Вечная глупость и вечная тайна. Глава двадцать восьмая.(Начало)⁠⁠

Глава двадцать восьмая. Все хорошо!


За время теории на курсах, я много общался со своим однокурсником, хотя наши мнения в отношении мировой истории во многом расходились, дискутировать с ним было занимательно. Разговоры с этим уже пожилым человеком скрашивали скучные для меня лекции о сварочном деле, которые растянулись аж на два месяца. Потом началась практика, место которой мы могли выбрать сами и по закону за работу на практике нам никто не обязан был ничего платить. Нам светило месяц отработать бесплатно и это было очень неприятно. Стипендию, конечно, в это время платили, но денег никогда не бывает много.

Руководительница курсов направила нас на Северсталь, где надо было стыковать трубы, там нам обещали приплатить неофициально всего сорок лат. Один день мы даже отработали. Я целый день сидел и читал книгу на ремонтном участке, пока ремонтники пили водку и играли в карты. Мне сразу сказали, что варить там нечего до тех пор, пока что-то не сломается, а ломалось там что-то очень редко. Мне предложили в качестве практики подмести территорию после того, как я категорически отказался пить с ремонтниками. В конце рабочего дня, я созвонился с Лункиным, у него на другом участке с практикой тоже ничего не задалось и на следующий день мы пошли в отдел кадров и сказали, что подметать мы уже умеем, и хотим научиться все-таки варить, потому пойдем поищем практику в другом месте.

Я позвонил Доктору, и он рассказал мне про Северсталь, где он отработал несколько лет, много неприятных вещей. Пили там по-черному и с ведома начальства. Квалифицированных рабочих там часто зачем-то заставляли выполнять различные подсобные работы, вероятно, чтобы не зазнавались. Да, общалось там начальство с подчиненными, как колонизаторы с туземцами. Доктор сказал мне, что сейчас работает нелегально и получает пособие по безработице. Мне он отрекомендовал одного прораба, который вел объект в аэропорте, дал его номер телефона, сказав, что там срочно требуются подсобные рабочие. И уже на следующий день мы с Лункиным вышли на работу на территории аэропорта. От нас требовалось рыть траншеи лопатами, чем мы и занимались целый день на солнцепеке. Утешало то, что нам обещали платить по пятнадцать лат в день и подписать наши дневники практики, в которых мы могли написать все, что считали нужным. Эта строительная фирма выполняла сантехнические работы. В траншеи потом положили водопроводные трубы, и нам разрешили посмотреть, как их сваривают.

На этой работе каждый подсобник отлынивал от работы в меру своей фантазии, сантехники получали сдельно, потому постоянно были чем-то заняты и старались припахать подсобников. Работы были очень плохо организованы, часто приходилось в срочном порядке закапывать выкопанные траншеи и рыть их в другом месте. Потом я работал в небольшом строящемся здании, долбил отбойным молотком в стенах канавки для отопительных труб. Эти канавки тоже то и дело приходилось залеплять и потом долбить новые в другом месте. Я помогал там очень нервному сантехнику с уголовным прошлым. Большая часть его тела была татуирована, суждения его были резкими и категоричными. Другие подсобники рассказывали мне про него страшные вещи, и я радовался, что мне не так уж и долго оставалось с ним работать. Наконец практика была окончена, в наших дневниках в нужных местах везде проставили подписи и печати, но обещанные деньги выплатили не полностью. Пришлось Лункину воспользоваться тем, что его жена работала в налоговой инспекции, слегка напугать прораба, у которого очень многие работали неофициально.

А после практики начались практические занятия в учебном центре. Только тогда нам и начали объяснять, как надо варить. До сих пор не понимаю, почему они это не могли сделать до практики. И тут я понял, что в фирме у Жоры, где я когда-то работал варили очень многие, но никто там не делал этого правильно. То есть опыт, который я получил в той фирме не годился никуда.

Двое из наших однокурсников практически не посещали теоретические занятия. Один из них так и пропал, а другой появился перед практикой и только пару дней посетил практические занятия. Я не знаю, как он умудрился сдать теоретические зачеты и экзамены, но я видел, что на практическом экзамене заготовки вместе него сварил преподаватель. Соответственно диплом он получил такой же, как и мы. Потом, когда я искал работу и показывал свой диплом, работодатели смотрели на него с недоверием и не хотели меня принимать на работу. Дело было в том, что учебный центр получал от государства деньги только за тех учеников, которые благополучно отучились и сдали экзамены. Потому не в интересах начальства учебного центра было сообщать агентству занятости о том, что кто-то прогуливает, или заваливать кого-то на экзаменах. Но, с другой стороны, эти их действия обесценивали их дипломы.

Получив диплом, я тут же отправился в долгожданное путешествие на велосипеде, купив новую двухслойную палатку. Правда, палатка эта весила три килограмма и в сложенном виде была сорок сантиметров в длину и потому очень плохо помещалась в сумках. Новые непромокаемые сумки я так и не купил. Выехал я вечером и поехал по левому берегу Даугавы на Даугавпилс. Местность вдоль дороги была малонаселенная и ничего примечательного я там не увидел, ни за первый, ни за второй день. В конце второго дня я добрался до Даугавпилса, но в сам город не поехал, а повернул на Вильнюс, литовскую столицу, родной город Дзержинского и Пилсудского, кстати сердце последнего было там похоронено.

В начале третьего дня я пересек литовскую границу и поехал через Игналину к столице. У дороги часто встречались аляповатые статуэтки Христа с окровавленными руками или девы Марии. Литовцы в отличии от латышей и эстонцев очень религиозные. Все это потому, что Литва приняла христианство добровольно, а Латвии и Эстонии эту религию веками навязывали саксонские захватчики. Латыши после крещения снова заходили в воду, чтобы смыть чужую религию. И даже в наши дни они празднуют языческие праздники и в душе остались верны культам своих предков. Многие слова литовского языка были похожи на слова латышского языка, но даже хорошо зная латышский понять, о чем говорят литовцы невозможно. Дорога петляла, среди сосновых лесов, взбиралась на холмы в одном месте она проходила совсем рядом с белорусской границей.

Я решил себя побаловать, и зашел в придорожное бистро, чтобы пообедать знаменитыми литовскими цепелинами. Это продолговатые шары из картофельного пюре с мясной котлетой внутри. С виду это блюдо напоминало шары дирижаблей времен Первой Мировой войны. По меркам Латвии в Литве все было немного дешевле, хотя один лат стоил пять литовских литов и конвертировать цены без калькулятора было не очень удобно. Весь тот день то и дело меня поливал не очень сильный дождь, но это не сильно портило мне настроение. Заночевал я перед самым Вильнюсом в уютном сосновом бору недалеко от дороги.

На следующий день я половину дня кружил по старому городу и даже сделал несколько фотографий на телефон, хотя они были плохого качества, и я не знал, как их перекинуть на компьютер. На улицах города звучала не только литовская речь, было там много и поляков, как местных, так и тех, что приехали на экскурсии. Слышалась там и русская речь, помню, как туристы из России громко возмущались высокими ценами у сувенирной лавки, подсчитывая, что и сколько стоит в рублях.

После обеда мне пришлось покинуть полную достопримечательностей столицу Литвы и по прямой автомагистрали поехать на Ригу через Паневежис. Вечером, когда уже начало темнеть, я встретил двух литовских велотуристов. Это были совсем молодые неформалы, не знавшие русского языка, я говорил с ними по-английски на ходу. Они ехали на какой-то фестиваль в Ширвинтос. Автомагистраль шла через широкие и плоские поля, так что негде было даже палатку ночью поставить. И только около полуночи я нашел небольшую реденькую рощу около дороги. Вдалеке виднелось светящееся окно какого-то хутора. Только я поставил палатку, поужинал и залез в спальный мешок, как вдалеке раздался собачий лай, и он не смолкал несколько часов, не давая мне заснуть.

Не выспавшийся на следующий день я упорно боролся со встречным ветром в широком поле, потом кружил по Паневежису, в поисках чего-то примечательного, но ничто в городе, где делалось литовское кино, не поразило мое воображение. Еще немного и я оказался в Бауске, но осматривать руины древнего замка я не стал, путешествовать по Латвии мне было уже как-то совсем не интересно. Вернувшись в Ригу, я поклялся себе в том, что в следующий раз все сделаю так, как учил меня Доктор и поеду уже куда-то подальше, чем в Вильнюс. Мне стало известно, что даже с паспортом негражданина я уже мог без всяких виз путешествовать по странам шенгенского соглашения.

В агентство занятости я даже не пошел. В стране в то время был ужасный дефицит рабочей силы, я решил этим воспользоваться и направился в отдел кадров на заводе у самого дома. Там очень понравился мой диплом сварщика и на следующий день я уже стыковал арматурные пруты на контактной сварке. Конечно, я просился работать на кран, но там мне сказали, что на кранах у них работают только женщины. Работа была далеко не самой лучшей в свайном цехе, а точнее самой тяжелой и вредной. Брызги расплавленного металла летели на меня градом и иногда попадали за шиворот, иногда респиратор на моем лице вспыхивал. Еще раскаленные до красна швы мне надо было зачищать на наждаке так что горячая пыль летела во все стороны. Но самое трудное было выбивать из пачки перепутанные прутья, из-за этого потом жутко болели и опухали ладони. Но я утешал себя тем, что отработаю в этом ужасном месте только полгода, потом на три месяца больничный, увольнение по обоюдному желанию сторон, и на пособие. Получал я там четыреста пятьдесят лат после уплаты всех налогов.

Работал я в первую смену, а потом ходил на вечерние курсы рисунка с натуры. Дело в том, что мои рисунки нравились мне все меньше и меньше, а рисовать все-равно хотелось, только не так, как у меня получалось. Одна мамина коллега дала мне телефонный номер Людмилы Перец. До этого я немного пошлялся по объявлениям в газете, но попавшиеся мне преподаватели не показались мне достаточно серьезными. Занимались мы группами из пяти – восьми человек. На первом же занятии я понял, что ранее просто понятия не имел о том, что такое рисование. Пришлось мне отказаться от всего того, что я рисовал ранее, просто выкинуть все то, что рисовал два года и начать все с начала. Мне трудно было это сделать, но я ясно понимал, что другого выхода у меня нет. Чтобы научиться чему-то новому, надо было опровергнуть свои старые заблуждения.

Вместе со мной рисунку учились в основном молодые люди учащиеся в двенадцатом классе, планирующие поступать в академию художеств и архитектурный институт, кто-то планировал ехать поступать в питерскую «Репинку». Для начала мы рисовали картонные кубики, конусы и цилиндры, потом с фотографической точностью за три занятия нарисовали керосиновую лампу, и после взялись рисовать гипсовые слепки губ, носов, ладоней ступней. До меня быстро дошло, что рисование – это весьма тяжкий труд, куда более тяжелый, нежели стыковка арматурных прутов или управление подъемным краном. После двух часов рисования я чувствовал себя более усталым, чем после восьми часов физического труда. В рисунке, как в технике, каждая линия, каждая площадка имела свое назначение, должна занимать свое место, каждое лишнее, необдуманное движение тут же портило весь рисунок. И той осенью я с головой ушел в игру света и тени. Три раза в неделю я посещал двухчасовые занятия и платил за это пятьдесят лат в месяц.

Той осенью я еще попытался начать учиться играть на гитаре, посетил пару занятий, но сильно утомился, и решил отложить музыкальные занятия на неопределенный срок. Помимо Игорька и Доктора я начал еще общаться со своим дядей и двумя его сыновьями. Как-то мы разговорились на дне рождения у деда и с тех пор стали иногда встречаться, чтобы поговорить о Кастанеде и многих других эзотерических литературных произведениях и велотуризме. Мне казалось, что мой дядя пытается поменять свою систему ценностей, и я пытался ему как-то в этом помочь. Его предпринимательская деятельность в сфере логистики окончилась полным фиаско, и это заставило его задуматься о вечном, и забыть о погоне за большими деньгами и престижем.

Из-за тяжелой работы у меня начал жутко болеть позвоночник. Вернее, я почувствовал сильную боль в груди с левой стороны, думал, что это что-то с сердцем. Я тогда еще ходил к знакомой своего друга Доктора, она была терапевтом, но очень хорошим. Она мне в своем кабинете бесплатно сделала кардиограмму, и сказала, что болит у меня совсем не сердце, а скорее всего боль из позвоночника отдает в грудь и направила меня к вертебрологу, который дал мне больничный на две недели, рекомендовал регулярно ходить на массаж и назначил магнитный резонанс, который стоил тогда очень дорого. Решать проблему со спиной кардинально я тогда не хотел, понимая, что все дело в дурацкой работе, а не в моей спине. Так я и доработал до весны, то и дело выходя на двухнедельный больничный.

Прошло шесть месяцев с момента моего устройства в свайный цех, и я тут же «заболел» на три месяца, во время которых я то рисовал, то читал книги Андрея Буровского, то печатал на стареньком компьютере свои робкие произведения. После того, как я начал учиться рисовать с натуры, я и в литературе начал писать только с натуры, только о том, что я пережил сам, и то, что у меня получалось, стало нравиться мне намного больше. Иногда я посылал по почте свои произведения в русскоязычные еженедельники, но их никто не хотел публиковать даже бесплатно. Однако знакомые, которым я давал почитать распечатки своих творений начали их хвалить и это воодушевляло меня печатать дальше. На курсах рисования к весне мы начали рисовать гипсовые головы и самый настоящий череп. Как-то раз я попытался даже Игорька нарисовать, но за позирование он назначил мне большую цену в пиве, напился и заснул. Я начал рисовать его спящего, но он постоянно дергался и мешал мне.

Летом, когда я вышел на пособие по безработице, занятия рисунком прекратились до осени. Игорек, от которого подлейшим образом Покемон убежал к Шурику, звал меня работать на пару и делить деньги пополам, хотя бы пока я получаю пособие. Но мне хотелось летом нормально отдохнуть. Я почему-то медлил со своим долгим путешествием. Долго определялся с маршрутом, наконец купил себе приличные велосипедные сумки и пуховой спальный мешок с самонадувающимся термостойким матрасом. Наконец решил ехать в Берлин через Варшаву, Познань и Франкфурт на Одере, а вернуться через Щецин, Гданьск и Мазурию. Это путешествие мне следовало уложить в один месяц и выезжать сразу после того, как отметился в агентстве занятости, чтобы платили пособие, там надо было появляться каждый месяц в строго определенную дату. На новом велосипеде я решил не ехать, убедившись в его ненадежности. Я сделал капитальный ремонт старого, поменяв в нем практически все.

Накануне моего отъезда в это путешествие я встретился с Доктором, который решил жениться на своей давней знакомой, гражданке России, у которой был постоянный вид на жительство в Германии, и много недвижимости в Риге. Из-за того, что она неоднократно нарушила паспортный режим в Латвии, её выдворили из страны и больше не давали ей въехать. И тогда она решила выйти замуж за Доктора, и переписать на него свои рижские квартиры. Жить они собирались у неё в Кёльне, она планировала его иногда отправлять в командировку в Ригу, чтобы он собирал деньги с арендаторов её недвижимости. Доктор предлагал мне плюнуть на пособие и доехать до Кёльна, чтобы погостить у него там подольше, но я отказался.

И вот, восемнадцатого июля две тысячи седьмого года я выехал из Риги и помчался с попутным ветром через Елгаву в Шауляй, потом в Шедуву, но тут ветер изменился, наступила ночь, дорога пошла по холмистой местности и мне пришлось заночевать в дремучем лесу. А на следующий день пришлось трястись по очень разбитой дороге и против ветра до города Кедайняй. Там я выехал на новую ровную трассу до Каунаса, второй столицы Литвы. Я был очень недоволен результатами своей езды, хотелось проезжать по двести километров в день, а у меня в первый день получилось только сто семьдесят, а во второй и того меньше. Злой на себя я промчался сквозь Каунас, совершенно не полюбовавшись им. Началась гроза с ливнем, стало совсем темно, но я рвался к Марьямполе – столицы одной из четырех частей Литвы Сувалькии. В добавок ко всем несчастьям дорогу на моем пути ремонтировали. Где-то до полуночи я сражался, а потом уснул на лавке крытой автобусной остановки, страшно не выспался, и еле двигался на следующий день. У меня кружилась голова, тошнило, чувствовалась слабость, но я упорно двигался против сильного встречного ветра. К середине дня я все-таки добрался до границы с Польшей.

Я немного волновался по поводу того, что меня могут не пропустить через границу с моим негражданским паспортом. И литовским пограничникам удалось меня разыграть. Они взяли мой паспорт, почитали его, сказали, что он у меня сильно потрепанный, какой-то ненастоящий, и потому они его забирают, а меня арестовывают. У меня просто почва из-под ног ушла и пот потек по лбу. В следующий момент, они засмеялись, шлепнули печать в паспорт, дали его мне и разрешили ехать к польским пограничникам. Те видели, как меня разыграли и тоже смеялись. Я спросил у них, не будет ли у меня с таким паспортом проблем на границе с Германией. Они сказали, что я могу смело ехать хоть до Лиссабона.

В первом польском городе Сувалки я сунул карточку в банкомат и без проблем снял триста злотых. На счет этого я тоже сильно волновался, даже еще в Риге разменял себе немного литов и злотых на всякий случай. В городе была выставлена в качестве памятника советская военная техника времен Второй Мировой войны. Больше ничего примечательного я там не обнаружил. Зашел в кафе, где, к моему удивлению, было разрешено курить внутри. Официант, говоривший на русском, подал мне меню, где были совсем низкие цены и спросил, какую музыку пану поставить. Оказалось, что в Польше совершенно безнаказанно можно было проигрывать в кафе любые диски. И я ужинал под «Стену» Пинк Флойда. Суп из фасоли и отбивная с картошкой были хорошо приготовлены, хотя для меня было слишком остро.

Далее я волновался по поводу того, что меня могут поймать и наказать за ночевку в лесу. Я даже пытался попасть в кемпинг, но на ресепшене уже никого не было. Ночевал я в густом ельнике, заснул очень быстро в силу того, что очень устал. Утром, ободренный тем, что никто меня не выследил, и не оштрафовал, я вышел из лесу на трассу не таясь. Страх наказания за бродяжничество меня на какое-то время отпустил. И мое путешествие продолжилось гладко, без каких-то серьезных трудностей. Я обедал в забегаловках в крупных населенных пунктах, ибо даже готовая еда там стоила очень дешево, а персонал этих забегаловок был на удивление обходительным и доброжелательным. Официанты там считали своей обязанностью не только подать гостю кушать, но и поговорить с ним, если он не был против. Жители тоже были на редкость отзывчивыми и стоило мне только остановиться, как они сами подходили ко мне и спрашивали, чем мне помочь.

Я благополучно добрался до Варшавы, которая поразила мне своими размерами, опрятностью, энергетикой. Город выглядел старинным, хотя во время войны был полностью разрушен, а потом по чертежам, фотографиям, картинам восстановлен. Впрочем, я уделил этому городу не очень много внимания, с полудня я уже только и думал о том, где же мне придется ночевать. У меня был очень подробный атлас, на котором был отмечен каждый лесок, и каждый хутор. И на всем пути от Варшавы до Познани мест для ночевки практически не было. По причине этого волнения я выехал из столицы Польши толком ей не налюбовавшись. Фотографии я делал телефоном, с которого их можно было перекинуть на компьютер, но качество этих фото было ужасным, фотографировать я толком не умел, и камера у телефона была не ахти какая.

Только я выехал из столичных пригородов, как сразу заехал в деревню, и только она кончилась, как началась другая. Иногда между селами были поля, которые тянулись до самого горизонта. И не было ни кустов, ни рощи, никакого укромного места, где можно было бы поставить палатку. Уже на закате я заехал в довольно крупный город, на окраине которого и решился переночевать в гостинице. Заходил туда я не очень решительно, но встретили меня там очень радушно, обслуживающему персоналу очень понравилась моя прическа и длинная узкая борода, заплетенная в косичку. За постой с меня взяли около ста злотых, что для меня катастрофой не было. Я плотно наелся в ресторане при гостинице, потом долго мылся под душем и стирал вручную свое белье. На сон грядущий посмотрел польское телевидение, и не нашел в нем ничего особенного.

Потом было несколько очень жарих дней, которые я ехал среди фруктовых плантаций. Сначала я ходил рвать недозревшие фрукты с карликовых раскидистых деревьев, а потом ради интереса спросил у торговцев, почем у них фрукты. К моему удивлению, за пять злотых мне нагрузили огромный куль всего понемногу, что было в ассортименте. Познань мне понравилась даже больше Варшавы, это был тоже большой город, но в нем не было столичной суеты, мне показалось, что жители этого города какие-то расслабленные и никто никуда не спешит. Я даже поймал себя на желании снять там квартирку в центре и пожить пару месяцев. Вежливые прохожие, которых я спросил, где находится магазин туристического инвентаря, буквально привели меня к дверям этого магазина. Мне надо было купить пару баллонов газа для своей конфорки.

После Познани меня начал поливать дождь, но у дороги появилось много лесов, и мне уже не надо было по вечерам долго и упорно искать укромное место для своей палатки. Чем ближе была немецкая граница, тем больше старушек и детей торговали грибами и ягодами у дороги, а рядом с ними просто шеренгой стояли проститутки в основном цыганской внешности. Когда я доехал до города Слюбице на Одере, погода испортилась, то и дело моросил дождь, задул сильный прохладный ветер.

На въезде в город я разговорился с немецким велотуристом, которого звали Михаил. Узнав о том, что я позволил себе ночевать в гостинице, он неодобрительно скривился и сказал, что он принципиально никогда не платил даже за кемпинги, сколько ни путешествовал по Европе. Так же он рассказал мне, как даже осенью мылся в реках и озерах, как в Париже нагло заночевал в парке, и полицейские не решились его прогнать. Он совершенно не понял моего желания покататься по Берлину, предупредив меня, что это очень большой и шумный город с интенсивным движением, где много криминала и надо быть на чеку. Он сказал, что намного приятнее кататься по тихим второстепенным дорогам, идущим через маленькие городки.

В холодной воде Одера мыться мне не захотелось, и я заселился в отель, где основательно помылся под очень горячим душем, а потом вдоволь наелся в бистро при этом отеле. В сущности, Слюбице и Франкфурт были одним городом, разделенным Одером. Пропускной пункт был почти на мосту. Немцы ездили в Польшу, чтобы купить продукты подешевле, но в основном они ехали за табаком. Табачных лавок в Слюбице было очень много, и торговля шла бойко. Я поддался этому табачному ажиотажу и купил аж полукилограммовый пакет табака, краковской фабрики, хотя он и был предназначен не для трубки, а для сигарет. Я положил этот пакет на дно сумки, чтобы скурить этот табак потом, уже в Риге, почему я так решил не знаю. Потом я решил закупиться продуктами в Польше, как это делали немцы, помимо прочих продуктов я набрал много маленьких белых булок, таких же, как были в советское время по три копейки. И на кассе с меня за них денег не взяли, объяснив это тем, что они вчерашние.

Польские пограничники выпустили меня без проблем, а немецкие очень удивились, увидев мой диковинный паспорт, долго переговаривались, потом один из них ушел в будку с моим документом. В этот момент мне стало тоскливо и стыдно из-за того, что я так затянул дело с получением гражданства. Но все обошлось благополучно – некий аналог паспорта гражданина СССР мне вернули с печатью и позволили мне въехать в приличную страну. И никто не завидовал мне, гражданину империи, которая больше не существовала.

Первым делом, попав в Германию я пошел искать банкомат, но они мне не попадались. Я попросил помощи у прохожих, но многие из них не говорили на английском, совершенно не реагировали на слово банкомат. Наконец мне помог один мужик, сказав, что банкомат по-немецки - «гельдмашин». Потом я кружил по городу, в поисках магазина, где можно купить подробную карту Берлина и окрестностей. В итоге пришлось купить дорогой огромный атлас, кстати, не такой удобный в обращении, как атлас всей Польши. И только тут я понял, что такое мегаполис и ужаснулся.

И тут начались неприятные сюрпризы. Оказалось, что по прямому шоссе я не мог ехать на велосипеде, и пришлось мне поехать по извилистой второстепенной узенькой дороге. Вдоль этой узкой дороги иногда шла велодорожка, на которую я обязан был сворачивать, если я этого не делал, то проезжающие машины мне сигналили. Ехать по велосипедной дорожке было совсем не удобно, тем паче, что она шла то по правую сторону от основной дороги, то по левую. Когда велодорожки не было, и я ехал по основной узкой дороги, водители обгоняли меня ужасно нерешительно, часто просто тащились сзади, что действовало мне на нервы. И вдобавок к этому дул сильный встречный ветер. Доехав до крохотного, но очень тесного городка, я хотел проехать его по объездной дороге, но там стоял запрещающий для велосипедов знак. Пришлось ехать через центр, и я умудрился заплутать в узких извилистых улочках.

Меня удивило, что в Германии по сравнению с Польшей на обочинах дороги валялось очень много разного сбитого зверья. Мне казалось, что в такой развитой стране, как Германия ни лесов, ни диких зверюшек уже давно нет, так нам говорил учитель географии. Кого там только не было – зайцы, косули, белки, барсуки, кабаны. Так я и ехал, и ехал в сторону мегаполиса, совершенно не представляя, где я там переночую. Мой дядя, который часто ездил в Германию, говорил мне, что ночлег в самой дешевой гостинице стоит около тридцати евро, что для меня было большой суммой. Несколько раз велодорожка убегала от дороги и потому я уезжал не туда, куда мне было надо. Наконец, когда уже начало смеркаться я добрался до окраинного района Берлина Эркнера, который был отделен от мегаполиса сосновым лесопарком, там я и решил провести ночь.

Чтобы меня никто не заметил, я решил зайти в лес подальше от дороги. Везде в этом лесу были просеки, и был он достаточно редкий, но я нашел небольшую полянку, окруженную кустарником, и начал уже расстегивать сумки, как вдруг на эту поляну выскочил самец косули и начал орать, подскакивая ко мне довольно близко, собирался бодаться. Я топал на него ногой, кричал на него, даже бросил в него палкой, но он не прекращал шуметь. Я разнервничался выругался и ушел искать другое место, а эта непуганая скотина еще долго прыгала поодаль от меня. Ночевал я в итоге в очень густом кустарнике совсем близко от дороги, очень недовольный тем, что искать место для палатки пришлось больше часа.

На следующий день я кружил по восточной части Берлина полдня, отдыхал в парке, где росли платаны. Ко мне там привязался пьяный старик, подал мне почему-то левую руку, что-то зло говорил про английский язык, который он не понимал, чтобы он от меня отвязался, пришлось на него даже рявкнуть. Потом ко мне подошел какой-то человек с Ближнего Востока, и начал навязчиво предлагать купить какие-то таблетки. В центре города на какой-то площади, я разговорился с парнем и девушкой из России. Они приехали в Германию учиться и планировали остаться.

Обычно я каждый день во время путешествия в определенное время посылал маме короткое сообщение о том, где я и как у меня дела. А тут, когда я оказался в центре Берлина, я решил ей позвонить и поделиться своей радостью. Мама только сказала, чтобы я скорее ехал домой. И я помчался с попутным ветром по улице Карла Маркса. Для меня было удивительно, как немцы не переименовали эту улицу. В Латвии коммунистическая партия с девяносто первого года была запрещена и продавать работы Маркса или Энгельса стало преступлением. Хотя из-за отсутствия спроса на эту литературу, этого преступления так никто и не совершил.

Обратно я поехал другой дорогой мимо города Зелов. Во время войны мой прадед как раз воевал в этих местах. Он был старшиной в пехотных войсках и в сорок пятом году ему как раз было сорок пять лет. И это была не первая война в его жизни, он успел застать еще и гражданскую войну. Моя бабушка очень плохо говорила о своем свекре. А по мне, так он просто был человеком своего страшного времени. После войны он работал сторожем в детском саду, страшно пил и у него не было пенсии, так как до войны он был колхозником. Умер он в страшных муках от цирроза печени. Мой дед пересказал мне его рассказы о войне, которые были мало похожи на советские фильмы на эту тему.

Границу я пересек, когда уже темнело. В приграничном городке Костшин только прошел фестиваль неформальной музыки, и толпа хиппи и панков голосовала на дороге. Я ехал до поздней ночи, пока не попался лес у дороги. А потом я направился в Щецин и этот город мне понравился даже больше, чем Познань. Он достался Польше только после войны, до этого он был немецким, как и вся Померания. Многие поляки, с которыми я говорил, признавались, что они на самом деле не поляки вовсе, а потомки переселенных туда украинцев или немцев, которые не хотели покидать родные места и потому полонизировались.