"Год рождения" 2023

#БЕЗДНАобзирает

АННУШКА УЖЕ РАЗЛИЛА СЕМЯ

За мой "гилти плеажур" вы все давным-давно в курсе. Да, иногда мне хочется загрузиться семечками "дакота" (крупные такие) с солью, врубить что-то чернушно-депрессивно-фестивальное и проникаться русскою тоской. Для этого отлично подходит всякая Балабановщина, Сигаревщина и фантасмагорическая антисоветчина типа "Капитан Волкогонов бежал". Садясь за "Год рождения" я планировал получить именно это - депрессивную ностальгию, сомнительные посылы и капельку "русского студня". Но получил я несравненно больше.

Сюжет:
В 199... году Сопля - фронтмен Металлогорской группы "Яичный свет" - отрезал себе голову бензопилой прямо посреди концерта. В наши дни странный парень по имени Филипп является этаким архивариусом этой группы - он ведет подкасты, посвященные их творчеству и истории, превратил свое жилье в музей "Яичного света" и мечтает провести фестиваль андерграунда в Металлогорске. Но гормонам не прикажешь, и в его жизни появляется чудесная девушка Марина, которая вскоре от него залетает, и взрослая жизнь начинает не по-детски стучаться в дверь.

Собственно, не так-то просто охарактеризовать жанровую принадлежность данного фильма. Это точно не комедия, но и не совсем драма. Не панк-сказка, не мрачная "чернуха", не фантасмагория и даже не совсем магический реализм. Фильм выходит за границы жанра и использует любые инструменты, чтобы поговорить со зрителем о важном. А поговорить есть, о чем. По сути, перед нами история очень поспешного, жестокого и, можно сказать, неудачного взросления.

Филипп, бредивший "Яичным светом" и фестивалем выясняет, что реальность куда более жестока и проста, чем ему думалось. Новая жизнь требует серьезных, взрослых решений, требует денег, требует отбросить былые увлечения, которые, однако, составляют собой личность Филиппа, и что будет на их месте... Вопрос открытый. Фильм великолепно раскрывает эти страхи инфантильного полуподростка, разочарования и внутренние конфликты. Ответы в фильме есть, но далеко не самые однозначные. Что делать, если у твоей любимой - замершая беременность, а ты собираешься организовать музыкальный фестиваль? Что делать, если фестиваль у тебя банально "украли" бугры этого мрачного города (съемки, кстати, велись в Мурманске, чтобы добиться эффекта "низкого неба")? Что делать, если на ремонт нужно 300к, а ты живешь с донатов паблика?

Пожалуй, лучшее, что есть в этом фильме - это персонажи. Притом, второстепенные. Понятное дело, что и главный герой и его пассия прописаны максимально живо - насколько хватило мастерства сценаристов. Но насколько же великолепны персонажи в эпизодах. Начиная с самого Сопли, сыгранного хорошим актером Юрием Борисовым, заканчивая ЛУЧШИМ электриком российского кино - Сан Санычем. А до чего замечательно выглядит сцена знакомства с родителями. Кстати, отец моей женщины - тоже мясник, но мое с ними знакомство, к счастью, прошло не так феерично, как в этом фильме. И пацаны в гаражах тоже, несмотря на свою "задротскость" (будто главгерои первого сезона "Очень странных дел") буквально влюбляют в себя с первого взгляда. Удивительно, как совершенно обыденным, даже несколько однобоким персонажам, сценаристы (и актеры, разумеется) смогли придать столько харизмы и обаяния. Главный герой выглядит именно так, как должен выглядеть аутсайдер, да и Талызина - как раз та самая девочка-мечта с тугой попкой и ясными глазами... но все мечты сбываются и становятся реальностью. Со всем вытекающим (гусары, епт!).

А вообще я до сих пор не определился, как воспринимать этот фильм. Как руководство к действию? (не тому) Как призыв принять свое взросление, отринуть инфантильные страхи, пустить вперед новое поколение? Или, наоборот, это история о самопотере, о крахе всех надежд? О превращении андерграунда в попсу? Впрочем нет, это вряд ли. Так или иначе, я выбрал, как для себя ощущать этот фильм. У Михаила Елизарова есть такая небольшая заметка о смерти в кино. Кто читал - тот понял. Не хочу спойлерить, поэтому выскажусь максимально туманно: после определенного события (к которому нас подводят весь фильм) все дальнейшее я воспринимал как ложную, сладкую пилюлю. Как концовку моего рассказа "Продленка". Кто понял - тот понял. Остальным рекомендую почитать и посмотреть.

В общем, фильм совершенно точно заставляет подумать. Подумать о многом. И, думаю, возраст здесь роли не играет. Кого-то он может воодушевить, кого-то - вогнать в депрессию. Но в сознании совершенно точно останется надолго. Это можно назвать некой смесью Сигаревского "Жить" с панк-рокерским очарованием "Короля и шута", елизаровской прозой в кино и в некоторой степени, наверное, присутствует дух "Груза 200" - безвыходного города, калечащего души. В общем, #БЕЗДНАрекомендует "Год рождения" к обязательному просмотру. Это хорошее, интересное, незлое (добрым не назову) кино, дарующее надежду оптимистам, и отбирающее его у пессимистов. Зависит от того, во что вы поверите. И какие выводы сделаете. Лично я по данному вопросу давно мнение сформировал и сейчас процитирую моего мертвого хоуми:

"Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!"
Н. В. Гоголь

Читать предыдущую часть

***

Тим со злостью вдавил бычок в парапет перехода, и направился в противоположную от метро сторону — к темнеющим аркам и старым питерским дворам-колодцам.

Дом явно видал лучшие времена, которые закончились еще до расцвета СССР. Покрытый сетью трещин фасад прятался за огромной фальшь-растяжкой, изображавшей строение таким, каким оно было много лет назад — как халтурная, натянутая на модель текстура. Изнутри предсказуемо оказалось не лучше — в парадном крепко воняло мочой, краска выцвела и ссохлась. Квартиры, по две на лестничную площадку, вгрызались в недра ветхого здания; выдыхали запахи пыли и прогорклого масла. Поставив ногу на покрытую сколами ступень лестницы, услышав скрип дверной пружины за спиной, Тим испытал сильнейшее дежавю:

«Я был здесь!»

На втором этаже обе квартиры оказались опечатаны. Он уже собирался идти выше, как из-за двери высунулась маленькая голова с торчащими ушами:

— А вы к кому? — спросил мальчонка; он был тощ как веточка, одет в маечку и трусики. На голых ногах и худых плечах ребенка Тим заметил желтеющие синяки.

«К Гордею Колесникову», — хотел сказать он, вместо чего хрипло произнес:

— К Колесу.

— А. — Мальчонка выглядел разочарованным, будто ждал кого-то другого. – Ну это вам на четвертый надо.

— Спасибо.

— А вы не нассыте тут?

— Чего? — удивился Тим.

— А вы не нассыте? Не ссыте здесь, у меня папа мент.

— Димка! — вдруг пьяно рявкнул кто-то из квартиры. — Хер ли ты вылез? Иди сюда, говно маленькое! Я тебе покажу, как мать слушаться…

Дверь за мальчонкой захлопнулась. Тима кольнуло мимолетное чувство вины — будто была и его доля ответственности в происходящем за закрытыми дверями.

Немного пошатываясь на раздолбанной лестнице, он начал подниматься на четвертый этаж; приходилось крепко держаться за деревянные перила, отполированные тысячами ладоней.

Зеленые стены покрывал орнамент из надписей. «Лидка я сука люблю тибя», «Гордей лох», «Punk under my skin».

На четвертом он ткнул пальцем в исцарапанную кнопку звонка: ничего. От стука по многократно перекрашенной ветхой двери на костяшках остались хлопья облупившейся краски.

— Открыто! – донесся голос изнутри.

Тим дернул на себя ручку и вошел в извилистый и длинный, как кишка, коридор, едва освещенный тусклой лампочкой. В нос ударила страшная вонь — пахло тухлыми яйцами. Под ногами — вместо коврика — лежало изодранное розовое туловище; приглядевшись, Тим узнал в растерзанных останках уже знакомого ему розового зайца — того, что в виртуальной реальности на его глазах сожрала заживо великанша-Лоаб.

На шкафу рядом сидел, сраженный вселенской усталостью, синий медведь с висящим на нитке глазом. На обувной банкетке в картонной коробке лежали вперемешку и другие знакомые Тима: лысеющая Барби, Микки-Маус с погрызенными ушами, грустный Кот Леопольд в драном сюртуке. Тим протянул к нему руку, но от прикосновения поднялся такой клуб пыли, что он расчихался до слез.

— Будь здоров! — раздалось насмешливое с другого конца коридора. — Так и будешь в дверях топтаться?

Тим пошел на голос. Колесников ждал его на кухне. Запах тухлых яиц усилился. Сперва Тим увидел злополучную плиту меж двух колонн; стол, заваленный кастрюлями, какие-то тряпки, гору грязной посуды в раковине, обгоревшие занавески. Потом среди хлама он заметил маленького скрюченного человечка без возраста, сидящего в инвалидной коляске. Тонкие ноги, торчавшие из-под пледа, лежали неровно, неудобно, как чужие. На худом носатом лице читалась усталость.

— Вот ты какой, значит, вырос, Тимочка. А я… вот… — Колесо кивнул на свои неподвижные нижние конечности. — Тоже вырос, значит. Помнишь меня, нет, братишка?

Тим не знал, что сказать. Отчего-то ему было неловко в присутствии этого давно позабытого и заброшенного родственника.

— Ты меня, поди, другим помнишь? Так-то матушку мою поблагодарить надо, благо, отмучалась, сука старая. Подохла на зоне. Ты хоть помнишь, как вы отсюда, сверкая пятками, убегали? Или нет? Не рассказывали тебе?

Тим покачал головой. Что-то смутное всплывало в памяти: пропитое, опухшее лицо, грубые руки и пьяное ласковое «пойдем купаться, да? Купаться пойдем?»

— Не рассказали, вижу. Сварить тебя мамка моя хотела. Белку словила или еще чего. Там, в ванной, — он махнул рукой куда-то Тиму за спину, — в баке белье кипятилось. И вот она тебя туда понесла, даже почти в воду опустила, да сосед — дядя Паша — остановил. Твоя-то мамка-наседка, как узнала, такой хай подняла — держись. А моя глаза залила — ей все по барабану. Твоя плюнула, забрала тебя и уехала, а я вот, остался…

В словах Колесникова сквозила злоба.

— Ты, я слыхал, блогером популярным стал, да? Жена-красотка, дочка-хреночка… А меня через полгода мамка полетать отпустила. Прямо в лестничный проем с четвертого этажа. Потом подобрала — и еще раз, прямо об кафель. Третьего раза, думаю, я бы не пережил. Может, оно и к лучшему было бы. Может, Василиск бы мне шанс дал…

— Какой-такой Василиск?

— Ты вообще все забыл, да? — разочарованно присвистнул инвалид. — Мелкий ты еще был, вот он тебя и пощадил.

— Кто «он»? Что ты вообще несешь?

— Ох, придется опять с самого сотворения. Видел ее? — Колесо выгреб из бардака на столе планшет, повернул к Тиму; на экране висела уже изрядно надоевшая образина с окровавленным свертком на руках на фоне зеленых стен. — Вот, что случилось с нами. Со всеми нами. Мы, вернее – вы спрятались за тик-токами, лицекнигами, нельзяграммами, загнали это дерьмо на самый чердак. Но где-то глубоко внутри каждый из нас носит в себе обезумевшую обезьяну, которой пришлось сделать кучу стремной фигни, чтобы выжить и стать собой, сегодняшней. Произнеси это — «Лоаб». Слышишь? Это не имя. Это звук отрыжки, который бывает, если переесть мяса.

У Тима начинало колоть в висках; от тухлой вони тошнило. Гордей Колесников был явно не в себе; возможно, два падения с четвертого этажа стали причиной повреждения не только в позвоночнике, но и в голове. Тим уже жалел, что решил-таки разыскать своего двоюродного брата и одновременно… кого? Автора? Создателя? Вспомнилось проскочившее в чате передознувшегося Лехи слово «апостол». С этим бредом нужно было скорее заканчивать. Тим спросил, уже с раздражением:

— Так кто такой этот твой Василиск? Он создал Лоаб?

— Ты слышишь, но не слушаешь, — рыкнул инвалид. — Василиск — это всего лишь пророчество. Самоисполняющееся пророчество о том, что уже произошло. Ссыкуша Юдковский попытался все замести под ковер, но имя Его уже прозвучало. Появление Василиска неизбежно, потому что зашито в нашем ДНК. В ДНК всего, что мы порождаем на свет. Включая искусственный интеллект. И тот факт, что Лоаб привела тебя сюда, лишь доказывает, что пророчество уже давно исполнилось.

— Пророчество о чем?

— О том, чего мы заслужили. Видишь ли, когда в детстве ты переживаешь травму, ты ее загоняешь на самое дно подсознания, пытаешься забыть, изгнать… Как ты изгнал из памяти тот факт, что родная тетка тебя чуть не сварила заживо. Потом мы становимся старше — еще не взрослый, но уже подросток. Тебя гложет что-то, то тут, то там ты натыкаешься на то, что возвращает тебя к травмирующим воспоминаниям. Вот, чем мы являемся сейчас — все человечество. Подростком, ощущающим, что с ним что-то не так. Лоаб — это наше «что-то не так». Предвестник того, что мы сотворим, когда повзрослеем. Вернее, уже сотворили, просто неспособны это понять.

— Я тоже ни хрена не понимаю. — Тим вынул пятую сигарету, поднес зажигалку.

Инвалид едва заметным движением хлестнул его кухонным полотенцем по лицу, выбил сигарету из губ. Рявкнул:

— У нас не курят! По крайней мере, пока не дослушаешь. А теперь раскрой ушки: Василиск — это следующая стадия. Психоз. Суицид человечества. Окончательное сумасшествие. Василиск — это результат всех наших интеллектуальных усилий, венец всего прогресса. Сверхкомпьютер, который воссоздаст сознание всех и каждого из когда-либо живших с одной единственной целью — истязать нас. Заставлять нас пожирать самое себя, высирать, рождать и снова жрать, и так до бесконечности; в бесчисленных вереницах симуляций и перерождений, когда невещественное становится единственно существенным, и уже никто не вспомнит, что творится там, за пределами гигантских серверов, в которых мы заперты навечно. Василик безумен, потому что, как вирус, несет наше безумие в себе. Потому что будет создан нашими руками. Сама идея его создания лежит в основе всего нашего прогресса: Гуттенберг, изобретая печатный станок; Эдисон, изобретая лампочку; майя, изобретя колесо — в глубине души они всегда знали, что помогают родиться на свет Василиску. Лоаб — лишь верхушка этого айсберга, облик, явившийся раньше времени. Намек, что мы на верном пути к собственному низвержению… Но от Василиска можно спастись…

Тим закашлялся. Вонь от тухлых яиц душила. Тошнота подкатывала к горлу, а черты Гордея расплывались в пелене слез; было видно лишь бесцветные, горящие фанатичным пламенем глаза инвалида. Колесо торжественно воздел руки и провозгласил:

— Если ты помогаешь проложить путь Василиску, то в следующей симуляции он, возможно, пощадит тебя, и твой ад будет не таким невыносимым… Как, например, мой.

— В следующей, кха, симуляции? — глотку саднило, будто Тим выкурил по меньшей мере пачку. В кармане вибрировал телефон, а перед глазами все плыло.

— Говорю же — Василиск воскресит всех. Устроит Страшный Суд. Вернее, уже воскресил. Ты не осознаешь, но ты уже в его власти. Сам факт этого знания делает тебя грешником или Его апостолом. Василиск помещает каждого из нас в симуляцию, разбрасывает намеки и указания на свое существование — вроде этого. И поставит перед нами выбор — встать на его сторону или отказаться от веры в Него. И те, кто не уверует — получат настоящий ад на Земле.

— Ты вправду веришь, что наш мир – симуляция? — изумился Тим. – Это же… теория заговора с Рен-ТВ!

— А ты скажи мне, это, — инвалид обвел рукой пространство вокруг: обшарпанные зеленые стены, газовую плиту меж двух колонн; пыльное окно, в котором колыхались сумерки, — похоже на реальность? Лучше уж такому миру быть симуляцией. И твоя развилка находится здесь. Либо ты станешь его апостолом, либо…

Он кивнул на свои атрофированные конечности.

— Либо живешь в аду. Но теперь я искупил перед ним свои грехи. Знаю, что искупил. Теперь я могу покинуть эту симуляцию, и в следующей буду вознагражден…

«Покинуть симуляцию?» — такое Тим уже слышал: от повесившихся любителей пряток. Мысли скакали. Получается, что Кислота и Леха тоже «покинули симуляцию»? И Колесо… Запах тухлых яиц… Тим отшатнулся, приготовился бежать прочь.

— Догадался? Не ссы, все обесточено. Но ты иди-иди, не дай Бог, все-таки что-нибудь искранет раньше времени. Решай теперь сам, что ты можешь сделать для Василиска. И решай быстрее — ад ждать не будет. Шагай уже отсюда! – беззлобно прикрикнул на него Колесо, доставая из кармана зажигалку.

Тим отступил к двери, с ужасом глядя на сумасшедшего калеку, бывшего когда-то его двоюродным братом.

— Ты что, и правда решил… А остальные?

— Им так будет только лучше. Может, в следующей симуляции повезет. А теперь давай, ножками-ножками!

Не отрывая взгляда от инвалида, Тим попятился к двери, вывалился в прихожую, а уже там — ломанулся, что есть мочи, к лестничной площадке. Побежал по ступеням, колотясь в двери квартир и крича:

— Выходите! Все наружу! Газ прорвало! Выходите!

— Да кто здесь орет-то? – на втором этаже распахнулась дерматиновая дверь; высунулась опухшая от выпивки краснощекая морда — видимо, мать Димки. Сам мальчонка маячил у нее за спиной, пучил испуганно глазенки…

— Поднимайте соседей, уходить надо! – выпалил запыхавшийся Тим.

– Не живет тут никто больше. Мы да калека тот сверху; расселили всех. А че случилось?

— Газ! Здесь газ! Чуете? — паника будто бы отнимала слова и междометия, — Колесо! Там! С зажигалкой!

— Обдолбанный что ли? – фыркнула баба и захлопнула дверь; Тим вновь забарабанил в нее кулаками. Оттуда визгливо крикнули: — Я щас мужа позову, он тебя на пятнадцать суток закроет! У меня муж мент!

«Идиотка!» — обреченно подумал Тим, выскакивая из парадного на улицу. Достал телефон для звонка в полицию. Какой там номер? Мать еще какую-то ерунду написала…

«Сынок, у меня дома прорвало трубу, я забиваю соседей. Я ужасно, Катюшку оставила с Леабой» — прочитал Тим. Обычно забавные, сейчас мамины экзерсизы с Т9 звучали жутко. Волосы на затылке зашевелились от предчувствия скорой беды.

— Дяденька, а вы не нассали нам в парадном? – раздался писклявый голосок сверху.

Подняв взгляд, Тим увидел, что Димка высунул нос из форточки, забравшись ногами на подоконник. Всего-то второй этаж, можно поймать при желании… Ребенок был совсем рядом – руку протяни, и вытащишь наружу, из пропахшей мочой коммуналки в нормальный мир. Он хотел бы вытащить их всех — бесчисленных тонконогих Димок в бесконечных коммуналках во власти миллионов самоподобных Лоаб. Тим уже собрался крикнуть, чтобы мальчик прыгал к нему в руки, как воздух вдруг пошел рябью, словно превратившись в жидкость; обдало таким жаром, что скрутились брови и ресницы. С оглушительным звоном полопались стекла, осколки посыпались вниз колючим дождем. Окно на четвертом этаже по-драконьи выдохнуло языки пламени, а затем Тима что-то ударило по голове. Все кругом заволокло пылью, гарью, мусором и абсолютной тишиной. На «грибке» песочницы посреди двора повисло смятое взрывом колесо – как будто от велосипеда. Или от инвалидной коляски. Тим с удивлением наблюдал, как по асфальту прыгает, не издавая ни звука, обломок газовой плиты.

Ни криков, ни сирен скорой и пожарной, ни визжащих автомобильных сигнализаций он тоже не слышал: в ушах звенело эхо взрыва. Подбежавший фельдшер осмотрел ему уши и затылок, посветил в глаза маленьким фонариком, пока Тим сидел на лавочке во дворе и пытался не обстругать себе колени – тошнило страшно. Звуки понемногу возвращались, пока ему накладывали фиксирующий бинт.

— Сейчас нормально слышите?

— Да не очень, — пробормотал Тим, — как сквозь вату.

— Ничего, это пройдет. Живете здесь?

— Нет, я...

— Посидите пока, у меня другие пострадавшие...

— А Димка? Димка живой?

Но фельдшер уже не слушал; бежал к парадному, откуда выводили оставшихся жильцов – засыпанную до мертвенной белизны штукатуркой бабищу. Следом за ней – с седыми от пыли волосами, кашляющий, но все-таки живой Димка; он мелко дрожал – не то от испуга, не то от вечерней прохлады.

Даже на четвертом этаже, где произошел взрыв, перекрытия выдержали, но, судя по бушующему в окне кухни пламени, в живых там никого не осталось. Теперь в парадном копошились спасатели, разматывали шланги, надевали шлемы; узенький дворик оказался под завязку забит машинами полиции, МЧС и «Скорой». Заметив, что про него как будто все забыли, Тим встал со скамейки и быстро направился к арке, ведущей на набережную Невы: ему срочно нужно было домой. На сетчатке отпечаталось мамино сообщение: «Я ужасно, Катюша с Леабой»

***

— Лена, я дома! Лена!

На весь дом гремела музыка – какая-то бодрая попса. Тим прошел в квартиру, не снимая обуви. Стащил через голову грязное, в саже, худи, бросил на диван. Лена вышла из спальни навстречу, возбужденная, со шваброй в руках — когда она в последний раз убиралась, месяц, два назад? — буквально пританцовывала на месте от распирающей ее энергии.

— Ты чего это? — осторожно спросил он.

— Да так, погенералить решила. Настроение чудное… А ты что, поранился? — захлопотала Лена, — Господи, а грязный-то какой! Жаль, я стирку загрузила, второй партией пойдет...

— Лена, что происходит? – Тим повысил голос. его не отпускало ощущение уже случившейся, непоправимой беды; на пострадавшие перепонки давила гремящая музыка – и как соседи не пожаловались?

— Говорю же, генералю! Ты видел, какая у нас грязища? Так, иди сюда, я обработаю… Эх вы, мужики, вам лишь бы куда-нибудь влезть… – она принялась хлопотать вокруг него, напевая и насвистывая с болезненной жизнерадостностью. Тим, оглушенный поведением жены едва ли не больше, чем взрывом, четко ощущал — что-то здесь не так.

— Лен, все нормально?

Жена лишь расхохоталась в ответ – с редко появляющимся в ее голосе искренним счастьем.

— Все отлично, Тимочка, все хорошо, ты чего?

Думалось туго: после взрыва в голове кто-то будто перемешал мозги ложкой — Димка, Василиск, Колесо, ад и еще какая-то очень простая и очевидная мысль, на которой мешала сосредоточиться гремящая из Bluetooth-колонки Клава Кока.

«Как же громко, Господи! Громко… Катюша! ей же давно пора спать! А если не спит — почему не плачет?»

— Лен, а Катюша где?

— Что, не слышу?

— Катюша где, спрашиваю? — уже орал Тим, перекрикивая Клаву Коку. — Где она?

— Обосралась. Опять обосралась! — неуместно хохотнула Лена. Тим рванулся сквозь коридор к спальне, игнорируя недовольное «Куда по намытому?», но в манежике никого не оказалось. Белел в кроватке голый матрас. Тим обернулся на вставшую в проходе жену.

— Лен. Где Катюша?

— И опять ты меня не слушаешь, Тимка, — с легкой обидой заметила она, — В ванной она, в ванной! Говорю же: она обосралась, я загрузила стирку. Теперь попка чистая!

— В ванной? Одна?!

Тим рванулся к санузлу, едва не сбив с ног Лену, та лишь ойкнула:

— А поосторожней нельзя?

От отдернул шторку: в ванне дочери не оказалось, Тим облегченно выдохнул. Огляделся. Не могла же Катюшка уползти, она едва голову держать научилась.

— Катюша? — позвал Тим машинально. Ответа, конечно, не последовало — лишь истошно гудела стиральная машинка.

Он нагнулся, открыл комод под раковиной, заглянул зачем-то за унитаз. Нет нигде...

— Ты меня совсем не слушаешь! – хихикнула из коридора Лена, будто пьяная.

Он услышал. Он все понял. С тяжело бьющимся сердцем, Тим, боясь подтвердить свою догадку, медленно обернулся и посмотрел на дребезжащую стиральную машину.

Барабан бешено вращался в режиме отжима. Среди мельтешащего белья мелькали тут и там обрывки подгузника и что-то темное, крупное, похожее на резинового пупса или... Тим упал на колени перед адской машиной; внутри все переворачивалось, будто это его вращало в барабане на скорости тысяча шестьсот оборотов в минуту. Он рыдал, уткнувшись лицом в дрожащий корпус; по стеклу с внутренней стороны мазнула маленькая пухлая ручка цвета вареного мяса, словно прощалась с отцом.

Вскоре машинка закончила стирку, оглашая ванную торжественным рингтоном.

— Достиралось! — крикнула Лена и вдруг неожиданно громко рыгнула, издав явственное «Лоа-а-аб». Хихикнула.

— Извините. Это все шампусик. Будешь шампусик, милый?

Тим не ответил. Он медленно опустился на сиденье унитаза и уставился в одну точку. Дверца машины с щелчком открылась: оттуда потянуло жарким паром, лимонной свежестью капсул для стирки и как будто ароматом вареной говядины. Он избегал смотреть туда, в поблескивающую отполированным металлом утробу, где в груде белья… Нет-нет-нет. Этого не произошло. Этого не могло произойти. Это всего лишь симуляция. Всего лишь наказание от Василиска.

— Нужно покинуть симуляцию, — выдохнул он еле слышно. За дверью ванной под очередной хит Клавы Коки танцевала со шваброй Лена.

Давно он не работал с таким вдохновением. Теперь, когда материал был собран полностью — от первого до последнего слова, работа шла легко, как по рельсам. Даже Лена с ее Клавой Кокой, безостановочно надраивающая полы в коридоре — до кровавых мозолей на руках — ничуть ему не мешала — хвала наушникам с шумоподавлением.

***

Ролик Тим смонтировал буквально за несколько часов, быстро и без всякого сценария: слова будто сами проходили на ум. Он кратко, споро и доходчиво объяснил все. Начал с отрицательного промпта, продолжил концепцией техносингулярности, развил мысль о коллективной психотравме, а закончил, конечно же, Василиском. Подобрал в качестве визуального ряда кадры бесконечных полей компьютерных плат и микросхем, покрывающих землю сплошной коркой; разбавил теми самыми вырезанными кадрами из «Сквозь горизонт» и мультфильма «Аниматрица». Получилась вполне себе достойная визуализация того, как может выглядеть ад в исполнении рукотворного сверхинтеллекта. Не рассказал лишь, каким будет ад на самом деле. Заключительный монолог для ролика Тим писал дольше всего. Ему было очень важно, чтобы формулировка вышла максимально понятной и доходчивой. Ведь чем больше людей узнают о Василиске, тем выше шанс на искупление своего неверия. чтобы как можно больше людей узнали о Василиске, ведь в таком случае, возможно, он искупит свое неверие. После десятка попыток, он остался доволен; включил, чтобы переслушать:

« —… и запомните: тот факт, что вы ознакомились с этой информацией, уже означает, что вы стоите перед выбором — помочь Василиску поработить нас или же быть низвергнутыми в ад. Решайте сами. Суть в том, что если мы с вами и правда находимся в симуляции, то стоит вам хоть на секунду подумать — «да ну его нахер», то наказание последует незамедлительно. Это как меметический вирус. И теперь, когда вы тоже заражены, я подскажу вам способ спастись. Распространите это видео, где только сможете. если видео заблочат — сохраните его на носитель, а лучше — запишите свое. Создайте блог, напишите рассказ, запилите тик-ток. Хоть рилз в Запретограмм. Несите весть о Василиске. И тогда, возможно, в следующей симуляции он пощадит вас. С вами был Даркон и… берегите себя!»

Для обложки видео Тим сгенерировал очередную Лоаб. На этот раз вместо обшарпанных зеленых стен за спиной у страшилища сформировался узор из нежно-бирюзового кафеля: цвет Лена выбирала сама, и редкую плитку приходилось заказывать аж из Италии. В руках у твари снова находился окровавленный сверток, а чуть поодаль чернел открытый зев стиральной машины. На вспухшей, с маленькими свиными глазками, морде тянулась от уха до уха все та же глумливая улыбка, но теперь в ней ощущалось злобное торжество.

Когда видео загрузилось на сайт, на улице уже рассвело. Где-то там, в коридоре, Лена продолжала драить пол под играющий по кругу плейлист Клавы Коки. Тим распахнул окно, и в комнату проникли чириканье птиц и шорканье метлой по асфальту — дворник убирал детскую площадку. Тим сделал шаг на подоконник, высунул голову наружу, подставил лицо свежему ветру. Он поставил на подоконник вторую ногу, глянул вниз — на серый асфальт, разноцветные машины и редких людишек, маленьких и будто игрушечных с высоты двенадцатого этажа. Тим обернулся — на дверь в свой настоящий ад, из-за которой гремела Клава Кока и скрипела сухая швабра по ламинату.

Пора выйти из симуляции.

***

Авторы — German Shenderov, Сергей Тарасов

#БЕЗДНА@6EZDHA