Самым большим бедствием для нас в настоящее время является бесконечное обилие всяких заседаний, поглощающих бесконечно много времени без достаточных результатов, не окупающих ни в какой мере потерянных часов; эти заседания столь сильно вошли в нашу практику, что необходимы огромные усилия всех ответственных работников, чтобы свести их до минимума. Для этого необходимо, чтобы каждый работник вел борьбу с этим злом и оказывал сопротивление, когда его вовлекают на заседания, на которых он мог бы и не участвовать без ущерба для дела.
Ф.Э. Дзержинский. Из письма руководящим работникам ВСНХ и ОГПУ от 03 июня 1926 года.
В 1980-х годах советская промышленность для советской же армии сделала новый самолет. Большой, красивый, мощный. На загляденье. Но, к сожалению, в те годы немного не успели довести этот самолёт “до ума” — борт прошел летные и госы, даже небольшое их количество оказалось у военных, но кое-какие “особенности” бортов еще не были побеждены. А затем случилось горбачевско-ельцинское изнасилование страны и некоторое время всем было не до этого самолета.
Через пару десятилетий военные всерьез озадачились тем, чтобы завершить начатое когда-то и сделать конфетку из тех бортов, что у них уже были, а заодно серьезно подумать о новом серийном их выпуске. Вот так и получилось, что одной холодной и снежной зимой в некоей лётке, на территории в/ч со сложно запоминаемой цифрой, оказалось порядочное количество промыслов (с тех заводов, что делали когда-то аппаратуру для этого самолета) и представителей того КБ, что когда-то изобретало этот самолет.
4 долгих месяца, с перерывом на Новый год, эта толпа людей пыталась разобраться, что там их предшественники наизобретали. Как это должно работать, как это работает сейчас и как сделать так, чтобы это всё идеально работало завтра. Задача — вылизать самолет до состояния готовности к выполнению задач эксплуатации. Желательно, но необязательно, самому не окочуриться в процессе. О, это были очень интересные месяцы. Я это знаю — я там в то время был.
А поскольку этот самолёт “ждали” на самом-самом верху, то в в/ч на протяжении всех этих работ постоянно вилась толпа начальников, разного калибра и от разных структур. В основном, из Москвы. Пользы от них было немного. А вот вреда они наносили безразмерно. И большая часть работ по самолёту выполнялась не благодаря этим начальничкам, но вопреки. Но от них было не избавиться — Большие Дяди держали руку на пульсе и всячески контролировали. Грозя карами если “не” и суля блаженства рая если “да”.
Работа шла. Начало что-то получаться. Затем еще получаться и еще. Борта потихоньку становились похожими на настоящие самолёты и на них уже было не стыдно летать. Составляемые в начале работ “расстрельные” списки начали потихоньку заменяться у Дядей на списки тех, кто по итогу работ достоин премирования и омедаливания. Хм-м, в первой версии списков моё фамилиё периодически фигурировало, а вот во второй версии меня уже не наблюдалось. Обычная история — я и до этого о руководстве ничего хорошего не думал и эти события ничего в моей картине мира не изменили. А медаль потом дали директору моего завода.
Работа близилась к концу. Последние дни командировки. Я с напарником в штабе в/ч приводил в порядок бумаги, думал о недоделках и о том, как бы отсюда всё-таки свалить. О последнем — больше всего. Звонок. Совещание, срочно, присутствовать, обязательно — расставьте эти слова в любом порядке. С напарником кидаем эна-бена-цо. Я проигрываю, а потому собираю бумаги и с тоской иду в сторону совещательной комнаты. Напоследок напоминаю напарнику: Через час начинай думать, как меня оттуда вытащить.
Причина грусти такова — тут вьется стайка руководства. Делать им нечего. А значит что? Надо совещаться. Эта московская плесень готова проводить в бесполезных совещаниях по 20 часов в сутки. Почти всегда это никчемное времяпровождение. Совещались бы они сами с собой и не трогали остальных — вот тогда и вреда бы от них не было. Но нет, руководители постоянно дёргают на свои говорильни и таких, как я. И за все эти месяцы до них так и не дошло, что благодарных ушей среди представителей промки они не найдут. Но деваться некуда — приходится ходить к ним и совещаться.
Тук-тук, да, я, из Питера, звали, хорошо. Захожу, сажусь. Оказываюсь в очень неудачном месте стола — напротив самого Главного Дяди. Здесь, по самолету — главнее некуда. Ох, как не повезло. Забился бы я куда в угол, прикинулся ветошью — можно было бы хоть книгу на телефоне почитать. Но, все хорошие места “расхватали” до моего прихода, пришлось садится поближе к неприятным людям.
Слева от Дяди сидит еще один дядька из дирекции КБ. Я его называл “человеком, воспитанным экселем”. Он все бумаги требовал оформлять в Excel. Даже простенькие протоколы из одного пункта и двух строчек. Да-да, сделайте этот протокол в Excel и вот тогда будет хорошо.
С моей стороны стола, слева, сидит Женя. Тоже какой-то начальник московский. И когда он вернется домой, то снова станет Евгением. К имени добавится отчество и большое название его официальной должности. Но здесь, “в полях”, он Женя. Иногда даже “эй, ты”. Женя на совещании сидит с ноутбуком и что-то строчит.
По разговорам оперативно вникаю, чему конкретно посвящено нынешнее сборище. Оказывается, тут рожают акт. Самолёт всё больше походит на конфетку и начальственная кодла сочиняет по этому поводу официальную бумагу. В которой будет написано, что самолёт всё больше походит на конфетку. Учитывая, что Главный Дядя и так здесь, то этот акт пишется для Самых Больших Дядей в КБ, от которых он пойдёт в МО и еще выше.
Как по мне, то в этой бумажке стоит написать одну фразу — “с бортами всё хорошо, годны для эксплуатации”. Украсить этот нехитрый текст виньетками — “Уважаемые”, “Искренне Ваши”, “С наилучшими пожеланиями” — и вперед, отправлять адресату. А следом засылать счет за выполненные работы с припиской “в ожидании скорейшего ответа”. Но это я так думаю, а начальники думают по другому. Им нужен Акт, в котором по смыслу будет всё тоже самое, но на большом количестве страниц.
Сборище рождает тезисы и оттачивает формулировки. Женя их записывает. Готовит “рыбу” для будущего Чудо-Акта.
Присутствующие оживленно обсуждают и оттачивают. Я сижу. Потому что пока идёт обсуждение тех систем, которые меня никоим образом. Думаю о своём, но сохраняю заинтересованный вид и даже иногда в нужных местах киваю. Эти навыки я у себя давно отточил — иначе тут не выжить.
Так проходит минут 15. Наконец, звучат нужные слова:
— Так, что у нас по навигации? Питер?
И эти слова означают, что настала моя очередь. Потому что да, помимо прочего, я тут немного отвечаю за навигационный комплекс. Включаюсь в обсуждение.
— Насколько возможно. Есть кое-какие недоделки. Есть еще пара запланированных исследований — там пока уперлись в техническую базу. До идеала не добрались, но, в целом, всё хорошо. К отработке и полётам препятствий нет.
— Да обычную фразу. Про то, что всё хорошо. У меня и бумаги, подтверждающие это есть. — Начинаю перебирать свои бумаги. — Акты по наземной отработке. Результаты полетов. Протоколы…
Меня пытаются прервать. Не угадали.
— Протоколы прогонов. Рекомендации наземному персоналу. И вот еще, еще и еще…
А ведь когда-то я сторонился бесполезных бумаг. Но находясь в “тесном сотрудничестве” с этой шакальей начальственной стаей, я быстро дошел до мыслей про то, что больше бумаги — чище задница. Поэтому каждый мой рабочий чих фиксировался и протоколировался. Во избежание.
Эксель морщит лоб и резюмирует:
— Я думаю, что в акт надо добавить слова про то, что навигационный комплекс работает нормально.
Встревает кто-то с дальней части стола:
— Ну что такое “нормально”? Так себе словечко. Для Акта. Мало ли, что там может быть нормально. Надо что-то такое написать, формализованное. Например, штатная работа комплекса.
— Да, штатная — это хорошо. Вот сразу понятно, что аппаратура работает без нареканий.
— Нет, штатная — плохо. Что это за слово? Какое отношение к аппаратуре это слово имеет? Штатно установлена — хорошо. Может она штатно установлена, но не работает? Нет, давайте нормальную работу впишем.
Проходит 10 минут. В течение которых я думаю мысли и в этих мыслях я ничего хорошего про окружающих меня людей не думаю. Затем всё-таки вспоминают про меня.
— Питер, а что в твоих актах фигурирует? Как ты описываешь работу аппаратуры?
— Я на соответствие техническим условиям проверяю. Так что я обычно пишу, что работа аппаратуры соответствует ТУ и этим ограничиваюсь.
— Да, хорошая формулировка. Соответствует ТУ. Может быть, ее в Акт вставим? — это кто-то с галёрки говорит.
— Да, это хорошо. Соответствует ТУ. Хорошо. Хотя нет, плохо. Какому ТУ кто соответствует? Невнятно будет. — А вот это уже Эксель вещает. — Нет, корявая фраза. Не стоит ее включать. Хотя… Пока отложим ее. Но запомним. Если что, вернемся к ней. Такую формулировку еще стоит обсосать.
Блин, обсосать. И это большой начальник с большой зарплатой. Чупа-чупс свой обсоси, лапоть. А в это время дискуссия продолжается.
— А, может быть, корректная работа аппаратуры? Представитель же сказал, что не всё устранено? Вот, работает не всё, но то, что работает, то работает корректно…
Проходит еще 15 минут. У меня пухнут уши и мозг. Глаза собираются в кучку. Чтобы не начать орать на окружающих — не поймут, дикари — я развлекаюсь мысленной игрой: для каждого из присутствующих придумываю какую-нибудь насильственную смерть. Персонализированную и жуткую. Помогает расслабиться.
— Значит, всё? Останавливаемся на бессбойной работе навигации? Нейтральный окрас и отсутствие негативных корреляций… Разобрались. Женя, запиши в акт. Следующий пункт…
Мне приходит смс-ка. Местные, военные технари. Срочно. Прорезалась одна из недоделок. И потому меня и мою аппаратуру хотят на самолетную стоянку. Сильно хотят. Пубертатные девственники в конце 1990-х Бритни Спирс так не хотели, как меня сейчас хотят видеть на самолете.
В двух словах объясняю присутствующим. Все в курсе, все понимают. Меня отпускают и я ставлю мировой рекорд по скорости сваливания с совещания. Захожу в комнату к напарнику:
— Печально. Я то думал, что это уловка, чтобы вытащить меня из этого вертепа. Ну, тогда собирайся и пошли на борт. Нас там ждут.
Много часов спустя, но еще в тот же день. Я вернулся со стоянки и сижу у штаба на скамейке. Курю. На улицу выходит Женя, подходит ко мне, закуривает.
— Что, Женя, родили вы там свой магнум опус?
— Ну так, черновик набросали. Завтра еще по тексту пройдемся пару раз. Облагородим. И там еще остались некоторые спорные места.
— Требуют дальнейшего обсуждения, да? Ожидаемо. А в моей части на чем сошлись? Оставили бессбойный?
— Нет. Там решили изменить концепцию. Не описывать каждую систему в отдельности. Описать результаты летных испытаний в целом и перейти к выводам. Так что про бессбойную работу полностью удалили.
Вовремя затыкаюсь. Потому что Женя только здесь и сейчас Женя. А за тысячу километров отсюда, дома, это уже будет Евгений. С отчеством, должностью и, возможно, злопамятностью. А потому оставим кесарю кесарево, богу богово, а любящим совещаться начальникам их бесконечные совещания. Пусть их. Самое грустное — они ведь на самом деле считают, что делают что-то полезное. Хотя, если половину из них закопать на болотах, то отечественной авиации это только на пользу пойдет. Докуриваю, прощаюсь с Женей и иду в штаб собирать вещи. Ведь завтра будет новый день, новая работа, новые акты и, не дай бог, новые совещания.
Сборник историй о буднях авиаремонтника живет на AuthorToday по этому адресу.
