Вкусная и сладкая. Сбор садовой земляники, 1978 год
ИСТОЧНИК - здесь собрали лучшие фотоснимки времён СССР.
ИСТОЧНИК - здесь собрали лучшие фотоснимки времён СССР.
Покупной горох невкусный. Горох нужно только воровать. (шутка)
Клясться я, конечно, не буду, но кажется первой кто меня вообще надоумил встать на путь колхозного разбоя, была мама. Сдается мне что дело было так: Она задумчиво стояла у окна, протянула руку и указала в сторону трассы.
- Видишь те тополя за пшеничным полем?
- Да.
- Там за тополями, если через дорогу перейти - гороховое поле. Мы раньше воровали горох, когда маленькими были...
Ну и всё. Долго ли безработному ребенку взять с собой подружку постарше и снарядиться в путь через пшеничное поле? Постирали парочку пакетов вот и готово.
Моим первым неприятным открытием стало то, что поля с виду и издалека такие ровненькие и пушистые, такие мягкие и волнистые на поверку оказались вывернутыми пластами земли, из которых и растет то, что посажено. Со времен той моей первой прогулки, а затем и пробежки по полю я не могу смотреть спокойно фильмы или клипы, в которых кто-либо радостно бегает среди ржи или пшеницы. С замиранием сердца жду, когда герой или героиня навернутся и сломают обе ноги сразу.
Короче добрались мы до того гороха. Сидим, ржем, собираем его в свои пакетики. Как вдруг видим сторожа. И сторож тоже нас видит.
Мы драпать. Он хватает велик и за нами. Мы через дорогу и в пшеницу. Он через дорогу и в объезд.
Оксанка, так звали мою подельницу, наверное, догадалась, что мужик этот будет поджидать нас прямо по курсу и молча побежала в сторону далекой рощи, где по моему твердому убеждению жил одинокий страшный прокаженный. Ну а я боялась ту рощу больше чем Фредди Крюгера и тупо направилась к нашим домам.
Выхожу потихоньку, пшеница уже по шею высотой. Осматриваюсь и встречаюсь взглядом со сторожем, который как раз подъезжает ровнехонько ко мне. Я в панике разжала руку и выпустила пакет, продолжая идти.
Он соскочил с велика и схватил меня за плечо. Что-то грозное орал и спрашивал, где горох. А я говорю, что мы только ели его, что ничего не взяли с собой. Вру я хреново так что понятно почему дядька не верил, но пакета со мной нет. Что он сделает? Заставил сказать как моя фамилия. Я сказала. А вот Оксанку решила прикрыть. Зря что ли фильмы про войну по телику смотрела? Своих не сдают. Придумала ей другое имя и фамилию. Живи Оксанка без позора. Я тебя не выдала. Главное прокаженному в роще там не попадись, а то зря мои старания.
Отпустил. Я потопала к дому, а обернувшись увидела, что он рыщет по полю в поисках пакета. Настырный дядька. Явно неравнодушный к своим обязанностям. Молоток.
Он не нашел пакет. Я знаю это точно, потому что на следующий день, вернулась на место преступления и нашла его сама. Это был самый вкусный горох на свете.
Оксанка, кстати, выжила. Наверное, в роще все же не было никаких прокаженных. Теперь она жена какого-то костромского депутата. Мать троих детей. Уважаемый врач. А ведь могла пойти по наклонной.
Ну а я. Я потом еще за кукурузой ходила и за огурцами. Сказано рецидивистка. Только вы никому. Идет?
эт я в Грузии пытаюсь угнать автобус (шутка)
Срез эпохи из книги Валентина Черных
Москвичи и лимитчики
«Людмила, Антонина и Катерина приехали в Москву из маленького районного городка Красногородска Псковской области. Из Красногородска чаще уезжали в Ленинград, все-таки поближе, чем Москва. В Ленинград ездили продавать мясо, когда осенью забивали свинью, в Ленинград ездили за покупками. Но еще в тридцатые годы первые красногородские пробрались в Москву на строительство шарикоподшипникового завода. И после них уже каждый год кто-нибудь уезжал в Москву к дальним родственникам или бывшим соседям. И те пристраивали вновь прибывших на стройки и заводы.»
«За Людмилой ухаживал один из училища погранвойск. Но она, взвесив все, отказалась от его предложения. Лейтенанты начинали службу на заставах, в горах или в тайге. В лучшем случае через несколько лет они могли перебраться в районный городок, но из такого же Людмила уехала в Москву, чтобы никогда туда не возвращаться. Будущий пограничник ей нравился, но, приняв решение, она перестала ездить на танцы в Сокольники, а адрес общежития никогда никому не давала»
Тяжелый труд и незавидная доля приезжих
«Людмила приехала в Москву четыре года назад. Она закончила ФЗО – школу фабрично-заводского обучения, проучилась шесть месяцев и стала маляром-штукатуром. Но работу эту выдержала только одну зиму. Она с детства терпеть не могла холода, а в шлакоблочных коробках новых домов было еще холоднее, чем на улице. Следующей зимой она уже работала на конвейере автозавода. Тяжелая, тупая, изнуряющая работа, но зато в тепле. Заканчивать среднюю школу и институт – на что потребовалось бы минимум восемь лет – в ее планы не входило. Она хотела выйти замуж, но не просто замуж – у нее были вполне конкретные требования к будущему спутнику жизни. Во-первых, он должен быть москвичом, и не потому, что московские парни отличались от иногородних. Москвичи, конечно, побойчее, поразворотливее, но главное – москвичи имели постоянную прописку. Со своей временной лимитной она могла работать только на стройках, на конвейерах, в литейных цехах, на тех самых тяжелых работах, на которые не шли москвичи. И поэтому в Москву допускали до ста тысяч молодых людей и девушек по лимиту. Они селились в общежитиях, обычно в комнатах на троих, как сейчас жила Людмила. А это – три кровати, три тумбочки, платяной шкаф, три стула и стол. Все казенное с инвентарными номерами. Выход отсюда был только один: замуж за москвича. За Людмилой ухаживали хорошие парни – спокойные, работящие, непьющие, но как только она узнавала, что они такие же лимитчики, тут же прекращала знакомство.»
Озлобленность на москвичей и расчетливость населения
«– У нас один путь. Через мужиков. Мы им нужны. Так природа устроила. Я тебе столько раз твердила: не вяжись с лимитой. Замуж надо выходить за москвичей. Ух, как я их ненавижу! – Кого? – не поняла Катерина. – Москвичей! Но они выбирают. Они – как дворяне, которые захотят или не захотят жениться на нас, барышнях-крестьянках. Им такое право дало это сволочное государство. Оно им дало прописку. Они рождаются сразу с пропиской. Это их главная привилегия. И даже если они живут в коммуналках, у них есть своя площадь. Они могут переходить с работы на работу, их никто не выкинет из общежития, как нас. Они могут даже временно не работать. Переждать, выбрать. Деньги? У них есть родители, которые всегда помогут. Они не работают на этих черных, грязных, тяжелых работах, как лимита. Сидят в теплых конторах, торгуют в магазинах и презирают нас. За что? За то, что мы работаем на них. За то, что мы бесправные рабы! У нас нет выхода из рабства, кроме как замуж. Мы должны выходить за этих колченогих, дутых идиотов! – Нет уж, – подумав, решила Катерина, – это не для меня. Лучше обратно в Красногородск. – Фигушки! – выкрикнула вдруг Людмила. На них стали оборачиваться, и она заговорила чуть тише, но все так же темпераментно. – Нет уж, я выйду замуж за колченогого, за идиота, за старого пердуна. Я пропишусь. Если надо, я потерплю. А потом разойдусь и разменяю квартиру. Пусть даже в коммуналку, но чтобы постоянная прописка. Потом можно поднакопить денег и обменяться на отдельную, приплатив конечно. Вся Москва против нас, а мы против нее. Кто кого! Мы все равно победим. – Почему? – спросила Катерина. – А потому, что нам отступать некуда. – Ты как герои-панфиловцы, – рассмеялась Катерина. – Велика Россия, а отступать некуда. – А я и не отступлю, – подтвердила Людмила. – Сучья Москва еще будет меня уважать. У меня будет все, что имеют московские выродки»
Быт и досуг в СССР
«…однажды отец вообще больше не пришел. Людмила поняла, что мужчины звереют от ультиматумов и поступают по-своему. К тому же большинству мужчин терять было нечего. Все их имущество помещалось в одном чемодане, жили в основном в казенных квартирах, легко меняли один дом на другой, тем более что дома мало чем отличались друг от друга.
Собственно жизнь у парней начиналась после армии. Они возвращались на свои заводы, с которых их призывали на службу, или не возвращались, оставаясь в тех местах, где служили, ходили на танцверанды, где находили будущих жен. Снимали комнаты или поселялись в семейных бараках, жили в них иногда по двадцать лет, ожидая очереди на квартиру. В отпуск вначале ездили к деревенским родственникам, потом в заводские дома отдыха или пансионаты, рожали детей, чаще всего двоих, реже троих. Комната заставлялась кроватями, столом и шкафом для одежды – больше не помещалось. Женщины к сорока годам начинали болеть, постоянно простуживаясь на стройках и в продуваемых цехах. Почти все пили. Собирались обычно после работы, брали бутылку на троих, домой возвращались пьяненькими, летом усаживались во дворе играть в домино. «Забивали козла» по всей стране, наверное, потому, что домино – это еще и возможность побыть в компании. До темноты стучали костяшками, потом ложились спать, утром уходили на заводы. Огромная страна жила в одном режиме, другого просто не было. Вырывались немногие.
Зарабатывали практически все одинаково. Те, у кого разряд выше и выше квалификация, получали чуть больше, но не намного, поэтому никто не работал в полную силу. Каждый прихватывал что мог с работы. Строители тащили белила, краску, лак, сантехники – краны, электрики – провод, розетки, выключатели, с автозавода выносили карбюраторы, распределительные валы, электрооборудование. Людмиле казалось, что подворовывали все, – что воровала вся страна.»
Карьерный рост на заводах и номенклатура
Партийное собрание было через неделю. Ее приняли в кандидаты партии. Никто не решился проголосовать против рекомендации директора. Катерину избрали комсоргом цеха. Теперь она ходила на партийные собрания фабрики, где в основном решались производственные вопросы, и довольно быстро разобралась во взаимодействии фабричных служб. Так же быстро она поняла, что на фабрике существуют две группировки: одна за директора, другая за главного инженера. Первые полгода Катерина молчала на собраниях, присматривалась и наконец выступила против начальника отдела снабжения, поддерживавшего главного инженера. Она сработала под наивную и молодую. Не оскорбляла, не возмущалась, не требовала, а пересказала разговоры работниц по поводу снабженцев, из-за которых простаивали станки. Начальник отдела снабжения сидел в президиуме, краснел и наконец, не выдержав, крикнул: – Что вы мелете ерунду! Катерина среагировала мгновенно: – Я только сегодня мелю, а вы каждый день. Вам и на фабрике кличку дали – Емеля. Вы же знаете пословицу: мели, Емеля, твоя неделя. Зал встретил ее выступление хохотом и аплодисментами. –Катерина быстро разобралась в партийных правилах. Без согласования с парторгом директор не мог никого из членов партии ни назначить, ни уволить. И самого директора утвердили на бюро горкома, и только после решения горкома министр легкой промышленности издавал приказ о назначении. Она поняла, что такое номенклатура. Начальник цеха был номенклатурой райкома, директор – номенклатурой горкома партии. Партийные органы контролировали движение по должностям. После собрания Леднев ее предупредил: – Ты особенно не цепляй главного инженера. Без его согласия тебя никогда партком не утвердит. С начальниками цехов в основном он работает. Когда Катерину принимали из кандидатов в члены партии, главный инженер не проголосовал ни за, ни против, он воздержался. Это было предупреждением. Она вступила в первую в своей жизни интригу.
Спорт и пьянство многих бывших спортсменов на примере хоккеиста Гурина
«Никто не мог упрекнуть Людмилу в том, что она не боролась с пьянством Гурина. Она показывала его и наркологам, и психотерапевтам, настояла, чтобы он поступил учиться в институт физкультуры, но его отчислили после третьего курса. Когда она пришла к ректору, еще не решив, будет ли просить за Гурина или скандалить, ректор, огромный мужчина, бывший тяжелоатлет, выслушав ее, сказал: – Мы дотянули его до третьего курса. Это уже незаконченное высшее образование. Он может преподавать в школе, может устроиться на тренерскую работу. Поверьте мне, это рядовой случай для нас. Редко кто из таких, как он, поступив, заканчивает институт. Специфика российского характера. Там, на Западе, играют до сорока. Берегут себя. Откладывают деньги. И уходят из спорта обычно богатыми людьми. У нас пропивают все, что зарабатывают, не думая, что придет день, когда и эти заработки, и поездки закончатся, некоторые, правда, уходят в тренеры, но для этого талант надо иметь. Другие преподают в школе физкультуру, боксеры устраиваются вышибалами в рестораны, трое хоккеистов, чемпионы мира, работают на Востряковском кладбище могильщиками, другие – грузчиками в магазинах…– А с пьянством никому не удается завязать? – поинтересовалась Людмила. – Кому-то удается. От семьи многое зависит. У некоторых жен получается. – Скажите, как? – попросила Людмила. – Я добьюсь, я упорная. ток должностей. А Гурин имеет все: квартиру, машину, аппаратуру, одежду. О большем он и не мечтал. Есть все, можно и погулять. Это тоже мечта русского человека – гулять с размахом, не считая денег. И спиваются, быстро спиваются. Если бы им платили миллион, как за рубежом, можно было бы купить за границей дом, вложить деньги в акции, у нас всего этого нет. – Дачу можно построить, – добавила Людмила. – Строить – это долго, необходимы многолетние усилия, а у молодых не хватает ни желания, ни терпения. Откладывают на потом. Но «потом» никогда не бывает. Силы убывают, спорт скоротечен, да и пьянство подрывает даже самое крепкое здоровье. Там деньги вкладывают в картины, в драгоценности. Но чтобы покупать картины, надо иметь вкус, кое-какие знания, да и связи в мире антиквариата. И надо суметь определить молодого художника, картины которого стоят сегодня три сотни, а через десять-двадцать лет будут стоить сотни тысяч. Но это все не для парней из Челябинска. тушку. А потом возвращаться в Челябинск слесарем на завод и жить дальше. Пить по-черному, потому что он уже видел другую жизнь и знает, что такое не увидит больше никогда. При такой перспективе и я бы запил»
Воровство и махинации в торговле
«После хлебозавода устроилась кассиром на автовокзал, откуда автобусы уходили в рейсы по подмосковным городам. Некоторое время Людмила присматривалась к более опытным кассирам и скоро освоила их приемы. Кассу надо было открыть чуть позже, продавать билеты не торопясь, чтобы скопилась очередь. Приближалось время отправления автобуса, очередь начинала нервничать. И тогда она начинала работать быстро. В спешке уже никто не пересчитывал сдачу. И скандалов не было. Ну недополучил десять копеек – спешила кассирша, могла ошибиться. В месяц у Людмилы набегало еще три-четыре зарплаты. Появился даже азарт – ни дня без прибыли! И все-таки она нарвалась. Пожилой капитан милиции, который ходил в штатском и работал в Отделе борьбы с хищениями социалистической собственности, в так называемом ОБХСС, составил протокол. Пришлось оправдываться, даже поплакать. Теперь она всматривалась в лица, но капитан, выждав две недели, поставил вместо себя в очередь молодого лейтенанта. Она и подумать не могла, что волосатый парень в замшевой куртке – работник милиции. И снова был составлен протокол. Капитан не возмущался, ничего не требовал, но после их ухода начальник автобусной станции потребовал: – Людмила, уходи! Я навел справки. Это клещ, от которого не избавишься. Он одну автобазу пять лет раскручивал и половину народа там пересажал. Людмила подала заявление по собственному желанию. Некоторое время не работала, потом устроилась в химчистку-прачечную рядом с домом, на небольшую, правда, зарплату»
Подпольный рынок антиквариата
«В химчистку заходили старушки, жившие раньше на Арбате и переселенные после реконструкции в новые окраинные микрорайоны. Людмила быстро сходилась с людьми и вызывала доверие. Одна из старушек доверительно ей сообщила, что у нее есть несколько этюдов Кустодиева и она уступила бы их недорого тому, кто интересуется живописью. Людмила отвезла старушку к Келлерману. Тот за три рисунка дал старушке две тысячи рублей – пенсия почти за три года. Келлерман, всегда в сером твидовом костюме с синим шерстяным галстуком, в ослепительно-белой сорочке, черных английских ботинках, после ухода старушки предложил Людмиле кофе. – Людмила, – радовался он, – у тебя есть дар привлекать людей. Эти этюды Кустодиева сегодня стоят тысяч двадцать. – Две «Волги», – прикинула Людмила. – Запомни, – посоветовал Келлерман, – вкладывать деньги в автомобили, в радиоаппаратуру нет смысла. С каждым годом появляются новые модели, а старые резко дешевеют. Дорожает только антиквариат. Через год наш Кустодиев будет стоить в два раза дороже. Келлерман протянул Людмиле один из рисунков. – Это тебе комиссионные. И для начала. И вообще. Присматривайся к интеллигентным старушкам. – А к старичкам? – Их мало. Их выбили на войнах, они перемерли в лагерях, а старушки живут. И у старушек всегда есть что-то в заначках. Старушки бережливы. – Мне эту бабулю жалко. Вы ей дали в десять раз меньше. – Больше ей никто бы не дал. К тому же ей осталось немного. Чуть больше года. У нее эмфизема легких. Старушка жаловалась Людмиле на здоровье и рассказывала об эмфиземе. – А как вы определили болезнь? – удивилась Людмила. – Я специалист по старине, – усмехнулся Келлерман. Так Людмила начала собирать живопись. Она стала читать монографии о художниках и, проживя в Москве больше пятнадцати лет, впервые съездила в Третьяковскую галерею. Ее вполне устраивала жизнь, которую она сама себе создала, беспокоило единственное: ей попрежнему хотелось замуж.»
Старое оборудование и неэффективная работа предприятий. Обмен нефти на устаревшие станки.
«Решали вопрос об установках, которые поставляли чехи. Они явно устарели. В Новосибирске делали уже и более современные, и более производительные. Но с чехами заключили контракты. Катерина позвонила Петрову – через его управление шли все соглашения и контракты. Он, в свою очередь, выходил на Министерство внешней торговли, а в случае необходимости – на Министерство иностранных дел или международный отдел ЦК КПСС. Катерина понимала, что никто не обрадуется такой постановке вопроса, хотя отечественные установки обошлись бы и комбинату, и министерству в несколько раз дешевле. Работники управления любили ездить в Чехословакию, командировки выпадали и работникам комбината. Катерина знала, что демагогические возражения будут на всех уровнях: и что надо крепить дружбу с братскими народами стран социалистического лагеря, и что надо выполнять контракты, и что эта проблема не только техническая, но и политическая. Чехи этим пользовались. Более современные установки они продавали на Запад, устаревшие – на Восток. Так было почти со всеми чешскими товарами. Как-то в Праге Катерина спросила своего старого приятеля: – А что будет, если однажды мы перестанем покупать ваше оборудование, вашу обувь, вашу одежду? – Такого не будет, – рассмеялся он. – Вот итальянцы нам предлагают самое современное оборудование, и по стоимости оно дешевле, чем ваше. – Вам же придется платить в долларах. А нам вы платите в основном бартером. Но представь, что мы перейдем на мировые цены в конвертируемой валюте? – настаивала Катерина. – Тогда и у вас, и у нас разразится катастрофа. Мы ничего не сможем поделать, потому что с каждым годом становимся все менее конкурентоспособными. А вы ничего не сможете купить, потому что всю валюту вы проедаете, покупая зерно, мясо. Вы покупаете практически всю еду. Значит, у вас станет падать производство, начнется безработица. Так что лучше ничего не трогать.».
Друзья,пишите свои воспоминания о жизни в СССР.
или Шекспир фигни не скажет
Дуся всегда была безбашенной, с малолетства. С виду такая приличная девочка - белые носочки, платьишко с воланами, а в башке – чертишо.
Причем ее никогда не наказывали, попричитают маленько – как же так, ну как вы могли? И всё. И поэтому Дусе было пофиг, она всегда находила приключения на свою задницу. Меня тоже особо не наказывали, но я боялась безобразничать и старалась делать как предписано. Поэтому развлекались мы у Дуси дома, когда ее бабушка куда-нибудь уходила. Мы прыгали со шкафа на кровать и однажды Дуся сломала руку. Как-то мы открыли окно, заманили крупой голубя, и тот потом в страхе летал по квартире, засрал все кругом, разбил люстру и какие-то вазы, но никак не мог найти это злосчастное окно, чтобы вылететь обратно. А еще младший Дусин брат Валерка выменял во дворе игрушечный танк на живого ужа, огромного, как мне тогда казалось, и мы его тайком держали в банке и кормили мухами, а потом он сбежал и где-то ползал несколько дней. В один прекрасный вечер, когда Дусина мама пришла с работы, она увидела этого гада, свернувшегося ужиком посреди кухни, отчего у неё сердце ушло в пятку, а мы с Дусей потом долго смеялись и просили её показать пятку. А Дусина мама до сих пор иногда меня спрашивает: «Ну как вы могли? Как вы могли?»
А причем здесь я вообще?
И вот однажды Дусе захотелось вареной сгущенки, вот просто позарез, хочу сгущенки и все тут. Нашли мы в буфете банку сгущенки, положили в кастрюльку, залили водой, включили газ. Да-да, газ. Две шестилетние сцыкухи… А газ включать нам всегда категорически запрещали, но дома же никого не было и мы думали, что нас не застукают. Дуся откуда- то знала, что варить сгущенку надо очень долго, часа два, а то и больше, поэтому, поставив сгущенку вариться, мы отправились в комнаты смотреть телевизор.
Сначала мы посмотрели про Тяпу, Ляпу, Жаконю и Телевичка.
Если вы помните этих персонажей – значит вам уже около или чуть более 60-и, с чем я вас и поздравляю.
Потом с Валеркой мы играли в погранзаставу, он был пограничником, прятался под секретером с игрушечным ружьем, а мы были нарушителями, нарушали нарисованную мелом на полу границу, а он выскакивал из-под секретера и кричал «Стой, кто идет?».
Потом мы играли в Дочки – Матери. Дочкой, естественно, был Валерка, мы его кормили, поили, на горшок сажали и спать укладывали…
А про сгущенку мы благополучно забыли…
Наконец вернулась бабушка, и прямо в этот самый момент на кухне что-то рвануло.
Первой в кухню вбежала бабушка, потом мы с Дусей, чуть позже подтянулся Валерка, завернутый в простыню, перевязанную красной лентой, и почему-то с ружьем!
Ну что тут можно сказать?! Малевич со своим черным квадратом нервно курит в сторонке. Там всем шедеврам был шЫдевр. Ранний Твомбли, запечатлевший последствия диареи роты солдат. Стены и потолок – в коричневую поносного цвета крапинку, а к двери приклеился довольно большой шмат, который Валерка тут же стал сошкрябывать ложкой и есть.
Вот никогда бы не поверила, что одной банкой сгущенки можно полкухни забрызгать…
И вот прошло больше пятидесяти лет...
Дусе приспичило опять сварить сгущенку, потому что в магазине продается всякое г@вно, и на торт, который она запланировала испечь, это г@вно не годится.
Выставили таймер на полчаса, чтобы воды подлить, теперь- то мы уже тетеньки опытные, знаем, что надо воду постоянно подливать, и пошли смотреть сериал. «Хорошая жена», американский. Юристам точно зайдет.
Потом с крыши дома упала глыба снега, зашибла собаку, которая скулила нечленораздельно, и мы побежали на улицу спасать собаку. Собаку пришлось везти в ветклинику, ну а по возвращении…
Мы увидели вторую часть Марлезонского балета. Поздний Твомбли на стенах и потолке. Две роты солдат, потому что банок было две, не добежали до сортира и оставили живописные следы своей жизнедеятельности
Я сказала, что в жизни все повторяется дважды, а Дусе мне в ответ:
- Шекспир фигни не скажет. Хорошо, что мама сейчас у себя дома, а то бы она нас убила, наверно. Давай бери щетки и тряпки, сейчас отмоем все, и еще пару банок варить поставим. Тортик то хочется…
P.S. С собачкой все в порядке.
© Татьяна Ферчева
Картинка из инета
ИСТОЧНИК - здесь собрали лучшие фотоснимки времён СССР.
В свою защиту хочу сказать, что, во-первых, : я была ребенком все-таки, а во-вторых: у меня совершенно не было кукол, кроме одной гигантской с мягким тельцем и резиновыми остальными частями. Тельце постоянно рвалось и я без конца зашивала бедолагу разноцветными нитками, кое-как запихивая свободолюбивый синтепон назад, придумывая, что это у нас идет операция.
Наша семья вернулась в Крымск с прошлого папиного места службы. С острова Новая Земля. Когда я спросила маму, распаковывающую вещи, где все мои игрушки она ответила, что отдала их в мой детский сад, чтобы не тащить с собой. Это было обидно. Меня даже не спросили и не предупредили, будто я настолько маленькая, что меня даже как и нет вовсе. И нет у меня чувства собственности, привязанности и личного мнения. Так вот.
Я быстро вспомнилась моим прошлым дружбанам на детской площадке и целыми днями мы прыгали с ветки на ветку между деревьями проверяя свою ловкость и везучесть. Обсыпались песком и играли во все во что тогда было модно играть. Резиночки, классики, казаки-разбойники, прятки, сломанный телефон. Да что перечислять? Мало ли занятий у приличного ребенка? Хоть даже вкладыши Турбо и Типи-Тип менять, чем не дело?
Откуда взялась эта новая девочка во дворе можно только предположить. Вероятнее всего приехала в гости к родственникам. Она просто подошла к нам как-то и попросилась играть вместе. Новый человек, это всегда интересно и мы, конечно же, не стали ей отказывать. Тут бы не было истории если бы девочка не решила закрепиться в нашей компании попрочнее и не стала бы с нами откровенничать. Рассказала самую свою волнующую тайну, которая заключалась в том, что однажды она сильно поранилась и что ей делали пластическую операцию на лице. Кожу для операции у нее взяли с попы. Сию же секунду удивленным детям, недоверчиво начавшим вглядываться в ее личико, была предъявлена попа с небольшим квадратным шрамом. Шрам выглядел как заплатка. Помню, что мне стало ужасно неприятно. Даже не потому, что у человека шрам, а потому, что она так сильно старалась понравиться и заинтересовать собой, была такой милой при милой, наивной при наивной, заискивающе глядела в глаза и казалась слабой.
На следующий день я пришла играть на площадку раньше обычного. Еще никто из моих друзей не был отпущен на улицу и я преспокойненько каталась на качелях. Тут вижу эту девочку. Она прибежала здороваться и я предложила ей ее покатать. Стала раскачивать качели насколько было сил и в какой-то момент резко схватила сидушку и остановила ход. Девочка вылетела вперед и ужасно сильно ударилась всей собой о землю.
Конечно же я знала, что она упадет. Я сделала это специально. Не могу назвать причину. Но помню, как сейчас, что испытывала к ней необъяснимую лютую ненависть. В момент когда она упала я осознала всю несправедливость ситуации и страшно испугалась и за нее, и за последствия для себя.
Она заревела и побежала домой. Я стала ждать, когда выйдут ее родители и готовилась принять возмездие. Никто не вышел.
Спустя несколько дней девочка подошла ко мне на той же площадке. Я с облегчением отметила отсутствие ссадин на ее лице, потому что, когда она падала мне показалось, что и лицом она тоже хорошенько грохнулась. Дружелюбным тоном моя невинная жертва пригласила меня на свой день рождения, который должен был состояться через пару дней. Назвала время и номер квартиры. В каком доме она живет мне было известно. Пригласила, короче, и убежала, оставив меня недоумевать и подозревать засаду.
Только вот какое дело. День рождения необыкновенно заманчивый праздник. На днях рождения обычно после всякой ерунды подают торт. Торт такая штука, как бы вам объяснить? Он всегда стоит риска. Нужно было пойти.
Я сообщила о приглашении маме и вы не можете даже представить как сильно я удивилась когда в назначенный день мама привезла из города в подарок для именинницы совершенно потрясающего, неимоверно хорошенького, довольно крупненького пупсика. Шагая через наши улочки и дворики я все смотрела на этого пупсика и не могла понять почему мама не покупает мне таких же, шагала и думала, что вот сейчас я расстанусь с ним навеки и уговаривала себя не свернуть с пути.
Дальше все было странно, как, в общем, и бывает в моей жизни. Дверь мне открыла бабушка той девочки. Мне предложили сесть за стол и стали угощать вкусняшками и чаем. Рядом сидела моя бедолага и радовалась подарку. Больше на том дне рождения не было приглашенных.
Уплетая заветный торт, я все же поджидала, когда же мне прочитают нотацию о вреде сбрасывания маленьких девочек с качелей, не могло же быть, чтобы обошлось без этого. Ну хотя бы коротенький манифест добра, ну хоть капельку пропаганды дружбы и любви во всем мире. Но бабушка та таинственно улыбалась и подливала чай. Она задавала мне какие-то вопросы про меня и разговорила до такой степени, что я откровенно и очень эмоционально поделилась своими чувствами насчет подарка. Точно помню, что сказала среди прочего: «Ах, какого же я вам пупсика подарила. Самого замечательного. У меня такого нет. А я бы хотела».
Нужно ли говорить, что мне тут же отдали того пупсика? Подарили назад.
Клянусь чем угодно в тот момент я так офигела что даже стала сопротивляться. Все знают закон «Подарочки не отдарочки»! Но бабушка оказалась непреклонной. Девочке пришлось расстаться с новой игрушкой.
Мама дома, кажется, подвергла осуждению мой поступок, но это даже лишнее уже было. Я, как видите по сей день помню ту историю и мне стыдно.
Психотерапевт Тата Феодориди утверждает, что дети интеллигентов самые травмированные люди. Видимо одна из причин добрые, воспитанные взрослые, движимые своими высокими идеалами, своей особенной логикой и пониманием того, как должны выстраиваться отношения, что подвергать осуждению, а что одобрять. Вероятно, чтобы показать пример всепрощения и щедрости (других идей у меня нет, почему все так произошло), бабушка не заступилась за внучку.
Я очень при очень надеюсь, что женщина, которой стала та девчонка, богата, как персидский шейх и у нее есть офигительная армия психологов. Кроме шуток. Вот у меня нет. А я бы хотела)
В общем искренне желаю ей счастья всегда, когда вспоминаю. Мы, кстати, больше не виделись никогда. Мистика какая-то. Будто они ради этого случая приезжали в наши места. Но нет. Конечно, нет.
Да уж.
Это я снежинка. В год отъезда с Новой Земли
Тут без пупсика, но у мишки тоже есть история. У всего есть)
ИСТОЧНИК - здесь собрали лучшие фотоснимки времён СССР.