Наша база стояла в небольшом леске, отделяющем деревню от большого колхозного картофельного поля. Оборудована она была весьма неплохо: на базе имелись баня, здоровенный склад, пара туалетов и 7 балков-вагончиков, классических «Геологов».

У нас было даже два колодца, которыми к тому же регулярно пользовались и деревенские. Всё было хорошо кроме продуктов, которых, по сути, практически не было: на дворе стоял июнь 1991 года. После ревизии склада, я раскидал продукты по людям и вот что у меня получилось на месяц на одного человека: килограмм вермишели, полкило сахара, 8 банок борща, 4 банки солянки, 4 банки зельца и по паре солёных, с запашком, рыбины. Ну и ещё для курящих по 10 пачек «Стрелы» и турецкий чай, который мои работяги вполне активно смолили вместо табака. Ах да! Ещё был хлеб, который раз в три дня завозили в деревню Кувакино километрах в пяти от нашей базы. Правда, кроме хлеба там практически ничего больше не продавалось. Даже водка, что огорчало моих работяг, зато несказанно радовало меня. В общем, весь сезон у нас прошёл под знаком поиска чего бы пожрать.

Поначалу рабочие пытались выкапывать картошку на колхозном поле, но только что высаженная картошка была мелкой, зелёной и в еду совершенно не годилась. Купить что-то у местных тоже было не реально: все вокруг выживали, в основном, только за счёт своих огородов и делиться особым желанием не горели. Разве что одна из бабушек, державшая коз, угостила нас козьим молоком и сыром за привезённые ей из леса дрова.

Фантаст от сохи

Как-то раз Колька Беляев, один из моих работяг, предложил съездить в Кувакино.

- Там Молдаван пообещал подкинуть морковки с картошкой, да соленьев немного – давай к нему сгоняем, заодно и по хозяйству чем-нибудь поможем.

Про Молдавана, многодетного бригадира местных химиков-смолокуров, я к тому времени был наслышан, и конечно же, согласился съездить посмотреть на него. Тем более, что можно было разжиться хоть какой-то едой. Сейчас-то это кажется смешным, а в то время, когда на мне висели две бригады – своя и топографов, всё время приходилось выдумывать, чем бы их накормить.

Химики – осуждённые на исправительные работы по лёгким статьям, или выведенные из зоны за хорошее поведение, но досиживающие срок на исправительных работах. В районе Грязово росли шикарные сосновые леса, где химики занимались сбором сосновой смолы, или как его ещё называют – смолокурением.

Настоящая фамилия Молдавана - Баранников, но все в деревне, в том числе и его жена, называли его только Молдаваном и никак иначе – прозвище прилипло к нему насмерть и никто толком даже не помнил, по какой причине его так окрестили. В своих мыслях я представлял его похожим на Будулая из фильма «Цыган» - крепким, кудрявым и черноволосым. Реальность расставила всё по своим местам.

Передо мной за столом, накрытым изрезанной и довольно грязной клеёнкой, сидел весьма субтильный мужичок с жидкой бородёнкой, одетый в драную телогрейку без рукавов. Вокруг него по избе, по печке и даже под столом носилась и галдела толпа детей возрастом от года и старше, вплоть до 15 или 16 лет. Сколько их было, я сказать затрудняюсь, поскольку в этом броуновском движении всё время возникали какие-то новые лица. Молдаван, не обращая на своих отпрысков ни малейшего внимания, в этот самый момент увлечённо рассказывал, что он придумал самый верный способ заработать много денег – написать фантастический роман.

- Ну вот, ты прикинь! – доказывал он мне. – Что там сложного-то? Сейчас это модно – книжки фантастические. У меня уже всё придумано, осталось только записать: прилетели инопланетяне, мы их победили и сами в космос полетели! Классно ведь!

- Ты бы лучше баню растопил, писатель, – влезла в разговор его жена.

- Не перебивай, - ответил Молдаван. - Я тут, может, серьёзные вопросы решаю, а ты тут со своей баней! Никуда она не убежит.

И снова начал рассказывать про гениальную книгу, которую он вот-вот обязательно напишет.

Картошку с морковкой и пару банок солёных огурцов он нам действительно дал, за что получил от меня пять рублей, от которых, правда, пытался отказаться, пока на кухню не зашла жена и не забрала их у меня. Мужики ещё остались наколоть ему дров на баню да помочь прополоть огромную гряду с морковью, которая тянулась чуть ли не на километр (сложно представить, какого размера у него было картофельное поле, если только на морковку он использовал столько земли), а я отправился в лагерь с добытой едой.

С рыбалкой у нас как-то не задалось: хоть мы и стояли в каких-нибудь 200-300 метрах от Онеги, но ни разу толком не порыбачили. То ли с рыбой в Онеге напряжёнка, то ли у нас руки кривые. В общем, той пары окуней, которых мы сумели выловить, хватило ровно на одну уху. Грибов и ягод в июне ещё не было, зато было просто изобилие комаров и мошки, которые сами не прочь были питаться нами. Да так яростно, что пришлось нам перейти на ночную смену, благо ночи практически весь июнь в Архангельской области белые – можно спокойно работать хоть всю ночь. Правда в первую ночь, когда мы договорились так работать, работяги с трудом отработали пару часов, после чего стали засыпать на ходу с непривычки, но затем втянулись и работа пошла вполне успешно. Правда, без проблем всё же не обошлось.

Сложности работы в ночной период

В конце июня мы отрабатывали самый западный профиль на участке. Мы работали ночью, чтобы избежать атак мошки, которая по ночам не летала. В отличие от комаров, которым было довольно безразлично в какое время суток нас грызть.

Неожиданно прибежал ушедший вперёд Кот Матроскин – только что устроившийся ко мне на работу матрос с ледокола «Арктика», списанный на берег то ли за пьянку, то ли за драку. То ли за всё вместе.

- Там кладбище! – заорал он, подбегая ко мне.

- Какое ещё кладбище? – удивился я. Ни топографы, ни начальство мне об этом не говорили.

- Какое-какое… Настоящее. С крестами!

Я сходил с Матроскиным и убедился, что нам несказанно «повезло». Передо мной расстилалось небольшое и очень старое кладбище. Многие могилы были заброшены и только некоторые кто-то ещё до сих пор посещал. Топографы, которые рубили этот профиль, работали зимой и видимо не заметили заметённые снегом могилы. Зато по весне они вытаяли и туда пришли мы. Красота, блин.

Подошли Беляй и Миша Опехтин, ещё один из моих новых рабочих, только-только освободившийся «химик», который решил подзаработать немного денег перед отъездом на родину. Ценный кадр – он местные леса знал как свои пять пальцев: всё же два года собирал здесь сосновую смолу.

Увидев кладбище, Миша, поправив очки, спокойно сообщил:

- Я туда не пойду.

- Да, блин, чего там страшного-то? – возмутился я.

- Ага, я электрод туда воткну, ты ток пустишь, и они полезут! – Миша снова поправил очки нервным движением.

- Ну нам-то с Беляем хуже всех будет, - начал убеждать работяг я. – Мы посреди кладбища сидеть будем, а вы с электродами бегать. Будет чем отбиться! Так что не спорьте, работаем.

Если честно, то сидеть ночью посреди крестов и могил было весьма неуютно. Какие-то тихие шорохи и поскрипывания доносились со всех сторон, да ещё и утренний туман принесло с Онеги. Даже балагур Беляй затих и только нервно курил одну сигарету за другой. Надо ли говорить, что работу здесь мы доделали особенно шустро и поспешили покинуть веселенькое место!

Пьянству - бой!

Вот что было самым сложным, так это пьянка. И если с продуктами у нас всё было довольно сложно, то алкоголь мужики находили легко и непринуждённо, даже несмотря на то, что в магазинах он не продавался – по стране всё ещё шла борьба с пьянством и алкоголизмом. Как раз тогда я и придумал одну простейшую формулу, которой потом придерживался всё время, пока работал в геологии:

Мне не важно, что вы делаете у себя в балке или палатке, но если я сказал, что мы утром идём на работу – то мы идём на работу вне зависимости от вашего состояния.

Поначалу не поверили. Пока я не сводил мающихся с похмелья работяг на профиль. Как нарочно, профиль оказался в весьма сильно заболоченном месте – по такому и трезвому-то ходить плохо, не то, что похмельному. До обеда мои мужички выпили все местные источники воды и осушили болото, зато потом проблем с пьянкой у меня уже не возникало. Работяги уже сами воздерживались от возлияний до самого окончания работ.

Лето набирало силу, в лесу появились первые грибы и ягоды, и наше меню обогатилось новыми блюдами: теперь мы каждый день ели грибы жареные, грибы варёные, грибы печеные на прутике, грибное рагу с макаронами или картошкой, грибы с грибами, грибы, грибы… Верите или нет, но я их до сих пор не очень люблю.

А в начале августа нас перекинули в полевой лагерь, расположенный неподалёку от посёлка с очень романтичным названием Са́мково.

Первый год в качестве инженера-геофизика я отработал в Ненецкой геофизической партии в городе Нарьян-Маре. Тундра, северные сияния, полярный день с полярной ночью, олени на улице, белые грибы под окном, койка в общежитии – что может быть лучше для молодого специалиста?! Ну разве что северный и полярный коэффициент к зарплате, приятно утяжеляющий кошелёк в день зарплаты. К сожалению, всё хорошее когда-нибудь, да заканчивается. Весной 1991 года Ненецкую партию неожиданно закрыли и меня перевели в Новодвинскую геофизическую экспедицию в город Новодвинск.

В Новодвинск я не хотел. Совсем не хотел. Дышать там нечем – Архангельский бумажный комбинат соврать не даст, тундры нет, полярку не платят. Что там делать? Нет, мне, конечно, выдали ордер на новенькую квартиру в только что построенном доме на улице Советов, но в то время для меня это был очень слабый аргумент: я-то хотел романтики, а не вот это вот всё! Да, такое тоже бывает, особенно в те времена да по молодости! Но соглашаться всё же пришлось, да и кто молодого специалиста то спрашивать-то будет.

Явился я, значит, в Новодвинскую экспедицию и тут же был направлен на работу в Токшинскую геофизическую партию. Работала эта партия в районе Плесецка, где занималась поисками медно-никелевых руд. Практически с порога меня отправили в деревню Грязово Плесецкого района. «Многообещающее название…» - уныло подумал я и спросил:

- А что я там делать буду?

- Приедешь, найдёшь начальника отряда, он тебе всё объяснит, - ответил мне начальник партии.

Быстро сказка сказывается, да не быстро поезд едет, особенно если это пригородный поезд Архангельск – Пукса. Добирался я до Грязово часов шесть, пришёл на базу партии голодный и уставший, а там суета: бригада геофизиков на выброс собирается.

Выброс — это когда до работы приходится ходить километров по 5, а то и больше, и тогда проще устроиться где-нибудь в лесу маленьким лагерем на несколько дней, чем таскаться туда пешком каждый день.

Естественно, что начальник отряда очень «обрадовался» свалившемуся ему на голову молодому специалисту. Поэтому, как и полагается радушному хозяину, сунул мне ключи от продуктового склада и от нежилого балка́, в котором мне предстояло жить. После чего торжественно вручил электроразведочную станцию АЭ-72 и ткнул пальцем в двух мужичков, слоняющихся по лагерю: «Это твои рабочие будут». Дальнейший наш диалог выглядел примерно так:

- ВЭЗ делал?

- Нет.

- АЭ-72 в руках держал?

- Видел.

- Учебник у меня в балке́, инструкция к прибору там же, посуду по лагерю поищи, продукты на складе - не забывай записывать, что берёшь. Рабочие участок покажут. Ну, пока, счастливо оставаться.

С этими словами начальник со своими орлами забрался в вахтовку и свалил на поиски медно-никелевых руд, оставив меня, как написали бы в 19 веке, в расстроенных чувствах. А попросту говоря, офигевшим.

Начать я решил с обустройства своего жилья: ничто так не настраивает на работу, как возможность вернуться в чистый дом. Бало́к свой я помыл и прочистил, походив по базе, нашёл чайник, пару кастрюль, эмалированный дуршлаг и даже подушку. Естественно, всё это катастрофически грязное. Ну да где наша не пропадала!

Я растопил летнюю кухню, бухнул на неё таз с водой, куда закинул стираться выпотрошенную подушку и пару найденных вкладышей для спальника, которые заменяют геологам постельное бельё, а перья из подушки выставил сушиться на солнышко в другом тазу. Эмалированную посуду я закинул в костёр – замечательный способ очистить с неё нагар и любую грязь. Очень рекомендую – дёшево и сердито.  Только алюминиевую посуду так чистить не советую.

Пока бельё кипело на костре, я заглянул в продуктовый склад и чуть было не разрыдался. Избалованный изобилием армейских складов Нарьян-Мара, с которых нам выдавали продукты в поле, я совсем забыл, что на дворе у нас 1991 год, который жёстко прошёлся по полкам и ларям продуктового склада. Полмешка вермишели, бочка с солёной селёдкой, пара килограмм сахара да пара ящиков консервированных борщей – не очень-то много на месяц работы. Правда, на складе было ещё огромное количество турецкого чая, не очень вкусного, зато в больших и красочных упаковках. А вместо тушёнки – по 4 банки зельца, который работяги радостно назвали «сиськи-письки и хвосты», что было очень близко к истине.

Ну ладно, с хозяйством разобрались, с продуктами тоже. Осталось только с работой разобраться. А с работой всё было весьма сложно. То есть теоретически я, конечно, представлял, что такое ВЭЗ, и даже умел провести хорошую качественную и количественную интерпретацию полученных результатов, но вот с практикой был полный швах - пара сделанных на учебной практике точек в памяти моей практически не отложились.

Итак - в чём, собственно, смысл ВЭЗ? Любая горная порода имеет сопротивление, и когда мы загоняем в землю электрический ток, то он, проходя сквозь землю, возвращается к нам обратно весьма сильно изменённым. Чем больше сопротивление породы – тем меньше электричества доходит обратно. На этом и основан ВЭЗ – вертикальное электрическое зондирование. Два рабочих расходятся от центра установки, таща с собой провода, подключенные одним концом к здоровенной батарее (чем больше заряд, тем тяжелее батарея глубже можно заглянуть в землю), а на другом конце – к электродам; здоровенным металлическим штырям, которые рабочие втыкают в землю через определённые расстояния. В центре сижу я в окружении электрических батарей, катушек с проводами, приёмной линии и прибором АЭ-72. При помощи этого аппарата я пускаю по проводам ток, и ловлю возвращённый сигнал, после чего рабочие идут дальше. Чем дальше рабочие уйдут от центра, тем больше будет глубина зондирования, а по кривой ВЭЗ, нарисованной в журнале, можно будет рассказать о том, что творится прямо у нас под ногами, причём довольно точно. Особенно если знаешь хоть немножко о геологии района. Наша установка была рассчитана на километр глубины, т.е. работяги расходились в стороны на километр на каждой точке. Далеко, конечно, зато 19 рублей на троих за каждую точку – в то время это было весьма неплохие деньги.

Вроде бы ничего сложного, но поначалу путались все: рабочие пролетали мимо нужных меток, я ошибался при расчётах, все вместе путались в проводах. За первые три дня мы сумели сделать всего с десяток точек, две из которых были забракованы приехавшим на базу главным геофизиком Ювеналием Павловичем. Он-то и поставил мне нормальную работу: объяснил ошибки и показал пару приёмов, значительно упростивших работу.

И начались трудовыебудни...

P.S. Решил начать новую серию про свой первый сезон в качестве настоящего самостоятельного начальника геофизической бригады. До этого я был скорее студентом, чем геофизиком, даже когда отработал первые два сезона после университета в Нарьян-Маре. Для меня этот сезон стал очень важным - одно дело гонять на практику ни за что не отвечающим студентом, и совсем другое дело, когда в твоём подчинении оказывается несколько человек, которых ты обязан одеть, обуть, накормить да ещё и работой обеспечить.

P.P.S. Единственный минус этих историй в том, что у меня нет к ним практически никаких фотографий - свой фотоаппарат я забыл у родителей, когда ездил в отпуск в Пермь, а взятый в пункте проката (были такие в советские времена очень интересные пункты проката, в них даже холодильники и телевизоры можно было брать в прокат) фотоаппарат ФЭД больше плёнки испортил, чем нормальных кадров наделал. Так что буду использовать для иллюстраций чужие фотографии.

P.P.P.S. Как всегда жду ваши комментарии, отзывы и вопросы - мне очень нравится с вами общаться.

Дело было в 1980 году в геофизической экспедиции, в Горном Алтае там, где несут свои быстрые воды реки Баян-Чаган и Чаган-Бургазы. Местные люди, среди которых были алтайцы, казахи и монголы по-разному объясняли значение этих названий, но мне больше всего понравился самый простой вариант – «нет кустов» и «есть кусты».

В экспедицию я поехал на каникулах, между первым и вторым курсом института. Работа была несложной – надо было носить керамический горшочек с медным купоросом, и опускать его в специальные ямки-закопушки, которые располагались через каждые 50 метров и были обозначены пронумерованными реечками – пикетами. К горшочку был присоединен провод, он тянулся метров на 50 и на его другом конце находился оператор со специальным прибором.

Оператором у меня был алтаец Ямадыков, кадровый геофизик, с высшим специальным образованием и склонностью к меланхолии.

– Убежал бы я отсюда, студент, была бы моя воля, – говорил он в последнее время на привале всё чаще и при этом пронзительно грустно смотрел за край окружных гор.

На маршруте я втыкал горшок в ямку, дергал за провод и ждал реакции. Ямадыков после получения от меня сигнала включал прибор, замерял сопротивление недр, после чего тоже дергал за провод, что означало: «Есть контакт, идём дальше». Если дергал два раза, то я поправлял горшок в каменистой алтайской земле, улучшая контакт с почвой. Три сигнала означали остановку, а четыре или пять: «Задолбал, молодой, ничего прибор не показывает, даже теоретически, однако!» «Теоретически» было его любимым словом.

Кормили в экспедиции насколько обильно, настолько и однообразно. Каждый день тушенка с макаронами или кашей, колбасный фарш, который в экспедиции народ называл «завтрак фашиста», ну и рыбные консервы конечно. На сладкое – сгущенка и пряники. Завтраки и ужины были коллективными, обед на маршруте, сухпайком. Утром давали кашу с тушенкой, бутерброды с маслом и чай со сгущенным молоком, вечером вермишелевый суп и макароны всё с той же тушенкой. Во время общего приема пищи добавка давалась без ограничений, а особо прожорливые могли получить на складе любых консервов, правда уже за свой счет – завхоз Петров вносил отпущенное в ведомость, и стоимость выданного вычиталась потом из зарплаты.

Надо сказать, что уже через пару месяцев тушенка изрядно надоела и если бы не зверский аппетит, вызванный интенсивной работой на свежем воздухе, то впору было начинать отказываться от пищи. Хотелось окрошки на квасе, жареной картошки и салата из помидоров с огурцами. Ещё конечно хотелось домашнего борща, но это представлялось несбыточной мечтой типа выигрыша в спортлото или построения коммунизма.

В принципе, картошку и свежие овощи можно было получить – для этого надо было суметь договориться с экспедиционными водителями, доставлявшими раз в неделю необходимые припасы в базовый лагерь. Однако задача эта была для нас, сезонных рабочих, почти не решаема, поскольку подобных желающих хватало и среди кадровых геологов, просьбы которых выполнялись в первую очередь, а водитель не мог взять слишком много груза сверх лимита.

***

Однажды, в один из выходных дней, мне удалось раздобыть бутылку водки, а это было не просто – в отряде очень жестко соблюдался сухой закон и нарушивший его увольнялся без суда и следствия в тот же день. Причем репрессиям подвергался не только употребивший, но и снабдивший, каковым мог быть только тот же водитель, а терять высокооплачиваемую работу в сезон, лишаться очень приличных денег в виде многочисленных надбавок за высокогорность, отдаленность, безводность и тому подобное, дураков не было.

Но в тот день карта легла идеальным образом – начальник отряда и его заместитель уехали в базовую контору аж за 500 км, а из соседнего района заехал скупщик пушнины Тордой Кыпчаков, знал видно коммерсант эпохи социализма об отлучке строгого начальства. Кыпчаков покупал у геологов шкурки сурков, которых в тех местах водилось несметное количество, их ловили на петли и после грубой, примитивной выделки отдавали скупщику по пять рублей за штуку. Та же шкурка на «большой земле» стоила уже десять рублей, но привезти и реализовать её там было существенно сложней – можно было нарваться на ветконтроль, ОБХСС и других недоброжелателей.

Кыпчаков носил кожаную куртку на меху, подпоясанную белым армейским ремнем, имел хитрые веселые глаза и зубы в шахматном порядке.
– Чего хочешь, студент? – обычно спрашивал он у меня скорее из вежливости, ведь я не был его клиентом – ничего ему не продавал и ничего у него не заказывал. Но предпринимательский перфекционизм заставлял его не брезговать даже такой мелочью как студент-сезонник.
Обычно я отрицательно мотал головой, но в тот раз ответил:
– Вина хочу.

– Эй, откуда у Тордоя вино? Патроны есть, ножи складные есть, фонарики есть, батарейки «Крона» есть, вина нет, – громко и отчетливо закричал Кыпчаков, оглядываясь по сторонам. Так вышло, что в этот момент никого поблизости от нас не оказалось.

– Водка есть, – тихо сказал он. – Будешь брать?
– Сколько? – Так же тихо спросил я.
– Десять, – призывно улыбнулся Тордой.

В то время водку по десятке продавали таксисты на «большой земле» в неурочное время. Я почесал голову и, подумав, что, в принципе, цена в данных обстоятельствах вполне приемлемая, согласно кивнул.
– Деньги давай.

Я выудил десятку из кармана и отдал Кыпчакову. Он полез в объемистый мешок, с которым никогда не расставался и вытащил оттуда горсть карамели.

– Держи, студент! – Снова громко закричал кричал скупщик. – Ешь конфета сладкий, будешь красивый, гладкий!

Затем стал демонстративно завязывать мешок и, не поворачивая головы, громко прошептал:

– Через полчаса в ближнюю кошару зайдешь, справа под пустыми ящиками будет лежать.

Спустя тридцать минут я извлек из-под ящиков бутылку, обернутую в несколько слоёв газеты «Алтайдын Чолмоны».

***

– Может, водки выпьем? – Спросил я у Мишки и Андрея, моих друзей-студентов, с которыми вместе принимал участие в нашем геофизическом приключении.
– Лучше коньяку, – принял мои слова за шутку Андрей.
Я вытащил из-за пазухи энцефалитки бутылку и показал друзьям. Они вскочили на ноги.

– У меня есть стакан, – горячо зашептал нетерпеливый Мишка, – и сайра в масле.

– Стоп, не надо суетиться, у меня есть предложение получше, – остановил я жестом друзей и спрятал бутылку обратно. – Предлагаю устроить праздничный обед.

– Это как? – Спросил флегматичный, склонный к иронии Андрей, – В столовую пойдём?

– Нет, мы пойдём к Ямадыкову, он обещал жаркое из кролика, – веско произнес я, и стараясь не дать появиться на лице самодовольной улыбке (и так с трудом держал в тайне свой сюрприз), добавил:
– С картошкой и салатом из помидор.

***

Ямадыков в отряде был одним из самых заядлых охотников на сурков. Заготавливал их сотнями и благодаря налаженным связям по сбыту имел очень неплохую прибавку к своей и без того немаленькой зарплате.
– Мяса много пропадает, стаю собак можно прокормить, теоретически. Хочешь, молодой, сурка тебе приготовлю? – Часто спрашивал он.
Я был городским ребенком, и мясо воспринимал только в виде котлет или пельменей. Сурок с ободранной шкурой вызывал отвращение.
– Зря отказываешься, сурок теоретически тот же кролик, диетическое мясо. Кушает корешки, живет в горах на свежем воздухе – это тебе не свинья какая-нибудь.
– Я говядину люблю, – обычно отказывался я.
– Ладно, как тушенка надоест, скажешь. К концу сезона она у всех поперек горла становится. С меня жаркое, с тебя бутылка.
– Где же её тут возьмешь? – Как-то спросил я, когда почувствовал первые признаки пресыщения однообразной пищей.

– Скупщик по воскресеньям бывает, у него есть, теоретически.

Ямадыков, как и ещё несколько геологов со стажем, жил на привилегированном положении, у него была отдельная комната – узкий пенал, пристроенный к избе-зимовке, с деревянным топчаном и маленькой буржуйкой в углу.

– Привет старшему поколению! – Поздоровался я, входя в его комнату.
– А, пришли, студенты, заходи, – поднялся он со своего топчана. – Сейчас жаркое готово будет, теоретически… На буржуйке стоял закопченный казан, в котором аппетитно булькало мясо, а аромат от него шёл такой, что мы минут пять стояли, тупо уставившись на вожделенный казан.

– Хорошо пахнет кролик, – наконец промолвил Андрей и проглотил слюну.
– Теоретически кролик, а практически два сурка, – ответил Ямадыков, помешивая мясо. – Хитрость в чем заключается? Жир надо снимать весь под корень, до последней капли… Тогда вкус приятный.
– Какие два сурка? Ты же говорил кролик и мы… – повернулся ко мне Андрей.
– Какая разница, давайте уже выпьем, – перебил его Мишка, – на которого слова о сурке не произвели никакого впечатления.
– Ты, молодой, не горячись, не захочешь – не ешь. Тут дело добровольное. А пока не готово, давайте водку, и прошу к столу, – он снял белоснежное полотенце со стола, на котором стоял огромная эмалированная чашка (или маленький тазик) с салатом из свежих огурцов и помидоров, приправленных луком и зеленью. Я достал бутылку.

– Ну, молодежь, берите стаканы и давайте выпьем. Первый тост предлагаю, как всегда, за родную партию, – Ямадыков сделал паузу. – Но не коммунистическую, а нашу, геологическую! Мы с Мишкой рассмеялись, а Андрей продолжал коситься на булькающий казан и на тост не среагировал. Впрочем, выпил со всеми охотно.
А потом мы накинулись на салат.
– Эй, не гони, студент, – едва остановил нас хозяин комнаты и угощения, – надо под холодное ещё раз выпить.

– На кролика не останется, – возразил я.
– Останется, – разлил Ямадыков.

Выпили ещё и прикончили салат.

– Так говорите, весь жир снимается? – спросил Андрей принюхиваясь.
– А ты подойди, посмотри, можешь даже попробовать, – кивнул на казан автор жаркого.
Андрей взял ложку и приоткрыл крышку над булькающим мясом. Мы с Мишкой тоже вытянули шеи. Из казана сочился волшебный аромат (Ямадыков не пожалел приправ), а само мясо имело ровный коричневый цвет, между его крупными кусками плавали, аккуратно нарезанные, картошка, морковка и лук.

– А выпить ещё есть? – Быстро спросил Андрей, попробовав мясо.
– А как же, – поставил на стол новую бутылку Ямадыков.

***

Жаркое из пары сурков с овощами было съедено молча, деловито и быстро.
– Не ел ничего вкуснее, – выдохнул Мишка, – а ведь дома я терпеть не мог даже настоящих кроликов.

– Однако повар нам попался самого высокого класса, – Андрей утирал вспотевший лоб, глядя на Ямадыкова пьяными счастливыми глазами.
– Теоретически можно было добавить ещё ягод можжевельника, – сыто икнул Ямадыков.
– Ел бы каждый день, – похвалил повара и я.
– Вернусь домой, попрошу маму, чтобы готовила кролика каждый день, – решительно махнул рукой Мишка.

– Пока не потянет обратно на тушенку? – Усмехнулся Андрей.
– Если каждый день, праздника не выйдет…– Ямадыков закурил, затянулся глубоко и продолжил. – Вот мы дышим: вдох-выдох, вдох-выдох… Чем дольше задерживаем дыхание, тем слаще вдох, желанней воздух. А попробуй только вдыхать – умрёшь. Я за что свою профессию люблю? За то, что она даёт сразу две жизни – одна дома, другая в поле. Скоро сезон закончится, и полгода мы будем сидеть в конторе, обрабатывая результаты. С девяти до шести не бей лежачего. Дома первое время так хорошо, будто только женился и сразу квартиру дали. Но месяца через три-четыре в поле тянет, дни начинаешь считать. Уедешь в поле – тоже поначалу праздник, а к концу сезона так домой хочется, хоть увольняйся… Вдох-выдох… Вдох-выдох…
Мы молча слушали Ямадыкова. Было очень хорошо.

– Прямо как в политике, - вдруг сказал Андрей, который был помешан на истории.

– В какой ещё политике? – Не понял его Ямадыков.

– Ну, жесткие правители сменяют мягких, на смену миротворцам приходят воители…

– А лысых меняют волосатые, - вставил пьяный Мишка, хорошо знавший теорию товарища.

– Однако правда твоя, студент, - кивнул головой Ямадыков. – Вон оно как при Сталине устали, зато потом при Хрущёве так отдохнули, что лучше не придумаешь.

– Так сейчас Брежнев вроде бы тоже добрый. – Неуверенно возразил я.

– Теоретически, чем глубже вдох, тем сильнее выдох, - объяснил Ямадыков.

Андрей молча кивнул и добавил:

– После Александра III, которого боялась вся Европа, случился Николай II, самый слабый царь в истории русской монархии. После Петра I его слабая жена, потом ещё пара слабых правителей… После Брежнева даже боюсь представить, что за тиран появится.

– А пойдём на воздух, студенты, погода сегодня хорошая, теоретически, – поднялся из-за стола Ямадыков, которому разговор перестал нравиться.

На воздухе было солнце и прохладная горная свежесть. Перед нами текла Чаган-Бургазы, а далеко впереди, у линии горизонта, едва виднелся её приток – Баян-Чаган.

Автор - Кулагин. Ссылку не получится дать, АШ на Пикабу забанен...

Последнее приключение

Я проснулся от жгучего желания съесть торт. Огромный, масляный с дурацкими желтенькими розочками наверху. Даже не съесть, а сожрать, давясь, чавкая и запихивая большие куски в рот. «Плохо дело!» - подумал я. Никогда я не любил торты, ни в детстве, ни в молодости, а масляные розочки вызывали отвращение одним своим видом… И вдруг – на тебе! Захотелось со страшной силой!

На нижних нарах прямо подо мной заливисто храпел геофизик Женя Носов, справа внизу ему вторил Саня, а через пару минут к дуэту присоединился спящий рядом со мной на втором этаже Андрей, образовав ночное трио с храпящими внизу. Я толкнул Андрея в бок.

- Ты чего, - сонно пробормотал он.

- Не храпи!

- А я и не храплю, - лёжа на спине, очень чётко и ясно ответил Андрей. – Я храплю, когда на спине сплю, а сейчас не храплю.

После чего захрапел снова.

Я спрыгнул с нар и вышел на крыльцо. Вход на базу как обычно загораживала спящая стоя Ласка (лошади вообще редко ложатся на землю), давно уже облюбовавшая навес над крыльцом в качестве стойла. Около столовой спали собаки, свернувшись краковскими колбасками. С берёз медленно и печально опадала пожелтевшая листва. Пора было собираться домой…

Август подходил к концу. Мы уже заканчивали промывать пробы на Дунье, как неожиданно в шлих в пробах попёр чернющий, тяжёлый – дело запахло чем-то откровенно аномальным.

Шлих – то, что остаётся после промывки пробы. Самое, так сказать вкусное. Вся лёгкая мелочь и наоборот самые крупные камни при промывке убираются и остаётся тонкий тёмный порошок. Вот это и есть шлих. Нам, конечно же хотелось, чтобы в шлих был золотистого оттенка, но вместо этого нарвались на совершенно другое месторождение. Впоследствии выяснилось, что мы нарвались на месторождение вольфрамовых руд и, честно говоря, сложно сказать, что было круче – вольфрам или золото. Так что под конец сезона мы всё же нашли месторождение, хоть и не совсем то, что искали!

К концу месяца на базу пришли геофизики во главе с Женей Носовым, очень весёлым и жизнерадостным начальником. Они-то и жили в лагере, который мы отгрохали на Среднем Ниолсе. Точно так же, как и мы, геофизики закончили свою работу и теперь тоже готовились к отъезду, собирая грибы и коптя хариуса: на берегу Ниолса была организована замечательная коптильня.

Саня ходил охотиться, правда, не очень успешно – за неделю подстрелил одного здоровенного глухаря, очень старого и очень жёсткого. Андрей, как заядлый рыбак, носился по Ниолсу, ловя рыбу на мушку, сделанную из Белкиной шерсти – очень уж нравилась хариусам белая шерсть. Белка. Кстати, она была совсем не против, потому что ей за это доставались рыбьи потроха.

И все мы вместе с удовольствием наблюдали за противостоянием Ласки и геофиз-рабочего Валеры Назарова. Чем уж он не угодил лошади не знаю: то ли говорил очень громко, то ли ругался сильно, но она не оставляла его своим вниманием. Если Валера шёл за водой, то Ласка умудрялась опрокинуть полные вёдра, а потом убегала, радостно иго-гокая под громкие маты пострадавшей стороны. Могла за плечо куснуть – не сильно, но чувствительно, а то и на ногу наступить мимоходом. То и дело слышалось:

— Саня, да уйми ты уже свою лошадь, а то я из неё шашлык сделаю!

Ну, шашлык-то ещё поймать нужно, а у Валеры это ни разу не получилось.

Дня за три до вертолёта мы с Андреем отправились на другой берег Ниолса за брусникой, которой на местных мшаниках видимо-невидимо. Но не успели мы и одну банку насобирать, как услышали ружейные выстрелы – нас звали на базу. Что могло случится? Мы с Андреем побежали обратно, поскольку игнорировать подобные призывы нельзя.

На базе мы застали какие-то шумные приготовления. На берег Ниолса вытащили большую резиновую лодку, знаменитую оранжевую геологическую трёхсотку (т.е. рассчитанную на 300 кг груза), которую сейчас дружно накачивали.

— Начальство попросило перегнать лодку в их лагерь на Вишере! – объяснил Саня. – Еду я с Валерой. Поехали с нами! В устье Ниолса банька стоит, в ней и переночуем, а завтра лодку отдадим да порыбачим на устье. Вдруг да тайменя поймаем?

— Так вроде вечереет уже, - спросил Андрей. Он уже в то время обладал изрядной долей рассудительности.

— Да фигня какая – за пару часов домчимся, - махнул рукой Саня. – Успеем ещё по свету добраться.

Ох уж эта мне Санина уверенность!

Прихватив с собой котелок из-под примуса с сахаром и чаем, мы загрузились в лодку и отчалили в сторону Ниолса. Саня расположился на носу лодки с ружьём в руках (в то время ружья ещё выдавали геологам), мы с Андреем и с шестами в середине композиции, а Валера – рулевым на корме.

Почему с шестами? Горные речки мелкие, на вёслах по ним ходить сложно, а вот шестами толкаться очень даже удобно. До устья Вишеры плыть нам было километров десять, так что настроились на сплав очень серьёзно. Не успели мы проплыть и километра как Валера с Саней устроили фотосессию с пачки сигарет «Охотничьи», (в то время их ещё называли «Смерть на болоте»): Саня изображал утку, а Валера – охотника.

Проплывая мимо крутого берега, с которого свешивался кустик ягод, затеяли спор, что это за ягоды. Валера настаивал, что это голубика, а Саня доказывал, что черника. Тогда Валера привстал и схватился за куст. Лодку течением тащило дальше, поэтому он чуть было не сверзился в воду, благо Андрей в последний момент успел схватить его за ноги. Так и повис Валера между берегом и лодкой. С большим трудом удалось подтолкнуть лодку обратно, чтобы усадить Валеру на место, а не в реку, правда, пока мы проводили спасательную операцию, потеряли один шест. Так что дальше шли уже на двух шестах вместо трёх. Зато спор выиграл Валера – ягоды действительно были голубикой.

Так мы доплыли до горы с красивым названием Дайка. Смеркалось. Плыть по реке, огибая торчащие из воды камни и обходя перекаты, довольно сложно, но плыть, ориентируясь лишь по звуку и бурунам – совсем «весело». Время от времени мы во что-то врезались, лодку разворачивало, после чего Валера радостно орал:

— Жопом едем!

Пару раз мы застревали в темноте на перекатах, а один раз выскочили на огромный плоский валун и застыли на нём, как памятник Ивану Федоровичу Крузенштерну, человеку и пароходу. С большим трудом снявшись с постамента, мы продолжили путь и в какой-то момент Саня, сидевший на носу в качестве вперёдсмотрящего, увидел баню на берегу.

— Прибыли! – радостно заорал он.

Пристав к берегу и похватав свои успевшие промокнуть насквозь пожитки мы отправились в баню. Нужно было её протопить, чтобы обсушиться после ночного сплава, да и подкрепиться чаем не мешало, поскольку ничего другого мы с собой не взяли, понадеявшись на рыбалку. В предбаннике нашлись дрова, и Саня начал разжигать огонь в каменке, а Валера, подхватив котелок, направился за водой.

— Аккуратнее, там ступеньки нет! – крикнул Саня ему вслед.

— Мать, мать, мать… - послышалось с лесенки.

Котелок с сахаром и чаем оказался полностью залит водой, и если для чая это не слишком страшно, то сахар растворился полностью. Так что пришлось нам пить чай, запивая его сахарным сиропом.

На следующее утро мы с Валерой и Андреем потащили лодку в лагерь к начальнику, а Саня остался рыбачить на устье Ниолса, в надежде на самую большую рыбу.

Лодку мы отнесли, а вот с рыбалкой не повезло – хариус не клевал от слова совсем. То ли у него наступила осенняя хандра, то ли ещё что – но за пару часов не было ни одной поклёвки. Плюнув на рыбу, мы отправились обратно.

Идти десять километров обратно – совсем не то же самое, что плыть по реке. Даже ночью. Тем более что особо хороших троп вдоль Ниолса нет – кроме геологов там почти никто не бывает, а они редко ходят без особой надобности. Так что до Ниолсовской базы мы добрались уже к вечеру, замаявшиеся и уставшие. Хорошо хоть в лагере промывальщиков нас немножко подкормили.

А ещё через пару дней вертолёт отвёз нас в Пермь.

Закончились наши с Андреем полевые приключения и началась студенческая жизнь. А Ласку и Белку забрали к себе Саня и Ирина, решившие заняться фермерством.

P.S. Вот и закончилась моя история про первый полевой сезон. Надеюсь, всем понравилось? Как всегда, спрашивайте, критикуйте, советуйте - мне нравится с вами общаться. Если сильно понравилось, то можете поблагодарить, но не настаиваю; это уж как хотите)))

P.P.S. Очень рекомендую посмотреть фильм Михаила Заплатина "В горах Урала" 1987 года. Там сняты практически все места, про которые рассказывается в моих постах: и Ниолсовская база во всей красе, и Дунья, и хребет Хомгинёл с останцами и даже работа на моём горячо любимом шейкере показана. Там даже Саня есть - в шляпе, очках и с ружьём за спиной. Меня там нет, я в 1987 году уже в Туве работал - шурфы копал. Не повезло немного. Или наоборот, повезло. Кто знает. Ссылку на фильм выложу в комментариях - здесь правила сообщества не позволяют.

P.P.P.S. Беру отпуск на недельку - отдохнуть надо от такого писательского марафона. Не теряйте. Обязательно вернусь с новыми историями. С уважением, автор.