С бугра, где помирал Ульянов, взвод пошел в горный желоб. Тропа нырнула в овраг, полого опустилась по склону на дно, сделала небольшую петлю, затем так же полого поднялась по противоположному склону в ивовую рощу.
Зелёнка в этом овраге наросла не просто так, деревца полукольцом окружали родник. Бойцы по тропе подошли к источнику воды, Рогачев дал команду наполнить фляги, но времени на данное мероприятие выделил с гулькин хрен. Мы находились внизу горного желоба, сверху нас, теоретически, должна была прикрывать Девятая рота, однако, честное слово, когда находишься в горах ниже всех, очко самопроизвольно делает «жим-жим», особенно если голова помнит, как умеют в воздухе петь «весенние птички».
По команде Рогачева от родника взвод пошел вглубь горного массива без обеспечения флангов, без занятия промежуточных позиций, только выдвинули вперед дозорную группу. При такой методике путешествий очень хотелось нестись вперёд, как Курочка Ряба неслась золотым яичком, однако получалось у нас не очень, ибо задолбанные солдаты еле волочили ноги.
Долго ли, коротко ли мы щемились по тропе, но оказались, таки, во дворе удалённо стоявшего дома. В Белоруссии такую группу построек назвали бы словом «хутор», он находился примерно в полутора километрах от основного кишлака и представлял из себя территорию с небольшой «зелёночкой» из каких-то деревьев, террасы огородов, и богатый дом. Он смотрел на горы Гиндукуш большими окнами и дверями, на крыше одной из построек был устроен балкон. В этом доме нам было приказано остановиться.
Через ворота в толстой глинобитной стене мы вошли во двор. Людей не обнаружили, как и во всем кишлаке. Перед входом в дом, на ступеньках лестницы, лежала толстая книга в красной обложке.
- Это Коран. – Рогачев взял в руки исписанный шемаханской вязью манускрипт. – Духи оставили, чтобы дом охранял от неверных. Давай, заходи, ребята! Прошмонайте здесь всё, как следует и пожрать приготовьте. – Рогачев вернул книгу на место, переступил через порог, шагнул внутрь дома.
- Хасан? – Я подобрал книгу, ткнул переплётом в локоть рядового Данаева. – У вас такой же Коран?
- Да. – Хасан оглядел красную обложку. – Толко эта болшой. Ощ-щен старий.
- Дорогой, небось? Сколько стоит?
- Балщие дэнги. Ощ-щен болщие. Самащедщи дэньги.
За два дня прочески кишлаков мы многократно заходили во дворы. В одном из них, не помню уже в каком из кишлаков, кто-то побывал до нас. Скорее всего Восьмая рота. Во дворе что-то дымилось, на земле валялась книга в красном переплёте, это тоже был Коран. Ветер вперемежку с клубами дыма перелистывал её исписанные закорючками страницы. Часть из них была вырвана, видимо кто-то открыл книгу посередине, выдернул в качестве туалетной бумаги столько, сколько поместилось в руку и бросил книгу под ноги.
- Э-э-э-э-э, так нэлзя! – Бахрам подошел к Корану, поднял с земли. - Ц-ц-ц-ц! – Он цокал в негодовании языком, качал головой, сокрушался.
- Такой мог толко животный скатына дэляль! Башка – палка дров!
Бахрам поднял с земли Коран, закрыл, вытер рукавом с обложки пыль, понёс в дымящийся дом.
В тот день я видел ещё несколько таких книг. Мы прошли какое-то количество дворов, проверили дома на предмет наличия оружия. В некоторых из них Коран как бы охранял дом. Раньше я не задумывался о значении религии, в советском обществе меня с детства приучали к тому, что атеизм — это наиболее правильное и современное восприятие мира. Все возможные религиозные течения — это предрассудки, с помощью которых угнетатели притесняют трудящиеся классы и удерживают их в повиновении. Война, в которую я оказался втянут не по своей воле, является следствием того, что угнетатели возбудили волну народного негодования именно на религиозной почве. То есть, из несуществующих легенд и предрассудков создали гнев тех людей, кому мы принесли образование, просвещение, лучшую жизнь и перспективу развития. А эти люди выставили Коран в дверях своего дома, чтобы защититься от прихода Новой Эры. Они попытались отпугнуть нас Кораном, как отпугивают моль нафталином. Выглядело это наивно и глупо, очевидно было, что такое действие не помогает. Вот стоим мы, вот дымиться дом, вот лежит книга. В чем смысл действия с книгой?
Здесь, в Панджшере, за два дня прочески, я видел много Коранов, но не заметил в домах ни одной детской кроватки, ни одной парты. В Советском Союзе человека могли лишить родительских прав за то, что у его ребёнка нет личной кровати и рабочего места, где он мог бы готовиться к занятиям в школе. В Панджшере кровати и парты оказались не нужны, зато понадобились оружие и боеприпасы, которые с территории Пакистана тащил Масуд. Он был богатейшим феодалом, распоряжался выручкой от добычи драгоценных и полудрагоценных камней. Например, лазурит из Афганистана покупала русская Императрица Екатерина Вторая. Анализ артефактов из древнего Египта показал, что и там применялся афганский лазурит. Получается, этот ценный минерал столетиями продают по всей Евразии и даже в Африку, а дети афганцев спят на полу. При этом местный феодал тратит огромные суммы на оружие и финансовую поддержку «Исламской партии Афганистана» организованной на территории Пакистана террористом Гульбеддином Хекматиаром. В 1972 году, при Дауде (не при коммунистах) он был осужден за убийство Сайдала Сохандана — лидера студенческого маоистского кружка «Вечный Огонь».
Получается, парты афганским детям не нужны, а оружие и партия террориста Хекматиара очень нужны.
Если бы не вредоносные действия верхушки афганского духовенства, то дети учились бы в школах и техникумах, поля в Афганистане пахали бы плугом на тракторах, а не деревянной сохой на коровах. В городах и кишлаках было бы проведено электричество, народ не сидел бы в холодных, пыльных клоповниках.
В результате разжигания ненависти на религиозной почве, местные диверсанты и провокаторы поджигали школы, убивали учителей и даже оборвали все алюминиевые провода с мачт линии электропередач. Своими глазами я видел в Чарикарской зелёнке огромные стальные мачты с гирляндами изоляторов и обрывками проводов. Сколько хватило длинны руки с плоскогубцами, куда дотянулся бача, там провод и «откусил». Что у людей делается с мозгами? В моей стране любой пионер знал, что воровать провода с общественной линии ЛЭП неприлично. А здесь, в Афганистане, простое человеческое «не укради» не работает что ли? Дык, вроде, люди Коран в дверях выставляют, почему же воруют и тащат всё подряд?
При таком раскладе первым моим желанием было сделать что-нибудь нехорошее с этой книгой. Например, пинком отшвырнуть с дороги и показать, что Коран не защитит, это не ладан, а мы не черти, средневековая чушь никак не может противостоять современным знаниям, которые позволяют человеку летать в космос.
Но, рука, как говориться, не поднялась. То есть, нога не поднялась, я понимал - книга, как таковая, ни в чём не виновата. Если я пну сапогом священную книгу афганцев, то ни на миллиметр не продвину их уважение к современному атеистическому марксистско-ленинскому мировоззрению. А очень даже наоборот, этот пинок подтвердит душманам мысль о том, что шурави безбожники, кяфиры и гяуры, хотят отнять у местных пацанов Ислам, ради которого те гнобят своих баб, заставлять ходить в пыльных мешках и лазать на карачках по глиняным трубам с пучком колючек в руках.
Мне не было нужды забирать у афганцев Ислам. Командование не ставило такой задачи. Наоборот, на построениях нам проводили инструктажи и разъяснения, в которых требовали от солдат уважать традиции населения ДРА.
Как известно, солдат в армии не сам по себе гуляет с оружием в руках, он выполняет приказы. Если приказа бороться с Исламом не поступило, значит солдат не будет бороться. В нашем случае поступила противоположная команда – уважать религиозные воззрения населения ДРА. Советское государство не только не запрещало религию, оно гарантировало свободу вероисповедания. Пусть молятся сколько им влезет, это личное дело каждого отдельно взятого человека. Советскому солдату запрещалось совершать целый ряд действий, которые могли нанести оскорбление религиозным и национальным чувствам местного населения Афганистана. Ну дык чего там Гульбеддин Хикматиал пел? Получается, что он жучок-брехунок! Сбрехнул слеганца Хикматиар. А Ислам ему врать не запрещает?
Ну и ещё хочу сказать про книги, они действительно, были очень красивыми. Они в самом деле «внушали», то есть олицетворяли достоинство и уважение. Это, действительно, были букинистические шедевры. Жалко, что я не понимал их роскошных витков и закорючек. Выглядели они очень, очень-очень, очень-приочень-приочень красиво. Если бы я пришел с такой книгой в свой Университет, все открыли бы рты и шлёпнулись на задницы. Все сразу поняли бы, что у меня в руках шедевр, экзотика. Эти книги вызывали непередаваемое ощущение старинного заморского чуда, сокровенного знания, святости, небывалых чудес, драконов, шестирукого Шивы. Такую книгу никак невозможно было просто так взять и пнуть солдатским сапогом. Поэтому я положил её на место. Как хозяин оставил, так же положил её Рогачёв, точно так положил её я и нигде не шелохнулась мысль забрать с собой чужое достояние. Как говорил Ахмед: - «Украсть – это не наш метод, воровать ниже нашего достоинства. Наш метод – дать в морду и отобрать».
Мы зашли в дом. В ослятниках первого этажа обнаружили несколько мешков риса, кукурузу и мешок халвы из ягод тутовника.
Тутовая халва совершенно не сладкая, но когда очень хочется жрать, её вполне можно употребить по прямому назначению. Проблема лишь в том, что в холодном виде халва по прочности похожа ни застывший бетон. Если её нагреть, она станет податливой. В нагретом виде её можно откусывать, жевать, отламывать. А в холодном всё бесполезно – бетон бетоном. Петя Носкевич попытался тыкать в эту халву складным ножом, но ничего не натыкал. Бахрам с размаху ударил по мешку каблуком полусапожка, но тут же охнул, схватился за ногу и запрыгал на оставшейся второй ноге по комнате, произнося какие-то ужасные узбекские проклятия.
- Раздайся, грязь! Говно идёт! – Филя отцепил от своего вещмешка миномётную мину и раздвинул руками эксперементаторов, колдовавших над мешком: - У меня есть булава! Зачем я его нёс всю операцию? Я знал, что он мне пригодиться!
Пацаны сделали по несколько шагов назад. Миномётная мина, зажатая в руке обезьяны, вызвала у всех уважение. Филя выкрутил из мины взрыватель, взялся за хвостовик, принялся колотить по мешку с халвой.
Бах! Бах! – Салабоны, пытались «голым пяткам» победить волшебный мешок! – Бах! Бах! – Филя молотил миной по халве и приговаривал всякую хрень. Когда чувствовал, что в мешке откололся кусок, он засовывал внутрь руку, доставал халву и протягивал ближайшему солдату. – Отвяжись, худая жизнь, привяжись хорошая! На жри! Мамы здесь нету. Если я не покормлю, так хрен кто покормит. Бах! Бах!
Пока Филя расправлялся с мешком, пацаны прошмонали дом. Не знаю, что здесь произошло, но душманы по какой-то причине не вынесли и не спрятали одеяла, большой красивый ковёр и прочие предметы. Они вообще ничего не успели вынести и спрятать. В коробке стоял фарфоровый чайный сервиз. Очень белый, очень тонкий и очень красивый. Там и тут валялись предметы бытового обихода, банки с растительным маслом. Пацаны, призванные из Узбекистана, тут же принялись перебирать рис для приготовления плова. Кто-то прошмонал чулан и выволок из него казан. Кто-то кривым и тупым душманским топором бил по каким-то деревякам. Вроде бы, выбили из окна раму со ставнями. Солдаты шатались от усталости, но ни молодых, ни дедов среди нас в эти минуты не было. Как будто бы на операции «закон дедовства» отступил и сдал свои позиции солдатскому братству и чувству взаимопомощи.
Бойцы разожгли костёр во дворе, из родника принесли свежей горной воды. На костре установили казан для плова, рядом пристроили чайник, для компота из сухофруктов. Ещё один казан наполнили водой и засыпали концентратами супа из сухпайков.
Рогачев вытащил на террасу ковёр, расстелил и улёгся на него.
- Вот бы забрать этот ковёр с собой! – Взводный возлежал на ковре, как турецкий султан, а я сидел на какой-то коряге, грыз кусок тутовой халвы и с ужасом думал о том, как мы потащим этот ковёр по горам. Не приведи Господь!
К возлежащему на ковре Рогачёву приволокли стопку ватных одеял, небольшую деревянную кровать и ещё кучу какого-то барахла.
- Это кровать хозяина дома. – Рогачёв поднялся с ковра, уселся на кровать. – Она будет одна на всю эту брестскую крепость, на всё это огромное здание. Это вам не Советский Союз, где у каждого человека своя личная кровать со своей подушкой и своими постельными принадлежностями. Здесь бабы и дети спят на полу. Расстилают одно большое одеяло, ложатся на него всем кагалом. Другим одеялом накрываются. Что такое пододеяльник – я думаю, что у них в языке даже слова такого нету. При том, что одеяло стоит очень дорого. Почти как у нас автомобиль.
Рогачёв потянулся к куче накиданного барахла, вытащил ГДРовскую керосиновую лампу. Потряс её, убедился в том, что она заправлена, отставил в сторону. Ещё раз потянулся к куче.
- О! А это уже что-то из Парижа! – Из кучи он вытащил две одинаковых картонных коробки. – Похоже, чайный сервиз!
Взводный открыл одну из коробок, извлек из неё изящную белоснежную кружечку, красиво расписанную синим и золотым. Затем вынул так же расписанное блюдечко.
- Вот жопа! – Рогачёв поставил кружку на блюдечко и крутил у себя перед глазами. - Это точно надо забрать с собой. – Хмуро глянул на свой огромный вещмешок. – Не влезут обе. Жопа. Джуманазаров! Вот эту коробку положишь в свой вещмешок. И ещё ковёр офигенный! Знать бы, что это точно последний день операции, забрал бы с собой и ковёр!
Достаточно быстро подоспел обед. Поедать его уселись на балконе, на ковре, который так понравился Рогачёву.
Сам Рогачёв, как положено, сидел на кровати (на командирском троне), мы все - на ковре.
Плов высыпали на большущий духовский поднос. Рис возвышался белоснежной горой, вместо мяса в него накидали тушенки из сухпайка, по краю подноса выложили нарезанный кольцами лук. Где пацаны уже успели надыбать лук? Понятно, что в духовском огороде. Но, я точно не догадался бы прошмонать огород, начистить лук, нарезать его, потому что я - городское чучело. А те пацаны, которые подсуетились, они у себя в Узбекистане жили точно в таких условиях. Поэтому они зашли в дувал, как к себе домой, залезли в огород, как у себя дома, пользовались казаном, как родные. По-другому не может быть. Человек не может быть таким прошаренным, если он никогда не жил в таких условиях.
Мы сидели взводом на террасе духовского дувала, жрали плов, запивали компотом. Дети разных народов: узбеки, русские, украинцы. В тот момент я почувствовал себя как будто бы в своей семье. Деды, дембеля, молодые – это всё куда-то откатилось, осталось только ощущение вкусной еды и домашнего очага. Впервые за службу я ощутил благодарность к прошаренным старослужащим узбекским Пацанам.
К «чаю» подали стопку прозрачных обыкновенных стеклянных пиал и кружек. Бойцы пили компот, плевали в пиалушку косточки от сухофруктов, затем пиалу выкидывали с балкона. Потому что она уже стала грязная. Брали из стопки другую, чистую, наливали в неё ещё одну порцию компота, запивали плов и лук. Лук был очень едкий. В сочетании с белым рисом и разваренной тушенкой он давал необыкновенное ощущение изысканных восточных пряностей. Как будто бы мы попали в волшебный мир восточных сказок с Алладином, Синбадом и прочими Брахмапутрами. А может быть я просто очень хотел жрать? Вторые сутки мы херачили с неподъёмными вещмешками, вторые сутки практически не жрали, спали под кустом, как собака. А тут вдруг на нас нахлынул горячий ужин с первым блюдом, со вторым и с компотом. Ништяк подфартило!
К самому концу ужина подали вечер. Дневная жара быстро спала, так же быстро навалилась ночная темнота. Воздух наполнился трескотнёй цикад и шумом листвы. Крупные синие звёзды, казалось, специально опустились пониже, чтобы показать себя во всей красе и заодно насладиться ночной свежестью, запахами трав, листвы, плова и компота. Звёзды, плеснуть вам ароматного напитка в пиалушку?
Перед отходом ко сну Джуманазаров распределил смены, выставил часовых. Ночью я дежурил на крыше в паре с Петей Носкевичем. Крыша располагалась очень недалеко от склона горы, я поставил рядом с Петей на сошку пулемёт, пошел проверил, можно или нельзя с горы запрыгнуть на крышу и напасть на нас втихаря, покорячился и так, и сяк, чуть не грохнулся вниз. В любом случае выходило много шума, втихаря подобраться к нам с ножом было невозможно. Проще было стрелять с горы. Мы с Петей почесали репы в тяжких раздумьях и расположились так, чтобы держать в поле зрения одновременно склон и подходы к дому. Затем завернулись в тёплые духовские одеяла. Сверху одеял накинули плащ-палатки, утеплились, замаскировались, вели наблюдение и едва слышно переговаривались. Вернее, я переговаривался. Под впечатлением красоты южной ночи, меня продавило на искусство, я затеялся бормотать Пете про картину Айвазовского «Вид Константинополя», но тот перебил меня:
- Айвазовского я знаю только «Девятый вал». Его в школе проходили.
- Ну так они рядом висят, две картины! А самая крутая, там же, в четырнадцатом зале, это «Волна», тоже Айвазовского. К ней подходишь, а на тебя несётся масса зелёной воды выше роста человеческого! Она щас ка-ак даст, и раздавит тебя, расплющит, ты малюсенький такой перед ней и беззащитный - аж мурашки по коже!
- Так всегда, сперва мурашки, потом мандовошки.
В переводе с русского языка на белорусский слово «мурашки» обозначает «муравьи», точнее, малюсенькие муравейчики. Петин юмор я оценил и почти не обиделся на его мужланство, просто решил напомнить непреложную истину:
- Петя! Искусство принадлежит народу!
- Мандовошки тоже. – Флегматично заявил Петя и вытащил откуда-то булыжник, протянул его мне.
- На, попробуй. Духовская каменная соль.
С Айвозовским получился кам-кам облом-с, базарить было не о чем, я взял Петин булыжник, лизнул. Крупные кристаллы оказались солёно-сладко-горькие. С таким резким вкусом, что реально бодрили и отгоняли сон.
- Нифигасе! Охренеть! – Я взял булыжник двумя руками, попробовал отломать для себя кусок. Булыжник на поддался.
- Не старайся. Так его не сломаешь. Только молотком. – Петя взял из моих рук
булыжник, пару раз лизнул его.
- Када я служил в Шинданте, у нас тоже пацаны пошли на боевые. Зашли в кишлак, получили задачу прошмонать дувал, а на двери замочек висел. Маленький такой, китайский, я его одной рукой дёрну, он и сломается. А наш офигенный снайпер Валера «мазгоў нихалера», решил его из СВД сбить. Ну и засадил. Замок - в дребезги, ясен пень, ну и в двери дыра насквозь. Дверь открыли, а за ней стол, на нём двухкассетник «Шарп» стоит и в нём тоже посередине дыра, да такая, што у бегемота срака меньше раскрывается, чем та дыра.
Меня начала трясти мелкая дрожь от смеха:
- Хи-хи-хи, - не смеши, Петя. Душманы могут услышать, а нам этого не надо.
Дежурство шло, я сидел, завернувшись в тёплое одеяло, изредка полизывал кусок каменной духовской соли, слушал тихие Петины рассказы про службу в Шинданте и всматривался в светлую ночь. Всё-таки, иногда в Армии можно жить. Не курорт, конечно, но жить можно.
Ночь прошла спокойно. Кого-то выдвинули в секретный дозор на ближайшую высотку, кто-то лез в темноте на крышу из окна, спросонья гремел автоматом и чуть не грохнулся с третьего этажа. Толик Воличенко чуть не подорвался с одной из стопок духовских одеял. Вернее, духи его чуть не подорвали, засунули в одеяла гранату без чеки. Но Толян зашарил и вовремя укрылся за стеной. Одеяла порвало в хлам, а Толик поставил себе очередную галочку в книгу учёта подвигов. Короче, ночь прошла почти спокойно.
