Трагедия с пожаром в ТРЦ "Зимняя вишня" российского города Кемерово напоминает теракт в Беслане 2004 года, когда в результате захвата заложников и проведенной военной операции против террористов 334 человека, в том числе 186 детей, погибли и свыше 800 получили ранения.

"Для погибших это был второй Беслан в прямом, натуральном смысле слова. Многие из детей, умиравших в запертом, охваченном дымом кинозале, были уверены, что это теракт и что их взяли в заложники. Они звонили и писали эсэмэски близким, а их близкие в это время бились о другую сторону двери и кричали пожарным: "Там дети!" - пишет журналистка Юлия Латынина для "Новой газеты". Она напоминает, что первоначально власти сообщили, что жертвами пожара в "Зимней вишне" стали 4 человека, хотя потом выяснилось, что погибли 64 человека.

"Это бывает. Когда в Беслане более тысячи детей были взяты в заложники, тоже публично заявили, что заложников 354. Чтобы публика не очень расстраивалась. В Беслане дети горели, потому что террористы взяли их в заложники, а потом те, кто по должности должен был их спасать, убили детей вместе с террористами", - отмечает Латынина.

В "Зимней вишне" оказалось, что в заложники детей взяли не террористы - их просто заперли в кинозале, а потом забыли отпереть, когда начался пожар, подчеркивает журналистка. У человека, который поворачивал в дверях кинозала ключ, была инструкция: не пущать безбилетников.

"Самое ужасное, непредставимое — это совершенная несложность пожара. Понятно, когда сгорает какая-нибудь Grenfell Tower, там 24 этажа, пожары в высотках — это технический кошмар. Но тут? 4 этажа. Середина дня. Здание, где все люди были на ногах", - объясняет она.

По ее словам, Россия показала свою отсталость от цивилизованного мира.

"Во всем цивилизованном мире освоена простая штука: двери без запоров, которые в одну сторону раскрываются, а в другую — нет. Но в России владельцы кинозалов боятся: выйдет из такой двери подросток, оставит ее открытой и запустит в кинозал двадцать своих товарищей-безбилетников...

В Риме 60-тысячный Колизей заполнялся толпой и пустел за 15 минут. Проблема мгновенной эвакуации огромного количества людей из замкнутого помещения была решена еще 2000 лет назад. Но решения 2000-летней давности являются слишком передовыми для нас. Мы не можем обеспечить эвакуацию детей из 4-этажного центра", - добавила Латынина.

Больше читайте на портале Компромат: https://kompromat1.pro/articles/85818-eto_vtoroj_beslan_laty...

Журналистка Анна Политковская летела в Беслан, чтобы содействовать переговорам с террористами, но по дороге была отравлена. Она оказалась там позже, когда изменить уже ничего было нельзя. Власти не стали вести переговоры с боевиками и пошли на штурм школы, в которой находились заложники. В этой трагедии погибли 334 человека, из них 186 — дети. После Беслан был брошен наедине со своим горем, а Политковскую убили. В этом выпуске вы услышите первую и последнюю публикацию журналистки о семьях, которые так и не смогли похоронить своих детей.

Вот осень и прошла — осень, начавшаяся Первым сентября в Первой школе. К началу этой зимы лучше в Беслане не стало никому. А хуже — уж точно четырем семьям, дети которых так и не найдены, официально они в розыске. И значит, пока ни тел, ни похорон, ни поминок, ни детей - Георгия Агаева, Аслана Кисиева и Зарины Норматовой, все — 1997 года рождения. И одиннадцатилетней Азы Гумецовой…

Зифа, мама второклассника Георгия Агаева, которого в семье звали "Жорик", почти никогда теперь не покидает своего дома — она ждет.

— Вдруг Жорик вернется, а меня нет! Что же это получится? — говорит Зифа, улыбаясь куда-то внутрь себя. — Я знаю, в городе меня считают сумасшедшей. Но это не так. Я просто уверена: мой Жорик жив, его где-то держат.

Семьи, в которых дети до сих пор числятся пропавшими без вести, делятся в Беслане на два фронта. Одни верят, как Зифа, что их дети в заложниках. Другие — что мертвы и останки похоронил кто-то другой. Отсюда и выбор маршрутов. Зифа допускает для себя только два. Первый — на ближайший перекресток, толкая коляску одиннадцатимесячной Викочки, своей младшей дочки, и долго всматриваться вдаль, откуда, верит Зифа, рано или поздно появится Жорик. Второй — в детский садик «Голубой вагончик», куда ходил Жорик до школы. Сюда она относит конфетно-вафельную гуманитарную помощь, которая положена ей и Саше, старшему сыну, пошедшему в пятый класс, — за то, что были в заложниках.

— Детки поедят конфеты, — объясняет Зифа с нежностью, — и будто помолятся за Жорика. Ему и полегчает. ТАМ.

Но где это — ТАМ? Неясно. Никому. И Зифе тоже. Значит, все же — сошла с ума? Но что такое — норма? Ждать своего пропавшего без вести ребенка, даже когда все вокруг разуверились? Или не ждать, и психическое здоровье состоит именно в этом?..

Странность Зифы Агаевой имеет такие причины, что не дай вам Бог. Зифа — та самая женщина, которая, будучи заложницей, кормила детей грудью. У нее было молоко из-за Вики. И Зифа давала свою грудь всем, кто сидел рядом, — сначала, а потом — сцеживая жизнь по капельке. В ложку, которую дети передавали друг другу.

— Сначала дети грудь просто так сосали. Как полагается, — говорит Зифа.

— И большие?

— Конечно. Подползали и сосали. И мой Саша — ему десять, с удовольствием приловчился. А Жорик не хотел. Тогда я сняла с Жорика его новые мокасины — папа им с Сашей купил перед 1-м сентября, нацедила в ботиночек, чтобы Жорик не стеснялся попить моего молока. А мокасин все тут же впитал, он же кожаный… Я расстроилась. Другой мальчик, Азамат, видя, как я пихаю детям грудь, толкнул свою бабушку: «Бабушка, дай мне молока!». А она: «Какое молоко в мои-то годы!».

Тогда я: «Подползай, Азамат! Я и тебе дам молока, а Жорик на твое место пока уползет». Так и сделали. И это все заметил тот, что сидел на детонаторе — напротив нас. Он был похож на волка. Заметил, как я даю грудь детям, — и навел на меня автомат, прицелился. Я не боялась, что он меня убьет. Я боялась, что он меня убьет на глазах у моих детей. И тогда я придумала, как его обхитрить…

Зифа рассказывает, что Жорик все время ждал прихода Дзасохова: «Заладил одно и то же: «Мам, когда придет Дзасохов, ну когда?» Издергал меня всю».

Сегодня много разговоров о том, кто виноват в Беслане. Путин, Дзасохов, Зязиков… Виноваты, конечно. Но правда состоит и в том, что ни Путин, ни Дзасохов, ни Зязиков не подговорили того, на детонаторе, держать на прицеле кормящую женщину — он все решил сам. Хотя выбор был: сделать вид, что не заметил эти «завтраки, обеды, ужины», или вскинуть автомат…

Входит Тамерлан Агаев, папа Жорика, Саши и Вики, муж Зифы, они женаты двенадцать лет. На осунувшемся лице Тамерлана — маска горя и, наверное, агрессии. Но он быстро оттаивает, и оказывается, что и Тамерлан сегодня жив одним: этой истовой верой Зифы, что сын жив и вернется.

А Зифа продолжает:

— Я выпросилась в туалет. Не скажу, чего мне это стоило… Я специально так решила — можно было ведь и под себя, никто уже не обращал внимания. Но туалет был в кабинете. Я решила, что там-то, в ящике у учительницы, должна же быть чайная ложка! И действительно: я быстро нашла красивую ложечку, на ручке цветочки выгравированы… Схватила — и так радовалась, что с ложечкой вернулась и можно было сцеживаться тайком. Кормить детей стало намного легче и безопаснее. Я и сама потом молоко с ложечки лизнула — ничего, вкусное. А как на меня с завистью женщины смотрели, что у меня есть это молоко… О, как они на меня смотрели! Когда меня принесли в операционную после штурма и стали раздевать, ложечка выпала. Врачи: «А это что такое?». Я — им: «Не смейтесь. Это моя ложечка, я в нее сцеживала молоко для детей». И в операционной наступила полная тишина. Я помню эту тишину, она длилась долго. Я не сумасшедшая — я все помню… Мне — 33. Я так боялась этого возраста. И вот случилось… Знаете, третьего в зале было очень тихо. И террористы куда-то ушли, их было мало с нами. Мы уже по проводам ползали — было все равно. У меня начались галлюцинации, будто я в гробу. Жорик, наверное, испугался и от меня отполз.

Потом Зифу взрывной волной вынесло через окно. Известно, что все, кто сидел вокруг нее, сгорели, а она выжила. Хотя пол-лица раздроблено — были операции, и предстоят еще, а четыре осколка в ней так и поселились — опаснее трогать, чем оставить.

— Но мне эти шрамы и осколки — все второстепенное. Главное — Жорик. Когда он вернется, мы отметим третье его рождение, — все повторяет и повторяет Зифа. — Я так буду кричать: «Люди! Жорик вернулся!».

И на лице ее — счастливейшая улыбка.

— Ни один кулек за порог моего дома не внесут! Жорик жив! — это уже в отчаянии…

Кулек — это бесланский осенний новояз. Кульками тут называют останки, которые привозят из Ростова, с опознания. Среди ростовских «кульков» Жорик не обнаружен… Да, там есть мальчики примерно такого же возраста. Но — не Жорик. Тогда чьи они? И почему нет тех, кто требует эти «кульки»?

И снова Зифа — уже тихо, шепотом:

— Я никогда больше не съем малинового варенья. В первые два часа нам было так страшно, Саша куда-то пропал. Жорик кричал: «Он его убил!». А я: «Это кино снимается». А Жорик: «Но почему так по-честному? И что это льется к нам?». И я: «Малиновое варенье, Жорик».

(К сожалению, мальчик был расстрелян боевиками. Только в феврале 2005 года его похоронили. Но Зифа тогда сказала: "Там не мой сын лежит". Ей одна гадалка нагадала, что мальчик вернется в августе. Все это время Зифа готовилась к встрече с ним. Август закончился, и Жорик не пришел. "Наверное, год перепутала", - с укоризной качает головой молодая женщина. Она будет ждать сына сколько надо августов. Он обязательно вернется, а иначе не будет смысла жить дальше).

Марина Кисиева, тридцати одного года — исполнилось 1 ноября и поэтому уже не отмечалось, — живет в селении Хумалаг. После Первого сентября ее семья сократилась вдвое: Марина потеряла мужа Артура, который повез сына в школу на линейку, и сына Аслана, Асика, семи лет, ученика 2 «а», и осталась лишь с младшей дочкой, пятилетней Миленой.

Милена серьезна не по годам и поражает тем, что вообще не спрашивает, куда делся Асик. Просто наотрез отказалась ходить в детский садик. И безмолвно падала в обморок, когда женщины в доме начинали рыдать.

Артур, муж Марины, был «лучший отец класса», как позже скажет о нем учительница Асика Раиса Камбулатовна Дзарагасова-Кибизова. Это Артур настоял, чтобы Асика из Хумалага возили в лучшую школу Беслана. Да и что значит — «возили»? Он сам и возил, хотя и работал, и учился. Марина показывает его последнюю курсовую работу — «Правотворчество» на юрфаке Пятигорского филиала Российского торгово-экономического госуниверситета. Только за день до Первого Артур вернулся из Пятигорска, чтобы обязательно самому повести сына в школу. Марина тоже собиралась, но осталась дома совершенно случайно.

— Зачем я осталась? Я бы его вывела! Асик — маленький, лопоухий, худенький, смешной. Любимчик всех. И очень стеснительный, — говорит Марина, складывая брови домиком, собирая силы, чтобы не плакать при Милене.

Зато теперь все время плачет Нонна Кисиева — мама Артура и бабушка Асика, она живет во Владикавказе, но сейчас приехала в Хумалаг. Когда в семье обсуждалось, в какую школу определить способного Асика, Артур попросил мать забрать мальчика к себе, чтобы он посещал во Владикавказе лучшую школу и учился по-русски — в Хумалаге люди говорят все-таки по-осетински, а на будущее — для института — стоит получать образование по-русски… Так считал Артур. Однако бабушка Нонна отказалась, боялась не справиться со столь ответственной задачей — как миллионы других бабушек.

Сегодня бабушке Нонне тяжело настолько, насколько невозможно ничего исправить. Тела Асика нигде нет. А Артур погиб — его расстреляли сразу, 1 сентября. Террористы отделили мужчин на работы по строительству укреплений и развешиванию взрывных устройств.

— Люди говорят, — объясняет Нонна, — Артур сказал: «Чтобы я своими руками детей убивал!». И его убили.

И вот Асик остался в зале без папы. Тогда он подполз к своей учительнице Раисе Камбулатовне и почти до конца был с ней, постоянно спрашивая: «Где Артур?».

— Меня удивило, что «не где папа?», — медленно, как и положено учительнице начальной школы, произносит Раиса Камбулатовна. — Думаю, он все понял, но боялся ясности.

Раисе Камбулатовне 62 года — Первого сентября у нее был как раз сорокалетний юбилей педагогической деятельности. Раиса Камбулатовна, как многие учителя с огромным стажем, имеет гордую посадку головы и прямой стан — даже сейчас, когда в Беслане от полного сумасшествия на почве неизвестности — как идет следствие и кто виноват, — началась кампания поиска «убийц» среди выживших учителей, умело спровоцированная спецслужбами и сотрудниками прокуратуры.

— Да, переводят стрелки на выживших учителей — мол, они не выполнили свой долг до конца перед детьми и виноваты, что выжили, а дети нет. Не верьте, что кто-то кого-то мог спасать. Перед взрывом и после взрыва уже никто никого не мог спасать. Долг педагогов там был один: быть старшим товарищем, показывать пример и быть опорой для детей. Все так и было. Но только до взрыва. После взрыва поддерживать уже никто никого не мог. Третьего к тому же у всех наступило отупление. Галлюцинации… Сколько я Асика ни берегла, но в последний момент не уберегла. Первого мы вошли в спортзал с первой же волной, потому что расположение нашего класса, 2-го «а», на линейке было впереди, близко к дверям. Я села в зале впереди своего класса. За спиной — ученики с родителями. Взрывчатка висела надо мной. Артур Кисиев был с сыном, как все. Боевики сказали: «Всем молодым папашам выйти вперед». Через пять минут их застрелили в коридоре. Так два моих ученика остались без отцов — Мисиков и Кисиев. Я сказала своим детям: «Детей стрелять не будут». Асик лежал у меня в ногах и просил кушать. Я делала все, чтобы накормить. В первый вечер был такой случай. Рядом с нами находилась молодая мама с маленьким ребенком. Он плакал, она его все качала, но он не унимался. Сначала боевик прицелился в нее — мол, уйми. Потом глубоко вздохнул, достал бутылку с водой и подал: «Это моя вода, дай ребенку. И еще две мои конфеты. Через платок дай ему пососать». Мать испугалась, что отрава. Но я ей сказала: «Нам все равно не уйти отсюда живыми, пусть хоть ребенок сейчас успокоится». Она отломила кусочек одного «марса» и дала через платок сосать своему малышу. Остальное — полтора «их» «марса» — я спрятала за спиной. Осторожно отломила больший кусочек Асику. Другие кусочки тихо раздала детям из своего класса. На вторую ночь, когда с водой стало совсем плохо и никого не пускали в туалет, я сказала детям: «Дуйте под себя». И они расслабились и стали так делать. Мальчикам дали кубышки из бутылок, чтобы они писили в них. Я сказала: «Пейте из этих бутылок». Дети брезговали. И тогда я первая отхлебнула мочи своего старшего ученика — шестиклассника, это мой класс, когда они были в начальной школе. Я даже нос не прикрыла, чтобы дети поняли, что не так страшно. И после меня они стали пить. И Асик тоже. Утром 3 сентября Карина Меликова, пятиклассница, вдруг неожиданно отпросилась в туалет — ей позволили, и тогда Эмма Хасановна Каряева, ее мама и наша учительница начальных классов, велела ей тихо нарвать листиков с комнатных растений в кабинете — потому что в туалет пускали в кабинет, где в полу прорубили дырку. Карина, умница, смогла нарвать листиков, переложить их между тетрадными страничками и принести в зал. Мы раздали детям эти листики. И Асик так ел во второй день. А Эмма Хасановна и Каринка погибли. Обе. Кто виноват, что я Асика потеряла в последний момент? Перед штурмом многим было очень плохо. Люди лежали без сознания. На кого-то уже наступали другие. Таисе Каурбековне Хетагуровой, учительнице осетинского, стало плохо, я поползла к ней, чтобы оттянуть к стенке, иначе бы ее затоптали… И оставила Асика. И — все. Я не слышала ни взрыва, ни стрельбы. Просто мир пропал. Я очнулась, когда на меня наступили спецназовцы. Прошли по мне, и я стала себя ощущать, начала выползать. Рядом были трупы, друг на друге, штабелями. Почему я осталась жива? А не они? Почему погибли семь моих учеников-второклассников? А не я, которой уже 62? И где Асик? Он каждую ночь перед моими глазами — ползет ко мне, как мышонок… Марина, мать Асика, еле жива, я знаю, я встречалась с ней…

…Марина листает тетрадки Асика — это главное ее занятие. Марина сходила в школу, перерыла все, что было в кабинете 2-го «а», и нашла тетрадки Асика за первый класс. Часами Марина перечитывает пять строчек единственного контрольного годового диктанта, который судьба подарила ее сыну. «Восемнадцатое мая. В саду растет шиповник. На нем хорошие душистые цветочки…». И опять: «Восемнадцатое мая…». За спиной у Марины, упершейся взглядом в эти тетрадки, — кровать. На ней — любимые вещи Артура разложены: открытая пачка сигарет, его зачетка, его студенческий, его курсовая. И его портрет — строгое лицо, задумчивые глаза. Милена движется перед портретом в абсолютном молчании — так странно.

— Мне кажется, она понимает, но не хочет ясности, — объясняет Марина поведение дочки ровно тем же, чем Раиса Камбулатовна — поведение Асика в зале. — Первые два месяца мне вообще было все равно. Я никуда не выходила. Забросила дом, девочку, она стала мне не нужна… Я сама по себе была… Кран не могла открыть. Не могла слышать звук льющейся воды. Почему детям не давали пить? Меня раздражало, что все продолжают есть и пить после 1 сентября… Я сходила с ума. Да и сейчас схожу.

— Психологи бывают у вас?

— Нет. Ни одного звонка от психологов.

Марина показывает письмо, которое ей принесли домой с новым ранцем — гуманитарную помощь для Асика «от школьников Санкт-Петербурга». Зачем, когда всем известно, что Асика нет? Письмо «от девочки Ируси 14 лет»: «Ты пережил эти страшные дни — ты молодец!..». И дальше — предложение быть друзьями по переписке.

— Как мог наш адрес попасть в список живых? — спрашивает Марина и теперь уже плачет от обиды за чье-то бесчувственное головотяпство. — Ранец — это невыносимо. Психологическая помощь наоборот. Я теперь понимаю, что мне никто не поможет. Надо что-то делать самой. Хватит сидеть.

Движением руки Марина будто отводит свое горе на полсантиметра от себя в сторону. Она говорит, что решила ходить и требовать, а не тупо ждать, что кто-то принесет какую-то весть.

Однако требовать непросто. То жестокое положение вещей, что привело к горю в доме Кисиевых, укладывается во фразу: «И в Ростове Асика нет». В Беслане эти слова означают: генетическая экспертиза, официально проведенная теперь уже над всеми «фрагментами», доставленными после 3 сентября в Ростов, показала, что останков Аслана Кисиева среди них не обнаружено. Нет мальчика — но нет и тела. Зато в Ростове есть два мальчика примерно того же возраста, что и Асик. Значит?

Значит, впереди — эксгумации, запрограмированные теми, кто принимал решение поскорее всех похоронить, «чтобы люди не мучались». В Ростове, в известной военной судмедлаборатории, где опознавали тела, увы, делали это — как бы выразиться покорректнее — подчиняясь властному заказу «побыстрее», и политизированная спешка выродила монстра — худший из возможных вариантов. Многие в Беслане уже сознают: новое кладбище-полигон по дороге в аэропорт, кладбище, которое не смог бы придумать и Хичкок, — так вот, его придется перекапывать…

— Все наши считают, что Асик у чужих, — продолжает Марина, — что кто-то забрал его и теперь боится нам отдавать. Встречалась с родителями Азы Гумецовой и готова присоединиться к ним: забрать в прокуратуре списки мальчиков того же возраста, что и Асик, — но тех, у которых уже состоялись похороны, ходить по домам, просить их снова сдать кровь.

— В прокуратуре на двести процентов уверены, что дело в неправильных захоронениях, — объясняет Марина.

— В прокуратуре просят помощи родителей?

— Нет, но намекают. Когда захоронившие «свои» останки сдадут во второй раз кровь, их сличат с теми телами, кто есть в Ростове. И тогда что-то прояснится…

Это означает: Марина будет ходить по домам и подвигать семьи к эксгумациям. Сотрудники прокуратуры боятся это делать — боятся гнева народного. И перекладывают на тех, кому хуже всех. Очень «наш», очень государственный подход.

Первыми в Беслане этим стали заниматься — ходить по домам и просить людей снова сдать кровь — Саша Гумецов и Римма Торчинова, мама и папа Азы Гумецовой.

— Чтобы с ума не сойти. Если по правде, просто чтобы что-то делать, — объясняет Саша.

И он, и Римма — конечно, люди героические. Это очень сложно — живя сегодня в Беслане, отважиться на путешествие из дома в дом, чтобы уговаривать пап и мам, похоронивших своих детей, добровольно начать движение к раскопкам свежих могил…

— Сначала мы, естественно, верили, что Аза в заложниках, — продолжает Саша, черный от горя и самоистязания — он не спит всю эту осень, убивая ночи казнью самого себя за то, что не спас дочь. — Постепенно мы с женой стали понимать, что ее в заложниках нет. Ведь 4 сентября такое тут творилось: опознавали по трусикам, потому что по всему остальному тела узнать было нельзя. В Ростов же везли только тех, кто был черного цвета… Но и Ростов не смог принять такого количества трупов, и многих, черных, оставляли здесь, без экспертизы. Их забирали по домам… По трусикам… Но город наш маленький, тут нет бутиков, и у многих были одинаковые трусики, с одного базара. Вот и перепуталось все. Мы понимали это, сами по моргам ходили, каждый пальчик осматривали, в каждый мешок заглядывали.

— Как вы это выдержали?

У Риммы ни один мускул на лице при этом неловком вопросе даже не дрогнул:

— Я сказала себе: «Хуже, чем им, детям, ТАМ, в школе, быть не может. Жалеть себя я не могу». И не жалею. Сейчас вопрос для нас только в том, чтобы похоронить своего ребенка — выполнить последнее для Азки. В Ростове есть неизвестная девочка, похожая на нашу возрастом, — но не наша. Значит, у кого-то лежит наша, возможно, вместо этой девочки. Но цепочка, кто чей, может оказаться очень длинной. Мы это сознаем.

— Цепочка эксгумаций?

— Конечно. В списке, который нам дали в прокуратуре, 38 адресов — где могли похоронить не свою. 38 погибших девочек примерно такого же возраста и телосложения. Главное, что мы уже на правильном пути: если количество останков в Ростове и число разыскиваемых совпадает — значит, дело в ошибках при опознании, и все они здесь… Только перепутаны.

…1 сентября Аза впервые пошла в школу одна — «без мам и цветов», как договорились они, закадычные подружки из 6-го «г», начинающие взрослеть. Света Цой, кореянка — единственная у мамы Марины Пак, Света-танцовщица, Света-придумщица, Света — солистка Театра детской моды… Свету нашли 27 сентября — через генетический анализ, потому что она была неопознаваема и без ног.

Вторая подружка — Эммочка Хаева. Из которой энергия буквально выплескивалась — она стихи выдавала экспромтом. Пока бежала по утрам в школу, со всеми соседями успевала поздороваться, всех окрестных бабушек спросить о здоровье… Тоже погибла. Но хоронили в открытом гробу. Повезло.

И Аза — единственная и обожаемая дочка Риммы и Саши. Римма не работала — давала Азе все, что можно было дать в Беслане. Танцы, пение, языки, кружки.

— Это были люди 21-го века. Я так их троих про себя называла, — продолжает Римма. — Хотя нехорошо хвалить своих детей. Но они были — не мы. С активной жизненной позицией. Хотели многого. Наша Аза — всегда со своим мнением, обо всем. Философствовала.

Римма показывает обычную школьную анкету — такие заполняют миллионы детей средних классов, и, как правило, формально: ФИО, кем хочешь быть, интересуюсь Шварценеггером или Петей из соседнего класса. Азина анкета другая. «Вопрос: Что тебя больше всего волнует? Ответ: Россия». Вот так. Родители нашли анкету только после Первого сентября. Как и сочиненные ею, видимо, накануне, стихи — листок оказался запрятан в кресле, между подлокотником и сиденьем. Почему?

«Я уйду туда, туда,

Где все есть и где все можно, — читает вслух Римма. —

Надоело больше ждать,

Это просто невозможно.

Это все произошло

И не рано, и не поздно.

Потому что навсегда,

Потому что все так сложно.

Мне билет заказан в рай,

И туда добраться скоро

Первым рейсом я смогу…

Это будет чуть попроще…

Недоговоренность — очевидная. Но и провидение — также очевидное.

…Известно лишь, что Эммочка, Света и Аза были сначала разметаны по спортзалу, но 3 сентября им удалось переползти друг к другу — у Мадины Сазановой, еще одной их одноклассницы, был день рождения, и они решили отметить праздник вместе. Сидели — их видели — как раз под тем окном, где подорвали стенку, делая отверстие, чтобы дети смогли выбегать… И значит, за то, чтобы другие спаслись, все, кто сидел у стенки, отдали свои жизни.

— Я не слышала, чтобы кто-то сидевший в этой части зала спасся, — подводит черту Римма. — Осталось только похоронить Азу. И все.

То есть ходить по адресам, по списку. Как на работу.

Вместо постскриптума

Невозможно уважать госмашину, воспроизводящую для своих граждан самые худшие сценарии — то «Норд-Ост», то Беслан. Но смотрите: что творится сегодня? Тихо, но верно государство скидывает с себя ответственность за все. Допустили эксгумации? Пусть расхлебывают именно те, кому хуже всех. Столкнем семьи похоронившие и семьи не похоронившие — и, глядишь, против Дзасохова и Путина митинговать не пойдут. И — правды от следствия еще долго не востребуют — не до того будет...

Где эта чертова психологическая служба, «налаженная в достаточном количестве»? Где поет свои песни Зурабов? На докладе у Путина об успехах? Где правительство, именуемое федеральным?

...Государство самоустранилось от всего. Беслан — в глубоком одиночестве. Тихо сходит с ума.

Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой», Беслан

Источник:

https://politkovskaya.novayagazeta.ru/pub/2004/2004-106.shtm...

P.S. Я приношу свои извинения, но Зифе нужно было тогда либо присоединиться к своему сыну в могиле, либо сидеть взаперти в стенах приюта для душевнобольных на транквилизаторах целую вечность! Я страшусь от одной мысли о том, что бы она сделала с ребенком, похожим на её сына, которого случайно бы увидела на улице и либо похитила бы его, решив, что это её сын родной, либо что-то скверное с ним сделала! Вот так легко от горя можно сойти с ума, и ужаснее всего то, что эта женщина теперь может причинить вред окружающим...

На фото - та самая икона бесланских новомучеников - да-да, Церковь официально причислила к лику святых жертв теракта:

Вряд ли найдется в стране человек, который услышав слова «1 сентября 2004 года. Беслан» не поймет, о чем речь. Решение о том, чтобы в том месте, где террористы держали в заложниках детей, пришедших на праздничную линейку, и где погибли 334 человека, из которых 186 – дети, появился православный храм в честь Воскресения Христова (нижний – будет во имя новомучеников и исповедников Российских), принимали на общем собрании жителей Беслана.

Был создан благотворительный фонд по строительству храма, который возглавил Тимур Адырхаев, который тогда, в 2004, был у стен школы и после штурма помогал выносить детей из горящего обрушившегося здания.

Когда храм был построен, встал вопрос о росписях – сначала алтарной преграды. Для этой работы был приглашен иконописец Самсон Марзоев, уроженец Осетии, выпускник иконописной школы при Московской духовной академии.

А позднее, руководить всем проектом росписи Самсон пригласил своего учителя – преподавателя иконописной школы Александра Солдатова.

«Когда я впервые приехал в Беслан, был потрясен – говорит Александр Солдатов – встреча с этим местом просто не может вызвать иные, менее сильные чувства. В то же время я увидел, что храм внутри – светлый, с хорошей архитектурой. Задумываясь о программе росписи, я всегда стараюсь идти от эстетического начала, от мыслей, что будет соответствовать конкретной архитектуре, конкретному храму, а потом из этого начинают уже вырастать смыслы. Так что первые мысли были о цветовой гамме росписей – прежде всего, пурпур, и охра (символизирующая золото) и – немного малахит».

Такой выбор цвета оправдан не только стилистически, но смыслово, ведь пурпур, красный – это с одной стороны – цвет царственности, с другой – мученичества, но самое главное – это цвет Пасхи, Воскресения Христова. Потому, что без знания о нем все то, что происходит на земле, происходило совсем недавно на этом месте просто было бы невозможно выдержать… Но, мы знаем, что Воскресение Христово было невозможно без Его крестных страданий и смерти.

Охра (как напоминание о золоте) – это отсвет Горнего мира здесь, в нашем непростом профанном мире… Все, кто бывал в храме, говорят, что впечатления – очень светлые, по-детски радостные, это ощущение создается, в том числе и из-за использования белого и ярко-зеленого цветов. На фото - иконостас храма, построенного рядом со школой номер один, в спортзале которой и разворачивались ужасные события. В его центре - Богородица в траурных одеждах с Младенцем Иисусом на руках:

В храме – много воздуха, пространства и этому способствует, в том числе, невысокая мраморная алтарная преграда. По мнению Самсона Марзоева, было важно сделать так, чтобы пространство храма воспринималось единым целым.

Работы по росписи движутся не быстро, но все ее участники считают это, скорее, плюс.

- «С росписью лучше не спешить, – говорит Александр Солдатов. – Да, бывает, что проект росписи маленького храма может родиться достаточно быстро. Но, если мы посмотрим историю – ту же Софию Новгородскую – первые большие росписи появились там спустя 40 лет после строительства храма. Сейчас такие сроки кажутся странными из-за распространенного стремление созидать, не имея реального опыта созерцания красоты формы, созидать, ломая форму, подчиняя ее каким-то политическим, социальным и прочим субъективным проектам. У Аристотеля есть интересное суждение о форме, о том, что формы мы не придумываем, они нам даны. Мы, христиане, понимаем, Кем они нам даны – Богом. Задача художника – найти адекватные художественные средства для выражения конкретной формы в конкретном месте, явить эту форму в итоге».

С храмом в Беслане, по словам Солдатова, все складывается в этом смысле хорошо – из-за того, что нет жестких сроков, у художников была возможность прислушаться и услышать (увидеть) форму. В том числе, казалось бы, по не очень хорошей причине – из-за сложности с поиском средств. После того, как был сделан иконостас, появились размышления – куда двигаться дальше с художественной точки зрения и движение это было последовательное, программа росписи выстраивалась постепенно, естественно. Причем участие в формировании этой программы принимают очень многие люди.

Раз за разом в программе росписи возникают все новые и новые темы.

- «В какой-то момент у нас появилась мысль важной общей богословской концепции, – говорит Александр Солдатов. – Мы долго думали, изображать ли всех погибших, обсуждали это с теми, кто входит в Попечительский совет строительства храма, и все однозначно говорили, что да, нужно изображать всех, не разделяя. В росписях, по крайней мере в предварительных планах, должны быть и погибшие спецназовцы (они будут изображены на входных столпах, выполняя свою роль воинов-охранителей), все дети, в том числе – не христиане, мусульмане, родители которых дадут согласие.. Мысль, что в этой смерти все равны – важна для Беслана. Нельзя делить… Естественно, без согласия семей мы никого изображать не будем, чтобы не было недоразумений. Храмы строятся на крови мучеников, и у меня возникла мысль, что детей можно изобразить на столпах храма. Столпы – это то, на чем все держится, вертикаль, идущая к куполу. Движение вверх, к Богу: в куполе будет изображен Христос Пантократор с ангелами. (Но дети будут и на стенах храма). По горизонтали – традиционная евангельская тема, литургическая по своему смыслу с кульминацией, к которой все движется в алтарной конхе, где изображена Матерь Божья, а ниже – Евхаристия».

На одной из стен храма изображена реальная жертва теракта. Предположительно, погибшая Марианна Касполатовна Рамонова, отец которой долгое время был смотрителем кладбища (сейчас у мужчины другие заботы, недавно у него родилась ещё одна дочь):

Некоторые дети (и взрослые) уже написаны. Работали над ними иконописцы Самсон Марзоев и Сергей Сметанин. Сначала казалось, что правильно изображать погибших условно, как некий символ. Но чем больше художники разбирали саму композицию, ее сюжет, ее историческую основу, тем больше они понимали, что условность – это не то, что необходимо в данном случае. Но все-таки о портретности тогда не думалось.

«Когда я стал работать на стене и дошел именно до изображения людей, работа встала. – Вспоминает Самсон. – Я не понимал, что делать, куда двигаться. Это ощущение творческого тупика ушло только тогда, когда я просто пошел в спортзал – туда, где держали заложников и где сейчас мемориал, отснял все фотографии, распечатал их… Сейчас понимаю, что по-другому быть не могло: живых людей нельзя изображать формально, а мы, как христиане, знаем, что у Бога – все живы».

Когда стало понятно, в какую сторону двигаться, изображая погибших, Самону Марзову, по его признанию, во время работы все равно казалось, что не получается, соблюдая меру условности церковного искусства, его язык, передать портретное сходство. Оказалось, это просто субъективный взгляд художника: приходили одноклассники погибших и удивлялись, что они, написанные на стене, больше похожи на себя, чем на фотографии. И не только одноклассники…

«Мы сейчас живем в доме, когда-то принадлежавший семье, где погибла девочка, – рассказывает Самсон Марзоев, – и она уже написана на одном из столпов. Когда ее мама увидела образ дочери, созданный на языке церковного искусства, для нее это была встреча. Она смотрела молча. «Мама, что ты молчишь? Скажи что-нибудь, а то художники не знают, что и думать», – попросила ее другая дочка, сестра погибшей. А она молчала именно потому, что, повторяю, для нее это была встреча. Другая мама погибшей девочки рассказала, что ей однажды приснилась дочь в таком же образе, как потом она увидела ее написанной на стене в храме».

Когда работа над росписями только начиналась, художникам-иконописцам представлялось, что работать в этом месте, где произошла трагедия с детьми будет очень тяжело, тем более многие из них – многодетные родители, у Самсона Марзоева – семеро детей, у Сергея Сметанина – пятеро, а у Александра Солдатова – четверо. Но в реальности вышло ровно наоборот – весь творческий процесс, по словам художников течет, льется сам собой, словно речка. Никакой тяжести они не испытывают.

- «Задавать себе (а тем более Богу) вопрос, почему все произошло, именно там, именно с детьми, я считаю бессмысленным, – говорит Самсон Марзоев.– Важнее этого – молитва за погибших, а вот через нее можно получить ответы в той мере, в какой мы можем их постичь. Да, есть еще непростой вопрос, а где же был Сам Господь в этот момент. У меня на него один, самый очевидный ответ – Он был там, в спортзале, со страждующими. Мы не всегда это понимаем, а тем более не понимают люди светские, но все обстоит именно так – Господь всегда рядом с нами».

Среди тех, кто принимает участие в росписи храма – Дзерасса Хосонова. Ей было 8 лет, когда 1 сентября 2004 года она пришла во второй класс родной школы…«Когда я сижу на лестнице у храма, смотрю на школу, то чаще вспоминаю то, что было до теракта, какие-то хорошие моменты. Как мы выходили, например, с нашей учительницей (она, слава Богу, выжила) на зарядку», – говорит Дзерасса.

Сами сентябрьские события Дзерасса почти не помнит, только фрагментами – она была тяжело ранена в голову, перенесла несколько операций, полгода провела в больнице. А еще, как как говорит теперь уже двадцатичетырёхлетняя девушка, абстрагироваться, отвлечься, закрыться тогда от происходящего, выдержать его, ей помогла молитва: «Когда мы с мамой сидели в школе, мама предложила помолиться Господу, а я наизусть знала молитву «Отче наш» и начала про себя молиться. Молилась я очень искренне, верила, что Господь поможет, защитит. В первую очередь – маму, чтоб она вышла целая и невредимая, и – папу. Я знала, что он стоит снаружи, не находя себе месте, а у него бронхиальная астма, и, когда он нервничает, у него начинаются приступы. Господь услышал мою детскую молитву».

Дзерасса пишет орнаменты, и у нее не всегда получается, но от мастеров она слышит только слова поддержки, и веры, что у нее все получится. Да, бывает, что иногда приходится смывать написанное, снова писать. Но благодаря своим учителям, она не боится сделать ошибку в работе, ведь иначе не пройти путь в направлении к мастерству.

- «Я благодарна Богу, что Он свел меня с художниками, с этими прекрасными людьми: они вкладывают в росписи всю свою душу, свою любовь. Когда ты заходишь в этот храм, ты понимаешь, что люди, которые погибли во время теракта, постепенно, один за другим появляются там – изображенными на стенах. Как будто они освобождаются в сознании людей из этой школы и оказываются живыми вместе с нами, с теми, кто выжил. Ты отчётливо понимаешь, что они не остались там, в этой разрушенной школе, а находятся сейчас с Богом, в Горнем мире. Ощущение от росписей – очень светлое, они радостные и нарядные. Выглядит все так, как если бы писали дети – с их чуткой и светлой душой, но которые освоили высочайший уровень мастерства».

В планах – сделать при храме религиозно-культурный центр.

- «Очевидно, что храм в таком месте не может быть только простым приходом, – говорит Самсон Марзоев, – сюда приходит и приезжает много людей, к нам приходят и другие ребята из тех, что в 2004 оказались заложниками, буквально вникают в каждый нюанс нашей работы. Разговаривая с ними, ты понимаешь, как важно, чтобы храм, и вся жизнь вокруг него стала интересной и важной для молодежи. Этому может помочь и творчество – оно через красоту несет в нашу жизнь добро и подлинную любовь. И потому нам кажется важно при храме развивать даже не кружки, а занятия искусством. И для этого есть все возможности, кроме финансовых, но Господь всегда помогает устраивать благие дела».

Студия по обучению изобразительному искусству при храме вот-вот должна открыться, в ней будет дальше осваивать мастерство и Дзерасса Хосонова. Каким будет окончательный облик внутреннего убранства храма – никто не знает, даже художники. Понятно одно, – храм будет одновременно радостным, сияющим, но при этом там будет тема звучать и тема страданий. Но прежде всего он будет про Жизнь – не зря же посвящен Воскресению Христову! И про то, о чем говорит Александр Солдатов: «Храм появился там, на месте такой трагедии именно как христианский призыв к милосердию и надежде на милость Божью».

А детали программы росписи постоянно добавляются, переосмысляются, и, возможно, этот процесс будет идти до самого окончания работы.

- «В последний мой приезд мы вдруг поняли, – говорит Александр Солдатов, – что необходимо будет до сводов погрузить весь храм в изображение Небесного Иерусалима, то есть в нижнем регистре и на сводах – евангельские сюжеты, а выше, по стенам, не доходя до самых сводов – по всем четырем сторонам как раз будет изображение Небесного Иерусалима, с большой композицией Рая. В Небесном Иерусалиме тоже будут изображены дети, но, если на столбах они конкретны, узнаваемы, то там будут дети как души праведников».

У иконописцев, ведущих росписи, за плечами большой опыт работы по росписям храмов, но ничего подобного этому опыту в их жизни еще не было. «Это уникальный храм, – говорит Дзерасса Хосонова, – но дай Бог, чтобы таких храмов больше не было. То есть такие красивые – конечно, пусть появляются во множестве. Но – не на такой основе. Чтобы никогда больше не было повода возводить их на подобном месте, чтобы никогда не появлялось таких мест».

Источник новости:

https://bogoslov.ru/article/6169836

P.S. Я даже не знаю, что и думать... С одной стороны они хотят увековечить память, но с другой причислять к лику святых людей просто потому, что их зверски убили, как-то кощунственно. Обычно мучениками считаются те, кто пострадал за Иисуса Христа. Но за Него ли на самом деле пострадали дети Беслана, или это очередной пиар - ход и способ нажиться на людском горе?!

Похоже, мне уготован был такой путь. С раннего детства общество, особенно - ДЕТИ, да-да, те самые, которых вы обычно кличете "ангелами", что на мой взгляд, лицемерно, относилось ко мне с нескрываемой враждой. Все началось с детского сада, когда сверстники начали стебаться надо мною по-злобному, и когда кто-то плакал, а я по доброте душевной утешить хотела, мне говорили грубо: НЕ ТВОЁ ДЕЛО! Потом - в деревне Заполок: когда я грудничком была, одна девчонка, Алёна Чувыкина,мне руки отдавливала ногами, а её мать говорила такие вещи, будто так и должно было быть.

Затем, как я уже рассказывала, из-за наезда на велосипеде эти же ребята с дачи потащили меня за сельсовет насиловать и ржать над этим в унисон. Потом мальчик один это делать два раза продолжил, играючи уже. А я тогда несведующей была, только об играх и мультиках думала. А сказать не знала как, да и боялась того, что бабушка меня за это ремнем отлупит. В 2012-2014-х годах братья Венчуговы из этой же деревни начали активно обсирать мои музыкальные вкусы и насильно на Раммштайн подсадили...

А о школе и говорить нечего - травля там была БЕСПРЕСТАННО. Все мои попытки наладить контакт воспринимались как назойливость. Теперь меня охватывает и страшит мысль о том, что они ничуть не лучше были тех самых бесланских террористов, что измывались над детьми и взрослыми в 2004 году, и если бы данная трагедия не дай Бог произошла у нас, в Москве, в школе 332, я бы оказалась буквально между Сциллой и Харибдой: что те, что эти бы меня измучили, выдайся лишь удобный случай! Дай моим сверстникам всем по автомату, произошло бы в точности тоже самое, уверяю Вас! Их извечная открытая ненависть ко мне вылилась бы в то, что они начали бы заискивать перед террористами, делать все, чтобы мне навредить.

Не у всех бы поголовно стокгольмский синдром случился - те, кто был постарше, посмелее и сидел бы далеко, все равно продолжили бы даже при таких страшных обстоятельствах в том же духе, втихаря, также бы стебались и унижали, подставляли, предавали. И тогда бы у меня вообще ни к одной стороне сострадания бы не было, даже накрывать своим телом, то бишь жертвовать собой ради кого-то и утешать бы мне никого не пришлось, да и не дали бы этого сделать, зашикали, действовали бы по принципу: каждый сам за себя!

И в итоге у меня - ни добрых чувств, ни друзей, ни поддержки, причём чисто с МОЕЙ стороны - никому это нафиг не нужно. Мною движет лишь гнев и жажда возмездия... Обидно, когда все рыдают в обнимку, а тебя гонят, как бешеную собаку! Даже скорбеть по другим детям желания нет, ибо срабатывает принцип борщевика: обжегшись однажды об кого-то, я уже никому не доверяю.

Раз однажды уже тебя грубо послали, прогнали, застебали и не дали себя утешить, говорили: и без тебя хреново, уйди, не беси нас и т.д., то и на слёзы других, особенно в КАЖДЫЙ день траура, неважно по какой трагедии, уже начинаешь смотреть не с состраданием, а с желанием всех растерзать, как в песне Zerstoren, думаешь: хоть бы они заткнулись и не выли так уж на всю улицу, панику лишний раз не подымали! Я понимаю, что это неверно, цинично, жестоко, но горечь обиды и слова, которые вонзились в меня, как кинжалы, не дают мне этого ни забыть, ни простить... И если уж с кем поссорюсь, то и о перемирии не может быть и речи: едва открыв рот, я бываю грубо прогнана, послана, втоптана в грязь, а когда меня все обижали, НИКТО потом и НИКОГДА прощения не просил, словно так и надо было! Даже когда я пытаюсь в чем-то себя проявить, например, что-то пишу и выкладываю, а людям это не нравится и они орут, что я графоман, меня это неистово выводит из себя! Изгоем быть очень тяжело...

И все же, все же... Приближение страшной беды, которая как черная-черная туча постепенно наползала на крохотную горскую республику, предчувствовали очень многие, случалось, даже целыми семьями. И многие со страхом этими предчувствиями делились, когда шли еще только первые сутки бандитского захвата школы, когда все еще отчаянно надеялись на чудо, когда отгоняли саму мысль, что смерть может собрать свою страшную жатву.

Эти двое с половиной суток, вплоть до первых взрывов на территории школы, после которых у всех "оборвалось сердце" и бешено запульсировала кровь в висках, были страшно длинными. Время буквально замерло, часовые стрелки не двигались - и люди тихо переговаривались и молили святого Георгия о спасении. Именно в это время изматывающего ожидания развязки и слушала я многочисленные признания осетин, которые воспринимаются теперь уже и мною, не склонной к мистике, по меньшей мере как удивительные.

Как объяснить, что очень многие бесланские семьи в ночь на 1 сентября чувствовали необъяснимую тревогу и никак не могли уснуть, другие проваливались в тяжелый сон со странными снами и видениями, которые у осетин однозначно трактуются как предсказание больших несчастий. Вот что, к примеру, рассказывала мне школьный методист Эмма Кусова, в дом которой определила нас на постой руководитель территориального управления народного образования Зарема Бургалова:

- В ночь на 1 сентября со мной и моим мужем Ашахметом что-то приключилось: нас обоих вдруг одолела жестокая бессонница, ни с того ни с сего ему вдруг стало плохо с сердцем, и у меня на душе было так тяжело, словно камень лежал. Не спали всю ночь, едва утра дождались - ничего подобного, поверьте, раньше не случалось. Все поняли, услышав о нападении на школу: зло уже концентрировалось в атмосфере, и многие его почувствовали, как угарный газ...

Очень многие бесланчане рассказывали о своих странных снах именно в ночь на 1 сентября. Эти яркие, образные и страшные видения как-то странно точно укладывались в "сюжет" страшной драмы. Тонкие, восприимчивые люди чувствовали не только в Беслане. Вот признание депутата Госдумы России Оксаны Дмитриевой: "Накануне 1 сентября и трагедии в Беслане у меня было очень дурное предчувствие. Даже было желание отменить торжественные линейки у себя в Петербурге".

Предчувствие беды - известный феномен животного мира, к которому принадлежит и человек. Чаще всего вспоминают известный пример о крысах, покидающих корабль перед крушением, животных и насекомых, "предсказывающих" землетрясение... Есть и люди со звериным чувством опасности, которые "чуют запах беды", избегая ее, казалось бы, неизбежного смертельного удара. Говорят, что жизнь нам постоянно являет знаки судьбы, которые надо уметь "читать", а следовательно, избегать больших бед. Являются ли некоторые из наших сновидений такими знаками? Мистики отвечают на это утвердительно. Но кто к этому всерьез относится сейчас?! Предрассудки - они и есть предрассудки.

Однако очень многие бесланчане рассказывали о своих странных снах именно в ночь на 1 сентября. Эти яркие, образные и страшные видения, которые легко дешифруют осетины, исходя из своих древних языческих верований, как-то странно точно укладывались в "сюжет" страшной драмы, до которой еще оставалось трое суток. Запомнился такой сон старой осетинки: бородатый крепкий мужчина весело шьет белые свадебные платья, но почему-то бросает их в большую черную яму. С хохотом шьет и бросает... А та, которая во сне это видит, никак не может увидеть, что же в яме, - такая она глубокая и темная... У слушательниц разом проступают слезы на глазах - плохой сон, очень плохой: кто-то до любви, до замужества не доживет, покинет этот мир по воле хохочущего бородатого человека.

В обычае у осетин хоронить погибших незамужних молодых девушек в свадебных платьях...

Двум не знакомым между собой женщинам приснился похожий сон: в комнате большая черная муха - ее выгоняют то в дверь, то в окно, а она непостижимым образом оказывается там снова и снова. У обеих женщин в школе погибли близкие родственники. Жутковатые сны снились накануне трагедии детям, которые помнили их на утро и испуганно рассказывали о них взрослым. Родная тетя погибшей девочки, плача у гроба, вспоминает сон, который рассказала ей, собираясь в школу, племянница. Девочке, живущей с отцом и мачехой, вдруг впервые приснилась умершая мама, которая сказала ей: "Теперь ты будешь только со мной, родная, я тебя заберу к себе..."

А другой школьнице приснился умерший отец: он стоял в дверях и грозно приказывал: "Никуда не уходи из дома, я тебе сказал: никуда не уходи..."

И доселе в осетинских семьях существует строгая семейная иерархия: даже взрослые дети, пока остаются под родительским кровом, подчиняются отцам и старшим в семье мужчинам беспрекословно. Приказ умершего отца, так явственно явившегося к ней во сне, на девочку произвел неизгладимое впечатление, ослушаться его она не посмела и 1 сентября, к которому так радостно готовилась, в школу не пошла.

Мне рассказали реальную историю о мальчишке, которого словно какая-то сила не пускала в школу: не дойдя нескольких метров до школьного двора, где ребятня уже строилась в каре торжественной линейки, парень (подчеркнули: не гуленый мальчишка, не хулиган) бросился опрометью прочь... Боясь взбучки от матери, полдня где-то прятался, а родня сходила по нему с ума.

И как же сходили с ума от радости близкие, когда под вечер пацан боязливо перед ними появился, даже не зная, что произошло в школе!

Не знаю, можно ли считать ничего не значащим совпадением, сугубой случайностью тот факт, что из 64 педагогов и воспитателей, состоящих в штате школы N 1, 10 учителей по разным причинам опоздали на торжественную линейку, а следовательно, избежали заложничества, гибели. Опоздал каждый шестой работник школы - а ведь все они люди ответственные, обязательные, для которых 1 сентября - наиглавнейший праздник года!

Между тем эксперты не устают подчеркивать необъяснимую закономерность, повсеместно проявляющую себя практически во всех чрезвычайных происшествиях: число людей неожиданно, в последний момент, меняющих свои планы ехать, лететь или плыть на транспорте, которому суждено погибнуть в результате нежданной катастрофы, значительно больше, чем это фиксирует статистика на рейсах обычных. Что за интуиция, какое подсознание или ангел-хранитель уводит от гибели именно этих людей, а порой и не единожды (такие случаи задокументированы)?!

В провидческие сны бесланцев я готова поверить почти без колебаний хотя бы потому, что по большей части многие его жители рассказывали о них до известий о страшных последствиях безумного теракта, а следовательно, свои рассказы "корректировать" не могли. Но сон 15-летней девятиклассницы Оксаны (фамилия редакции известна) из осетинского села Заманкул, о котором лично мне стало известно более чем за сутки до штурма школы, пожалуй, можно считать самым поразительным из этого мистического ряда. И самым необъяснимым.

Страшный сон привиделся школьнице за несколько дней до трагедии, а утром она пересказала его матери: "1 сентября в Беслане в районе парка (именно там находится школа - Авт.) что-то взорвется, будет пожар и много-много людей погибнет..."

- "Да будет тебе такое болтать!" - рассердилась женщина на дочь и даже шлепнула ее ладонью по губам. Оксана заплакала: "Вот увидишь, это будет, я это видела..." Обиженная на маму девочка поведала о сне самой близкой подружке, а та в тот же день изумленно поделилась со своей родной сестрой Зариной. То и дело возвращаясь к этому страшному сну заманкульской школьницы, 19-летняя учительница начальных классов Зарина (близкая родственница хозяев дома, приютивших корреспондентов "РГ") обсуждала вместе с нами за грустным ужином возможное развитие событий в захваченной школе. А мы все со страхом отмахивались: "Какие взрывы, какой пожар?! Ведь уже переговоры с бандитами ведут, скоро всех отпустят..."

В американской трагедии жертв было на порядок больше, чем в расстрелянном Беслане. Но, увы, в Беслане явила себя миру такая жуть, для которой в человеческих языках нет даже адекватных определений: что, как о ней сказать, когда бандит "успокаивает" ребенка выстрелом в голову на глазах у обезумевшей матери, когда выродки стреляют в спину бегущим детям?! Такую жуть превзойти трудно - человеческий разум не выдержит.

Лет пятнадцать назад у болгарской провидицы Ванги побывала группа осетин. И та им молвила: "Наступит время, когда маленькую Осетию будет оплакивать весь мир". Господи, неужели на скрижалях мироздания эта трагедия уже была "прописана"?! Но почему тогда - Осетия, где земля и люди ближе к Всевышнему, чем где либо на планете?!

...Трудно это объяснить чем-то рациональным, но во многих осетинских дворах в дни трагедии (я наблюдала это собственными глазами) буквально умирали цветы, особенно розы, которые здесь так любят и с любовью выращивают. 3 сентября, после штурма школы, вечером я с изумлением увидела: яркие бутоны роз безжизненно повисли на стеблях, некоторые головки цветов были словно надломлены, их нежные лепестки в течение последующих часов скручивались в жесткие, сухие струпья... Хотите верьте, хотите нет, но это я видела в нескольких дворах бесланчан, причем даже в тех, кого беда обошла стороной.

...В очередной поминальный день позвали меня на поминки 11-летнего Заура Теблоева. Как это принято в осетинских семьях, в комнате погибшего пятиклассника были его фотографии, в аккуратные стопки сложена детская одежда, кругом его любимые игрушки и много-много рисунков (самый красивый - огромный портрет любимой тети, в доме которой жил последние годы) - мальчуган был невероятно талантлив. "Мы до последней минуты надеялись на чудо, - вспоминает бабушка Заура. - Но сердце оборвалось, когда цветок с 3 сентября вдруг начал сбрасывать листья. Вот в этом углу стоял, такое высокое сочное растение - и ни с того ни с сего стало опадать. 5 сентября, когда мы нашли нашего мальчика, на цветке уже не было ни единого листочка. Да я вам его покажу сейчас...

По длинному, абсолютно голому стеблю, торчащему из горшка, трудно представить, что вдруг стало с многолетним здоровым растением. Горестная невидаль, которую с ходу и не объяснить. Но представляю, как бы объяснил это мой любимый писатель Владимир Солоухин: видно, цветам нестерпимо жить, когда погибают от рук людей в волчьем обличье самые яркие и нежные, самые любимые и родные цветы жизни - наши незабвенные дети.

Источник:

https://rg.ru/2004/10/08/beslan.html