00:00 - The Song Remains The Same

05:34 - Heartbreaker

10:23 - Livin' Lovin' Maid (She's Just)

13:10 - The Rover

18:52 - Houses Of The Holy

23:50 - Misty Mountain Hop

29:20 - Inmigrant Song

32:47 - The Rain Song

40:39 - Dazed And Confused

01:01:50 - In The Light

01:09:40 - Celebration Day

01:13:02 - Night Flight

01:16:22 - The Wanton Song

01:20:07 - Out On The Tiles

01:24:23 - Moby Dick

01:36:35 - Ten Years Gone

01:42:59 - Black Dog

01:49:08 - The Ocean

01:53:42 - Thank You

01:57:54 - How Many More Times

02:06:48 - I'm Gonna Crawl

- Скажете тоже – зелье! – фыркнул Измаил. – Обыкновенный нитрозепам с этанолом. Противосудорожный депрессант. Выспится говнюк – и все дела. За его здоровье, что ль, переживаете?

- Прекратите! – воскликнул Эфраим. Темная энергетика вызывала у него тупую боль наподобие зубной. – Нет времени на ваши пикировки. Мы должны торопиться…

Измаил кинул угрюмый взгляд на ангела.

- А что мы можем сделать? Чтобы уничтожить этот чертов дом-призрак, нужно сердце Кеммлера. А где нам его искать?

- Да, - мрачно подтвердил отец Александр. – Могила матери Кеммлера… О ней у нас никакой информации нет. Слишком давно все это было.

- Да и сам дом… Чтоб его найти и словить, придется расставить дозоры во всех местах, где он появлялся, и снова ждать. Нужно время.

- Нет, - мрачно усмехнулся Эфраим. – Уже не нужно. У Гоши нет сил. Его жизнь кончается – и это наш шанс. Последнее средство. Я думаю… А!

Он вскрикнул и вдруг исчез. Короткая вспышка света ударила по глазам Измаила и отца Александра.

- Что это? Куда он пропал?! – изумился Измаил.

Отец Александр перевел дух и, перекрестившись, пробормотал:

- Пошел, ангельская душа, на Голгофу…

Он был очень огорчен.

***

- Как ты посмел появиться здесь?! – прогудел грозный голос. Летая внутри лабиринта стен, пустот и комнат, он отражался множественным эхом, вторя самому себе и усиливаясь, точно жужжание жука, попавшего внутрь банки. – Здесь! В моих собственных чертогах! Непрошеный…

- Не пытайся мне грозить, нечистый, - сказал Эфраим. – Ты знаешь, кто я, почему здесь и зачем. В последнюю минуту жизни человека ангел имеет право прийти к умирающему, где бы они ни был, даже если для этого придется спуститься в ад. Я пришел за мальчиком. Отпусти его.

Гоша лежал на полу, по грудь заваленный каким-то хламом – казалось, он потерялся, почти растворился среди мусора и пыли. Остекленевшие глаза уставились в потолок. На полупрозрачном истощенном лице застыло выражение отчаяния. Жизнь еще присутствовала, еще трепетала в нем – как присутствует огонь в догорающей свече, как трепещет и трещит фитилек, готовясь угаснуть в лужице горячего растопленного воска.

- Ты уже выпил его, в нем больше нет соков, дающих тебе жизнь, нечистый. Отпусти его!

- Он мне нужен. Мне нужна его сущность. Мне нужны рабы.

- Зачем?

- Ничтожные человеческие души дают мне энергию. Я хочу воскреснуть.

- Ты не сможешь. Жизнь дает Всевышний. Он не допустит, чтобы тот, кто губит невинных…

- Заткнись!!!

- Отпусти мальчика!

- Хорошо. Сделаю, как просишь. Но только на моих условиях…

***

Измаил не выспался. Единственное человеческое удовольствие, которое ему все еще было доступно – сон, приятные легкие грезы – после внезапного исчезновения Эфраима почему-то не давалось ему так легко, как прежде, а сегодня было еще и жестоко прервано ранним звонком отца Александра.

Мрачным тоном, не предвещающим ничего хорошего, батюшка объявил, что дело чрезвычайно срочное: заказчик, Валентин Остерман, настаивает на немедленной с ними обоими встрече.

- Просил приехать срочно в больницу, в отделение реанимации. Что там случилось – ничего не знаю, - сказал он, когда Измаил, все еще позевывая, подошел к его машине, остановленной прямо поперек улицы у дома алхимика. – Но если через 5 минут не явимся… Короче, садись, поехали! – сказал отец Александр. Измаил оглядел старую зеленую Ниву, за рулем которой сидел батюшка. Это была собственная машина отца Александра, и Измаил знал об этом.

- Извините, ваше святейшество…

- Сколько раз тебе говорил?! – взвился отец Александр. – Святейшество – патриарший чин! Я - отец Александр, и точка!

- Ладно, ваше боголюбие, - состроив смиренную гримасу, сказал Измаил. – Но только на этом ведре с болтами я не поеду. Если хотите быстрее добраться – мой БМВ к вашим услугам.

Лицо отца Александра налилось пурпуром – что доставило некоторое наслаждение Измаилу – но спорить батюшка не стал, признав правоту алхимика. Еще одну порцию радости колдун получил, наблюдая, как тучный отец Александр неловко выкарабкивается из-за руля своей древней машины.

- На что вам это славное советское прошлое? – поинтересовался Измаил, заботливо распахивая перед отцом Александром дверцу своей БМВ. – Вас мучает ностальгия, или нерадивые прихожане не хотят обеспечить своего пастыря тачилой, достойной его священного зада?

- Какая же ты все-таки сво… Прости меня, господи! – вместо ответа отец Александр сложил руки в молитвенном жесте, быстро прошептал что-то себе под нос, омахнулся крестом и прикрикнул на Измаила:

- Поезжай уже, черт!

Измаил, довольный собой, выжал сцепление и стартовал, разогнавшись до 95 км в час за 6 секунд, что полностью соответствовало техническим характеристикам двигателя.

- Простите, отец Александр. Ранние пробуждения угнетают мою психику. Хотелось немного поднять себе настроение.

- Сейчас тебе его поднимут, - пробормотал отец Александр. – Уверен, нам готовят нечто незабываемое.

Прямо у порога больницы их встретили два здоровенных мужика в черных костюмах, у которых пиджаки одинаково топорщились подмышками надетыми под ними кобурами. Измаилу и отцу Александру уже приходилось видеть этих двоих – это были охранники Валентина Остермана. Через больничный вестибюль и отделение интенсивной терапии они провели их в ту часть здания, где располагалась реанимация. Но прежде, чем пройти туда, их затолкнули в кабинет заведующего отделением.

Там их и встретил Валентин Остерман. Против ожидания, он оказался необыкновенно весел и радушен. Потому что был пьян в зюзю.

- А, вот и вы, мои дорогие помощники! Выпьете со мной? – сидя на небольшом кожаном диванчике в кабинете врача, Остерман призывно помахал бутылкой «Фляга короля» дорогущего Реми Мартен.

Измаил и отец Александр встали на пороге, но даже оттуда амбре, исходящее от пьяного чиновника, сшибало с ног.

- Кажется, он тут уже где-то проблевался, - шепнул батюшке Измаил. – Из всех чувств у меня лучше всего сохранилось обоняние. И об этом я сейчас сильно сожалею.

- Что случилось, Валентин Павлович? – нахмурясь, спросил отец Александр.

- Сын! Понимаете?! Сын родной! – Валентин Остерман поднялся с дивана. Сделал шаг и тут же ноги его заплелись, и он рухнул обратно, едва не промахнувшись мимо сиденья. – Кровиночка… Единственный! На..следник!

- Да не тяните же! – разозлился отец Александр.

- Сыночка в реанимации! Ясно вам?!

- Гоша? Гоша нашелся?! – в один голос воскликнули Измаил и отец Александр. - Можно с ним поговорить?

Остерман всхлипнул:

- Говорю же - в реанимации сейчас. Может, не выживет.

- Выживет. Выживет, выживет! Мы за него молиться будем, - сказал отец Александр. Он попытался взять за руку хнычущего Валентина Остермана, но тот, внезапно разъярившись, оттолкнул отца Александра и запустил бутылкой в Измаила.

- Пошли к черту отсюда! Убирайтесь, ублюдки! Никакого толку от вас!

Измаил и отец Александр переглянулись.

- Где сейчас Гоша? – спросил священник.

- Где, где… В гнезде! – пьяно икнув, сказал Остерман. – За стенкой тут. Лежит в отделении… Доктор Кузьмин там…

Измаил и отец Александр, не сговариваясь, направились к выходу.

- А деньги, сто тыщ, я проститутке Ленке отдал! – в спину им крикнул Остерман. - Сто тыщ! Потому что эта придорожная шалава мне сына вернула. Прям на дороге нашла… И вернула! А я слово свое держу. А вы, суки, ни хрена не сделали. Пошли вон отсюда! Чтоб я вас не видел больше… Никогда! Не потерплю!

Крики перешли в бормотание, и Остерман упал лицом в диван. К нему тут же подлетели оба охранника, подняли и положили поудобнее, чтобы хозяин не захлебнулся в собственной рвоте, если вдруг приспичит ему снова блевать.

За дверью кабинета отец Александр остановился и мрачно сказал, обращаясь к Измаилу:

- Ты понимаешь, что это значит?

- Что?

- Эфраим отдал себя нежити. Жизнь мальчишки – взамен на его жизнь.

- Э, э, батюшка! Стопэ. Разве эта дрянь может убить ангела? – удивился Измаил. – Я-то видел, на что способен Эфраим. Будьте-нате! Это вам не крылатые пони.

Отец Александр печально помотал головой.

- Дурак ты все-таки, хиромант.

- Алхимик!

- Все равно дурак. У Эфраима был только один шанс спасти умирающего мальчишку – и он отдал нежити душу «за други своя». Жертва состоялась. Убить ангела нежить не в силах, но вечно держать в заточении… Пить из него энергию… Это как вечная батарейка для него. А для Эфраима – вечная пытка. Он его по атому будет трепать и распылять. Геена огненная, адовы муки не сравнятся с этим!

- Не понимаю я этих ваших терминологий, - пробормотал Измаил. – Разве некому у вас за ангела вступиться?

Отец Александр взглянул в лицо алхимику. Лицо батюшки сделалось строгим и печальным.

- Дурак ты, хиромант, - повторил он. – Пойдем. Надо посмотреть, что с мальчиком.

***

- К кому? Куда? – дородная и высокая медицинская сестра преградила им путь в реанимацию. – Пускаем только родственников!

- Что здесь такое, Катюша? – услышав этот разговор, к дверям отделения подошел сухопарый старичок в белом халате с серым от усталости лицом.

- Я - отец Александр, священник Вознесенского собора, а это…

- Я доктор Кузьмин. Вы к тому мальчику, Гоше Кривину? Хорошо. Пропустите, Катя.

- Со мной ассистент – Измаил эээ… Измаил, - добавил отец Александр. Он только сейчас понял, что не знает ни отчества, ни фамилии своего «ассистента». Но доктор не обратил на это внимания.

- Пропустите обоих, - бесцветным голосом распорядился он. И добавил вполголоса:

- Белый совет предупредил меня. Но я боюсь, мальчику уже ничего не поможет. Во всяком случае, со стороны медицины… Мы сделали все, что могли. Проходите сюда! – Доктор указал рукой на белую дверь палаты под номером 4. – Вот сюда. Боюсь, здесь нужнее экзорцист. Это совсем не по моей части. За сорок лет работы такого не приходилось наблюдать.

Они вошли. В палате, блистающей белоснежной плиткой, стояла единственная кровать, окруженная капельницами и различными приборами. На кровати, укрытый по грудь простыней, лежал худенький двенадцатилетний мальчик.

Когда отец Александр с Измаилом вошли, он лежал неподвижно, как мертвый. Но, едва они приблизились, им стало ясно по блеску белков, что глаза его мечутся под закрытыми веками и, стало быть, мальчишка все-таки жив.

- Гоша! – осенив мальчика крестным знамением, тихо позвал отец Александр.

- Я хочу воскреснуть, ангел! Верни мне силы!!!

Если бы священник и алхимик не видели своими собственными глазами, как шевелились губы мальчика, произнося эти слова, они бы не поверили, что это в самом деле говорил несчастный Гоша Кривин. Голос густой и холодный, скрежещущий, как металл, разбивающий лед, исполнен был такой злобы, что, казалось, каждый звук в нем сочился ядом ненависти. Это был голос самой Смерти.

- Верни мне силы, ангел! – требовал он.

А потом те же мальчишечьи губы, синея от потери крови, ответили – голосом, который был хорошо знаком обоим свидетелям странного диалога.

- Не могу, нечистый, - мягко сказал этот второй голос. - Жизнь дает Всевышний. А он не допустит твоего возвращения…

- Тогда и ты не вернешься, ангел! Не выйдешь из моих пределов. Приготовься! Тебя ждет вечность. Вечные муки вечного служения мне, нечистому! И за это ты будешь проклят вместе со мной!

Раздался хохот, от которого отец Александр вздрогнул всем телом. Измаил угрюмо смотрел на происходящее и держался. Но, услышав стон, который последовал за напугавшим священника хохотом, алхимик почувствовал, как все волоски на его теле встали дыбом и целые стада холодных мурашек забегали по спине: не каждому доводится услышать стон ангела.

Из-под Гошиных век пролились на лицо кровавые слезы.

- Ар-Рахмани-р-Рахим! – прошептал Измаил. За последние пятьсот лет он впервые припомнил слова молитвы. – Что это такое, отец Александр?

Священник обернулся к Измаилу и ответил, пряча глаза:

- Тело этого мальчика стало полем битвы нечистого духа и ангела. Ты сам все слышал.

- Что же делать? – спросил Измаил. – Надо же что-то делать!

Отец Александр перекрестился.

- Молиться. Вот все, что мы можем!

Измаил увидел, что батюшка плачет. Это возмутило алхимика.

- Что за ерунда?! Вы же Белый совет! На вас же все воинство Христово работает! Как вы можете так руки опускать?!

- Ох, Измаил. Ничего ты не понимаешь. Ничего… - отец Александр печально покачал головой. Встал и, положив руку на плечо Измаилу, хотел что-то сказать, но алхимик закусил удила.

- А ну-ка подите к черту, батюшка! Если вы ничего делать не хотите – я сам с этим разберусь. Добьюсь встречи, с кем надо! У меня тоже есть связи!

И разъяренный Измаил выскочил из реанимационной палаты, грохнув дверью так, что от косяка отлетела штукатурка.

***

Самое удивительно, что на уговоры Администратора, вопреки ожиданиям, не пришлось тратить много времени. Услыхав просьбу Измаила, всегда холодный и суровый демон-начальник расхохотался. Затея алхимика показалась Барбатосу, скорее, забавной. Развеселившись, он согласился с предложением Измаила и тут же, не сходя с места, договорился об аудиенции у главного куратора Белого Совета.

- Он встретится с тобой, - хихикая, сказал Администратор. – Через час. В парке, на центральной скамейке у памятника… Ленину! Ха-ха-ха! Только учти – для тебя это опасно. Ты ж знаешь, какие они… вспыльчивые, эти… воины царя небесного!

Измаил сухо кивнул и откланялся, стараясь не вслушиваться в то, как Администратор заливается хохотом за его спиной, аж прихрюкивая от удовольствия.

***

Скромно одетый юноша, больше всего напоминающий Стива Джобса в молодые годы, внезапно возник рядом с Измаилом в точно назначенном месте и в точно назначенное время.

«По крайней мере, они пуктуальны!» - подумал Измаил, разом вспотев под взглядом своего визави. Глаза у юноши были синие, как васильки, но абсолютно ледяные, без единой искры человечности.

Алхимик не ожидал, что будет чувствовать себя настолько неуютно рядом с этим собеседником. Оглядывая его со всех сторон, тот словно прикидывал, с какого конца проще подпалить шкуру Измаилу.

- Чего ты хотел от меня, колдун? – брезгливо оттопырив губу, спросил, наконец, синеглазый юноша. Облившись холодным потом от интонаций его жестокого голоса, режущего, словно стальным ножом, тишину, Измаил заторопился рассказать о том, что произошло: о пробужденном призраке некроманта, о смерти детей, которым мстит нежить, об Эфраиме, спасающем мальчика…

- Он отдал себя в жертву! На вечную муку! Его надо спасти! – торопливо заключил он. – Вы же это можете. Ведь да?!

- С чего ты это решил? – все так же брезгливо спросил юноша.

- Ну, вы же… Архангел. Архангел Михаил. Лучший воин Господа. Бич Божий! И все такое…

Юноша усмехнулся. Странным образом усмешка эта ничуть не смягчила суровое выражение его лица.

- Ты глуп, колдун. И ничего не понимаешь.

- Чего я не понимаю?! – разозлился Измаил.

- Добровольной жертве не положено спасения. Добровольная жертва, ожидающая спасения – либо не жертва, либо не добровольная. Ни то, ни другое не предполагает…

- Послушай… те, Михаил архангел! Я что-то правда не понимаю, - едва сдержавшись, сказал Измаил. – Ну так объясните мне! Эфраим, он ведь ангел… Почему ж вы не хотите за него вступиться? Отбить его у этого… вечного козла?!

- Когда Владыка наш послал Сына своего… а тот добровольно отдался в жертву… «Эли, эли! Лама сабахтхани!» Разве ты никогда не слышал этих слов, колдун? У тех, кто слышал, душа переворачивается.

- Но… Как же так?! – Измаил вскочил. – Как же…

- Это испытание. Думаешь, так просто взрастить душу ангела?

- Да какое испытание?! Если там вечные муки… Он же его убивает! Вечно!

- Но ведь тебе-то нравится вечность. Ты ведь ее жаждешь, колдун? - сказал архангел Михаил и подмигнул Измаилу – все с тем же непроницаемо холодным выражением на лице.

- Подожди. Не уходи! Дай хотя бы совет. Может, хоть что-то я могу сделать?!

Архангел покачал головой.

- И кстати, в твое бескорыстие я не верю, - сказал он. – А сам-то ты веришь? Лучше покайся.

- Покайся, покайся… Разве это имеет значение?! – отчаянно воскликнул Измаил. – Ну, тогда…

Архангел усмехнулся, еще раз покачал головой и растаял в воздухе.

- Отлично поговорили! – вздохнул алхимик и, рухнув на скамейку, обхватил голову руками. – Вот же сукин сын… Хоть и с крыльями.

***

- Эй, псс! Гражданский! Слышь?! Как тебя там? Измаил! – из-под скамейки, где сидел алхимик, выглянула лукавая мордочка Игошки. Убедившись, что поблизости никого нет, домовик, охая и чертыхаясь, на четвереньках выбрался наружу, деловито отряхнул испачканную одежду и встал перед алхимиком.

- Слышь, это, того… Информация имеется.

- Какая еще информация? – глядя на домовика сквозь пальцы, спросил Измаил. Он не переменил позы, и сидел все так же, согнувшись, опустив голову в ладони.

- Очень важная информация, - сказал домовик. – Мы с братаном и его корефаном – ну, помнишь, Дормидонт, герой который – короче, покумекали и решили того противного дядьку, Котенко, в оборот взять.

- Зачем? – спросил Измаил. Настроение после разговора с архангелом Михаилом испортилось вконец. Бессмертный алхимик испытывал такой упадок сил, что всерьез подумывал о визите к доктору, чего не случалось с ним за последние 70 лет ни разу.

Игошка почесал затылок.

- Понимаешь, какое дело. У меня против того кекса чуйка сработала. А чуйка у меня – что надо! Я ведь в ментовке со дня основания, не хухры-мухры! - гордо подбоченившись, пояснил домовик.

- Откуда ты вообще про этого Котенко знаешь?

Игошка фыркнул.

- Ну ты того, этого… Приди в себя! Все допросы в ментовке проводили, а это, как-никак, мой дом родной. Пенаты, е-моё!

- Ладно. Чего ты хочешь от меня? Выпивку? Я б сейчас и сам нажраться не прочь…

- Да не, ты че?! Я не к тому! Эфраима ж надо спасать?! Надо. Ну и вот…

- Ха! Еще один спасатель нашелся. От горшка два вершка!

- Ты это того, этого! Брось! И вообще… Дормидонт, где ты там? – рассерженный Игошка заглянул под лавку. – Заснул там, что ли, нехристь нечистая? А ну, иди сюда! Давай карту!

Он пнул ногой скамейку и спустя минуту оттуда вылез еще один персонаж. Лохматый, плечистый, коренастый, он был существенно выше и толще субтильного Игошки. Вероятно, в роду у хоромки Дормидонта водилось больше леших, чем домовиков. И эту догадку он косвенно вскоре и сам подтвердил – застенчиво пряча глаза, представился Измаилу:

- Из заброшенной деревни мы. Дормидонт Карпов, сын Феофилов.

Измаил с удивлением уставился на обоих. Он никак в толк не мог взять – чего они от него хотят.

- Карту мы у Котенко надыбали. Сперли, иначе говоря, - пояснил Игошка. – Покажи ему, Дормидонт.

Дормидонт, тяжело ворочаясь, вытащил откуда-то из засаленного армяка, надетого на нем поверх каких-то обносок, кусок обгорелого пергамента и развернул его, держа перед глазами Измаила.

- Видишь, что это? – с торжеством в голосе сказал Игошка. – Это карта, где сердце некроманта Кеммлера похоронено. Эта сволочь Котенко всех напарить хотел: раздобыв череп колдуна, договорился выменять его на эту карту у одного лошка-коллекционера. Тот в магическом деле ни в зуб ногой, так – начинающий… Ему и невдомек, какая ценность в этой карте. А здесь могила матери Кеммлера указана – и самое то место, где его сердце.

- Да ладно?! – Измаил от радости глазам своим не верил. – Правда, что ль?!

- Правда, правда! Мы эту карту у них прям на обмене подрезали. Такой им злой полтергейст на пару с Дормидонтом изобразили– любо-дорого! Даже у Котенко интерес к магическим артефактам поугас, а уж тот лошок – он теперь до старости в кровать ссаться будет.

- Ты уверен, что сердце Кеммлера там? Что никто не доставал его? Где это вообще? – Измаил хотел взять пергамент в руки, чтобы рассмотреть карту подробнее, но Дормидонт не дал – отскочил в сторону.

- Место это мы уже нашли – подвал в городской библиотеке. При нашей жизни там ремонт ни разу не делали, так что, думаю, все там на месте.

- Так чего мы ждем?! Пошли скорей! Давай сюда карту!

- Э-э-э! – вытянув палец, Игошка покачал им перед лицом Измаила. – Только при одном условии…

- Ты что, домовик, за выпивку торгуешься?! Когда у нас ангел в плену у нечисти?! Совесть у тебя есть?! – возмутился Измаил.

- Ты меня не совести! На себя посмотри, сам нечистый! – разозлился Игошка. И пояснил:

– Я-то тебе тоже не особо доверяю. Ты же сам знаешь – тот, кто заполучит сердце некроманта, будет повелевать бессмертием! Это тебе не хухры-мухры!

Игошка произнес это с таким печальным и торжественным лицом, что Измаил не выдержал – расхохотался.

- Дурашка! Да кто тебе сказал такую чепуху?! Котенко, что ли? Этот неуч хуже могильного червя, и знает столько же. Уж ты мне поверь, домовик! Я же сам, чтоб ты знал, бессмертный. Сердце Кеммлера управляет только его некромантическим плазмоидом, иначе говоря – посмертным орбом, тем, что непосвященные привыкли называть призраком. Какое еще бессмертие? Фу, чушь! – Измаил так искренне фыркал и смеялся, что с Игошки разом слетела вся спесь.

- Да? Ну ладно. Мне вообще-то по барабану вся эта хренопень. Я тебе карту даже просто так отдам, бескорыстно – всего пару бутылок рома должен будешь, я их Дормидонту обещал. Ты Эфраима вытащи! Слышь, Измаил?! Я не хочу, чтоб Эфраим вечно мучился в лапах у того козла. Понял меня?

- Да понял, понял! Давай сюда карту, - Взяв у Дормидонта пергамент, Измаил сунул его во внутренний карман пальто и встал. – Городская библиотека в ту сторону? Все, я побежал.

- Смотри! Если узнаю, что обманул – мы с Дормидонтом тебя вдвоем ушатаем, - подбоченившись, крикнул в спину Измаилу Игошка. - А нет, так пацанов позовем. Домовик – это сила, а полтергейст – могила! Скажи, Дормидонт?!

- Да, - застенчиво подтвердил Дормидонт. Но этой угрозы Измаил уже не услышал – он торопился успеть в библиотеку до закрытия. Так будет проще и быстрее, чем где-то искать пиротехнику и подрывать вход. Надо еще захватить инструменты – кирку, лопату. А еще заговоренный кинжал и для верности – бензинчику. Чтоб уж наверняка…

***

Весь выпавший снег окончательно растаял в Дивноморске к концу января, и все прогнозы говорили о том, что уже с февраля в городе начнется весна. Измаил шел на встречу, назначенную ему на набережной, прыгал через лужи и радовался, что уже на следующей неделе можно будет вывести из гаража свою любимую Хонду и ощутить эту чертову жизнь в гораздо более полном цвете. Кстати, о цвете…

- Знаешь, мне кажется, город изменил цвет, - сказал Измаил, плюхаясь на скамейку рядом с тем, кто назначил ему встречу в самом романтическом месте Дивноморска – на высокой экспланаде набережной, откуда далеко и во всю ширь можно было видеть и море, и раскинувшийся на его берегу город, растянутый золотым ожерельем огней через все здешнее побережье.

Полноватый молодой человек в мешковатой одежде приветствовал Измаила рассеянной улыбкой.

- В каком смысле? – спросил он.

- Ну, знаешь, я почему-то каждый город, где побывал, видел всегда в своем особенном цвете. Например, Москва для меня оранжево-золотая с белым. Питер – бирюзовый. Берлин – нежно салатовый. Париж – лимонно-желтый. Прага – густо фиолетовая…

- Ты и в Праге побывал?

- Смеешься? Я там 150 лет прожил!

- Надо же!

- Да.

- И каким же ты видел Дивноморск?

- Бурым с багровыми прожилками. Как тухлое мясо. А сейчас он совершенно изменил цвет. И такой, знаешь, чистый приятный оттенок - розовый.

- Интересно. А я вот, знаешь, при жизни-то ничего, кроме своего Саранска, где учился, и Порхова, где у бабки дом был, и не видел. Ну, то есть до войны. А уже потом, когда война началась, тогда, боюсь, даже и тебе все города и деревни показались бы на одно лицо – черно-серые…

Измаил почувствовал себя странно. За все время жизни своей на земле – и до, и после обретения бессмертия ему никогда не приходилось ощущать такой обжигающей смеси… жалости? Доброты? Сочувствия? Пожалуй, он даже не мог сказать, что за чувство он в данный момент испытывает. За все 500 лет жалел он всегда только себя. И сочувствовал, главным образом, только себе.

К тому же жалеть ангела, да еще в его-то положении – куда как глупо.

Ангелы бессмертны, причем без всяких фокусов и оговорок. Им не приходится переживать, что из-за порчи физического тела со временем у них может отвалиться нос или целиком рука или нога. Это Измаил переживал за каждую выпавшую волосинку. А у этого вон – целая поляна на макушке, а он и в ус не дует…

Такими рассуждениями Измаил просто пытался сбить поднявшуюся в нем волну эмоций. На самом деле он прекрасно знал, что у Эфраима тоже полно неприятностей с бессмертием и телесностью – во всяком случае, пока он не прошел весь путь ангельского перерождения и возвышения. А путь этот мог оказаться длинным. Очень длинным и мучительным. Ничуть не меньше, чем Измаиловы пятьсот лет.

«А ведь если рассудить, Эфраим передо мной – салага. Сколько он на земле прожил-то? 20 - 25 лет? И в качестве ангела – не больше 80. Я по всему его старше», - подумал Измаил. А вслух сказал:

- Слушай, Эфраим. А ты мне расскажешь когда-нибудь о своей жизни и… ну… как у тебя там все произошло?

- Может, и расскажу, - сказал Эфраим, задумчиво прислушиваясь к шуму волн. – А ты когда-нибудь расскажешь, почему решил меня спасти? Я же знаю – ты сомневался. Хотел поначалу присвоить и как-то использовать сердце Кеммлера… Я прав?

Обернувшись к Измаилу, ангел взглянул на него в упор.

- Ты хотел, чтобы я был тебе должен? – сказал он. – Да, да! – махнул он рукой. - На тебе стоит защита, колдун, и я не могу видеть все твои мысли. Не могу читать тебя. Но, понимаешь, иной раз ты сам нечаянно раскрываешься, и тогда кое-какие обрывки…

- Вот и хватит с тебя этих обрывков! – обозлился Измаил. – Мало ли, чего я хотел?! Может, и хотел!

- Зачем?

- Да так, для приколу! Ангел – и мне вечной жизнью обязан. Вечной же, да?

- Да.

- Но ты вспомни, ангельская твоя физиономия! Я ведь вообще-то не только тебя спас. Еще и пацана! Ему сильно не сладко пришлось. Может, даже хуже, чем тебе. Надо же, служить полем битвы Добра и Зла – вот уж непруха так непруха! Я человек завистливый, но такой участи даже я не позавидовал. Тем более с таким говнистым папашкой, как этот Валя Остерман. Пацану и без бродячего дома хреново было по жизни.

- Да. Бедный Гоша. Ты прав. И только благодаря тебе он жив остался. Здоровье и разум сохранил.

- К тому же, что ни говори, а город мы хорошо зачистили. От этой пакости Кеммлера… Не даром же Дивноморск порозовел. Как щечка младенца стал! Э! Персик! Э! – Измаил произнес это с характерным кавказским акцентом и даже причмокнул.

Эфраим рассмеялся.

- Хорошо сказал! Что ж… Я этого не ощущаю – я вообще плохо различаю цвета - но верю тебе. Верю. Спасибо тебе, дружище. И прощай. До связи!

Они пожали друг другу руки, и Эфраим рассыпался искрами в лучах солнца.

Задрав голову, Измаил посмотрел, как они улетают вверх. И шепнул про себя:

- Эх, Эфраим... Да ты не только цвета плохо различаешь. В людях, ангелочек мой, ты тоже не особо разбираешься.

Смутное чувство, которое он не мог понять и которое его так обеспокоило, снова вернулось к нему.