Талибы продолжают "осваивать" Американскую технику
Большинство вертолётов UH-60A Black Hawk, которые достались талибам, можно использовать только так.
Большинство вертолётов UH-60A Black Hawk, которые достались талибам, можно использовать только так.
"ТАШАКУР" БУДЕТ В КАБУЛЕ...
У душманов свои счеты с вертолетчиками. Вертолеты не дают им безнаказанно творить произвол в кишлаках, разрушают их абсолютную и безраздельную власть в труднодоступных горных провинциях.
Не зря душманы прозвали вертолет "шайтан-арба". Однажды поздним декабрьским вечером к нам в полк поступило донесение.
В провинции Газни ведет тяжелый бой с душманами подразделение афганских войск полковника Низам Утдина. Есть тяжело раненные, нужна срочная квалифицированная медицинская помощь.
Я принял решение: полечу сам. Сурцуков говорил мне, что погода и обстановка в целом очень сложные, просил взять ведомым Садохина. Я согласился - Садохин самый боеготовый летчик, он мог сразу лететь со мной, без дополнительной подготовки, времени на которую у нас не было.
На аэродроме, обсудив план полета, действия в особых случаях и порядок пробивания облаков, дождались врачей из госпиталя и взлетели. Над своим аэродромом пробили облачность, включили бортовые аэронавигационные огни, чтобы облегчить пристраивание и занятие своего места в боевом порядке. Взяли курс на Газни.
Пролетев километров сорок от аэродрома, мы попали в "окно". Облака под нами разрывались, и была видна укрытая ночью земля. Внизу изредка мигала фарами одинокая автомашина. Может, кто-то рискнул проскочить под покровом ночи, а может, это была патрульная машина комендатуры боевого охранения дороги. Скоро мы опять оказались над облаками.
Пролет над площадкой вертодрома в Газни мы определили по развороту стрелки АРК на сто восемьдесят градусов. Получили информацию от руководителя полетов на площадке о наземной обстановке, условиях захода и пробивании облачности. Облачность была семьсот метров, но горы достигали в высоту четыре тысячи метров и более на удалении три-четыре километра от площадки.
Я дал команду: "Снижение по крутой спирали над приводом, ведомому до моего доклада о пробивании облачности и перехода на визуальный полет находиться в зоне ожидания над точкой".
Пробив облачность сам, я стал визуально искать место площадки. Надеяться на то, что над ней можно включать ночные огни, не приходилось. По земле проносились бело-голубые пулеметные трассы, были видны редкие вспышки красноватого цвета - это работали минометы.
Прямо под нами вокруг площадки шел бой. Опыт посадки в таких условиях у нас имелся. Надо выключить бортовые и строевые огни, снижение производить по крутой спирали, создавая слуховой эффект висения вертолета в одной точке, в то время, как машина за полторы-две секунды теряет до десяти метров высоты, и проходит расстояние в сто двадцать-сто пятьдесят метров по горизонту. В таких условиях эффективность стрелкового оружия, применяемого противником на звук, сводится до нуля.
Выходя на посадочную прямую, я услышал доклад Садохина; "Под облаками определить площадку не могу". На земле появилось сразу очень много мигающих ярких точек. В этот момент я ни чем ему помочь не мог, восемь-десять секунд до приземления. Внимание всего экипажа - на выполнение посадки.
Я сразу освобождаю место приземления. Руководитель полетов предугадывал мои действия, дал команду: "Сто первый, проблесковый не включать". И сразу Садохину: "Сто сорок третий, я - Буран, даю три зеленых строго вертикально, после этого включу два красных фонаря".
Я слышал в наушниках, как капитан Садохин отвечал: " Понял. Вижу. Точку определил. Ныряю". Уже выключив двигатели и зарулив на стоянку, я остаюсь в кабине на связи, чтобы при необходимости оказать ему помощь, мысленно выполняю вместе с ним все движения и действия в воздухе.
Мастерски приземлив машину, после небольшого пробега, он выключил двигатели. Подбежал к моему вертолету, куда уже подъезжали машины и приближались люди. Полдела сделано. Оставалось еще взлететь и добраться до базы.
На аэродроме был полный штиль - можно было взлетать в любом направлении, поэтому мы с Садохиным решили взлетать одновременно в противоположных. После взлета и перевода в набор - правым разворотом на курс тридцать градусов. При пробивании облаков у меня вертикальная скорость набора три-четыре метра в секунду. Садохину надо выдерживать не более двух метров. После выхода из облаков он включает бортовые и строевые огни и проблесковый маяк. Мы попросили афганцев в момент взлета прикрыть нас огнем.
Вместе с ранеными к нам подъехал командир батальона с переводчиком, который передал мне слова благодарности за помощь. Комбат сверкал глазами, просил меня обязательно спасти его лучшего друга - майора - заместителя. Комбат еще что-то говорил страстное, но врачи и мы начали заниматься погрузкой раненых в вертолеты.
В мою машину погрузили двоих тяжело раненных, одного из них врачи сразу стали готовить под капельницу прямо на борту. Садохин взял к себе на борт еще пятерых с ранениями попроще. "Ташакур. Ташакур!" - все приговаривал пожилой афганец, обращаясь по очереди ко всем членам экипажа. "Ташакур будет, когда мы вас в Кабуле в госпиталь доставим", - улыбаясь, отвечал ему комиссар, занимая свое место в кабине.
К взлету готовы. В небо метнулась сигнальная ракета. В это же время к близкому нам звуку работающих двигателей и свисту лопастей присоединились другие звуки. Многоголосое эхо автоматных очередей, солидный, с паузами лай пулемета и глухое уханье падающих мин.
Взлетаем, все для нас позади, а канонада на земле будет длиться еще не меньше пяти минут - командир батальона Зариф обеспечивает нам выход в безопасную зону. Верхняя граница облачности четыре тысячи сто метров. Я набираю четыре с половиной. Теперь надо обнаружить, вернее, отыскать своего ведомого, который с секунды на секунду должен доложить о выходе из облачности и включить огни. Яркие вспышки проблескового маяка на вертолете моего ведомого в эти минуты были для меня самыми желанными. Включив свою "мигалку" и строевые огни, со снижением, я обошел ведомого с левой стороны, чтоб он быстрее меня увидел. После этого занял свое место ведущего.
Наблюдаем друг друга. Маяк можно убрать. Садохин предупреждает меня по радио, что у меня излишне хорошо видны светящиеся иллюминаторы - в салоне при свете врачи склонились над раненым под капельницей. Свои огни замполит выключил, погрузив и кабину, и салон в темноту. В такой обстановке огни ведомому не нужны. Строевые огни ведущего - вот все, что ему надо видеть в полете.
Мой бортовой техник вернулся из пассажирского салона и доложил по СПУ: "Врачам необходимо освещение, они просят не создавать большой крен".
У меня не выходило из головы, что скоро мы попадем в "окно", а я расцвечен огнями, как новогодняя елка. Мы будем видны с земли, как на ладони! Вот, наконец, и "окно": надо проскочить несколько километров по чистому небу.
Я успокаивал себя - около четырех часов ночи, кому мы нужны! Проскочим...
Первым увидел огонь с земли капитан Садохин, рявкнув в радио: "Командир! Пулемет!" Трасса прошла ниже меня. Очередную трассу мой экипаж уже увидел своими глазами - она прошла впереди, чуть выше нас. Я взял ручку на себя в набор, еще одна очередь прошла ниже.
Внизу работали два пулемета, и они уже взяли меня в вилку. Замполит сказал мне, чтобы я на секунду выключил огни и уходил с набором. Я выполнил команду ведомого, увидел, как ниже меня со снижением, сверкая всеми огнями, с включенной фарой пронесся вертолет Садохина. И сразу опять темнота.
Было страшно нажать кнопку "Радио". Боялся, что не услышу ответа.
Показалось, прошла вечность, пока через секунду эфир не ожил голосом комиссара. Он спокойно докладывал, что "приборы нормально", что занимает место в строю.
Мой борттехник доложил, что вертолет получил пулеметную очередь и был ранен в ногу врач. Ранение не опасное, в мякоть, сделали перевязку, и раненый врач уже продолжает работать.
И тут постепенно я начал понимать, что Саша Садохин спас меня и мой экипаж. Прикрыл собой!
Мы вышли на схему родного аэродрома, пробили облака, зашли на посадку. После выключения двигателей, не ожидая окончания выгрузки раненых из вертолета, мы всем составом экипажа направились к вертолету Садохина.
Он помогал выйти из машины старику-афганцу, все еще повторявшему: "Ташакур! Ташакур! Бехе хубасб!". Старик с любовью смотрел на советских летчиков. А мы с любовью смотрели на Садохина, обнимали его...
"АФГАНЕЦ"
Провинция Гур. Ее жители, партийные активисты обратились к командованию с просьбой оказать помощь отрядам добровольцев этой провинции в борьбе с бандами душманов. Если территория других провинций Афганистана имеет долины и равнинные участки, то провинция Гур - поистине страна гор, где редкие кишлаки расположены на высокогорном плато вдоль быстрой и всегда холодной, как лед, темноводной реки Чагчаран.
Центр провинции с Шиндантом связывала единственная дорога. По ней поступало продовольствие для местных жителей.
Душманы перерезали эту дорогу. Бандиты постоянно устраивали здесь засады, жгли колонны и уничтожали продовольствие, которого так не хватало голодающей блокированной провинции. Попытки пробиться туда двумя звеньями вертолетов подполковника Асад Усула и старшего капитана Фаиз Мамеда по ущелью Шинданта в Чагчаран успеха не имели. Главные высоты вдоль ущелья и дороги в нем оседлали душманы.
Эту трудную задачу поручили нам, советским летчикам. Маршрут полета был разработан до мелочей. Напрямую, через хребты Гиндукуша. Я дважды летал туда на рекогносцировку, согласовал все вопросы взаимодействия с местным командиром батальона народной армии. Во время полета хребты иногда проносятся прямо под брюхом вертолета, хотя высота полета пять тысяч метров. Нужна выдержка, физическая выносливость и твердая уверенность в себе и работе родной авиатехники, чтобы выдержать полет в течение двух часов с таким напряжением.
Но мы верили в успех дела. Эту задачу выполняли летчики капитанов Сурцукова и Садохина.
В горах где-то прячется банда. С прилетом на площадку приходится советоваться с местными. Садились, как правило, утром. Тогда я рассказывал Сурцукову, какая обстановка. Проверял готовность летчиков и врачей к выполнению задач. В этот момент появились отдельные очаги облачности.
Это признак усиливающегося ветра. А вслед за ним пришла довольно высокая облачность, через которую вертолету уже никак нельзя пробиться на базу.
Как руководитель полетов, прошелся по аэродрому и по площадкам, примерился к погоде. Начиналась пыльная буря. Это непривычное и запоминающееся зрелище для человека, прожившего всю жизнь на российских равнинах. Вдруг появляется ощущение, что тебя обмахивают медленным движением огромного веера. Движение веера убыстряется, и на тебя уже давит поток воздуха, смешанный с пылью. Здесь ему нет преград.
Кругом только горы, и поток воздуха мечется по обширному высокогорному пространству, срывая песок со скального грунта. Набирает силу, чтобы потом пробиваться через горный хребет, наваливаться всей силой на долину.
Пыльная буря - еще и страшная для нас неприятность. Она длится много часов. Потом резко стихает, и в воздухе зависает густая пелена из пыли. Она будет еще долго рассасываться, медленно оседая на землю.
Сверху, будто заполняя освобождающееся от пыльной бури пространство, быстро натекают облака, которые смыкаются прямо над хребтами гор. Четыре дня приходилось бездействовать. Капитан Садохин придумывал новые варианты атаки на Гур в обход зениток противника.
Судьба вертолета и его экипажа часто зависит от случая, от удачи. Однажды я вернулся из полета с двадцатью семью пробоинами. Главное, чтобы не были задеты какие-то жизненно важные узлы машины и, самое главное, пилоты.
Бывает, что вертолет изрешечен, как дуршлаг, но дотягивает до аэродрома.
Например, однажды снарядом пушки полностью обрубило нос вертолета. Приборная доска лежала у летчиков на коленях. Пилот еле двигал педалями. Так они смогли свою машину посадить. Летчики тихонечко все убрали, привели в какой-то порядок. Потом взлетели и пришли на базу. У пилота ноги практически висели в воздухе, у кабины "крыши" не было...
Еще могу рассказать об уникальном случае, хотя здесь летчик виноват сам. Наши вертолеты летели на бомбовый удар в район Усараш. Между Джелалабадом и Кабулом плотина и гидроэлектростанция. ГЭС, конечно, давно не работала, но кое-где сохранились линии электропередач. Летчик умудрился врезаться в провода этих ЛЭП и намотал их себе на винт. Услышал скрежет, но никому не доложил. Вместе с группой отработал по целям. Только по возвращении назад сообщил ведущему, что у него не все в порядке с техникой и нужна внеочередная посадка. Все, конечно, расступились, пустили его вперед, он приземлился. Всего он привез где-то метров семь этого провода.
Вся балка была порублена, лопасти перегнуты. Марат Николаевич Тищенко, тогда генеральный конструктор, когда это увидел, приказал отправить лопасть в Москву в музей.
А бывает наоборот.
Одному комэске единственная выпущенная по вертолету пуля попала прямо в грудь. Еще случай - майор Андреев, который был в Афганистане в качестве советника афганской армии, на афганском вертолете летел с генералом-лейтенантом Шкидченко. Шли на высоте десять метров со скоростью километров сто восемьдесят в час. Пуля сразила его в кабине, он навалился весом своего тела на рычаг. Правый летчик-афганец не успел среагировать, отвести машину. Все в вертолете погибли, а борттехник остался жив, его выбросило вперед. Он потом месяца полтора не разговаривал, заикался.
Или вот случай: экипаж вертолета погиб вместе с десантом, а один солдат и собака остались при этом живы.
Говорят, если суждено кому быть повешенным, то он никогда не утонет. Это грубо, но что-то в этом есть.
МЫ - ВЕРИЛИ
Любая война рано или поздно ставит вопрос: во имя чего гибнут люди с той и с другой стороны?.. Конечно, свободного времени в Афганистане было не так много, но иногда мы на эту тему задумывались.
Само собой, мы, офицеры, все были коммунистами, состояли в КПСС, понимали и принимали ту точку зрения, которая была официальной. Мы знали, что выполняем интернациональный долг перед народом Афганистана.
Мы находились на территории этой страны на законных основаниях, согласно договору о взаимопомощи от 1921 года. Наши войска пришли в республику по официальной просьбе правительства Афганистана.
Сейчас модно говорить о геополитических интересах СССР в той войне. Может, есть правда и в этом, но мы об этом не думали никогда. К сожалению, Советский Союз не преследовал в Афганистане экономических целей.
Это я до сих пор считаю неоправданным. СССР вполне мог бы компенсировать часть своих расходов на помощь Кабулу, например, добычей ископаемых. В том же Панджшере было довольно крупное месторождение алмазов.
Местные копали алмазы руками. Мы могли бы привезти современную технику, сами бы заработали денег в казну, дали бы заработать местным жителям. Ничего подобного не делалось.
Реальнее всего мы чувствовали себя в роли носителей цивилизации. У меня и сейчас хранится афганский зеленый пионерский галстук - мне его подарили, когда я встречался с одним местным пионерским отрядом.
Советский Союз кроме военных госпиталей строил там больницы для гражданского населения. Впервые люди смогли не только лечиться, но и проходить обследования, наблюдаться у врачей.
Молодых ребят, особенно тех, у кого погибли родители, отправляли в Союз. В Бишкеке, тогда это был Фрунзе, они учились на шоферов, трактористов, строителей, кулинаров...
В Афганистане открывались школы. Впервые заработало местное телевидение. Строились электростанции, много других промышленных объектов.
Не верьте тем, кто рассказывает вам, что мы кому-то навязывали там свои порядки, ломали местные обычаи, нравы, мораль, насильно насаждали светскость, западные нормы поведения. Это неправда. Я часто бывал в штабе армии, ездил по Кабулу, бывал в самых разных городах и селах страны. Политики вроде "снимай паранджу" не было.
Наравне со школами по советскому образцу мы строили школы и готовили учителей для школ с раздельным обучением мальчиков и девочек. Все афганцы имели возможность сами выбирать, по каким канонам им жить.
Многие афганцы искренне хотели перемен, с удовольствием приобщались к нашему, как теперь говорят, стилю жизни.
Особенно коммунисты сами хотели, чтобы их жены выглядели по-европейски, а дети учились в новых школах, вступали в пионеры, ходили заниматься в разные кружки. Существовала довольно большая прогрессивная часть населения республики, которая была утомлена старыми тысячелетними порядками, стремилась ко всему новому, что мы привносили в их жизнь.
Но, к сожалению, как я понимаю, делалось все это слишком медленно и в недостаточном объеме. Ведь советские войска вошли в Афганистан в декабре 1979 года, и после этого до лета 1980-го боевых действий практически не было.
Отношение к советским военным было самое дружественное, мы просто не успели этим воспользоваться. В Афганистане были довольны свержением власти Амина.
Нас встречали как освободителей. Но начало восьмидесятого года слишком многих разочаровало. Не последовало каких-то явных перемен к лучшему. Все строительство было начато намного позже.
Пауза между вводом войск и приходом благ цивилизации слишком затянулась. Мало того, партия, которую мы поддерживали у власти, сама начала репрессии в отношении своих противников. Причем притеснения касались именно простого народа, и получалось, что мы не тем помогаем.
Не имел нужного влияния в стране и Барбак Кармаль. До свержения Амина он был всего лишь послом в Чехословакии, в Афганистане его плохо знали, да и он сам был недостаточно знаком с обстановкой.
И вообще вел себя довольно пассивно. За мою бытность в республике Кармаль всего раза три летал по регионам вместо того, чтобы каждый день быть на местах, знакомиться с ситуацией, лично встречаться с людьми, убеждать их.
Вместо этого он постепенно терял доверие к своему собственному окружению. Просил охрану себе от советских спецслужб.
Однажды он приехал к нам на аэродром лететь куда-то. Ему приготовили президентский самолет. Прямо на аэродроме он меняет решение, говорит, что полетит на советском борту. А у меня единственный представительский самолет - Ан-26 командующего армией. Борт, конечно, обустроенный, но не такой же, как у президента! И вот пришлось срочно наших пилотов и сам самолет готовить, с президентского борта перетаскивать ящики с водкой, все прочее...
В общем, многие его действия говорили о том, что человек не на своем месте.
Обижена была часть армии, которая разбежалась. Многие племена стали менять свою позицию.
А летом уже начались первые бои, в которые постепенно втянулись вся страна и наши войска...
Во времена проведения моей первой Панджшерской операции в Афгане, в мае 1982 года, я был молодым, недавно назначенным командиром экипажа.
Про эту операцию, насыщенную разными событиями, написано много…
Я хочу привести лишь один небольшой эпизод, который врезался мне навсегда в память, и не только мне, но и всему моему экипажу…
Основой замысла командования при проведении той операции было занятие господствующих высот по верхушкам гор вокруг ущелья и выдавливание противника в низине действиями бронегрупп. С этой целью широко применялись высадка десантов, как на ключевые плацдармы внизу ущелья, так и на вершины гор вокруг.
Это удалось, несмотря на понесённые нашими войсками потери. В том числе и в авиации. Только в нашей эскадрилье при высадке десанта погибли пять человек, среди них – комэска и замполит, ранено было несколько лётчиков. Потеряли мы в течение нескольких минут два вертолёта и десять было повреждено, четыре – серьёзно.
Но основную задачу мы всё-таки выполнили, несмотря ни на что.
Через некоторое время у войск на верхушках гор закончилась вода, подходили к концу продукты и патроны.Нас посадили на площадку в районе Анава, загрузили всем необходимым, дали сопровождающих, потому что борттехник один не справился бы с выгрузкой. Высота площадок около трех тысяч метров, и мы собирались сбрасывать груз на проходе, не зависая.Площадок было две, первая очень сложная и, конечно, на нее стал заходить, будучи более опытным, мой ведущий.
Площадка в виде маленькой ниши в вертикальной полуторакилометровой стене. Размер площадки и её уклон в сторону пропасти не позволяли уместиться в нише целиком вертолету. Грузовая дверь на вертолете с левой стороны, поэтому самое простое – подойти левым бортом к нише и сбросить груз с висения. Но ветер дул сзади, мощности не хватало, и вертолет просто не висел.
Пришлось ведущему, Вите Парамонову, подходить против ветра правым бортом к площадке. Часть груза, сдуваемая потоком от несущего винта, уходила в пропасть, и, ожидавшие груз, ничем помочь не могли.
Потом настала наша очередь. Площадка на вершине горы в виде наклоненного вправо выпуклого стола. На площадки такой высоты я еще не садился. Выполнил проход, внизу подожгли шашку, поведение ветра нам не понравилось – дым от шашки крутило.
Поэтому решили однозначно, что в первом проходе не зависаем и сбрасываем только патроны в ящиках.
Обычно при заходе на посадку конус винта переходит на вертикальную обдувку на скорости 50- 60 км/час, тяга винта падает и вертолет начинает снижаться. Я знал, что с поднятием на высоту эта скорость увеличивается, кроме того, из-за температурной поправки указатель скорости дает завышенные показания.
Поэтому решил скорость меньше 70 км/час не гасить, пока не окажусь над площадкой. Там возникнет «воздушная подушка» и можно будет еще подгасить, да и вертолет облегчится после сброса части ящиков.
Внизу столпились бойцы – готовились принимать на грудь резиновые мешки с водой. Борттехник, Вася Панченко, ушел в грузовую кабину, открыл дверь и приготовился к выгрузке. Однако оказалось, что намеченного предела скорости оказалось недостаточно для такой высоты и непостоянного направления ветра. При заходе на площадку мой правак, Сергей Корнаухов, обычно диктовал мне значение оборотов несущего винта. Так и в этот раз повторял: «96. 95».
До начала площадки оставалось метров тридцать, когда мощность двигателей была выбрана полностью, шаг-газ увеличивать больше нельзя и цифры начали уменьшаться: «93, 92, 90».
Вертолет «просел», оказался ниже уровня площадки, и продолжал падать носом на наклонную стену.
Все получилось автоматически. Руки и ноги сработали без участия головы. Дал левую педаль до упора – продолжая падать, вертолет развернулся на 180 градусов, стал параллельно наклонной стенке и заскользил вниз.
Впереди стенка переходила как бы в небольшое, также наклоненное вниз ущелье.
Удар о стенку! Вертолет отскочил, второй удар, опять отскочил!
Ручку управления мотало от упора до упора. Скорость нарастала и, казалось, что вертолет просто падает вниз грудой вращающегося металла! Раньше я думал, что только в книгах придумывают о пролетевшей за миг жизни. Не придумали… Она действительно промелькнула перед глазами, вместе с мыслью: «Так просто».
В ущелье я все-таки попал. Еще один удар, и вертолет выскочил в километровую пропасть, но скорость уже была и о, чудо… он таки полетел! Такое чувство полета я испытывал только раз в жизни. В первом прыжке с парашютом, после его открытия.
Осмотрелись в кабине. У Сергея остались отпечатки ног на приборной доске. У меня болели внутренние стороны ног, от ударов ручкой управления, и место на руке под часами, с металлическим браслетом. Одновременно возникли мысли о борттехнике, повернулись к двери и тут же облегченно выдохнули: «Здесь, не выпал».
С круглыми глазами он заглянул в кабину, держась за плечо, и смог выговорить только: « Вы что, совсем ох..ли.»
Он, как положено, был привязан ремнем и выглядывал из кабины на площадку, держась рукой за скобу вверху.
Как он сказал, его вначале вытолкнуло из кабины наружу, он на мгновение завис над бездной, а потом с силой забросило назад.
Руку он не отпустил, и ее вывихнуло.Во время падения я думал, что задеваем склоны лопастями, но тряски не было и конус визуально не был размыт, борттехник сказал, что задевали колесами.
Я не мог поверить, что их не оторвало от таких ударов, и заставил его осмотреть оба задних колеса.
Все было цело и, недолго раздумывая, сразу развернувшись и успокоив ведущего, мы начали выполнять второй заход. Почему-то никакого сомнения ни у кого из экипажа не было.
Когда второй раз, уже на скорости 80, подошли к краю площадки, обратили внимание, что бойцов на пути полета нет.Сопровождающие начали из двери грузовой кабины сбрасывать груз, я стал аккуратно подгашивать скорость, и как бы заползать на середину площадки. К концу площадки вертолет завис. Левое колесо почти касалось земли, а правое висело в полуметре. Уклон был приличный, слева лопасти проходили низко над землей, и я опасался, что бойцов, которые опять бросились к вертолету, завидя воду, порубит винтом.
Однако они оказались ребятами сообразительными, попадали на колени и пробрались к двери. Когда разгрузились, уже я решил напугать вертолет. Просто толкнул его вперед, в пропасть, и пикировал, пока не начало потряхивать.
После посадки Виктор Парамонов, ведущий, рассказал: увидели катящийся вниз по горе клубок пыли, подумали: «П…ц», потом, когда вдруг из клубка выскочил и полетел вертолет – не поверили своим глазам.
А вечером в модуле, когда обсуждали события пережитого дня, он же прокомментировал: «Ну, блин, вы и акробаты! Особенно Васька! Цирк, да и только!
Автор -капитан Рачицкий Николай Евгеньевич.
Лётчик, используя возможности Ми-24, начинает разгон вертолёта с «прижатой» к земле носовой частью и задранной под углом не менее 45 градусов частью хвостовой. В итоге вертолёт на скорости эффектно уходит на взлёт и в течение первых нескольких секунд полёта выравнивает своё положение. Подобная техника актуальна и сегодня в сложных погодных условиях.
Говорят, слово "душанбе" переводится с таджикского как «понедельник». Вряд ли поэтому в Душанбе мы прилетели именно в понедельник –это была чистой воды случайность. Равно как и то, что пришелся он аккурат на мой день рождения – 3 ноября, значит, можно считать, даром прошел.
Мы – это экипаж вертолета Ми-8, который перевели в Таджикистан с Сахалина: командир – Анатолий Помыткин, штурман – Александр Суханов, и я – борттехник.
В 1980 году, весь наш боевой потенциал составляло звено от Марыйского авиаполка, которым поначалу командовал майор Юрий Мирошниченко, а затем майор Виктор Лазарев: несколько вертолетов, два самолета и людей – в обрез.
Потому и без дела никто не сидел. Хлопот было столько, что не хватало времени даже на обязательные в ту пору политинформации с призывами к честному исполнению интернационального долга.
Сейчас это, конечно, мало кого впечатлит, а тогда – могло бы!
Впрочем, и без этого ответственность и моральный дух каждого офицера в стимулировании не нуждались: все осознавали, насколько важная работа нам поручена. Отчасти потому, что у этой работы был слишком узкий коридор – между жизнью и смертью…
Вертолеты звена обеспечивали охрану не только линии границы, но и самой территории Афганистана, где полным ходом шла война и куда время от времени уходили на боевые операции машины. После патрулирования удивительно мирной сахалинской прибрежной акватории мне иногда казалось, что я очутился в ином измерении.
Приземляешься на площадке в том же Московском погранотряде или Пянджском, а рядом в укупорке бомбы лежат, ящики со снарядами и патронами… И каждой клеточкой тела ощущаешь: война где-то совсем близко. В 1980 году боевые действия разворачивались по нарастающей. Пограничникам «нарезали» зону ответственности до 300 километров в глубь Афганистана, и экипажи звена посменно летали дежурить на площадках погранотрядов.
Такие командировки обычно длились по двадцать-тридцать дней, в зависимости от сложности проводившейся операции. Правда, начинались они не с первого дня службы в «южных» широтах – прошло четыре месяца, прежде чем состоялся мой первый боевой вылет: все это время новички проходили всестороннее обучение и адаптировались к обстановке.
Оно и понятно: неумелый или растерявшийся боец – не подмога, а помеха на войне. И от того, что он не пеший, а «лопастый», ситуация только усугубляется.
Свой дебют в боевых условиях я и сейчас помню в деталях. И не потому, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а просто потому, что этот вылет был первым. Впрочем, ждать из ряда вон выходящего тоже долго не пришлось. 13 марта 1981 года наш экипаж погрузил на борт десант, и мы направились за «черту» – так в обиходе называли линию государственной границы – в сторону Московского погранотряда.
Пройдя перевал, начали снижение, и тут машину неожиданно стало дико трясти. Оказалось, у вертолета, говоря техническим языком, произошел отрыв хвостового винта. С высоты шестисот метров вертушка совершила три оборота вокруг собственной оси и рухнула, как подстреленная птица, на правый борт. Причем основной удар пришелся на кабину экипажа. Говорят, в такие моменты перед глазами проносится вся жизнь.
То ли это была не «такая минута», то ли все произошло слишком быстро, но я думал только о том, как минимизировать риски, а перед глазами плясали неуловимые от тряски показания приборов.
Существенно одно: после падения я успел сделать главное – перекрыл топливные краны, предотвратив возгорание двигателей, а стало быть, спас вертолет. Упали на афганском берегу, где-то на стыке Пянджского и Московского погранотрядов.
Итог. "Компрессионный перелом позвоночника" – такой жутковатый диагноз поставили каждому члену экипажа. Кроме того, штурман получил перелом ноги и глубокий порез шеи, так что долгое время ему пришлось питаться через трубочку. Пострадали также четыре десантника.
Почти тут же рядом сели четыре вертолета: раненых эвакуировали на наш берег, остальных добросили до района десантирования. Позже я узнал, что это был второй случай в Союзе, когда отрыв у вертолета хвостового винта квалифицировали не как катастрофу, а всего лишь как аварию, а значит, обошедшуюся без человеческих жертв.
И пример этот стал поучительным: после того, как наши действия признали верными, с оглядкой на них переработали инструкцию для экипажей вертолетов Ми-8.
Чем не очередное подтверждение того, что подобные нормативные документы чаще всего пишутся кровью?
Два месяца всем экипажем – на госпитальных койках. Долгие переговоры с врачами, живо обсуждавшими тему нашего списания на берег (между нами говоря: так до конца службы мы и летали с этими травмами, а куда от них денешься?), затем – отпуск по ранению… Словом, вновь подняться в небо удалось только осенью.
А работы, между тем, день ото дня прибавлялось - душманы активизировались, боевые операции шли одна за другой. А где война, там и потери: в октябре 1981 года в Куфабском ущелье погиб экипаж Скрипникова из Марыйского полка…
В марте 1982 года очередная операция проводилась в городе Тулукане, на окраине которого располагался старый аэродром. Вот его-то со всеми многочисленными строениями и облюбовали себе душманы под полевой лагерь. По сути, под боком у десантно-штурмовой группы пограничных войск, дислоцированной в городе, что было вдвойне обидно.
Ей и поручили под прикрытием авиагруппы избавиться от нежелательного и весьма опасного соседства.
Накануне операции меня включили в состав экипажа капитана Николая Мизина.
Сначала было проведено бомбометание, затем последовала высадка десанта. Настал и наш черед, но перед этим следовало хорошенько «обработать» ракетами позиции душманов, расположенные в домах-мазанках.
Один заход, второй, третий…
«Духи» яростно отстреливались из оконных проемов. Командир угощал их НУРСами, а я вел огонь из автомата, закрепленного на шкворневой установке. Однако, к сожалению, ракеты закончились раньше, чем наш боевой задор. Причем выяснилось это уже тогда, когда мы в очередной раз легли на боевой курс, грозно надвигаясь на противника.
Вот тут-то душманы и ударили по нам, молчаливым, из всех пулеметных и автоматных стволов. Буквально в шаге от меня две пули прошили пол и, немного не долетев до двигателя, застряли в перегородке. Уже позднее мы вспоминали, сколь много деталей и нюансов вместили в себя эти несколько коротких секунд полета под перекрестным огнем.
А тогда… Тогда нам, наверно, просто повезло. А вообще-то поначалу везло всей части: за первые два года войны в Душанбинском авиаполку, в отличие от Марыйского, – ни одной потери. И это было особым предметом нашей гордости. А потом – как сглазили!
Хотя всему есть свои объяснения. К примеру, в начале восьмидесятых вертолетчикам воевать было намного проще, чем, допустим, в 1985-м: неопытные и необстрелянные афганцы наивно веровали в то, что «нам сверху видно все, ты так и знай». Они забивались в щели и не поднимали головы, пока в воздухе грозно кружили вертолеты. Позднее поняли, что мы далеко не так всемогущи, что мы тоже уязвимы, а значит, нас можно сбивать. А как только поняли, осмелели настолько, что при нашем появлении тут же открывали огонь по бортам из стрелкового оружия, гранатометов.
С появлением ДШК и «Стингеров» ситуация еще более ухудшилась. Неудивительно, что во время операций в Тулукане и Куфабском ущелье противник огрызался столь упорно и агрессивно. Дальше – больше. В очередную переделку я попал весной 1983 года на сей раз в составе экипажа Сергея Быкова. В то раннее утро летели с парой на «буфетах» – так для удобства мы окрестили невооруженный вариант Ми-8. При себе – только автоматы. Задача: провести разведку в районе Рустака и подыскать площадку для высадки десанта. Подыскали. Но прежде чем записать объект в свой актив, непременно следовало уточнить его превышение над уровнем моря. Ничего проще не придумаешь: достаточно на эту самую площадку сесть, как на высотомере отразится искомая отметка.
Аккуратно снижаемся. Смотрю на наш новый «аэродром» и глазам своим не верю: прямо на нем – серьезно оборудованный опорный пункт душманов, которые спросонок, да вдобавок не ожидая такой наглости, разбегаются во все стороны, как тараканы. Крикнув, предупредил командира, и он тут же поднял шаг-газ, однако вертолет продолжал «сыпаться» вниз. Лопасти молотили что есть сил, но машина неумолимо снижалась, поскольку воздух был разрежен. Вот мы коснулись передней стойкой земли и… медленно начали подниматься.
Но «духи» уже опомнились и открыли огонь из всех стволов, которыми располагали. Пули прошивали машину, словно она была из картона, свистели вокруг, грозя ужалить, а мы степенно и величаво набирали высоту… Надо ли говорить, что когда мы вернулись на своем решете домой, на нас все смотрели, как на заговоренных…
Заслуги моих боевых товарищей, не пропустивших ни одной операции, не остались незамеченными. Как оценкой своего ратного труда гордились мы орденом Красной Звезды, которого удостоили наш авиаполк.
И рады были за своих коллег из старейшего в пограничных войсках Марыйского авиаполка, заслуги которого отметили еще более высокой наградой – орденом Красного Знамени. Зато пилоты – Герои Советского Союза той войны – появились именно в Душанбинском полку!
В июле 1983 года я прибыл к новому месту службы – в Воркуту. Началась очередная глава в моей жизни. Видать, недаром говорят, что Бог любит троицу: в июне 1986 года с экипажем капитана Валерия Коваленко я вновь оказался в Афганистане.
А накануне во время операции в Мармоле был сбит воркутинский экипаж отличного парня и классного летчика Валерия Рускевича. Вышло так, что, когда он уже возвращался после ракетного обстрела противника, рация сообщила: на площадке десантирования – раненый. И Валерий решил его подобрать. При заходе на посадку машину подбили дважды, и до площадки пылающий вертолет не дотянул, рухнув в глубокое ущелье…
До сих пор вспоминаю, с какой радостью всегда встречали пограничники вертушки, которые ассоциировались у них с самым важным и насущным на войне – с огневой поддержкой, доставкой грузов и эвакуацией раненых. Само присутствие в небе вертолета, пусть даже транзитного, «чужого», воодушевляло пехоту. И эту надежду на наши возможности, как технические, так и психологические, мы должны были постоянно оправдывать.
Нередко – рискуя жизнью. Яркий пример подобных действий – боевая работа майора Шагалеева, которому позднее присвоили звание Героя Советского Союза.
Как-то в Куфабском ущелье душманы плотно обложили нашу десантно-штурмовую группу. Ночь и без того была такой темной, что хоть глаз выколи, так еще вдобавок эту черноту заволокло туманом. Словом, сказать, что погода была нелетная – значит, ничего не сказать.
Но десантники надеялись на подмогу, и Шагалеев вылетел в район боя. Три часа барражировал в Куфабском ущелье, балансируя на лезвии бритвы, но риск оправдался: шум вертолета заставил душманов, опасавшихся удара с воздуха, сначала ослабить натиск, а затем и вовсе отойти.
Прошло уже много лет и я вправе судить, что те пропахшие порохом восьмидесятые были самыми сложными годами моей службы. И самыми памятными. Потому что причислен я был к славной когорте воздушных рабочих войны.
Вячеслав Зиновьев.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Часть 1. Часть 09. Часть 17. Часть 25.
Часть 2. Часть 10. Часть 18. Часть 26.
Часть 3. Часть 11. Часть 19. Часть 27.
Часть 4. Часть 12. Часть 20. Часть 28.
Часть 5. Часть 13. Часть 21. Часть 29.
Часть 6. Часть 14. Часть 22. Часть 30.
Часть 7. Часть 15. Часть 23. Часть 31.
Часть 8. Часть 16. Часть 24. Часть 32.
Часть 33. Часть 37.
Часть 34. Часть 38.
Часть 35. Часть 39.
Часть 36. Часть 40.
В полку только что закончилась весенняя контрольная проверка за полугодичный период обучения. Да, хоть мы и принимали участие в боевых действиях на Северном Кавказе, и большинство летчиков реально применяли и оттачивали свои навыки в боевой работе, сопряженной с риском для жизни, но обучение экипажей в пункте постоянной дислокации не прекращалось. Моя эскадрилья только что успешно закончила полеты по плану летно-тактического учения и защитилась по всем параметрам. Группа офицеров комиссии, проведя разбор, убыла на аэродром, а подразделениям дали отдых. На дворе был апрель, тепло, вода еще не совсем прогрелась, но карасик уже поклевывал. Я решил рвануть на речку, благо удочки в машине, а червячок на сеновале набрать недолго. Через час я уже с увлечением сидел на берегу и с рыбацким терпением смотрел на поплавки. Поклевки были нечастыми, но были, и я уже выудил несколько карасей с ладошку, которые сейчас плавали в садке - на «жареху» уже хватало. После напряженных дней проверки сидеть на берегу было любо-дорого. Птицы насвистывали свои мелодии, река журчала, дул небольшой ветерок, раскачивая камыш, светило солнце, которое катилось к горизонту на закат. Впереди вечер еще часик, и можно сматывать удочки, а пока поплавок лениво начал притапливаться: кажется, клюет. Рядом по берегу сидели и с таким же энтузиазмом тягали карасей несколько человек из моего полка. В общем, рыбалка шла своим ходом. Поэтому звонок телефона и отразившийся на нем конфиденциальный номер немного удивили. Я ответил, это был командующий 4-й Воздушной Армией генерал-лейтенант Владимир Горбась.
- Палагин, Горбась, здравствуй, - сказал он.
- Здравия желаю, товарищ командующий, - ответил я, привстав с места и отложив удочку.
- Как эскадрилья, готова к выполнению боевой задачи? - спросил Горбась.
- Так точно, товарищ командующий, готова к получению задачи, - ответил я, внутренне напрягшись. Это было не впервой, за такими экстренными звонками, как правило, следовало вперед, в бой или какая-нибудь иная задача.
- Хорошо, хорошо, успокойся, а теперь слушай: Указом Президента Российской Федерации номер … от числа ... вам присвоено звание Героя России. Поздравляю! - закончил он. Я ожидал всего, чего угодно, но эта информация как-то не укладывалась в голове. Командующий молчал, ожидая ответа, он буркнул: «Не понял, Палагин».
- Товарищ командующий, не понял, повторите, пожалуйста, - попросил я, не совсем уяснив информацию.
- Повторяю, Указом Президента Российской Федерации Вам присвоено звание Героя России. Поздравляю, Сергей Вячеславович. И очень рад сообщить об этом, ты его уже давно заслужил и, как никто, достоин этого звания. Поздравляю! - закончил он.
- Служу Отечеству! И благодарю Вас, товарищ командующий, - ответил я. Я знал, что генерал Горбась лично контролировал мой наградной и ходатайствовал за меня. Командующий отключился. Парни, сидевшие рядом, заинтересованно наблюдали за мной, ошеломленным, слышали некоторые фразы разговора. До меня, наконец, дошло, что свершилось. Меня уже восемь раз представляли к этому званию, кто только не представлял, но все время мимо: то ляжет под сукно, то заменят орденом, то вообще не поверят, что такое можно сделать. Радость переполняла, и я поделился ею с рядом сидящими рыбаками из полка.
- Парни, мне Героя России присвоили, представляете? Офигеть можно!
В следующее мгновение меня уже обнимали, тормошили, поздравляли. Через несколько минут позвонил командир полка с поздравлениями. Я только и мог, что благодарить в ответ. Наконец позвонил супруге Ирине и сообщил ей радостную весть, а через час ко мне дамой с поздравлениями нагрянули боевые товарищи и глава администрации города Николай Ляшенко. Добрая весть быстро распространялась по городу, краю, стране. Звонки с поздравлениями неслись из всех уголков: от Хабаровска до Сочи, от Чечни до Мурманска. Страна большая, а тех, кто держит ручку управления вертолетом, не так уж и много.
В конце июня нас с Ириной пригласили в Москву, в Кремль. В скором порядке мне пошили парадный китель; формы на складе не было, а военное ателье в городе отсутствовало. Пришлось экстренно за свой счет шить на гражданском предприятии. Вскоре мы были в Москве. Нас встретили, разместили. На следующий день перед поездкой в Кремль нас принял заместитель главкома ВВС. Во время движения по коридорам штаба ко мне подходили офицеры различных родов авиации и поздравляли с высокой наградой. Некоторые говорили: «Ну, вы прямо легенда». Я не понимал, про какую легенду они говорят, и откуда им вообще известно про меня. Беседа с заместителем главкома проходила в радушной обстановке. Тот расспросил о семье, где сейчас дети, работает ли Ирина и как семейный быт. Поинтересовался, почему я не поступаю в академию. Он был очень удивлен, когда я рассказал ему, что уже несколько раз пытался поступить, сдавал экзамены, физподготовку, вот и в этом мае прошел успешно все вступительные экзамены, но был зачислен в резерв.
- Минуточку, сейчас поинтересуюсь, - с этими словами он поднял трубку телефона. Через минуту ожидания на том конце ответили.
- Скажите, пожалуйста, подполковник Палагин проходил отбор в слушатели? - спросил он. - Успешно, говорите, тогда подскажите, каким образом он оказался в резерве,
У вас что там, Герои толпами стоят в очереди? Если успешно, то зачисляйте слушателем, тем более что заочного обучения. Вот и хорошо, - с этими словами он положил трубку.
- Ну что же, готовьтесь к обучению в академии. Справитесь? - пытливо спросил меня.
- Так точно. Постараюсь учиться на «хорошо» и «отлично», - ответил я. Слово свое я сдержал, окончив академию с золотой медалью.
Через полчаса мы уже спешили в Москву на поданной нам с Ириной «Волге», нас сопровождал офицер управления. И надо же, за период движения произошел курьезный случай: на одном из перекрестков автомобиль заглох и никах не хотел заводиться. Опаздывать нельзя, глава государства и церемония награждения ждать не будут. Скинув парадные кители, вылезли из машины и в беленьких рубашечках айда толкать авто. Протолкав метров пятьдесят нашу «классику», уже взмокли, и «Волга», пару раз выплюнув клубы черного дыма, наконец, завелась.
Дальше уже добрались без приключений. Кремль, залы, знаменитости, артисты, которых я видел только на экране телевизора: Лановой, Пахмутова, Малинин и другие. Все ожидали награждения. Ирина смогла, правдами и неправдами минуя контроль, пронести в зал маленький фотоаппарат в сумочке. И теперь мы могли сфотографироваться на память. Потихоньку, не привлекая внимания, мы сделали несколько фото в залах государственных наград и геральдических знаков. Наконец всех пригласили в Екатерининский зал, который поразил своей исторической красотой. Меня посадили в первом ряду. Слева от меня сидели летчики-испытатели авиационной техники, которая уже стояла на вооружении ВВС и, которой только предстояло занять свое место в боевой линейке. Юрий Михайлович Ващук и Александр Николаевич Комаров готовились получать «Золотые звезды» Героев России. Справа разместился генерал армии Валентин Иванович Варенников. Повернувшись ко мне, он спросил:
- Что получаем?
Я легким кивком головы указал на висевшую у него «Звезду Героя Советского Союза» и просто сказал: - Звездочку, товарищ генерал.
Тот одобрительно кивнул и тут же обронил:
- А я вот орден «За военные заслуги» заслужил.
Я улыбнулся и ответил:
- Тоже достойно, у меня он уже есть.
Варенников повернулся ко мне вполоборота и посмотрел на наградные колодки, и, обнаружив там ленточку ордена, произнес:
-Молодец, сынок! - хотя по возрасту я годился ему и во внуки.
В зал вышел Верховный Главнокомандующий. Он зачитал текст торжественного поздравления, где были слова, обращенные и в мой адрес.
- Прежде всего хочу отметить тех, кто удостоен высшей награды на шей страны - «Золотой Звезды» Героя России. Сегодня она вручается майору Палагину Сергею Вячеславовичу за выполнение боевых заданий в Северо-Кавказском регионе, - говорил Президент России Владимир Владимирович Путин. Услышав свою фамилию, я немного разволновался.
- Вся наша история свидетельствует: граждане России - это люди особой закалки, стойкие и мужественные, люди, способные рисковать собой ради жизни других.
Вскоре приветствие закончилось, и голос ведущей протокола вызвал меня к Президенту России: «Майор Палагин Сергей Вячеславович награждается «Золотой Звездой» Героя Российской Федерации». Я встал с места и двинулся по направлению к Верховному, думая: «Вот те на, разжаловали в майоры». Но ведущая церемонии, обнаружив на моем кителе погоны подполковника, тут же внесла ясность: «Палагину Сергею Вячеславовичу также присвоено воинское звание - подполковник». Теперь все было нормально. Подойдя к Президенту, я представился, тот прикрепил мне на лацкан награду, поблагодарил, пожал руку, фото на память и возвращение к своему месту.
Все прошло как в тумане. Ирина, наблюдавшая со стороны, заметила, что я волновался, я же оправдывался, что просто старался все выдержать по протоколу, хотя, конечно же, волновался. Церемония продолжалась: награжденные выходили, получали награды, выступали. После окончания торжественной части наступил период неформального общения. Периодически мы с Ириной находились, в центре внимания. В какой-то момент, когда рядом оказались Президент России Владимир Владимирович Путин, Министр обороны Сергей Иванов, и кое-кто из награжденных, к нам подошел седовласый ветеран - ведущий конструктор одного из наших авиационных конструкторских бюро. На его гражданском костюме поблескивал только что полученный орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
- Вот скажи, сынок, за что сейчас дают звание Героя России? В мое время, а я фронтовик, летал на Ил-2, за сто успешных боевых вылетов давали Героя. Я вот не дотянул: на восемьдесят седьмом вылете сбили, ранили в ногу, и все, о небе пришлось забыть, - он указал на свою ногу «трость, на которую опирался. - Так за что же?
Рядом стояли его летчики-испытатели, с ними было все ясно, а вот за что мне дали эту награду? Корреспонденты и окружавшие нас с интересом ждали ответ. Что ответить? Что у меня более двух тысяч вылетов я более ста штурмовок на моей «восьмерке», или про эвакуации раненых на грани риска, про посадки в горах ночью? Но перед ветераном, видевшим фронт Великой Отечественной, этим, наверное, не козырнешь. Что ему сказать?
- Вы же летали на Ил-2, ведь это 6ыл танк в воздухе? - спросил я ветерана я, видимо, задел за живое. Тот был реальным летчиком-фронтовиком и несколько минут с упоением рассказывал про «черную смерть», которую боялись фашисты.
- А как Вам наша зенитная установи ЗУ-23-2? - спросил я ветерана.
- О, хорошая машинка, воздушные цели жжет в своем диапазоне, особенно вертолеты. Для наших самолетов это, конечно же, не очень страшное оружие, а вот в войну немецкие зенитки и «эрликоны» ох и доставали же нас. Хоть мы и бронированные, а все же страшно. Меня вот такая зенитка и сбила, - закончил он.
- А как Вам наши вертолеты Ми-8? - снова спросил я седовласого летчика.
- У, надежная машина, творит чудеса как обеспечивающая машина, незаменимая трудяга, если надо эвакуировать раненых, подвезти боеприпасы, но для боя не годится: консервная банка, пробить можно всем, чем угодно, транспортный вертолет. - Как у всех пилотов самолетов, в его речи сквозило немного снисходительное отношение к «винтокрылым».
- «Восьмерка», лобовая атака на зенитку, у меня пулемет ПКТ-7,62, и я ее гашу, - пристально глядя в глаза ветерану, немного жестко ответил я. И вспомнил случай - бой в сентябре девяносто девятого. Тогда у мена уже закончились НАРы, я только что ими «отработал», и тут ожила зенитка. Борт на пикировании, и выходить поздно. Вот тут я и переключил на себя пулемет и бил до последнего патрона в изрыгающую огонь установку. Она замолчала. Со стороны я был в окружении дымовых шапок и исчез за склоном в ущелье, и все подумали, что сбит, но через некоторое время мы вернулись.
Про это я ничего не сказал седому ветерану, летчику Великой Отечественной войны, конструктору, но тот внимательно посмотрел на меня: ему ли не знать, чем могло бы закончиться это единоборство, если бы стоявший перед ним вертолетчик дал слабину и отвернул. Ветеран молча протянул руку и пожал мою, повернулся и пошел по залу. Окружающие не поняли, что произошло, многие и не слышали конца фразы, кое-кто вообще думал, что берут интервью у старого ветерана. И лишь некоторые осознали, что внуки, стоящие сейчас на страже рубежей нашей Родины, тая же, как и их деды, могут выполнять боевые калачи, рискуя жизнью, а если потребуется, то и отдать ее, как бы громко это ни звучало. Именно поэтому в наше «мирное» время на парадных костюмах блестят золотом боевые награды...
В конце июля я получил задачу прибыть на Ханкалу и принять под свое командование дислоцирующийся там вертолетный полк ОГВ(с). Сборы у военного человека недолгие, походный «чемодан» всегда на готове, и вот я уже шагаю по пыльной бетонке Ханкалинского аэродрома. Здесь все известно и знакомо, и через пару часов ужу возникло чувство, что я отсюда и не улетал. Разместившись, прибыл на КП авиации группировки. Полк состоял из двух эскадрилий: первой, основу которой составлял летный состав Буденновского полка, и второй - сборной «солянки» из летчиков других округов, которые уже «лежали» на замене, ожидая прибытия смены - такого же дружного «поппури» из
авиационных частей Дальневосточного округа. В первых числах августа эта группа прибыла на аэродром Моздока и была успешно переброшена вертолетами на ханкалинскую бетонку.
После общего построения и инструктажа выяснилось, что в основой своей массе все здесь были впервые, что не очень радовало.
- Вы приехали сюда не воевать, а работать, разница понятна? - спросил у построившихся летчиков я - командир полка подполковник Палагин. - Удивлять здесь никого не надо, тут уже всего насмотрелись. От вас всех требуется одно: каким составом вы сюда прибыли, таким составом отсюда и вернуться. Остальному обучим, как работать в условиях Чечни. И еще кое-что, спиртное здесь не запрещено, но к алкоголикам и пьяницам я отношусь очень отрицательно. Кто начнет «заливать» трудную фронтовую жизнь, быстренько отправится домой, в расположение своей части и «добрые» руки отцов командиров, с записью в командировочных: «Отправлен из района боевых действий за пьянство». Все, на раскачку, сдачу зачетов и на все про все вам дается три дня, - закончив наставление, я собирался распустить полк для размещения.
Ко мне подошел майор Зайцев, начальник парашютно-десантной службы полка:
- Командир, разрешите поработать с прибывшими несколько минут?
- Конечно, конечно, все по плану, - жестом дал я ему слово.
Александр Зайцев - геройский парень, постоянно на острие поисково-спасательной работы. Мне вспомнилось, как в сентябре 2004 гола экипаж майора Зелизницкого выполнял сопровождение вертолета Ми-8. На семнадцатой минуте полета вертолет майора Зелизницкого потерпел катастрофу. Поисково-спасательные силы были приведены в боевую готовность (первую). Экипаж поисково-спасательного вертолета майора Володи Залитова в составе летчика-штурмана старшего лейтенанта Радика Мадьярова, бортового техника старшего лейтенанта Толи Чернышова и старшего спасательной парашютно-десантной группы майора Александра Зайцева вылетел в район катастрофы. Место крушения обнаружили сразу, его было хорошо видно из-за шлейфа черного дыма от горящего вертолета. При подлете к месту катастрофы стало понятно, что десантировать спасательную группу посадочным способом возле горящего вертолета нет возможности - он лежал в высоком густом кустарнике на краю лесного массива. Ситуацию осложняла информация, поступившая от экипажей вертолетов прикрытия, что в районе горящего вертолета наблюдают несколько человек, которые могли быть из бандформирования и оказать огневое противодействие. Было принято решение о выполнении посадки на небольшом пустыре приблизительно в трехстах метрах от горящего вертолета. Десантировав группу со спасательным снаряжением, «восьмерка» ушла в зону ожидания. Группа приступила к самостоятельным действиям. Умело и мужественно руководя действиями спасательной группы при передвижении к месту катастрофы по, возможно, заминированным зарослям, Саня Зайцев обеспечил подход группы к горящей «двадцатьчетверке» за минимально возможное время. Вертолет горел, но кабины пилотов еще не были объяты пламенем. Майор Зайцев вскрыл кабину летчика-оператора, разбив остекление, и извлек его. Отнеся на безопасное расстояние, оказал ему первую помощь; летчик был без сознания, но подавал признаки жизни. Командир экипажа погиб при столкновении с земной поверхностью. Александр, понимая, что летчику-оператору требуется срочная эвакуация в госпиталь и еще есть шанс его спасти, вызвал по радиостанции поисково-спасательный вертолет майора Залитова. Пока «восьмерка» заходила на посадку, Саня перенес летчика по проложенной уже тропе к месту посадки. Разместив раненого летчика о вертолете, дал команду на взлет. Сам же с двумя спецназовцами из группы прикрытия спасателей остался на месте катастрофы, чтобы выполнить эвакуацию тела командира экипажа. Ноги летчика были придавлены приборной доской вследствие деформации фюзеляжа. Разжать практически голыми руками стальные клещи, сдавливавшие летчика, не удавалось. Нервы были на пределе, жар от быстро охватывавшего вертолет пламени был уже невыносим, но спасатели не сдавались. Запас огнетушителей был давно истрачен, и бороться с огнем не представлялось возможным. Уже начали гореть блоки с неуправляемыми ракетами, появилась угроза взрыва. Но вот металл поддался. Тело летчика смогли извлечь и перенести в безопасное место. Вертолет горел, взрывались боеприпасы. По возвращении поисково-спасательного вертолета майора Залитова тело летчика эвакуировали. Поисково-эвакуационные работы были закончены. В ходе данной поисково-спасательной операции майор Александр Александрович Зайцев проявил мужественность, профессионализм и хладнокровие, выполняя свою работу, в результате которой экипаж погибшего вертолета был эвакуирован.
Вспомнилось, как Сашка в нескольких вылетах со мной проявил свое мастерство. Вначале 2007 года разведывательная группа 691-го отдельного отряда специального назначения, выполнявшая поисковые действия в горном лесном массиве южнее заброшенного населенного пункта Жаркой, попала на минное поле, установленное боевиками. Один из разведчиков, рядовой Бадмаев Е.А., подорвался на замаскированной мине и был тяжело ранен (минновзрывное ранение правой ноги), в результате большой кровопотери его жизнь подвергалась серьезной опасности. Обстановка осложнялась тем, что группа не могла быстро рассредоточиться и занимала позиции на заснеженной тропе небольших размеров в сплошном лесном массиве на склоне холма, и что их ждало под этим снежным покрывалом, было неизвестно. Нужна была срочная эвакуация. Помощь запросили у вертолетчиков. Командование Авиации ОГВ(с), само собой, скинуло эту задачу на командный пункт вертолетного полка. Командир палка полковник Евгений Федотов кинул взгляд на меня:
- Ну что, Сергей, сходишь, проветришься?
- Без проблем, командир, за раненым хоть в пекло.
Записав задачу на магнитофон, получив координаты, я, экипаж и Зайцев отправились на борт. Летчик-штурман старший лейтенант Владимир Архипов, бортовой техник старший лейтенант Евгений Щенников, старший спасательной парашютно-десантной группы майор Зайцев вылетели в район нахождения разведывательной группы. Прибыв на место, осуществили поиск группы, которая обозначала себя ракетами и дымом. Обнаружив место ее нахождения, мы выполнили заход на эвакуацию раненого. Угроза обстрела спасательного вертолета боевиками требовала от Сашки четких и быстрых действий, чтобы уменьшить время нахождения вертолета, неподвижно зависшем в воздухе. Как только «восьмерка» зависла над группой, Александр лихо, как частенько пишут, проявляя высокий профессионализм и мужество, покинул борт вертолета и сквозь ветви деревьев спустился на лебедке вниз, доставив на землю необходимое для эвакуации спасательное снаряжение. Осмотрел раненого - с ногой там был бардак - и, выполнив необходимые действия по его размещению и закреплению, Александр подал команду на подъем. После подъема на борт вертолета, принял все меры к сохранению его жизни - этому их учили, этим он в полете и был занят. В результате тяжелораненый разведчик был спасен и доставлен в госпиталь.
А буквально через пару недель, в конце января, разведывательная группа 551-го отдельного гвардейского отряда специального назначения в составе четырнадцати человек выполняла разведывательно-засадные задачи в горной лесистой местности в десяти километрах южнее Бамута. При передвижении по вершине горы двое разведчиков, командир группы лейтенант Майборода Р.В. и заместитель командира группы прапорщик Ромащенко А.В., подорвались на заложенном боевиками в грунт фугасе, получив очень тяжелые ранения. Чтобы сохранить жизнь раненых, требовалась срочная госпитализация. Разведчики запросили срочную эвакуацию. Сразу стало ясно, что выполнить посадку там нет возможности. Работать можно было только на висении с использованием лебедки. Сашка с огромным энтузиазмом откликнулся на выполнение этой задачи. Со мной в район предстоящей эвакуации раненых вылетали тогда: летчик-штурман старший лейтенант Шарафутдинов, бортовой техник капитан Дмитрий Клековкин, ну и, конечно, Зайцев, как старший спасательной парашютно-десантной группы. Обнаружив место нахождения группы, в сплошном лесном массиве на высоте 908,6 м, экипаж выполнил заход на эвакуацию. После зависания вертолета над группой Санька, в очередной раз проявив высокий профессионализм и мужество, спустился сквозь деревья к месту нахождения раненых. Легко сказать, спустился - поболтайся на тонком тросике под бортом вертолета над сорокаметровой бездной. Доставив на землю спасательное снаряжение, оценив обстановку, он определил очередность эвакуации раненых. Разместив раненого с неповрежденными руками, способного удерживать свое тело в спасательном кресле он подал команду на подъем. Пока шла эвакуация первого разведчика, Александр зафиксировал в подвесной системе от спасательного парашюта второго. У него были тяжелые ранения верхних и нижних конечностей. Закрепив за подвесную систему карабин лебедки, Зайцев подал команду на подъем второго раненого. Затем поднялся на борт вертолета сам, после чего принял все меры к сохранению жизни тяжелораненых, оказав им посильную помощь. В ходе данной поисково-эвакуационной операции он проявил себя как мужественный человек, как офицер. Результатом стало спасение тяжелораненых разведчиков, которые были вовремя доставлены в госпиталь.
«За смелые, решительные и мужественные действия, совершенные при исполнении воинского долга в условиях, сопряженных с риском для жизни, майор Александр Александрович Зайцев достоин награждения орденом Мужества», - так я написал в наградной реляции на него. Но наверху почему-то в очередной раз отфутболили наградной лист на парня. Получается, что металла в грудь им не жалко, а вот на грудь - не допросишься.
Через три дня все летчики второй эскадрильи уже поднялись в чеченское небо, и потекла обычная боевая работа, которая шла на этом аэродроме еще с 95-го года с небольшим перерывом. Задачи были обычные и привычные, хотя августовская жара накладывала свой отпечаток на боевую работу.