На строевом смотре, во время комплектации батальона перед выходом в горы, солдатам раздали сухой паёк, по три коробки «в одни руки». В каждой картонной упаковке содержался суточный рацион питания. В его состав входили: маленькая (как детская хоккейная шайба) баночка с сосисочным фаршем, пачечки сахара, три маленькие шоколадки, пакет с суповым концентратом и 125-ти граммовая баночка сгущенки. Там же находился металлический ключик-консервовскрыватель и инструкция к нему. Точно, как в ресторане.

Сухпаёк нам выдали роскошный, а все хорошие вещи требуют надлежащей упаковки. Соответственно, на данные наборы не пожалели картонных коробок и коробов. По окончании строевого смотра под тутовниками образовались нехилые залежи макулатуры.

Уже изрядно темнело, когда бойцы управились с перетаскиванием рядового Агаева, вернулись из санчасти в ослятники и начали пристраиваться для отдыха лёжа, то есть, для богатырского сна. В моём втором взводе с нарами производили какую-то модернизацию, по территории нашего плохо освещенного пыльного, глинобитного сарая разбросали доски, крышки от снарядных ящиков, бруски и обрезки брёвен. Спать в таком бардаке, среди гвоздястых деревяк и пыли, мне не улыбалось, я взял пулемёт и пошагал за ворота.

Дубовые, почерневшие от времени ворота, на ночь изнутри запирали на цепь. Не буду утверждать, что они были выполнены именно из древесины дуба, но многие фразы в русском языке не требуют доскональной связи с материаловедением. Например, в наших речевых оборотах иногда встречаются дубовые портянки, дубовые стихи, дубовые головы, и даже дубовые начальники. С воротами произошла примерно та же хрень, причем она весьма наглядно подтверждала мою гипотезу – к одной из створок прислонился головой дневальный из девятой роты и основательно «задубел». То есть, уснул в обнимку с автоматом. Мне пришлось толкнуть его рукой в плечо:

- Не спи, замёрзнешь.

- А я не сплю, я мечтаю.

- Ага, один тоже так мечтал. Потом «пианина не стало».

Это был, между прочим, последний охраняемый рубеж третьего батальона. В расстроенных чувствах я покачал коротко стриженой башкой, размотал цепь с запорного устройства и шагнул за ворота.

Снаружи дувала, под большим тутовником, растущим не очень вертикально, копошился Андрюха Орлов. Он устраивался на ночь, собрал огромные картонные короба от сухпайка, разорвал их на большие листы, постелил в три слоя по афганской пылище между стволом тутовника и стеной дувала.

Неспешно я подошел к усердно сопящему Орлу, по-жонглёрски вытряхнул из пачки зелёную от плесени «Донскую» сигаретину, поймал её в воздухе зубами, протянул пачку Орлову.

- Бог помощь!

- Бог-то Бог. А ты б сам помог. – Орёл разогнулся, взял из протянутой пачки предложенный ему «бакшиш». - Сигарета с фильтром – враг трудового народа.

- Что, орёл гнездо вьёт на ночь глядя? – Пошутил я, чиркнул спичкой, протянул огонёк Андрюхе.

- Сейчас совью и яйца отложу.

- Будешь их высиживать?

- Нет, почёсывать. Главное, чтобы подальше от этих дедов-сук.

- Кобель - не сука по определению.

- Ну кобелей, какая разница! У меня на их рожи - алергит.

Мы расселись на аккуратно уложенный картон, неспешно закурили. Вокруг, из-под листвы деревьев, расползался полумраком тихий, спокойный сентябрьский вечер. Духи Гор почему-то не включили обдувку, воздух был тих и спокоен. Огромный тутовник неподвижно раскинул над нами толстые, мощные, корявые ветки, заслонил темнеющее небо, попытался скрыть как в далёких галактиках втихаря начали проклёвываться огромные сочные южные звёзды. Руха с облегчением вдохнула вечерней прохлады после знойного дня. Исполинские горы обступили её со всех сторон, облачились в наряды невероятных расцветок, нависли над «зелёнокй» кишлака и принялись прислушиваться к вечерним звукам. Вдруг кто-то посмеет нарушить покой и порядок во время передачи дежурства ото дня к ночи? От снизошедшего великолепия мы с Орловым прекратили болтать никчемные солдатские глупости, молча смотрели как величественные пейзажи в полном благоговении погружаются в оливковую тень заката.  Два молодых солдата тихонечко прижали уши к головам от торжественности момента, сидели на листах картона, курили и торчали как вилка в жопе.

Нашей минутной слабостью воспользовались цикады. Они, или какая-то другая мелочь пузатая, включили излучатели высоких частот и принялись верещать среди листвы, как в последний раз.

Тёплый, тихий курортный вечер, в самом деле, мог стать последним. Завтра с утра нас попрут на боевую операцию, да и без неё, с такой охраной, с уснувшим дневальным, можно было до дембеля не дожить. Единственным препятствием между нами и горами с притаившимися душманами, являлась речка Гуват. Над её берегом вкопали столбики и натянули колючую проволоку, чтобы врагам было неудобно нападать на расположение нашего батальона.

По Закону Глобального Западлизма советским солдатам из-за этой проволоки сделалось неудобно шляться в большой пустой кишлак. С целью уменьшить влияние выше означенного закона, бойцы, недолго думая, взяли слесарный инструмент и наделали в заграждении дыр во всю широту солдатской души. В результате этих действий, изначально сомнительное препятствие, превратилось в совершенно бесполезное. При том, что его никто никогда не охранял, военная ценность данного фортификационного сооружения выражалась пренебрежительно малой величиной. Даже если нападающие на наш батальон душманы влезут в речку и промочат себе носки, подобное недоразумение не сильно повлияет на их боеспособность. Тем более, что у душманов нет и никогда не было носков. И трусов тоже.

В таких условиях оставаться на ночь на улице было стрёмно, но и идти в ослятник, набитый сопящими, храпящими и ворочающимися солдатами, мне не хотелось. Там изначально ароматы стояли такие, как и должны быть на скотном дворе. На первом этаже у бачей испокон веков проживали одомашненные животные, а не «напшиканные» деканолом* балерины. Длинными зимними вечерами они испражняли свои объёмные чрева прямо под ноги, топтались по известной субстанции, запах от неё распространялся по всем направлениям и впитался, за многие десятилетия, в пористые глинобитные стены. Соответственно, вонизм в тех помещениях стоял капитальный. Вдобавок к наследию прошлого, в том замкнутом пространстве, после команды «отбой», разули свои армейские гамаши полтора десятка горных стрелков, напотевшихся за день в бронежилетах и касках на афганском дневном зное. Вентиляция в ослятнике была не предусмотрена, там реально топор можно было подвесить в воздухе. На улице, в ночной Рухе, дела обстояли гораздо лучше насчет проветривания, но спать там было небезопасно.

«Это торг с самим собой, чтобы потом его про… терять», - грустно подумал я и решил остаться с Орловым ночевать снаружи дувала под воздействием магии сентябрьского вечера. За лето я привык спать на свежем, разреженном воздухе, решение перекемарить в красивой осени в компании с цикадами, показалось мне вполне здравым. В самом деле, душманы не знают, что у нас дневальный прислонился головой к створке дубовых ворот. Наоборот, как нормальные военные, они обязаны при планировании боевого мероприятия исходить из того, что этот мечтатель водит из стороны в сторону стволом автомата и предвкушает, как поразит меткими очередями живую силу противника. А дыры в проволочном заборе преднамеренно проделали КГБшники и заранее пристреляли, как минимум, системами залпового огня. А ежели делать по-нормальному, то и Лучом Лазаря. За время службы в армии я успел услышать от некоторых пацанов о существовании такого грозного, но секретного оружия.

Короче, если душманы не совсем тупые, то им следовало планировать нападение на наш батальон в «час волка», то есть за сорок пять минут до рассвета. Как раз в это время мы сами сделаемся нападающими и попрём на боевую операцию против душманов. «Врагам ничего не светит этой ночью», - подумал я и отшвырнул докуренный в ноль бычок под листву с верещавшей пузатой мелочью.

Вдвоём с Орловым мы быстро завершили устройство «гнезда», накрыли плащ-палаткой разложенный на земле картон, улеглись на него. Свой пулемёт я поставил на ножки, направил стволом к речке Гуват, прикладом - к стенке дувала, передёрнул затвор, просунул через ремень ногу, чтобы пулемёт нельзя было незаметно стащить, если только вместе со мной. Затем мы накрылись сверху второй плащ-палаткой, Андрюха, свободной от автомата рукой, закидал нас сверху несметным числом пластов картона, превратил наше лежбище в кучу макулатуры, валяющейся под деревом. Лучшую маскировку от противника придумать было невозможно - кому нужна в горах Гиндукуш куча макулатуры? Никому. Таким нехитрым способом мы замаскировались, утеплились и погрузились в последнюю ночь перед первой в нашей жизни боевой операцией.

Самое печальное в этой истории было то, что операция должна стать первой не только для меня с Орловым, но и для подавляющего большинства солдат нашей роты. Боевого опыта не было ни у кого, разве что у Рогачева. Все остальные были «зелёные салабоны». Попробуй себе представать с кем ты завтра пойдёшь и куда. В какой обстановке и в какой компании ты будешь действовать? Что должно происходить у солдата в голове при таком раскладе? О чем он должен думать, о чем тревожиться? А, ни о чём. Солдат покурил с товарищем вонючую сигаретку, накрылся картонными коробами, зевнул, завернулся в плащ-палатку и отъехал в страну дураков. Как пшеницу продавши.

*Деканол – алифатический спирт, бесцветная жидкость Т.плавления 7°С, Т.кипения 231°С, не растворим в воде, обладает запахом воска с нотами розы, цветов апельсина.