Наступил еще один день после бессонной ночи. Вся ночь ушла у меня на то, чтобы обойти все свои мысли. Хотя я так и не смог решить, кто мы теперь друг для друга с Кией, но я решил задать Роджеру несколько вопросов.
Кия проснулась и, не обращая на меня внимания, пошла в душ. День был солнечный, как и всегда. Но в комнате было прохладно из-за строения самого дома.
Кия вышла из душа, а я уже успел одеться.
— Доброе утро, — сказал я ей.
Но она не отреагировала. Похоже, это из-за ночи. Возможно, она проявила слабость, как она думает, и теперь не будет вспоминать такое и подходить к этой теме. Я не знал этого, но решил сам сменить тему.
— Я решил задать Роджеру несколько вопросов, — заявил я.
— У меня тоже есть вопросы, но я задам их после тебя.
— Тогда на обеде я скажу результат.
После этого Кия направилась к своему участку города, а я зашел к Роджеру.
— Да, заходи Тео, — разрешил он зайти в его кабинет.
Я сел перед его столом и решил перейти к делу:
— Разрешите задать вам вопрос?
— Генерал Штайнер всегда был у нас в лагере. Я понимаю, что лучше быть на передовой, чтобы следить за ситуацией, но разве он руководил другими районами миротворцев?
Роджер не сразу ответил, но он был спокоен.
— Да, генерал всегда был на том месте, где расположился первый лагерь миротворцев. Хотя в последнее время он всегда оставался в лагере и не ездил по стране, тем не менее он издавал приказы.
— Но в случае атаки координация не будет нарушена без единого командования в данный момент?
— У нас есть радиоволна, — начал объяснять Роджер. — Если что-то случится, то будет оповещение.
Он показал жестом, чтобы я наклонился к нему. Когда я сделал это, он на ухо сказал:
— Под военным складом в Бейруте есть одна нейтронная бомба, мы ее активируем, если надежды будут потеряны и экстремисты возьмут город.
Я был шокирован этим. Откуда у миротворцев нейтронная бомба? Да еще и под боезапасами.
— А если боезапасы рванут, ведь и бомба может с ними «полететь», — недоумевал я.
— Склад находится под землей, — успокоил Роджер. — Так что боезапас в безопасности.
Я немного успокоился, но меня терзал еще один вопрос:
— А как вы узнали об авианосце, если связи с ООН нет? И нам сказали, что он должен приплыть после боя, а бой завершился несколько дней назад.
— Авианосец — это секретная информация. — Роджер был недоволен вопросом. — Но я скажу, что он должен достичь наших берегов приблизительно через три дня, так что осталось ждать немного, но мы объявим это, только когда он уже встанет на якорь, так что никому не слова.
Я кивнул и поблагодарил за ответы:
— Спасибо, что уделили время для моих вопросов. Я могу идти?
— Да, можешь быть свободен. — Майор спокойно отпустил меня.
Теперь дело осталось за Кией. Интересно, какие вопросы она задаст ему?
Первая половина дня прошло спокойно. Миротворцы отмечали, что удовлетворены положением. А если город окружат, то они будут стоять до конца. Тем более город хорошо укреплен. А боезапаса и припасов хватит надолго. Но хоть все мои подчиненные довольны, они не знают истинного положения вещей. Не знают, что наш главнокомандующий просто был убит, причем инициатором был Роджер, как я понимаю. Если бы они знали это, то как бы поступили? Перестали бы подчиняться приказам? Или, может, выступили против? Хотя, если они довольны Роджером, я боюсь, что они бы выполнили любой его приказ.
Наступал обед. Стояла жара. Хотя я уже не был в пустыне и уже не заглатывал песок, тем не менее дышать было тяжело. Дождей давно не было, а воздух был сухой. Спасало только то, что можно было переждать в доме, где была прохлада, и перевести дух, пока общаешься с миротворцами. При этом замечаешь их горящие глаза. Было бы и у нас в лагере так. Даже при обороне я ни у кого не увидел таких глаз. Да, все были в полной решимости, но, похоже, майор Роджер хорошо воспитал их дух. Может быть, поэтому он решился на устранение генерала?
Во время обеда я встретился с Кией, и мы снова пошли обедать вместе. А на обеде она рассказала о своем разговоре с Роджером.
— Я задала ему несколько вопросов, — начала рассказывать Кия. — Он сказал, что связь со штабом оборвалась месяц назад. Возможно, был поврежден кабель, а спутниковая связь недоступна, так как тут все глушат. Но меня заинтересовало, как они тогда узнали про авианосец? Он ответил, что в Бейрут прибыл дипломат из США, который отправился на том лайнере, на котором меня хотел отправить отец.
— Вот как? А вот я спросил про Штайнера, и он ответил, что тот просто расположился на месте первого нашего лагеря, но при этом отдавал приказы и следил за ситуацией, а про авианосец — что это секретная информация.
Дальше я показал, что нужно наклониться, чтобы я шепнул на ухо.
— Под Бейрутом есть нейтронная бомба, прямо под подземным складом боеприпасов. Бомбу активируют, если надежды не останется, а Бейрут возьмут.
Кия была вне себя, но ничего не сказала. По крайней мере, нам дали ответы на некоторые наши вопросы. Осталось дождаться авианосца, возможно, тогда наше положение улучшится. Но у меня было желание еще раз поговорить с имамом.
— Почему он тебе так легко все это рассказал? — недоумевал я.
— Хотя я ливанский воин, но все же меня уважают как дочь аль-Саида, а если нет, я могу убедить по-другому, — так ответила она.
Я не стал спрашивать, какие способы убеждения у нее есть и имеет ли значение для миротворцев, что она дочь аль-Саида. Теперь дело за имамом. И если он действительно приходит, когда я хочу с ним поговорить, то он придет.
Через десять минут я уже отдыхал в номере, не закрыв дверь на замок. Кия не пошла со мной, у неё были дела на одном из постов. Хотя, как я думаю, она отправилась к Михаилу.
Через несколько минут ожидания в дверь постучали. Я сказал, что можно войти. Тогда дверь распахнулась, и, как я ожидал, зашел имам.
— Я вас ждал, — сказал я ему, как только увидел.
— Значит, ты хотел поговорить о чем-то серьезном, — понял он.
Я пригласил его в комнату, попросив закрыть дверь на замок. Ведь его все еще разыскивают.
— И как вам удается пройти незамеченным? — удивился я.
— Потому что я всегда рядом, — ответил он.
Но меня не интересовало, где он был все это время. Я его «позвал» не для светских бесед.
— Так что ты хотел узнать? — поинтересовался он у меня.
— В общем, — начал я, — я не знаю, как вы узнаете, что я хочу поговорить. Но меня интересует другое. Помню, вы говорили мне, что будет еще одна битва, а помощь будет не такая, о которой мы думаем. Что это значит?
Он опустил лицо, словно не хотел отвечать на мой вопрос.
— Мы с Кией кое-что узнали у Роджера, — продолжил я, — поэтому я хотел поговорить с вами. Тема авианосца считается секретной. Да, я понимаю, что это нужно, чтобы об этом не узнали враги. Но слишком много тайн: то связи со штабом нет, то дипломат сюда приезжал. Неужели действительно все так и есть? Или нас обманывают?
Имам снова взглянул на меня, а потом ответил:
— Ты хотел знать, как я узнаю, когда ты хочешь поговорить со мной?
— Это тоже, но я бы не назвал это первостепенной важностью, — ответил я.
— Ты когда-нибудь слышал о Всемирной Морали?
— Нет, вроде бы впервые слышу.
— Ты веришь в силу мысли?
— Я никогда не задумался над этим, но если вы начали приходить, как только я подумаю о встрече, то, предположим, да.
— Это хорошо, значит, ты более близок по духу к Кии.
— Она тоже вас вызывает таким образом? — удивился я.
— Не суть важно, — ответил он. — Если позволишь, я расскажу о Всемирной Морали.
— Итак, если ты стал верить в силу мысли, то тебе будет легче понять. Ведь сама Мораль будет о мысли.
— Представь, если ты своей мыслью можешь меня позвать, то разве другие так не могут?
— Это сложный вопрос, ведь я сам еще не знаю, правда ли я вас так вызываю.
— Но я пришел, и вот уже второй раз. Притом ты никому не говорил, что хочешь со мной поговорить?
— Но я пришел, именно когда ты хотел и когда ты подумал.
— Да, но я не знаю, как это можно объяснить.
— Ты после боя так и остался в напряжении?
Если подумать, то да, после боя я до сих пор «горю внутренним огнем».
— Да, словно огонь еще не потух внутри.
— Вот об этом я и говорю, это не просто напряжение. Ведь ты подумай, почему многие люди не болеют на войне? Может, это состояние, словно огненного напряжения, помогает преодолевать болезни?
— Мне казалось, что от напряжения, наоборот, нервы «улетают».
— Это не так. Если напряжение огненное, тогда весь твой дух и воля готовы действовать.
— То есть вы хотите сказать, что, когда напряжены дух и воля, тогда и мысль действует?
— Да, но даже тут есть нюансы, ведь и на мысль действует много факторов.
Я не хотел затягивать разговор, ведь скоро мне надо будет идти, поэтому я попросил его побыстрее перейти к сути:
— У меня ограничено время, поэтому можете перейти к сути?
— Хорошо, — согласился он. — Суть Всемирной Морали в том, что каждая мысль действительна. Когда ты думаешь о добром, ты приносишь частичку добра в мир, а если о зле — значит, зло. Ведь сначала идет мысль, а потом действие. Мысль — это зерно действия. Мысли управляют миром. И кто научился управлять мыслью, тот обрел полмира. Не может действия быть без мысли, ибо мысль — это душа самого действия. Мысль материальна, а без материи ничто не может существовать. Но помни, что я говорю о действии.
Неожиданно я внимательно его выслушал. В принципе, его слова не лишены смысла. Перед тем как что-то сделать, всегда приходит мысль, что именно сделать. Если не считать инстинкты, как по мне.
— Я, кажется, начинаю понимать, про что вы. Да, я признаю, что мысль идет всегда первая, ведь вначале думаешь, а потом делаешь.
— Нет, думать относится к разуму, а мысль относится к душе, — так он объяснил.
— Меня это запутало, но ладно, — признался я.
— Ничего, у тебя будет время поразмышлять над этим, но помни: при следующей нашей встрече делай то, что тебе прикажут.
Но он не стал отвечать, а продолжил:
— Боюсь, что это наша последняя продуктивная встреча, но помни, что я тебе сказал про мысль, обдумай это хорошо, почувствуй всей душой и осознай.
— Хорошо, но почему эту теорию назвали Всемирной Моралью?
— Это не теория, а закон, — объяснил он. — Но вопрос правильный. Всемирная — потому что это закон, который действует везде, а Мораль — потому что это обязанность перед всеми и всем, это духовная культура, это нравственность, это закон.
Мне тяжело это принимать, но, может, он и прав. По крайней мере, я понимаю, что вначале появляется мысль, а потом может пойти и действие, в зависимости от воли.
— Ну, я кое-что понимаю, — сказал я ему. — Но я даже не знаю, с чем это соотнести, как это использовать, если и так понятно, что вначале идет мысль, а потом действие.
— Но ты никогда не задумывался об этом, когда желал добра, когда формировал мысль о благом?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Ведь я задумывался об этой теме лишь в школьные годы и в детстве, а не во взрослой жизни. Да и нужно ли это мне?
— Скажите честно, — я начал понимать, зачем он был нужен экстремистам, — вас хотели поймать экстремисты за ваши доводы о мире?
Он кивнул и, улыбаясь, сказал:
— Да, это так. Некоторые люди начали думать, что я обладаю знаниями, способными помочь им осуществить их план. Но они упускали, что эти знания не относятся к оружию разрушения, а относятся к знанию мира, а точнее, к мысли. Мне пришлось уйти к вам, но тем не менее сейчас совершаются действия, которые и должны идти своим чередом. Поверь, все идет так, как и должно идти. Ты уже увидел лик тех, кто находится тут. Ты начал понимать, что они мало чем отличаются от тех, с кем вы боретесь. Да, разум разнится, то вот внутренняя сущность…
Всё, что мне оставалось делать, так это лишь глубоко вздохнуть. Это абсолютная и ясная правда. Я уже видел и знаю про майора Роджера, но ведь тут и другие командиры есть, и если никто не отреагировал на гибель генерала Штайнера, который руководил миротворцами, а после его гибели вообще ликвидировали армию Ливана… Боюсь, что и правительство в Бейруте уже подчиняется нашим командирам. И я не знаю, изменится ли что-либо, когда приплывет авианосец? Или это спланированная акция?
— Вижу, ты хорошо задумался, — заметил имам. — Помни о моих словах. И помни: при следующей встрече делай как приказывают, иначе не совершится действие.
— Хорошо, — все, что я мог ему ответить.
— Думаю, мне пора, прощай, — выходя из комнаты, сказал он.
После этого я отправился на дежурство. Весь день я размышлял о том, что он мне поведал. Особенно меня беспокоила его просьба выполнить приказ при нашей следующей встрече. Впервые в жизни я ощутил себя не в своей тарелке, да и на сердце тревожно...
