Каменное плато на краю земли это не место, а скорее состояние души вселенной, такое же бескрайнее, как космос, и такое же безразличное. Базальтовые ступени, вздымающиеся к свинцовому небу, ледники, синие, как трупные пятна, и тишина. Не тишина покоя, а тишина ожидания. Такую тишину можно услышать только там, где время спрессовалось в камень, а память земли хранит кошмары старше динозавров.
Мы - шесть душ, затерянных в этом каменном море: геологи и пара проводников для видимости безопасности. Лидером у нас был Горский, фанатик с глазами, выжженными солнцем, отраженным от вечных снегов. Я, Денис, картограф, чьи линии на карте вдруг стали казаться жалкими царапинами на лике древнего чудовища. Остальные - лица, сливающиеся в общую маску усталости и нарастающей тревоги.
Лагерь разбили в ущелье или проще сказать в трещине. Глубокий, узкий разлом в теле плато, куда полярное солнце заглядывало лишь на пару часов, окрашивая базальт в цвет запекшейся крови. Стены вздымались вертикально, черные, влажные, усыпанные замшелыми валунами, похожими на спящих зверей. Воздух пах сыростью, льдом и чем-то еще металлическим, кислым, как старые батарейки, зарытые во мху.
Первой странностью обнаруженной нами был звук. Не ветер - ветра здесь, в глубине ущелья, не было, не вода, а скорее звук дыхания, тяжелого, влажного, будто огромные легкие работали где-то за черной стеной камня. Слышали его ночью, сквозь тонкий нейлон палатки. Как будто сама земля дышала. Горский постоянно отмахивался: «Эхо подземных рек. Базальт резонирует». Но эхо не должно пахнуть холодным потом страха.
Потом у всех появилось чувство, что за нами следят из этих самых валунов, которые в полумраке начинали обретать сходство с чем-то живым, слишком нарочитое сходство. Вот один - как сгорбленный старик, вот другой - точно гиена, замершая перед прыжком. А третий напоминал краба со слишком большим количеством суставов.
Лена, геофизик, первая поддалась панике.
- Они двигаются! - зашептала она, тыча пальцем в «старика».- Когда я не смотрю, он поворачивает голову! Ее смех, когда Горский попытался ее урезонить, был хуже любого крика - высокий, истеричный, бившийся о каменные стены и возвращавшийся эхом, уже лишенным всего человеческого. На следующее утро Лены не было у себя в палатке. Только ее ярко-красная шапка валялась у подножия «старика». Камень казался сырым и теплым на ощупь, несмотря на мороз.
Паника, холодная и липкая, как кровь, поползла по лагерю. Горский закрылся в своей палатке со спутниковой радиостанцией, выкрикивая отчаянные SOS. Но эфир отвечал только шипением, в котором иногда проскальзывало то самое дыхание.
Следующим утром я вылез из своей палатки и пройдя метров 15 застыл в оцепенении. Я стоял на краю лагеря, глядя на противоположную стену ущелья. Солнечный луч, редкий гость в этом месте, скользнул по базальту, высвечивая детали. И я увидел, что это были не просто валуны, это были фигуры, застывшие, вмурованные в скалу, но отчетливые. Человекоподобные, но не люди. Слишком длинные конечности, слишком острые углы там, где должны быть суставы, лица - вернее, их подобия - гладкие, как полированный обсидиан, без глаз, без ртов, но с глубокими, черными щелями, похожими на дыры в пространстве. Их были десятки, сотни, они стояли рядами, ярусами, глядя вниз, в нашу трещину, глядя на нас. Невидимые в обычном свете, они проявились в этом косом, полярном луче.
- Горский! - закричал я, но голос сорвался в шепот. Я обернулся и ужас прокатился по всему моему рухнувшему сознанию. Лагерь был пуст. Только порванные палатки трепетали на ветру, которого не было. Внутри каждой была лужица темной, почти черной жидкости, пахнущей ржавчиной и камнем.
Бежать! Инстинкт самосохранения сильнее и древнее страха. Я рванул вниз по ущелью, к мнимому выходу. Ноги вязли в снегу, сердце колотилось о ребра, как птица в клетке. За спиной, сверху и по бокам от меня я слышал звук, единый монотонный скрежет камня о камень.
Фигуры на стенах ущелья двигались, они не сходили с места, а вытекали из камня, как будто базальт был лишь скорлупой, искажающей их истинную форму. Тени удлинялись, скручивались, отрывались от стены и падали вниз, в ущелье. Падали бесшумно, как падал снег. И на месте их падения вставали существа из черного, влажно блестевшего камня. Их лица были обращены ко мне. Черные щели-глаза впитывали свет. И холод шел от них волнами, выжигая последние остатки тепла в моей груди.
Я бежал, спотыкаясь, крича в немую пустоту плато. Ущелье сужалось, а впереди был тупик. Гладкая, черная стена. Я прижался к ней спиной, обреченный, глядя, как они приближаются. Десять, пятьдесят, сотня, больше. Они скользили по снегу, не оставляя следов. Их каменная плоть пульсировала, как будто под ней текли реки черной, вязкой крови. Дыхание стало оглушительным и исходило теперь от каждого.
Один, выше других, с короной острых выступов на голове, выдвинулся вперед. Его гладкая лицевая пластина была обращена прямо на меня и щели на ней они расширились и открылись как врата. В глубине этих черных дыр зашевелилось нечто, древнее и безумное. Оно смотрело на меня, смотрело сквозь меня. Я почувствовал, как мой разум, мои воспоминания, сама моя душа вытягиваются, как нити, и втягиваются в эту черноту. Холод пронзил мозг, выжигая все, кроме чистого, животного ужаса перед тем, что старше звезд, что спало здесь, в камне, и теперь проснулось.
Я закричал. Или мне показалось, и это кричало что-то за меня? Мое тело дернулось, не слушаясь, пошло навстречу. Рука потянулась к ледяной груди истукана и как только, я прикоснулся к ней, появилась пустота, абсолютный ноль. Каменное дыхание заполнило меня, вытесняя все.
Последнее, что я помню - не боль, не страх, а оглушительную тишину удовлетворения и ощущение тяжести, неподвижности, вечности. Я смотрю вверх, из глубины черной щели в камне, который когда-то был Денисом. Вижу редкие звезды сквозь щель ущелья. Чувствую, как другие камни вокруг - те, что были Горским, Леной, остальными - тоже смотрят, ждут, дышат.
Следующая группа придет, они всегда приходят, влекомые тайной, богатством, авантюрой. Они разобьют лагерь в нашей трещине. И мы будем смотреть, ждать, дышать. Пока каменное дыхание не станет и их дыханием. Пока плато не примет своих новых стражей. Вечных! Немых! Голодных!