В перегретой черепной коробке Джима почти не оставалось места для размышлений. Только слово – одно-единственное слово крутилось в ней, точно чертова гончая, желающая сцапать себя за хвост.
– Усталость, – бормотал бедняга последние полчаса, – всего лишь усталость...
Будучи ирландцем, Джимми ценил летнее тепло. Но здесь, под лучами жестокого индийского солнца, уже в сотый раз успел пожалеть о решении отправиться на заработки.
Кроме жары и духоты причиной несчастий Джимми считал своего нанимателя, мистера Эндрю Миллера. В Бомбеях, в таверне старика Синха, за кружкой приятного горячительного бывалый путешественник и искатель удачи показался Джиму чертовски приятным малым.
… вот только значительно позже, уже в походе, господин Миллер обернулся жестоким полководцем, не терпящим возражений и отказов. Решимость, с которой он рубил саблей джунгли и продирался вперед, громким голосом рассказывая одну фантастическую историю за другой, восхищала и пугала одновременно.
– Может, привал? – взмолился Джим в очередной раз: сердце отбивало мелкую дробь, голова едва ли не плавилась, суставы жалобно ныли.
– Нет. Судя по карте, мы почти на месте.
«Наверное, так и должен выглядеть Ад», – грустно подумал парень, но продолжил уныло плестись следом за начальником их крошечной экспедиции.
Он почти и не заметил, как сумерки легли на горячую землю; как выполз из низин сизый туман, а небо налилось темной кровью, словно свежий синяк. Минута, другая – и вот где-то в зарослях закричала неведомая ночная птица, хищно и неистово, будто требуя: проваливайте!
– Многие цветы в джунглях цветут по ночам, – сообщил Миллер младшему товарищу голосом благородного наставника, – только принюхайся: каков аромат!
Джим в ответ лишь устало повел плечами; те отозвались болью. Запахи цветов его не интересовали, зато волновали сокровища, о которых наниматель без устали распинался в Бомбее. Теперь тот вечер казался ирландцу далеким, точно берега родного Корка.
Случайно Джим вспомнил о старом доме; о вечно угрюмом отце – некогда остепенившемся нелюдиме, насквозь пропахшем рыбой в порту; о матери – милой, набожной и кроткой, верно и теперь мечтающей о его возвращении; о двух маленьких сестрах, которым не в пример другим младшим повезло выжить в младенчестве, но Божьей волей не повезло сделать это именно в Корке.
«Я вернусь. Обязательно вернусь, да еще богатым! Одену мать в шелка, отца уволю из порта, сестрам найду достойных мужей. И сам женюсь на Этель – ведь она наверняка по-прежнему ждет меня!».
Очень скоро джунгли стали еще более дикими, густыми и темными. Высокие, тесно сжатые змеевидными лианами деревья вокруг и впереди походили теперь скорее на безумную придумку слепого художника, нежели на живую плоть леса.
… однако, в конце концов бесконечные стволы все-таки расступились, открыв взорам путников поросшую мхом каменную стену. Увидев ее, Джим с облегчением выдохнул. Ни дать ни взять кромка песчаного берега после долгого плавания!
– Черт возьми! – воскликнул победно Миллер, и ринулся вперед с редкой для мужчины его лет резвостью.
Джим ничего не ответил, но тоже почувствовал прилив сил – мечты о сокровищах ожили в памяти, заблестели каменьями, зазвенели монетами. Стена ждала их в низине, так что спускаться пришлось по склону, изо всех сил стараясь не запнуться и не наступить на переплетения скользких корней местных монструозных деревьев.
В небе занималась ночь – вспыхивали масляными лампадками звезды, текла меж обрывчатых облаков жирная темнота; цикады, усыпляя ум и бдительность, ладно пели в кустах. По прогретому влажному воздуху плыл таинственный запах – сладкий и удушливый, навязчивый, неодолимый…
– Снимаем сумки. Привал. В храм спустимся завтра.
– Хорошо, – только и сумел сказать Джим, сбрасывая с себя сумки с инструментами, вещмешки с припасами и другую поклажу. «И зачем нам столько вещей?», думал он в пути…
… но стоило разогнуть спину, как запредельная усталость, боль в ногах и онемение в позвоночнике с яростью напали на него и начисто вымели из головы все мысли.
***
Лагерь разбили у самой стены. Вблизи та выглядела невообразимо древней, и Джиму представилось даже, будто камни для нее вытачивал в незапамятные времена сам Господь. Мысль показалась ободряющей.
– Здорово? – сказал Миллер, когда помощник его уже укладывался. – Завтра станем богачами, приятель. На что планируешь потратить свою долю, если не секрет?
Джим с упоением погрузился в сладостные грезы о богатстве; собираясь с мыслями, чтобы выдать хороший ответ, увидел очертания далекой гавани, лица родителей и сестер, губы Этель, разомкнувшиеся ради одного радостного «да!» – и еще много ярких отблесков заветного будущего, пленительных, почти невозможных…
– Джим?
Молчание.
– Джимми?
Мистер Эндрю Миллер вылез из палатки, заглянул под навес спутника. Тот дергал ногой во сне и тихо храпел.
– Ты отлично поработал, приятель. Мне даже жаль, что уже пора прощаться.
С этими словами Том Берншоу, известный в Старом Свете искатель древностей и бесстрашный авантюрист, снял с пояса верный нож, чтобы наконец-то воплотить свой жуткий план в жизнь.
1
Том прекрасно знал: стена, на которую они с Джимом вышли, на самом деле служила вратами, вот только цена за проход через них еще не была оплачена – ни когда кровь пузырилась на бледной шее наивного помощника, ни когда тот дергался, не понимая, сон это или явь, ни даже когда бедняга наконец-то испустил дух.
– Это только начало, – пробормотал Берншоу и, склонившись над телом, оттащил его на траву. Джим так и не узнал его настоящего имени.
– Умер опутанный ложью как паучьей сетью. А я – старый паук, хо-хо.
Весь последний год старый авантюрист работал над своим планом, почти неотрывно читал Книгу Эйбона – латинский перевод манускрипта, написанного в незапамятные времена неведомым гиперборейским мудрецом. Назвать такое чтение легким у Тома язык бы не повернулся; теперь он слишком хорошо знал то, без чего вполне мог обойтись. Однако…
– Многие знания – многие печали, кажется, так говорят? – привычка беседовать с собой уже давно не казалась Берншоу странной. – Но это не беда, если впереди ждет награда!
Терять время Том не хотел, а потому сразу приступил к делу – так, будто всю жизнь занимался чем-то подобным. В действительности же он лишь очень хорошо изучил теорию и основательно подготовился к практике.
– Сначала вспорем клиента, – сказал он будничным тоном, ногой перекатил труп на спину, перехватил нож и с силой всадил острие чуть ниже основания черепа.
Кожа на спине разошлась, плеснуло свежей кровью. Нож на удивление легко заскользил, являя желтый подкожный жир и остальное, алое.
– А теперь, – объяснил ночному воздуху Том, – придется немного замараться.
Правая рука нырнула внутрь, от разреза к костистому остову. Кожа распускалась лоскутами, словно лепестки чудовищного цветка. Берншоу старался не думать об этом, но мысли все равно пульсировали в голове, будто тлеющие угли безумия. Пахло потом и грязью, но в особенности медью – совсем как на скотобойне в рабочий день.
– Аккуратно извлечь красное мясо, не трогая эту желтую дрянь…
Берншоу работал руками еще около часа, не отдыхая, не останавливаясь. Пока работал, думал о завернутых в тряпки тяжелых камнях, про которые Джим ничего не знал. О камнях, лежавших во всех сумках, и подаривших уставшему парню крепкий, здоровый, а потом и вечный сон.
***
Закончив, Том сел рядом с оскверненным телом, достал трубку, кисет и неторопливо закурил. В голове было пусто как никогда раньше.
Руки двумя красными факелами горели в ночи, чадили смертью. Именно этого и жаждали врата храма. Докурив и выбросив запачканную кровью трубку, Берншоу встал и медленно побрел к черной стене.
- Скорее…
- Ты не успеешь до рассвета…
- Поторопись!..
Положив обе руки, вымазанные в крови преданного им человека на холодные камни стены, Том Берншоу с силой вдавил ладони в черную и вязкую студенистую массу, со щемящим в груди отвращением проскользнул сквозь нее и выпал с противоположной стороны – дрожащий и липкий, жалкий, словно побитый жизнью бездомный пес.
– Ну что же, – ласковым голосом встретила его хозяйка храма, – ты умеешь добиваться своего, смертный.
2
Гнетущая тьма давила на глаза. Том медленно встал на ноги, сотрясаясь от тошнотворных спазмов. В животе у него будто ворочались огромные беспокойные слизни, паразиты, зачерпнутые ртом во время перехода. Избавиться от этого мерзкого ощущения, как и от навязчивого образа слизней, удалось не сразу.
– Ты слепец, – с наслаждением сказала богиня мрака, – но это поправимо.
В потайных нишах храма вспыхнули голубые огни, что осветили его убранство. Держась за живот и потряхивая головой, Том увидел каменный пол, земляные черные стены и потолок – тот терялся где-то в непостижимой вышине, соперничая с глубиной беззвездного полуночного неба.
– Черт, – только и смог вымолвить Берншоу.
– Такими словами здесь лучше не разбрасываться.
Опустив голову, расхититель сокровищ, наконец, увидел ту, ради которой явился в это забытое солнцем место.
– Значит, Эйбон в своей книге не ошибся, – Том говорил медленно, подбирая слова.
– Смертные не умеют не ошибаться.
Высокая женщина в длинном платье цвета луны парила в воздухе посреди храмового зала. Сотканная из тени вуаль скрывала верхнюю половину ее лица, оставляя видимыми лишь тонкие, презрительно поджатые бледные губы. Волосы, черные и сверкающие словно антрацит, спадали с плеч смоляными реками, образуя под фарфорово-бледными босыми ногами богини бурлящий черный омут.
У Берншоу перехватило дыхание. От богини веяло силой – дыханием земных недр, скрывающих оголенные неведомые кошмары, способные свести человека с ума. Едва совладав с собой, Том опустился на колени – но головы не склонил и взгляд не отвел.
– Я здесь не за беседой, Великая Матерь. Мне нужно твое благословение. Первая жертва принесена.
– Тогда тебе следует пройтись по моему храму и осмотреться.
Не то глаза привыкли к подземелью, не то свет факелов стал ярче, но Том лишь теперь сумел различить во мраке храма множество невысоких каменных постаментов, на которых лежали самые разнообразные и удивительные предметы. Подобное он видел на аукционах, где выступал в роли перекупщика или продавца разных диковин, но больше всего храм напомнил Берншоу…
– Музей? – Геката усмехнулась. – Скорее хранилище воспоминаний.
Том с шумом выдохнул. Долой страх! Он прочел книгу Эйбона целиком, познал истины, от которых невозможно отмыться, так чего ему теперь бояться?
Поднявшись на ноги, Том медленно побрел вдоль первого ряда постаментов; глазами знатока ощупывал реликвии, от вида которых волосы вставали дыбом. Вот большой и полый бычий рог, окованный серебром, снабженный серебряной же цепочкой – судя по всему, из него долгие годы пили вино цари древности. А вот бронзовый нож с засохшей на острие кровью, таким запросто могли заколоть Цезаря нерадивые подданные.
– У тебя прекрасная фантазия, дитя. Рог принадлежал Минотавру, и вино из него пил Тесей. А этот нож сделал свое темное дело задолго до расцвета Римской империи.
– Ромул убил им Рема?
– И не только.
– Так как же мне заслужить благословение, великая Матерь? – Том остановился рядом с очередным постаментом.
– Все просто, дитя. Нужно лишь прикоснуться к трем реликвиям – трем воспоминаниям, сбереженным в вечной ночи этого храма. Если сумеешь выполнить это простое поручение, я с удовольствием одарю тебя милостью, о которой ты так самозабвенно мечтаешь.
Мощный красивый голос богини ни разу не дрогнул, но Том никогда не позволял себе обманываться. Он нутром чуял: что-то здесь нечисто.
Однако, вслух высказать сомнения не посмел.
– И каких же реликвий я должен коснуться?
– Любых по своему выбору. В этом-то все и дело, дитя – в свободе выбора.
Сказав так, Геката замолчала. Берншоу огляделся, кожей чувствуя, с каким интересом за ним наблюдает многоглазая тьма вокруг.
На ближайшем постаменте лежало что-то маленькое, вытянутое и загнутое. Приглядевшись, Том понял, что это клык хищного зверя. Пожав плечами, охотник за редкостями потянулся к нему пальцем, искренне не понимая: в чем же тут подвох?
3
Палец натолкнулся на твердый клык, но почти сразу же провалился сквозь него и скользнул по железу, выбив искры острием когтя.
– Эй, не дергайся, кому говорю! Иначе до рассвета точно не доживешь, тварь!
Недоумевая, Том попытался что-то ответить, но вместо возмущенной речи изо рта его раздалось лишь злобное низкое рычание. А попытавшись встать, обнаружил себя скованным и заточенным в клетку. За ее железными прутьями на фоне ночного хвойного леса стояли двое и курили самокрутки; их тени танцевали на земле, потворствуя прихоти пламени костра, над которым булькал неаппетитно пахнущим варевом котелок на треноге.
– Да-да, еще порычи, - сказал один и приложился ногой в сапоге по железной решетке, да так, что вся она заходила ходуном.
Том громко завыл, не понимая, что происходит. Как он попал в эту клетку? Что случилось?
– Черт возьми, Герти, какого хрена ты делаешь?
– Может, сразу его пристрелим?
– Ты много оборотней перестрелял? Я – нет! Черт, я даже не знаю, возьмет ли его пуля! Мы должны благодарить Господа за то, что ловушка сработала. Теперь все что нам нужно – дождаться Рольфа. Уж он точно знает…
В кустах что-то зашевелилось. Как по команде собеседники вскинули пистолеты, готовые изрешетить незваного гостя… но вместо этого громко обрадовались и опустили оружие.
Том видел, как из зарослей вышел высокий человек в темном плаще и черной, низко надвинутой шляпе. Его бесстрастное гладко выбритое лицо украшали многочисленные мелкие шрамы и один длинный, от низа правого уха до подбородка. Глаза человека выглядели блекло и безжизненно; Том сразу распознал в них угрозу.
– Вы неплохо справились, - ровным тихим голосом сказал пришелец, - и, кажется, завтрак уже приготовили? Тогда сначала перекусим.
Том лежал и смотрел, как эти трое сидят на поваленном стволе дерева и хлебают из глиняных тарелок суп. В животе у него заурчало, и в памяти возник образ спины Тима – как та истекала кровью, как сильно и приятно пахла; как он держал в руках сочное человеческое мясо, по глупости даже не попробовав…
– Так что ты все-таки сделаешь с этим людоедом, Рольф? – нарочито громко проговорил один из ночных охотников.
– Может, отрубишь ему руки? Как он оторвал их бедной Танике, упокой Господь ее душу!
Какое-то время Рольф молчал, и все напряженно слушали, ожидая ответа. Том едва не скулил от голода. Желудок требовал пищи.
– Мой орден учит, что каждому человеку нужно давать второй шанс. Каким бы ужасным злодеем он ни был.
– Но…
– Но однажды я уже пожалел оборотня. У нас с ним выдалась жаркая пляска, да…
– И чем дело кончилось?
– Приближался рассвет. Луна в небе начала растворяться, клыки и мех у оборотня втянулись, даже хвост отвалился. Без них враг оказался обычным человеком – голым, до чертиков напуганным. А я тогда был молод и не опытен. Думал, смогу поменять мир. Выслушал слезные мольбы и решил, что найду лекарство от ликантропии. Даже уговорил бургомистра запереть беднягу в остроге.
Сказав это, человек в плаще и шляпе вздохнул.
– И что потом?
– На следующую ночь оборотень голыми руками выломал решетки темницы, выдрал глотки стражникам и сбежал.
– Ты его убил?
– Настиг в Карпатских горах. Бедняга уже не трясся, да и шкуру больше не сбрасывал. Оставил мне на память вот это, - Рольф кивнул на правую руку, украшенную длинным белесым шрамом, - наглотался серебряных пуль и преставился, храни нас Господь.
Повисла тишина, в которой Том слышал лишь свое сиплое волчье дыхание.
– Значит, ты и на этот раз?..
– Да.
Человек в плаще поднялся, извлек из кобуры пистолет и принялся читать молитву.
– Что ты собираешься делать? – хотел сказать Том, но получилось нечто вроде:
– Вр-р-р-аурв-в-вр-р-р? – и ответа не последовало.
– Пуля серебряная, да? – только и услышал он полный почти религиозного благоговения голос.
Человек в плаще кивнул, навел длинное дуло прямо на Тома…
4
Боль была ослепительная. Берншоу ничего не видел и не слышал, лишь чувствовал, как крошатся кости черепа и рвутся ткани мозга; как горячий снаряд прошивает стекловидное тело глаза, моментально превращая его в кипящий студень – и все это растянуто во времени, момент за моментом, словно бы наслаивающиеся друг на друга вспышки, которым нет конца…
– Нет, нет, не-е-е-ет, - повторял он, обливаясь слезами, - пожалуйста…
– Вставай, дитя.
– Нет…
– Не заставляй меня злиться, Берншоу. Вставай.
Открыв глаза, Том обнаружил себя лежащим на полу храма, среди каменных постаментов. Рядом с разверстой ладонью лежал выпавший клык оборотня. В ужасе он отдернул руку.
– Положи зуб обратно, – Геката презрительно фыркнула.
С опаской, но Том все-таки повиновался.
– Я не знал, что умирать так больно, – сказал он глухим голосом и почувствовал себя омерзительно глупым.
– Не всегда это так. Многие люди уходили в край теней во сне, легко и по своей воле. Хотя зачем это тебе объяснять – ты ведь жаждешь моей милости. Как тебе кажется, стоит ли бессмертие подобных жертв?
Тома трясло, так что ответить он смог не сразу.
– Стоит, – голос предательски дрогнул, для верности пришлось повторить, – стоит.
– Раз так, выбирай новую вещицу. На этот раз я расскажу тебе предысторию, если захочешь.
На это Том ничего не ответил. Глаза его метались от одного артефакта к другому и везде находили реальные и мнимые свидетельства кровавых расправ, одна другой ужаснее.
– Что это? – удивленный, Берншоу указал пальцем на деревянный гребень. – Неужели таким можно убить?
– Когда речь заходит о тьме, в которой обретается истинное могущество, дело далеко не всегда в оружии, – самодовольно ответила богиня. – Если хочешь понять, о чем я, можешь прикоснуться к этому чудному гребешку.
Взгляд Тома напоролся на ржавые шипы увесистого моргенштерна. Следующим на глаза попался окровавленный тесак, острый как бритва. Вздохнув, Берншоу шагнул к постаменту с гребнем.
– Эта вещь принадлежала самой юной моей последовательнице. Надеюсь, тебе будет интересно узнать, как девочка ею стала.
– Жду не дождусь, – мрачно пробурчал Том, зажмурился и нехотя положил ладонь на постамент с его новой пыткой.
***
Продолжение следует!
Примечание: ограничение по символам не позволило выложить текст одним постом. Спасибо за понимание!
Группа автора в ВК (кстати, там рассказ влез целиком).
Всем моим читателям: спасибо, что вы есть!
