Жизнь за дверью⁠⁠

Одна. Она никогда ещё не оставалась одна. Всегда кто-то был рядом. Сначала мать, братья и сёстры, потом тётка, затем Витька, Филька, Ян, Мартин.

И вот она одна. В пустой квартире. Сидит неподвижно на диване, не моргая, глядит в стену. Сколько она так сидит? Час? День? Месяц? Вечность?

Где-то там, за окном, за дверью - жизнь, в которой её нет. А может и жизни самой нет. И не было никогда. А всё, что было, то и не с ней вовсе. Она просто в сторонке стояла и смотрела. И всё это её не касается.

А если и было. Для неё всё кончилось. В ней ничего не осталось. Даже боли. Боль можно выкричать. Соседям и стенам. А то, что наполняло сейчас, было похоже на свернувшийся комок манной каши, который хотелось выплюнуть, но на это не было сил.

Муторно. Ида запахнула халат и пошаркала к выходу. Напиться. До отключки. Так, чтоб ничего ни соображать, ни думать, ни вспоминать. Спустилась на первый этаж, вдавила кнопку звонка.

Маринка Гламорган всегда дома. Когда только на работе бывает? А может, и нет у неё никакой работы. Врёт, что санитаркой в Доме престарелых работает. Говорит: «...опы старикам моет» - будто хвастается. Хотя, может, и правда, от неё всегда воняет, как от немытого унитаза.

Маринка распахнула дверь и уставилась на незваную гостью недовольным взглядом.

- Чего тебе? - пыхнула в лицо чесночной отрыжкой.

- Самогона дай, - поморщилась Ида.

- Давалка поломалась, - хохотнула Маринка, обнажив жёлтые зубы. - Деньги есть?

- Нет, - честно призналась Ида, - в долг дай.

- Ишь ты, в долг. С чегой-та я тебе в долг должна давать? Народ сказывает - ты долгов не возвращаешь. Брать берёшь, а отдать забываешь.

- Враньё! Наговаривают.

- Как же! Ивановна говорила, что вещи ты у неё взяла на продажу и не вернула. Ни вещей, ни денег, а?

- Не помню я такого.

- Вот, вот. Ивановна так и сказала, что ты сразу в беспамятство впадаешь, как она тебя к стенке прижмёт.

- У Ивановны с головой не в порядке, она, когда Чернобыль взорвался, на улице под дождем гуляла. Сама рассказывала. Вот теперь и проблемы.

- Не дам! - Маринка дёрнула дверь, но Ида успела просунуть в щель ногу.

- Маринка, налей хоть стакан. Забыться хочу, хоть на час, не могу больше. А то повешусь. На тебя грех ляжет.

- От же ты зараза! - Маринка оттолкнула дверь. - Ладно, заходи, у меня тут компания, отмечаем Лёнькин отъезд в Уэльс, присоединяйся, нальём.

- Чего? - не поняла Ида, но шагнула в прихожую.

- Это мы так шутим. Лёнька Восьмилитровый на север собрался. - Маринка приблизила своё булыжно-подобное лицо к уху Иды и зашептала. - Выгнала его мадам его. Та ещё штучка-дрючка оказалась. А ему деваться некуда, он же погорелец , ну вот, завтра уезжает типа на заработки, хотя чё он умеет, кроме как картошку выращивать. Но мы, люди сочувствующие, его типа поддерживаем, вселяем, так сказать, надежду на будущее. На успех. Давай и ты поддержи. - Гламорган подтолкнула Иду в направлении кухни. Из раскрытой двери сизым облаком сигаретного дыма выплывала обкуренная Лёнькина надежда на будущее. Отвратительный запах сивухи и чесночной колбасы вызывал тошноту. Но это как раз то, что ей сейчас нужно. Эта блевотная смесь совпадала каждой молекулой, каждым атомом с её состоянием.

- Опачики! – Лёнька, шатаясь, привстал и развёл треморные руки. - Иди ко мне, лапуль, - схватил Иду костлявыми пальцами и потянул к себе. Ида, не сопротивляясь, плюхнулась рядом на продавленный диван. Рука Лёньки тут же легла на её плечо. - Ну-ка, Похбюро, плесни моей королеве, - скомандовал Восьмилитровый и протиснул руку в разъехавшийся на груди халат Иды. Сухие подушечки пальцев процарапали кожу.

Угрюмый старик с помятым лицом по кличке Похбюро столкнул с колен плешивую болонку и вцепился в бутыль с затёртой этикеткой, на которой с трудом, но ещё можно было прочесть: «Смирнофф». Болонка взвизгнула и потрусила в угол, где валялся кусок мешковины.

- Куда? - харкнул Похбюро.

Маринка схватила с буфета залапанный пальцами стакан, поставила перед Идой.

- Сюда.

Мутная жидкость весело забулькала.

- Ну что? - Восьмилитровый прижал к себе Иду. - Выпьешь за меня?

Ида взяла стакан. На поверхности самогонки плавали едва заметные ворсинки. Ида покосилась на плешивую болонку, пару секунд колебалась, но потом разом опрокинула стакан. Огненная вода обожгла внутренности и ударила волной в голову. Всё поплыло, закружилось и стало... смешным.

Смех вызывали и лобызания Восьмилитрового, и чавканье Гламорган, и харканье Похбюро, и попискивание болонки.

Особенно смешили разговоры. Она ничего не понимала. Просто хихикала.

- А может, я никуда и не поеду, - причмокивал Лёнька, тыкаясь носом в разрез Идиного халата.

- Это рациональное мышление мешает тебе принять единственно-правильное решение, - корчил умную морду Похбюро.

- Кому ты там нужен? - кривила физиономию Гламорган.

Все что-то говорили, спорили, доказывали. Ида хохотала. Пила и хохотала. Отгрызала колбасу и хохотала.

Очнулась она под утро на том же продавленном диване, голая, но прикрытая халатом. Тело ныло, голова кружилась. Она с трудом поднялась и успела сделать три шага, как зловонная жижа с кусками непереваренной колбасы брызнула из неё фонтаном через рот и нос на голову плешивой болонки.