17 августа 1987 г. в Межсоюзной тюрьме Шпандау в Западном Берлине единственный из остававшихся там заключенных, бывший заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс, он же заключенный №7, покончил жизнь самоубийством. Расследованием обстоятельств смерти занималось Бюро специальных расследований британской Королевской военной полиции. В 2013 году результаты расследования были рассекречены и опубликованы в Интернете на сайте правительства Великобритании.

Анализ опубликованных материалов показывает, что часть из них сфальсифицирована, а документ, называемый "предсмертная записка", не является той запиской, которую извлекли из карманов заключенного после его смерти.

В журнале "Вестник Академии военных наук" №1 за 2016 год опубликована статья бывшего советского надзирателя Межсоюзной тюрьмы Шпандау, профессора Академии военных наук А.Н. Плотникова "Материалы расследования в тюрьме Шпандау фальсифицированы?"

Ознакомимся с данным исследованием и сформируем свое собственное мнение.

Свидетельство о констатации смерти Рудольфа Гесса

За прошедшее время в мировой прессе много говорилось о возможной причастности к смерти заключенного №7 одной из мировых специальных служб. Однако убедительных доказательств этого нигде приведено не было. Не будем ловить черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет. Просто внимательно прочитаем материалы официального расследования смерти Рудольфа Гесса, проведенного в августе-декабре 1987 года сотрудниками 14 отделения 93 отдела Бюро специальных расследований Королевской военной полиции Британской рейнской армии. Через 25 лет материалы расследования были рассекречены и опубликованы в Интернете 12 марта 2013 г. Сегодня они доступны всем желающим на сайте правительства Великобритании.

Межсоюзная тюрьма Шпандау начала свою деятельность в 1947 году, когда в нее были переведены осужденные в Нюрнберге Международным военным трибуналом военные преступники Гесс, Функ, Редер, Ширах, Шпеер, Нейрат, Дениц. Управление и охрана тюрьмы были возложены на четыре союзные державы — победительницы во Второй мировой войне: Великобританию, Францию, СССР, США. Руководство МТШ осуществлялось Дирекцией тюрьмы, и каждую сторону представлял директор. Для несения внешней охраны тюрьмы каждая сторона на месяц выставляла военный караул. Первого числа каждого месяца происходила смена председательствующего директора и караулов наружной охраны тюрьмы. Внутри тюрьмы посменно круглосуточно несли дежурство 3 надзирателя — по одному от союзной державы. У одной из сторон — выходной. Таким образом, на смене постоянно находились представители трех стран. 17 августа 1987 г., когда заключенный был обнаружен с электрическим кабелем на шее, выходной день был у советских надзирателей. Из тюрьмы заключенный №7 был доставлен в британский военный госпиталь в Западном Берлине. Однако все усилия по реанимации оказались тщетными, была констатирована смерть заключенного.

Промежуточный доклад Королевской военной полиции сделан 25 августа 1987 г. Заключительный доклад датирован 11 сентября 1987 г. Дополнительный доклад представлен 20 января 1988 г. К докладам приложены материалы опросов (или заявлений) всех непосредственных участников событий 17 августа, а также различные схемы, справки, фотографии, результаты экспертиз. Фамилии большинства опрашиваемых свидетелей в опубликованных материалах полиции закрашены и заменены номерами. Исключение сделано для общественных персон, имена которых скрывать невозможно: директоров Межсоюзной тюрьмы Шпандау, начальника британского военного госпиталя в Западном Берлине. Однако наличие номеров не влияет на внимательное изучение материалов.

В пункте 8 промежуточного доклада читаем: "Примерно в 15.35 машина скорой помощи отправилась в британский военный госпиталь со следующими лицами: заключенный МТШ №7, подполковник 6, г-н 19 (гражданский санитар, работающий в тюрьме), 5, г-н 8 (США) и г-н 20 (Франция) — оба тюремные надзиратели".

Выдержка из промежуточного доклада полиции

Необходимо пояснить, что американский надзиратель господин 8 заступил на смену в качестве старшего дежурного надзирателя, а французский надзиратель г-н 20 — в качестве надзирателя возле заключенного. Поэтому они должны сопровождать заключенного в госпиталь и всюду в госпитале, это их обязанности.

Начальник британского военного госпиталя полковник Хамер-Филип в заявлении, сделанном им 20.08.1987, указывает, что при помещении тела заключенного №7 в холодильную камеру после констатации смерти 17.08.1987 на нем была оставлена одежда, однако полковник изъял из карманов некоторые предметы и сложил в конверт. Хамер-Филип отмечает также, что при упаковке конверта присутствовал советский военный врач, наблюдавший Гесса в МТШ.

После этого появляется первый вопрос: "Почему вещи заключенного собирал начальник госпиталя? Почему при этом не присутствовали союзные надзиратели г-н 8 и г-н 20, которые, как мы знаем, тоже приехали в госпиталь? Ведь все действия с вещами заключенного относятся к компетенции надзирателей. В заявлении американского надзирателя г-на 8 от 21.08.1987 говорится, что после прибытия в госпиталь он передал заключенного №7 на попечение британских медицинских властей. Это нормально. Задача старшего дежурного надзирателя организовать оказание помощи. Непосредственно присутствовать рядом с заключенным должен второй надзиратель — г-н 20. Показания этого надзирателя приведены в заключительном докладе. Однако в его показаниях от 1.09.1987, представленных в Интернете, есть только общие фразы о работе в МТШ и ни одного слова о событиях 17 августа. Создается впечатление, что г-н 20 в этот день вообще отсутствовал на работе.

Внизу заявления стоит также фамилия, а точнее число, которым обозначен следователь, который вел опрос. У большинства опрошенных это числа 14, 47 или 62. Опрос г-на 20, если верить опубликованному документу, вел следователь 49. Но под номером 49 в документах расследования проходит другой французский надзиратель, а никак не следователь полиции. Можно предположить, что за показания французского надзирателя г-на 20 пытаются выдать показания одного из советских надзирателей, у которых 17 августа был выходной и они отсутствовали в тюрьме.

Перечень документов, содержащихся в заключительном докладе Королевской военной полиции от 11.09.1987. Видно, что на стр. 18 располагаются показания французского надзирателя г-на 20, а на странице 19 — показания французского надзирателя г-на 49

Показания, данные якобы французским надзирателем г-ном 20. Внизу подпись следователя Королевской военной полиции, якобы г-на 49. Но в материалах следствия г-н 49 проходит как французский надзиратель, который сам давал показания. Кроме того, в показаниях одного из главных свидетелей нет ни слова о событиях 17 августа 1987 г.

Показания французского надзирателя г-на 49, который на показаниях г-на 20 обозначен как следователь Королевской военной полиции

В подтверждение версии о фальсификации показаний французского надзирателя говорит и дата, стоящая на протоколе опроса г-на 20 — 1.09.1987. Британские следователи могли в любое время пригласить на беседу британских надзирателей МТШ. Но для надзирателей других стран действовало жесткое правило дипломатического протокола: опрос велся через переводчика и только в присутствии своего директора МТШ. Организовать такое мероприятие в любое время по желанию следователей не возможно, оно согласовывалось заранее. Поэтому опрос всех французских надзирателей происходил 26 августа 1987 г. А 1 сентября следователи беседовали с советскими надзирателями. В связи с этим встает вопрос: кому и зачем нужна была такая подтасовка показаний?

Таким образом, анализ опубликованных на сайте правительства Великобритании материалов расследования, проведенного Королевской военной полицией в Межсоюзной тюрьме Шпандау в 1987 году по факту самоубийства заключенного №7 Рудольфа Гесса, свидетельствует, что:

Показания (Statement) французского надзирателя, который должен был находиться рядом с заключенным №7 в британском военном госпитале 17 августа 1987 г. и обозначенного в материалах следствия как господин 20, приведенные на странице 18 заключительного доклада полиции от 11.09.1987, полностью фальсифицированы.

Продолжение следует...

Выдержки из статей Андрея Плотникова

17 августа 1987 года, последний узник Межсоюзной тюрьмы Шпандау в Западном Берлине — заключенный №7, он же бывший заместитель фюрера Рудольф Гесс, покончил жизнь самоубийством, повесившись на электрическом кабеле в садовом домике во дворе тюрьмы. Вскоре после этого тюрьма Шпандау была разрушена. Завершилось самое длительное исполнение приговора знаменитого Нюрнбергского трибунала.

Дальше статья пойдёт от первого лица, потому, что это отрывки из «Дневника надзирателя Шпандау» Андрея Плотникова.

В первые годы после завершения работы тюрьмы в разных странах мира появились книги и публикации, посвященные Межсоюзной тюрьме Шпандау, или просто МТШ. О смерти заключенного №7 рассказывалось множество мифов. Но время летит. Сегодня далеко не все даже знают, что из себя представлял Западный Берлин и что такое МТШ. По прошествии времени хочу поделиться своими воспоминаниями о работе в этом необычном заведении.

Зима 1986 года

По длинному коридору иду к камере заключенного. Это самая дальняя камера в тюремном блоке, перестроенная из двух смежных камер. В камере две двери, в дверях смотровые окна. Они застеклены. В коридоре напротив камеры располагается надзиратель — "пост в блоке". Через смотровые окна надзиратель может постоянно контролировать поведение заключенного, не заходя в камеру. Смотрю в окошко в двери. В камере старый человек, сидя на медицинской кровати, ест ложкой кашу. На груди за ворот рубашки заткнута салфетка. Судя по движениям челюстей, аппетит у старика хороший. Это и есть последний заключенный тюрьмы Шпандау — "заключенный номер семь".

Захожу в камеру, здороваюсь. №7 прекращает жевать, здоровается в ответ. Заключенному 91 год, и я отмечаю, что для своего возраста он выглядит довольно хорошо. Густые брови и глубоко посаженные глаза создают вид угрюмого настороженного человека.

— Моя фамилия Плотников, я новый советский надзиратель.

№7 внимательно смотрит на меня, кажется, что его глаза колются.

— Вы из Москвы?

Объясняю, что я не из Москвы, а из Краснодара. Заключенный просит уточнить, где это. Рассказываю, что город находится на юге Советского Союза, что это центр большого края, простирающегося от реки Дон до Черного моря. Судя по всему, №7 пытается представить себе, где все-таки находится Краснодар, но видно, что он такого города не помнит.

— Река Дон — это рядом? — вдруг спрашивает он.

Я подтверждаю, что недалеко. Видать с памятью у собеседника, как и с аппетитом, тоже неплохо.

Внутреннюю охрану МТШ, то есть непосредственную охрану заключенного №7, осуществляют надзиратели четырех государств: Великобритании, Франции, СССР и США. От каждой страны по пять надзирателей, итого 20 человек на весь мир. Теперь в их состав вхожу и я. Дежурство ведется круглосуточно на трех постах: при входе в камерный блок (старший дежурный надзиратель), непосредственно у камеры заключенного (пост в блоке) и у входных ворот. График дежурств составлен таким образом, что на смене одновременно находятся представители трех стран. У четвертой страны — перерыв, здесь это называется "пауза". Смена надзирателей производится три раза в сутки: в 0.00, 8.00 и 16.00. Старший дежурный надзиратель заступает на свой пост на все 8 часов дежурства. А надзиратели в блоке и у ворот меняются местами через 4 часа, то есть в 4.00, 12.00 и 20.00. Таким образом, исключается возможность принятия любой из стран односторонних мер в отношении заключенного, и все надзиратели в течение своей смены имеют возможность непосредственно видеть своего подопечного.

Общая схема Межсоюзной тюрьмы Шпандау

Вышли с заключенным на прогулку. Я отпираю дверь садового домика, пропускаю №7, захожу сам. Заключенный располагается в кресле у окна, я на стуле. На окне есть Т-образная ручка, которую №7 использует в качестве опоры, садясь в кресло и вставая. Очень удобно. Сегодня на улице теплая погода, светит солнце, и, не смотря на зиму по календарю, пахнет весной. У меня на родине это называется "февральские окна". Заключенный поднимается с кресла и просит меня переставить кресло поближе к стеклянной стене. Я переношу кресло, №7 усаживается вновь. Он достает из кармана маленький будильник в футляре, устанавливает стрелку звонка, ставит часы на столик. За стеклянной стеной великолепная картина зимнего сада: нетронутая снежная целина, деревья и кусты покрыты снегом, искрящимся на солнце. Изредка шапка снега срывается с веток деревьев. Вокруг тишина. №7 располагается поудобнее, прикрывает глаза. Февральское солнце греет приветливо и комфортно через толстое стекло.

Через 15 минут звонок будильника прервал дремоту заключенного. Он потянулся, посидел еще немного, сложил будильник, встал и вышел наружу. Традиционные два круга по главной дорожке, и мы возвращаемся в блок.

С 8.00 дежурю на воротах. Идет обычная дневная суета. Пришли на работу секретари, городской почтальон принес почту, французский офицер проверил караул. Около 10 часов в дверь позвонил незнакомый мужчина. Я открыл смотровое окно в воротах, незнакомец представился:

— Пастор Габель. — И протянул оформленный по всем правилам пропуск в МТШ. Проверив пропуск, я открыл дверь, пастор направился в главное здание тюрьмы. Религиозное обслуживание заключенных предусмотрено Уставом МТШ. Духовное лицо назначается Дирекцией тюрьмы. С 1977 года тюремным пастором является Чарльз Габель — капитан французской армии, военный духовник французского гарнизона в Западном Берлине. Чаще всего пастор приходит к заключенному по средам в первой половине дня.

Весна 1986 года

Заступил в ночную смену в блок. Заключенный спокойно спит. Я иду в комнату старшего надзирателя выпить кофе. Старшим смены сегодня работает американский надзиратель Фаулер. Он сидит за столом, читает какую-то книгу. Мы обмениваемся парой фраз, я наливаю кофе и устраиваюсь на диване.

Фаулер — это легенда Шпандау. Он работает надзирателем в тюрьме с момента ее основания. Вечером 18 июля 1947 года именно Гарвей Фаулер вместе с другими надзирателями встречал заключенных в тюрьме. Самолетом их доставили из Нюрнберга в аэропорт Берлин-Гатов и на автобусе привезли в МТШ.

Первым из автобуса вышел Бальдур фон Ширах — 40-летний стройный мужчина, фюрер гитлерюгенда и гауляйтер Вены. Международный военный трибунал приговорил его к 20 годам лишения свободы.

Фаулер громко назвал:

— Заключенный номер один.

Вторым вышел 55-летний Карл Дениц, главнокомандующий военно-морскими силами Германии. Его приговорили к 10 годам заключения. В тюрьме он стал заключенным номер два.

Последним из автобуса вышел Рудольф Гесс, 53 года, бывший заместитель фюрера по партии, рейхсминистр и преемник Гитлера после Геринга. В Шпандау он стал номером семь, приговоренным к пожизненному заключению.

Заключенный №7 традиционно гуляет по дорожке тюремного сада, я хожу рядом. Вдруг заключенный останавливается и показывая глазами на облачное небо говорит:

— Облака из Чернобыля, опасно.

Я не большой специалист в ядерных вопросах. По советскому телевидению рассказывают, что никакой особой опасности нет. В западной же печати много пишут о периодически надвигающихся на Европу облаках, которые могут принести радиоактивное заражение от взорвавшейся атомной электростанции. Рассказываю номеру семь свое видение ситуации: от Чернобыля до Берлина далеко, облака не долетят; на Первое мая в Киеве была большая демонстрация в честь праздника, если бы было опасно, то не проводили бы демонстрацию; поэтому бояться нечего.

— Особенно много радиации в зеленом салате и свежем молоке, — замечает №7. Видно, что мой рассказ его не убедил. И откуда у него такие познания про радиацию?

Наш "Рафик" приближается к КПП Штаакен. Пограничники ГДР знают нашу машину и открывают "зеленую линию". При нашем приближении шлагбаум заранее поднимается, и мы без остановок въезжаем в пограничную зону. Проезжаем около 50 метров и через предупредительно открытый очередной шлагбаум попадаем на нейтральную полосу. Еще около 50 метров, и нас встречает пост западноберлинской полиции. Как и в ГДР, шлагбаум предупредительно открывается. Мы в британском секторе Западного Берлина. До МТШ остается минут 10-15 езды.

Построенная в 1961 году стена физически разделила Берлин на две части. Многие жители Берлина в один день лишились работы или квартиры, многие семьи оказались разделены. Вместе с возведением стены были отрезаны основные городские коммуникации: водопроводы, канализация, газопроводы, электросети. Берлинский метрополитен был разделен на две независимо работающие транспортные системы. Некоторые, бывшие ранее едиными линии, оказались разорваны. Две линии западноберлинского метро идут из западной части города в западную часть через восточную часть. Поэтому на этих двух линиях в общей сложности 15 станций, находящихся в восточном секторе, закрыты. Это — так называемые "станции-призраки". Аналогично устроены линии метро, находящиеся в основном в ГДР и частично проходящие под землей через Западный Берлин.

Лето 1986 года

Я заступил на вечернее дежурство, но мой коллега Олег, завершивший смену в блоке, не торопится уезжать домой. Все четыре директора тюрьмы находятся тоже в МТШ, идет совещание. Сегодня заключенного посещал пастор Габель. Обычный вроде бы визит. Но после завершения общения пастора с заключенным Олег предложил пастору показать содержимое небольшого пасторского портфеля. Оказалось, что пастор Габель, забыв божью заповедь "Не обмани" и несмотря на капитанские погоны союзнической французской армии под сутаной, является связником заключенного с внешним миром. В портфеле пастора, помимо Библии, нашлись ряд писем и записок, написанных заключенным №7 для людей за стенами тюрьмы. Кроме того, пастор пытался вынести несколько листов с записями заключенного, судя по всему, специально для передачи во внешний мир. Все записи, естественно, конфискованы, пастор отправлен восвояси, директора решают теперь, что делать в такой ситуации.

Как понятно из записок, изъятых у Габеля, у заключенного №7 был налажен хороший контакт с внешним миром через пастора. Послания за стены тюрьмы и назад передавалась не один раз.

Сегодня воскресенье и у меня вечерняя смена в качестве старшего дежурного надзирателя. Обычно это тихое спокойное дежурство. Но сегодня необычный день. Сегодня завершается чемпионат мира по футболу, в далеком городе Мехико сходятся в борьбе за кубок сборные ФРГ и Аргентины. Интерес немцев к этому матчу огромен, причем как в западной, так и восточной частях. Канцлер ФРГ Гельмут Коль отправился в Мексику в качестве почетного гостя финального матча. Масла в огонь страстей болельщиков подливает и форвард аргентинской сборной Диего Марадона. Несколько дней назад Аргентина обыграла Великобританию, и в той игре Марадона забил гол рукой. Судья не заметил ошибки и гол засчитал.

В Мехико ровно полдень, а в Берлине уже вечер. Мы расположились в телевизионной комнате втроем. №7 занял место в кресле посередине. Справа на стуле сидит англичанин Босуорт, он начал смену в качестве надзирателя в блоке. Слева от заключенного №7 сижу я. Я старший смены и должен контролировать просмотр телепередач заключенными. Если бы кто-то посмотрел со стороны, то принял бы нас, вероятно, за обыкновенных футбольных болельщиков.

Сегодня в центре внимания всего персонала МТШ снова газета "Берлинер Цайтунг". Значительная часть номера посвящена заключенному №7. Впечатляет большое количество фотографий заключенного, сделанных в тюрьме. И судя по обстановке, сделаны они совсем недавно.

На первой же полосе газеты цветная фотография заключенного в своей камере. Он стоит у кровати и смотрит прямо в фотоаппарат. Значит, он знал, что его снимают. Но кто это мог сделать? Под фотографией подпись, говорящая о том, что по требованию Советов к заключенному уже 6 недель не допускают пастора, в связи с чем его состояние внушает опасение. Скорее всего, фотографировал кто-то из надзирателей, один из тех, с кем каждый день здороваешься, общаешься, рядом работаешь. Интересно, будет ли кто-нибудь как-то расследовать данное событие?

Фотография из газеты "BZ"

Осень 1986 года

Сегодня работаю старшим ночной смены. Американец Джордан, дежурящий в блоке, заходит ко мне в комнату, наливает кофе. Джордан хороший шахматист, и мы уже встречались с ним за шахматной доской. Поэтому американец без обиняков предлагает:

— Шахматы?

Мы расставляем фигуры. В наших международных баталиях важен не результат партии, хотя выигрыш, безусловно, тешит самолюбие, а возможность спокойного общения с умными людьми. Я глубже постигаю доселе неизвестный мне западный мир, партнеры, надеюсь, узнают что-то полезное о жизни в СССР. Но как только речь заходит о политике или идеологии, так сразу обнаруживаются большие противоречия во взглядах, разное видение одних и тех же событий и фактов. Некоторых иностранцев вообще пугает известие о том, что я коммунист. Но сегодня мы не спорим о политике, мы играем в шахматы. В какой еще другой обстановке, кроме шахматной партии за чашкой кофе во время совместного ночного дежурства, американец и русский могут спокойно побеседовать о жизни?

Джордан — единственный чернокожий надзиратель в Шпандау. И среди союзного персонала МТШ хорошо известно о его непростых взаимоотношениях с заключенным, который до сих пор остается расистом по убеждениям. А может быть, направление Джордана на работу в МТШ было одним из способов американской стороны как можно больше "насолить" бывшему заместителю фюрера?

Я приехал утром на смену и собрался, как обычно, идти завтракать в столовую. Однако здание столовой оказалось огорожено красной полицейской лентой. Понятно, что вход запрещен. Несколько человек в форме и в штатском ходят внутри ограждения, что-то смотрят, замеряют, обсуждают. Французский надзиратель Деденон, помощник французского директора и ответственный за питание персонала МТШ в октябре месяце, увидев меня, подошел и рассказал о происходящем. Оказывается, ночью неизвестные взорвали бомбу в здании нашей столовой — в доме №21. Сейчас специалисты осматривают здание и окрестности, проверяют, нет ли других бомб. Со стороны тюрьмы на здании не видно никаких повреждений. Но со стороны дороги выбиты окна и большая трещина идет в углу здания по всей стене, от фундамента до крыши. По утверждению Деденона, полиция нашла записку, в которой террористы требуют освобождения заключенного. В противном случае угрожают новыми взрывами. Да уж, лихой сюжет. Взорвали место, где мы каждый день бываем!

Сегодня заключенному №7 предстоит медицинский осмотр. Он проводится каждый месяц всеми четырьмя союзными врачами. Консилиум начинается с вопроса к заключенному о его самочувствии. Сначала №7 жалуется на небольшие боли в области желудка. Потом рассказывает о проблемах с мочеиспусканием. Судя по лицам врачей и уточняющим вопросам, все эти проблемы им уже знакомы. Но вдруг заключенный заявляет:

— В последнее время у меня появились трудности с работой сердца. Я чувствую, что сердце бьется неравномерно, то замедляясь, то ускоряясь. Прошу установить мне кардиостимулятор.

Честно говоря, я слышал о такой штуке, но что это конкретно, не знаю. А №7 говорит уверенно и со знанием дела. Когда он так подготовился? Американский врач на правах старшего пытается объяснить, что для установки кардиостимулятора нужна операция, а в его возрасте любая операция может быть опасна. Поэтому рекомендовать или не рекомендовать операцию можно будет только после всестороннего обследования и длительного наблюдения. Но заключенный непреклонен:

— Я знаю, операция проходит без общего наркоза. Поэтому думаю, что она не опасна.

Осмотр закончился. Врачи объявляют заключенному, что состояние его здоровья за месяц существенно не изменилось и соответствует возрасту. Санитару ставится задача — продолжить прием препаратов, назначенных ранее союзными врачами. Все расходятся по своим местам.

Зима 1987 года

У меня ночная смена на воротах. Вокруг тишина. За окном и на мониторах полный покой. В такое время хорошо почитать что-нибудь интересное. Под рукой есть свежий номер журнала "Штерн", а в нем статья про перестройку в Советском Союзе. Звонок у ворот. Это американский офицер пришел проверять караул. Открываю ворота, здороваемся. Часовой у входа замирает по стойке "смирно". Я знаю, что ночная проверка караула происходит не каждую ночь, но периодически бывает. На то она и военная служба, расслабляться им нельзя.

Минут через двадцать раздается стук в дверь, офицер просит выпустить его во внешний мир. Короткое "Бай!" на прощание, поворачиваю ключ в замке. Теперь можно продолжить чтение. Но через некоторое время громкий голос раздается за дверью моей дежурной комнаты. Ночная тишина улетучилась в один миг. Понятно, что кто-то из караула громко разговаривает во внутреннем дворе. Проходит пять минут, потом десять, а голос продолжает громко о чем-то вещать. Слов через дверь не разобрать, но хорошо слышна монотонная речь одного человека. Неужели часовой возле караульного помещения громко и долго разговаривает сам с собой?

Любопытство берет верх, я открываю дверь. Часовой с винтовкой, как и положено, располагается у входа в караульное помещение и молчит. А говорит американский сержант. Перед ним навытяжку стоят три солдата без оружия. Сержант говорит громко и очень убедительно. При этом сержант находится почти вплотную к одному из солдат, и их лица отделяют буквально сантиметры. Сержант широко открывает рот и здорово жестикулирует губами. Понятно, что ему очень хочется донести до подчиненных что-то очень важное. На меня сержант не обращает никакого внимания. Он отступает на полшага назад и теперь его указательный палец почти упирается в грудь молодого бойца. Кажется, он сейчас проткнет им солдата. Но тот стоит не шелохнувшись, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. Сержант продолжает свою речь очень громким монотонным голосом, не срываясь на крик, но и не давая себе передышки. Из моего скромного знания американского военного слэнга понятно только, что сержант очень недоволен самим солдатом и его мамой, и его папой, и бабушкой с дедушкой, и даже его задницей.

Я закрываю дверь и возвращаюсь к чтению журнала.

Сегодня я работаю ночь старшим смены. Первую половину смены в блоке дежурил американец Новак. За это время я дважды подходил к камере, проверял и заключенного, и надзирателя. Все в порядке.

Ночью хорошо читать умную книгу. Тишина и спокойствие способствуют работе мыслей. Ну а если хочется спать, то можно взбодриться чашкой крепкого кофе. Чайник и банка растворимого кофе всегда стоят в комнате старшего дежурного надзирателя.

В четыре часа утра француз Парамон сменил американца в блоке. Тюремный коридор длинный и темный, и только в дальнем конце возле дежурного горит настольная лампа. Я видел, как Парамон осмотрел через дверное окно заключенного, достал газету и расположился в кресле. Спокойного дежурства! Я тоже пошел в свою комнату.

Около шести утра я иду в блок. Через полчаса-час заключенный должен проснуться, придет санитар, надо проверить, как прошла ночь. Тихонько ступаю по темному коридору. Еще издали вижу, что Парамон спит в кресле. Вдруг открывается дверь камеры, и в коридор выходит заключенный. Он смотрит на Парамона и, стараясь не шуметь, направляется в туалет. Я останавливаюсь, не желая испугать его своим внезапным появлением. №7 находится на свету и не видит меня в темном коридоре. Он заходит в туалет, через какое-то время снова выходит в коридор и так же тихо, чтобы не разбудить французского надзирателя, возвращается в свою камеру. Где еще подобное увидишь? О такой тюрьме кино снимать можно! Я бужу Парамона.

На лифте прямо из блока мы спустились вниз, прошли через маленький дворик, огороженный металлическим забором, и очутились в тюремном саду. На улице солнечно, стоит легкий морозец. Ночью шел снег, но дорожки в саду уже расчищены. Это с утра потрудились рабочие из состава несоюзного персонала — поляк Мельницкий и грек Хотидис. Заключенный вышел на центральную дорожку сада, длиной метров 50, и стал ходить по ней взад и вперед. Двигается он медленно, опираясь на палку и шваркая ногами, иногда останавливаясь. Поэтому каждый круг занимает примерно 7—10 минут. Я стою в центре и наблюдаю за ним. На втором круге он остановился около меня и спросил:

— А в Москве сейчас холодно?

— В Москве сейчас не очень холодно, примерно минус 15—20, — ответил я.

По выражению лица заключенного было ясно, что такая температура и понятие "не очень холодно" не являются для него тождественными. Он молча продолжил движение.

Весна 1987 года

1 марта в воскресенье заключенный №7 был помещен в Британский военный госпиталь. Но, в отличие от прошлогоднего пребывания здесь, проходившего в качестве профилактики, в этот раз все серьезно. У заключенного определили бронхит и воспаление левого легкого. Поэтому и в госпитале видны изменения. Заключенный лежит в той же палате №204 с отдельным усиленно охраняемым доступом. Но нет прежних частых экскурсий персонала госпиталя "посмотреть на арестанта". К больному подключены сразу несколько капельниц и аппараты для контроля сердечной деятельности и давления. Но самое главное, что у №7 постоянно надета кислородная маска, воздух к которой по гибкой гофрированной трубке поступает из специального разъема в стене. В палате практически все время находится медицинская сестра: меняет капельницы, следит за приборами, проверяет катетеры, просто сидит рядом с больным. Лечащий врач периодически заходит в палату. Лицо его сосредоточено и не располагает ни к каким разговорам.

В остальном вокруг все, как и было в прошлый раз: вооруженные патрули на подъезде и при входе в госпиталь, отдельный лифт в специальный блок для заключенного, множество людей в форме и в штатском с оружием на нашем этаже, армейская столовая для персонала и надзирателей с общей раздачей.

Восстановление заключенного после болезни идет своим чередом. Он вернулся в тюрьму. Ему уже снова разрешены прогулки в саду и сейчас он с помощью санитара собирается на выход. Я дежурю в блоке и сопровождаю №7 на прогулке. Сообщаю старшему смены англичанину Тимсону о готовности к выходу и беру свою радиостанцию. Радиостанцию можно повесить на ремень брюк с помощью специальной клипсы или положить в карман. Однако весит этот аппарат не мало и карман заметно оттягивается.

На лифте спускаемся с заключенным вниз и медленно идем в сад. Я ухожу вперед, останавливаюсь на пересечении тропинок и жду пока №7 дойдет до меня. Прошедшая болезнь наложила свой отпечаток. Заключенный передвигается очень медленно, останавливаясь через каждый шаг, тем не менее упорно продвигаясь к цели. Сегодня он не стал гулять по дорожке, а сразу направился в садовый домик. Я отпер ключом дверь, пропустил заключенного внутрь. Пока тот усаживался в своем кресле, я сообщил по радио Тимсону, что мы в домике. В ответ услышал: "О’кей!" Я вошел в домик и расположился на скамье.

7 августа 1987 года

В 14.10 заключенный №7 выведен на прогулку в сад. В смене: от Франции — Одуан (старший),от США — Джордан (блок), от Великобритании — Миллер (ворота). СССР — пауза.

В 14.35 американский надзиратель Джордан заглянул в садовый домик и обнаружил, что №7 лежит на полу, на шее у него электрический кабель, привязанный к ручке окна. Вызваны санитар и врачи из Британского военного госпиталя. Заключенный №7 доставлен в Британский военный госпиталь. Попытки восстановить сердечную деятельность в реанимации. В 16.10 врачи констатируют: полная клиническая смерть. В кармане брюк заключенного найдена записка, говорящая о самоубийстве. Труп №7 помещен в холодильник.

Бывшие гросс-адмиралы Третьего рейха никогда не испытывали тёплых чувств друг к другу. Во время Нюрнбергского процесса их обоюдная неприязнь прорвалась наружу, вылившись во взаимные обвинения и конфликты. Тем сильнее было потрясение адмиралов при зачтении приговора международного трибунала. Им предстояло провести рядом друг с другом следующие 10 лет жизни, – таков был срок заключения Дёница, – в то время как Редер, приговорённый к пожизненному заключению, был обречён умереть в тюрьме.

Два гросс-адмирала в зените славы и могущества: Эрих Редер (1876–1960) и Карл Дёниц (1891–1980)

Скованные одной цепью

18 июля 1947 года в 04:00 осуждённые Нюрнбергским трибуналом были подняты с кроватей в своих камерах. Им зачитали список вещей, которые они могли взять с собой. Семь месяцев понадобилось союзникам, чтобы устранить все противоречия и утрясти все организационные вопросы по отбытию наказания теми, кому трибунал сохранил жизнь. Их было семеро:

Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по партии – пожизненное заключение;

Вальтер Функ, министр экономики – пожизненное заключение;

Бальдур фон Ширах, руководитель «гитлерюгенда» и гауляйтер Вены – 20 лет заключения;

Константин фон Нейрат, министр иностранных дел, рейхспротектор Богемии и Моравии – 15 лет заключения;

Альберт Шпеер, рейхсминистр вооружений и боеприпасов – 20 лет заключения;

Эрих Редер, главком кригсмарине – пожизненное заключение;

Карл Дёниц, главком кригсмарине, рейхспрезидент Германии – 10 лет заключения.

Семь месяцев они с тревогой и недоверием ждали, пока то, что Карл Дёниц назвал «дурной шуткой», а Эрих Редер счёл «смертной казнью в рассрочку», свершилось – во исполнение приговора их переводили в берлинскую тюрьму Шпандау. Нельзя сказать, что бывшие гросс-адмиралы были не готовы к такому повороту событий. Долгое пребывание в качестве обвиняемых, а затем осуждённых, в определённой степени смирило их с жизненным крахом и приучило к тюремному быту. Под насмешливыми взглядами охраны они безропотно подметали тюремные коридоры и обсуждали уже не судьбы мира, а вопросы выживания своих семей в разорённой Германии. Однако перевод в Шпандау означал коренное изменение в условиях содержания, и теперь бывшим адмиралам предстояло стать простыми номерными заключёнными в одной из самых охраняемых тюрем мира с жёстким внутренним распорядком.

19 июля 1947 года транспортный «Дуглас» приземлился в Берлине, где осуждённых погрузили в автобус с закрашенными окнами и под многочисленной охраной доставили в Шпандау. После короткого медосмотра и изъятия всех личных ценных вещей заключённым выдали тюремную одежду: вместо морского мундира без знаков различия и цивильной одежды Дёниц и Редер облачились в одинаковые серые рубашки, тёмные брюки и однобортные куртки, надели серые тюремные шапочки и матерчатые тапочки. Администрация любезно сообщила, что вещи поступили из фондов концлагерей Рейха.

Правила внутреннего распорядка гласили: подъём в 06:00, отбой в 22:00, никаких разговоров между заключёнными и охраной, обращаться разрешено только к старшему надзирателю, ежедневные, кроме воскресенья, работы внутри тюрьмы, продуктовые посылки от родственников запрещены, краткосрочные 15-минутные свидания с родственниками – раз в два месяца. Отныне жизненным пространством экс-адмиралов стали одиночные камеры размером 3×2,7 метра. На куртках и брюках стояли номера – не было больше Карла Дёница и Эриха Редера, были заключённый №2 и заключённый №4. Дёниц на всякий случай уточнил у надзирателя, сколько ещё заключённых содержатся в тюрьме, рассчитанной на 600 человек. «Она вся ваша», – нехотя ответил охранник, так как уже этим вопросом Дёниц нарушил правило молчания.

Антагонисты на скамье подсудимых

Осуждённых развели по камерам, и начался самый мрачный период в жизни гросс-адмиралов Третьего рейха, который они крайне скупо осветили в мемуарах, хотя именно в эти годы переосмысливали прежнюю жизнь, взаимные отношения и свою роль в истории Германии и её флота. Тем не менее, на основании немногих дошедших до нас свидетельств, исследований и мемуаров Альберта Шпеера мы всё же можем составить представление о том, как длительное заключение высветило особенности натуры гросс-адмиралов и чем закончилось их многолетнее противостояние.

Лев в клетке

Пенитенциарная система всегда ставит перед заключённым с особым режимом содержания одни и те же проблемы – голод, одиночество, отсутствие информации, невозможность помочь родственникам и реализовать свои склонности. В свою очередь, человеческая психика включает стандартные механизмы защиты от экстремального стресса, и они давно известны – чрезвычайная любовь к животным, обострённое восприятие природы, умственные и физические упражнения или занятия, которые позволяют отвлечься и спокойнее воспринимать угнетающую действительность. Эти законы не сделали исключения и для Карла Дёница, который единственный из заключённых Шпандау имел опыт пребывания в лагере военнопленных во время Первой мировой войны.

Карточка арестованного Карла Дёница

В Нюрнберге приговорённых особо не ограничивали в питании, и они даже прибавили в весе, но в Шпандау питание отпускалось строго по немецкой норме уголовно-исполнительного кодекса. Особенно сильно заключённые страдали от скудного и однообразного питания в течение «советского» месяца – союзники управляли Шпандау по очереди. Советская администрация была и наиболее строгой и нетерпимой к нарушениям режима. Дёниц сильно страдал от голода, снова начал курить, и Альберт Шпеер, у которого аппетит поначалу отсутствовал, делился с ним своей порцией хлеба. В тюремном саду бывший гросс-адмирал прятался под ореховое дерево и жадно поедал орехи, чем веселил охрану: руки осуждённого, который был уверен, что его не замечают, оставались на виду.

Тяжёлым грузом на Дёница давили мысли о жене и семье дочери, которым он не мог помочь. Его сыновья Петер и Клаус погибли на фронте, и единственным мужчиной в семье остался зять, офицер-подводник Гюнтер Хесслер, которому предстояло заботиться как о дочери адмирала Урсуле и маленьких детях, так и о тёще Ингеборге Дёниц, которая устроилась работать медсестрой. Дом адмирала в посёлке Граберкат под Гамбургом был разграблен, при этом украли коллекцию французских гобеленов, гравюры, картины, в том числе авторства Гойи, 26 персидских ковров и много других ценных вещей. Как позднее поясняла английскому журналисту фрау Дёниц, все эти вещи «были куплены за границей во время войны».

«Месяц ада» заканчивается — советский караул покидает Шпандау, уступая место более лояльным американцам

Сбережения семьи после ареста Дёница были конфискованы правительством. Его жене назначили пенсию в 500 марок, которую в 1951 году сократили до 220 марок, соответственно званию капитана цур зее, которое Дёниц имел перед началом войны – все последующие повышения были объявлены незаконными «в ходе преступной войны». Выручали семью Дёница на первых порах продуктовые посылки от известного шведского исследователя и поклонника пангерманизма Свена Гедина и то, что Хесслера британцы наняли для написания работы по обобщению опыта боевых действий немецких подводных лодок в войне. Платили за эту работу в британских фунтах, что очень порадовало Дёница. Удручённый собственным положением, но неизменно рациональный, в письме к жене он предлагал ей носить наручные часы сына Клауса, которые сняли с его тела после гибели. Понимая её чувства, он мягко указывал, что они «…несмотря на длительное время пребывания в воде, продолжают ходить». В этом письме, где он вспоминает и второго погибшего сына Петера, остро проявилось главное, что терзало Дёница: неудовлетворённое тщеславие, и многократное «переигрывание» концовки войны:

Моя дорогая Инге. 20 марта мы вместе будем думать о нашем дорогом и отважном Петере. Это было тяжелое время на Биттерштрассе. Петер пропал в море. В это время наш флот неожиданно понес ощутимые потери. Обстановка резко осложнилась, и ничто не предвещало её улучшения. Положение можно было как-то поправить, если бы были своевременно приняты мои предложения, а не тогда, когда уже было слишком поздно…

Горечь недавнего поражения не отпускала Дёница. Он вновь и вновь при вскапывании грядок обращался то к Редеру, которого считал виновным в недостаточном внимании к подводному флоту, то к наиболее авторитетному среди заключённых старому дипломату Константину фон Нейрату, и со страстью доказывал, что всё могло пойти иначе, если бы доктрина подводной войны была в полной мере реализована. Увы, оба равнодушно воспринимали речи преемника Гитлера. Редер молча слушал Дёница, покачивал головой и подводил один итог: «Это всего лишь теории». Старый адмирал знал, что история не имеет сослагательного наклонения, и не видел ошибок в том, как осторожно развивал флот, как не видел ошибки и в назначении на должность того, кто его обвинял.

Слева Дёниц на восьмом году заключения. Фото, сделанное «из-под полы», практически единственное. Справа жена, дочь и внуки Дёница

Снисходительность Редера бесила Дёница, и в ярости он обещал, что после освобождения откроет всем глаза на ошибки предшественника, в том числе и через прессу. Но ещё больше, чем от переживаний прошлого, Дёниц страдал от настоящего и будущего. Лев, как его называли подводники, выполнял грязную работу, убирал помещения, стирал, копал в саду, мог закатить скандал из-за того, что взяли его любимую метлу, но осознание того, что за стеной без его участия начинала оживать новая Германия, выстраивалась политическая система, возрождались вооружённые силы, было невыносимо для его самолюбия. Дёниц никогда не скрывал своего честолюбия (за что его порицал Редер) и считал это истинной добродетелью. В письме жене он писал:

Любой человек невольно представляет себя таким, каким ему хотелось бы себя видеть. В большинстве случаев такая работа сводится к самооправданию или преувеличению своей значимости. Я убеждён, что высшим идеалом любого человека является желание самоутвердиться

Характерным признаком этого стала маниакальная уверенность, что все выборы на территории Западной Германии недействительны, пока Дёниц сам не назначит себе преемника или не отречётся от своих прав. Факт избрания в 1949 году федеральным президентом Западной Германии Теодора Хойса он отметал, так как того «поставили во главе государства под давлением оккупационных сил. Пока всем политическим партиям, включая национал-социалистов, не позволят действовать, и пока они не выберут кого-то другого, я остаюсь законным руководителем».

На всё это накладывались дополнительные удары по самолюбию: узнав, что правительство уменьшило пенсию жене, Лев в ярости обещал, что отсудит ещё и зарплату за исполнение должности главы государства в течение 24 дней. Глубоко уязвляло его и то, что популярного в Германии покойного Роммеля продолжали называть фельдмаршалом, в то время как к нему и Редеру применяли уничижительное «бывший гросс-адмирал».

Дёниц с супругой. Заключение давно позади

Известия извне продолжали поражать преемника фюрера: он не мог понять, почему в бундестаг не прошёл ни один из представителей правых партий и почему при создании бундесвера было решено отказаться от традиций вермахта, в то время как речи лидера ГДР Вальтера Ульбрихта (Walter Ulbricht), публикуемые в восточногерманских газетах, были полны цитат Шиллера, слов «отечество» и «Германия». От всего этого Дёница швыряло из стороны в сторону, как при морской качке – он мог прилюдно поклясться, что год не будет разговаривать с охраной, и на следующий же день завести долгий разговор с охранником. Периоды воинственных заявлений, что офицерский корпус возрождающегося флота Германии не допустит его заключения в Шпандау, сменялись приступами сентиментальности, особенно когда адмирала посещала его семья. Любимый внук Петер, воспитанный в крайнем уважении к деду, заходил в помещение для свиданий и низко кланялся адмиралу, а тот потом прочувствованно заявлял товарищам по заключению, что после освобождения займётся благотворительностью и основанием детских домов для сирот.

Моральной отдушиной для Дёница служили чтение, обдумывание будущих собственных мемуаров и живая природа. Когда-то управлявший грозными «волчьими стаями» подлодок, он теперь с помощью ветки управлял жуком-плавунцом, который как самонаводящаяся торпеда стремился из лужи на тюремном дворе к озеру Ванзее. Помогал ему в сбивании жука с истинного курса сам Эрих Редер. Под руководством Нейрата, единственного опытного садовника среди узников Шпандау, Дёниц сам стал специалистом в выращивании помидоров и подсолнухов, гордился своими урожаями и следил за живностью на своей делянке, о чём сообщал в письмах к жене:

В нашем саду здесь значительно прибавилось мышей. Они бегают даже по нашим ногам, привыкнув к тому, что мы их не трогаем. Совёнок, обитатель сада, с удовольствием поедает их по ночам. Здесь живёт также пара соколов. Я подкармливаю мышей люпином, подкладывая зерна у нор, и наблюдаю, как они их таскают в норы. Сейчас выращиваю американские помидоры. Они крупнее, чем наши, и желтее по окраске

Как это обычно бывает, с годами осуждённые и охрана «притёрлись» друг к другу, и режим в Шпандау существенно ослаб. Через персонал западных союзников было даже налажено нелегальное поступление почты, продуктов питания и спиртного. Дёниц должен был первым покинуть Шпандау и, хотя всегда повторял, что никогда не признает законным свой приговор, рассчитывал на досрочное освобождение за примерное поведение. Это вызывало весьма ядовитую реакцию его «коллег», но обстоятельства сложились так, что Дёниц вышел на свободу только третьим по счёту.

Дёниц и Редер после освобождения, 1957 год

Первым по состоянию здоровья освободили фон Нейрата, что сильно выбило из колеи уже привыкших друг к другу заключённых. Но если в этом случае Лев просто прослезился от нахлынувших чувств, то последовавшее спустя год досрочное освобождение Редера буквально потрясло Дёница. Ведь он рассчитывал выйти первым и рассказать всю правду об ошибках предшественника! Шпеер пишет в своих воспоминаниях, что это событие стало таким жестоким ударом для Дёница, что, несмотря на натянутые отношения, Шпееру пришлось утешить Льва. Бальдур фон Ширах сказал Дёницу, что Редер собирался после освобождения подвергнуть жестокой критике Рудольфа Гесса и британского директора тюрьмы, но понурый «бывший гросс-адмирал» не особо верил в благородство старого начальника:

Ерунда, – махнул рукой Дёниц. – Может, он и думал об этом. Но приказы всегда отдаёт его жена. Конечно, он будет критиковать меня!

«№4 работает всегда»

Можно представить, что творилось в душе 71-летнего Эриха Редера, когда он услышал свой приговор – «пожизненное заключение». Он знал, что союзной контрольной комиссии разрешалось смягчать приговоры, но не ужесточать, но, тем не менее, написал умоляющее прошение с просьбой о расстреле, что со стороны союзников должно было стать «актом милосердия»:

Я предпочитаю смертный приговор солдата томлению в тюрьме до конца жизни; мне 70 лет, силы организма ограничены, и моё пожизненное заключение не может продолжаться долго. Расстрел следует рассматривать как более лёгкое наказание, а для моих родных он станет благословенным освобождением от мучений

Сын простого школьного учителя из пригорода Гамбурга, Редер всего в жизни добился сам. Будучи кадетом, с первого курса обучения в морском училище он занял среди однокашников первое место по успеваемости и удерживал его до самого выпуска. Он никогда не скрывал, что считает СССР естественным союзником Германии против Англии и Франции, и совершенно спокойно остался в апреле 1945 года в своём доме в Берлине, который штурмовали советские войска.

Доставленный вместе с женой в Москву, где с ними очень хорошо обращались, он, не колеблясь, написал аналитическую записку «о причинах поражения», в которой подверг жесточайшей критике Гитлера и всё верховное командование вермахта, включая и своего преемника Дёница. Преданная огласке на нюрнбергском процессе, эта записка послужила причиной крайне напряжённых отношений Редера с Дёницем и другими коллегами по скамье подсудимых.

В Шпандау, после того, как стало ясно, что «акта милосердия» не будет, Эрих Редер целиком подчинил себя тюремному распорядку и труду. Положение тюремного кодекса Германии о том, что заключённые обязаны трудиться, стало для него настоящим спасением. Не будет преувеличением сказать, что даже в этих условиях его внутренняя установка всегда быть лучшим и первым осталась неизменной.

Семья Редера пострадала не меньше, чем у Дёница: его дом в Берлине, который адмирал построил до войны, остался в восточном секторе города и был конфискован советской военной администрацией. Жена адмирала Эрика Редер после пребывания в Москве была подвергнута заключению в бывших нацистских концлагерях Бухенвальд и Заксенхаузен, откуда её выпустили только в 1949 году. При первой возможности она покинула советский сектор и была вынуждена жить на ежемесячное пособие в размере 67 марок. Семейные сбережения в сумме 180 000 марок на банковских счетах были заморожены до 1952 года, когда фрау Редер разрешили снимать проценты с этих накоплений. Как и супругу Дёница, особо печалила эту женщину, «пропитанную ненавистью к союзникам», утрата многих ценных вещей, особенно картины знаменитого голландского мариниста Виллема ван де Вельде, подаренной Редеру Гитлером в честь юбилея службы на флоте.

Шпандау с высоты птичьего полета

Первым делом Эрих Редер добился отправления церковных служб для заключённых, а затем с головой окунулся в работу. Администрация в первое время не знала, чем занять подопечных, потом им решили поручить клеить почтовые конверты. Никакой экономической целесообразности эта работа не имела, и охрана растапливала конвертами печи. Такой напрасный труд повергал Редера в сильную депрессию. Истинной отдушиной для бывшего гросс-адмирала стала работа в библиотеке, которая с первых дней в Шпандау стала его вотчиной.

Редер отвечал за учёт, сохранность и порядок выдачи книг, а само помещение библиотеки стало образцом флотского порядка в понимании старого адмирала. «Неприбранный корабль не может считаться боеспособным», – любил повторять по этому поводу Редер. Его крайне серьёзное отношение к этой рутинной работе забавляло других заключённых. Альберт Шпеер писал впоследствии, что когда Редер регистрировал 30 вновь поступивших книг, у него был вид флотоводца, командующего эскадрой из 30 кораблей. Библиотека часто проверялась режимными службами тюрьмы, и беспорядок в книгах, которые они оставляли после себя, был единственным, что могло вывести Редера из себя. Кипя возмущением, он немедленно подавал жалобу на «несанкционированное вмешательство властей». Доставалось и заключённым, которые ненадлежащим образом обращались с книгами.

Страдая ревматизмом и простатитом, престарелый адмирал не пропускал ни одной работы в саду, полагая, что только труд может поддерживать его организм. Когда заключённым разрешили читать газеты, Редер сделал специальные папки, куда вклеивал газеты, и прикладывал к ним листок выдачи, где указывал время получения папки заключённым и под роспись требовал сдачи строго через час выданной им прессы. Наибольшее возмущение это вызвало у Дёница, который доказывал, что часа недостаточно для прочтения четырёх газет, но неумолимый Редер как в старые добрые времена жёстко пресекал неповиновение бывшего подчинённого: «У вас вполне достаточно времени!»

Слева: Редер с Герингом. Редер — единственный главком, выживший после крушения рейха. Справа: Редер с женой после освобождения из заключения

Стремление старого адмирала во всём соблюдать порядок приводило даже к тому, что он требовал от охраны исполнения своих обязанностей по отношению к Рудольфу Гессу, который своими симуляциями и нарушением распорядка ставил на уши всю тюрьму. Это вызвало ярость у Дёница, возмущённого «нарушением войскового товарищества» и клялся, что, случись такое в лагере военнопленных, Редер жестоко заплатил бы. Но спустя некоторое время впитанное с годами службы уважение к дисциплине изменило точку зрения Льва, и к моменту освобождения Редера они уже вместе осуждали Гесса за неподобающее поведение.

Фанатичное отношение к труду и покладистость Редера в отношении исполнения режимных требований снискали уважение персонала Шпандау и особенно советской охраны. «№4 работает всегда», – как-то заметил советский охранник Шпееру, когда Редер, только оправившись от сильного приступа болезни, сразу ушёл работать в библиотеку. В тюрьме Редеру предстояло пережить ещё один удар судьбы – смерть любимого сына Ганса, который по состоянию здоровья не попал во флот, воевал в сухопутных войсках на Восточном фронте, а после войны работал управляющим поместья и бухгалтером. Все просьбы о свидании с находящимся при смерти сыном были отвергнуты администрацией. Как всегда ища утешение в религии, Редер писал жене:

Едва я закончил писать письмо Гансу, как капеллан сообщил мне, что наш дорогой сын, наша надежда в преклонном возрасте, ушёл от нас навсегда. Сообщи мне причину его скоропостижной смерти. Ведь он так хорошо выглядел на последнем свидании, и я не поверил, когда ты написала о его болезни. Я каждый день молил Бога, чтобы он помог ему выздороветь. Но пути господни неисповедимы, и, несмотря на наши страдания, мы не должны в нём сомневаться

Корреспонденция Редера, всегда начинавшего письмо какой-нибудь цитатой из библии и обязательно справлявшегося о бывших сослуживцах, вызывала подозрение у администрации, как и письма Дёница, который также заканчивал свои послания просьбой показать их зятю или своему заместителю в подводном флоте рейха Эберхарду Годту. Союзники были уверены, что немецкие адмиралы используют шифр, но доказать это так и не удалось.

Единственный раз Редер пошёл наперекор администрации, когда спустя два года заключения обещанные послабления режима не были введены. «И все равно я прав!» – категорически заявил он британскому директору, пришедшему его увещевать. В остальном заключение Редера протекало без каких-либо эксцессов; старый адмирал, несмотря на перенесённую в Шпандау операцию на предстательной железе отбыл отпущенный ему срок наказания как надёжный и не дающий сбоев механизм. Его освободили 17 января 1955 года так же внезапно, как и Нейрата, и если Нейрат первым делом с тревогой спросил: «А как же мой сад?», то Редер не хотел уходить, пока не передаст свою библиотеку.

Судьба отпустит ему ещё пять лет жизни, и он успеет написать подробные мемуары. В главе, посвящённой Шпандау, он напишет:

Я не питаю неприязни к британским, французским, американским или русским солдатам, которые охраняли нас; они лишь выполняли приказы. А ни западные демократии, ни Советский Союз не позволят солдату не выполнять воинские приказы

Свобода и примирение

Дёниц вышел на свободу 1 октября 1956 года, полностью отбыв срок заключения. К этому времени все иллюзии рассеялись, и в тяжёлом прощальном разговоре со Шпеером Лев признался, что больше не рассчитывает на политическую или военную карьеру. Всё, что осталось Дёницу – это написание мемуаров; такова была цена назначения преемником Гитлера и осуждения как военного преступника:

Все мои люди сейчас снова занимают командные посты. А посмотрите на меня! Уголовник! Моя карьера разрушена…

Эрих Редер и его жена, которая действительно терпеть не могла Дёница, не подтвердили опасений Льва. Редер нигде его не критиковал, а в своих мемуарах отозвался о преемнике корректно и с уважением, назвав Дёница «старым соратником». Лев в свою очередь больше никогда публично не критиковал Редера.

Вместе на воле. Старые обиды забыты

Корпоративная солидарность офицеров флота, дополненная общим опытом заключения в Шпандау, примирила адмиралов двух поколений, и после выхода на свободу больше ничего не напоминало об их сложных взаимоотношениях. Проведённые в тюрьме 10 лет не только положили конец ссоре, но и позволяют нам сейчас лучше понять, почему немецкий флот при Редере и Дёнице был именно таким, каким мы его знаем – нельзя отрицать, что личность и особенности характера двух адмиралов оказали глубокое влияние на историю кригсмарине.

Источник

Оппозиционера Алексея Навального доставили из СИЗО «Матросская Тишина» в Москве в исправительную колонию во Владимирской области, сообщил ответственный секретарь Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) столицы Алексей Мельников.

По словам правозащитника, после прибытия Навальный был был помещён на карантин и по окончании этой изоляции будет распределен в отряд.
В Сети тем временем появились «виды» на ИК-2.
Порядки в покровской колонии, по словам правозащитников и зэков, жесткие. Как передает «Дождь» со ссылкой на заявление активиста фонда «Русь Сидящая» (организация признана в РФ иноагентом) жителя Ярославля Руслан Вахапова, осужденных там якобы могут избить по приезду. Поэтому заключенных «удивило» то, что Навального и других приговоренных, прибывших с ним вчера сотрудники колонии не тронули.
Оппозиционер Навальный заявляет, что подвергся отравлению боевым токсином «Новичок» с ведома президента России Владимира Путина. Власти страны считают бездоказательной такую версию госпитализации политика. Алексей Навальный был вывезен на лечение в Германию и по возвращении на родину задержан: ФСИН заявляла, что он нарушил условия испытательного срока по делу «Ив Роше» и потому будет отправлен в колонию. Так и вышло — решением московского суда «условка» разоблачителя российской коррупции стала реальным сроком. Соратники оппозиционера заявили, что разрабатывают план по его освобождению.

ВНИМАНИЕ! ДЛИННОПОСТ! Кому лень читать, ниже оставлю видео, где уже всё рассказано

ВИДЕО

В сердце сибирской тайги, на полпути между Абаканом и Междуреченском, есть крошечная станция Казынет. Пристанционный поселок - это несколько домов, в которых живут семьи железнодорожных рабочих. Все соседи друг друга знают. Больше половины из них - родственники. И вдруг – это чудовищное происшествие.

Глухая, холодная ночь 14 августа 1989 года. Грузовой поезд №2008, состоящий из 70 вагонов, огибая подножие сопки, на полной скорости приближался к станции Казынет, расположенной неподалеку от Междуреченска. Машинист Вадим Супруненко спокоен: помощником у него является старший брат Игорь, а по дороге этой им езжено-переезжено. Локомотив вытащил состав из-за сопки и впереди, в свете прожектора, машинист увидел несколько странных предметов. Автоматически Супруненко включил разом на полную мощность сирену и систему экстренного торможения. Но многотонный состав, замедляя ход, по инерции продолжал движение. И только когда поезд в лязге и грохоте прогремел над теми предметами, неподвижно лежащими в колее, братья Супруненко поняли, что то были люди. До последнего мгновения Вадим все же надеялся, что они очнутся и откатятся в сторону. Но этого не случилось: не поднялся и не пошевелился ни один. Едва поезд остановился, оба Супруненко выскочили на землю и заглянули под локомотив. В свете фонаря они увидели между колес изуродованный труп. Дальше, под вагоном - еще... Супруненко бежали вдоль состава и снова, и снова находили тела...

Мальчишки. Их было семеро. Дима Шкребцов, Коля Костик, Вадик Ганиев, Олег Толкунов, Слава Дурнов, Рома Еременко и Витя Дорохин. Всем - по 15 лет, они дружили, вместе выбирались в тайгу за кедровыми шишками. Вместе учились, играли в футбол, никакими дурными делами не занимались и родителей своих не огорчали. Навсегда осталось загадкой, почему они, проведя ночь в тайге и потом набрав по ведру шишек, опоздали на последнюю электричку в 22 часа 39 минут, на которой собирались вернуться домой. Это опоздание всем им стоило жизни. Вместе они ничего и никого не боялись. Некоторые просто в силу возраста были, возможно, самонадеянны. Они еще не знали, что в тайге самый страшный зверь - человек.

Разбуженный ночным телефонным звонком, на место трагедии прибыл начальник линейного пункта милиции лейтенант Виктор Романенко. Он застал Супруненко в полуобморочном состоянии. Подняли людей в поселке. Общими усилиями из-под колес достали и положили рядом на насыпи семь трупов. Все - молодые люди, лет по шестнадцать-семнадцать. Чуть позже в двухстах пятидесяти метрах увидели семь рюкзаков, которые были аккуратно расставлены вдоль железнодорожного пути.

Расследование Кемеровской областной прокуратурой проведено было ударно. Вынесенное решение однозначно: несчастный случай, случайный наезд. Ребята за полтора дня намотались по тайге и, выйдя на станцию, расположились неподалеку, составив рядком рюкзаки, и тут же заснули. Странно, правда, что улеглись они не в траве возле железной дороги, а между рельсов, на грязные шпалы. «А это - от крайней усталости, - находчиво толкует следствие, - и по недомыслию. Мальчишки ведь...». Недоумками мальчики не были. Как жить в тайге, знали, умели и лечь на шпалы даже и в пьяном бреду не могли. К тому же они не пили: в их крови присутствия алкоголя не обнаружили. И судебно-медицинская экспертиза вторила следователям: все травмы прижизненны, мальчики погибли под поездом. Ребят похоронили. И дело – тоже.

Трудно было представить кого-нибудь несчастнее родителей парней... Беда, на них обрушившаяся, была такой, что казалось - не пережить. Но каждый из родителей мальчиков хотел знать, как все случилось. Решение следствия не могло их удовлетворить. Они требовали возобновить расследование и получили отказ. Пробовали что-то сделать сами и чего-то добились, что-то как будто узнали, но их поиски не находили поддержки фактами. Они уже подумывали собственноручно отомстить предполагаемым убийцам своих детей, да, слава Богу, вовремя одумались. И тогда они написали письмо Президенту России Ельцину. Письмо попало ему на стол. Ельцин поставил свою резолюцию: «Прошу расследование возобновить и доложить».

После этого обращения, 8 октября 1991 года, к расследованию подключилась Генеральная прокуратура, на место выехали следователь по особо важным делам Владимир Михайлович Гуженков и прокурор-криминалист Юрий Александрович Столяров. Задача, стоявшая перед ними, казалась неразрешимой. Время, дожди и снега бесследно смыли те свидетельства, которые еще оставались на момент первичного расследования, но так бездарно были утрачены или не приняты к сведению…

Чего только Гуженков не предпринимал... Добывал подробную карту того участка тайги, куда, как предполагалось, уходили ребята, высчитывал расстояние, которое могли бы пройти, - мало ли кого встретишь в тайге... Могло же что-то случиться... Только что? Были исследованы все достижимые окрестности, перебираясь от заимки к заимке, но ничего.

Но у Гуженкова образовался надежный контакт с родителями, и они помогали ему, чем могли. Они согласились и на эксгумацию, необходимую для новой, более детальной экспертизы.

Из заключения повторной судебно-медицинской экспертизы: «Установлено, что у Еременко Р.С. первично образовались локальный перелом правого теменного бугра и перелом нижней челюсти справа. Эти переломы образовались от воздействия твердых тупых предметов…».

Толкунову О.В. первично причинены локальный перелом лобной кости, разгибательный перелом нижней челюсти слева с признаками повторной травматизации справа. Во время травмы груди и живота Толкунов был живым или находился в глубоком бессознательном состоянии…».

Подобные, очень похожие травмы были выявлены на останках всех погибших мальчиков. Судмедэксперты отметили, что они были нанесены тупыми предметами. Мальчишки были на ногах, когда их убивали. И следствие установило: то были путейские молотки и гаечные ключи. В экспериментах с биоманекенами были получены совершенно идентичные травмы.

Тогда в положительный исход этого расследования никто не верил, но все-таки Гуженков совершил, казалось бы, невозможное: нашел и изобличил убийц.

Все семеро парней на выходные дни приехали в Казынет на электропоезде для отдыха и сбора кедровых орехов с намерением вернуться домой 13 августа 1989 г. Ночь с 12 на 13 августа ребята провели в палатке у железнодорожного моста в западной горловине ст. Казынет, а около 11 ч ушли в тайгу. Неоднократно ранее бывая в этой местности, они знали, что через эту станцию в сторону Междуреченска в выходные дни следуют два электропоезда (один в 14 ч 09 мин, другой — в 22 ч 39 мин) и каждую ночь в 4 ч 46 мин по местному времени пассажирский поезд сообщением Абакан — Новокузнецк.

Мальчики вымотались в тайге и, выйдя к станции Казынет около полуночи, опоздали на последнюю электричку. Тайга, раскинувшаяся по обе стороны железной дороги, была угрюмой и пугающе черной. Только нити рельсов слегка серебрились в свете луны, изредка выглядывающей из-за облаков. Деваться было некуда: в поселке, что располагался у станции, всего-то три деревянных дома да магазин. Все окна темны, жители давно спят. Как будто…

Скоро должен был пройти пассажирский поезд из Абакана, ребята надеялись заскочить в него. Августовские ночи в тайге холодны, а по утрам бывают даже заморозки. Они устроились на перроне и стали ждать появления поезда.

Прежде всего, Гуженков допросил, а потом многократно передопрашивал немногочисленных жителей самого Казынета. Среди них был бригадир пути Николай Байлагашев, рабочие-путейцы, братья Юрий и Василий Кирсановы, Юрий Отургашев. Как и первому, новому следствию никто из них ничем помочь не мог. Или не хотел. Все словно сговорились: «В ту ночь спал, ничего не слышал». Пояснили, что о происшествии узнали, когда их разбудили и позвали вынимать из-под состава трупы. И добавляли: мол, сами виноваты - легли спать на шпалы. Тупик!

Но Гуженков не сдавался. И вот появилась тоненькая ниточка. До него дошли слухи, будто братья Кирсановы что-то знают. Вроде бы именно на этой почве в семье произошла драма: Василий Кирсанов по пьянке зарезал своего среднего брата Славу. А причиной послужило то, что Славка якобы, опять-таки по пьяной лавочке, где-то сболтнул: мол, знает, как было дело с теми ребятами на железнодорожном пути у светофора.

Василий Кирсанов к моменту приезда Гуженкова в Казынет отбывал срок в колонии за убийство брата. «Из-за чего повздорили с братом?» - спросил следователь, вызвав Кирсанова из колонии. Этот вопрос он вновь и вновь повторял в ходе последующих встреч с осужденным. И каждый раз отмечал, что отвечает на этот вопрос Кирсанов не четко и чуть-чуть по-разному. И вот однажды Гуженкову стало известно, что в застолье один из местных охотников сказал другому: «Еще до того как Ваську Кирсанова посадили, он грозил «заложить» всех, кто убил городских ребят у Казынета». И тогда Гуженков сделал так, что Василий узнал о где-то кому-то проболтавшемся охотнике. Потом, после долгой выдержки, следователь вызвал его на новый допрос.

- Как ты думаешь, по какому делу я тебя вызвал?

- Да, наверное, по тому убийству.

- Какому тому?

- Да тех самых парней у Казынета.

Так впервые в официальном протоколе у Гуженкова появилось слово «убийство». Правда, Василий тут же спохватился. Понял, что проговорился и пытался отыграть неосторожный ход обратно. Но с Гуженковым такие номера не проходят. И в конце концов Василий Кирсанов сделал и подписал добровольное признание о том, что вместе с братом Юрием совершил убийство.

Вдвоем убили семерых? Следователь не поверил. И на следующем допросе Василий сказал, что убивали втроем. Участвовал еще один брат, приехавший к ним в гости. Это был Слава, которого он потом зарезал. Причем, как утверждал Василий, убивал ребят в основном именно Слава. Но Гуженков вновь не поверил: трое в общем-то хлипких мужичков положили семерых здоровых, спортивных ребят? Хотя бы кто-то из них должен был попытаться бежать и наверняка спасся бы, скрывшись в кромешной тьме. Нет, здесь что-то не так.

Новые имена вдруг всплыли при допросе Юрия Кирсанова. «Я спал, - поведал он, - когда пришел Васька, разбудил и говорит: «Пойдем к светофору. Надо чужих ребят разогнать. Они там путь коротят...».

На местном жаргоне это значит - замыкают провода светофора так, чтобы на нем зажегся красный свет. Зачем это делают? В лучшем случае, чтобы остановить поезд, подъехать на нем до следующей станции. В худшем - для того, чтобы пограбить вагоны.

- Мы пошли к светофору, - продолжал свой рассказ Юрий. - Те, чужие ребята, стояли там кучей. Кольчинаев им и говорит: «Вы что здесь делаете?»

Кольчинаев? Новое имя! Но следователь не стал прерывать Кирсанова дополнительным вопросом, боялся спугнуть. А кто такой Николай Кольчинаев, он уже знал давно, с той поры, когда выяснял, не было ли в ту роковую ночь каких-то чужаков в Казынете. Старший лейтенант милиции Николай Кольчинаев, житель поселка Верхняя Тея, гостил тогда со своей семьей у свояченицы бригадира Байлагашева. Именно Николай Байлагашев, по словам Юрия Кирсанова, нанес удар молотком одному из «чужаков».

Кольчинаева и Байлагашева арестовали, предъявили обвинение в убийстве и дали почитать обличительные показания братьев Кирсановых. Но Кольчинаев и Байлагашев продолжали твердить: «Ничего об убийствах не знаем. Ничего не видели и не слышали». Кольчинаев утверждал, что у него железное алиби: мол, еще засветло в тот день уехал домой с женой. Байлагашев повторял, что в тот вечер рано лег спать и о несчастье узнал лишь тогда, когда его разбудили, чтобы вынимать трупы.

Больше месяца шли допросы, пока первым не сдался Байлагашев. «Хватит, надоело! Расскажу, как все было. С нами к светофору отправился еще мой брат Петр. Тот, который потом повесился...».

Парни опоздали на последнюю электричку. Пьяная компания нелепых людей, живших в станционных домишках и работавших там же путейцами. Они сидели дома и пили, Бог знает, сколько и что, а выпили все – и им показалось мало. В магазине пусто – знали доподлинно, поэтому пошли на станцию, может, у проводников с проходящих поездов удастся что-то раздобыть. А тут чужие мальчишки. Сидят на перроне, как дома. И выпить нет у них ничего. В отличие от «хозяев», «гости» спиртного никогда не употребляли.

Ссора развязалась беспричинно, внезапно. Только потому, что хозяевам не понравились ребята. Крепкие, уверенные. За словом в карман не лезут. И до того скучно сделалось мужикам при их виде, вдобавок и выпивки не нашлось. А тут развлечение – поставить на место зарвавшихся горожан. И повод нашелся: чужаки вроде бы хотели рельсы закоротить куском проволоки, чтобы поезд остановился на красный сигнал светофора.

Николай Кольчинаев, лейтенант милиции, заехавший погостить к своим родственникам Байлагашевым, выхватил пистолет и ударил рукояткой по голове самого высокого мальчика. Тот упал, как подкошенный. Кольчинаев – сильный мужик, мастер спорта по тяжелой атлетике, и удар он нанес сокрушительный. И сразу понял, что убил мальчика. Потому и крикнул своим собутыльникам: «Добить всех! Свидетелей не оставлять!» А те словно озверели….

Мальчики пытались бежать, но Кольчинаев заорал: «Стой, стрелять буду!» Им бы бежать без оглядки, но приказал ведь сотрудник милиции. К тому же передернул затвор пистолета.

Доведя преступный замысел до конца, Кольчинаев и Байлагашев решили инсценировать гибель от наезда на них подвижного состава. Услышав, что по четному пути приближается грузовой поезд, Н.К. Кольчинаев покинул место происшествия, а путейцы быстро уложили и посадили всех убитых в колею и на рельсы в кривом участке пути. Затем Байлагашев, Отургашев и братья Кирсановы рядом с телами подростков поставили рюкзаки, создав таким образом видимость, что они отдыхали в этом месте.. Знали путейцы: скоро поезд пойдет и неминуемо зацепит, покорежит, потащит… Очень спешили: уже гудели, дрожали стальные ленты рельсов, и уже выбивался из-за поворота луч прожектора на локомотиве, высвечивая частокол деревьев вплотную подступившей тайги. А потом преступники пошли по домам.

Итоговую черту подводил Кемеровский областной суд. Семь месяцев длились судебные заседания. Судья несколько часов читал приговор. Зал забит до отказа. Родители погибших мальчиков, родственники. Весь Междуреченск, сраженный случившимся, затаив дыхание, прислушивается к тому, что происходит в зале суда. Кольчинаев Николай, 1961 г. р., приговаривается к высшей мере наказания - расстрелу. Байлагашев Николай, 1961 г. р., - к высшей мере наказания. Кирсанов Василий, 1963 г. р., - к высшей мере. Кирсанов Юрий, 1967 г. р., - к высшей мере. Отургашев Юрий, 1949 г. р., приговаривается к 8 годам тюремного заключения.

Казалось бы, справедливость восторжествовала. Все убийцы получили по заслугам. Но это громкое дело получило неожиданное продолжение. Приговор вступил в законную силу. Шло время. Преступники ждали исполнения приговора в камере смертников. А наша страна решила вступить в Совет Европы, одним из основных требований которого является отмена смертной казни.

Летом 1996-го Отургашев вышел на свободу. На свободе оказались и «расстрельные». Теперь их осталось только трое. После той страшной ночи зарезал своего двоюродного брата, В. В. Отургашева, Васька Кирсанов. Все знал Отургашев и, видимо, молчать не собирался на вторичном следствии. Повесился Петр Байлагашев. И он все знал. Ходили слухи, что подельники угрожали ему, когда велось следствие. А брат его, Николай Байлагашев, каким-то образом оказался в одной камере с Юрием Кирсановым, одним из убийц, и однажды утром Кирсанова нашли бездыханным. Смерть наступила либо от удушья, либо от внезапной пневмонии, как говорится в медицинском заключении. А Байлагашев очень крепко спал именно в ту ночь и ничего не видел. А то бы, конечно, позвал на помощь... Васька Кирсанов работать не желает, гуляет, наслаждается жизнью как умеет и может. Байлагашев работает, как и прежде, на железной дороге. А Николай Кольчинаев, хоть в милиции и не восстановился пока, работает юристом и в знак особого доверия односельчан избран депутатом Усть-Камышинского поселкового совета.

В конце 1997 года на пути, под колесами поезда, опять на той же станции Казынет нашли тело путевого обходчика Топакова. Он проходил в деле важным свидетелем, поскольку помогал доставать трупы погибших мальчиков из-под вагонов. Как это его угораздило оказаться под поездом? Всю жизнь ведь обходчиком работал... Что это он неловок-то вдруг оказался?

Родители не сдавались, и с февраля 1997 года бригада следователей Генеральной прокуратуры РФ начала новое расследование по факту гибели семерых подростков на станции Казынет по причине не до конца расследованных обстоятельств. Но только в марте 2001 года дело об одном из самых загадочных преступлений конца 20-го века приняли к рассмотрению в Верховном суде Республики Хакасия.

На скамье подсудимых оказалось уже трое обвиняемых. В ходе судебных заседаний были оглашены все материалы (25 томов) предварительного следствия, исследованы все доказательства вины обвиняемых, которые, в свою очередь, выдвинули новую версию, что не только не совершали преступления, но даже не были его свидетелями. И это тоже надо было тщательно проверить. Всего по этому делу были заслушаны более сотни человек, допрошены свидетели, которые не были указаны в прежнем обвинительном заключении, а также судмедэксперты, проводившие первичную судмедэкспертизу.

Осенью 2001 года Верховный суд Республики Хакасия вынес свой вердикт: подсудимые Николай Кольчинаев, Николай Байлагашев и Василий Кирсанов были признаны виновными в совершении тяжелейшего преступления – убийстве семи подростков. Все три оставшихся в живых убийцы получили от семи до десяти лет лишения свободы в колонии особо строгого режима.

Марс, Curiosity, 2853-2855 день: Заключение по «Мэри Эннинг»

В эти выходные Curiosity сосредоточится на завершении последовательности действий, связанных с бурением цели «Мэри Эннинг», а группа решит, хотим ли мы пробурить здесь вторую лунку. В первый день APXS проведет долгое ночное наблюдение за хвостами от бурения, что даст нам детальное представление о химическом составе этой породы. На следующий день уже у CheMin будет очередь на долгое ночное наблюдение, чтобы определить минералогию Мэри Эннинг.

https://astronews.ru/cgi-bin/mng.cgi?page=articles&id=1267

ChemCam также будет осуществлять пассивное наблюдение за образцами, добавляя к нашей богатой коллекции наблюдений дистанционного зондирования больше параметров: предварительно пробуренную поверхность, скважину и хвосты бурения. Обширная документация, которую мы составляем во всех кампаниях по бурению, с использованием инструментов как на стреле, так и на мачте для изучения буровой скважины и окружающей среды, имеет большое значение для помощи ученым в понимании истории этих пород и их образования.

Другие действия в этом плане сократили длинный список желаемых наблюдений, которые мы накопили во время стоянки на этой буровой площадке. Мы запланировали дополнительную визуализацию Mastcam, чтобы расширить охват нашего рабочего пространства и для обнаружения изменений, поскольку мы сейчас находимся в ветреном сезоне у кратера Гейла - например, сравните снимки хвостов на сегодняшнем изображении с тем же видом на снимке за 2839 день!

https://astronews.ru/cgi-bin/mng.cgi?page=articles&id=1268

https://astronews.ru/cgi-bin/mng.cgi?page=articles&id=1264

https://astronews.ru/cgi-bin/mng.cgi?page=articles&id=1273

ChemCam также будет выполнять визуализацию на большом расстоянии, чтобы с более высоким разрешением рассмотреть некоторые интересные участки. На протяжении всего дня мы будем выполнять множество наблюдений за атмосферой, включая исчерпывающий набор измерений от Mastcam и Navcam за атмосферной запыленности над нами и поперек кратера, измерений «пассивного неба» от ChemCam (из которых мы можем получить следовые количества газа, пыли и водяного льда), получим визуализацию от Navcam в поисках пылевых вихрей вокруг нас, увидим ранние утренние съемки «зенита» и «над горизонтом», осуществим поиск облаков, а также сделаем измерения REMS и DAN.

Как всегда, у нас, ученых, будет много данных для изучения с этой буровой площадки!