Хотел найти поддержку, может совет как решить проблему, накидали дизы, клоунов ,и каждый мой коммент дизают, люди вы вообще в адеквате? такое ощущение что большинство пикабушников, кроме как на агрессию ничего не могут в этой жизни, пришел с завода открыл баночку пивасика и пошел срать авторов, вот он настоящий пикабушник
Переводим лучшее из раздела «Сегодня я узнал» (TIL) на Реддите. Странные факты, истории и пруфы. В конце недели голосуем, какой из постов достоин полноценного лонгрида. Поехали:
1. В 2023 году четверо детей (в возрасте 13, 9, 4 лет и 11 месяцев) в одиночку прожили 40 дней в джунглях Амазонки после крушения самолета. Их самолет упал, взрослые погибли, а дети, включая младенца, бродили по самым опасным джунглям мира, питаясь мукой и дикими фруктами, пока их не нашли спасатели. Старшая сестра (13 лет) сумела сохранить жизнь всем младшим.
2. В 1980 году в Луизиане (США) буровая установка по ошибке пробила дно озера Пенер, под которым находилась соляная шахта. Это создало гигантскую воронку, как в ванне. Озеро полностью утекло в шахту, затянув с собой буровую вышку, 11 барж, буксир, деревья и 26 гектаров земли. Самое безумное: поток воды был настолько сильным, что река, вытекающая из озера, изменила направление и потекла вспять, наполнив пустое озеро соленой водой из Мексиканского залива.
3. В 1983 году 61-летний фермер Клифф Янг выиграл супермарафон Сидней-Мельбурн (875 км). Он пришел на старт в рабочих ботинках и комбинезоне. Все думали, что он сошел с ума. Оказалось, что Клифф просто не знал, что во время 5-дневной гонки можно спать. Пока профессиональные атлеты спали по 6 часов, он бежал круглосуточно все 5 дней и побил рекорд гонки на 2 дня.
4. Известный психолог Б.Ф. Скиннер во время войны пытался создать «умную ракету» с помощью голубей. Он помещал трех голубей в нос ракеты. Птицы были обучены клевать экран, когда видели вражеский корабль. Клевки управляли рулями ракеты. Система реально работала на тестах, но военные просто посмеялись над идеей доверить бомбу птицам и закрыли проект.
5. Пилот Уильям Рэнкин — единственный человек, который катапультировался прямо в центр грозового шторма и выжил. В 1959 году он выпрыгнул на высоте 14 км. Из-за мощных восходящих потоков воздуха его падение длилось 40 минут вместо обычных нескольких. Его било градом, молнии сверкали вокруг, а давление вызывало кровотечение из глаз. Его называют «Человек, оседлавший гром».
6. Китайский моряк Пань Лянь установил рекорд выживания на плоту в одиночку — 133 дня. Когда у него кончилась еда, он поймал птицу голыми руками, использовал её мясо как наживку для ловли рыбы, а рыбу — как наживку для ловли акул. Он пил кровь акул, чтобы не умереть от жажды.
7. ЦРУ провело одну из самых безумных операций в истории — «Проект Азориан». Они построили гигантский корабль с «клешней», чтобы тайно поднять со дна Тихого океана затонувшую советскую подлодку К-129. Чтобы скрыть цель корабля, они придумали легенду, что миллиардер Говард Хьюз собирается добывать железномарганцевые конкреции со дна океана.
На сегодня всё!
Не забудьте проголосовать за понравившийся пост в нашем telegram - канале: t.me/ofigenno
Экслюзивные переводы на https://boosty.to/ofigenno
Продолжение следует...
Это была одна из тех редких суббот, когда у меня не было никаких дел. Хотя я и не особо любительница природы, чтобы не скучать весь долгий летний день дома, я решила отправиться в поход.
Говорю «поход», но на самом деле я планировала просто пройтись по лесу на окраине города. Всё равно это давало мне чем заняться.
Собрав рюкзак, я села в машину и припарковалась у начала тропы, которую десятки раз видела с дороги.
Тёплый воздух окружил меня, когда я шагнула в тень густого леса. Я вдыхала лесной запах полными грудьми. Единственными звуками были шелест листвы на ветру и мои шаги.
Покой… уединение… Я всё сделала правильно.
По крайней мере, так мне казалось.
Несмотря на то что это был мой первый такой «поход», от всего происходящего я почувствовала прилив авантюризма. Поэтому, когда тропа прошла мимо сверкающего озера (о существовании которого я и не подозревала), я сделала нечто совсем для себя несвойственное.
Я разделась, аккуратно сложила одежду на ближайшее бревно и зашла в воду поплавать.
Солнце слепило, вода была неожиданно холодной.
Я плавала минут двадцать, дрейфуя к центру озера, пока не почувствовала, что не стоит дальше испытывать удачу. Рано или поздно кто-нибудь мог меня увидеть. Я выбралась из воды и дала солнцу высушить меня. Оделась и закончила свою прогулку.
Я чувствовала себя молодцом. Будто и правда стала человеком, который ходит в походы.
По дороге домой я впервые заметила сыпь: красное пятно с воспалённым ободком, чуть выпуклое, диаметром с четвертак. Похоже на укус. Я так и назвала это укусом, так и отнеслась к нему, стараясь не разглядывать лишний раз.
Но наутро оно стало больше.
Красный круг расползся до размера мячика для гольфа, чуть возвышаясь над остальной кожей. Не чесалось. Не болело. Но и забыть о нём было невозможно. В следующие дни рука то и дело возвращалась к нему сама собой — тянулась подсознательно, задерживалась на наросте, который казался инертным, пока — пару раз — не переставал быть таким.
К концу недели сыпь разрослась почти до размера бейсбольного мяча. Теперь она была темнее, вздутая, почти натянутая. И я бы поклялась, что чувствовала, как она движется.
Тогда я и пошла к доктору Родни.
Он был весёлым человеком — простым, привычно доброжелательным, таким врачом, к которому не страшно идти. Я была уверена, что он выпишет мазь и отправит меня домой с парой успокаивающих слов.
Выражение его лица, когда он увидел мою ногу, говорило об обратном.
«Хм, — сказал он, наклоняясь и рассматривая всё серьёзнее. — Позвольте кое-что проверить, чтобы быть уверенным».
Он вернулся с устройством, похожим на лупу. Только вместо «стекла» там был круглый экран.
Проведя прибором по моей ноге, он пробормотал одно слово, тихо, скорее себе: «коррид…»
Потом посмотрел на меня.
«Райли, — сказал он, и весёлость исчезла. — Вы плавали в озере Джем-Лейк?»
Я и не знала названия озера. Но раз он спросил, значит, скорее всего, да.
«Я на прошлой неделе купалась в озере», — сказала я.
«RYNECORP пора заняться этим бардаком, — проворчал он, сделав маленький круг по кабинету. — Вы заражены паразитом, который называется коррид».
Я посмотрела на ногу, на вздувшуюся красную мембрану, пытаясь представить, что растёт под ней.
«Вы можете его достать?» — спросила я.
Он тяжело покачал головой.
«Это часть плохих новостей. Корриды обвивают важные ткани. При попытке вытащить их можно нанести катастрофический вред».
Наверное, он увидел ужас на моём лице, потому что немного смягчился, наклонился ближе.
«Но мы позаботимся об этом, — сказал он. — Вот что вам нужно делать».
И он продиктовал правила:
Держите купальник в машине.
Не принимайте душ. Не заходите ни в какую воду вообще.
Когда вы почувствуете тягу — почти непреодолимое влечение к воде, — это значит, что коррид почти готов выйти.
Когда это случится, немедленно позвоните мне. Приезжайте сюда. В любое время суток.
Я пыталась задавать вопросы, но доктор Родни отвечал скупо. Думаю, он хотел меня уберечь. Но в итоге это лишь добавило мне тревоги на ближайшие дни.
Я пыталась найти слово «коррид» в интернете, но ничего не нашла. Что бы ни было во мне, это было нечастым случаем.
Насколько могла, я старалась жить как обычно. Но слишком много времени проводила, глядя на шишку на ноге — и с каждым днём она становилась всё отвратительнее.
Помимо того, что она продолжала расти и двигалась куда заметнее, я теперь время от времени видела, как по её поверхности изнутри скользит чёрная масса. Мне стоило нечеловеческих усилий не вырезать эту гадость самой. Казалось, почти всё лучше, чем оставаться домом для этой таинственной и омерзительной твари.
Хотя дни тянулись, к полудню понедельника я почувствовала то, о чём говорил доктор Родни, — тягу к воде. Сначала едва заметную, но как только я её уловила, тут же переоделась в купальник, вскочила в машину и помчалась в кабинет доктора Родни. Но к тому моменту, как я въехала на парковку, тяга стала такой сильной, что я едва не бросилась в фонтан перед зданием.
Я даже не задумалась, как странно выглядела, заходя в кабинет врача в купальнике.
Доктор Родни ждал меня в холле и провёл в заднюю комнату. Посреди белой кафельной перевязочной стояла большая металлическая ванна, уже заполненная водой.
«Залезайте», — сказал он.
Мне и не нужно было напоминание. Думаю, я бы не выдержала ни секунды вне этой ванны. Притяжение было таким сильным, чего-то подобного я никогда не испытывала.
«И что теперь?» — спросила я, обернувшись к доктору Родни, но успела только увидеть, как дверь захлопнулась за ним.
У меня екнуло сердце.
«Эй?» — крикнула я.
Но в двери открылось маленькое окошко, и лицо доктора Родни появилось по ту сторону.
«Простите, Райли, — сказал он. — Но есть определённые обязательства, которые не позволяют мне находиться в комнате с вами. Риски заражения и… другие опасности. Но я буду здесь и проведу вас через каждый шаг».
Мне хотелось возразить. Хотелось выскочить из ванны и выбить дверь. Но моё тело вряд ли позволило бы мне это сделать.
Безнадёжно вздохнув, я сказала: «Ладно. Что делать?»
«Коррид скоро выйдет. Он выделяет мощный анестетик, так что вы ничего не почувствуете. Но что бы ни случилось, не трогайте его, пока он полностью не покинет ваше тело».
Я изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Глубокие вдохи.
Я чувствовала, как коррид стремительно шевелится внутри, но шишка оставалась закрытой.
Вскоре на вершине вздутия что-то стало упираться. Кожа натянулась, когда изнутри что-то чёрное сильно на неё надавило.
Она прорвалась, выпустив в воду тонкую струйку крови.
Я дёрнулась, передёрнулась, но не смогла отвести взгляд.
Скоро через всё ширеющуюся рану стал протискиваться тонкий чёрный отросток, похожий на червя. Я вцепилась в край ванны, отчаянно сдерживая себя, чтобы не схватить эту гадость и не выдернуть её из меня.
Она всё лезла и лезла. Длинная, склизкая, плоская, напоминающая сосальщика, она выскальзывала из моего бедра мучительно медленно.
Нервы были на пределе. Я тяжело, судорожно дышала, не сводя глаз с того, что вылезало из моего тела.
Она могла быть длиной футов в два, а то и больше, когда последняя часть соскользнула из раскрытой раны.
Я сорвалась, потянулась к корриду, который скользил в воде у моего колена, и попыталась выкинуть его из ванны.
Это была ошибка.
Тварь, до того двигавшаяся медленно и вяло, напряглась от моего прикосновения и молнией рванулась обратно, вцепившись мне в руку.
Мне удалось швырнуть её на кафельный пол, но не прежде чем она вырвала из моего плеча крупный кусок — там, где присосался её рот. Кровь текла и из руки, и из бедра; я выскочила из ванны и бросилась к выходу.
«Выпустите меня!» — закричала я и забарабанила в дверь.
«Я не могу открыть дверь, пока коррид жив», — спокойно сказал доктор Родни.
Я обернулась — и застыла.
Коррид менял форму. В воде он казался длинным червеобразным существом, но на самом деле у него были конечности. От его центра отделились четыре чёрных отростка. Два из них работали вроде как ногами, а два других бешено извивались у его зияющей пасти.
Он зашипел и щёлкнул по мне зазубренными зубами, но ближе не подошёл.
«На столе вон там лежит бита. Убейте коррида — и на этом всё закончится».
Я кинулась к бите, не сводя глаз с монстра напротив, ожидая, что он кинется в любую секунду. Но он продолжал стоять на месте.
Дрожа, я шагнула к корриду, подняв биту над головой.
Он щёлкал, бился, но не подходил.
И ровно в тот момент, когда я подступила достаточно близко, чтобы замахнуться, он прыгнул — куда быстрее, чем я ожидала. Мой удар прошёл мимо, и он вцепился мне в икру. Боль прожгла ногу, я попыталась сбросить его пинком. Но он держался.
Я стала колотить по нему битой, наотмашь, попадая по себе так же часто, как по нему. Но в конце концов что-то сработало, и коррид отцепился. Тогда, собрав все силы, я обрушила биту прямо на эту мерзость. Он взвизгнул и вяло попытался уползти. Но следом опустился ещё один удар. И ещё один.
Зеленоватая жижа брызнула из коррида, пока я с истеричным остервенением молотила по неподвижной куче.
Наконец, дрожа и задыхаясь, я выронила биту и разрыдалась.
Доктор Родни вскоре был рядом.
«Простите, что пришлось удивить вас таким образом. Я не хотел заранее вас пугать. Но вы отлично справились».
Я что-то ответила, но в моей истерике вряд ли можно было что-то разобрать.
«Давайте вас заштопаем», — сказал он.
Пятнадцать стежков спустя я выходила из кабинета доктора Родни и ехала домой.
И хотя я рада, что больше во мне нет коррида, мыслями я всё время возвращаюсь к тому озеру. Время от времени во мне снова поднимается тяга снова вернуться туда и ещё раз поплавать.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Честно, не знаю, с чего начать. Я сижу в номере придорожного мотеля, где пахнет несвежими сигаретами и хлоркой, в ста милях от места, где провёл прошлую ночь.
Для контекста: у меня работа, которая буквально расплавляет мозги. Вы знаете такую. Бесконечные таблицы, созвоны один за другим, где все говорят одновременно, нескончаемый поток писем, у каждого приоритет «СРОЧНО». После особенно жестокого шестимесячного проекта я выгорел полностью. Живой труп. Мой шеф, надо отдать должное, это заметил и фактически приказал мне взять две недели отпуска. «Поезжай куда-нибудь, где нет связи», — сказал он.
Первым делом я подумал о старом домике моего отца.
Строго говоря, он принадлежал не только ему. До него — деду, до деда — прадеду. В нашей семье он уже век, а то и больше. Небольшой, крепкий сруб в глубине леса, в милях от ближайшего городка. Самая настоящая «глушь». Колодец с водой, генератор — пару часов электричества по вечерам, камин для тепла. Идеальное место, чтобы отключиться от всего, сидеть в тишине и дать голове распутаться.
Отец умер несколько лет назад. Мы не были в ссоре, но и близкими нас не назовёшь. Он был тихим, замкнутым человеком, а домик — его святилищем. У меня осталось несколько расплывчатых, но тёплых детских воспоминаний об этом месте: запах хвои и дымка, шершавые брёвна под босыми ногами, и то, как он учил меня пускать «блинчики» на ручье неподалёку. Возвращение туда казалось способом почтить его память. Попробовать найти ту самую тишину, что всегда была с ним там.
Дорога заняла много времени; последний час я тащился по извилистой грунтовке, больше похожей на ряд ям, чем на путь. Когда я наконец подъехал, всё выглядело точь-в-точь как в памяти. Брёвна потемнели, посерели от времени. Крыльцо слегка осело с одного бока. Но в целом всё было надёжно.
Воздух был чистый и холодный, а тишина такая плотная, что давила на уши. Ни машин, ни сирен, ни людей. Только ветер, вздыхающий в гигантских соснах, которые окружали участок, словно древние стражи. Первый день я просто существовал. Разложил свои скромные запасы — книги, непортящиеся продукты, пару хороших бутылок виски. Подмёл пыль с пола, разжёг огонь в камине и сидел на крыльце, глядя, как солнце садится, раскрашивая небо в огненно-оранжевые и пурпурные тона. Впервые за месяцы тугой узел в груди начал распускаться.
В первую ночь я завёл генератор на пару часов — включить свет и почитать. В гостиной два больших окна — цельные стеклянные рамы, выходящие в непроглядную лесную тьму. Как только я щёлкнул лампой у кресла, они появились. Мотыльки.
Это нормально, конечно. Одинокая точка света в океане тьмы неизбежно притягивает всех насекомых на мили вокруг. Они порхали и плясали у стекла — десятки, и их пыльные крылышки ложились на раму мягким серым снегом. Я почти не обращал внимания. Это был знакомый, даже успокаивающий звук дикой местности — мягкий, бумажный «тумп… тумп-тумп» их тел о стекло. Я почитал с час, выключил генератор и провалился в самый глубокий, без сновидений сон за многие годы.
Второй день был ещё лучше. Нарубил дров, долго ходил по лесу и с каждым шагом чувствовал, как городской стресс с меня слетает. Я заново соединялся с чем-то первобытным, настоящим. Мир снова казался простым.
Вечером я повторил ритуал. Запустил генератор, налил немного виски, устроился с книгой. И снова прилетели мотыльки.
Сначала всё было как накануне: хаотичный вихрь крылышек у стекла. Но через несколько минут я уловил нечто иное. Звук под общей суетой. Одинокое, настойчивое постукивание.
Тук. Тук. Тук.
Оно отличалось от мягких, глухих ударов прочих мотыльков. Звук был резче, осмысленнее. Я поднял взгляд от книги, пытаясь понять, откуда он. На правом окне сидел большой, бледный мотылёк, крупнее остальных — с большой палец. Он не трепыхался. Замер и только крыльями двигал. Он поднимал одно крыло и ударял им о стекло.
Тук. Тук. Тук.
Странно, но я отмахнулся. Насекомые бывают чудными. Вернулся к чтению, но сосредоточиться уже не мог. Стоило мне его заметить, и звук стал невыносимым. В нём был ритм.
Тук-тук-тук… тук… тук-тук-тук…
Пауза. И снова.
Тук-тук-тук… тук… тук-тук-тук…
Я закрыл книгу и просто смотрел. Большой мотылёк не менял места, методично постукивая крылом о стекло. Это было нелепо. Я никогда не видел, чтобы мотыльки так делали. Он казался не столько существом, тянущимся к свету, сколько чем-то… стучащим. Пытающимся привлечь моё внимание.
Звучит безумно — я и сам так думал. Списал всё на одиночество, на игры разума в оглушительной тишине. Я раньше выключил генератор, и стук мгновенно стих вместе с погасшим светом. Тишина, ворвавшаяся в комнату, стала тяжелее, чем прежде.
На следующий день мысль о стучащем мотыльке не отпускала. Заноза в голове. Не мог избавиться от чувства, что стал свидетелем чего-то противоестественного. Совершенная уединённость домика вдруг стала… настороженной. Казалось, лес затаил дыхание.
Вечером я почти боялся включать генератор. Но сидеть в полной темноте было хуже. Я дёрнул за шнур, мотор заурчал, загорелся свет. Я даже не стал делать вид, что читаю. Просто сел в кресло, взял виски и стал ждать.
Через пару минут туча мотыльков вернулась. И, конечно, он тоже. Тот самый крупный, бледный, почти на том же месте. Замер на миг — и началось постукивание.
Тук… тук-тук-тук…
Длинная пауза.
Тук-тук… тук… тук-тук… тук-тук.
На этот раз я был готов. Схватил ручку и старый кожаный журнал, который нашёл в столе, с потускневшими инициалами на обложке — похоже, дедов. Я и сам толком не понимал, что делаю. Просто чувствовал, что должен. Вызов. Я решил записывать удары. Придумал простую систему: точка — короткий, быстрый «тук», тире — чуть более длинный, звонкий. Отмечал паузы между последовательностями.
Следующие три часа я просидел как сумасшедший учёный, не отрывая глаз от мотылька, а рука скребла по пожелтевшей бумаге. Мир сузился до одной стеклянной рамы и ритмичного звука, отдающегося в маленькой, тёплой комнате.
.-.. .. ... - . -.
..-. . . .-..
...- --- .. -.-. .
Страница за страницей покрывалась моими лихорадочными точками и тире. Мотылёк не уставал. Он почти не останавливался — только делал намеренные паузы между сериями ударов. Руку сводило, глаза жгло от напряжения, но я не мог остановиться. Меня словно тянуло. В этом была логика, структура — слишком последовательная, чтобы быть случайной.
И тут всплыла память. Что-то, что я когда-то читал в сети, в ночной кроличьей норе интернет-статей. Популярная заметка об интеллекте животных. Там рассказывали об опытах, где шмелей научили сопоставлять символы с наградой — первичная форма коммуникации. Вскользь упоминалось, что им можно прививать простые бинарные сигналы. Что-то вроде самой базовой азбуки Морзе.
Ручка выпала из пальцев и со звоном ударилась о деревянный пол.
Азбука Морзе.
Не может быть. Это самая безумная, нелепая мысль из всех. Мотылёк не может отбивать Морзе. Невозможно. Это нарушает все законы природы, какие я знал.
Но узоры на странице… они были знакомы. Я помнил кое-что из скаутского кружка в детстве. Три точки — S, три тире — O.
Тук-тук-тук… тук-тук-тук… тук-тук-тук…
Я посмотрел на окно. Мотылёк отбивал S. O. S.
По венам разлился лёд.
Я схватил телефон. Связи там нет, но заряд полный. Перед поездкой я накачал всякого на случай ЧП: книги, фильмы… и приложение-справочник по выживанию. Я дрожащими от пота пальцами открыл его. В утилитах были фонарик, компас и… таблица азбуки Морзе.
Сердце так колотилось, что я чувствовал удары в горле. Я придвинул к себе журнал, раскрыл первую страницу с записями и начал переводить. Руки тряслись так сильно, что я едва мог вести строку.
Первые несколько серий вышли как попало. Набор букв. Наверное, я их неправильно расслышал или записал. На меня нахлынуло облегчение. Пустяк. Разгулявшееся воображение. Я уже был готов посмеяться над собой, налить виски покрепче и закончить на этом.
Но потом дошёл до серии, в точности записанной. Она была длинной, ритм — предельно ясным.
..- -. -.. . .-.
Я пошёл по буквам. U. N. D. E. R.
Under. «Под».
Дыхание сбилось. Ладно. Совпадение. Должно быть. Я продолжил, скользя глазами по страницам точек и тире, сверяясь с таблицей на экране.
Следующим ясным словом было:
.... ..- -. --. .-. -.--
H. U. N. G. R. Y.
Hungry. «Голодно».
Воздух в домике вдруг стал тонким, холодным. Я поднялся и зашагал по комнате, старые половицы жалобно стонали. «Под». «Голодно». Это не совпадение. Это сообщение. Но кто его посылает? И как? Мотылёк — просто насекомое. Оно не умеет думать, рассуждать.
Остаток ночи я переводил. Генератор захрипел и заглох около двух ночи, окунув комнату во тьму и тишину. Стук мгновенно стих. Я не спал. Сидел во мраке, и переведённые слова горели у меня в голове.
СКОРО. ГЛУБОКО. ЖДИ. КАМЕНЬ. КОРНИ.
Они были разрозненными, по одному. Обрывки мысли. Словно слушать, как кто-то говорит во сне. Но вместе они складывали страшную, размыто-зловещую картину. Что-то под… но под чем? Под домиком? Что-то глубокое. Каменное, оплетённое корнями. И оно голодно, ждёт. Я подумал, что, возможно, перегибаю, а разум просто достраивает головоломку, которой нет.
На следующий день я был разбит. Не ходил в лес, не колол дров. Едва ел. Обшарил весь домик в поисках… даже не знаю чего. Подсказки. Объяснения. Перерыл ящики в отцовском столе, книжную полку с запылёнными бумажными романами. И тогда нашёл — в самом конце дедова журнала, которым я пользовался. Там, где аккуратный почерк деда сменялся паучьими каракулями прадеда.
Записи были короткие, загадочные.
12 октября 1934. Генератор — благословение. Но свет зовёт его. Быть бережливым.
3 мая 1938. Выкопал новый колодец. На двадцати футах упёрся в камень. Гладкий, чёрный. Не сланец. Закопал обратно. Буду брать из ручья.
21 сентября 1945. Оно спит, но слушает. Старик знал. Тишина — его колыбель. Шум — его сон. Не буди сон.
16 июля 1952. Скажи мальчику — лампы держать низко. Никогда не копать дальше старого дуба. Есть голод, который не умирает.
Кровь в жилах снова похолодела. «Есть голод, который не умирает». Мои предки. Они знали?
В ту ночь я понял, что должен слушать. Я боялся до дрожи, всякая живая, инстинктивная нитка во мне вопила: садись в машину и уезжай. Но другая часть — болезненное, навязчивое любопытство — требовала узнать остаток истории. Я должен был понять, на чём сижу.
Я завёл генератор. Прилетели мотыльки. Начался стук.
На этот раз сообщения изменились. Они стали длиннее, связнее. Будто, прислушавшись, я укрепил связь. Мотылёк стучал, а я писал, рука летала по странице. Казалось, я записываю под диктовку из-за гроба.
Я не ждал перевода. Заполнял страницу за страницей, точки и тире сливались в рой. Мотылёк стучал быстрее, настойчивее. Воздух в комнате стал густым, тяжёлым, с какой-то странной статической энергией. Свет лампы словно тускнел, будто сам воздух его впитывал.
Наконец, спустя часы, мотылёк остановился. Соскользнул со стекла — крошечная, безжизненная оболочка, упавшая на крыльцо снаружи. Остальные мотыльки закружились, растерялись и разлетелись в ночь. Тишина.
Я долго сидел неподвижно, грудь стягивал удушливый ужас. Потом, дрожащими руками, взял телефон и начал переводить последнюю, длинную передачу.
История, что там открылась, была не из этого мира.
Она говорила о времени до деревьев, до почвы. О безмолвном разуме, упавшем с небес и зарывшемся глубоко в остывающую землю, чтобы спастись от жестокого солнечного света. Оно описывало себя не как плоть и кровь, а как терпение, тяжесть и голод.
Оно рассказывало о первых людях — моих предках, — которые его нашли. Они не понимали, но боялись. Чувствовали в глубине скал его присутствие — холод, поднимавшийся из земли. Убить не могли, потому связали. Провели обряды, уложили огромные камни и похоронили его под слоями земли и молитв, усыпив в беззвучном, безгрезом сне.
В посланиях объяснялось: оно не видит и не слышит. Его единственное чувство — восприятие, связанное с энергией. Тысячелетиями оно ощущало лишь медленное тепло солнца в недрах, ползучесть корней, сдвиги породы. Оно спало.
Но с приходом людей появились новые ощущения. Огонь. Вибрации голосов. А потом — электричество. Искусственный свет. Для его древнего, спящего сознания этот свет стал пронзительным криком в вечности тишины. Острой, болезненной иглой, будящей его.
Двигаться оно не могло. Пока. Оковы «первых людей» были крепки. Но тянуться — могло. Оно касалось крошечных, простых нервных систем существ, тянущихся к свету. Насекомых. Брало их тела взаймы, использовало их беспокойную энергию, чтобы биться о преграду моего окна, чтобы выбивать свою историю, свою мольбу, своё предупреждение единственным доступным языком — бинарной выкладкой их трепыхания.
Меня скрутило. Моя семья построила сторожевую вышку. Будку над тюрьмой. И поколениями несла вахту, живя тихо, бережно, чтобы не тревожить узника внизу. Мой отец со своей замкнутой тишиной был надзирателем. А я — со своим городским стрессом и отчаянной потребностью в свете и шуме — всю неделю гремел по прутьям его клетки.
Я пробежал глазами последние строки расшифровки. Непосредственно перед смертью мотылька началась новая, отчаянная отбивка. Короткая. Точная. Я перевёл последнюю последовательность точек и тире, карандаш скрипел по бумаге.
.. - / .-- .- -.- . ... / .-- .... . -. / - .... . / .-.. .. --. .... - / --. --- . ... / --- ..- -.
Сердце остановилось.
Я перечитал, чтобы быть уверен.
I. T. / W. A. K. E. S. / W. H. E. N. / T. H. E. / L. I. G. H. T. / G. O. E. S. / O. U. T.
«О Н О / П Р О С Ы П А Е Т С Я, / К О Г Д А / Г А С Н Е Т / С В Е Т».
Пока мой разум дорисовывал последнее, самое страшное слово, с крыльца донёсся звук. Низкий электрический треск.
Я поднял глаза от журнала. Голая лампочка над дверью, тот самый свет, что манил мотыльков, мигала. Жужжала — умирающим насекомым, вспыхнула ослепительно-больно и погасла.
Настольная лампа рядом словно откликнулась и тоже умерла, а генератор во дворе кашлянул, захрипел и стих.
Окунув меня в абсолютную, кромешную тьму.
Ритмичный стук исчез. Мир стал совершенно беззвучным. Не той мирной лесной тишиной, которой я жаждал, а мёртвой, выжидающей, глубокой тишиной. Такой, которая слушает. Я не дышал. Не мог шевельнуться. Всё моё существо превратилось в слух.
И тогда я это услышал.
Звук шёл не снаружи. Это был не ветер, не падающая ветка, не зверь.
Он раздался прямо из-под ног. Из-под половиц. Из глубины земли, на которой стоял домик.
Это было медленное, тяжёлое, скребущееся движение.
Звук чего-то невообразимо древнего и огромного, меняющего позу. Камень о камень, вибрация, поднимавшаяся через подошвы ботинок в кости. Грохот створки гробницы, распахивающейся после тысячи лет.
Я не закричал. В горле застрял жалкий, хриплый всхлип.
На этом всё. Заклятие болезненного любопытства разбилось взрывом чистого животного ужаса. Я не думал. Я действовал. Отпрянул, опрокинул кресло, загребал руками в темноте. Пятился крабом прочь от звука с единственной мыслью: ВОН.
Нащупал дверь, возился с засовом, пальцы не слушались. Скрежет под полом усиливался, глубокий, протяжный стон будто сотрясал фундамент домика.
Дверь распахнулась, и я вывалился на крыльцо, хватая холодный ночной воздух. Не оглядываясь, я сорвался с места, пересёк поляну к машине, ключи уже в руке — тыкал ими в замок. Земля дрожала непрерывно — сплошной, шлифующий гул. Я ввалился на водительское, вонзил ключ, молился.
Двигатель схватил с первого раза. Никогда в жизни я не был столь благодарен рыку бензинового мотора. Я врубил задний ход, не разбирая деревья, выкрутил руль, гравий полетел из-под колёс. Фары вырезали лихорадочную полосу в темноте, на миг высветив фасад домика.
Там ничего не было. Только тёмные окна и безмолвное крыльцо. Но земля перед ступенями… выглядела неправильно. Будто вздулась. Как будто что-то напирает снизу.
Я не стал ждать, чтобы узнать, что это. Вдавил газ и помчал по извилистой грунтовке, машина скакала и юзила, ветви хлестали по стёклам. Я не сбавлял хода, пока грунт не сменился асфальтом, и не останавливался, пока не занялась заря и я не увидел благословенный, уродливый, прекрасный неоновый огонь мотельной вывески.
Вот я здесь. Пишу это. Я всё там оставил. Вещи, память об отце. Дедов журнал с его ужасными заметками.
Я не могу вернуться. Знаю это. Домик, семейное наследство, потерян. Это усыпальница, и дверь в неё открыл я. Я знаю одно: пробудилось то, что должно было спать вечно.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
На протяжении месяца я стараюсь завести свой аккаунт на реддит, но без успешно
Я понимаю их борьбу с ботами, фермами аккаунтов, спамерами, но обычного чела то за что?
Да я постил 18+ контент, но он был в специальных сообществах и под специальными тегами, все по правилам.
Ладно 18+ банят не за что, так и обычные посты банятся, создав около 5 аккаунтов все отлетели, и еще 2 моих аккаунта которым более 2 лет так же отлетели за пост даже не 18+ артов, а моих основных, которые я рисую с помощью нейросетей каждый день, даже за обычный постинг банят, как с этим бороться?
У меня истерика от этой платформы, у них поехала кукуха окончательно с борьбой против ботов, банят обычных пользователей, как там заработать карму?
Если даже комментарии по теме в нормальных сообществах банят?
Я написал комментарий к посту, обычный, не агрессивный, обычный комментарий в тему, и за него снесли аккаунт...
Я надеюсь пикабу такими проблемами не страдает?:)
