заработать – выносил мусор за символическую плату, собирал алюминиевые банки, металлолом, даже мыл машины на парковке возле торгового центра. Но очень быстро эта идея ему наскучила – сбор средств шел слишком медленно. Ему же хотелось всего и сразу, и, желательно, без лишних усилий. И тут такая хорошая идея, подкинутая давно всеми забытым кино. Тут же Колян вычитал в интернете, что стоимость некоторых видов птиц, может доходить до нескольких тысяч долларов. Нет, таких богатых экземпляров в округе, конечно, не водилось, но и наши суровые широты тоже могли кое чем порадовать начинающего птицелова.
Ловушка оказалось пуста. Недовольно нахмурившись и тяжко вздохнув, Колян побрел дальше. Из его походки исчезла прежняя бодрость, настрой уже совсем не походил на боевой, и рыбалка уже не манила своим неторопливым азартом. Вообще, довольно стройная до этого картина легкого обогащения как-то в миг померкла, поблекла и затянулась тяжелыми тучами. Колян раздраженно пнул попавшийся на пути мухомор, кинул палку в недовольно затрещавшую сороку и вдруг увидел то, на что он мог полноценно выплеснуть весь свой праведный гнев – огромные, не охватываемые глазом, заросли высоченной, выше его роста, крапивы. Это был достойный противник.
Колян, сразу несколько повеселевший, не спуская глаз с крапивного моря, как будто опасаясь, что оно исчезнет в тот же самый миг, когда он отвернется, и даже высунув от предвкушения язык, осторожно прислонил удочки к старому, поломанному ветром дереву. Так же не отрываясь, он почти на ощупь отыскал в траве подходящие оружие – длинную палку практически без сучков около двух сантиметров в диаметре. Оружие удобно лежало в руке, и ничуть его не тяготило.
- Сейча-ас… Сейча-ас… Сейчас ты у меня… Попляшешь. – бормотнул Колян, подступая к неприятельским жгучим войскам, и принимая боевую позицию – руки спрятаны в рукава рубашки, глаза зажмурены, рот угрожающе искривлен. Послышался свист рассекаемого палкой воздуха – битва началась.
Конечно же у крапивы не было никаких шансов, не смотря на ее многократное численное преимущество. Но Колян изрядно вспотел и устал прежде, чем хоть сколько-нибудь серьезно углубился в неприятельские порядки. Пришлось даже, позабыв про безопасность, снять рубашку, оголяя свои фланги. Вскоре он достиг противоположного конца крапивных зарослей, немного передохнул, валяясь на солнышке, и засобирался в обратный путь по прорубленному, в опасной, но поверженной траве, коридору. Ему нужно было еще успеть на реку до того, как солнце начнет жарить в полную силу. Это заняло не больше минуты.
Колян, упиваясь своей победой, решительно направился в сторону дерева, возле которого он оставил свои удочки, но ни удочек, ни даже самого дерева обнаружить не смог. Заметавшись из стороны в сторону в поисках пропавших вещей, и немало пошумев, Колян озадаченно развел руками – результатов поиски не принесли. Тогда он, решив, что каким-то немыслимым образом, перепутал стороны, бегом снова преодолел крапивный коридор, и забегал в поисках уже там. Результат был, по-прежнему, нулевым.
- Да что ж за день-то сегодня, а… Дедовы же удочки… Сто раз, ведь, хотел свои привезти… Теперь объясняйся вот… - непонимающе, и чуть подрагивая губами, бормотал Колян, уныло вертя головой. – Как испарились… Точно же помню, что к дереву…
Потоптавшись таким образом на месте еще несколько минут, Колян, хмуро и раздраженно махнул рукой, произнес что-то нелицеприятное одними губами, и побрел в сторону речки по прямой, не разбирая дороги.
- Ай… Фиг с ним. Придумаю что-нибудь. – продолжал он свой монолог, продираясь сквозь кусты. – Хоть искупаюсь.
Тут-то Колян и увидел впервые этот забор – тот вырос у него прямо перед самым носом, когда он, больно ободрав руку о кукую-то торчащую из земли проволоку, вылез из обширных зарослей иван-чая.
– Вот же, блин… - часто заморгал Колян, едва не врезавшись в облезлую желтую стену. – Это откуда еще? Такого не было же… - Колян даже потрогал и попинал неожиданное препятствие, чтобы удостоверится в его реальности.
– Твердая… – очевидно и несколько наивно заключил он. – Не мерещится значит. Как же мне к реке теперь попасть? Не перелезешь ведь еще – высоченный. Вот невезуха-то, а!
Еще раз в сердцах пнув, неведомо откуда взявшееся препятствие, отделявшее его от такой недостижимой сегодня реки, Колян решительно зашагал вдоль забора. Прошло пять минут, десять, двадцать... Бодрый и решительный темп стал спадать и, прямо пропорционально ему, начало расти раздраженное удивление – забор не то что не кончался, он даже примерно не разнообразил себя воротами или хотя бы калиткой, не говоря уже о своем завершении.
- Так не бывает же. – уже как-то обиженно пролепетал Колян. Казалось, он готов был заплакать. – Вообще никаких заборов не было! Сто раз, блин, тут ходил… - он уже начал похныкивать, потом раздраженно сел, уткнулся лицом в колени и самозабвенно зарыдал.
Спустя минуту он прервался, испуганно огляделся – не видел ли кто его в столь неприглядном виде, и вернулся к своему постыдному занятию. В этом плаче было все – и страх перед непонятным, и обида на испорченный летний день, и тяжесть от предстоящего разговора с дедом о пропавших удочках, и обычная детская усталость от реальной жизни, когда тебе – беззаботному ребенку приходится сталкиваться пусть и с мелкими, но самыми настоящими проблемами.
Проревев так полчаса, Колян, всхлипывая и растирая слезы по лицу, встал и, повесив голову, побрел в обратном направлении с твердым и печальным желанием вернуться прежней дорогой домой.
Прошагав таким образом не менее часа, он, пребывая в печальной задумчивости, по началу даже и не заметил, что поселком, в который по всем статьям пора уже было ему прийти, даже не пахнет – вокруг был все тот же редкий лес и все та же тропинка, петляющая среди кустов. Колян потоптался на месте, похлопал себя руками по бедрам в растерянности и, решив, что просто сбился с пути, свернув не на ту тропинку, принял немного влево. Каково же было его удивление, когда он, пройдя не больше двухсот метров, увидел впереди между деревьев тот же самый желтый забор. Чертыхнувшись, Колян бегом бросился туда, снова решив, что видимая ему картина – мираж. При ближайшем осмотре эта версия повторно рассыпалась в пыль.
- Да как же так? – скуля спрашивал неведомо кого Колян – Ведь что это?.. Мне и домой не попасть?
Слезы сами собой снова потекли по лицу, сначала тонкими ручейками, постепенно становясь небольшими речушками, и, вдруг брызнули двумя водопадами. Лес огласил отчаянный, уже совершенно ничем не сдерживаемый, плач испуганного ребенка.
Сколько он так проревел - Колян не знал. Просто в какой-то момент он обнаружил себя лежащим под большой акацией и смотрящим в одну точку. Слез не было, даже лицо успело полностью высохнуть. Была жуткая усталость и какое-то безразличное отчаяние. Повинуясь ему, Колян встал и, молча и монотонно, побрел вдоль забора - ни на что не надеясь, ни о чем не думая, а полностью предоставив себя движению. Со временем он начал приходить в себя, понемногу наращивая темп. Вскоре, он уже весьма бодрым шагом отмерял широкие пролеты забора, энергично пиная попутные ветки и кучки прошлогодних листьев. Он шел и шел, голова, сначала полностью свободная от мыслей, постепенно стала заполняться размышлениями о том, что родители его наверняка уже хватились и начинают обзванивать его друзей и знакомых, дед нервно чешет бороду и собирается идти к Михалычу – его старому знакомому, бывшему начальнику местной милиции, бабушка, конечно же, плачет тихонечко в чулане, а кот Васька испуганно наблюдает за всем этим со шкафа. От этих мыслей становилось щекотно в носу, а глаза предательски пощипывало. Коляну было нестерпимо жалко себя, своих родных и близких,друзей, Ваську… Но он решительно ничего не мог поделать. Он совершенно точно понял, что заблудился, хотя и совершенно не понимал - как такое вообще могло произойти. Поэтому он просто шел – раз есть забор, значит он что-то огораживает, а значит есть и ворота, и рано или поздно, но он их найдет.
Неожиданно ему показалось, что помимо звуков, издаваемых им самим при ходьбе – шагов и сопутствующему им шуму, есть и еще какие-то, доносящиеся…с той стороны забора… Колян замедлил ход, стараясь шагать тише и осторожнее - шум за забором так же снизил свою интенсивность, но совсем не исчез. Вдруг, с ужасом, пробившем его электрическим разрядом от макушки до кончиков пальцев ног, Колян осознал, что там, за этой желтой облезлой стеной, уже так успевшей ему надоесть, он слышал…шаги. Это неожиданное открытие пригвоздил его к месту, и он остановился так резко, будто наткнулся на какую-то преграду. Шум за стеной тоже резко стих, но с небольшим запозданием, которого вполне хватило на то, чтобы, в резко воцарившейся тишине, хорошо его расслышать – кто-то совершенно точно шел за забором нога в ногу с Коляном. Сейчас этот кто-то, также как и Колян, остановился и, наверное, так же вслушивается в происходящее на противоположной ему стороне и обдумывая свои дальнейшие действия.
- А какие у него могут быть действия? – спросил Колян себя сам вслух, но едва слышно, практически одними губами. – Вдруг он напасть готовится? Понял, что я его обнаружил и…
Договаривать Колян не стал, он, оборвав фразу, подскочил, и стремглав бросился вперед, рассекая уже начавший остывать после жаркого дня воздух. Ломая попадающие под ноги ветки, проскакивая сквозь кустарник, и поднимая тем самым немалый шум, Колян поначалу решил, что смог оторваться от своего невидимого преследователя. Но стоило ему совсем немного стать аккуратнее в движении и меньше шуметь, то он тут же услышал вторящий ему бег. В тот же миг, катализированная страхом, на него навалилась сильнейшая усталость, в боку закололо, а сердце собралось пробить себе путь на свободу прямо сквозь грудную клетку. Колян остановился. Задыхаясь и еще плохо ворочая языком, он пропыхтел:
- Эй!.. Эй, ты…там… - ничего не произошло. – Эй ты!.. За забором… - тот же эффект. – Я тебя не боюсь! Слышишь!? Хватит прятаться! Так… Так не честно!
За забором была тишина. Ни звука. Колян, утомлённый сумасшедшим днем, не выдержал и, подгоняемый закипающей в нем злобой, заорал:
- Хватит ходить за мной! Слышишь!? Что тут вообще происходит!? Кто ты вообще такой!?
- Я? – раздалось, спустя некоторое время, из-за забора. – Я – Коська. Меня мама так зовет.
Говоривший слегка шепелявил и обладал необычным, каким-то трескучим тембром голоса. Колян, огорошенный неожиданным ответом, молчал. Он только тяжело дышал и таращил глаза. Злость потихоньку уходила.
- А чего ты молчал-то? Я тут ору уже…
- Думал ты не со мной. Ты же весь день что-то бормочешь и кричишь.
- А ты весь день за мной ходишь?
- Почти. Долго решалось все.
- А чего тебе надо?
- Посмотреть.
- Что посмотреть?
- Что ты делать будешь.
- Я!? – удивился Колян. - А что я делать должен?
- Вот и посмотрим, что будешь. – назвавшийся Коськой произнес это несколько задумчиво и, после недолгой паузы, начал чем-то, как будто гвоздем, царапать стену.
- Да что ты заладил – что будешь, что будешь? Не знаю я! Я вообще вон заблудился, а скоро темнеть начнет!
- Нет.
- Что нет? Не начнёт?
- Не заблудился. Просто немного…затерялся в пространстве.
- Ой, называй как хочешь… - раздраженно махнул рукой Колян.
- Хорошо.
- Странный ты. – Коляна никто не видел, но он все равно покрутил растопыренной ладонью у виска.
- Ты тоже – Коська перестал царапать стену и теперь топтался на месте, было слышно, как шуршит под ногами лесная подстилка. – Так что делать хочешь?
- Ты опять? Не знаю я! Ничего не хочу…
- А как ты думаешь – почему ты здесь?
- Где это здесь?
- Ну здесь - в Дебрях.
- Где? В каких еще дебрях? – Колян снова начал злиться и повышать голос.
- Не понимаешь? Мама предупреждала. Хочешь расскажу? – Коська опять стал чем-то царапать стену.
- Перестань, а!
- Прости. Чешется просто… Так рассказать?
Колян набрал полную грудь воздуха, досчитал до десяти и шумно выдохнул. Он опустился на прохладную, по вечернему, землю, сложил ноги, что называется, по-турецки, и приготовился слушать.
- Валяй!
- Что, прости? Так? – за забором что-то повалилось на землю и покатилось, ломая палые ветки.
- Начинай, говорю. Дурак что ли?
- Мама говорит, что я умный.
- Врет.
- Мама никогда не вр…
-Начинай уже, я пошутил же! – простонал Колян, заламывая руки. Он начал замерзать и оптимизма ему это не добавляло.
- Хорошо. – Коська замолчал, и с той стороны забора послышался странный хлопающий звук, похожий на звук трепещущего на ветру флага. – Ты наказан. – продолжил он, как только звук прекратился.
- Чего-о!?- лицо Коляна вытянулось. - За что?
- Ну много за что…
-И кто же это меня наказал? Родители? Нет… Дед? За ножик?
- Они тут не при чем совсем.
- А кто же тогда? Да и ты кто вообще такой?
- Тебя Лес наказал. А я тут для того, чтобы за тобой наблюдать… Пока наблюдать. Ты должен что-то понять. И тогда будет принято решение.
- Лес? Что ты несешь? Что я должен понять? Что ты псих?
- Мама говорит…
- Да достал ты со своей мамой!
- Вот… Ты опять…
- Что!? Что опять!?! – Колян не на шутку разозлился и ходил вдоль забора туда-сюда как волк в клетке, сопровождая это дикими жестикуляциями.
- Если ты не поймешь, то останешься здесь навсегда.
- Где!?
- Здесь – в Дебрях.
- Опять дебри… Ну что за дебри? Тут до поселка рукой подать!
- Ты не понимаешь… Лес очень недоволен тобой. Ты много причинил ему плохого. Теперь ты должен понять, и… Ответить. Каждому по заслугам – так говорит Лес. Поэтому он и поместил тебя сюда. Ты не выйдешь отсюда пока не поймешь.
- Вот пристал… - буркнул Колян под нос. Слова о вреде лесу и о том, что он должен ответить - немало озадачили его и, чего греха таить, напугали. – А как ответить?
- По-разному… Но обязательно должна быть жертва.
- Жертва!? – внутри у Коляна похолодело. – Я в жертву себя должен принести!?!
- Ну я же говорю – когда ты поймешь, тогда и…поймешь… Прости, я иногда не знаю как сказать. Но, думаю, тебе повезло, что тут с тобой сейчас я…
- Это еще почему?
- Ну… Я еще маленький, и плохо тебя знаю… Мама сказала, конечно, что я уже совсем взрослый и могу заниматься взрослыми делами… Но я, – послышался царапающий звук, – Желторотик еще…
- Желторотик… - повторил, зачем-то, про себя Колян – Так… Ты говоришь, что плохо меня знаешь. А мы знакомы с тобой что ли?
- Ну да.
- Где, когда познакомились?
-Н у не то чтобы познакомились… В начале лета, тут недалеко. Старая ольха у речки, помнишь?
- Ольха… Нет, не помню… - Колян наморщил лоб и почесал подбородок – так делал его папа в моменты задумчивости.
- Да, мама предупреждала. На самом деле, я тоже плохо тебя помню. Мама – хорошо. Но она не пошла – сказала я смогу. Так даже лучше. Если бы пошла она, то тебе нелегко бы пришлось. А я не знаю пока… И было бы много хуже если бы ты к лягушкам попал, не говоря уже про муравьев…
- Муравьев?.. Так ты… - Коляна, вдруг, осенило чудовищной догадкой. – Не человек что ли?!
- Нет, конечно. Человеку не место в Дебрях, даже тебе. Ты наказан просто, поэтому здесь.
Колян на миг оторопел. Он тут разговоры с кем-то ведет, думает это какой-то пацан, может из деревенских, которых он частенько лупил, теперь вот пришел и поквитаться хочет - устроил тут цирк. А теперь выясняется, что это и не человек вовсе! А кто?! Призрак что ли? Как в тех развалинах хлебозавода? Да ну, бред… И в тех развалинах не было ничего, и никого. Страшно было, конечно, но ничего сверхъестественного. Это же не кино, это ведь реальность. И не сон. Колян даже побольнее себя ущипнул - вдруг он, все же, спит и не может проснуться. Не помогло. От всего этого веяло чем-то ненастоящим и сказочным. Как будто читаешь книгу и представляешь себя в ней одним из героев. Но он то не читал, он то был в настоящем, а не книжном лесу! А вокруг становилось все темнее, и все холоднее.
Колян почувствовал, что у него начали трястись коленки. Он готов был бросится бежать в ужасе от этого забора, от этого странного Коськи, который уже начинал вселять в него неподдельный ужас. И больше всего на свете сейчас Колян хотел, чтобы все это оказалось чей-то дурацкой шуткой, и чтобы эта шутка скорее закончилась. Пусть даже потом все над ним будут смеяться. Пожалуйста - хоть всем поселком, хоть всей школой… Только бы все уже закончилось.
- Ты меня разыгрываешь, да, Коська? – робко спросил Колян, опустившись на, предательски подкашивающиеся колени, возле забора.
- Нет. Мама говорит, что я не умею шутить. И я не шучу.
- Но ведь так нельзя… Я же… Просто мальчик… Мне всего 12 лет… Я не могу…жертву… Мне… Мне страшно… - слезы неспеша и важно текли по лицу Коляна, но он их не замечал, он прижался лбом к забору и начал шептать – Коська, слушай, я тихонечко. Я никому не скажу. Помоги мне, пожалуйста… Меня мама ищет, волнуется очень…
- Лес все слышит. Лес говорит – каждому по заслугам.
- Да что ж я сделал-то такого, что б вот так со мной!? – забыв про шепот вскрикнул Колян.
- Мне тоже было страшно. Меня тоже искала мама. Там у старой ольхи, помнишь? Я кричал. Я просто хотел своего червячка… А мама летала вокруг и звала, звала меня. А я… Я ничего не мог… Мой брат, он задохнулся в траве. Ты виноват…
- Я?... – замер Колян, уставившись неподвижным взглядом в забор - Кто ты, Коська?
- Там дальше есть дырка в заборе. Посмотри.
Колян как сидел на коленях возле забора, так и пополз вдоль него, внимательно осматривая каждый его сантиметр. Через два пролета он нашел дыру - около трех сантиметров в диаметре на высоте около метра. Колян осторожно, сначала издалека, заглянул в нее, но ничего не увидел. Тогда он, набрав полную грудь воздуха, буквально прилип к ней. На той стороне были только лесные сумерки, точно такие же, как и на этой. Потом там послышался какой-то шум, и Колян увидел круглый желтый глаз, окруженный то ли шерстью, то ли пером. Глаз медленно моргнул нижним веком, отдалился - стала видна огромная, размером с человеческую, птичья голова. Она наклонилась на бок, посмотрела на него, и стала скрести клювом о валяющийся рядом больной камень, издавая тот самый царапающий звук.
Коляна словно отбросило от забора. Он покатился кубарем, вскочил и бросился прочь. В лесном мраке он, не видя дороги, налетал на стволы деревьев, спотыкался об упавшие ветки, проваливался в ямы, и бежал…бежал… Он кричал, звал маму, деда, даже пробовал по-детски молиться, но лес не кончался, и спасительный свет вдали, какой всегда бывает в историях с хорошим концом, все не появлялся. Было уже совсем темно, когда он, окончательно выбившись из сил, упал, и тут же заснул.
Проснулся Колян от того, что что-то стукнуло его по голове. Сначала не сообразив где он, он заворочался, устраиваясь поудобнее, и попытался натянуть повыше одеяло. Одеяла не оказалось - сон как рукой сняло. Тут же вспомнив все, он прыжком оказался на ногах, и получил второй удар по голове – спал он под раскидистой сосной, которая и бомбардировала его шишками.
К его ужасу, ничего не изменилось. Он был все в том же лесу, все так же один, и, что самое страшное - рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки был все тот же самый забор, от которого он так долго убегал сквозь лесную тьму. Оставалась последняя надежда на то, что он просто заблудился и от переживаний и стресса мозг ему подкинул этот кошмарный сон.
- Коська… Коська, ты тут?.. - шепотом, пугаясь своих слов, позвал Колян.
- Проснулся? – раздалось из-за забора, разбив его последнюю надежду в пух и прах. Руки Коляна опустились, а глаза стремительно наполнились влагой.
- Я же бежал… Долго… Почему опять забор?
- Я же говорил – ты не выйдешь пока не поймешь.
- Коська, я устал… Я не знаю, что мне нужно понять… - вдруг Колян осекся и как-то странно, радостно-испуганно, закричал - Вспомнил! Ольха! Ты дрозд, Коська! Ты тот дрозд! Я ваше гнездо…- Колян опять резко замолчал и стал ждать ответа.
- Да, правильно. Я остался один тогда. Ты меня не нашел. Мама тоже долго меня искала. Но нашла - я очень ее звал. Это было не первое ее гнездо, которое ты разорил…
- Но… Я… Неужели из-за этого?..
- Не только. Вспомни только сколько муравейников ты разрушил. А лягушек – помнишь? Соломинку? Про различные растения я уже и не говорю… Ты даже дуб старый пытался сжечь. А ему уже больше ста лет. Лес долго терпел, долго ждал момента. И вот ты здесь.
- Лес… - лицо Коляна исказила жуткая гримаса отчаяния. - А как это - Лес? Коська! Кто это - Лес?
- Лес, он везде, и он всё. Я это Лес, и тот дуб – тоже Лес, муравьи и лягушки - Лес. Ты - не Лес. Человек - не Лес. Человек бросил Лес, он стал его убивать. Лес защищается. Ты знаешь про него, вы все знаете про него. Вы боитесь. Но не останавливаетесь. Вы называете его Лешим.
- Лешим? Как в сказках?
- Каждая сказка не просто так появляется. Люди часто не верят во что-то только потому им страшно. Они не знают, как им быть, если это что-то окажется правдой. Вот как ты сейчас.
- Я…Я же не знал… Коська… - Колян распластался по забору, горячо шепча и поглаживая его.
- Нет. Лес не верит тебе. Он давно не верит в людей, но терпит. Но и его терпению приходит конец. Ты не первый оказываешься здесь, и, к сожалению, не последний. Лес выбрал меня, и, повторюсь, тебе очень повезло. Бывает и хуже. Если, например, он пошлет муравьев. Но тут я. И я тебя спрашиваю – что ты будешь делать?
-Я?.. П… Прости меня, Коська… И ты, Лес… П-прости… - губы Коляна тряслись, глаза часто моргали, а штаны предательски намокли – Лес… Леший, ты слышишь меня?
- Он все слышит. Он не верит.
- Но, п-почему?... Я же правду… Я же не буду так…
- Каждому-по заслугам. Тебя много раз прощали. Тебе не верят.
- Но… Я понял…понял… Нужна… Жертва?
- Это - обязательное условие. Ты понял. Ты знаешь… Ты уже приносил.
- Я? Когда? Я же…
- Твое лицо. Помнишь? Старый завод.
Колян машинально потрогал свое лицо - щеку по-прежнему пересекал розовый шрам.
- Это?... – промямлил он.
- Да. Тогда ты заплатил кровью. Тебя отпустили.
- Кто? Призраки? Не ведь их же…
- Не бывает? Человек часто не верит в то, чего боится.
- Значит и сейчас?.. Да, Коська? Ты пришел за жертвой? Ты… Мой судья?
- Да. Я волен судить тебя по моему желанию. Мама сказала, что я смогу.
- И…Чего же ты желаешь?..
За забором послышалась возня, потом шаги и какое-то невнятное урчание. Завершилось все царапающим звуком, и Коська сказал:
- Червячка.
- Червячка? Но, как… Какого?
- Вспомни, во что вы играли с папой. Когда ты был маленький. Тебе очень нравилось. Ты так хохотал, что однажды чуть не задохнулся.
Колька замер. Он понял все – он вел себя часто неправильно и принес много бед тем, кто окружал его и кого он даже не замечал - просто не считал их кем-то, о ком нужно думать. Он виноват, и должен заплатить. Каждому - по заслугам. Только так он сможет вернуться домой. И он вспомнил ту игру.
- Но… Как мне это сделать? – едва слышно проговорил Колян, но Коська его услышал.
- Там в заборе есть еще дыра. Подойди, тут слева.
Совсем рядом, за кустом малины виднелась большая дырка, как будто специально проделанная для него. В ней появился желтый глаз, и его владелец сказал:
- Подойди. Рука пролезет.
Колян подошел. Он совсем не чувствовал ног, да и всего своего тела. Перед тем как сунуть руку в дыру, он как-то по щенячьи жалобно зашептал:
- Коська… Я… Я правда… Правда никогда… Я все понял. Я буду всех, всех так учить… Я честно…
Колян сам не заметил, как его рука по локоть оказалась в дыре. В следующий момент он снова услышал хлопающий звук, похожий на полощущийся на ветру флаг, и почувствовал, как его пальцев коснулся жесткий и острый птичий клюв.
- Мама! – закричал Колян, и потерял сознание.
......
-Николай Степанович занят, понимаете? Он пока не может вас принять. Я же уже много раз повторяла вам. – курносая секретарша встала у дверей с привинченной на ней табличкой «Директор. Н.С. Коробицын» и строгим шёпотом отчитывала пытавшегося пробиться за дверь лысого невысокого мужичка с огромным портфелем.
- Мне же надо, поймите! У меня же командировка! У нас же договор! Планы горят! – наседал на нее неугомонный мужичек – Я же через всю страну!..
- Всем надо! Николай Степанович освободится и примет вас! Видите – все ждут. Им, думаете, не надо?
- Ну может он меня вне очереди, а? Ну Леночка Сергеевна…
- Перестаньте! У нас так не принято! Вам стоило бы это знать. - секретарша состроила строгое лицо и даже топнула ногой в лакированной туфле.
Николай Степанович Коробицын, мужчина средних лет в видавшем виды костюме и с крупным красным лицом, сидел за длинным столом из темного дерева и устало говорил сидевшему напротив него молодому человеку в дорогих очках и модном свитере:
- Ну как вы не можете понять, Виктор Петрович? Ведь так же нельзя! Вы же инженер! Инженер, понимаете!? Ведь это производство! Это же убытки на миллионы рублей! Каждая ваша ошибка – миллионы! Кроме того, это, может быть, жизни чьи-то, в конце-то концов! – Николай Степанович не выдержал и громко выкрикнул последнюю фразу, ставшую слышной даже через запертую дверь. Напирающий на секретаршу мужичек сразу притих и уселся на свое место в приемной.
- Никто же не пострадал… – печально, но как-то безучастно проговорил собеседник Николая Степановича
- Что?! – и без того красное лицо директора приняло какие-то угрожающе-лиловые оттенки – Вы считаете это серьезным аргументом?! Сопляк! Да это только по счастливой случайности! – Николай Степанович вскочил со своего места и заходил по кабинету – Я не понимаю… Не понимаю. – как можно вот так ко всему относится! Это же не шутки! Это же…
- Николай Степанович, успокойтесь! Я все понял – молодой человек взглянул на часы, широко улыбнулся и поправил очки – Я сделал выводы, провел работу над собой. Впредь обязуюсь быть внимательнее. Больше такого не повторится. Давайте закончим. У меня работа.
- Работа? – в глазах директора застыло грозное удивление – Закончим, говорите? И все, значит, поняли. Все осознали?
- Ну конечно! Мы же взрослые люди.
- Осознал, значит… Обязуется. Взрослые люди. – задумчиво почесал подбородок директор – Нет, дорогой мой. Ничего вы не осознали. И вряд ли что-то поняли.
- Почему же? С чего, позвольте спросить, такие выводы?
- Это не первый инцидент с вашим участием. Кроме того, я не поленился навести кое какие справки. Так вот – на прежнем месте работы вы так же не блистали ответственностью. И ушли вы оттуда не потому, что достигли, как вы рассказали нашим кадровикам, потолка. А банально из-за того, что вас просто оттуда попросили. И вот как выходит – несмотря на все это, вы до сих пор вы ничего не соизволили осознать! – голос директора постепенно вырос от спокойного и вкрадчивого, до раздраженного полукрика. - Молчите! – ткнул он пальцем в собиравшего что-то возразить инженера. - Кроме того, осознаете вы все именно здесь и сейчас… Вы уволены!
- Но… Почему?.. Вы не можете! – молодой человек вскочил со стула и хищно завращал глазами. – Права не имеете!
- Вот что, молодой человек. – Николай Степанович снова заговорил спокойно, сел в свое кресло и одной рукой извлек из кармана пиджака таблетку валидола, привычно поместив ее под язык. - Вы очень хорошо знаете свои права, но напрочь забываете о своих обязанностях. Вы их просто не замечаете. Как и всех тех, кто находится вокруг вас. Вы просто не считаете нужным их замечать - вам так удобнее. Весь мир вращается вокруг вас! Вы в этом свято, на все сто процентов уверены! В то, что это вдруг может быть и не так - вы верить отказываетесь. Человек вообще предпочитает не верить в то, чего боится. Но на самом деле все обстоит несколько иначе. И за все надо платить. Поэтому, либо вы сейчас пишете заявление по собственному желанию, либо я вас увольняю по статье – поводов найдется масса. – Николай Степанович замолчал, но через несколько секунд продолжил, как бы завершая. – Каждому – по заслугам.
Когда молодой человек закончил писать, Николай Степанович уже успокоился и, стоя у окна, о чем-то размышлял. Лоб его прорезали глубокие морщины, и все лицо его выражало крайнюю озабоченность. Услышав неясный шум за своей спиной, вызванный попыткой молодого человека незаметно ретироваться, он, не оборачиваясь, бросил в полголоса:
- Скажи спасибо, что к муравьям не попал…
- Что, простите?.. – вжав в голову в плечи, так же спиной спросил тот.
- Ничего… Всего хорошего. – завершил Николай Степанович, и погладил старый шрам на кисти правой руки. На том самом месте, где когда-то был указательный палец.
24 апреля. 16:35. Школа.
– А так не бывает! Ты можешь мне что угодно говорить, но не бывает такого! – девушка с всклокоченными красными волосами, дико жестикулируя, металась по кабинету и кричала.
– Тань, хватить орать уже, а… – поморщилась ее субтильная темноволосая подруга, с кольцом в носу.
– Я и не ору! – еще громче вскрикнула та, что назвали Таней.
– Хорошо… Только почему не бывает?
– Почему!? – Таня удивленно вытаращила глаза. – Да потому что, Лерка! Потому что это просто кладбище! Кресты, могилки, веночки… Все! Никаких призраков, никаких зомби, никаких мертвецов! Сказки – понятно тебе? И нечего тебе там делать! И вообще никому!
– Так про зомби и мертвецов никто и не говорит, вроде… Просто в полночь телефон звонит, ты отвечаешь и можешь спросить что–то, или пожелать, или…
– Или, или… В общем хватит голову морочить мне и себе – сказки это все. А у меня контрольная завтра. У тебя, кстати, тоже – забыла? И тебе бы лучше к ней быть готовой, чем голову глупостями забивать. Хоть ты и отличница, но что–то я не припомню, чтоб ты учебой в этой четверти блистала.
– Знаю… Не забыла… – Лера вздохнула и начала складывать вещи в рюкзак – Просто ты же знаешь ситуацию… – еще один вздох – Вечером значит не идем никуда?
– Никуда – Таня тоже вздохнула. – Готовиться надо. А то плакал мой отдых на морях. И так я с географией начудила. Ты же знаешь, как это все для меня важно. В этом году предки Мальдивы обещали, представляешь? Я своими соцсетями всех уделаю просто. Особенно Королёву эту… Так что до завтра.
Таня подхватила рюкзак и выпорхнула из класса, оставив после себя шлейф запаха дорогих духов. Хлопнула дверь, и Лера осталось в тишине одна. Нужно было заканчивать с дежурством, и идти домой. А дома… Дома мать, наверное, опять напилась. Опять будет приставать со всякими разговорами. А потом, что самое страшное, дико и жутко хохотать…
Лера, до недавнего времени, жила одна с матерью. Отец ушел от них много лет назад, не выдержав жизни с запойной и безумной в алкогольном опьянении женой. Не остановило его даже наличие, тогда еще совсем маленькой, Леры. Просто в один день он собрал свои немногочисленный вещи и исчез из жизни своей дочери навсегда, чем доставил ей немало страданий и слез. Она много раз проклинала отца, хотя даже почти и не помнила его, ненавидела и…простила… Жалела только о том, что с тех пор он так и не появился, хотя бы ненадолго. Жалела по-честному, без злости.
Мать же после ухода отца пустилась во все тяжкие, предоставив дочь самой себе. Лера, вдоволь наглядевшись на дно человеческой жизни, куда ее тянула собственная мать, твердо решила, что подобный путь точно не для нее и со всем упорством взялась за учебу. Целыми днями она просиживала за учебниками и книгами, уносившими ее далеко от творившейся вокруг действительности, и дававшими ей семью и счастливое детство – все то, чего она была лишена в реальном мире.
Так все и шло. До тех пор, пока Лера из тихой и доброй девочки не стала превращаться в весьма привлекательную девушку. Что, в свою очередь, влекло за собой повышенное внимание далеко не лучшей части мужского населения городка, постоянно ошивавшейся в их квартире. Тогда-то Леру и забрала к себе бабушка. Седая маленькая старушка, выплакавшая все глаза по своей беспутной дочери, стала для Леры второй и настоящей матерью.
Но Лерино счастье продолжалось недолго – дало о себе знать подорванное здоровье старушки, и она надолго угодила в больницу, оставив свою любимицу одну. Дабы не оказаться на карандаше у опеки, Лере пришлось временно вернуться на прежнее место жительство – в квартиру матери, давно превращенную той из нормальной двушки в какое-то темное логово.
Это стало непростым испытанием. Вообще, если отбросить все детские мечты и рассуждения, то день, когда бабушка забрала ее к себе, и Лере уже не надо было контактировать с матерью, был для нее самым счастливым, каким бы жестоким это кому не показалось. А теперь бабушке было плохо, и с каждым днем становилось все хуже…
25 апреля. 14:30. Школа.
– Тань, я не знаю, что делать… – Лера печально смотрела в окно, сидя на парте – Вчера мать опять скандал закатила… Не успела я порог переступить, как началось… Почему так поздно, да где была… А вот твой отец… А вот бабка… – Лера запнулась – И ничего что она в больнице – вообще плевать. Это край… Если с бабушкой что-то… Я не знаю, Тань...
– Если ты опять хочешь про кладбище речь вести, то сразу нет. – Таня, возившая влажной тряпкой по доске, прервала свое занятие и обернулась к подруге. – Я все понимаю, тебе тяжело, но это не повод заниматься ерундой. В конце концов ты можешь пожить у меня.
– Сейчас да – могу. А что потом? Потом… Если бабушка…
– Никаких если! Я понимаю, что ты в отчаянии. Но нельзя же… – Таня ненадолго задумалась. – Слушай, я тебя знаю. И то, что я тебя уговариваю, может это даже хуже… Ты ведь всегда делаешь все наоборот. Но это может быть просто опасно! Вспомни хотя бы Светку – пошла туда, зимой еще, думала дела свои наладить, а потом пришла домой, спать легла и померла.
– Сердце у нее не выдержало просто.
– А я про что?! Или у тебя сердце железное?
– Светка больная была с рождения. Порок сердца, или вроде того… Потому и пошла туда.
– Послушай, все будет хорошо. Твоя бабушка поправится, и вы заживёте как прежде. – Таня взяла подругу за руку и виновато затараторила. – Слушай… Можешь за меня сегодня додежурить? Мне просто домой срочной надо. У нас сегодня там мероприятие небольшое… – состроив умилительную мордочку, она вопросительно смотрела на подругу.
– Да конечно… Без проблем. – Лера даже не очень обратила на несколько неуместную, в контексте их разговора, просьбу подруги, пребывая в тяжёлой задумчивости. Ее мало беспокоили дополнительные нагрузки и внимание Тани. Да и дома ей делать было нечего. Занимала все ее время и силы только одна мысль – как помочь бабушке. И она знала как, все больше утверждаясь в необходимости этого пусть и сомнительного, но дающего хоть кукую-то надежду, мероприятия.
15 февраля. 23:55. Кладбище.
У кладбищенских ворот снега не было, его, помятуя о постоянном людском желании навестить своих усопших, регулярно чистили, хоть кладбище и находилось на отшибе, практически за городской чертой. А вот дорожки в дальнем конце старого запущенного парка, через который так удобно было срезать путь, имели вид, мало отличающийся от окружающих их сугробов.
Напрыгавшись по глубокому снегу, Света даже согрелась, хотя на улице был немалый градус мороза, прохватившего ее сразу при выходе из подъезда. Пришлось даже расстегнуть куртку, чего ей категорически не разрешалось делать. Теперь же, стоя перед кладбищенскими воротами на пронизывающем февральском ветру, она, вдруг осознала, как устала и хочет домой.
Чуть больше месяца назад, когда они с классом отмечали наступивший уже новый год в любимой пиццерии, кто–то из пацанов (Димка Петров, кажется) рассказал историю про то, как на нашем городском кладбище исполняются любые желания. Нужно просто прийти туда ровно в полночь и ответить на телефонный звонок находящегося там каким–то неведомым образом телефона. И вот если ты не сбежал оттуда в ужасе, а, пересилив себя, ответил, то можешь изложить таинственному собеседнику свое самое заветное желание или какой-то неразрешимый вопрос. И будь уверен, что ответ ты получишь в полной мере, а желание твое к утру исполнится. И вроде бы даже какой-то Димкин знакомый, из другой школы, просто «по приколу» пошел туда и попросил новый дорогой телефон. А когда он, проснувшись утром, начал искать в одежде свой старый телефон, то обнаружил на его месте новехонький аппарат последней модели с ценой сопоставимой с двумя месячными зарплатами его родителей. Сам Димка туда не ходил, конечно же, просто потому что ему ничего не надо, но в искренности своего знакомого был полностью уверен.
Тут же кто-то начал припоминать что тоже что-то такое слышал и даже с кем-то из его знакомых происходило нечто подобное. Все знакомые, конечно же, по тем или иным причинам находились вне досягаемости, и засвидетельствовать произошедшее не могли, но история была интересная и будоражащая нервы.
Светка слушала, открыв рот, и в ее голове на повторе крутилась одна мысль – «мне нужно туда». У Светки с рождения было очень больное сердце и прогнозы врачей год от года не вселяли надежд. Самые дорогие и лучшие лекарства не давали желаемого результата, и ей лично уже не раз приходилось слышать из уст врачей такое нехарактерное для них слово – «чудо».
Поселившись в Светиной голове, мысль о ее шансе на чудо уже никуда оттуда не ушла. И спустя месяц привела ее в холодную ночную пору к кладбищу. Света глянула на дисплей телефона – 23:59. Совсем скоро… В тот же миг цифры на телефоне сменились на четыре нуля, и в зимней ночи зазвучал телефонный звонок. Это был самый простой рингтон, имитирующий сигнал старых дисковых телефонов. Исходил он откуда-то из глубины кладбища, но был достаточно отчетливо слышен даже сквозь завывания ветра. Света, зажмурившись, шагнула в ворота.
Пройдя по центральной аллее, она свернула направо, ориентируясь на звук, прошла мимо могилы ее бабушки, умершей два года назад, шепотом с ней поздоровалась, и увидела впереди, и чуть вправо неясный слабый свет – так светит лежащий на столе телефон. На миг замерев, Света чуть не побежала без оглядки обратно, но бросив взгляд на могилу бабушки – смелой и мужественной женщины фронтовички, собралась и двинулась на присоединившийся к звуку свет.
Телефон действительно лежал на покосившемся столике, вкопанном возле старой безымянной сейчас могилы, заросшей по периметру какими–то кустами. На облезлом металлическом кресте имелась какая–то табличка, но прочесть написанное на ней не представлялось возможным по причине темноты и ее ветхого состояния. Телефон же продолжал звонить. Светка отвела взгляд от могилы и сосредоточилась на устройстве. Требовалось решиться на последний шаг. И вдруг, испугавшись того что она не успеет и звонок сорвется, оставив ее ни с чем, Светка схватила гаджет и приняла вызов.
В первые несколько секунд в трубке было слышно только какое–то лёгкое шипение и потрескивание, как при прослушивании старых пластинок. Потом послышался негромкий гул, из которого как будто бы вырос голос:
– Здравствуй, Света…
Света, от неожиданности, потеряла дар речи и, как она обнаружила, попытавшись бросится прочь, способность двигаться.
– Говори. Не бойся – продолжал голос. Он был тихим, глубоким и ровным, исходившим как бы откуда-то издалека, преодолевая множество препятствий. – Чего ты хочешь?
– Я?.. – пискнула, немного очухавшаяся Света. – Мне…
– Ты можешь попросить все, чего ты хочешь. И, будь уверена, твое желание исполнится в точности. Но, вынужден тебя предупредить, есть условие…
– Ка…какое? – выдавила из себя Света.
– В награду за исполнение твоего желания мне кое-что от тебя потребуется… – на последнем слове голос, как показалось Свете, сделал некоторое ударение.
– А-а… Что? – уточнила немного уже осмелевшая Света.
– Это ты узнаешь только тогда, когда озвучишь то, с чем пришла. Такие условия. Но…ты можешь отказаться. Сейчас… – голос затих, потом снова вырос. – После того как ты выскажешь свое желание, пути назад уже не будет. Можно подумать…
– Я согласна! – выпалила Света неожиданно для самой себя. – У меня другого шанса нет…
– Хорошо. – после паузы ответил голос. – Я слушаю.
– Хочу… – начала Света, запнулась, и начала снова – Я хочу…не болеть… Хочу выздороветь! Чтоб все прошло! Понимаете?! – страх ушел, и разволновавшаяся девочка почти кричала.
– Да. – все так же ровно ответил голос. – Я понимаю. Это легко. Теперь условие…
– Я слушаю, да-да…говорите… – заторопилась Света.
– За мою услугу мне нужна жизнь по-настоящему близкого тебе человека, его душа… – в трубке что-то заклокотало, после чего голос продолжил. – Ты должна привести этого человека ко мне сюда, где я смогу забрать его жизнь. Либо…отдать мне свою. И не надо пытаться меня обмануть… Из этого ничего не выйдет.
– Но… – Света похолодела, забытые ею мороз и ветер, вернувшись в сознание, принялись с новой силой терзать ее тело и, казалось, душу. – Я не могу… Близкого человека… Я… Зачем же мне такое желание, если я за него отдам вам чью-то жизнь?..
– Такие условия… – непреклонно повторил голос.
– Нет…подождите…Я…я не хочу!..
– Такие условия. Ты была предупреждена.
Ужас и отчаяние объяли Свету, мысли закружились в голове бешеным вихрем, обжигая мозг своими раскаленными краями. Больное Ее сердце выстукивало прерывистый галоп, легкие судорожно сокращались, а глаза уверенно лезли из орбит. Это была катастрофа. Придя сюда за здоровьем, Света теряла саму жизнь. Она этого еще не решила, но подсознательно считала уже свершившимся фактом, ведь она никогда, ни при каких обстоятельствах не позволила бы свершиться тому, что предлагал ей голос – отдать жизнь близкого ей человека, да вообще какого-либо человека, за свою.
– Нужно решить. – напомнила о себе трубка, как будто приросшая к ее голове. И Света решила.
– Я… – начала она, подавившись слезами, продолжила – Я согласна… Забирайте меня…
– Хорошо. – отозвался голос. – Жертва принята. – в телефоне что–то щелкнуло, и все стихло.
Больше ничего не произошло – Света все так же стояла возле той же самой могилы с телефоном возле уха, разве что ветер немного стих и стало теплее. Положив телефон на место, она сначала задом, боясь повернуться к зловещему месту спиной, стала удаляться к выходу. Отойдя таким образом на безопасное, как ей показалось, расстояние, Света резко развернулась и бегом бросилась по кладбищенским дорожкам к спасительным воротам. Осталась позади могила бабушки, осталась большая часть центральной аллеи. Света замедлила свой стремительный бег и, тяжело дыша, перешла на размеренный шаг. Все закончилось. Это, видимо, просто чья-то дурная шутка. Нужно просто все это поскорее забыть. Вот сразу за воротами взять, и забыть. Да, именно так.
Размышляя таким образом, Света достигла ворот, даже уже шагнула за них, но…перешагнуть не смогла… Вернее она видела, как она вышла с кладбища и направилась в сторону дома, но видела она это все…со стороны, через кладбищенские ворота.
Поняв, что она осталась тут навсегда, Света смотрела как медленно и тихо, словно во сне, двигается по дороге ее тело, как оно исчезает за поворотом, и горько тихо плакала.
– Не плачь, внученька. Все хорошо. Теперь ты со мной. Не плачь. – Света обернулась на голос и увидела стоящую неподалеку бабушку. С разных сторон выходили на аллею и другие люди. Света знала некоторых из них, как знала она и то, что все они уже умерли.
20 апреля. 23:58. Кладбище.
«Эта дура Светка наверняка все сделала неправильно, вечно у нее все не как у людей – постоянно ноет, скулит, за сердце, чуть что, хватается. По любому все напутала и получилось как всегда у нее…было… Ну ничего, я-то не дурочка блаженная. Что мне нужно – четко знаю, все сделаю как потребуется». – в своих размышлениях Таня уже несколько минут бродила по кладбищу в ожидании полуночи. Пришла она сильно заранее и долго собиралась с духом сидя в парковых зарослях. Когда время подходило к полуночи, она, решившись, бодро вошла на кладбищенскую территорию и, подбадривая себя мыслями о своих преимуществах перед глупой Светкой, принялась искать нужное ей место. Что это за место и, тем более, где оно, Таня, конечно, не знала. Но просто так стоять на месте не могла – было страшно до онемения, и ноги сразу начинали тянуть ее на выход.
В кармане тихонько зажужжал телефон – сработал поставленный на полночь будильник. Практически одновременно с ним, где-то в стороне заверещал телефонный звонок.
– Блин… Чуть концы не отдала. – потирая друг об друга вспотевшие ладони прошептала Таня, от страха присевшая за ближайшую ограду. – Звонок еще такой… Дурацкий… Как в бабкиной квартире.
Телефон звонил где-то недалеко и, двинувшись на звук, Таня быстро обнаружила слабое, исходящее от него, свечение. Дальше было совсем просто.
Не обращая никакого внимания на близлежащую могилу, Таня взяла телефон со столика и, на секунду замешкавшись, приняла вызов.
– Алло… – робко бормотнула она. Ответом был лишь какой-то шум и гул.
– Здравствуй, Таня. – неожиданно всплыл далекий голос. – Говори.
– А… А правда, что у вас все что угодно можно попросить. – страх как–то неожиданно придал ей уверенности, развязав не на шутку язык.
– Верно. Так и есть. – подтвердил голос.
– И все-все исполниться? – несколько недоверчиво продолжила Таня.
– Верно. Так и есть. – так же бесстрастно повторил голос.
– Хорошо. Тогда я готова.
– Вынужден предупредить – за выполнение твоего желания, мне кое-что…
– Я согласна. – нетерпеливо перебила Таня.
– Кое-что от тебя потребуется. – ничуть не сбившись закончил голос.
– Я согласна. Мне просто очень нужно, понимаете? Я не вынесу если в этом году все сорвется, понимаете? Это важно!
– О том, что это. – продолжал голос. – ты узнаешь только после того как озвучишь свое желание, и отказаться уже будет нельзя. Это можно сделать сейчас. Подумай…
– Нет. Я готова. Моя судьба на кону…
– Слушаю. – согласился голос.
– Понимаете. – сбивчиво начала Таня. – У меня учеба не задалась. С географией вообще беда… Я все этот не исправлю до конца года. А мне предки…родители…они обещали, в общем, если я плохо закончу, то в этом году никаких поездок на юг. А это должны быть Мальдивы, понимаете? А я не могу, понимаете, не могу туда не поехать! Это будет крах всего! Это, может быть, мой шанс вырваться отсюда… Следующий год выпускной, и я не собираюсь торчать в этом захолустье. Пред…родители конечно отправляют меня учится в МГУ, у них такие возможности есть, но мне это не нужно, понимаете. Я на лохушка какая–то, чтоб пять лет жизни терять с носом в учебнике. Я жить нормально хочу! Я прирождённый блогер, понимаете! Я смогу этим зарабатывать без этой глупой учебы. Мне просто сейчас нужны подписчики. А без этой поездки я могу о них забыть, понимаете? – Таня выпалила это все на одном дыхании и была остановлена только голосом в трубке.
– Понимаю. Твое желание.
– Хорошо. – кивнула неведомо кому Таня. – Я хочу, чтобы родители, несмотря ни на что, отвезли меня на Мальдивы.
– Я услышал. Это просто. Теперь условие. – голос помедлил. – За мою услугу мне от тебя нужна жизнь по-настоящему близкого тебе человека. Его душа. Ты должна привести этого человека ко мне сюда, где я смогу забрать его жизнь. Либо отдать мне свою. И не пытайся меня обмануть, Таня. Со мной это не пройдет.
Мелкая дрожь пробежала от Таниной макушки до пяток, затерявшись где–то в кладбищенской траве. Она, идя сюда, почему-то никак не думала, что все может завершиться таким страшным условием, ее вело только ощущение обязательного для нее чуда – ведь не может же с ней, умницей и красавицей, любимой дочкой богатых родителей, произойти какая-то нелепость, вроде той, что приключилось с этой дурой Светкой. Но все повернулось несколько иной стороной. Впрочем, это тоже было несложно, потому что отдавать свою жизнь Таня никому не собиралась – не такой она была человек, не то что некоторые слабаки. План созрел сам собой.
– Я согласна. – твердо и с задумчивой улыбкой сказала она в трубку. – Я приведу близкого…
– Хорошо. – отозвался голос, и в трубке все стихло.
30 апреля. 18:05. Квартира Тани.
– Слушай, не делай этого, серьезно тебе говорю. У меня плохое предчувствие. – Таня с серьезным лицом сидела на столе и обращалась к стоящей к ней спиной у окна Лере. – Иди домой, отдохни… Завтра выходной… Надо тебе расс…
– Расслабиться? – резко оборвала ее Лера. – Ты думаешь это как-то возможно в том месте где я сейчас…обитаю? Хотя, кому я говорю… Твоя самая большая проблема в жизни – недостаточное количество лайков к твоей фотке. У тебя домашние тапочки дороже всего того, что на мне надето… Так что не надо, Таня… Не обижайся, но…не надо… – Лера немного помолчала, рисуя на запотевшем стекле узоры. – Да и вообще, ты же сама сказала, что чем больше меня отговаривают, тем сильнее я упираюсь. Это чистая правда, Тань. Поэтому оставь это… Я пойду туда сегодня и, либо у меня все будет хорошо, либо мы уже не увидимся…
– Лера. – Таня, спрыгнув со стола, тронула подругу за плечо, та не отреагировала. – Лер…я волнуюсь просто…
– Все – Лера резко обернулась и вышла из комнаты. Таня слышала, как она попрощалась с ее мамой «До свидания, теть Лен», потом хлопнула входная дверь и все стихло.
1 мая. 0:00. Кладбище.
Лера совсем не помнила свой путь сюда. Не помнила свои ощущения. Не осознавала себя вообще. Момент, последовавший за ее уходом из квартиры подруги, утонул в тумане, рассеять который смог только резкий телефонный звонок посреди пустого, освещенного лишь луной кладбища.
Она практически не испугалась. Только немного задумалась, не до конца осознавая себя в этом времени и пространстве. Телефон дребезжал вибрацией на столике у могилы неподалеку. На дисплее, ожидаемо, отображалось сообщение о неопределенном номере и картинка с чем-то похожим виды природы – Лера не обратила на это особого внимания, изучая место.
Могила явно была старой и заброшенной, утонувшей в высокой траве и кустах дикой розы, по теплому времени уже обильно усыпанных листвой. Информация на кресте не читалась, но Лера, вдруг, поймала себя на мысли, что это все (крест, кусты, ограду) она уже где–то видела, причем совсем недавно… Точно! Это же картинка на телефоне! Она бросилась к надрывавшемуся аппарату, в надежде разглядеть имя хозяина могилы, но звонок вдруг оборвался, дисплей погас, и кладбище погрузилось в вязкую тишину.
Только сейчас Лера почувствовала страх, вернее даже ужас. Он холодной железной крошкой засыпался ей за шиворот и побежал вдоль всего позвоночника, разойдясь от него по всему телу. Нет, ее пугало не кладбище, не жуткий звонящий телефон с фотографией старой могилы, не, даже, мистическая природа происходящего. Ей было до ужаса жаль упущенного шанса – только что она могла изменить свою жизнь, просто сняв трубку, но из–за какой–то глупой возни все пошло прахом, причем, в данном случае, в буквальном смысле.
– Идиотка. – злобно сквозь зубы прошипела Лера, и ударила себя телефоном по голове. – Дура тупая! Чего ты туда полезла… – еще один удар, после которого телефон, вдруг, отчаянно затрезвонил.
От неожиданности Лера дернулась и отбросила телефон в траву, но, тут же спохватившись, бросилась за ним на четвереньках и, не обращая внимания ни на какие изображения, приняла вызов.
– Алло! – деревянным языком выговорила она.
– Здравствуй, Лера. – после недолгого молчания произнес глухой голос. – Кажется ты не одна. Включи громкую связь.
–Я?.. Что?.. – непонимающе округлила и без того немаленькие глаза Лера. – Никого со мной нет… – тут она услышала шелест травы и увидела фигуру, показавшуюся из-за розовых кустов.
– Дура! – с какими–то шипящими интонациями произнесла фигура. – Чуть все не запорола! От тебя я такого не ожидала… – фигура вошла в освещенный луной участок и оказалась…Таней. Только это была какая-то другая Таня – лицо искажено странной гримасой из ненависти, презрения и торжества. Это было совсем не похоже на знакомую Лере с детства подругу.
– Ну, что смотришь? – продолжала тем временем странная Таня. – Не ждала? Конечно не ждала, ты же вся такая в себе, вся такая в проблемах! – и продолжила уже в сторону телефона, который Лера все еще держала в руке. – Это она! Я привела! Как обещала, слышите?!
– Да. – отозвался из динамика голос, показавшийся таким образом еще более далеким и зловещим. Помедлив несколько секунд, он продолжил. – Жертва не принята.
– Что? – злобная гримаса на лице Тани сменилась недоуменным выражением. – Как?.. Я же… Все…все как договаривались!
– Я предупреждал, что не надо пытаться меня обмануть. Это не выйдет. – объяснил голос.
– Но… Я… Я не обманывала. – лепетала Таня жалким умоляющим голосом, низко склонившись над гаджетом. – Все же как…вы же сами…
– Ты обещала мне близкого человека. Человек, которого ты привела тебе не близок. Может когда-то давно, но не сейчас. Ты просто держала эту девушку поближе к себе, чтобы в удобный момент воспользоваться этим. Так всегда и происходило. Она была твоей некрасивой подружкой, бедной подружкой, отличницей, которая может помочь в школе, жилеткой в которую можно поплакаться и кем угодно еще…но только не близким человеком. Ты для нее – да, но не она для тебя. Ты так привыкла, теша свое самолюбие, убеждать себя в ее близости к тебе, что сама забыла, как на самом деле она от тебя далека. Ты обманула себя, а потом и меня. – голос надолго замолчал, тишину нарушали только треск и гул из динамика телефона. Девушки замерли в оцепенении не в силах отвести глаз от аппарата. Наконец он продолжил. – Я хочу услышать твое желание, Лера.
– М-мое? – не ожидавшая такого поворота Лера замешкалась. – Я просто… Просто хотела, чтобы моя бабушка выздоровела и прожила еще много лет… Больше ничего…
– Хорошо. – подытожил голос и, после паузы, добавил. – Жертва принята.
Звонок оборвался и все вокруг как-то потускнело – звуки, запахи, даже луна, словно испугавшись, прикрылась набежавшей тучей.
Положив телефон на стол, Лера взяла подругу, трясущуюся мелкой дрожью, за руку, и повела к выходу.
– Пойдем. Пойдем, Тань… Все закончилось. Не знаю, что это было, но все закончилось… Все хорошо…
Они вышли на центральную аллею и двинулись к выходу. Постепенно прояснились звуки и запахи – как будто отложило уши и нос. Снова выглянула луна, осветив своим неясным светом их путь, во все время которого Таня панически пыталась решить одну задачу – «Что же теперь будет с ней».
Уже подходя к воротам, она решила, что завтра, на свежую голову все хорошенько обдумает и найдет какой-нибудь выход, как уже достаточно плавный ход ее мыслей неожиданно разбился о какое–то препятствие, как будто кто-то возвел невидимый барьер прямо в кладбищенских воротах. Она продолжала видеть себя уходящую с Лерой в сторону парка, и пыталась бросится вдогонку, но барьер был крепок. Он не пропускал даже ее дикие крики, направленные в след уходящим. В панике Таня безуспешно попыталась перелезть через забор, пролезть между его прутьями и, наконец, схватила тяжелый лом, забытый кем–то из местных рабочих - в надежде разбить проклятье, но тут кто–то положил ей на плечо руку.
– Успокойся, Тань. Все хорошо. – прозвучало из–за спины.
– С-светка? – не веря своим собственным словам, спросила Таня. Обернувшись же она действительно увидела свою умершую почти три месяца назад одноклассницу под ручку с ее давно покойной бабушкой.
– Теперь ты с нами. – вкрадчиво проговорила старушка и протянула ей свою морщинистую руку.
1 мая. 09:25. Квартира Лериной матери.
Лера проснулась от телефонного звонка. Еще не отойдя от тревожного после вчерашних событий сна, она сняла трубку.
– Алло…
– Алло, Лерочка? Внученька, это бабушка! Меня уже выписывают! Дядя Боря вызывает такси, скоро буду! Маме привет передай, пожалуйста. Пригласи ее вечером на пирожки. Вы же самые мои родные! Самые близкие!
Утро встретило его головной болью и противным дождем, мелкой крупой залетавшим в разбитое окно. В носу и горле першило от пыльного картона и жутко хотелось есть. Димка только сейчас понял, что ничего не ел он уже больше суток. Этот вопрос необходимо было срочно решить, так как решить основную проблему на голодный желудок не представлялось возможным. Да, если честно, Димка сомневался, что и полнота желудка ему как-то сильно поможет.
Тем не менее, находился он в магазине, хоть и давно не функционирующем. А значит шансы на обнаружение съестного были достаточно высоки. Димка пробежался по торговому залу, пошарил на складе и добыл несколько банок консервов. Этикетки на банках либо отвалились, либо приняли нечитаемый вид, поэтому об их содержимом можно было только догадываться. Не найдя подходящего инструмента для вскрытия, Димка просто сточил закаточный шов о бетон и вывалил содержимое пары банок на одноразовую тарелку, упаковка которых попалась ему на глаза в первые же минуты поисков. Консервы оказались рыбными и довольно вкусными, если не брать в расчет некоторый металлический привкус, приобретенный ими, видимо, за время хранения, но это впечатления не портило. Плотно поев, бедолага снова лег на картон, заложил руки за голову, и принялся размышлять над своим нестандартным положением.
На первый взгляд все было ясно как день - найди начало, и к нему же вернешься. Но вот что послужило этим началом, что было отправной точкой, от чего ему теперь нужно было отталкиваться - этого он ну никак не знал, и пока даже не догадывался. Слишком много было всего, и все оно казалось подходящим для обозначения собой этой самой точки.
- Так и знал, что тебя тут найду. – в дальнем конце склада, возле подъемных ворот, предназначавшихся для погрузочно-разгрузочных работ, сидел Сел и лениво почесывал за ухом. – Забыл сказать совсем, потому вернулся - за стариками приходят раз в неделю, по четвергам обычно. Так что ты это учти, если что. И, кстати, ты с местными консервами поаккуратнее будь, я как-то разгрыз парочку, так потом три дня животом мучился…
- Магазин, я так понял, не функционирует? А эти как же – старики? Где еду берут? – решил восполнить пробелы в знаниях Димка.
- А им так же раз в неделю привозят. Продукты привозят, а людей увозят. В каждом доме есть старшие, вот они и распределяют, ну и мы помогаем, конечно. А вообще они из домов и не выходят никогда, почти. Так, редко, кто-нибудь выбредет по старой памяти, так их обычно тут же и загоняют… - Сел как-то грустно встряхнул лохматой головой – Ну я иногда даю подольше погулять… Жалко их. Ладно, пора мне – еще дел полно. В общем, ты все понял?
Пес еще раз почесал за ухом, сладко зевнул, и исчез в узкой щели под воротами.
- Все, блин, понял… Ага. Как тут не понять! – Димка недовольно шлепнул себя руками по бедрам, и принялся искать приемлемый выход из своего временного пыльного прибежища.
Обойдя весь магазин и ничего не подходящего найдя, кроме той щели через которую чудом проник огромный Сел, и окна, через которое он сам вчера влез, Димка принялся стаскивать к окну различный хлам, чтобы можно было свободно вылезти. Вскоре внушительных размеров возвышенность была организована и полумрак складского помещения остался позади. О нем напоминала только предусмотрительно прихваченная банка консервов – на черный день.
Во дворе все было по-прежнему. Только вместо Села в середине возлежал другой пес – поменьше и потемнее, вернее это была еще куча шерсти, так как никаких признаков жизни подано пока не было. Только блеснул коротко один глаз и сразу исчез. А может Димке это просто показалось.
Не спуская глаз с пса, он осторожно прошел мимо и вышел на улицу. Тут тоже ничего не изменилось – все те же серые стены, то же серое небо, те же лица стариков в окнах и тот же ветер. Разве что расположение шерстяных куч было иным. Димка попытался припомнить так ли вчера лежали псы-стражники, но тут же прогнал от себя эти мысли как вредные и несвоевременные – нужно было искать выход.
Ему всегда лучше думалось на ходу, и он не спеша побрел вдоль улицы, разгоняя в голове мыслительный процесс. Нужно было все вспомнить еще раз, причем в мельчайших подробностях – любая из них могла быть ключом к разгадке, а значит и к его пути назад, в его такую нормальную жизнь. Не зря говорят – все познается в сравнении. Плохо только то, что никто не верит на слово, и осознают это все обычно уже изрядно сравнив всякое. Причем обычно сравнения эти, как правило, оказываются не со знаком плюс.
Нужны были детали. Димка вспоминал… Ему помнилось, как, волнуясь и потея, шел к Дому культуры, причем старался выбирать дорогу с меньшим количеством фонарей – он почему-то очень стыдился своей радости, и боялся, что при свете она куда-нибудь испариться. Нина пришла одна - издалека заметив его и помахав ему рукой. Она не почти не улыбалась и выглядела немного озабоченной. Обменявшись парой дежурных, ничего не значащих фраз, которые выпадали из Димки как металлический лом, он прошли к крыльцу, на котором уже в полном составе развлекалась вся компания Нины. Она его со всеми познакомила, он крепко пожал руку парням и нежно – девушкам, от чего они захихикали. Нина при этом как-то слегка нахмурилась, но Димка не придал этому никакого значения. Потом они танцевали, а он привычно стоял у стены, и так же привычно наблюдал за ней. Он смеялась, о чем-то общалась с друзьями и подругами, пытаясь перекричать грохочущую из колонок музыку. Слова слабо долетали до него, но иногда он мог понять о чем они говорят, сопоставив обрывки звуков, выражение лиц, движение губ и еще какие-то подсознательные факторы. Вот парни договорились выйти покурить, вот девушки собрались в дамскую комнату, а вот они смеются над анекдотом, а вот… Это же Женя - Нинин сосед. Он предлагает ей потанцевать…с ним…с Димкой. Да, это совершенно точно, они даже дружно посмотрели на него – Женя озорно и весело, а Нина как-то растерянно и холодно. Но вот она кивнула, нервно улыбнулась Жене, а потом и Димке, и побежала танцевать. Димка помнил эту улыбку… Тогда он ничего такого не заметил, но теперь точно понимал, что в улыбке этой не было ни дружбы, ни любви, ни радости, в ней была только злость. Даже, наверное, ненависть. Это было больно. Боль и стыд просто выжигали его изнутри, но зато многое становилось на свои места – некоторая зажатость и скованность Нины во время танца была не волнением, а напряженным раздражением, ее нежелание смотреть ему в лицо было не стеснительностью, а брезгливостью, ее взгляд в конце танца был наполнен не чувственной тревогой, а ненавистью… Она. Его. Ненавидела. Ей пришлось все это сделать. Она не хотела, но ей пришлось, ее заставили. Она же сказала, что проспорила… Ей было противно и неприятно, и этот танец, и тот поцелуй стали последней каплей, последним шагом к ненависти. И когда он подошел, чтобы ее еще раз пригласить, то вся эта ненависть огромным цунами накрыла его. Нина его прокляла. Он понял это сейчас со всей ясностью. Понял, как и то, что, вот…вот она - точка отсчета!
Димка встал как вкопанный. От осознания того, что он смог докопаться до причин, а и еще больше от всей ужасной простоты и некоторой пошлости произошедшего, его всего обдало холодным потом.
- Блин… Из-за такой фигни… Как-же это все тупо… Из-за нелепых детских поступков мир катится в тартарары! И я тоже хорош! Как ослеп, честное слово! Можно подумать свет на ней клином сошелся. - Димке снова начало казаться, что он сейчас упадет в обморок, и ему немалых усилий стоило взять себя в руки без гипноза Села. В этом ему очень помогло то, что он вспомнил какой был день недели.
- Блин, четверг же сегодня! – он подскочил и заметался по улице. – А если они ее увезут сейчас?! Мне же, получается, найти ее теперь надо. Надо чтоб она проклятье сняла. Кто вообще их забирает-то?! Нет же никого… - Димка даже возмущенно всплеснул руками, выражая свое недовольство, и как раз в этот момент из-за угла вырулил большой автобус, в каких обычно возили иностранных туристов.
Автобус был белоснежный и резко контрастировал с окружающей серостью и запущенностью. Еще большего контраста добавляла музыка, доносящаяся из больших динамиков под крышей – это были старинные песни сороковых-пятидесятых годов двадцатого века, видимо призванных как-то положительно воздействовать на стариков. Автобус проехал мимо, и Димка заметил, что в салоне уже сидят несколько старичков, которые дружно подпевали ретро композициям - им явно нравилось.
- Это ж моя улица… Нина же тоже тут живет! – почти крикнул Димка и бегом бросился за удаляющимся автобусом.
Догнал он его рядом со своим домом, когда он остановился, а из ближайших подъездов начали выходить, под контролем лохматых собак, очередные старики. Димка стал искать среди собак Села, в надежде на его помощь. Но вокруг были только незнакомые псы, непонимающе не него косившиеся. Старики, между тем, выходили и, поддавшись музыкальной магии, тут же начинали пританцовывать по дороге в автобус.
Из подъезда Нины так же вышли 3 старичка и 5 старушек, все они были как будто на одно лицо, словно близнецы – одинаковые сморщенные лица, одинаково сухие тела, одинаково заношенная стариковская одежда. Димка всматривался в лица старух, пытаясь уловить так хорошо ему знакомые черты, но не мог. Звучала музыка, старики танцевали и исчезали один за другим в автобусе, а Димка все не мог понять - что же ему делать. Его начинал одолевать ужас. Он боялся, что среди этих старух есть Нина, и он ее никогда не узнает. А значит ее сейчас увезут, оставив Димку навсегда в этом сошедшем с ума мире, ставшем таковым по его вине, и где он превратится в такого же старика, а потом пойдет на выжимку для лекарства, спасающего тех кому повезло больше.
- Крутая песня вообще! – донеслось, вдруг, до Димкиного слуха.
Это прошамкала одна из старух, задержавшаяся у автобусных дверей. Зазвучала новая песня, кажется она называлась «Случайный вальс», и ей захотелось еще потанцевать. Димка видел, как к старухе двинулся один из псов с твердым намерением загнать бунтарку в транспорт, и бросился ему наперерез.
- Нина! – как будто не своим голосом закричал он. – Нина, подожди! Песик, как тебя там, не загоняй ее, пожалуйста! Я Села знаю! – продолжая кричать, Димка на бегу бросил псу под ноги свою банку консервов. Пес остановился и испуганно посмотрел сначала на него, потом на банку, и, накрыв ее лапой, облизнулся. Старуха прервала свой танец и завертела головой, пытаясь понять кто и откуда ее завет.
- Нина! – старуха наконец смогла определить источник звука и повернулась к нему, как раз тогда, когда он подхватил ее и закружил в танце.
- Нина! Потанцуем? – старуха, сначала испугавшаяся, вдруг заулыбалась всем своим беззубым ртом и радостно проскрипела. – Димка! Узнала тебя. Ждала все. Прощения просить хотела. Спасибо тебе…
Из глаз старухи потекли слезы, и уже она ничего больше не могла говорить. Только мелко тряслась. В такт ей заплакал и Димка. Остановившиеся вокруг старики и собак-стражи недоуменно смотрели на развивающуюся на их глазах картину - на плачущую старуху, похожую на тысячи других, на обнимавшего ее и тоже плачущего молодого парня, каковых тут не видели уже много лет, на то как этот парень исчез, а все вокруг начало стремительно меняться, превращая их город и их самих в тех, кем они когда-то были, но совсем позабыли об этом.
- А он молодец, все хорошо сделал. – сказал немолодой уже на вид, но очень крепкий мужчина, стоящий на крыше того самого магазина где устраивался на ночлег Димка, и обращаясь к огромному лохматому псу, сидящему у его ног – Прямо как ты и говорил, Сел.
- Конечно, разве я тебя хоть раз обманывал? – человек поморщился, но это нисколько не портило его суровое, но в то же время доброе лицо, обрамленное красивой седоватой бородой.
- Перестань, какой обман? Просто ты же тоже можешь ошибаться.
- Могу. Но пока еще не ошибался.
- Балуешь ты их, Селафиил. Иногда мне кажется - совсем зря.
- Ты просто слишком строг к ним. Как настоящий любящий Отец. И в этом твоя правда. Но ведь ты же сам хочешь, чтобы я их баловал…
- А в этом твоя правда… Ладно, пора. Что ты там рассказывал про девочку из той семьи? Кажется, трудно ей пришлось?
- Да, нелегко. Но, я уверен, она справится.
-Ты, кстати, долго в этом обличии планируешь находиться?
-Не знаю, я привык уже. Все лучше чем в прошлый раз – до сих пор рыбой пахну.
-Не напоминай…
Димка любил свой город. Да, вот именно так. Любил центральную площадь с извечным памятником Ленину, любил уютную тропинку вдоль заросшего и грязного пруда, любил заброшенный сад текстильной фабрики, плохо освещённые улочки, темные переулки, яблони, вишни, дворовых котов и собак, полуразвалившийся дом культуры с хрипящими каждые выходные на дискотеке колонками, скамейки в парке, исписанные всяким непотребством, рынок по субботам... В общем все вместе и по отдельности любил Димка в своем городе, с того момента как мог себя вспомнить.
Но сейчас это был не он - не его город... Улицы были пусты, нет, даже пустынны - ни людей, ни животных, ни птиц - только ветер, гоняющий вдоль и поперек мусор, словно перекати поле, да завывающий в разбитых стелах как будто вмиг состарившихся и осунувшихся домов. Облезлые стены в потеках грязи, будто пропитанные пылью, одним своим видом вызывали першение в горле и щекотание в носу. Покосившиеся дорожные знаки то ли печально склоняли головы, то ли приветствовали одинокого путника, недоуменно озиравшегося на до боли знакомые и, в то же время, пугающе чужие окрестности. Впрочем, помимо визуальной составляющей, было и еще что-то, невидимое, но стойко ощутимое вселяемой в Димкину душу тревогой. Ну или казалось ему это... Что тоже было бы неудивительно, потому что, если не считать ветра, то в городе стояла такая тишина, которую в книжках обычно называют мертвой. Именно такая, которая давит и кажется, что сама начинает порождать какие-то неведомые звуки, даже не слышимые, а скорее улавливаемые. Наверное, что-то подобное чувствуют животные, чуя приближающуюся беду.
Димка тоже чуял. Он вообще уже ощущал себя не совсем Димкой, а кем-то иным. Просто этот иной очень хорошо знал того Димку и, почему-то обладал его мыслями и воспоминаниями.
- Фу ты, черт… - еле слышно, одними губами чертыхнулся Димка - Лезет вечно в башку всякая ерунда...
Он даже головой тряхнул. Ерунда немного отступила, но совсем, конечно же, никуда не делась. Как, впрочем, и всегда.
Димка двинулся вдоль по улице. По его родной улице Есенина, на которой он прожил все свои 20 счастливых лет. Родной она была теперь только по названию и, видимо, по географическому положению. На уровне чувств же это совершенно не ощущалось. Димка вздохнул… При мысли обо всем этом ему стало как-то совсем не весело. Нет, он не подвергся безотчетной пожирающей тоске, и даже прошедшие года его были безусловно счастливыми... Но с небольшой поправкой - ровно до вчерашнего дня, а вернее вечера. Этот вечер был последним, что он помнил.
А потом он оказался здесь – в этом знакомом чужом городе. Димка поморщился от неприятных мыслей и воспоминаний, причиняющих почти физическую боль, и от старания припомнить все подробности вчерашнего вечера. Почему-то он был почти уверен, что причина столь разительных перемен, произошедших с ним и городом, кроется именно там – в этих подробностях.
Вчера была суббота, а значит – музыка, танцы, дискотека. Димка долго ее ждал. Не просто субботы конечно, она-то каждую неделю наступала, а именно этой субботы. СУББОТЫ - как он мысленно ее у себя в голове обозначал, отчего-то стыдясь этого. И суббота эта, в общем, была самая обычная, летняя. Вторая суббота июля - если быть точным (Димка даже сам не понимал зачем ему понадобилась эта точность). Но было в ней и еще что-то – то, что кардинальным и самым непоправимым образом отличало ее от любой другой субботы на Земле или же любой другой планете. Впрочем, имя этому чему-то (а вернее кому-то) было вполне себе известно - Нина. Если быть точным, то только для Димки она была Нина, для всех же остальных - Нинка, Нинон, Нинель, ну или просто Калачева. Была она Димкиной однокашницей, жила в соседнем с Димкой подъезде и слыла самой красивой, и поэтому самой недоступной девочкой в округе. Всегда и для всех. Ну и само собой для Димки, который никогда не отличался красотой, остроумием или мужественностью - всеми теми качествами, которые так ценила Нина. Вернее, так казалось Димке, конечно же не имевшего не малейшего понятия о том, что на самом деле ценила или любила его возлюбленная. А это была именно она. Хотя ведал об этом только сам Димка. Да и то таким странным и непостижимым образом, столь свойственным всем тайно влюбленным, что он даже самому себе боялся в этом признаться до помутнения в глазах.
А признаться очень хотелось. Да не просто абы как, а так чтоб как-то по-особенному, решительно. Но, в то же время, небрежно - как бы мимоходом, сохраняя свое мужское достоинство и тем самым отрезая у нее все возможные пути к отступлению. Ведь всем же известно еще издавна - чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. Классика.
Тут Димка сбился с мысли и усиленно принялся вспоминать, копаясь в глубинах своей, вдруг, обмельчавшей памяти - кто же из великих, и по какому поводу, произвел на свет эту глубокомысленную и столь точную, даже сквозь века, фразу. С ним такое часто бывало - уж как привяжется что-то, то никакого покоя не даст.
Пейзаж вокруг, меж тем, неуловимо изменился. Погруженный в воспоминания, Димка сначала совсем перестал обращать внимание на происходящее вокруг. Потом, немного выбитый из стройного течения мыслей, начал смутно, боковым зрением, улавливать какое-то движение в окнах домов по обе стороны улицы. Отбросив пока изречения позабытых великих, Димка резко остановился и закрутил головой по сторонам.
-... тем больше нравимся... – остаточно пробормотал Димка озираясь. Открывшееся его взору зрелище немало удивило и еще больше напугало его. Особенно если учесть неожиданный контраст между только что совершенно, вроде бы, пустым городом с гуляющим в закоулках ветром, и тем, что он увидел. А увидел он следующее - в каждом, с небольшими исключениями, окне каждого из домов по пути его следования виднелось лицо. Это были мужские и женские лица, в головных уборах и непокрытые, лысые и с нелепыми прическами, в очках и без… Объединяло их всех только одно - все они принадлежали старикам. Сморщенные морщинистые лики, потемневшие от времени - они выглядывали через грязные стекла, через пробоины в разбитых окнах, закрываясь руками от ветра, вытягивали шеи поверх подушек и тряпья, служившего в них утепляющими пробками. Их полинялые глаза следили за одиноким путником без всякого выражения, но с упорством любопытствующего обывателя. Когда Димка отходил от дома достаточно далеко, они приникали к стеклам, выкручивая шеи, стараясь подольше продлить наблюдение, но больше никаких действий не предпринимали.
Димка нервно оглянулся, решив проверить не вздумалось ли кому-то из этих жутких стариков выйти на улицу, повинуясь каким-нибудь своим неясным мотивам. Шутка ли - целая улица одних стариков, неотступно следящих за ним, будто бы за вторгшимся на их территорию чужаком, и, казалось, обдумывавших план дальнейших, возможно агрессивных, действий.
Опасения оказались напрасными - никто не вышел, но зато Димка заметил, то тут то там лежащие вдоль улицы огромные кучи белой или черной шерсти, похожей на собачью, которые он раньше не замечал. Кто и почему свалил здесь шерсть оставалось загадкой, но она была еще одним новшеством в пейзаже, отчего тоже немного пугала.
- Что за чертовщина… Сплю я может... - Димка уже практически вслух проговаривал свои мысли. - Что-то с городом стало, старики эти, шерсть... Они массово тут носки, что ли, вяжут?.. Смотрят, жуткие... Надо куда-нибудь спрятаться, подальше от них - обмозговать эту «гоголевщину».
Димка приметил чуть в стороне небольшой закоулок - в его, в нормальном городе там был задний двор супермаркета, поэтому окон, из которых за ним можно было бы наблюдать, там не было. Зато там была здоровенная шерстяная куча, раза в полтора больше обычных, на которой он тут же решил расположиться - передохнуть и все хорошенько обдумать.
- Жуть, блин, жуткая. - ежился Димка, поудобнее устраиваясь на куче шерсти, которая неожиданно оказалась довольно жесткой, но на удивление теплой - Зато не замерзну...
Пушкин это, в общем. – с ходу продолжил свои размышления Димка. – Как сразу только не вспомнил… Позорище. Вертелся, ведь, на языке Александр Сергеевич... Эх... Ладно. О чем это я…
Так вот, СУББОТА. Именно на этот день Нина назначила Димке свидание на дискотеке. Сама. Вот просто позвонила и назначила. Нет, Димка сначала, конечно же, не поверил – решил, что кто-то шутки с ним шутит. Но голос был точно ее, четко узнаваемый даже по телефону. Могла шутку с ним сыграть и сама Нина, но Димка решительно не мог представить зачем бы ей это могло понадобиться, и чем бы он ей так насолил, что к нему бы потребовалось применять такую жестокость, которую он, не факт, что сумел бы нормально перенести. Не зверь же она дикий. Ну и телефона она его никогда не знала. Да что телефона - она его самого-то никогда не замечала. Зачем ей узнавать телефон совершенно ненужного ей человека? Ради какой-то нелепой шутки? Да ладно... В общем правда ли он так думал, или же успешно себя в этом убедил, но Димка поверил в искренность своей избранницы. Ну а потом, захлестнувшая его с ног до головы, радость от осознания этого факта напрочь лишила его способности к рациональному мышлению.
Ну конечно же в субботу он был на месте! Минута в минуту. Пришел он, вернее, за полтора часа - так как никак не мог усидеть дома в такой день, и дожидался счастливого часа за углом ДК.
Зазноба пришла вовремя, и особой радости встрече с милым она не выказала. Но была достаточно весела и игрива, поэтому Димка с удовольствием списал эту странную холодность на волнительность момента. Они вместе вошли внутрь, подошли к компании, с которой обычно тусовалась Нина, там она мельком его всем представила, после чего все они пошли танцевать. Димка же остался у стены, сославшись на больную ногу - танцевать он стеснялся, так как думал, что не умеет. Хотя на самом деле, как обычно это бывает у людей его склада характера, просто не пробовал. Потом был белый танец. Димка напрягся до дрожи в руках, покрылся мурашками вперемешку с холодным потом, и думал, что упадет в обморок, когда Нина подошла к нему, приглашая его на «медляк» с ее обычным и любимым выражением: «Пошли? Крутая песня вообще».
Большего он и желать не смел. Поэтому ему на миг показалось, что он вовсе умер, когда во время танца Нина взяла и поцеловала его в губы. Димка не помнил, как закончился танец, не помнил, как его партнерша быстро ретировалась в уборную, не видел ее хохочущих друзей - он был счастлив.
Не зря говорят, что чем выше поднимаешься, тем больнее падать. Димка это всё ощутил на своей шкуре. А уронил его с высоты тот же самый человек, что и поднял. Произошло это в тот момент, когда Димка, очнувшись от своего счастливого забытья, подошел к снова щебечущей среди своих товарок Нине, чтобы пригласить ее на очередной «медляк». Он тихо улыбался немного в сторону по своей привычке, ожидая радостного согласия, но получил вместо него только хохот в лицо.
- Ты чего, п-придурок?! - с жутко искаженным от злобы лицом и даже немного заикаясь, закричала на него Нина - Совсем офигел?! Ты чего себе там возомнил, козел?!!
Димка и Нина как-то незаметно оказались в плотном кругу ее хохочущих друзей, которые все время отталкивали пытавшегося ретироваться и ничего не понимающего Димку. Им овладела паника. Нина же продолжала кричать, наступая на него, и в тоже время постоянно отталкивая.
- Решил, что я гулять с тобой буду что ли?! Выплясывать тут, да?! С тобой?! Ты же кретин! Я тебя проспорила просто! Вот это вот все – проспорила! Дебил!!! - Нина внезапно перестала кричать и истерически расхохоталась, показывая пальцем на Димку.
Вообще вся эта картина, происходившая на глазах у всех, и сдобренная ухающими в зале колонками, имела вид достаточно инфернальный. Для Димки же это было сродни падению неба на землю с обязательным попаданием его между ними. Он, метавшийся в кругу своих мучителей как загнанный зверь, вдруг замер озираясь, и вдруг, с неведомо откуда взявшейся силой, бросился в сторону самого слабого звена этого круга – маленькой Ленки, разорвал его и, с каким-то полурыком-полурыданием, бросился прочь.
С этого момента он не помнил практически ничего. Он не помнил, как выбежал через толпящихся в фойе дома культуры людей, как бросился в темноту парка и, распугивая малолеток, пробежал по кустам, как чуть не упал в пруд, не заметив в темноте его загаженного берега. Не помнил, как наткнулся на каких-то гопников и ему пришлось уходить еще и от них. Не помнил, как добрался до дома.
Осознавать себя он начал только в собственной комнате, где, забившись под одеяло прямо в уличной одежде, сквозь зубы повторял одно и то же: «За что? За что? За что?...» Потом он вскочил и заметался по комнате, колотя себя кулаком по голове. По лицу его текли слезы, смешиваясь с какой-то грязью, неведомо как оказавшейся на его лице.
Проведя за таким занятием около часа, Димка, вдруг, резко остановился, и совершенно спокойным голосом произнес, обращаясь то ли к самому себе, то ли к кому-то находящемуся сейчас вне зоны видимости, но обязательно его слышащему:
- За что она так? За что так со мной? А? Я же... За что?..
Снова издав свой полурык, Димка бросился лицом в подушку и зарыдал, периодически проталкивая сквозь рыдания жестокую мантру: «Лучше бы я сдох...сдох...сдох...». Забылся он только под утро.
А утром проснулся здесь - в этом до боли знакомом, и до боли чужом городе.
- Ясно... - пробормотал Димка, очнувшись от воспоминаний.
Ему, конечно, ничего не было ясно. Это было сказано просто для того, чтобы что-то сказать - обозначить себя в реальном мире, отличить его от путешествий по памяти. Хотя в реальности происходящего сейчас Димка сомневался все больше.
- Сплю я, может, все-таки... От стресса сниться всякое... - Димка усиленно затряс головой и даже ущипнул себя. Но легче не стало - он не спал, а события вчерашнего вечера продолжали оставаться фактом.
- Неужели это правда?.. Неужели она так могла со мной поступить?..
- А ты сомневался, что ли? – по началу Димка решил, что он опять впал в задумчивость и это прозвучало у него в голове, как внутренний голос.
- И ничего не внутренний. Наоборот. Это я говорю.
Осознав, что это все же не его личная беседа с самим собой, а реальный голос, источник которого не позволило определить тесное закрытое пространство заднего двора, Димка даже подпрыгнул на своей шерстяной куче. В ответ куча как-то странно завибрировала.
- Поаккуратнее, ну! – несколько возмущенно произнес в свою очередь голос – И так тяжело. Совесть имей!
Поняв, что звук идет от этой самой кучи, на которой он сидел, Димка вскрикнул и, размахивая руками, отскочил за так удачно оказавшийся рядом мусорный бак. Откуда тут же опасливо выглянул.
- Спасибо. – буркнула куча и зевнула. – Испугался?
Димка утвердительно моргнул. В куче в ответ появились два черных маслянистых глаза и тоже моргнули.
- Будем знакомы - я Сел. – куча моргнула еще раз. – А ты Димка, знаю.
Димка скрылся за баком, и принялся усиленно тереть руками глаза и лицо, в тщетном желании выгнать из головы пугающие видения.
- Не поможет. Я реальнее тебя тут. Это мне надо лапами себя натирать, но я же держусь. Выходи. Не съем. Хотя… - послышался зевок. – От еды не отказался бы.
Затаившись на время в поисках подходящего плана действий в столь нестандартной ситуации, и не найдя его, Димка собрал всю смелость в кулак, набрал побольше воздуха в грудь, и выскочил из-за бака - будто с большой глубины. Кучи на месте уже не было. Вместо нее там стоял огромный лохматый пёс и пристально смотрел на него.
- Не признал? Все бока мне отсидел. Эх и костляв же ты, братец. Питаешься что ли плохо?
Решительное появление Димки было лишь первой фазой его плана побыстрее отсюда убраться, за которым должно было воспоследовать паническое бегство. Но на дороге стоял этот пёс, и проскочить мимо него не было никакой возможности - настолько он был огромен. Более того, этот пес раскрывал свою розовую зубастую пасть и совершенно понятно и четко произносил слова, единственно с некоторым…собачьим акцентом, в котором явно улавливался лай.
- Ну чего вылупился? Говорящих собак не видал? – Димка качнул головой в одну сторону.
- Да знаю я. Шучу. Вижу, что не понимаешь ничего. Спрашивай. Все расскажу, что смогу.
- Ты…говоришь? – только и смог выдавить из себя Димка после минутной паузы.
- Нет. – рыкнул пес.
- А как же тогда?.. - Димка от свалившихся на него потрясений позабыл все слова и попытался компенсировать их жестами.
- Да уж… - пес устало прикрыл глаза – Очнись уже, чудак! Конечно говорю – как это еще можно назвать?
Димка пожал плечами и открыл рот для нового вопроса, но сформировавшаяся, вроде, в мозгу мысль, никак не желала укладываться в речевой аппарат.
- Заклинило. – цокнул языком пес. - Хорошо, я сам. Ты хочешь узнать, как ты здесь оказался? – Димка кивнул –Хорошо. И чтобы ускорить процесс, сразу скажу – да я читаю мысли… Иногда. А оказался ты тут очень просто – как и хотел.
Димка непонимающе выпучил глаза, хотя они и так уже находились на грани выпадения.
- Ну чего ты? Хотел же сдохнуть?
Тут Димка испугался настолько, что наконец-то пришел в себя, обретая дар речи:
- Я умер что ли?!
- Ну, технически, да. Хотя это сложный вопрос. Но для простоты изъяснения примем что да - умер.
- Призрак что ли я?
- Ну, технически, нет. Хотя это слож…
- Перестань, я понял. Это, типа, рай, или ад, или что там еще? Чистилище?
- Да нет. Это все та же Земля наша грешная. Но только после того как ты умер.
- В смысле? – Димка как-то подозрительно резко начал трезво думать, что его смутно тревожило и от этого - раздражало.
- Гипноз помог, не переживай. – махнул лапой пес. - Надоело ждать пока ты очухаешься. А смысл самый прямой – ты помер много лет назад, а это тот самый город где ты и жил. Ну и где помер. Вон в той квартире, помнишь? Твоя же? И нет - это не другое измерение. То же самое, твое.
- Ладно… Оставим это пока… А почему все такое…странное? И ты тоже откуда такой?
- Я по порядку, хорошо? Примерно лет через 5 после твоей смерти произошло то, что изменило мир. В Антарктиде, в глубине льдов обнаружили неизвестную доселе бактерию. Тут же принялись ее изучать, конечно. В ходе изучений выяснилось, что она выделяет некий особый токсин, который чудеснейшим образом воздействует на мозг, полностью открывая его возможности и даже увеличивая. Ну при умелом подходе, конечно. Это было революционное открытие. Тут же были открыты лекарства от всех неизлечимых болезней, выведены уникальные сорта растений, люди научились регенерировать любые клетки, решилась проблема голода и много-много чего еще. И все бы было хорошо, если бы не одно НО. Был один побочный эффект – токсин вместе с мозгом запускал и механизм старения на ускоренной скорости.
- Насколько ускоренной? – Димка слушал все еще сомневаясь в объективности реальности и поэтому иногда себя пощипывая в кармане за ногу.
- Ну человек из молодого двадцатилетнего юноши превращается в глубокого старика примерно за 1,5-2 года. Бывает по-разному, в зависимости личных, так сказать, особенностей, но всегда где-то в этих пределах.
- Двадцатилетнего? Это ты случайный возраст сейчас назвал?
- Нет. «Побочка» реализовывалась только у людей примерно начиная с этого возраста. Плюс-минус год. Опять же в зависимости от личных особенностей.
- А те, кто младше?
- Ничего. Жили себе дальше, умнели, правда не слишком сильно. Но в двадцать… - Сел махнул лапой, иллюстрируя плачевность положения будущего зараженного двадцатилетнего.
- Ясно. Но с этим же что-то делали? Противоядие там, антидот?
- Ага. Это свойство быстро обнаружили, и сразу приступили к разработке лекарства. Дело оказалось нелегким. Тогда один из ученых, Иванов его фамилия, по примеру Пастера, заразил себя этой бактерией. Он стремительно поумнел, и смог выйти на финишную прямую, хотя к тому времени и почти совсем состарился. Антидот был практически готов. Но этот ученый трагически погиб, а с ним погибли и все результаты его исследований. Ничего подобного никто больше повторить не смог. Кто-то не успевал уложиться в короткий срок старения, кто-то не обладал должным опытом и багажом знаний, а кто-то просто не решался на такой эксперимент над собой. Поэтому лекарства не появилось. И человечество превратилось в стариков. Остались только те, кто был на тот момент молод, ну и те - у кого оказался врожденный иммунитет. Но этих совсем уж мало было – какие-то доли процента.
- И как же дальше? Всему конец? – Димка сам удивился тому, насколько буднично он это спросил. Видимо сказывалась фантастичность происходящего.
- Ну не совсем. На остатках наработок Иванова все-таки получилось создать вакцину. Она повышает сопротивляемость иммунитета этой бактерии и ее нужно колоть раз в месяц. И человек остается таким, как и был. Конечно, сто процентной гарантии, и она не дает...
- Ну хоть что-то… Только чувствую и тут какой-то подвох…
- Правильно. Вакцину эту можно получить только с помощью тех, кто состарился. И не просто так, а только в следствие жизнедеятельности бактерии. Грубо говоря, ее получают из этих вот стариков. – пес повел мордой, показывая на окружающие дома.
- Офигеть… – Димка даже присвистнул.
- Ну это если сильно загрублять. Долго объяснять, в общем. - Сел вздохнул - Стариков этих сразу конечно изолировали от остальных, тех кто заразиться не успел - они же носители теперь. Целые районы, или даже города превратили в «стариковники». Это официальный термин, если что.
Димке стало как-то нехорошо. Казалось, что он сейчас в обморок грохнется. Он даже уже хотел этого, чтоб забыться, а когда очнется, то чтоб не было бы всех этих говорящих собак, стариков, бактерий и прочей небывальщины.
- Не упадешь. Сейчас отпустит.
- Перестань в голову ко мне лазить! - Димке действительно полегчало, но он посчитал нужным возмутиться.
- Прости. Я помогаю просто.
- Спасибо, но не надо больше. Блин... Что за бред вообще - стою с собакой разговариваю! Конечно тут нехорошо станет! Можно мне обратно как-то? Я тут с ума с тобой сойду...
- Потому и помогаю. А то сойдешь действительно. А обратно можно, да. Условие есть.
- Какое еще условие? Почему условие? Причем тут я вообще?!
- Могу до конца рассказать. Все поймешь.
- Валяй... - устало выдохнул Димка, снова принявшийся растирать ладонями лицо - Выбора у меня, я так понимаю, нет...
- Точно. Значит на чем я там?.. Ага. Стариков изолировали. Тех, кто не подвергся воздействию бактерии, или имел иммунитет стали колоть сывороткой. Первых чтоб защитить, вторых в профилактических целях. Причем те, кто с иммунитетом, они не старели, но и не умнели, так как бактерия в них вообще не могла жить, они даже носителями не были. В итоге - получили возможность неограниченной мозговой деятельности, осложненной ускоренным старением, и поэтому ограниченно применимую, менее одного процента населения планеты не подвергшегося воздействию, и легионы стариков. Естественно выбор пал на тех кто, скажем так, спасся. Ну а стариков отселили, превратив их в источник сырья для сыворотки. Нет, им, конечно, создали комфортные условия для жизни: их кормят, поят, всячески содержат, медицинское обслуживание и все такое. Ту же сыворотку, кстати, вкалывают, чтоб хоть немного старение замедлить. Но и это только для того, чтобы они прожили побольше, и их подольше можно было использовать. По сути же это некое гетто, из которого им строжайше запрещено выходить, дабы не заражать окружающих. Ну и не смущать, так сказать, чувства более удачливых – нелегко же смотреть на тех, кто нужен тебе лишь для того чтобы ты смог нормально прожить свою жизнь. Вокруг них постоянно идет много всяческих споров и дебатов. Существуют даже целые общества и партии, призывающие улучшить и как-то разнообразить жизнь стариков. Но никто их особо не слушает – всем и так хорошо. Так же замечу, что призывов совсем освободить несчастных никогда не звучало вообще никогда. Ну а мы здесь для того, чтобы за всеми ними следить.
- А вы - это кто?
- Ну как кто? Собаки, конечно. Бактерия же не только на людей действует. Животные тоже подвержены. Только по-разному. Лошади, например, просто все вымерли. Слоны еще больше выросли. Дельфины стали пытаться на сушу выйти – большой проблемой оказалось. А собаки поумнели до полной разумности. Потом путем различных экспериментов и скрещиваний вывели говорящую породу с отличными сторожевыми качествами. Вот, полюбуйся. - Сел деловито покрутился на месте. - Только коты не поменялись. Ну или, скорее всего, очень хорошо притворяются, как всегда.
- Жесть, конечно. - Димка даже вспотел. - Антиутопия какая-то.
- Если угодно. Но это вот так все сложилось. С другой стороны - они все равно все скоро умрут. А так хоть пользу принесут, да и поживут подольше. А если их отпустить, то они остальных перезаражают и сгинут вообще все. Третьего пока не дано. И чем дальше - тем больше всех все устраивает. Но зато ты получил то, что хотел.
- Так, стоп. Это ты о чем опять?
- Ну ты же получил желаемое – эммм…сдох?
- Допустим. И?..
- И вышло вот все это.
- Из-за меня? Это ты хочешь сказать?
- Технически - да.
- Что за чушь? Я обычный человек, мне 20 лет всего…было… Да я никто вообще! Да еще и сдох! Как из-за меня могло такое произойти?!
- Ты слышал что-нибудь про роль личности в истории?
- Слышал конечно. Но это же про кого-то там типа Гитлера, или Че Гевары. А я-то какая личность?
- Дело не в размахе личности, Димка. Нет незначительных или мелких личностей. Вообще в мире нет незначительного, в том смысле, что любое большое и великое состоит из множества мелочей, без каждой из которых результат может быть иным до противоположности. Вот погиб ученый, и унес с собой все данные своих исследований. Никто теперь их не увидит. А вот если бы работник отдела информационных технологий скопировал все эти данные, как ученый его просил, а не оставил бы это на потом, потому что долго и лень, то всё бы могло пойти совсем по-другому, верно?
Димка ничего не отвечал, только молча слушал, пристально глядя в черные глаза пса.
- А вот если бы нормальный человек, - продолжал тот, - Который должен был там «айтишником» работать, не умер, и руководству института не пришлось бы брать другого, который потом будет несколько лет имитировать бурную деятельность, разваливая систему, то тоже все могло бы иначе быть, ведь верно?
-Ты хочешь сказать, что я где-то работать должен был, но не работал потому предпочел сдохнуть, и вместо меня работал какой-то придурок, который поленился скопировать данные по лекарству, и поэтому они оказались утрачены?
- В точку!
- Ну бред же!
- Называй как хочешь. Но все есть так, как есть. Если бы работал ты, а не он, то и данные были бы скопированы, и лекарство было бы изобретено, и вот этого всего бы не было. А ты говоришь Гитлер... Да и вообще, ты думаешь мало горя родителям твоим досталось из-за твоих глупых истерических прихотей? Или это тоже мелочь, несущественная в истории?
Родители. Димка только сейчас вспомнил о них и устыдился и самого этого факта, и своих мыслей, и своих дел. А больше всего того, что опять невольно подумал: «сдохнуть хочется...»
- Да ты уж сдох разок. Мало что ли?
- Ты опять?..- Димка возмутился очередному проникновению в его мозг, но уже как-то вяло - А где они?
- Родители-то? Прости, но нет их. Они в первые годы умерли еще. Все за тебя переживали. Ну чего ты заморгал? Опять истерику устроишь?
- Нет. Но что делать-то мне?
- Слушать. Я же говорил тебе, что ты вернуться можешь. Вот и еще раз говорю. Это значит все исправить можно. Собственно поэтому тебя сюда и направили.
- Кто?
- Ну кто? Кто-то. Кто полномочия имеет.
- Типа - Бог?
- Слушай, давай не отвлекаться. К делу это отношения не имеет.
- А что имеет?
- А то, что если ты все исправишь тут, то сможешь вернуться. И вообще все вернется на круги своя.
- Слушай, а тебе-то это все откуда известно, а?
- Ну так вышло. Разве это важно?
- Да нет. - пожал плечами Димка. - Что мне нужно делать?
- А все просто. Тебе нужно просто все вернуть к началу. К точке отсчета.
- Это как?
- А вот тут я тебе не помогу. Начало ты должен определить сам. Ведь чужая душа, чужая голова, чужое сердце - это все такие потемки, что никто не разберет. Можешь только ты. Так что желаю удачи. А мне на кормежку пора. Куриные сердечки сегодня.
- Какие сердечки!? Я ж тут сам не разберусь! Сгинут же все!
- Сам, Димка, сам. Ну и не затягивай с этим сильно. Помнишь - бактерия, токсин, 1,5-2 года?..
Пес повернулся и пошел прочь. Когда он скрылся за углом, Димка в отчаянии пнул все тот же мусорный бак, потом, будто вспомнив что-то важное, бросился за псом следом, но улица уже снова была пуста - все шерстяные кучи, совсем еще недавно во множестве лежавшие там, исчезли.
- Сердечки, блин, у них... Тут у самого сердце того и гляди остановится. Ладно делать, видать, нечего... К началу вернуться, говоришь? - Димка озадаченно поскреб подбородок - Где вот это начало? Эх... Угораздило же... А может плюнуть? Пару лет покантуюсь тут, а потом хрен с ним - на заслуженный отдых, пусть делают из меня там что хотят. Нет... Не дело так. Один раз уже плюнул вон...
Стало прохладно. Дело шло к вечеру, и ветер, и без того не теплый, начал нешуточно пробирать. Нужно было найти место на ночлег - вряд ли уж он управится с этой точкой отсчета до темноты. Да и силы как-то заканчивались - сказывался нешуточный стресс. И немудрено… Он же сначала умер, а потом ему говорящий пес поведал, что мир катиться в пропасть из-за того…что он умер. Брррр... Жуть какая...
В свою квартиру Димка решил не ходить, на всякий случай. Долго искать тоже не хотелось. Поэтому он просто влез в разбитое окно того же супермаркета, на заднем дворе которого он и провел все это время. Там он нашел кучу старого картона, зарылся в него и забылся тяжелым сном без сновидений.