Я понял разницу между деревней и городом
В деревне петухи орут утром
А в городе - ночью
В деревне петухи орут утром
А в городе - ночью
Может кому пригодится мой опыт и просто хочу выговориться.
Большую половину жизни шла к этому переезду, выбирала места, жизнь вносила свои коррективы в географию страны и семейный состав.
Наконец продан лишний хрущ, и вот я в своем построенном доме. Небольшое поселение в курортной зоне в часе езды от СПб. Мне 41, я вдова и сын подросток.
Участок старый, от семьи, хотя цена его причесывания выше стоимости нового участка. И это главный геморрой.
Зона курортная, скотину тут не держат, в основном дорогие коттеджи , в том числе под сдачу, и доживающие местные.
Работа на удивление есть, даже дефицит людей. Если ты не пьешь, и даже умеешь пользоваться компьютером - устроится вполне реально. Образование конечно семейное, хотя школы в соседних поселениях есть.Где и как учиться дальше - будет решать ребенок.
Удаленность и дороги. С новостроечного района СПб до метро 3 км я еду час в пробках с дикарями на каршерингах рядом, тут до города тоже час спокойной дороги вдоль белых песчаных пляжей.
Климат - мягче и теплее чем в СПб. Супер умную теплую одежду, которая в городе постоянно - зимой не доставала даже. Демисезон даже в морозы, почему то не холодно. Загораю с апреля. Здоровье восстановилось после тяжелого ковида.
Минусы - неправильный выбор участка, не рассчитали свои силы. Вырубка отсыпка выравние уборка старых строений на пол гектара - это съедает время и ресурсы. Не хватает времени на социализацию и заведение друзей. Стройка по сравнению с этим - ерунда.
Постоянный страх - проржавеет фундамент, закоротит проводку, упадет электростолб, вымокнет яблоневый сад, выскочит септик, сгниет дом, заломят цену, упадёт дерево и тд. Медленно, но проходит. Хотя по началу реально снились кошмары с черной плесенью.
Незаметно для себя научилась видеть стройхлам и строй ошибки. Удивительно и странно, ведь это строят мужчины строители, и этого очень много.
Впрочем очень много начатых и брошенных строек именно по причине нерасчитанных сил. Трудно, дорого, долго. Ставят красивую коробку, на этапе коммуникаций и ландшафта - теряются и снова участок в продаже. Некоторые перепродаются так по несколько раз, в том числе и гостинницы.
Я по причине нерасчитанных сил сгноила пару кубов хорошей сухой доски на сарай. Забыла. Устала. Плюнула.
Либо просто покупают землю и она зарастает лесом и борщевиком, то есть платят налоги, проходят по штрафам и в итоге пытаются долго продать за изначальную цену. Считают цену за приведение земли в порядок, плюют и теряют деньги. Справляется 1 из 20 самых упорных.
За год жизни город стал отталкивать , хотя и надо иногда ездить. Шум , вонь, пробки.
Что меня бесит - пьющие местные, мигранты, ломящие цены на услуги. Мало адекватных людей, хотя места райские.
Уродские ландшафты, кучи хлама и страшных сараев на участках у коренных местных. Надувные яркие басейны рядом с теплицами и грядками, высокие профлист заборы чем выше тем круче. Тем более тут бедных практически нет. У всех хорошие дорогие машины. Никто не дрючит администрацию за окружающий прекрасный ландшафт борщевика и осины, своевременный ремонт дорог, очистку пляжей и тд.
Напомню это курортная озерная зона при втором по величине мегаполисе страны.
Селекция Канады и Финляндии идет семимильными шагами вперед, для нас неукрывной виноград, кукуруза, Юкка, абрикосы, лаванда и куча всего красивого.
Можно же жить красиво, а не так..
Единицы стараются, но это теряется в общем безобразии. Тенденция к улучшению идет ооочень медленно.
Хочу сказать всем кто думает о переезде - да, это адски трудно. И больше всего меня тормозило общественное мнение социума - как так, надо в город, добиваться успеха.
Но жизнь тут и там - две разные жизни. Здоровье не смотря на сильную перегрузку - восстановилось после ковида. Меньше стрессов, вакансий больше чем в городе. Жалею лишь что не было возможности уехать раньше.
Давайте новый шабаш замутим про работу. Так хоть примерно понимать как страна живет. Откуда, какая работа, какая ЗП на руки. Я из Липецка, самозанятый, в среднем 200-500к в месяц с бизнеса в зависимости от сезона. Занимаемся продажей одежды и обуви.
Живя в деревне уже 6 лет, я стала задумываться есть ли разница между жизнью в городе и жизнью в деревне, почему люди бояться так деревни и относятся в большинстве случаев негативно.
Страх большинства людей перед деревней можно объяснить несколькими вещами:
Ответственность - в городе нас учат потреблять не задумываясь откуда и что берётся. Есть учителя, сантехники, магазины с едой, дворник, в конце концов государство которое отремонтирует дороги, откроет садики и школы. В деревне же дворник, сантехник и тд вы сами. Возникает "ответственность" если у меня есть семья, то в доме должно быть тепло, крыша должна быть целая, семья должна быть накормлены, детям построены качели и площадка, на улице не должно быть грязи и мусора. Вся ответственность за жизнь и удобства ложатся на ваши плечи. Но что в этом страшного? Люди так жили много лет и живут.
Зато люди (из деревни) не бояться заводить семью, детей, они привыкли рано вырастать, нести ответственность и не быть "маменькиными сынками". Конечно есть исключения, но как известно из каждого правила есть исключения...
Вам предется осознать, что в деревне не важно какой у вас телефон, какая машина, какая сумочка "от долче". Тут важнее что вы умеете на деле, чему научились за свою жизнь - колоть дрова, ухаживать за скотиной, строит и тд . Важнее обустроить дом и хозяйство которое будет приносить доход.
Вам придется вырасти в духовном и моральном плане. И все упирается только в одно - ответственность.
Ещё есть такая страшная фраза для городских жителей "я должен" должен для себя, самому себе, своей семье и своему дому. В городе у нас есть только одно "нужно пойти на работу", а вот "должен" только соответствовать окружающим - купить "айфон", машину лучше чем "у Пети" и тд. Конечно и нам не чуждо желание ездить на хорошей машине или иметь "смартфон", но большинство из деревнских потратят деньги в дом или в хозяйство, а уж потом в "хочу" (не путать с тем, что навязывают города).
Что же в деревне "я должен" - содержать дом в порядке, ухаживать за скотиной, сажать, полоть, чистить снег, ремонтировать, строить. Конечно есть кто может позволить себе переехать из города в деревню и не работать, но такие люди обычно работали (много и сложно) в городе.
Конечно жизнь в деревне отличается от жизни в городе. Тут нет привычных вещей для горожан.
Зато есть свобода. Свобода в выборе.
Нравится ли мне в деревне?
Очень! Я не хочу обратно в город.
Мне нравится жизнь в деревне, нравится работать каждый день, нравится жить в своем доме без соседей через забор.
Жена исторически из Москвы, я из Алма-Аты. С 2012 живем в деревне. Давно привыкли к спокойной и размеренной жизни. Мясо на шашлык давно берем не больше килограмма, до ближайшего сетевого магазина 30+км. Собраться и поехать куда-то это тот еще гемморой.
Жена давно хотела удалить пару родинок, но это же надо собраться и поехать. Поэтому последние пару лет были регулярные диалоги типа: ну да надо поехать, ну да надо записаться, ну да надо обследовать. Угу, сходили обследовали все нормально, можно удалять, надо записаться на удаление и т.д..
В общем года 2 она собиралась, прикрепилась к областной больнице, проверилась у дермотолога, записалась к хирургу на удаление и... заболела.
Поехала в Москву, прикрепилась в московскую поликлиннику, жила там 2 месяца. Освоила доставку, покаталась на электробусе, вспомнила про метро и вотэто вот все.
Сейчас приехала в областной центр из Москвы, а мы приехали её встречать из деревни.
Ужинаем. Разговариваем. Время 21:30. Жена жалуется что открепилась из местной поликлинники и теперь хз как удалять родинки. Я ей ответил, мол в чем проблема? Ты обследовалась, знаешь что родинки просто родинки, удалять можно, иди в любую косметологию и удали платно. Жена молча куда-то ушла. Приходит через пол часа (она оказывается подорвалась звонить по клиникам) злая как не знаю кто. Возмущается что обзванила несколько контор и негде не берут трубку. Ну, правильно что не берут, отвечаю ей. Время то уже 10 вечера. Все дома.
Суббота. 8:00 у жены список клиник и она начинает обзвон, возмущаясь что там, в субботу, не берут трубку и кокого хрена и все такое.
А я пошел в магазин. Зашел в лифт и минуты через 3 понял что забыл нажать на кнопку 1 этажа. Просто стоял в лифте минуты 3 и ждал когда он поедет. Ну а что? Понятно же что если я вызвал лифт на 3й, то мне надо спуститься на 1. Что стоим? Кого ждем?
Оказывается меня.
Вот такой парадокс жизни...
Жители города, устали от ежедневной городской суеты, от постоянных пробок, от грязного воздуха, от злых людей в транспорте, от шума и пыли.
Поэтому мечтают перебраться в деревню, где тихо, спокойно и свежий воздух. Можно выращивать что то для себя, вести хозяйство. В общем мечтают об умиротворении в своем доме на природе.
А жители деревни, кто там родился, наоборот устали от деревенского быта, от вечных не заканчивающихся дел по обустройству своего дома и пахоты по хозяйству. От деревенской скуки, от того что нет цивилизации и нормальных магазинов, от безработицы которая ныне присуще всем нашим деревням, от нехватки денег.
Одним словом они мечтают, бросить все это хозяйство и переехать в город в простую квартирку, где не надо топить печку и заниматься вечной стройкой. Мечтают о горячей воде из под крана, да и вообще о воде которая зимой не перемерзает.
Парадокс, одни и те же люди, а мечтают о противоположном, исходя из той ситуации, в которой им довелось родится.
Источник https://t.me/signaly_s_uchastka/202
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на продолжение:
Дубрава уже пожелтела, шуршал толстый огненный ковер под ногами, издали откуда-то гулко по-над листвой этой павшей, скорой дробью разливался стук дятла. Тишина, разве что шаг за шагом снова шорох, шуршанье ветра в кронах. Осенний лес тих, холоден, зябок, и даже ветви его, по лету такие размашистые, скрипучие в ночи, сейчас онемели.
Тук поднял вверх голову, посмотрел сквозь прохудившиеся кроны на холодное, свинцовое небо, поправил лямку перевязи с хворостом на плече, затопал дальше. Наверное подумалось ему: «успеть бы до дождя», или «успеть бы до вечера» - кто знает, а может и мыслей никаких в голове не было: просто шел, просто ноги переставлял, срывалось облачко дыхания в озябший стылый воздух, вот и все…
До дома Туку было еще не близко: перейти перевал, через речку перебраться по узенькому мосточку, что провис едва ли не до ледяных бурунчиков спешащей воды, а потом еще через графскую рощу, в которой его сиятельство изредка изволит охотится, а там уже, по тропке неприметной и считай, что дома. Дома тятька: землю к зиме пашет, чтобы весной помягче была, матушка фасоль лущит, а сестренка да братец носятся, небось, по скотному дворику, кур да гусей пугают, и грязные они, аки черти полоумошные!
Тук вышел из дубравы, поднялся на каменистый, где валуны торчали из под жухлой листвы, взгорок, и посмотрел вперед, в сторону дома. Там, через перевал, через речку, через рощу, именно там, где дом его, поднимался белый столб дыма, будто кто целый стог сырой запалил.
- Что это еще удумали? – тихо спросил сам себя Тук, руку козырьком ко лбу прислонил, прищурился. Издали совсем тихим-тихим отголоском донесся то ли крик, то ли еще что, и блесткой к нему налипший лязг железный.
Тук скинул вязанку и припустился во весь опор, будто и не устал совсем.
Вниз, с холма, мост над речушкой под ним скрипнуть было собрался, да не успел, роща графская зелено-золотым туманом над головой его пронеслась, тропка раскисшая под быстрыми ногами слякотно чавкнула и…
Дом догорал, одно крыло и вовсе отгорело, а от второго разве что каменный пристрой остался, забор скотного дворика развален, белыми пятнами на нем перебитая птица, поле, что отец к зиме пахал, истоптано конскими копытами, единственная их лошаденка старенькая, в яблоках, там же, на поле палая лежит, и слышен крик детский: то ли братишка, то ли сестренка – не разобрать.
Еще чуть, он за домом, у каменного пристроя, там и брат и сестренка, ревут, заливаются, у братца, маленького Снэга, кровавая царапина через все лицо, от волосиков грязных, спутанных и до рта раззявленного в крике, Аза тоже ревет, и уже дыханья ей не хватает, а из пристроя вой матушки.
- Цел, - Тук припал на колени рядом с братом, - Дай посмотрю, дай.
Он ухватил за руки его, от лица отвел, на царапину посмотрел – не царапина вовсе, будто кто кнутом оходил, рубец набухший, но глаз цел, да и сестренка вроде тоже жива здорова.
- Что случилось? – Спросил Тук, Снэг всхлипнул, попытался рев унять, но не удержался, скуксился и заревел, мать по новой заголосила.
Тук, боясь, шагнул в проем пристроя: мать на полу, спиной к столбу привалилась, растрепанная вся, одежда изодранная, будто полоумная тетка Гнесса, что отсюда одиноко в лесу живет, а на коленях ее тятька, мертвый совсем: лицо в крови, и не понять где борода начинается, где кровь заканчивается – в сумраке все сливается.
- Ма… - тихо шепнул Тук.
- Вон! Вон! Не смотри, не надо! – заорала она на него, к мокрым щекам ее прилипли спутанные волосы, - Убирайся!
- Мама… - он подошел, встал перед нею на колени, склонился к отцу, обнял его. Хотелось толкнуть, сказать ему: «тятя, открой глаза, тятя», как говорил раньше, когда бывало ему просыпаться рано поутру, и когда он залазил к тяте на постель и вот так же, от скуки что ли, от желания ласки грубой, отцовской, будил его. Отец просыпался, большой, будто из дуба рубленной рукою, оглаживал его по макушке вихрастой, и говорил хрипловатым со сна голосом: «ну че неймется то, досвету соскочил».
- Нету у нас больше тятьки, сына, нету… - тихо запричитала мать, огладила сына по голове дрожащей рукой, в крышу дырявую, прогоревшую, взгляд вперила, и разревелась, - нету больше…
Это были орки, банда с севера, что просто так, походя, побила и всю живность, и братца нагайкой по лицу оходили, и тятю, что встрял, когда попытались за мать взяться, покуражиться, насмерть кистенем оглоушили.
После того как тятьку схоронили, да живность, ту что орки не забрали, подкоптили, чтоб не погнила, мать совсем плохая стола. Тук видел, как она тоскливо и подолгу в одну точку смотрит и пальцами перебирает, все что под руку попадется, а если ничего нет, ни травинки, ни зернышек, так и вовсе пустоту будто четки перекидывает, мнет. Он ее одергивал, про малышей напоминал, но все больше ему самому по хозяйству заниматься приходилось: покормить, крышу пристройки уцелевшей перестелить, хоть какой-то маломальский очаг соорудить, чтобы ночами всем не померзнуть. Но все одно: хирела сестренка малая, Снег осунулся, так что скулы сквозь кожу выпирали, глаза ввалились, да и мать сама тоже постарела как-то враз, волосы ее давно нечесаные посеребрились, и вся она заострилась будто, из одних морщин да острых углов стала. А потом, после особо морозной ночи, Тук проснулся в их пристройке заиндевевший весь, промерзший, и увидел, что сидит мать перед погасшим очагом, а братишка с сестренкой чуть не до смерти уже заморозились и все никак не проснутся. Вскочил он, к матери шагнул и, со всей накопленной на все это злобой, залепил ей пощечину, мать аж мотнуло, чуть не упала.
Медленно она к нему лицо повернула, медленно руку подняла к краснеющей щеке, вот только в глаза понимание не возвращалось, будто она вся изнутри вымерзла. Он снова замахнулся, и только тогда мать вздрогнула, руками закрылась, и он перед ней на колени встал, тряхнул ее за плечи, а она на него как малая, сквозь пальцы смотрит – боится.
- Проснись, мам, проснись, - он тряхнул ее вновь, - смотри: Аза и Снэг замерзли, мам, смотри. Почему ты не развела огонь? Мам.
- Все одно, не перезимуем, лучше так…
- Мама! Мама, это дети твои! Мама.
- Не перезимуем… Хлеба нет, крыши нет, скотины нет… а если и перезимуем, - взгляд ее снова обретал пустоту, - нечего сеять, некому сеять, куда жить то?
- Замолчи! Замолчи, мать! Всё… В город я пойду, - повторил, будто себя убеждал, - в город.
- И правильно, Тук, правильно, хоть ты живой останешься. Поюродствуешь, помытаришься, поживешь еще чуть, - она вновь была где то там, отстранена от всего живого, от детей своих, от себя, от мира, - а мы здесь как-нибудь…
- Ща вдарю, - он угрожающе поднял руку, мать осеклась, умолкла, - Мать, ты за ними следи, на заработки я, до снегов вернусь. Золото будет – жить будем.
- Золото, - мать усмехнулась, - мал еще на золото замахиваться.
- Серебро, медяки – все в ход, все жизнь, - он радовался, мать словно ото сна отходила, - ты главное пока за ними смотри. Не о себе думай, о нас, нам без тебя плохо будет, мать… мама, как мы без тебя будем? Мама, одна ты у нас осталась, одна только, без тятьки, а без тебя кто…
Тук уже чуть не ревел, сдерживался, по щеке слеза сама собою скользнула. Мать обняла его, прижалась твердой костистой грудью к нему, к тщедушному, тощему, и сказала тихо:
- Позабочусь, сынок, позабочусь. Иди.
Тук вошел в город на закате: мощеная дорога, на которую кто-то щедро ливанул гнилыми помоями, масляно отблескивала кроваво-красным, черные тени остро прорезались на округлых камнях городских стен, всюду люд, всюду говор, здоровые детины стражников лениво притулились к стене караулки, вонь горелого варева, громкий цокот копыт по булыжнику – город.
Тук поправил мешок с пожитками, что собрал с собой в дорогу: сухари, мех воды, мясо копченое, кой-какое тряпье и все деньги, что были у семьи – четыре грошика медных, ничего больше сберечь не удалось, все подчистую орки вынесли. Он пошел по улице, оглядываясь по сторонам, рот разинувши. Его кто-то толкнул, рыкнул угрюмо, Тук оглянулся и увидел огромную сутулую спину огра. Он шел тяжеловесно переваливаясь, руки огромные, что стволы деревьев, когтистые, чуть не до пола, в такт движения мотались – видно, что не привык ходить так, на кулаки не опираясь. А вон эльфы: высокие, как молодые сосенки стройные, лица ровные, ни морщинки, ни изъяна, и не верится, что существа с такими лицами могут есть, пить, говорить что то не великое, а обыденное. А вон гномы кряжистые о чем-то судачат, руками машут, будто торгуются, вот что за народ такой – одна торговля на уме, деньги, прибыль… Правда не так уж и много гномов Тук в своей жизни повидал, разве что тех, что с тележками, набитыми товарами, мимо проезжали, торговали, да и на них все больше из-за отцовской спины смотрел, пока отец торг вел.
Из открытой двери основательного каменного дома послышался дробный перестук железа, жаром пахнуло. Тук вверх глянул: из трубы дома черный дым валит, над дверью шпиль со знаком гильдии: молот, наковальня под ним – кузница. Постоял с пару секунд он перед дверью раскрытой, откуда так жаром и пыхало, плечами пожал, да и вошел внутрь.
Кузнецы, двое кряжистых гномов в кожаных фартуках на голой торс, дробно выстукивали по зажатой в ухватистых клещах полосе яркого, почти до бела раскаленного, железа. Оба они были бородаты, у обоих равно бугрились под блестящей от пота кожей мускулы, оба были чумазы, в саже.
- Простите, - тихо сказал Тук, на него даже не посмотрели. Тук кашлянул, крикнул, - Простите.
- Погодь, малец, - отозвался тот, что держал полосу клещами. Еще пара ударов тяжелым молотом, искры выбивающих, а после гном ухватил щипцы двумя руками и сунул полосу в деревянное корыто. Вода зашипела, забурлила, повалил горячий пар, будто в бане на каменке. Гном утер лоб, положил щипцы, кувалду, - Чего тебе, малой?
- Вам подмастерья не нужны?
- Подмастерья, - гном бросил оценивающий взгляд на тщедушную фигурку Тука, нос бугристый утер огромной своей рукою в толстой кожаной рукавице, сказал, - работа не из простых, тяжелая. Сдюжишь?
- Вы, дяденька гном, не бойтесь, я к труду приучен. Своим хозяйством жили, от утра и до вечера на работе, с тятей землю пахал, вместе повинности княжеские отбывали. Вы не смотрите, что я такой, голодно у нас сейчас дома стало, а так-то я двужильный, в тятьку.
- Да уж вижу, что не от хорошей жизни в город подался. Ну что, Бур, возьмем мальца на пробу?
- А отчего не взять? Можно и взять, а коли не взять, кто ж его знаеть, зазря, не зазря…
- Вот и ладно. Вона туда добро свое кидай, - ткнул рукавицей в сторону грязного верстачка, - и давай, на мехи становись, а то морозно как-то стало.
Тук скоро кинул суму меж черного кованного инструмента, и бросился к блестящей, отполированной многими часами работы, рукояти мехов. Даванул раз, даванул другой, жар в горне раззадорился, белизной яркой пошел, так что даже смотреть больно, загудело пламя гулко, искры взметнулись.
- А что, дюжит цыпленок, - усмехнулся хозяин кузни, а Бур ладонью тяжелой Тука по плечу хлопнул так, что тот едва на ногах удержался, сказал:
- Тяни, да не перетягивай, пуп распустишь.
- Знаю, дядька Бур, знаю… - и Тук, пыжась всеми силами, вновь сдавил тугие меха.
Ночью уже, когда солнце село, а на улице гвалт поутих, Берим, так звали хозяина, закрыл двери, ставни, изнутри засов задвинул толстый, за стол сели. Тук из своей сумы мясо оставшееся достал, хлеба краюху.
- Что ты, - глянул на скудный скарб Берим, - этим сыт не будешь. Ты давай, тащой, на кашу наваливайся, нам работник в хозяйстве нужен, а не доходяга. Бур, плошку достань хоть что ли.
Бур достал с полки долбленую посудину, щедрой глубокой ложкой каши с котелка наложил, вложил плошку в руки Тука.
- Хрямкай, батрачок, - подбодрил его, пятерней куцей волосы ему взъерошил.
Такой сытной каши они у себя никогда и не ели: наваристая, щедро мясом приправленная, с салом, с маслом, жирная, вкусная. Тук и сам не заметил, как оголилось дно плошки, а после еще и хлебом весь жир выбрал, съел и сытый, каким уж не был почитай со дня смерти тяти, отвалился на спинку грубо сколоченного стула.
- Вкусно?
- Ага.
- Привыкай, - Берим сунул ложку в рот, на усы и бороду прилипли жирные зернышки каши, проговорил с набитым ртом, - хорош тот работник, что хорошо ест. Понял?
- Понял.
Ночевать он остался тут же, в мастерской, в комнаты на второй этаж его не пустили, да он и этому доволен был. Подтащил лавку поближе к горну, что еще до сих пор дышал оглушающим жаром, улегся, накрылся плащом своим походным, суму под голову сунул и, уставший за день, мгновенно провалился в сон. Во сне он видел брата своего, мать, сестренку – все худенькие, изможденные, и он, Тук, вернувшийся к ним из города – сытый, крепкий. Они все выбежали из дома к нему навстречу, а он идет не спеша поначалу, в новых сапогах, полная сума через плечо перекинута, тянет приятной тяжестью, но не может стерпеть, срывается, и бежит к ним навстречу…
- А ну, лежебока, хватит харю мять! – сильный толчок и Тук валится с лавки на пол. Садится, глаза трет грязными кулаками, оглядывается. Над ним Берим, Бур тут же, у верстака стоит, на клещи смотрит, головой качает. Ось там потянуло, шатаются, толком уже не ухватишься ими – перекашивает. Ну да и ничего страшного, новую клепку-оську сделать недолго: подстучать малость тонкий пруток, чтобы проходил не тяжело, но и не болтался, а потом сверху увесисто молотом разок припечатать, да молоточком обстучать – вот тебе и клещи, будто новые. Вот только это всё – время, а у них заказ срочный – ограду ковать для богатого гнома, купца. Купец уже груженый, трюмы почитай едва ли не под самую палубу завалены, только ограду эту ждет, а они…
Тук поднялся, зевнул широко, в окно глянул – не рассвело еще толком, разве что едва-едва подкрасило улицы еще прозрачным, неразличимым предрассветным туманным молоком. Зябко, сыро, спать хочется нестерпимо! Вчера работать закончили, когда уже темно было, хоть глаз выколи, когда городская стража уже и обходы бросила, не слышно было тяжелой их отзвякивающей поступи по пустым улицам. Спать, очень хочется спать.
- Раздувай, - приказал Берим, - кончай зевать, я тебе не за то плачу.
Туку хотелось сказать: «а сколько там, той платы», но он промолчал. За почти месяц работы ему еще ни грошика не перепало, все на потом да на потом переносил Берим этот момент, да и о плате они особо не договаривалось, сказал он только: «на сколько наработаешь, столько и заплачу». Тук тогда по секрету у Бура спросил, добрый ли у них хозяин, и Бур, кивнув, сказал: «дело знает, рабочего человека не забидит» - на том Тук и успокоился.
Тук поработал на мехах, пламя в горне разгорелось. Ему уже не тяжело было меха качать, все же не первый день, да и руки его, сплошь в закостеневших мозолях, уже силой налились на хороших то харчах.
Берим один за другим вложил в жерло горна прутья, крикнул подзадоривая:
- Что ты как муха сонная, жару! Жару поддай!
Тук и поддавал, так что уже вскоре разгорелись слепящим белым светом прутья, и даже к той части, что снаружи лежала, багрянец жаркий подполз, яркими искрами поблескивали на них прилипшие пылинки, выгорали.
- Будет! Бур!
Бур тут же: щипцами подхватил один прут, кинул его на наковальню, застучал уверенно, умело выполняя хитрую завитушку на нем. Берим тоже не отставал, уже вскоре зашипела вода в его корыте, достал он оттуда черный откованный прут завитой, каленый.
Через пару часов уже целый ворох готовых прутьев притулился в углу – один к одному, хоть на поверку рядом выкладывай – умелые мастера!
Тук, предчувствуя желания Берима, поднес ему большую кружку воды. Берим, не снимая рукавиц, опрокинул кружку, жадно заходил кадык под клочковатой бородой, пролились тонкие струйки. Берим допил, кружку отдал, утер рот блестящей от пота рукой.
- Воду в корытах поменяй, горячая, не калит не шиша.
Тук взялся за ухватистую проушину, вытащил на улицу корыто, перевернул, с кадушки по новой налил, и обратно, мимо печи попер. Не свезло, зацепился выпростанной рубахой за торчащие прутья, не заметил, пока те, раскаленные, белые, не посыпались один за другим в будто специально подставленное корыто с ледяной, с ночи еще застуженной водой. Зашипело, пар пыхнул так, что по уже жаркой кузне еще большим жаром ударило, хоть пригибайся, Бур соскочил, Берим бросился, да уж что теперь то поделаешь…
- Ты чего творишь! – заорал Берим, - Все железо попортил, все, как есть, подчистую! Он сунул руку в корыто, прут достал и, будто сухой сучок, переломил его, - Куда теперь его! Куда?
- Зацепился… - Тук в доказательство торопливо выставил обгорелый подол рубахи, - Не заметил.
- Не заметил? Да за такое! Не заметил он… - он отошел, уселся за стол, тяжело оперся рукою о дубовую столешницу, - Бур, кидай все в горн, перековывать будем. Авось успеем.
Бур, не сказав ни слова, покидал все в огонь, оглянулся на Тука, хотел было сказать чего, да только рукой махнул.
- Тук, сюда иди, - Тук подошел испуганно, сел напротив. Думал он, что Берим его сейчас за шиворот схватит, намордует, или еще чего, но тот посмотрел на него исподлобья, сказал, - Рассчитаться надо бы.
- Все?
- Все уже, хватит, наработал ты мне, - он выложил на стол мошну, развязал тесемки, внутри озорным солнышком блеснуло золото, холодно переливалось серебро. Берим выбрал несколько монет, бросил на стол. Перед Туком тускло и блекло поблескивали три медяка, - Бери и иди.
Тут в одном из постов разгорелся спор в комментариях по поводу интернета в квартирах и частных домах, какой диапазон лучше выбрать.
Поделюсь своими наблюдениями.
Семья, 2 взрослых, 2 детей.
Итак вводные роутер: Keenetic GIANT.
По проводу подрублено:
2 Nas
1 домашний сервер на Linux mint (торренты, файлопомойка, домашний web сервак для умного дома, сервер потокового вещания.
1 ПК
2 телевизора на android
цифровой плеер SMSL SD-9 SD9
Видеорегистратор на 8 камер (в квартире его не было)
по Wi-fi постоянно работает 4 ноутбука + 4 телефона + принтер
+ постоянно приезжают гости в количестве от 2 до 8 человек их телефоны так же потребляют wi-fi, для них сделана гостевая подсеть только на 2,4.
В городе жили в обычной блочной пятине, в 3 комнатной квартире 48 квадратов, устройство ловило +- 30 SSID в округе. wi-fi 2,4 не работал от слова совсем, сколько по каналам не прыгай.
Жили только на 5 Ггц, у младшего сына телефон достаточно старый, он мучался на 2,4.
Переехали в собственный дом, 2 этажа, 120 квадрат, материал клееный брус, устройство показывает 2 сети, (вторая у соседа через 2 дома, метров 50 до него)
По всему дому прием сигнала уверенный, 2,4 и 5 ГГц все прекрасно.
Участок 12 соток, дом и баня стоят по разным углам участка, т.е. от бани до роутера примерно 14-15 метров. К бане пристроена беседка, пока тепло люблю оттуда работать, да и с гостями постоянно находимся там. Так вот до туда 5 ГГц добивают гораздо хуже, 2,4 работает в лёт.
Мало ли кому мои наблюдения покажутся интересными.