В публикуемых фрагментах «Славянской хроники» немецкого католического миссионера Гельмольда из Босау описываются сложные взаимоотношения между христианами и язычниками на севере Европы в XII в., наполненные взаимными враждой и обидами. Населявшие южные берега Балтийского моря полабские славяне представляли большую угрозу для соседних Германии и Дании: с моря и суши они совершали разбойные набеги на земли этих стран и угоняли в плен христиан, где содержали их в нечеловеческих условиях, подвергали изощренным истязаниям и приносили в жертву языческим богам. В качестве смертной казни славяне-язычники, враждебные христианству, широко применяли распятие на кресте.

В 1138/39 г. в ответ на набеги язычников немцы завоевывают Вагрию – страну славянского племени вагров на севере современной Германии. Вагрия была опустошена, значительная часть славян-язычников истреблена, обезлюдевшие земли были заселены германскими колонистами, а остатки славянского населения на Балтийском побережье были обложены данью. Князь Прибислав и славянская знать приняли христианство. Однако, не смотря на германское завоевание, вагры в большинстве оставались верны язычеству и продолжали совершать пиратские нападения на христианскую Данию, по-прежнему превращая в кошмар жизнь пленных христиан. В то же время, славяне испытывали сильнейший гнет от германцев, грабительские поборы которых довели туземцев до бедственного положения. В 1155/56 г. князь Прибислав жаловался епископу Герольду на жестокое обращение завоевателей с его народом. Герольд ответил, что главная причина притеснения вагров на родной земле – верность язычеству. Позже на собрании славянских и германских элит в ответ на призыв к христианству князь-язычник Никлот позволил себе богохульство.

Вскоре в Вагрии началась масштабная христианская миссия среди славян. Наиболее успешной христианизация туземцев была в столице Вагрии. Один миссионер поселился среди пиратов и проповедовал им. Но многие славяне по-прежнему не спешили расставаться с языческими верованиями и разбойным образом жизни, были опасны для христиан и продолжали с моря терроризировать Данию. Гельмольд свидетельствует о парадоксальной ситуации в Вагрии: с одной стороны в стране шло массовое строительство церквей и распространялось христианство, а с другой стороны славяне массово покидали Вагрию, которую продолжали заселять и осваивать немецкие колонисты.

СЛАВЯНЕ-ЯЗЫЧНИКИ БУДУЧИ НЕЗАВИСИМЫМИ ТЕРРОРИЗИРОВАЛИ ХРИСТИАНСКИЕ СТРАНЫ

В 1125 г. князьями соседних с Саксонией и Данией славянских племен вагров и бодричей стали бывшие заложники датского принца Кнута – Прибислав и Никлот,

«два мрачных чудовища, очень враждебно относившихся к христианам. И в эти дни во всей славянской земле господствовало усердное поклонение идолам и заблуждения разных суеверий».

Многие славяне-язычники приносили в жертву языческим богам пленных христиан,

«кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам».

Согласно свидетельству Гельмольда

«славянскому народу свойственна ненасытная жестокость, почему они не переносят мира и тревожат и с суши и с моря примыкающие к ним страны. Трудно описать, какие мучения они христианам причиняли, когда вырывали у них внутренности и наворачивали на кол, распинали их на крестах, издеваясь над этим символом нашего искупления. Самых великих [по их мнению] преступников они присуждают к распятию на кресте; тех же, которых оставляют себе, чтобы их потом за деньги выкупили, такими истязаниями мучают и в таких цепях и оковах держат, что незнающий едва и представить себе может» (I 52).

Когда в Германии вспыхнула гражданская война, князь Прибислав в 1138 г. организовал набеги на соседние немецкие земли:

«Когда такие волнения сотрясали всю Саксонию, Прибислав из Любека, воспользовавшись удобным случаем, собрал отряд разбойников и полностью разрушил предместье Зигеберга, а также все его окрестности, где жили саксы. Новый храм и недавно возведенное здание монастыря были истреблены огнем. Фолькер, брат высокой скромности, был убит ударом меча. Остальные братья, которым удалось уйти, бежали в порт Фальдеру. Священник же Людольф и те, которые находились с ним в Любеке, не были разогнаны этим опустошением, потому что жили в замке, под покровительством Прибислава, оставаясь в этом месте и в такое трудное и полное ужасов смерти время. Ибо кроме того, что им приходилось испытывать нужду и ежедневную опасность для жизни, они были вынуждены видеть оковы и различные мучения, причинявшиеся христианам, которых разбойничье войско обычно в разных местах захватывало» (I 55).

КРОВЬ ЗА КРОВЬ: ГЕРМАНСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ КАК РАСПЛАТА

В ответ на нападения полабских славян немцы в 1138–1139 г. совершили в Вагрию несколько успешных карательных экспедиций, напали

«на тех, которые, подобно кольям, вбитым в глаза саксов, под рукой были», нанесли славянам «страшное поражение», опустошили их землю «грабежами и пожарами», захватили самую мощную крепость вагров – Плуню, «предав смерти славян, которые внутри находились», «частыми набегами опустошили земли славян, причинив им то, что те собирались им причинять, обратив всю страну их в пустыню» и таким образом христиане отомстили язычникам (I 56).

После этого в Вагрию, названную одним из завоевателей «землей обетованной», хлынул мощный поток немецких колонистов, которые заселили большую часть территории завоеванной страны. Славянам оставили небольшой земельный надел на южном берегу Балтийского моря и отныне остатки племени вагров стали данниками немцев (I 57).

БОГОСЛУЖЕНИЕ СУРОВОЙ ЗИМОЙ В РАЗРУШЕННОЙ СЛАВЯНСКОЙ СТОЛИЦЕ

Столица Вагрии – Старград, была разрушена и переименована в Альденбург (совр. Ольденбург-ин-Хольштайн). В декабре 1155 г. это был город-призрак, главной достопримечательностью которого была церковь. Христианство приняли только князь Прибислав и элита вагров. Вот как по описанию Гельмольда в завоеванном Старграде, ставшем резиденцией епископа, христиане отпраздновали День Святого Крещения:

«В то время город этот был совершенно пуст, не имел ни стен, ни жителей, [имел] только маленькую церковь, которую воздвиг блаженной памяти Вицелин. Здесь в суровый холод, среди снежных сугробов мы совершали богослужение. Среди прихожан, кроме Прибислава и еще нескольких человек, никого из славян не было. Когда святое богослужение окончилось, Прибислав пригласил нас зайти в его дом, который находился в далеком селении. И он принял нас с большим радушием и устроил для нас роскошный пир» (I 82).

ЗАВОЁВАННЫЕ НЕМЦАМИ СЛАВЯНЕ-ЯЗЫЧНИКИ ПРОДОЛЖАЛИ ТЕРРОРИЗИРОВАТЬ ХРИСТИАН С МОРЯ

Гельмольд сообщает, что даже после германского завоевания славяне, населявшие южное побережье Балтийского моря, продолжали заниматься пиратством, нападали на Данию и жестоко обращались с пленными датскими христианами. Славянский плен был для датчан страшной участью и даже немцы поначалу не могли ничем помочь несчастным:

«Тешемир принял нас с большой роскошью. Однако напитки славян не доставляли нам ни услаждения, ни отрады, потому что мы видели цепи и разные виды мучений, которые они [славяне] причиняли христианам, выведенным из Дании. Мы увидели там также изнуренных длительным пребыванием в плену пастырей Господних, которым епископ не мог помочь, ни силой, ни просьбой». Когда началась широкая проповедь христианства коренному населению Вагрии, «славяне распяли на кресте одного дана». Однако, виновные отделались денежной пеней, после чего немцы официально отменили казнь через распятие в славянской стране. В землях вагров с сер. XII в. завоеватели массово строили церкви, но «еще невозможно было удержать славян от грабежей, ибо они все время переплывали море и опустошали землю данов и не отступали еще от грехов отцов своих» (I 83).

ЖАЛОБА КНЯЗЯ ПРИБИСЛАВА НА СТРАДАНИЯ СЛАВЯН-ЯЗЫЧНИКОВ ОТ ПРИТЕСНЕНИЙ СО СТОРОНЫ НЕМЦЕВ-ХРИСТИАН

Даже после германского завоевания вагры в большинстве своём оставались язычниками и были враждебны христианам. Немецкие феодалы в отношении завоеванных славян проводили жестокую политику: высокими податями они довели язычников до бедственного положения, что толкало туземцев на пиратство в Балтийском море. Князь Прибислав об этих чаяниях угнетенных вагров поведал Герольду, епископу Альденбургскому, в присутствии своих подданных.

I 83: «В ближайшее воскресенье весь народ этой земли собрался на рынок в Любеке, и епископ, придя сюда, обратился к народу со словами поощрения, чтобы, оставив идолов, он начал почитать Единого Бога, Который на небесах, и, приняв благодать Крещения, отказался от злых дел, а именно от грабежей и убийства христиан.

И когда он [епископ] закончил свою речь к народу, Прибислав сказал с согласия остальных: "Твои слова, достопочтенный епископ, – Божьи слова и ведут нас к спасению нашему, но как вступим мы на этот путь, когда мы опутаны столь великим злом? Чтобы ты мог понять мучение наше, выслушай терпеливо слова мои, ибо народ, который ты здесь видишь, это – твой народ, и справедливо будет нам раскрыть пред тобой нужду нашу. И тогда ты сам посочувствуешь нам. Ибо государи наши так жестоко поступают с нами, что из-за платежей и тягчайшей неволи смерть кажется нам лучше, чем жизнь. Вот в этом году мы, жители этого маленького уголка, уплатили тысячу марок герцогу, потом столько-то сотен марок графу, и этого еще мало, ежедневно нас надувают и обременяют вплоть до полного разграбления. Как приобщимся мы к новой вере, как будем строить церкви и примем крещение, – мы, перед которыми ежедневно возникает необходимость обращаться в бегство? Но если бы было такое место, куда мы могли бы убежать! Если мы перейдем Травну, там такое же несчастье, если пойдем на реку Пену, и там все так же. Что же остается другое, нежели, покинув землю, не уйти на море и жить там в пучинах. И разве наша вина, если мы, изгнанные с родины, возмутим море и отберем дорожные деньги у данов или купцов, которые плавают по морю? Разве это не будет вина государей, которые нас на это толкают?"»

ОТВЕТ ЕПИСКОПА: ПРИЧИНА ГНЕТА В НЕЖЕЛАНИИ СЛАВЯН СТАТЬ ХРИСТИАНАМИ

I 83: «На что епископ сказал: "Если князья наши до сих пор плохо обходились с вашим народом, то это неудивительно, ибо они полагают, что совершают не такой уж большой грех по отношению к язычникам и тем, кто живет без Бога. Почему вы не прибегнете скорее к христианской религии и не подчинитесь Творцу вашему, пред Которым склоняются те, кто носит мир. Разве саксы и другие народы, которые носят имя христиан, не живут в покое, довольные своими узаконенными порядками? Только одни вы oт всех терпите ограбление, так как от всех отличаетесь по религии".

И сказал тогда Прибислав: "Если герцогу и тебе угодно, чтобы у нас с графом была одна и та же вера, пусть будут нам даны права саксов на владения и доходы, и мы с охотой станем христианами, построим церкви и будем платить свои десятины"».

БОГОХУЛЬСТВО КНЯЗЯ-ЯЗЫЧНИКА НИКЛОТА

После диалога с Прибиславом «епископ Герольд отправился к герцогу на местный сейм, который был назначен в Эртенебурге, и, будучи призваны, туда пришли также к указанному времени и славянские князья. Тогда, побуждаемый епископом, герцог обратился к славянам с речью о христианской вере. На что Никлот, князь бодричей, сказал: "Бог, который на небесах, пусть будет твой бог, а ты будь нашим богом, и нам этого достаточно. Ты его почитай, а мы тебя будем почитать". Герцог прервал его бранным словом» (I 83).

Гельмольд упоминает 2-х священников-миссионеров, активно проповедовавших в Вагрии – Деилава и Бруно, которые были родом из северной Германии и знали язык полабских славян. Деилав,

«душа которого жаждала трудов и опасностей в проповедовании Евангелия», отправился в одиночку проповедовать пиратам: «И посланный сюда, пришел он в пещеру разбойников, к славянам, обитающим на реке Кремпина. А было здесь обычное логовище морских разбойников. И поселился этот священник среди них, служа Господу "в голоде, жажде и наготе" (Втор. 28.48)».

Бруно в столице Вагрии «приступил с великим рвением к делу Господню и призвал народ славянский к благодати возрождения, вырубая рощи и уничтожая нечестивые обряды». Однако, он же призывал светские власти к германской колонизации:

«И так как замок и город, где некогда находились церковь и епископская кафедра, были пусты, то он настоял перед графом, чтобы здесь была создана саксонская колония и, таким образом, священник мог бы иметь утешение в народе, язык и обычаи которого он знает».

Германская знать помогала католическому духовенству в деле христианизации туземцев. Так, в столице Вагрии «повелел граф народу славянскому, чтобы он приносил своих покойников для погребения во двор церкви, и по праздникам сходился бы в церковь слушать слово Божье». Священник-миссионер в Старграде-Альденбурге успешно обращал туземцев в христианство и имел большую власть над паствой:

«А слово Божье, согласно порученному ему посланничеству, излагал им пастырь Божий Бруно, имея проповеди, составленные на славянском языке, которые произносил понятно для народа. И с этого времени славяне воздерживались приносить клятвы у деревьев, источников и камней, а застигнутых на каких-либо преступлениях приводили к своему священнику, чтобы тот испытывал их железом или лемехами».

По свидетельству Гельмольда с одной стороны в Вагрии распространялось христианство, но в то же время из региона происходил отток славянского населения, замещавшегося немецкими колонистами:

«...ширилось дело Господне в земле вагрской, и в этом граф и епископ оказывали друг другу взаимную помощь. Около этого времени граф возвел снова замок Плуню и построил там город и рынок. И ушли славяне, жившие в окрестных селениях, и пришли саксы и поселились здесь. Славяне же постепенно убывали в этой земле» (I 83).

📗ИСТОЧНИК
Гельмольд. Славянская хроника (пер. Л.В. Разумовской). – М. АН СССР. 1963. С. 184–192.
Книга 1, главы 41–60: https://www.vostlit.info/Texts/rus/Gelmo…
Книга 1, главы 61–94: https://www.vostlit.info/Texts/rus/Gelmo…

«Лишённые земли». Славяне, ушедшие в Балтийское море под натиском немцев. Худ. Войцех Герсон. 1888

Источник: Сакральные тексты

В издательстве «Манн, Иванов и Фербер» выходит книга «Славянские мифы. От Велеса и Мокоши до птицы Сирин и Ивана Купалы» исследовательницы мифологии и фольклориста Александры Барковой. Автор рассказывает об основных источниках по славянскому язычеству и описывает повседневный мир язычника, а также развенчивает позднейшие апокрифы, подобные «Велесовой книге». Публикуем фрагмент из главы, посвященной Матери сыре земле, хлебу и печи — трем основным магическим силам язычника-славянина, которые, если он соблюдал ритуалы, были для него всегда благими.

Мать сыра земля

Священной силой, отторгающей всякую нечистоту как в прямом, так и в переносном смысле, выступала мать сыра земля. Она не была богиней и вообще не имела персонификации, а также, по сути, обходилась без культа. Говоря о почитании земли в народной культуре, мы подразумеваем землю физическую — почву и дерн, которые воплощали максимально благое начало. Так, крестьяне в поле перед трапезой вытирали руки о землю, уверенные, что она очистит любую грязь (автору этих строк доводилось наблюдать подобное и среди современных туристов), то есть грязь не может уйти в землю, она останется на поверхности. Это же касается нечистой смерти: земля не принимает трупы самоубийц и других людей, умерших «неправильно»; в легендах рассказывается, как она исторгает из себя кости колдуна или гроб с его телом, а в былине о Добрыне и Змее земля не хочет впитывать нечестивую змеиную кровь.

Земля — воплощение непогрешимой истины. Известно выражение «землю есть» в смысле «давать клятву» — в Древней Руси при такой клятве землю реально ели (или целовали). В споре о границах участка человек клал себе на голову кусок дерна и шел по предполагаемой меже — считалось, что если он обманет соседа, то земля его раздавит. Клятва с куском дерна на голове вообще была распространена достаточно широко, она не считалась языческой (так как не связана с почитанием языческих богов) и упоминается даже в славянской версии «Слова» Григория Богослова. Почитание земли настолько органично вросло в народное православие, что мать сыра земля стала отождествляться с Богородицей, и если почему-либо человек не мог исповедаться священнику, то допускалась исповедь земле: он опускался на землю на колени, целовал ее и каялся.

Земля обладает целительной силой, излечивая как телесные, так и душевные недуги. Скот в случае мора прогоняли через специальный туннель, образованный в почве. От тоски по умершему излечивала горсть земли с его могилы, которую следовало приложить к области сердца. Земля защищала и от вредоносного колдовства.

Уезжая на чужбину, непременно брали горсть земли в ладанке. В этом было всё: и земля как оберег, и ощущение связи с родными людьми и местами, и гарантия того, что в случае смерти в чужом краю ты все же сумеешь войти в сонм «своих» покойных — ведь на могилу тебе положат горсть родной земли.

В русских былинах земля обладает особой мощью. Она сильнее всех: исполинский богатырь Святогор, с которым никто не мог сравниться, не сумел поднять сумочку, в которой находилась «тяга земная»; Добрыня в первой схватке со Змеем Горынычем поверг его «шапкой земли греческой» (и хотя исследователи видят в этом монашеский клобук и аллегорию принятия христианства, но шапка нигде не называется просто «греческой», во всех записях устойчиво упоминается «земля»); Илья Муромец в схватке с Сокольником упал на землю, враг хотел его убить — и тут «лежучи у Ильи силы прибыло», то есть он получил силу от матери сырой земли (вспомним аналогичный мотив с сыном земли Антеем из греческой мифологии). На этом фоне крестьянское происхождение Ильи Муромца выглядит символическим объяснением его невероятной силы.

Другой сверхсильный богатырь — Микула Селянинович, пахарь, соху которого не может выдернуть из земли вся дружина Вольги. У Микулы две дочери, обе богатырки; старшая, Василиса, переодевается мужчиной, чтобы вызволить из заточения в Киеве своего мужа Ставра и в череде разных испытаний побеждает в состязании киевских богатырей; младшая, Настасья, — воительница исполинского роста, сажающая Добрыню к себе в карман (потом, впрочем, она выходит за него замуж). Представление о том, что сила матери сырой земли и всех героев, с ней связанных, превосходит мощь любых врагов и монстров, — специфически русское. Ни у одного народа нет такого количества героев, близких к земле (например, тот же греческий Антей в итоге погиб в поединке с Гераклом, а греческие гиганты, порождения Земли-Геи, были уничтожены олимпийскими богами и тем же Гераклом). Благодаря такому отношению к силе земли русские былины оказываются уникальным явлением во всем мировом эпосе.

Хлеб

Столь же благой силой был и хлеб. Он центр дома не только в символическом, но и в буквальном смысле: в красном углу жилища непременно стояла коврига как зримое воплощение благополучия и одновременно могучий оберег, обеспечивающий счастье и достаток. Хлеб — «дар Божий», и, вероятно, это представление восходит еще к языческим временам, поскольку в народном сознании он свят сам по себе, абсолютно любой его кусок. Хлеб, взятый с собой в дорогу, оберегал путника от неприятностей. Чтобы уберечь новорожденного от болезней, хлеб клали в колыбель. Вернувшись с похорон, его обязательно помещали туда, где лежал покойник, — чтобы перекрыть смерти путь в дом. Наконец, хлеб был незаменим при установлении любых контактов: хлебом-солью приветствовали гостя; широко его применение в свадебных обрядах — его брали с собой при сватовстве, он входил в приданое невесты, хлебом-солью встречали молодых после венчания. Контакты могли быть не только с живыми людьми, но и с мертвыми — общеизвестен и дошел до настоящего времени обычай оставлять хлеб на могиле. Особый (несоленый) хлеб готовился для различных поминальных ритуалов. Помогал хлеб наладить контакты не только с людьми (живыми или мертвыми), но и с иными силами — его оставляли как жертву в святилище или в месте общения с духами (в поле, в лесу, на лугу), символически приносили в жертву и затем съедали, тем самым устанавливая связь с высшими силами. Часто это делалось не с какой-то осознаваемой прагматической целью («жертвую, чтобы получить хорошее или не получить плохого»), а исходя из эмоциональной потребности («оставляю — и всё тут»; «потому что так принято») — вспомним привычку современных туристов кидать в костер «первый хлеб», «первое мясо» и «первый алкоголь», то есть отправлять в пламя по кусочку еды и немного выпивки, хотя объяснений этому ритуалу нет, разве что говорится о выказывании уважения духам местности.

Пара «хлеб-соль» в магическом смысле — два совершенно разных индикатора. Хлеб, как ясно из приведенных примеров, доступен и людям, и «хорошим» мертвецам, и божественным силам, но отгоняет силы злые.

Таким образом, согласие незнакомца принять хлеб — это доказательство того, что он «свой», не готовится к безвременной смерти, однако при этом он может не быть человеком. Проверкой на принадлежность к миру людей является подношение соли, ведь соль — универсальное средство изгнания любых сверхъестественных сил. Угощение же хлебом-солью означает желание поделиться и своим благополучием, и своим богатством. Это разные понятия: благополучие (хлеб) нарабатывается упорным тяжелым трудом, оно не зависит ни от каких личностных качеств, кроме физической силы и усердия, богатство же (то есть соль, которую не производили, а покупали) приобретается благодаря индивидуальным чертам — торговой смекалке, навыкам ремесленника или мастерицы, умеющим работать на заказ, и т. п. Наконец, в самом факте подношения хлеба-соли читается намерение поделиться своей долей. А доля — это краеугольное понятие не только языческой, но и всей традиционной культуры, и о ней надо рассказать отдельно.

Доля, часть — это воплощение судьбы, но не того, что предначертано, а собственно удачи. Доля — это кусок, который достался при дележе: большой или маленький, жирный или жилистый… В современном русском языке «доля» скорее означает судьбу («тяжелая доля»), прямое значение сохранилось в слове «долька»; у «части» же остался ее прямой смысл, а переносный («судьба») ушел в слова «участь» и «счастье». Представление о судьбе как о части, то есть «хорошем куске», — очень древнее. В индоиранских языках корень *bhaga имел те же значения, от него произошли русские «бог» и «богатство».

В язычестве (не только славянском) участь-удача мыслится совершенно конкретно и воплощается в предметах, которыми владеет человек. Например, его украшения — это носители его удачи, и если он настолько смел, а его удача настолько велика, что он готов ею поделиться, то он будет дарить свои браслеты или кольца (как делали вожди скандинавских викингов). Кроме того, если человек воплощает в себе качества символического центра (о котором мы говорили в начале этой главы), то он может разделить нечто, принадлежащее всем, и разделит это таким образом, что каждому достанется участь-удача — она же «хорошая доля». И тут мы возвращаемся к представлениям о хлебе. Чтобы благие силы, заключенные в нем, проявились в максимальной степени, его необходимо правильно делить. Кто же должен резать хлеб? Разумеется, «настоящий человек», то есть состоящий в браке и имеющий детей.

В деревенских семьях хлеб резал отец, в городе это могло быть привилегией хозяйки (поскольку в городе муж уходит на работу, а дом находится на полном обеспечении женщины).

Магия куска хлеба — могучая и грозная. Если оставить недоеденный кусок на столе, настигнут бедность или болезнь. Доесть кусок за другим — забрать его счастье и удачу. Но хуже всего — ронять крошки изо рта: это предвещает смерть. Чтобы избежать безвременной кончины, крошку следует поднять, поцеловать и съесть (либо бросить в огонь). Становится понятен эпизод из «Повести о Петре и Февронии», где крестьянка, ставшая княгиней, непременно после трапезы сметает крошки со стола и съедает их. Это не крестьянское уважение к труду, с которым хлеб достается, а магическое действие, отвращающее от семьи князя болезни и другие беды.

Народное восприятие хлеба как воплощенной святыни органично совпало с идеями христианской евхаристии, где отношение к хлебу как к «дару Божьему» лишь немного видоизменилось по сравнению с языческим.

***

Ритуал приготовления хлеба был подлинным священнодействием: хлеб сажали в печь в полном молчании; пока он пекся, говорить разрешалось только тихо; запрещалось выходить из избы и многое другое. Разумеется, такой сакральный обряд не мог обходиться без содействия иных сил — и на помощь хозяйке приходили покойные, умершие предки ее мужа. Именно им доставался аромат горячей выпечки; иногда для них отламывали первый кусок от буханки и оставляли в особом месте.

Идея о том, что запах и пар, исходящие от еды, принадлежат предкам, свойственна едва ли не всем народам. Умершим подносят горячую пищу, пока от нее идет пар; когда пар сошел, ее можно есть живым. Таким образом через еду и огонь очага неразрывно связываются миры живых и мертвых, и мертвые участвуют в жизни своих потомков едва ли не повседневно. Подобные обычаи отражают представления, будто мертвые предки находятся рядом с живыми и мира мертвых нет вообще. Это очень глубокая архаика, она почти не сохранилась в высокоразвитых культурах, однако уцелела в японском синтоизме: для современной японской хозяйки нормально поставить на алтарь предков не только пищу, которую семья съест после того, как предки вкусят пар, но и даже стиральные порошки и моющие средства, чтобы заручиться магической помощью старшего поколения перед большой уборкой. Подобная жизнь вместе с покойными — уникальное явление в современном обществе, и то, что это не исчезло в Японии, объясняется, вероятно, сейсмическими рисками, из-за которых японская культура насквозь пропитана стрессом.

Стресс — сильнейший источник мифологического мировосприятия. При катастрофах естественно искать помощи у старшего поколения — живого или не очень.

В романе Н. Чуковского «Балтийское небо» действие происходит в блокадном Ленинграде, у героини-школьницы погибает мать… и в страшнейшую блокадную зиму девушка постоянно общается с умершей, чувствуя ее поддержку, находя благодаря этому в себе силы. После таких предельно реалистичных описаний общения живого с покойником совершенно по-другому читаешь, например, сказку «Крошечка-Хаврошечка», где скончавшуюся маму девушке заменяет корова.

Если мы будем смотреть на мифологию не как на совокупность заблуждений невежественного человека, но как на отражение того, что происходит в душе любого (и может произойти с каждым из нас в условиях страшного стресса), то исчезнут все мнимые противоречия в представлениях о мире мертвых. Чем сильнее стресс — тем ближе предки. Опасность или риск неудачи — они рядом. Все спокойно — они где-то там, за лесом, за рекой. Хотим сами прийти к ним в гости — они лежат в своих могилах на кладбище. А если речь идет не о предках, а об умерших вообще, то они совсем далеко: в раю, в аду, в том мире мертвых, каким его видит данная религия.

Общение с умершими

Еще раз подчеркнем: когда речь идет об общении человека с предками, то имеются в виду покойные (покойники). Это слово означает всех, кто умер своей смертью и правильно похоронен. Как мы видим, покойные ведут достаточно активный образ жизни, который полностью подчинен правилам и созидателен, в отличие от поведения неупокоенных мертвецов. Обратите внимание: слово «покойник» и слово «мертвец» грамматически одушевленные (см. у Пушкина: «Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца» — в ином случае сказали бы «притащили труп»). Так язык бережет древние верования.

Славянская традиция общения с умершими лучше всего сохранилась в белорусском Полесье — там их называли дедами (независимо от пола и возраста). Так же именовался семейный ритуал, на который собирались все живые и мертвые: куда бы человек ни уезжал по делам, он непременно должен был вернуться к «дедам». Обряд начинался с того, что хозяин перечислял по именам всех умерших в этом доме, но присутствующими считались не только они, а все предки до одного.

На стол выставлялась праздничная еда, и домочадцы какое-то время стояли вокруг в молчании, ожидая, пока поедят «душеньки» — то есть души покойных.

О молчании следует сказать особо. В мифах о происхождении мироздания иногда подчеркивается, что мир до сотворения был не только темным и лишенным суши, но и беззвучным. Акт творения в некоторых мифологиях — это первое слово (об этом христианское «в начале было Слово»; есть схожие примеры и в Центральной Америке, и в Древнем Египте) или первый звук (индуизм, образ танцующего Шивы, который в одной из рук держит барабанчик, издавший первый звук во вселенной).

Мир мертвых — мир тишины, и при любых взаимодействиях с покойными следует или хранить молчание, или говорить очень тихо. Вспомним и минуту молчания в память о погибших на войне, которая вошла в европейскую культуру с 1919 года. Или новобрачных у памятников погибшим в Великой Отечественной (обычай, стихийно возникший в народе в первые послевоенные годы как форма участия павших отцов в свадьбах своих детей; это самый поздний всплеск культа мертвых). Крестьянка, в молчании сажавшая хлеб в печь, фактически ритуально обращалась к покойным за помощью. Молчание у гроба, молчание у могил… молчание можно назвать речью мертвых и разговором с мертвыми.

Но вернемся к ритуалу «дедов». Угощать «душеньки» могли не только паром от пищи, но и ею самой. Для этого часть пищи клали в специальную миску (а потом выносили под деревья) или на окно; бывало, ложки с едой опускали в миску и какое-то время ждали, чтобы души поели. Иногда после трапезы еду и посуду не убирали со стола, а оставляли на ночь — угощая покойных.

Важная особенность поведения за столом во время «дедов» — запрет на пользование ножом. Объяснения типа «чтобы не порезать „душеньки“» — несомненно поздние, а суть этого правила снова уводит нас к мифам творения. Мир до бытия мыслится как слиянный, нерасчлененный, в нем не существует границ (вспомним древнеиндийский образ матери богов Адити, чье имя означает «безграничность»), а акт творения — это как раз появление границ (так, в средиземноморском мифе ножом или серпом отрезали небо от земли). Именно поэтому при общении с миром мертвых запрещено резать и рубить; если же необходимо что-то разделить, следует ломать.

На протяжении всего ритуала могли быть открыты двери дома, печная заслонка (о связи печи и покойных скажем чуть позже), ворота кладбища.

Этот день как день контакта с потусторонним миром полностью исключался из обычной человеческой жизни: в него категорически запрещалось работать, делать что-либо по дому (кроме приготовления пищи), особо строгий запрет налагался на все виды женских рукоделий. Также не дозволялась сексуальная близость супругов в ночи до и после «дедов»: родившийся из-за нарушения табу ребенок будет немым или уродливым, то есть имеющим черты мира мертвых (о молчании уже сказано, а представление о том, что прямое в мире живых искривляется в мире мертвых, отражено в поговорке «горбатого могила исправит», которая в современной культуре носит ироническую окраску, а в традиционной понималась буквально).

«Деды» отмечались как минимум трижды в году: Масленые (в субботу Масленицы), Троицкие (в Духов день, субботу перед Троицей), осенние (в субботу перед днем Кузьмы и Демьяна, 1 ноября); также «деды» могли совпадать с Радуницей (днем поминовения на вторую неделю после Пасхи; Радуница, в отличие от «дедов», проходила на кладбище, куда приносили угощение покойным, часть съедали сами, часть оставляли). Чем глубже в прошлое уходил этот обряд, тем активнее говорилось о том, как наказывают покойные тех, кто его не отмечает: «один раз не отметишь — и уже у тебя скотина издохла»; могли людей постичь болезни и другие несчастья.

Представление о том, что в случае опасности предок всегда окажется рядом и спасет, осталось в выражении «чур меня!», где «чур» — корень, сохранившийся в книжном слове «пращур» (то есть «далекий предок»). Этимология слова «чур» возводит его к уже встречавшемуся нам древнерусскому «кур» (петух). Что же их связывает? Если мы посмотрим на дошедшие до нас новгородские изображения домашних божеств XII‒XIII веков, то увидим, что они представляют собой палку или столбик с выточенной на конце головой. Этот тип изображений, в свою очередь, соответствует греческим гермам — столбам, посвященным богу Гермесу, который изначально был богом мертвых и со своей свитой душ умерших находился в вечном движении, подобно европейской Дикой охоте. Герма — это столб, на вершине которого располагалась голова бога в дорожной остроконечной шапке, а внизу изображался фаллос. Вся герма в целом, несомненно, фаллический символ. Гермы устанавливались на перекрестках дорог, перед опасными перевалами, то есть там, где путешественнику требовались удача и божественная защита.

Как это связано с фаллической символикой гермы? Очевидно, принцип действия тот же, что и у современного сквернословия: изображение или упоминание половых органов вызывает резкий всплеск гормонов, который придает сил.

Ту же функцию выполняет и возглас «чур меня!». Петух, как мы помним, — это символ мужской эротики, и потому кажется обоснованным мнение, что «куром» называли фаллос (именно так нам, еще студентам, объяснял на лекциях профессор Н. И. Толстой). В таком случае перед нами — индоевропейский узел представлений о фаллической символике предков (и бога мертвых). Обратим внимание: и предок, помогающий по призыву «чур меня!», и мертвецы в свите Гермеса-Психопомпа (Предводителя душ) находятся в человеческом мире, а не в потустороннем, — это серьезный аргумент в поддержку привлечения образа Гермеса для понимания славянской мифологии.

Печь

Мы уже видели, что контакт живых и покойных регулярно осуществляется через печь. Она осознается одновременно и как центр дома (которым и является физически, что отражено в выражении «танцевать от печки» — то есть начать с главного), и как граница с миром смерти, причем в этой роли она связана не только с умершими, но и с новорожденными. Такая символика печи совпадает с общемировой символикой очага, с представлением о том, что зародыши детей попадают с небес в очаг и уже его хозяйка помещает их в лоно женщины, а также с тем, что дух умершего выходит через отверстие над очагом, равно как и злой дух способен проникнуть через него же. Читая, например, «Ночь перед Рождеством» Гоголя, где ведьма вылетает из хаты через трубу, или легенды о том, как черт проникает в дом через трубу, мы видим, безусловно, упоминания еще тех жилищ, которые имели прямой дымоход или не имели его вовсе; они крайне архаичны и восходят к той эпохе, когда собственно печей у славян еще не было (таковы очаги и первые печи пеньковской культуры, VI–VIII вв.).

Представлений о том, что душа приходит в дом через огонь очага, у славян не сохранилось, зато есть их многочисленные отголоски, из которых особенно выразителен обряд «перепекания» ребенка. Младенца или символически помещали в печь на хлебной лопате, или реально один или три раза всовывали на лопате в печь, в которой только что испекли хлебы. Практически везде это делалось, если младенец был болен, но в некоторых местностях «перепекали» абсолютно всех детей. Изначальный смысл этого обычая — появление ребенка из печи (как и появление хлеба), а объяснение, что в печи сгорает болезнь, более позднее. Бытовали и другие обычаи, связывающие младенца с печью: в подпечье прятали перерезанную пуповину, первые волосы детей, молочные зубы.

Поскольку печь мыслилась магическим каналом, связывающим миры, то огромное символическое значение приобретала открытая и закрытая заслонка. Когда человеку предстоял дальний путь, печь непременно держали закрытой, чтобы дорога была удачной. Человека, надолго покинувшего дом, звали через трубу, и на него нападала смертная тоска.

Если в лесу пропадал скот, то через печную трубу звали животных; это же делалось и в качестве магической предосторожности в Страстной четверг. Сходно выглядит и магия нежелательной/желательной смерти: если она уже пришла в дом, то печь могла перекрыть путь беде (так, вернувшись с кладбища после похорон, обязательно заглядывали в печь, чтобы больше никто не умер); если же смерти в доме нет, то через печь порой открывался путь катастрофе (если невеста, войдя в новый дом, заглядывала в печь, то это предвещало кончину родителей жениха). После выпечки хлеба печь требовалось обязательно закрыть заслонкой, положить туда одно или несколько поленьев; в некоторых местностях на ночь внутри печи оставляли полено, а на ней сверху — горшок с водой. Магический смысл этих действий понятен: благополучие не должно «вылететь в трубу». Обратное действие: при смерти человека непременно открывали заслонки, и то же делали, приглашая к себе покойных на поминки.

Печь, то есть человеческий огонь, магически противостояла огню божественному, небесному (грозе). Широко был распространен обычай при виде грозовой и градовой тучи выносить во двор хлебную лопату или кочергу; иногда их складывали крест-накрест, чтобы магически перекрыть путь беде; в некоторых местностях при надвигающейся грозе затапливали печь, чтобы уберечь дом от молнии.

Как видим, печь не является магическим персонажем: у нее нет своей воли, ее нельзя разгневать. При всей значимости печи в жизни крестьянина — как практической, так и мифологической, — она остается скорее магическим предметом, самым большим (в прямом и переносном смысле), но пассивным.

Итак, мать сыра земля, хлеб и предки — «деды» («чуры») — это три силы, которые сопутствовали человеку всегда: покидая дом ненадолго, он брал хлеб в качестве еды; покидая родину на месяцы или годы, он брал ладанку с родной землей. Если человек не нарушал запретов, соблюдал ритуалы, то есть не совершал однозначно неправильных действий, то три эти силы являлись для него исключительно благими. Как мы увидим в дальнейшем, общение со всеми прочими сверхъестественными силами, малыми и великими, строилось на абсолютно других принципах: человек никогда не был застрахован от их гнева, более или менее деструктивного.

Источник

Сегодня покажу разбор сказки, которая имеет хождение на землях восточных славян и некоторых соседей. Хотя, имеет родственные сказки и далеко за пределами.

Разбор автор делает по сказке, которая записана в сборнике Афанасьева под номером 266. Это единственный вариант сказки у него. В комментариях к авторскому разбору я добавлю иные упоминания.

Как теперь заведено, я добавлю собственные комментарии поверх авторских курсивом.

Поехали.

Русские волшебные сказки - очень древние произведения, созданные в эпоху общеславянского единства, когда соседи называли наших предков венедами (2 в. до н. э. - 4 в. н. э.). Сказки донесли образ развитого варварского общества, хорошо знакомого нам по ирландским и скандинавским сагам, поэмам Гомера и греческим мифам. Русская волшебная сказка открывает нам окно в мир далеких предков.

Сказки не появились сами собой - у каждой сказки был автор. Одни сказки исполнялись среди знати и народа для развлечения, а другие создавались для поучения. Сказки для поучения создавались в жреческой среде, потому что главным в них были не приключения героев, а добродетели героев. Обычно сюжет таких сказок строится вокруг различных злоключений главного героя, который преодолевает беды благодаря языческим добродетелям - послушанию богам и родовым законам. В финале герой побеждает своих врагов с помощью высших сил и получает награду в виде счастливой жизни. Если в сказках "Василиса Прекрасная" и "Морозко" главными героинями выступали добродетельные девицы, то в сказке "Арысь-поле" главная героиня - добродетельная мать. Не нужно удивляться, что добродетельными выступают в сказках женщины. Мужчинам родовое общество предъявляло другие требования, главным образом воинские.

Сказка "Арысь-поле" дошла до нас с большими потерями. Видимо, популярностью она не пользовалась, потому что популярные сказки обрастали деталями, подробностями, диалогами. От "Арысь-поле" сохранился только стержневой сюжет. Но в таком виде сказка интересна мотивами черной магии, оборотничества, подменной жены, которые сами по себе очень древние и восходят времена индоевропейской общности.

У старика была дочь красавица, жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на другой бабе, а та баба была злая ведьма. Не возлюбила она падчерицу, пристала к старику: «Прогони её из дому, чтоб я её и в глаза не видала».

Комментарий.

Начало традиционное: отец, овдовев, снова женился. Новая жена оказалась колдуньей. Этот момент был утерян в сказке "Морозко", но сохранился в "Арысь-поле". То что колдунья была злая дает нам право предположить, что новая жена не была славянкой, потому что свой колдун никогда своему роду вредить не стал бы. А вот поверье, что другие земли населены злобными колдунами, существовало у всех древних народов. Новая жена могла быть или из германского, или из балтского племени, с которыми контактировали венеды.

Хотя в сказке отец назван стариком, но на самом деле это не так. Дети в те времена рано становились взрослыми в 13-14 лет, то есть отцу девушки было самое большее лет за тридцать. Женился он по двум причинам: нужен был наследник и он был молодым, полным сил мужчиной. Стариком он стал уже более поздние времена, когда появилась причина объяснить мотив покорности отца новой жене. Мы уже никогда не узнаем причину по которой мачеха потребовала выгнать девушку из дома - этот мотив был утерян. Отец при родовом строе имел полное право над жизнью и судьбой своих детей, поэтому в те времена решение главы семейства никто оспорить не мог. Римские легенды рассказывают, что отец мог даже убить своих сыновей за нарушение его воли.

Сам мотив колдовства в сказке показывает отношение языческого жречества венедов к колдунам и ведьмам. Оно было отрицательным. Общество венедов развивалось, имущественное и социальное расслоение ознаменовало начало образование классов. Разумеется из среды общинников выделились служители богов - жрецы. Они сами вышли из древних племенных колдунов, но став специалистами не только по заклинаниям и ворожбе, но и специалистами в проведении обрядов, жрецы увидели в колдунах и ведьмах конкурентов. В самом деле, если человек при беде или болезни шел храм с приношениями и жертвами не, а к колдуну, то это било престижу и доходам жрецов. Поэтому жрецы в своих сказках прославляли богобоязненных добродетельных героев и всячески чернили своих конкурентов - колдунов. Вспомним, для примера, греческий миф о колдунье Медее, которая убила своих детей из мести мужу. Кстати, тоже иностранка.

Комментарий от меня

Можно предположить, что изначально во всех сказках пор отношения мачехи и падчерицы фигурировали следующие лица: отец, его дочь, мачеха-колдунья из другого рода и её дочки. Подобный замес сразу настраивал слушателя на конфликт в истории. При этом поводов для конфликта могло быть много: отношения между родами (и их мифологическими покровителями) и заодно между обычаями, отношения между кровью (имеется в виду мачеха и дочки против падчерицы), наследственный вопрос (из-за отсутствия сыновей). Возможно, что были ещё какие-то поводы. Это подтверждается как тем, что в некоторых вариантах сказок мачеха упоминается как колдунья, или даже как Баба-Яга с дочерьми.

Вопрос жреческого сословия - один из самых интересных. На текущий момент представляется, что жреческое сословие отсутствовало у праславян. Обрядовые действия выполнялись военными князьями или главами общин (не столь важно, родовых или территориальных). Первые возможные свидетельства повторного (после праиндоевропейского) выделения жрецов из общества относятся уже к IX веку, а достоверные свидетельства - примерно к XI веку. Колдуны (и прочие волхвы) выделились из жреческого сословия еще во времена праиндоевропейцев, и далеко не везде относились к жрецам, а только в культурах с сохранившейся жреческой кастой.

Храмов у венедов не зафиксировано. Эта часть автора комментария автора относится к более поздним временам.

Старик взял да и выдал свою дочку замуж за хорошего человека; живёт она с мужем да радуется и родила ему мальчика.

Комментарий.

Здесь мы потеряли целую сюжетную линию. Не ясно, кто был человек на котором женили Арысь, какие были отношения отца девушки с будущим зятем. Ясно что отец каким-то образом перехитрил свою жену. Из дальнейшего повествования мы узнаем, что за детьми приглядывала мамка, то есть служанка. В те времена это могла быть только рабыня. Рабов себе мог позволить иметь только зажиточный или знатный человек. Можно предположить, что Арысь стала женой местного вождя. Стало быть и отец Арыси был не простым общинником, а знатным человеком, который мог дать за дочь богатое приданное.

Комментарий от меня

В Московской области собрали вот такой вариант (краткое описание): "жил-был Строй, жена умерла, новая велит падчерице прясть лен, а еды не дает; корова жует лен, пряжа выходит изо рта; корова велит влезть в одно ухо, вылезти из другого – девушка стала красавицей и сыта; мачеха подсмотрела, требует корову зарезать; корова велит падчерице попросить требуху и ноги, зарыть; вырос сад с золотыми яблоками; барин посватался к хозяйке; мачеха хотела подсунуть свою дочь, но петух кричит, что девушка под корытом; барин забрал девушку и сад за ними поехал"

То есть муж взял дочку в жёны из-за приданого. Кстати, корова является частым гостем в сказках, где в одно ухо входят, из другого выходят. Есть упоминания в схожих сказках, что дочери мачехи не могли себе найти жениха, а вот падчерица нашла.

Примерно так выглядели вожди венедов. Кельтское влияние на культуру венедов было очень сильным, как сейчас европейское.

А ведьма ещё пуще злится, зависть ей покоя не даёт; улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала в дремучий лес, а в падчерицыно платье нарядила свою родную дочь и подставила её вместо настоящей жены. Так всё хитро сделала, что ни муж, ни люди — никто обмана не видит. Только старая мамка одна и смекнула, а сказать боится.

Комментарий.

Не только зависть мучила мачеху. Казалось бы она избавилась от ненавистной падчерицы - живи спокойно. Но если, принять во внимание другие русские сказки, то, можно предположить, что дочь мачехи никто не хотел брать в жены. Отсюда план хитрой мести. Так как мачеха была колдунья, то местью была магическая - обращение Арыси в животное.

Почему Арысь была превращена в рысь? Оборотни во множестве встречаются в русском фольклоре. Мужчины превращаются в волков или в медведей, что вероятно является воспоминанием о древних культовых воинских мужских союзах, возникших во времена индоевропейской общности. Женщины-ведьмы чаще превращаются в сорок, свиней, жаб, но в рысей никогда. Видимо, перед нами единичный случай, потому что так захотел автор сказки. Рысь была выбрана по нескольким причинам: рысь - красивое животное и рысь никогда не нападает на человека, то есть мотив, что рысь могла кормить ребенка у слушателей сомнению не подвергался. Были ли какие-то мифологические мотивы для выбора рыси в качестве животного-оборотня я ничего не могу сказать - данных для этого нет.

С 90-х годов с легкой руки писателей-фантастов Ю. Медведева и Е. Грушко Арысь-поле из сказочного персонажа превратилась персонажа славянской мифологии, некоего существа - полурыси-получеловека. С тех пор это ошибочное мнение кочует по различным справочникам и подхвачено неоязычниками (что само по себе говорит о неоязычестве, как о новоделе, не имеющего никакого отношения к настоящему древнему язычеству). На самом деле русский фольклор знает Арысь-поле только по одной сказке.

Наряду с оборотничеством древний автор ввел сказку сюжет с подменной женой. Это, скорее всего, так же древнейший индоевропейский сюжет. Так, в индийской мифологии известен миф о Вивасвате и его жене Саранью, которая после рождения детей создала свое магическое подобие (или преобразила служанку) и, превратившись в кобылицы умчалась на вольные хлеба. Но славянский автор по своему переработал древний сюжет: если у индийцев мать бросила своих детей, то у славян наоборот продолжила кормить и заботиться.

Так же можно предположить еще одной потерю сюжетной линии: в сказке фигурирует платье, благодаря которому никто не заметил подмены. Оно скорее всего было волшебное. Не понятно так же, как Арысь превратилась в животное. По русским поверьям оборотнем можно было стать двумя способами: первый - по личному желанию, перепрыгнув через магический предмет (отсюда и название - оборотень), то есть человек как бы выворачивался звериной шкурой наружу; второй - через проклятие, одним из способов было накидывание шкуры на жертву, от такой шкуры жертва самостоятельно избавиться не могла. Видимо, шкуру рыси на Арысь накинули обманом. Но этот сюжетный ход был утерян.

Комментарий от меня
В некоторых вариантах схожих сказок превращение в животное происходит, когда мачеха ведёт падчерицу в баню помыться (например, Ведерникова, Самоделова 1998, № 48: 106-107). Баня - частое место у славян и финских народов для совершения обрядов, заговоров, ворожбы и прочих магических ритуалов.

Про шкуру сюжет сохранился у соседей. В сказке латышей "мачеха набрасывает на нее шкуру рыси", тем самым и превращая в рысь (Арийс 1971: 216-218). У эстонцев "ведьма набрасывает на нее волчью шкуру, превращая в волчицу" (Põder, Tanner 2000, 155-160) или "бросает в глаза волчью шерсть" (Mälk et al. 1967, № 62). Странно, что у эстонцев фигурирует не шкура мамонта.

С того самого дня, как только ребёнок проголодается, мамка понесёт его к лесу и запоёт:
Арысь-поле! Дитя кричит,
Дитя кричит, пить-есть хочет.
Арысь-поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмёт мальчика, накормит; после наденет опять шкурку и уйдёт в лес.

Комментарий.

Подменная жена не заботилась о ребенке Арыси. По идее ребенок должен был умереть. Но тут в сказку вводится новое лицо - верная рабыня, послушная и преданная хозяйке. Варварское общество наших предков было рабовладельческим. Оно делилось на знать, свободных общинников и рабов. От раба родовое общество требовало послушания и преданности хозяину. Потому в сказку попала преданная мамка - рабыня в первоначальном варианте. За предательство хозяина раба казнили. Так Одиссей, вернувшись домой и разделавшись с женихами Пенелопы, потом казнил всех рабов, которые помогали женихам. Вот и сказке про добродетельных языческих героев попала добродетельная рабыня, верная хозяйке, которая помогает спасти ребенка Арыси.

Согласно, русским поверьям человек, обращенный в оборотня, не мог самостоятельно вернуться в человеческий облик. Шкуру нужно было или сжечь, или разрезать на оборотне ножом, или накинуть какой-нибудь магический предмет. Арысь могла только на короткое время сбросить шкуру под колоду. Пень или колода были одними из волшебных предметов, через которые оборотень перепрыгивал, чтобы изменить облик. Арысь этого не знала, поэтому не могла вернуть облик навсегда.

Золотые украшения пшеворской культуры. Такие могла носить Арысь-поле.

Куда это мамка с ребёнком ходит? — думает отец.
Стал за нею присматривать; увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку и стала кормить малютку. Он подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил её.
— Ах, что-то дымом пахнет; никак моя шкурка горит! — говорит Арысь-поле.
— Нет, — отвечает мамка, — это, верно, дровосеки лес подожгли.
Шкурка сгорела, Арысь-поле приняла прежний вид и рассказала всё своему мужу.

Комментарий.

Почему мамка сразу не рассказала мужу Арыси о подмене? Да потому что никто рабыне не поверил бы, еще бы наказали, если бы не убили. Поэтому мамка держала все в тайне. И только ее подозрительное поведение заставило мужа Арыси проследить за рабыней. Увидев жену, он сделал то, что должен сделать - сжег шкуру оборотня, освободив жену от проклятия. Мотив тайного уничтожения шкуры оборотня так же встречается в сказках, например в "Царевне-лягушке". Видимо, это было одним из условий снятия заклятия.

Тотчас собрались люди, схватили ведьму и сожгли её вместе с её дочерью.

Комментарий.

Это в поздней сказке всё было просто. На самом деле в начальном варианте люди не просто собрались, а их созвал вождь, муж Арыси, на народное собрание. Сам он, конечно, мог убить преступников, как это сделал Одиссей, но тогда бы получил на свою голову массу проблем в виде родственников убитых и кровников, жаждущих убить его. Так, вождь готов Германарих казнил свою жену Сунильду из племени росомонов, за что на него напали кровники - братья Сунильды, которые нанесли Германариху тяжелые ранения. Кровная месть в те времена не была шуткой. Поэтому муж Арыси созвал народное собрание, чтобы судить преступников. Против решения коллектива мало какой род решил бы выступить, потому что это уже война. Таким образом муж Арыси отвел от себя и своей семьи угрозу кровной мести и выполнил родовой закон, передав правосудие общине.

Колдунью и ее дочь народное собрание приговорило к смерти через сожжение. Это была древняя казнь ведьм и колдунов. Ее не христиане придумали. Так казнили колдунов еще в языческие времена. По русским поверьям, убить колдуна мало. Мертвый колдун мог потом выходить из могилы и вредить людям. Поэтому требовалось его сжечь, чтобы ни клочка плоти не осталось. Но убивали только колдунов, применивших черную магию, а мачеха и ее дочь именно такую магию применили, за что и поплатились.

Комментарий от меня

Другой вариант казни колдуна, чтобы он после смерти не доставлял хлопот, бытовавший у славян - расчленить труп (лучше всё по разным местам разнести), принеся его в жертву, а на тело положить замок.

В белорусской сказке мачеху с ее дочерью привязали к лошадям (Потанин 1891, 154-155)

Финал сказки так же не сохранился. Понятно, что Арысь за свои добродетели жила долго и счастливо и родила много детей. Верная рабыня также получила награду. В этой сказке нет божественной помощи, но она героям и не требовалась. Сказка прославляет языческие добродетели верной жены и заботливой матери, то есть семейные ценности, а сюда даже боги не вмешивались.

Автор - KAMAS

Предыдущие разборы сказок:

Василиса Прекрасная и Василиса Прекрасная (окончание)

Морозко

Сюжеты сказок Древнего Египта в русских волшебных сказках

Предыдущие статьи по мифологии и сказкам:

Немного о мифах

Мифы времён чёрной древности или немного про родственников Змея Горыныча. Сравнительная мифология

Бог Сварог

Древние корни индоевропейских сказок и неожиданные выводы

Проблема датирования первых славянских сказок

Карта распространения мотива "Героиня превращена в лесное животное" по Берёзкину.

Женщина, из-за козней соперницы превращенная в среднее по размеру лесное животное (рысь, волчица, важенка), пытается установить контакт с детьми или с мужем.

Красный цвет - в культуре присутствует этот сюжет, жёлтый - отсутствует.

В следующий раз в серии "Сказка - взгляд в языческое прошлое русского народа" будет рассмотрена сказка, где жену превращают в уточку.