«Этот волк навел на меня автомат, увидев, что сцеживаю детям молоко». Репортаж Анны Политковской о Беслане⁠⁠

Журналистка Анна Политковская летела в Беслан, чтобы содействовать переговорам с террористами, но по дороге была отравлена. Она оказалась там позже, когда изменить уже ничего было нельзя. Власти не стали вести переговоры с боевиками и пошли на штурм школы, в которой находились заложники. В этой трагедии погибли 334 человека, из них 186 — дети. После Беслан был брошен наедине со своим горем, а Политковскую убили. В этом выпуске вы услышите первую и последнюю публикацию журналистки о семьях, которые так и не смогли похоронить своих детей.

Вот осень и прошла — осень, начавшаяся Первым сентября в Первой школе. К началу этой зимы лучше в Беслане не стало никому. А хуже — уж точно четырем семьям, дети которых так и не найдены, официально они в розыске. И значит, пока ни тел, ни похорон, ни поминок, ни детей - Георгия Агаева, Аслана Кисиева и Зарины Норматовой, все — 1997 года рождения. И одиннадцатилетней Азы Гумецовой…

Зифа, мама второклассника Георгия Агаева, которого в семье звали "Жорик", почти никогда теперь не покидает своего дома — она ждет.

— Вдруг Жорик вернется, а меня нет! Что же это получится? — говорит Зифа, улыбаясь куда-то внутрь себя. — Я знаю, в городе меня считают сумасшедшей. Но это не так. Я просто уверена: мой Жорик жив, его где-то держат.

Семьи, в которых дети до сих пор числятся пропавшими без вести, делятся в Беслане на два фронта. Одни верят, как Зифа, что их дети в заложниках. Другие — что мертвы и останки похоронил кто-то другой. Отсюда и выбор маршрутов. Зифа допускает для себя только два. Первый — на ближайший перекресток, толкая коляску одиннадцатимесячной Викочки, своей младшей дочки, и долго всматриваться вдаль, откуда, верит Зифа, рано или поздно появится Жорик. Второй — в детский садик «Голубой вагончик», куда ходил Жорик до школы. Сюда она относит конфетно-вафельную гуманитарную помощь, которая положена ей и Саше, старшему сыну, пошедшему в пятый класс, — за то, что были в заложниках.

— Детки поедят конфеты, — объясняет Зифа с нежностью, — и будто помолятся за Жорика. Ему и полегчает. ТАМ.

Но где это — ТАМ? Неясно. Никому. И Зифе тоже. Значит, все же — сошла с ума? Но что такое — норма? Ждать своего пропавшего без вести ребенка, даже когда все вокруг разуверились? Или не ждать, и психическое здоровье состоит именно в этом?..

Странность Зифы Агаевой имеет такие причины, что не дай вам Бог. Зифа — та самая женщина, которая, будучи заложницей, кормила детей грудью. У нее было молоко из-за Вики. И Зифа давала свою грудь всем, кто сидел рядом, — сначала, а потом — сцеживая жизнь по капельке. В ложку, которую дети передавали друг другу.

— Сначала дети грудь просто так сосали. Как полагается, — говорит Зифа.

— И большие?

— Конечно. Подползали и сосали. И мой Саша — ему десять, с удовольствием приловчился. А Жорик не хотел. Тогда я сняла с Жорика его новые мокасины — папа им с Сашей купил перед 1-м сентября, нацедила в ботиночек, чтобы Жорик не стеснялся попить моего молока. А мокасин все тут же впитал, он же кожаный… Я расстроилась. Другой мальчик, Азамат, видя, как я пихаю детям грудь, толкнул свою бабушку: «Бабушка, дай мне молока!». А она: «Какое молоко в мои-то годы!».

Тогда я: «Подползай, Азамат! Я и тебе дам молока, а Жорик на твое место пока уползет». Так и сделали. И это все заметил тот, что сидел на детонаторе — напротив нас. Он был похож на волка. Заметил, как я даю грудь детям, — и навел на меня автомат, прицелился. Я не боялась, что он меня убьет. Я боялась, что он меня убьет на глазах у моих детей. И тогда я придумала, как его обхитрить…

Зифа рассказывает, что Жорик все время ждал прихода Дзасохова: «Заладил одно и то же: «Мам, когда придет Дзасохов, ну когда?» Издергал меня всю».

Сегодня много разговоров о том, кто виноват в Беслане. Путин, Дзасохов, Зязиков… Виноваты, конечно. Но правда состоит и в том, что ни Путин, ни Дзасохов, ни Зязиков не подговорили того, на детонаторе, держать на прицеле кормящую женщину — он все решил сам. Хотя выбор был: сделать вид, что не заметил эти «завтраки, обеды, ужины», или вскинуть автомат…

Входит Тамерлан Агаев, папа Жорика, Саши и Вики, муж Зифы, они женаты двенадцать лет. На осунувшемся лице Тамерлана — маска горя и, наверное, агрессии. Но он быстро оттаивает, и оказывается, что и Тамерлан сегодня жив одним: этой истовой верой Зифы, что сын жив и вернется.

А Зифа продолжает:

— Я выпросилась в туалет. Не скажу, чего мне это стоило… Я специально так решила — можно было ведь и под себя, никто уже не обращал внимания. Но туалет был в кабинете. Я решила, что там-то, в ящике у учительницы, должна же быть чайная ложка! И действительно: я быстро нашла красивую ложечку, на ручке цветочки выгравированы… Схватила — и так радовалась, что с ложечкой вернулась и можно было сцеживаться тайком. Кормить детей стало намного легче и безопаснее. Я и сама потом молоко с ложечки лизнула — ничего, вкусное. А как на меня с завистью женщины смотрели, что у меня есть это молоко… О, как они на меня смотрели! Когда меня принесли в операционную после штурма и стали раздевать, ложечка выпала. Врачи: «А это что такое?». Я — им: «Не смейтесь. Это моя ложечка, я в нее сцеживала молоко для детей». И в операционной наступила полная тишина. Я помню эту тишину, она длилась долго. Я не сумасшедшая — я все помню… Мне — 33. Я так боялась этого возраста. И вот случилось… Знаете, третьего в зале было очень тихо. И террористы куда-то ушли, их было мало с нами. Мы уже по проводам ползали — было все равно. У меня начались галлюцинации, будто я в гробу. Жорик, наверное, испугался и от меня отполз.

Потом Зифу взрывной волной вынесло через окно. Известно, что все, кто сидел вокруг нее, сгорели, а она выжила. Хотя пол-лица раздроблено — были операции, и предстоят еще, а четыре осколка в ней так и поселились — опаснее трогать, чем оставить.

— Но мне эти шрамы и осколки — все второстепенное. Главное — Жорик. Когда он вернется, мы отметим третье его рождение, — все повторяет и повторяет Зифа. — Я так буду кричать: «Люди! Жорик вернулся!».

И на лице ее — счастливейшая улыбка.

— Ни один кулек за порог моего дома не внесут! Жорик жив! — это уже в отчаянии…

Кулек — это бесланский осенний новояз. Кульками тут называют останки, которые привозят из Ростова, с опознания. Среди ростовских «кульков» Жорик не обнаружен… Да, там есть мальчики примерно такого же возраста. Но — не Жорик. Тогда чьи они? И почему нет тех, кто требует эти «кульки»?

И снова Зифа — уже тихо, шепотом:

— Я никогда больше не съем малинового варенья. В первые два часа нам было так страшно, Саша куда-то пропал. Жорик кричал: «Он его убил!». А я: «Это кино снимается». А Жорик: «Но почему так по-честному? И что это льется к нам?». И я: «Малиновое варенье, Жорик».

(К сожалению, мальчик был расстрелян боевиками. Только в феврале 2005 года его похоронили. Но Зифа тогда сказала: "Там не мой сын лежит". Ей одна гадалка нагадала, что мальчик вернется в августе. Все это время Зифа готовилась к встрече с ним. Август закончился, и Жорик не пришел. "Наверное, год перепутала", - с укоризной качает головой молодая женщина. Она будет ждать сына сколько надо августов. Он обязательно вернется, а иначе не будет смысла жить дальше).

Марина Кисиева, тридцати одного года — исполнилось 1 ноября и поэтому уже не отмечалось, — живет в селении Хумалаг. После Первого сентября ее семья сократилась вдвое: Марина потеряла мужа Артура, который повез сына в школу на линейку, и сына Аслана, Асика, семи лет, ученика 2 «а», и осталась лишь с младшей дочкой, пятилетней Миленой.

Милена серьезна не по годам и поражает тем, что вообще не спрашивает, куда делся Асик. Просто наотрез отказалась ходить в детский садик. И безмолвно падала в обморок, когда женщины в доме начинали рыдать.

Артур, муж Марины, был «лучший отец класса», как позже скажет о нем учительница Асика Раиса Камбулатовна Дзарагасова-Кибизова. Это Артур настоял, чтобы Асика из Хумалага возили в лучшую школу Беслана. Да и что значит — «возили»? Он сам и возил, хотя и работал, и учился. Марина показывает его последнюю курсовую работу — «Правотворчество» на юрфаке Пятигорского филиала Российского торгово-экономического госуниверситета. Только за день до Первого Артур вернулся из Пятигорска, чтобы обязательно самому повести сына в школу. Марина тоже собиралась, но осталась дома совершенно случайно.

— Зачем я осталась? Я бы его вывела! Асик — маленький, лопоухий, худенький, смешной. Любимчик всех. И очень стеснительный, — говорит Марина, складывая брови домиком, собирая силы, чтобы не плакать при Милене.

Зато теперь все время плачет Нонна Кисиева — мама Артура и бабушка Асика, она живет во Владикавказе, но сейчас приехала в Хумалаг. Когда в семье обсуждалось, в какую школу определить способного Асика, Артур попросил мать забрать мальчика к себе, чтобы он посещал во Владикавказе лучшую школу и учился по-русски — в Хумалаге люди говорят все-таки по-осетински, а на будущее — для института — стоит получать образование по-русски… Так считал Артур. Однако бабушка Нонна отказалась, боялась не справиться со столь ответственной задачей — как миллионы других бабушек.

Сегодня бабушке Нонне тяжело настолько, насколько невозможно ничего исправить. Тела Асика нигде нет. А Артур погиб — его расстреляли сразу, 1 сентября. Террористы отделили мужчин на работы по строительству укреплений и развешиванию взрывных устройств.

— Люди говорят, — объясняет Нонна, — Артур сказал: «Чтобы я своими руками детей убивал!». И его убили.

И вот Асик остался в зале без папы. Тогда он подполз к своей учительнице Раисе Камбулатовне и почти до конца был с ней, постоянно спрашивая: «Где Артур?».

— Меня удивило, что «не где папа?», — медленно, как и положено учительнице начальной школы, произносит Раиса Камбулатовна. — Думаю, он все понял, но боялся ясности.

Раисе Камбулатовне 62 года — Первого сентября у нее был как раз сорокалетний юбилей педагогической деятельности. Раиса Камбулатовна, как многие учителя с огромным стажем, имеет гордую посадку головы и прямой стан — даже сейчас, когда в Беслане от полного сумасшествия на почве неизвестности — как идет следствие и кто виноват, — началась кампания поиска «убийц» среди выживших учителей, умело спровоцированная спецслужбами и сотрудниками прокуратуры.

— Да, переводят стрелки на выживших учителей — мол, они не выполнили свой долг до конца перед детьми и виноваты, что выжили, а дети нет. Не верьте, что кто-то кого-то мог спасать. Перед взрывом и после взрыва уже никто никого не мог спасать. Долг педагогов там был один: быть старшим товарищем, показывать пример и быть опорой для детей. Все так и было. Но только до взрыва. После взрыва поддерживать уже никто никого не мог. Третьего к тому же у всех наступило отупление. Галлюцинации… Сколько я Асика ни берегла, но в последний момент не уберегла. Первого мы вошли в спортзал с первой же волной, потому что расположение нашего класса, 2-го «а», на линейке было впереди, близко к дверям. Я села в зале впереди своего класса. За спиной — ученики с родителями. Взрывчатка висела надо мной. Артур Кисиев был с сыном, как все. Боевики сказали: «Всем молодым папашам выйти вперед». Через пять минут их застрелили в коридоре. Так два моих ученика остались без отцов — Мисиков и Кисиев. Я сказала своим детям: «Детей стрелять не будут». Асик лежал у меня в ногах и просил кушать. Я делала все, чтобы накормить. В первый вечер был такой случай. Рядом с нами находилась молодая мама с маленьким ребенком. Он плакал, она его все качала, но он не унимался. Сначала боевик прицелился в нее — мол, уйми. Потом глубоко вздохнул, достал бутылку с водой и подал: «Это моя вода, дай ребенку. И еще две мои конфеты. Через платок дай ему пососать». Мать испугалась, что отрава. Но я ей сказала: «Нам все равно не уйти отсюда живыми, пусть хоть ребенок сейчас успокоится». Она отломила кусочек одного «марса» и дала через платок сосать своему малышу. Остальное — полтора «их» «марса» — я спрятала за спиной. Осторожно отломила больший кусочек Асику. Другие кусочки тихо раздала детям из своего класса. На вторую ночь, когда с водой стало совсем плохо и никого не пускали в туалет, я сказала детям: «Дуйте под себя». И они расслабились и стали так делать. Мальчикам дали кубышки из бутылок, чтобы они писили в них. Я сказала: «Пейте из этих бутылок». Дети брезговали. И тогда я первая отхлебнула мочи своего старшего ученика — шестиклассника, это мой класс, когда они были в начальной школе. Я даже нос не прикрыла, чтобы дети поняли, что не так страшно. И после меня они стали пить. И Асик тоже. Утром 3 сентября Карина Меликова, пятиклассница, вдруг неожиданно отпросилась в туалет — ей позволили, и тогда Эмма Хасановна Каряева, ее мама и наша учительница начальных классов, велела ей тихо нарвать листиков с комнатных растений в кабинете — потому что в туалет пускали в кабинет, где в полу прорубили дырку. Карина, умница, смогла нарвать листиков, переложить их между тетрадными страничками и принести в зал. Мы раздали детям эти листики. И Асик так ел во второй день. А Эмма Хасановна и Каринка погибли. Обе. Кто виноват, что я Асика потеряла в последний момент? Перед штурмом многим было очень плохо. Люди лежали без сознания. На кого-то уже наступали другие. Таисе Каурбековне Хетагуровой, учительнице осетинского, стало плохо, я поползла к ней, чтобы оттянуть к стенке, иначе бы ее затоптали… И оставила Асика. И — все. Я не слышала ни взрыва, ни стрельбы. Просто мир пропал. Я очнулась, когда на меня наступили спецназовцы. Прошли по мне, и я стала себя ощущать, начала выползать. Рядом были трупы, друг на друге, штабелями. Почему я осталась жива? А не они? Почему погибли семь моих учеников-второклассников? А не я, которой уже 62? И где Асик? Он каждую ночь перед моими глазами — ползет ко мне, как мышонок… Марина, мать Асика, еле жива, я знаю, я встречалась с ней…

…Марина листает тетрадки Асика — это главное ее занятие. Марина сходила в школу, перерыла все, что было в кабинете 2-го «а», и нашла тетрадки Асика за первый класс. Часами Марина перечитывает пять строчек единственного контрольного годового диктанта, который судьба подарила ее сыну. «Восемнадцатое мая. В саду растет шиповник. На нем хорошие душистые цветочки…». И опять: «Восемнадцатое мая…». За спиной у Марины, упершейся взглядом в эти тетрадки, — кровать. На ней — любимые вещи Артура разложены: открытая пачка сигарет, его зачетка, его студенческий, его курсовая. И его портрет — строгое лицо, задумчивые глаза. Милена движется перед портретом в абсолютном молчании — так странно.

— Мне кажется, она понимает, но не хочет ясности, — объясняет Марина поведение дочки ровно тем же, чем Раиса Камбулатовна — поведение Асика в зале. — Первые два месяца мне вообще было все равно. Я никуда не выходила. Забросила дом, девочку, она стала мне не нужна… Я сама по себе была… Кран не могла открыть. Не могла слышать звук льющейся воды. Почему детям не давали пить? Меня раздражало, что все продолжают есть и пить после 1 сентября… Я сходила с ума. Да и сейчас схожу.

— Психологи бывают у вас?

— Нет. Ни одного звонка от психологов.

Марина показывает письмо, которое ей принесли домой с новым ранцем — гуманитарную помощь для Асика «от школьников Санкт-Петербурга». Зачем, когда всем известно, что Асика нет? Письмо «от девочки Ируси 14 лет»: «Ты пережил эти страшные дни — ты молодец!..». И дальше — предложение быть друзьями по переписке.

— Как мог наш адрес попасть в список живых? — спрашивает Марина и теперь уже плачет от обиды за чье-то бесчувственное головотяпство. — Ранец — это невыносимо. Психологическая помощь наоборот. Я теперь понимаю, что мне никто не поможет. Надо что-то делать самой. Хватит сидеть.

Движением руки Марина будто отводит свое горе на полсантиметра от себя в сторону. Она говорит, что решила ходить и требовать, а не тупо ждать, что кто-то принесет какую-то весть.

Однако требовать непросто. То жестокое положение вещей, что привело к горю в доме Кисиевых, укладывается во фразу: «И в Ростове Асика нет». В Беслане эти слова означают: генетическая экспертиза, официально проведенная теперь уже над всеми «фрагментами», доставленными после 3 сентября в Ростов, показала, что останков Аслана Кисиева среди них не обнаружено. Нет мальчика — но нет и тела. Зато в Ростове есть два мальчика примерно того же возраста, что и Асик. Значит?

Значит, впереди — эксгумации, запрограмированные теми, кто принимал решение поскорее всех похоронить, «чтобы люди не мучались». В Ростове, в известной военной судмедлаборатории, где опознавали тела, увы, делали это — как бы выразиться покорректнее — подчиняясь властному заказу «побыстрее», и политизированная спешка выродила монстра — худший из возможных вариантов. Многие в Беслане уже сознают: новое кладбище-полигон по дороге в аэропорт, кладбище, которое не смог бы придумать и Хичкок, — так вот, его придется перекапывать…

— Все наши считают, что Асик у чужих, — продолжает Марина, — что кто-то забрал его и теперь боится нам отдавать. Встречалась с родителями Азы Гумецовой и готова присоединиться к ним: забрать в прокуратуре списки мальчиков того же возраста, что и Асик, — но тех, у которых уже состоялись похороны, ходить по домам, просить их снова сдать кровь.

— В прокуратуре на двести процентов уверены, что дело в неправильных захоронениях, — объясняет Марина.

— В прокуратуре просят помощи родителей?

— Нет, но намекают. Когда захоронившие «свои» останки сдадут во второй раз кровь, их сличат с теми телами, кто есть в Ростове. И тогда что-то прояснится…

Это означает: Марина будет ходить по домам и подвигать семьи к эксгумациям. Сотрудники прокуратуры боятся это делать — боятся гнева народного. И перекладывают на тех, кому хуже всех. Очень «наш», очень государственный подход.

Первыми в Беслане этим стали заниматься — ходить по домам и просить людей снова сдать кровь — Саша Гумецов и Римма Торчинова, мама и папа Азы Гумецовой.

— Чтобы с ума не сойти. Если по правде, просто чтобы что-то делать, — объясняет Саша.

И он, и Римма — конечно, люди героические. Это очень сложно — живя сегодня в Беслане, отважиться на путешествие из дома в дом, чтобы уговаривать пап и мам, похоронивших своих детей, добровольно начать движение к раскопкам свежих могил…

— Сначала мы, естественно, верили, что Аза в заложниках, — продолжает Саша, черный от горя и самоистязания — он не спит всю эту осень, убивая ночи казнью самого себя за то, что не спас дочь. — Постепенно мы с женой стали понимать, что ее в заложниках нет. Ведь 4 сентября такое тут творилось: опознавали по трусикам, потому что по всему остальному тела узнать было нельзя. В Ростов же везли только тех, кто был черного цвета… Но и Ростов не смог принять такого количества трупов, и многих, черных, оставляли здесь, без экспертизы. Их забирали по домам… По трусикам… Но город наш маленький, тут нет бутиков, и у многих были одинаковые трусики, с одного базара. Вот и перепуталось все. Мы понимали это, сами по моргам ходили, каждый пальчик осматривали, в каждый мешок заглядывали.

— Как вы это выдержали?

У Риммы ни один мускул на лице при этом неловком вопросе даже не дрогнул:

— Я сказала себе: «Хуже, чем им, детям, ТАМ, в школе, быть не может. Жалеть себя я не могу». И не жалею. Сейчас вопрос для нас только в том, чтобы похоронить своего ребенка — выполнить последнее для Азки. В Ростове есть неизвестная девочка, похожая на нашу возрастом, — но не наша. Значит, у кого-то лежит наша, возможно, вместо этой девочки. Но цепочка, кто чей, может оказаться очень длинной. Мы это сознаем.

— Цепочка эксгумаций?

— Конечно. В списке, который нам дали в прокуратуре, 38 адресов — где могли похоронить не свою. 38 погибших девочек примерно такого же возраста и телосложения. Главное, что мы уже на правильном пути: если количество останков в Ростове и число разыскиваемых совпадает — значит, дело в ошибках при опознании, и все они здесь… Только перепутаны.

…1 сентября Аза впервые пошла в школу одна — «без мам и цветов», как договорились они, закадычные подружки из 6-го «г», начинающие взрослеть. Света Цой, кореянка — единственная у мамы Марины Пак, Света-танцовщица, Света-придумщица, Света — солистка Театра детской моды… Свету нашли 27 сентября — через генетический анализ, потому что она была неопознаваема и без ног.

Вторая подружка — Эммочка Хаева. Из которой энергия буквально выплескивалась — она стихи выдавала экспромтом. Пока бежала по утрам в школу, со всеми соседями успевала поздороваться, всех окрестных бабушек спросить о здоровье… Тоже погибла. Но хоронили в открытом гробу. Повезло.

И Аза — единственная и обожаемая дочка Риммы и Саши. Римма не работала — давала Азе все, что можно было дать в Беслане. Танцы, пение, языки, кружки.

— Это были люди 21-го века. Я так их троих про себя называла, — продолжает Римма. — Хотя нехорошо хвалить своих детей. Но они были — не мы. С активной жизненной позицией. Хотели многого. Наша Аза — всегда со своим мнением, обо всем. Философствовала.

Римма показывает обычную школьную анкету — такие заполняют миллионы детей средних классов, и, как правило, формально: ФИО, кем хочешь быть, интересуюсь Шварценеггером или Петей из соседнего класса. Азина анкета другая. «Вопрос: Что тебя больше всего волнует? Ответ: Россия». Вот так. Родители нашли анкету только после Первого сентября. Как и сочиненные ею, видимо, накануне, стихи — листок оказался запрятан в кресле, между подлокотником и сиденьем. Почему?

«Я уйду туда, туда,

Где все есть и где все можно, — читает вслух Римма. —

Надоело больше ждать,

Это просто невозможно.

Это все произошло

И не рано, и не поздно.

Потому что навсегда,

Потому что все так сложно.

Мне билет заказан в рай,

И туда добраться скоро

Первым рейсом я смогу…

Это будет чуть попроще…

Недоговоренность — очевидная. Но и провидение — также очевидное.

…Известно лишь, что Эммочка, Света и Аза были сначала разметаны по спортзалу, но 3 сентября им удалось переползти друг к другу — у Мадины Сазановой, еще одной их одноклассницы, был день рождения, и они решили отметить праздник вместе. Сидели — их видели — как раз под тем окном, где подорвали стенку, делая отверстие, чтобы дети смогли выбегать… И значит, за то, чтобы другие спаслись, все, кто сидел у стенки, отдали свои жизни.

— Я не слышала, чтобы кто-то сидевший в этой части зала спасся, — подводит черту Римма. — Осталось только похоронить Азу. И все.

То есть ходить по адресам, по списку. Как на работу.

Вместо постскриптума

Невозможно уважать госмашину, воспроизводящую для своих граждан самые худшие сценарии — то «Норд-Ост», то Беслан. Но смотрите: что творится сегодня? Тихо, но верно государство скидывает с себя ответственность за все. Допустили эксгумации? Пусть расхлебывают именно те, кому хуже всех. Столкнем семьи похоронившие и семьи не похоронившие — и, глядишь, против Дзасохова и Путина митинговать не пойдут. И — правды от следствия еще долго не востребуют — не до того будет...

Где эта чертова психологическая служба, «налаженная в достаточном количестве»? Где поет свои песни Зурабов? На докладе у Путина об успехах? Где правительство, именуемое федеральным?

...Государство самоустранилось от всего. Беслан — в глубоком одиночестве. Тихо сходит с ума.

Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, обозреватель «Новой», Беслан

Источник:

https://politkovskaya.novayagazeta.ru/pub/2004/2004-106.shtm...

P.S. Я приношу свои извинения, но Зифе нужно было тогда либо присоединиться к своему сыну в могиле, либо сидеть взаперти в стенах приюта для душевнобольных на транквилизаторах целую вечность! Я страшусь от одной мысли о том, что бы она сделала с ребенком, похожим на её сына, которого случайно бы увидела на улице и либо похитила бы его, решив, что это её сын родной, либо что-то скверное с ним сделала! Вот так легко от горя можно сойти с ума, и ужаснее всего то, что эта женщина теперь может причинить вред окружающим...