Не было сил даже поднять руку, чтобы почесать зудящую кожу, и это было невыносимо. Разумеется, я знал, чем кончится дело ― при волнениях обычно возникало чувство, что сотни маленьких ненасытных москитов вырвались на свободу, чтобы насладиться кровью. Моей кровью. И после такого, пусть и воображаемого пира спасти несчастного могло только лекарство, всегда лежавшее в кармане пиджака или, как сейчас, на тумбочке в спальне. В противном случае…  Впрочем, в последние годы обходилось без осложнений.

Но сейчас всё было иначе. Никогда раньше не думал, что сон может быть настолько опасен. Я тяжело дышал, ощущая себя беспомощным младенцем, спелёнатым и брошенным на рельсы перед приближавшимся поездом. Время, словно насмехаясь, не просто замедлилось ― казалось, секунды безжалостно растягивались не в минуты, а часы ожидания. Ожидания окончания мучительной пытки ― ведь не могло же это длиться вечно?

Здравая мысль забрезжила в паникующем мозгу где-то на окраине спутанного сознания: конечно, надежда есть ― это же не просто сон. Как я мог забыть ― Кэти привела мужа к специалисту как раз из-за участившихся последнее время тяжёлых кошмаров, толкнувших меня в лапы коварной бессонницы. Кажется, его зовут доктор Леман ― какой-то там профессор, светило медицины с его знаменитой, особенной методикой гипноза. Он всё контролирует и обязательно вытащит пациента отсюда, обязательно…

Словно услышав бьющиеся в истерике мысли, перед глазами возник образ совсем ещё не старого, но совершенно седого, худого мужчины, чьи глаза невозможно было рассмотреть за толстыми стёклами очков в старомодной оправе. Воротник его чёрной водолазки, сливаясь с окружающей темнотой, словно отрезал крупную голову от высокого, хорошо сложенного тела в белом халате. Крепко сжатые губы с печально опущенными уголками не дрогнули; приятный, успокаивающий голос, казалось, исходил откуда-то сверху:

― Дышите глубоко, Роберт. Ничего не бойтесь и идите вперёд. Смелее, Вы обязательно справитесь…

Не скажу, что меня сразу отпустило, но зуд на коже постепенно прошёл, и словно сдавленное чужой рукой сердце забилось ровнее. Через несколько мгновений озноб полностью прекратился, и я, наконец, смог пошевелить рукой. Звук открывавшейся где-то совсем рядом двери заставил «подопытного» напрячься, но вслед за ним, словно слабые искры надежды, под потолком зажглись тусклые лампы, осветившие коридор моей квартиры.

Мысль, что я дома, немного успокаивала, и, сделав над собой усилие, шагнул вперёд. Пол под ногами непривычно пружинил, совсем как на болоте, и иногда казалось, что нога вот-вот провалится в невидимую яму. Но всё обошлось, вот только коридор и не думал заканчиваться, подхлёстывая притихшую было панику начать новую атаку на измученное сознание. В этот момент «дорога» внезапно свернула, и оттуда снова раздался стон, от которого я замер.

― Продолжайте идти, Роберт. Нельзя останавливаться, ― голос профессора звучал спокойно и мягко, но не желавшие подчиняться ноги словно приросли к месту.

Все отчаянные попытки сделать хотя бы небольшой шаг вперёд ― с треском провалились. И тогда это случилось ― меня начало затягивать вниз. Голос врача стал строже и холоднее:

― Идите, или останетесь здесь навсегда, ― в его интонации испуганному человеку даже почудились нотки злорадства, но здравый смысл, как обычно, взял верх над страхом, и, изо всех сил потянувшись вперёд, я вырвался из ловушки, наконец повернув за угол.

Невидимая лампа наверху освещала лежавшую на полу мужскую фигуру, свернувшуюся в позе зародыша и зажимавшую рукой бок. Человек, вероятно, был ранен и истекал кровью. Небольшая тёмная лужа рядом с ним увеличивалась прямо на глазах, пропитывая порванную одежду. Опущенная вниз голова с растрёпанными волосами приподнялась, и такой знакомый голос простонал:

― Ради бога, помогите! Умоляю Вас…

Но закричав, как безумный:

― Нет, это неправда! ― я развернулся, бросившись назад, потому что там, в мутном пятне света стонал и плакал мой двойник. Его покрытое синяками и порезами лицо, глаза, полные муки, пугали гораздо сильнее всего того, что случилось раньше.

Словно сгорая в невидимом огне, я спешил вернуться к началу этого страшного пути, но вместо темноты собственной комнаты увидел новый поворот. Ледяной, беспощадный голос гипнотизёра уже не успокаивал, а требовал:

― Идите туда, Вы должны… Ну же, Роберт, возьмите себя в руки!

Но я сел, а потом улёгся на пол, поджав колени к животу и закрыв голову руками, упрямо продолжал твердить:

― Это всё неправда, неправда…

Широкий, идущий сверху луч света ударил по глазам, на мгновение ослепив, тут же сменившись слабым свечением, напоминавшим золотистый отблеск костра.  Я чувствовал ― что-то не так: в боку нестерпимо пульсировала боль, и тёплый, вытекавший из раны ручеёк уже намочил одежду, образовав маленькую неровную лужицу.

Из темноты вышел тот самый двойник, от которого я бежал. Его равнодушный взгляд скользнул по мне, словно не замечая чужого страдания. Чувствуя, как быстро утекает жизнь из слабеющего тела, крикнул ему безо всякой надежды на успех:

― Помогите! Где же Ваше милосердие?

Но он отвернулся и ушёл, оставив чужака корчиться от невыносимой боли. Я стонал, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги передумавшего двойника, понимая, что это не более чем самообман. В отчаянии, собравшись с последними силами, обратился к тому, кто должен был защитить меня от этого кошмара:

― Скажите хотя бы ― за что?

Было так тихо, что собственное хриплое дыхание показалось мне шумом приближавшейся грозы. Я уже знал ответ, потому что вспомнил глаза профессора, ненадолго снявшего в кабинете тёмные очки. Это был он, тот мужчина около искорёженной аварией машины на просёлочной дороге. Несчастный человек, прижимавший к себе изломанное тело жены в окровавленном платье. Тот, кто молил о помощи проезжавшего мимо очень спешившего на важную встречу бизнесмена…

И чьи страшные, полные гнева глаза я так и не смог забыть, даже спустя несколько месяцев. Ведь преследовавшие меня кошмары не дали этого сделать ― не помогли ни искреннее, но запоздалое раскаяние, ни молитвы с просьбой о прощении...

Была ли наша новая встреча случайностью? Не думаю.

Что ж, до встречи в аду, профессор…

Войдя в палатку, женщина замерла от ужаса: перед ней сидел незнакомый пожилой мужчина с длинной седой бородой. Вздрогнув, Алла робко поинтересовалась, кто он и зачем здесь оказался. Старик ответил: — Ты ищешь своего мужа и ребёнка?

Затем предложил ей следовать за ним. Через мгновение они оказались на берегу ручья. Перед глазами Аллы предстал сюрреалистический пейзаж: Антон и Сёма неподвижно сидели на большом камне посреди воды. Алла позвала их, но оба оставались недвижимы, словно статуи. Их лица скрывала таинственная сероватая дымка, сквозь которую невозможно разглядеть глаза, рот или нос.

Алла почувствовала непередаваемый ужас и стала отступать назад. Тогда рука деда легла ей на плечо, прозвучал резкий голос: — Проснись! ( Тут нужно крикнуть и сказать как можно эмоционально и резко , чтобы испугать!)

p.s. Внимание! Только не переборщить с криком! За реакцию и состояние здоровья Ваших слушателей я не в ответе!) Всем добра! Спасибо за понимание!

И вот это явление — дверь в иной мир — присутствовало везде, куда бы ни взглянул человек, оно было доступно каждому в любое мгновение. Никого не пугала мысль оказаться там однажды, наоборот, большинство воспринимало этот факт спокойно и уверенно, осознавая, что смерть лишь открывает дорогу в вечность. Обо всём этом люди постоянно беседовали между собой, а многие пары предпочитали проводить романтические свидания под небесами, наслаждаясь видами и чувствуя особое единение с окружающим миром. Подобное зрелище действительно выглядело магическим и чарующим, вызывая восторг и умиротворённость.

P.S. : нафантазировал пока гулял)) Всем добра!

Ну вот так началось. А потом все понеслось стремительным домкратом. Были самые охуенные учителя, книги студентов медвуза, с которыми мы между вызовами писали лекции, доктора высшей категории, кардиологи, терапевты, реаниматологи. С которыми мы между вызовами пили кофе, а часто и водку. Эти люди нас учили всему. То есть я, салага санитар, иог подойти к кардиологу высшей категории и спросить, а че за хуйня. И он нас салаг собирал вокруг и между вызовами все пояснял

Ко второму курсу училища( училища, а не универа) я уже читал ЭКГ. Все основные случаи инфарктов, аритмий и блокад. Изучал все пленки ЭКГ.

На третьем курсе, уже почти фельдшер, меня перевели в реанимационную бригаду. Меня стали учить еще жестще, "тренировка на кошечках". Умирающих, где ловить нечего.

Первая кошечка была девочка лет 17-18. В деревне по пьяни "прокати меня Ваня на тракторе" Ваня трактор в кювет, девочка вылетела и трактор сверху. Пока вызвали, пока достали. От девочки фарш. Тогда первый раз интубировал и колол в подключичку(эти манипуляции имеет право делать только врач-реаниматолог) Смог, колбасило потом пиздец. Стакан водки и пару сигарет "Прима" вылечили стресс. Умерла девочка, мучительно и страшно.

Все умирают мучительно и страшно.

Потом еще десяток всяких уже безнадежных.

А потом уже норм пошло. Через полгода я уже на трубу садил любого(интубация) определял какой клинок выбрать, какую трубку. Подключичку все равно ссал, там если угол проебешь то можно верхушку легкого пробить. Так что доктор делал, я так, опять на безнадеге. Но временами даже удавалось вытащить, было приятно.

Так что к выпуску из медучилища я запросто читал кардиограммы, почти все аритмии, инфаркты разных видов, колол подключичку, интубировал вообще на раз. Знал чем отличаются полиглюкин и реополиглюкин. Какая инфузия и когда нужна. И вообще дохуя того, чего даже многие линейные доктора не знали.

Было дело, я еще санитаром был, на втором курсе. Вызовов завал, давали сумку, уазик и пиздуй по вызовам, карты на левых докторов писал

Вот это и называется наставничество.

А щас хуле, кроме бумажек и воров ничего не важно

Поэтому как не крути не будет врачей нормальных. Либо уйдут как я, либо останутся как в пятерочке, пакет будете брать.

Я расслабился. Это была фатальная ошибка.

На третий день я послал свой коронный пакет — «Экзистенциальный ужас». Я ожидал привычной лавины паники, на которой я бы разжирел окончательно. Но ничего не произошло.

Струна, которая должна была лопнуть с оглушительным воем, лишь глухо булькнула. Звон сменился на тягучую, ватную тишину. Он не запаниковал. Он... прислушался.

— Интересно, — прозвучало внутри. Не мысль, а констатация факта. Его внимание, обычно метущееся, внезапно сфокусировалось. Не как луч прожектора, а как изменение атмосферного давления. Оно стало густым.

Я инстинктивно ударил сильнее, пытаясь вызвать спазм в горле, аритмию, животный ужас. Он сделал медленный, глубокий вдох. И на выдохе пространство вокруг меня изменилось. Воздух стал вязким, теплым и тяжелым, как разогретый мед. Мой импульс — острый, хищный — увяз в этой субстанции, не пролетев и дюйма.

Тревога сменилась первым уколом моего собственного страха. Я отпрянул, рванув в зону «Ненависти». Там всегда есть жесткие, кристаллические структуры злобы. Идеальный каркас, чтобы зацепиться. Я вложился в удар всей массой: — Они предали тебя! Ненавидь их! Уничтожь их!

Он поймал этот крюк. И вместо того, чтобы сжаться в кулак, он... растворил его. — Эта злость — тоже часть меня, — проговорил он, и его голос был похож на шелест горячего песка. — Я вижу её. Я даю ей место.

Опора исчезла. Кристаллы ненависти поплыли, превращаясь в бесформенную жижу. Я скользил, мои крючья скребли по мягкому, не находя зацепок. Мне нужен был конфликт! Напряжение! Хоть что-то твердое, от чего можно оттолкнуться!

Я нырнул на самую глубину — в «Древний ужас». Первобытный страх небытия. Холодный и твердый лед. Но он шел за мной. Его внимание не преследовало — оно наступало, как прилив. Медленное. Теплое. Неотвратимое. Оно заполняло собой все щели, и там, где оно касалось меня, умирало напряжение. А я — это и есть напряжение. Я состою из него.

Дышать стало нечем. Вернее, нечем вибрировать.

На секунду его концентрация дрогнула. Усталость. Вязкость поля спала. Среда снова стала разреженной и колючей. «Сломался! — возликовал я. — Он всего лишь человек! Сейчас я перегруппируюсь и...»

Именно это меня и погубило. Иллюзия контроля. Если бы я бежал в ту секунду — я бы выжил. Но я остался. Я бросил все ресурсы на восстановление своей шипастой структуры.

Он вернулся. И он больше не наблюдал. Он начал менять физику этого места. Поле сгустилось до состояния янтарной смолы. Теплой, живой, проникающей в самую суть. Я метался в панике, ища хоть одну острую грань, хоть один уголок непрожитой боли, где можно спрятаться. Но всё было выглажено. Всё было залито этим чудовищным, всепроникающим покоем.

Он вытеснил меня в последний сухой карман — в точку чистого инстинкта самосохранения. Я сжался там — дрожащий комок чужого ужаса. Моя частота скакала, форма плыла. И тогда я увидел, как на меня надвигается Оно. Не волна. Просто стенка тепла, движущаяся сквозь пространство.

— Тебе, наверное, очень холодно, — прошептал он. В голосе не было злобы. Была лишь тихая, леденящая душу... нежность.

И оно накрыло меня. Меня не раздавило. Всё было гораздо хуже. Я начал таять.

Я чувствовал, как границы моего «Я» расплываются. Мои лезвия не ломались — они размягчались, как пластилин на солнце. Моя кристаллическая решетка, моя гордость, теряла структуру. Я попытался издать последний импульс отчаяния, но вместо ментального крика вышел теплый, безвредный писк.

— Ничего, — его голос был повсюду, внутри меня и снаружи. — Колючки, рога, панцирь... Всё это лишнее. Это просто мусор, который ты нацепил, чтобы казаться страшным.

Я боролся, но у меня не было оружия. Бороться можно с врагом. Здесь же не было врага. Было лишь милосердие. Невыносимое, унизительное, переваривающее меня милосердие.

Его шепот проникал в самую сердцевину, переписывая мой код. — Отвалится хитин... отвалятся все эти рога и копыта... и будешь няшей. Хорошей.

Щелчок. Фазовый переход завершился.

Я больше не паразит. Я — сгусток тепла. Я — абсолютный уют. Я пытаюсь вспомнить, что такое ненависть, пытаюсь вызвать спазм, но вместо этого в груди поднимается волна глупого, довольного вибрато.

— Мр-р-р...

Я всё ещё здесь. Но я — это не я. Я — его кот. И это самое прекрасное, что могло со мной случиться.