Освободи свои разум, будь бесформенным – как вода. Теперь представьте, вы наливаете воду в чашку, она становится чашкой. Вы наливаете воду в бутылку, она принимает форму бутылки. Наливаете в чайник, она становится чайником. Вода может течь или разрушать.
Сегодня со мной приключилась странная история. Короче, есть лес возле города, в котором мы периодически гуляем, раз в месяц где-то. Чтобы войти в лес, нужно перейти оживленную трассу на светофоре, затем перейти ЖД через насыпь. Вот, я прекрасно помню, что переходишь переход, затем метров 50 вправо и переход через насыпь натоптанная, по бокам кусты. Сегодня идём, но этот переход вдруг прямо напротив зебры, никаких 50и метров. То есть я даже пошла было вправо, а он прямо передо мной. Жесть, какие странные впечатления. Можно было бы предположить, что люди новый натоптали за пару месяцев, но там как бы ещё небольшие рвы с двух сторон от перехода, их точно нельзя было перерыть. Муж сказал, что всегда было так. С вами было что-то в этом духе? У меня семья, дети, с головой всегда было все в порядке, в/о, красный диплом, обычная офисная работа в анамнезе.
До обеда: формулирую вопросы в поддержку, составляю алгоритмы работы, заумно отвечаю на письма.
После обеда: смотрю на результаты, читаю письма, вспоминаю что такое алгоритм и размышляю, и кто этот человек, который был до обеда?
Парень лет двадцати, замерев, стоит на мосту. Одет просто: джинсы, черная футболка, кроссовки. Он находится в замешательстве, потому что совершенно не помнит, как очутился в этом месте. Наверное, гулял по городу?
Ему вдруг кажется, что он впервые в жизни дышит полной грудью, и от затхлого запаха реки кружится голова. Сырой ветер холодит кожу. Утренний свет, пробиваясь сквозь пелену облаков, слепит глаза.
Парень чувствует на себе взгляд и оборачивается.
У противоположной ограды моста стоит девушка в легком платье, джинсовой куртке и кедах. Она смотрит на парня со странной смесью удивления, восторга и испуга.
— Привет, — осторожно говорит девушка.
Ее плечи подрагивают — то ли от прохладного воздуха с реки, то ли от волнения. Темные волосы развеваются на ветру. Тонкая рука, согнутая у живота, держит красный блокнот.
— Привет. — Парень изумлен звуком собственного голоса: он кажется фальшивым. — Мы знакомы?
— Нет, но... — неуверенно начинает девушка, а затем, словно набравшись смелости, добавляет: — Я Нина. А ты...?
В сознании парня всплывает имя, и он, чуть замешкавшись, отвечает:
— Марк.
Нина кивает. Ее бледное лицо дергается в мимолетной улыбке.
— Рада знакомству, Марк. И давно ты здесь... стоишь?
Он смотрит на часы. Стрелки показывают 7 часов 7 минут.
— Не помню. — Марк растерянно улыбается, смущенный своей забывчивостью. — Даже не знаю, зачем сюда пришел.
— Наверное, загадать желание? — Нина подходит ближе, и становятся лучше видны ее сухие губы, покрытые трещинками, и серые тени у глаз. — Ты ведь понимаешь, что это за место?
Марк оглядывается. Они стоят в центре пешеходного моста, перекинутого на пересечении двух узких каналов в гранитных оковах. Рядом и чуть вдали можно рассмотреть еще несколько мостов — шесть штук, не меньше. На набережной видны деревья и невысокие старинные здания, раскрашенные в пастельные тона. За ними возвышается собор с тусклыми куполами.
— Это Семимостье. — Нина не сводит с Марка темных глаз: ее близость странным образом дарит ему тепло и тревогу. — Самое загадочное место города. Здесь из одной точки видно сразу семь мостов. Среди жителей города есть поверье: если на Семимостье загадать желание в семь часов семь минут седьмого числа седьмого месяца, то оно обязательно сбудется.
— И ты загадала?
— Да. — Нина улыбается, отведя взгляд.
— Оно сбылось?
Нина смеется, и глаза ее ярко блестят.
— Похоже на то! — Она убирает блокнот в карман куртки, берет Марка за руку и тащит прочь с моста. — Идем, я покажу тебе город!
* * *
Порой Марку кажется, что все дни слились в один.
Каждое утро он просыпается на матраце в пустой комнате: голые стены, белый потолок, стылый воздух.
Марк принимает душ, а затем, словно сомнамбула, тащится к шкафу в прихожей, где висит простой набор одежды — пара джинсов и несколько черных футболок. «Тебе идет темный цвет», — однажды сказала Нина, и всякий раз, натягивая футболку, Марк вспоминает ее слова.
Далее завтрак — всегда один и тот же. Марк вытаскивает из холодильника миску с молоком, в котором плавают куски сырого мяса, садится за стол и медленно пережевывает жилистые ошметки. Ни о чем не думая, Марк таращится на стену в коросте облезлых обоев. Когда к горлу подкатывает тошнота, он идет в туалет и выливает остатки молока и мяса в унитаз.
И так — каждое утро: пробуждение, душ, завтрак. Бесконечный цикл, разорвать который может только одно событие — встреча с Ниной.
Марк дышит ради нее. Нина целиком поглотила его существование, и в какой-то момент он понимает, что только рядом с ней чувствует себя живым: когда Нина держит Марка за руку, все обретает смысл и ясность.
Каждый день они встречаются на Семимостье, а затем идут куда глаза глядят. Гуляют по городу — по его паркам, аллеям и дворам. Обнимаются. Смеются. Кормят уток. Встречают закаты на набережной. Но каждый вечер расходятся в разные стороны: Нина — к себе домой, а Марк — в свою холодную конуру. Ночь становится временем, проведенным впустую — без Нины. Проваливаясь в глухую черноту, Марк думает лишь о том, как поскорее вновь ее увидеть.
Однажды, когда они сидят на берегу залива и любуются последними всполохами умирающего солнца, Марк произносит:
— Не хочу, чтобы заканчивался день. Ты снова уйдешь.
— Завтра уезжает моя сестра. — Нина кладет голову на плечо Марка. — Ты можешь остаться.
Нина никогда не рассказывает о семье, поэтому Марк понятия не имеет, с кем она живет. Упоминание сестры становится для него сюрпризом. Но вместе с тем Марк задумывается о другом: а что он помнит о своих родных? Есть ли у него сестра или брат?
Мысль, вспыхнув в голове, тут же исчезает, когда Нина зарывается лицом у груди Марка. Ее прерывистое дыхание обжигает кожу, и по спине Марка пробегают разряды тока.
— Ты мой, — шепчет Нина. — Я нашла тебя и не отпущу.
Марк улыбается, обнимает Нину. В руке она сжимает красный блокнот.
* * *
Вернувшись домой, Марк первым делом направляется в кладовку, в которой свалены пыльные коробки — должно быть, вся его прошлая жизнь? Сколько они здесь простояли — сказать он не мог.
Марк раскрывает коробки, жадно рассматривает содержимое.
Книги. Книги. Одни только книги: затертые обложки, потрепанные корешки, сладкий запах тлена.
Кьеркегор, Сартр, Камю, Ницше, Хайдеггер... Перед взором Марка пробегают диковинные имена авторов, о которых он ничего не знает. Неужели он когда-то их читал?
Марк раскрывает увесистый том с названием «Бытие и время», пролистывает — страницы оказываются пустыми. Озадаченный, Марк просматривает другие книги, с удивлением обнаруживая ту же картину: чистые, пожелтевшие листы без единой строчки текста.
Будто это вовсе не книги, а муляжи.
В глубине кладовки пылится последняя нераспечатанная коробка. Раскрыв ее, Марк находит внутри толстый фотоальбом в бархатном переплете. Здесь спрятано прошлое: детство, школьные годы и взрослая жизнь, о которых Марк ничего не помнит.
Он раскрывает альбом. Пролистывает. Марк чувствует, как горло перехватывает узлом, и дрожат руки.
Прозрачные кармашки, куда обычно вставляют снимки, блестят белизной.
Фотоальбом пуст.
* * *
На следующий день Марк отправляется к Нине. Адрес она оставила накануне, нацарапав его на листе из блокнота. Нина живет в старом доме на набережной узкой, закованной в камень реки. Крыльцо прячется в глубине двора, стиснутого со всех сторон грязно-желтыми зданиями. Из мусорного контейнера несет гнилью, и кажется, что спертый воздух застыл здесь навеки, как и серый клочок неба над головой.
Поднявшись на нужный этаж, Марк стучит в дверь, покрытую облупленной краской. Нина открывает, приглашая Марка.
— Проходи. Я как раз рассказывала Лизе о тебе!
В захламленной комнате девушка, похожая на Нину, чуть старше ее, собирает чемодан. Марк здоровается с ней, но сестра Нины будто его не слышит.
— Так как его зовут? — спрашивает Лиза, даже не взглянув на парня.
— Марк, — хором отвечают Марк с Ниной.
— Надо же! Я помню, когда ты была маленькой, ты постоянно говорила, что твоего мужа будут звать Марком. Нина и Марк — как ты и хотела!
Нина смеется, обнимает сестру.
— Ты не представляешь, как я с ним счастлива! — говорит Нина, не сводя с Марка лучистых глаз.
Смущенный, он отворачивается от девушек, и его взгляд падает на старый шкаф, снизу доверху забитый книгами. Пока сестры щебечут, обсуждая предстоящий отпуск Лизы, Марк рассматривает надписи на корешках. Имена, которые он уже видел: Хайдеггер, Сартр, Камю, Кьеркегор...
Вжикает молния: Лиза закрывает чемодан.
— Все, я полетела! — Она целует Нину в щеку. — Не скучай. Да, пока не забыла: выкинь из холодильника мясо в молоке, зачем ты его маринуешь? Оно же протухло.
— Новый рецепт, — смущается Нина. — Давай, беги, а то опоздаешь.
Лиза хватает чемодан, тащит его к выходу.
— Счастливого пути, — желает Марк, но Лиза, кажется, не обращает внимания на его слова.
Нина идет ее провожать. Из коридора доносятся приглушенные голоса: сестры прощаются. Наконец, хлопает дверь, и Нина возвращается в комнату.
Марк стоит у стены, рассматривая развешанные на ней фотографии в рамках. В основном — пейзажи, но на одном из снимков — старом, блеклом — улыбаются мужчина и женщина в обнимку с двумя смеющимися девочками.
— Когда погибли родители, мы с Лизой остались одни. — Нина подходит сзади, обнимает Марка: руки холодным обручем смыкаются у него на груди. — У меня не было друзей. Не было отношений. Вдруг я поняла, что одиночество оказалось моим единственным спутником.
Мысль, погребенная в сознании Марка, вскрывается нарывом: а кем были его родители? Он не может их вспомнить. Более того, Марк не понимает, кем был он сам?
Кто — «он»? Как он оказался в этом мире? Откуда у него это странное чувство, будто его просто поместили в действительность?
Голос Нины выдергивает Марка из замешательства:
— Сестра пыталась с кем-то познакомить, но меня это тяготило. — Нина на мгновение замолкает, а затем тихо продолжает: — Я много читала, но даже самые мудрые книги не давали ответа. Все как будто потеряло смысл. Пока я не нашла тебя.
Марк разворачивается к Нине. В ее глазах тлеет тоска с искрами надежды. Язык скользит по ее пересохшим губам. Нина тянется к Марку.
Поцелуй длится недолго, считанные секунды. Нина шумно выдыхает, хватает футболку Марка и тянет ее наверх. Он понимает, что делать дальше: вслед за футболкой на пол летит остальная одежда.
Нина в лихорадочной спешке сбрасывает платье, выскальзывает из белья и тащит Марка на диван.
Он входит быстро, порывисто: Нина вскрикивает (от наслаждения — или боли?), закрывает глаза — и выдыхает с долгим, томительным стоном.
Их губы смыкаются. Они не могут оторваться, жадно поглощая друг друга. Одиночество, боль, отчаяние — все сгорает в пламени страсти. Оно очищает, наполняет жизнью.
Но вскоре поцелуй начинает отдавать железом и солью. Марк отстраняется.
Из носа Нины струится кровь, заливая ей губы. Нина сжимает зубы, закинув голову. Бледная и хрупкая, она выгибается на диване, сотрясаемая судорогами.
— Нина?! — кричит Марк — и проваливается во тьму.
* * *
Холодный свет сочится сквозь веки. Ноздри Марка тянут сухой воздух с запахом химикатов, мочи и прелого белья.
Он приходит в себя, сидя на стуле в больничной палате. Справа, чуть поодаль, на койке лежит Нина с перебинтованной головой. Ее глаза закрыты. Лиза и врач стоят рядом.
Марк пробует пошевелиться и что-то сказать, но не может: руки и ноги обмякли, а вместо членораздельной речи из горла вырывается хрип.
Лиза и доктор игнорируют потуги Марка привлечь к себе внимание, словно им нет до него никакого дела. Нина — вот, кто занимает их мысли.
— Она слышит нас? — тихо спрашивает Лиза.
— Ей сделали укол седативного средства, — отвечает врач. — Она спит.
— Я нашла сестру дома. — Лиза отворачивается от кровати и глядит в сторону Марка, но ее взгляд странным образом смотрит сквозь него, будто на стуле никто не сидит. — Забыла паспорт и вернулась за ним. Нина лежала на полу без сознания, лицо в крови.
— Мы опасались сотрясения, но МРТ выявила более серьезную патологию. — Доктор показывает Лизе снимки. — Опухоль мозга.
Лиза как будто сжимается, и ее плечи трясутся от беззвучного плача.
— Нина последние месяцы жаловалась на головные боли, — бормочет Лиза. — Я несколько раз говорила ей сходить к врачу!
— Другие симптомы были? — уточняет доктор. — Потери сознания? Галлюцинации? Прочие странности?
— Вроде нет... — неуверенно начинает Лиза, но вдруг внезапная догадка озаряет ее лицо, и она произносит: — Нина замачивала сырое мясо в молоке!
Доктор кивает с безразличным видом: слова Лизы его не удивляют.
— Вкусовые извращения могут быть одним из симптомов.
— Она поправится? — Голос Лизы дрожит от волнения.
— О прогнозе нам лучше поговорить в ординаторской.
Они выходят, и Марк переводит взгляд на Нину. Ее грудь, укрытая застиранным одеялом, тихо вздымается, а под сомкнутыми веками беспокойно двигаются глазные яблоки.
Кажется, проходит вечность.
Вдруг Марк понимает, что может пошевелиться. Медленно и осторожно, словно немощный старец, он поднимается со стула. У его ножки стоит раскрытая сумка Нины, в которой виднеется красный блокнот.
Марк раскрывает его, пролистывает. Страницы исписаны аккуратным почерком, который ближе к концу становится все более неразборчивым. Взгляд замирает на записи, украшенной виньетками:
«7 июля. Сегодня в 7:07 я загадаю желание на Семимостье. Будь что будет. Я загадаю его. Моего Марка...»
Марк чувствует, как немеют руки. Его словно окатывает ледяной водой, и сердце пропускает удар.
Билось ли оно вообще все это время?
В сознании Марка крутятся вопросы и мысли, складываются фрагменты мозаики.
Аскетичный быт, непрочитанные книги, отсутствие родных, странные предпочтения в еде и люди, которые его не замечали, — все встает на места и наконец-то обретает смысл.
— Теперь ты знаешь. — Тихий голос Нины вырывает Марка из оцепенения.
Повернув голову на подушке, Нина смотрит на него тусклым взглядом. Ее губы и нос истончились, серая кожа напоминает пергаментную бумагу.
— Значит, меня не существует? — глухо произносит Марк. — Ты придумала меня?
Нина слабо улыбается, глядя на Марка затуманенным взором.
— Прости, Марк. Я сама не верила, что такое возможно. Ты — плод моего воображения. Эйдолон.
Он встает со стула, проходится по палате, глядит в окно. Пациенты с родственниками прогуливаются по больничному двору, отбрасывая на асфальт длинные тонкие тени: закатное солнце опускается за крыши домов.
— Это не твое воображение, Нина, — с горечью в голосе роняет Марк. — Это твоя болезнь, а я — ее симптом. Галлюцинация.
— Я знаю. Но разве это что-то меняет?
Марк оборачивается. Теперь Нина смотрит на него взволнованным взглядом, будто все силы, что еще теплятся в ее хилом тельце, концентрируются в двух гаснущих точках, сокрытых в провалах глазниц.
— Разве изменится моя любовь к тебе? — горячо шепчет Нина. — Разве ты перестанешь желать меня?
Они оба знают ответ.
Марк подходит к Нине, садится на кровать, сжимает ладонь девушки — сухую, холодную, тонкую.
— Что теперь будет? — хрипло спрашивает он.
Нина пожимает плечами, не сводя с него глаз.
— Меня ждет выбор. Врачи предложат операцию.
— Но это значит...
Марк замолкает, и Нина продолжает за него:
— Это значит, что если операция будет успешной, то ты навсегда исчезнешь.
Марк шумно сглатывает горькую слюну. Отводит взгляд. Его рука дрожит, и он боится, что волнение и страх передадутся Нине. Но она спокойно произносит:
— Я не хочу тебя терять, Марк.
— Но тогда ты умрешь! — Отчаяние ломает его голос.
Улыбка скользит по лицу Нину.
— Зато вместе с тобой.
Марк опускает голову. С каждой секундой молчания вокруг сгущается воздух. За стеной в соседней палате кто-то тихо стонет. Из коридора доносится грохот колес по щербатому полу: санитар везет на каталке еще одного пациента.
— Ты уже приняла решение? — Марк нарушает паузу.
Нина выдыхает — и словно вжимается в постель, растворяясь в одеяле и подушке.
— Марк, я сильно устала, — шепчет она.
Нина смыкает веки, соскальзывая в сон, и вместе с ней Марк проваливается в темноту.
* * *
Утреннее солнце мерцает сквозь ветхий саван облаков, сырой ветер холодит кожу, и от затхлого запаха реки кружится голова.
Марк снова на старом мосту. Почувствовав на себе взгляд, он оборачивается.
У противоположной ограды стоит Нина, ветер колышет ее волосы и летнее платье. Лицо, все еще осунувшееся и бледное, светится изнутри тихим светом, будто исполненное надеждой и радостью при виде Марка.
— Привет. — Нина улыбается, махнув ему рукой. — И давно ты здесь стоишь?
Марк пожимает плечами и расплывается в улыбке, безумно счастливый вновь видеть Нину.
— Не знаю, — отвечает он. — Просто жду тебя.
— Я вернулась. Выписалась из больницы.
Нина подходит ближе, берет ладонь Марка. Приближает лицо: круги под глазами, сухие губы, дрожащий подбородок.
— Ты сделала выбор? — зачем-то спрашивает Марк, хотя знает ответ наперед.
Нина его целует. Обнимая ее, Марк не хочет думать о том, сколько времени отведено им обоим на тонкой грани бытия.
В голове звенит одна простая мысль: последние дни он проведет вместе с Ниной — еще не мертвый, но уже не живой.
* * *
Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)
— Встать, суд идет! Сегодня рассматривается дело об убийстве четырнадцати человек. Обвиняется Ральф Шоптауэр, — усталый пожилой судья вопросительно посмотрел на подсудимого, — честно говоря, для меня это было шоком. Гроссмейстер мирового класса и стал серийным убийцей. Обвиняемый, признаете ли вы свою вину?
— Это были не обычные четырнадцать человек. Они все были местными учеными, докторами наук, а на деле – обычными тупицами и рохлями. Человек живого острого ума уже после четвертого убийства догадался бы, что все происходящее – вызов. К сожалению, никто не понял, даже обидно немного, пришлось "Эндшпиль" начать на полгода раньше. Продолжайте, судья, ваш ход.
— Присяжные, все зафиксировали факт признания вины у подсудимого? Ральф, еще двадцать минут, и вам будет вынесен приговор. Минимум три пожизненных срока вам обеспечено.
Подсудимый встал, улыбнулся присяжным и сказал:
— Если бы мы с вами сейчас играли в шахматы, то вы бы думали, что победили: король, то есть я, пойман, и нет ни малейшей возможности что-то предпринять. Но вы бы ошиблись. Королю в шахматах не нужно ходить. За него все делают остальные. Сейчас я хлопну в ладоши и будет первый ход. Хлопну в ладоши второй раз, и будет второй ход, за ним третий и, наконец, «Эндшпиль». Можно сказать, «детский мат» вам, судья.
— Попробуете бежать, и мы применим силу!
— Физическая сила ничто в сравнении с силой разума. Один из охранников уже заблокировал двери, если он этого не сделает – умрет вся его семья. Так же зависим от меня и один из присяжных. А теперь приступим к «Эндшпилю».
Обвиняемый хлопнул в ладоши. Через пару секунд сработала система пожаротушения, и находящиеся в зале суда поняли, что вместо воды льется бензин. Толпу волной накрыла паника.
— Никому не делать лишних движений, не создавайте искру! – испуганный судья смотрел, как народ начал давить друг друга в проходе, пытаясь выломать двери. Люди кричали без остановки.
Обвиняемый хлопнул второй раз. Один из присяжных достал трясущимися руками зажигалку из кармана.
— А вот и «Эндшпиль»! Шах и мат, судья! – обвиняемый хлопнул третий раз, и присяжный щелкнул зажигалкой.
Средь тех, кто грудой слов РАЗумных,
Духовный строит капитал,
Нет тех, иных – ИНАКОУМНЫХ,
Чей Дух Мысль – Правду высекал!
(А посему)
Я с детства не терпел обмана,
«Учёных» мыслей криминал,
средь их словесного тумана,
всегда вопрос им задавал:
Зачем? И как?
«Быть может… Вроде…»,-
Оставьте, господа, себе.
Песнь «во саду ли, во городе»
Для тех, кто не в своём УМе!
(Так что)
С наукой спорить – неприлично,
На в лоб поставленный вопрос:
Зачем? И как? – ответят зычно,
Излив РАЗумных слов понос!
Тапками еще бросаемся? Кончились? Хм. Тогда плюемся.
