ZoyaKandik

Вывод был весьма поучительным.

Но здесь и сейчас он был, и Планета нуждалась в нем.

В горах на западе сошла лавина, завалив тоннами снега единственный выход из долины; большая стая снежных волков оказалась в ловушке. Им грозила голодная смерть.

Зацвело крупное пресноводное озеро – плотная толстая пленка водорослей затянула три четверти его поверхности, и обитатели водоема начали массово гибнуть от удушья.

Жук-короед уничтожил большой массив каменной сосны; некогда цветущее, полное жизни плато превратилось в безмолвную пустыню, заваленную трухлявыми стволами. Мертвые деревья были усеяны созревшими шишками, и нужен был огонь, чтобы они смогли раскрыться и выбросить семена.

Большой предпочитал не вмешиваться в естественное течение событий, если не чувствовал угрозы лично для себя или если эти события не влекли за собой далеко идущих последствий. Но сейчас его вмешательство было просто необходимо.

Снежные волки были новым видом, слишком еще малочисленным, чтобы раскрыть весь свой потенциал. Кроме того, Большому было жаль своих трудов – селекция живородящих млекопитающих животных всегда была нелегким делом.

Погибни озеро, и сотни тысяч перелетных птиц могут лишиться такой важной для них возможности отдохнуть и подкормиться на длинном трудном пути.

Смола каменной сосны была отличным антисептиком и обладала рядом дополнительных полезных свойств. Безвозвратная потеря такого ценного ресурса была недопустима.

С волками все решилось просто: тучные грызуны, жиреющие на летних пастбищах, массово двинулись в долину. Через день-другой они достигнут снежной пробки, перевалят через нее, и волки будут спасены.

С соснами тоже хлопот не возникло. Черные коршуны умели не только пассивно пользоваться плодами пожаров, подбирая на пепелище запеченные тушки погибших животных. Они еще поджигали леса, перенося в клювах горящие ветки. И в данном случае нужно было просто направить их в нужную сторону.

А вот с озером пришлось повозиться. Точно, продуманно воздействуя на икринки обычного пескаря, Большой вывел мутанта. Вечно голодного, прожорливого, питающегося водорослями мутанта. Безопасного для любых других форм жизни, стерильного и недолговечного. Пеликаны перенесли их в зараженное озеро, и мутанты приступили к работе.

Эти три случая были каплей в море ежедневной работы, совершаемой Большим. Но они развлекли его, и Большой чувствовал удовлетворение.

А потом случилось то, о чем он мечтал, но не надеялся, что это когда-нибудь произойдет.

-2-

Это было похоже на огромное гнездо осы-плодожорки, и оно спускалось с неба.

С тех пор, как Большой осознал себя, он задавал себе вопрос: одинок ли он? Существует ли еще где-нибудь разум, сравнимый с его собственным? Увы, его Планета породила одного лишь Большого и этим ограничилась. Тогда его внимание обратилось к небу. По небу двигались звезды, всходило и садилось солнце. С неба падали камни, и по своему составу они сильно отличались от пород, из которых состояла Планета. Напряженные размышления заняли не одно столетие, и в конце концов Большой пришел к выводу – увы, быть может, ошибочному – что небо это не просто пустота, но бесконечная пустота, наполненная планетами, вращающимися вокруг своих светил. Отсюда был один шаг до предположения, что на этих многочисленных планетах не может не быть жизни, в том числе, жизни разумной, и Большой сделал этот шаг.

С тех пор Большой стал наблюдать за небом. Он ждал и дождался.

Гнездо плавно опустилось на Планету и исчезло за метелками высокой травы. В том месте, где оно опустилось, Большого было совсем немного, какая-то сотня Единиц. Они взлетели над травой, но их было слишком мало, поэтому информация шла с перебоями. Полчища Единиц, не занятые важными делами, выдвинулись на помощь, а Большой, чтобы не терять зря времени, поднял в воздух птиц.

Увиденное его ошеломило – Гнездо было не просто огромным, оно было гигантским! Большой осознавал всего себя в любой миг своего существования, он мог дать точный ответ, из какого количества Единиц он состоит сейчас. И если предположить – только предположить! – что Гнездо пустотелое, то внутри могло поместиться до трети Большого!

Большой был взволнован до такой степени, что на короткое время перестал контролировать Планету, весь сосредоточившись на невероятном, эпохальном событии. Впрочем, он мог себе это позволить, на Планете не происходило ничего такого, что требовало его полного внимания. За исключением, разумеется, Контакта.

А в том, что это именно Контакт, Большой не сомневался. Это небесные камни падают с грохотом, оставляя после себя оплавленные ямы. А искусственный объект, созданный чужим разумом, приземляется плавно, без шума и грохота. Вот как это Гнездо.

Большой тоже умел создавать. Он выращивал фермы для полезных бактерий, он менял ландшафты и русла рек, большой барьерный риф вокруг заповедного архипелага был его гордостью. Но ни одно его творение не шло ни в какое сравнение с Гнездом чужих! И дело было совсем не в размерах, хотя они впечатляли, конечно. Дело было в том, что Большой так и не смог выйти в Космос. Все его попытки потерпели сокрушительный крах, а одна и вовсе чуть не привела к глобальной катастрофе, и пришлось долго восстанавливаться. Большой с содроганием вспоминал тот мрачный период своей жизни: его осталось так мало, что он едва-едва мог мыслить.

Стала поступать информация. Ее было пока немного, на ее основе нельзя было еще делать сколь-нибудь корректные выводы, поэтому Большой просто анализировал разрозненные факты, испытывая от этого почти физиологическое наслаждение.

Гнездо было сделано из металла. Во всяком случае, в его составе присутствовал металл, и даже не один, причем в таком сочетании, которого не Планете не встретишь. Но основу Гнезда составляла органика – очень сложная, искусственно модифицированная органика. Такая прочная, что без труда выдержала все тяготы путешествия в космосе. Правда, никаких приспособлений для полета у Гнезда не наблюдалось, но Большого это не смутило – многие существа прячут нежные крылья под жесткими надкрыльями.

На гладком боку Гнезда открылось дыхальце, из него высунулся хоботок и тут же спрятался, а дыхальце закрылось. Смысл этого действия Большому был понятен – пришельцы проверяют состав атмосферы. Что ж, это разумно, он сам поступил бы точно так же. И поступал, когда исследовал места, представляющие угрозу. Вулканические озера, например. Только Большой использовал кольчатых червей с их уникальным химическим анализатором, клетки которого выбрасывались на длинных ганглиях на несколько метров. А пришельцы встроили анализатор прямо в стенку Гнезда. В своем надежном убежище они могли смело погружаться в любую враждебную среду и подробно исследовать ее, не опасаясь за свою жизнь.

Единиц стало уже так много, что Большой сумел увидеть Гнездо целиком, одновременно со всех сторон. И опять поразился его размерам. Треть не треть, но четверть всего Большого, считая только взрослых имаго, могло спокойно поместиться в нем и не утратить при этом способность мыслить. Значит ли это, что Планету посетили не разведчики-Единицы, а сам Большой чужих?

Эта мысль настолько взволновала Большого, что он был вынужден отключиться от внешних каналов информации, чтобы немного успокоиться. Эмоции переполняли его, и хотя это было очень приятно, но сильно мешало – Единицы возбужденно клубились вокруг Гнезда, сталкиваясь и сшибая друг друга на землю, и вместо единой цельной картины передавали хаос. Пришлось срочно синтезировать гормоны-антагонисты. Волнение улеглось, но не до конца – Большой не хотел совсем лишаться эмоций в такой знаменательный день. Он проанализировал свое состояние и тщательно, в деталях запомнил его, потратив на это немалое количество личинок. Впрочем, он об этом не жалел – будет очень приятно как-нибудь вернуться к этому моменту, пережить все заново.

Он с нетерпением ждал появления чужого Большого. И вот в Гнезде образовалось овальное отверстие, и на Планету ступил пришелец. За ним еще один. Они топтались возле Гнезда, готовые при малейшей опасности скрыться в нем, и Большой заботливо прогнал подальше всех крупных и ядовитых животных. Он не хотел, чтобы какая-нибудь глупая случайность помешала Контакту.

Две Единицы, которые, скорее всего, представляли собой передовой отряд разведчиков, осмелели и отошли от Гнезда. Большой жадно разглядывал их. Он решил ограничиться пока визуальной информацией и пассивным наблюдением. Пусть долгожданные гости освоятся, пусть убедятся, что им ничто не угрожает. Не будем их торопить, у нас еще будет время детально изучить друг друга.

Пришельцы имели всего две пары конечностей, но передвигались на одной, на нижней. Верхнюю пару они использовали для захвата и переноски небольших предметов. Внешне они напоминали группу древесных животных, обитающих на Архипелаге, только без хвостов и почти без шерсти. А еще пришельцы были крупнее. Они были настолько крупными, что Гнездо никак не могло вместить группу достаточную, чтобы начать мыслить. И, значит, Контакт – настоящий Контакт с разумным Большим, откладывался на неопределенное время.

Это была печальная мысль, несущая разочарование, но Большой не позволил себе впасть в уныние. Отправить вперед разведчиков – это правильно, так поступает любое разумное существо. Так поступил бы он сам – лучше рискнуть малой, легко заменяемой частью, чем всем организмом.

А пока надо просто ждать. Разведчики соберут необходимую информацию, улетят на свою планету, а потом вернутся. Обязательно вернутся, но уже как часть инопланетного Большого, и это будет началом новой истории!

-3-

Дальнейшие наблюдения окончательно убедили Большого, что эти двое пришельцев были разведчиками. Они вели себя как разведчики – брали пробы воды и почвы, собирали живые образцы и тащили их в Гнездо. Правда, в отличие от разведчиков Большого, они были не слишком рациональны – передвигались суетливо и бессистемно, то и дело останавливались и отдыхали, обмениваясь модулированными частотами. В них не чувствовалось целеустремленности, нацеленности на результат, и это здорово сбивало с толку. Единицы просто не могут так себя вести! Они запрограммированы на выполнение определенной задачи в определенные сроки, и отступить от программы не способны. Такова их природа, их суть. А эти крупные вертикальностоящие Единицы действовали так, словно никакой программы не существует вовсе. Они даже испытывали эмоции! На это однозначно указывал ментальный фон, который окружал пришельцев.

Эмоциональные Единицы? Способные на самостоятельные поступки? Ни с чем подобным Большой ранее не сталкивался и даже предположить не мог, что такое в принципе возможно.

Не исключено, что все дело в размерах, размышлял он, продолжая наблюдать за пришельцами. В таких больших телах содержится огромное количество нервной ткани, что и делает этих Единиц почти разумными. Или все гораздо проще? Долгое одинокое путешествие нанесло непоправимый вред живым организмам, программа дала сбой, и миссия оказалась на грани провала.

Разведчики пришельцев – инвалиды? Беспомощные калеки? Увы, этого нельзя было исключать, с подобным явлением Большой не раз сталкивался за свою долгую жизнь. Разведчики, уходившие в одиночный поиск, не выдерживали долгого пребывания вне большого единого организма, их ментальные функции угасали, и это было необратимо. Дезориентированные, потерявшие всякую связь с окружающим миром, они хаотично кружились на одном месте, издавая бессмысленные сигналы, и не могли позаботиться о себе. Свой век бедолаги доживали в кормоблоках, перерабатывая огромное количество пищи для новорожденных личинок.

Хорошо бы провести глубокий качественный анализ пришельцев, тогда многое станет ясно. Но Большой отказался от этой соблазнительной мысли – он просто не мог причинить вред мыслящему существу. Вот если кто-то из гостей погибнет, в результате несчастного случая или естественным образом завершив свой жизненный цикл, тогда другое дело, тогда Большой с чистой совестью займется изучением тела. Но пришельцы вели себя осторожно, а их вид позволял предположить, что крупные вертикальностоящие Единицы молоды, здоровы и полны сил. Пришлось ограничиться взятием доступных образцов.

Туча кусачей мошкары облепила разведчиков. Полупрозрачные нимфы клещей заползли под мягкую внешнюю оболочку пришельцев и прочно прикрепились к теплой коже. Кустарник выпустил крепкие шипы с крючками на концах. Деловитые скарабеи поспешили к кучке экскрементов, которую оставил один из пришельцев. Крупные зеленые муравьи хлопотали над крошками еды.

Большой с нетерпением ждал предварительных результатов. Одновременно с этим, чтобы зря не терять времени, он провел маленький эксперимент – обратился к пришельцам с предложением дружбы и взаимовыгодного сотрудничества. Для своего обращения он использовал простой язык, понятный всем обитателям Планеты. Учитывая размеры Единиц, Большой синтезировал такое количество летучих веществ, чтобы сигнал вышел четким и ясным. Результат получился обескураживающий – вместо того, чтобы ответить согласием или отказом, пришельцы исполнили какой-то непонятный ритуал. Они положили свои верхние конечности на головные дыхальца, немного побегали, излучая довольно сильные эмоции, а потом скрылись в Гнезде.

Это было непонятно, это было тревожно и ставило под сомнение будущее Контакта. Потому что складывалось впечатление, что пришельцы избегают общения. Или же они не понимают простой, примитивный даже язык химических сигналов. Но как такое может быть? Химия – основа любой жизни, ею все начинается, ею же и заканчивается. Или, с волнением подумал Большой, пришельцы имеют совсем другую природу?

Чтобы получить ответ на этот важнейший вопрос, Большой обратился к пробам, взятым у разведчиков. И испытал потрясение.

Кровососущие мошки погибли. Скарабеи-скатологи погибли тоже. Кустам ничего не сделалось, а муравьи так и вовсе наслаждались, поглощая остатки инопланетной еды. О судьбе нимф Большой ничего не знал, но, поразмыслив, счел их мертвыми – очевидно, плоть и кровь пришельцев были ядовиты для обитателей Планеты. А вот их пища – нет, и это о многом говорило Большому.

Защита, с благоговением думал он. Настоящая биологическая защита, вот что это такое! Ни один паразит, ни один болезнетворный микроб не сможет выжить в теле пришельца и, значит, причинить вреда! Какое открытие! Какое потрясающее фундаментальное открытие! И ведь это только начало! Кто знает, что ждет его впереди? Только бы пришельцы не улетели прямо сейчас!

Они не улетели. Вечером они вышли из Гнезда в том же составе, и Большой отметил изменения в их облике. Разведчики перелиняли. Их новая оболочка была гораздо плотнее прежней и покрывала все тело, а головные дыхальца оказались прикрытыми какими-то наростами. Эти наросты пропускали воздух для дыхания, но блокировали любые химические сигналы, как модулированные, несущие смысловую нагрузку, так и природные. И для Большого стало очевидно, что пришельцы не настроены на Контакт. Более того, они всеми силами избегают любой возможности Контакта, изменяя для этого функционал своих тел.

Это был удар, и удар болезненный. Отказавшись от активных действий, Большой погрузился в размышления. Он мыслил так интенсивно, что встревожились все высшие животные на Планете, и даже пришельцы что-то почувствовали и снова скрылись в своем Гнезде.

Большой размышлял всю ночь и пришел к однозначному выводу – крупные вертикальностоящие Единицы повреждены и поэтому не способны к Контакту. Проявления разума они воспринимают как явления природы, угрожающие им, и защищаются всеми возможными способами.

За свою долгую жизнь Большой несколько раз сталкивался с недостоверной информацией и знал, к каким печальным последствиям это может привести. Один раз это чуть не стоило ему жизни. Недостоверная информация, полученная чужим Большим от его поврежденных разведчиков, может стоить будущего двум цивилизациям. Большой не мог этого допустить.

Создание малого Большого было для него знакомым делом. Осваивая труднодоступные отдаленные места Планеты, он убедился, что мыслящее единство, пусть даже небольшое, гораздо эффективнее Единиц в любом количестве. Малый Большой безболезненно переносил разрыв с основным организмом, он был способен к самостоятельным решениям, гибко подстраиваясь под меняющиеся условия, он был живуч и мог, в случае острой необходимости, производить новые Единицы.

Итак, решено! Вместе с чужими на родину крупных вертикальностоящих отправится малый Большой! Только он сможет донести до Большого чужих полную, неискаженную информацию.

Большой прекратил все попытки контакта, ограничившись наблюдением и накоплением данных. Он сосредоточился на создании малой копии самого себя. Надо было спешить – процесс занимал определенное время, а пришельцы могли в любой момент покинуть Планету.

К концу дня новый малый Большой осознал себя. Он получил идентификационное определение «Умник» – это понятие наиболее точно отражало его суть.

-4-

Он думал, что попасть в Гнездо пришельцев будет легко. Он ошибся.

Входное отверстие Гнезда было затянуто пленкой, подобной той, в которой хранились оотеки Большого. Пленка пропускала пришельцев, а больше никого и ничего. Ее нельзя было разрушить, она была чрезвычайно устойчива к любого рода воздействиям. Даже тяжелый зух со своим острым рогом не причинил ей никакого вреда – врезавшись в защитную преграду на полной скорости, он был отброшен и убрался восвояси, жалобно мыча и хромая.

Во время атаки пришельцы были снаружи. Они прыгали, размахивали верхней парой конечностей, издавали громкие крики, но напуганными не выглядели. Верхняя конечность одного из них вдруг удлинилась, из нее вырвался узкий, крайне неприятный по своему составу луч и ударил в бронированный зад удаляющегося зуха. Тот панически взвыл и прибавил ходу.

Большой волновался, что пришельцы испугаются и улетят, но они не улетели. Каждое утро пришельцы выходили из Гнезда и продолжали, как ни в чем не бывало, собирать образцы флоры и фауны. Каждый образец они заворачивали в прочный непрозрачный кокон и грузили на спину какого-то существа. Существо было крайне примитивным, оно ничего не умело, кроме как доставлять грузы в Гнездо, но зато делало это очень хорошо. И это натолкнуло Большого на новую идею – попасть в Гнездо в качестве образца.

Он отобрал несколько сотен крупных Единиц, согнал их буквально под ноги пришельцам. Пришлось приложить немало усилий, чтобы обратить на себя внимание разведчиков, они словно специально не замечали его, а поначалу и вовсе шарахались, словно от испуга, издавая отрывистые звуки и распространяя негативные эмоции. Но чувство долга взяло верх, и четырнадцать Единиц были благополучно переправлены в Гнездо. После чего пришельцы окончательно потеряли интерес к Большому. Они даже подняли Гнездо в воздух и переместили его на побережье, где продолжили свою работу.

Четырнадцать Единиц, всего-то четырнадцать! Мало, очень мало, чтобы мыслить. Но как быть, если пришельцы не собираются увеличивать их количество?

Большой был растерян. Он знал, что не бывает нерешаемых проблем, что из любого тупика есть выход, просто нужно время. Но вот времени у него как раз и не было, действовать нужно было быстро и решительно – по его подсчетам, коконы с образцами занимали уже половину объема Гнезда, а это означало, что миссия разведчиков на Планете подходит к концу. И Большой решился.

Приказ разлетелся по всей Планете, и миллионы полосатиков со всех сторон поспешили к Большому. Они приподнимали свои брюшки и выделяли по капельке густого янтарного секрета; Единицы торопливо слизывали жидкость, и эйфория постепенно охватывала Большого.

Это было крайнее средство, оно раздвигало границы восприятия и увеличивало мощь интеллекта на порядок. Большой редко прибегал к нему – когда действие янтарного секрета заканчивалось, мир на долгое время становился серым, плоским и невыносимо скучным, а сам Большой с трудом боролся с желанием прекратить свое личное существование в виду его полной бесперспективности.

Но сейчас у него просто не было выбора. На кону стояло слишком многое.

-5-

Умник в мозговом штурме не участвовал – Большой заранее оборвал все связи со своей уменьшенной копией, чтобы оградить его от последствий эйфории, губительных при его размерах. Умник терпеливо ждал приказа, готовый немедленно исполнить его.

Чувствовать себя отдельным было невероятно странно. Умник не взялся бы описать свои ощущения, потому что никогда ничего подобного не испытывал. Но это было восхитительно и пугающе одновременно.

Обычные каналы связи с Большим были перекрыты наглухо, и на помощь пришли другие обитатели Планеты. Они не могли передать мысли Большого напрямую – но они транслировали образ, который каждый из них мог воспринять и осознать. Образов было много, они все были разными, они дробились, множились, наслаивались друг на друга, искажаясь до неузнаваемости, и было очень трудно свести этот хаос в единую концепцию.

Малый Большой работал на пределе своих возможностей. Его целостность подвергалась серьезному испытанию, а разум готов был в любой момент рухнуть в первобытное бессознательное. И вот когда напряжение достигло максимума, когда ужас распада и смерти охватил Умника, все кончилось. И всё стало предельно ясно.

Не теряя времени, он отправился к ближайшей колонии бактерий-симбионтов. Загрузив в бурое желе экскременты и другие биологические образцы пришельцев, Умник дал команду на синтез. Он был спокоен и сосредоточен. Он знал, что все делает правильно.

… Разведчики были далеко от Гнезда и не могли видеть, как нечто непонятное, но явно живое, проникло в их убежище. Защитная пленка чуть помедлила, но все же пропустила бурую аморфную массу внутрь. Да и как могло быть иначе?

-6-

Гнездо пришельцев поражало, восхищало и вызывало робость. Здесь все было по-другому, не так, как привык Умник, но по-своему уютно и, главное, надежно. Здесь полным полно было ходов, лазов, пещер и норок, где можно было укрыться на первое время, пока он не освоится.

Встал вопрос, что делать с бактериями-симбионтами? Дать команду на самоуничтожение? Оставить все, как есть? С одной стороны, они выполнили свою задачу, синтезировав генетический код пришельцев, без которого было невозможно пройти через защитную пленку. С другой – впереди полная неизвестность, и нельзя предугадать, что тебе может пригодиться. Оставлю, решил Умник.

Бактерии переместились в кишечник малого Большого и дегидрировали, окутавшись плотной оболочкой из целлюлозы. В таком состоянии они могли храниться бесконечно долго.

Рассредоточившись по всему пространству Гнезда, Умник приступил к наблюдениям. Крупные вертикальноходящие пришельцы вызывали у него двойственные чувства.

Они были Единицами, в этом не было сомнений. Но какими же разумными Единицами! Они были переполнены эмоциями, они активно общались друг с другом, причем даже тогда, когда в этом не было прямой необходимости; они с необыкновенной легкостью управлялись со своим Гнездом, и сложные синтетические создания беспрекословно подчинялись им.

Необыкновенные существа! Удивительные! И это простые Единицы! Каким же должен быть их Большой?

Иногда Умник всерьез сомневался, сможет ли он достойно представить свою расу? Сможет ли доказать свою разумность чужому Большому? Договориться с ним о Контакте?

Единицы пришельцев вызывали симпатию и доверие. И Умник решился.

Он прекрасно помнил изначальную установку – не вступать в контакт с чужими Единицами. Ждать чужого Большого. Он вообще не умел забывать. Но он был малым Большим и мог принимать самостоятельные решения.

То, что не получилось на родной Планете, вполне могло получиться в чужом Гнезде, на территории пришельцев. И Умник осторожно потянулся к ним одной Единицей.

-7-

- Прекрасная планета, - с глубоким удовлетворением сказал Антон. – Просто отличная планета. То, что надо! Не зря слетали, правда, Пит? Настоящий курорт.

- Угу, - сказал Пит, примериваясь, как бы половчее откусить от многоярусного бутерброда. – Премия нам обеспечена.

- Скучный ты человек, - с упреком сказал Антон. – Приземленный. Никакой в тебе романтики. Мы, понимаешь, нашли новый дом для человечества, благоустроенный дом со всеми удобствами, а ты о материальном.

- Угу, - сказал Пит. - Что может быть материальнее благоустроенного дома?

Он откусил от бутерброда, принялся сосредоточенно жевать. Вдруг он изменился в лице, замычал набитым ртом, энергично тыча рукой куда-то за спину Антона. Антон резко обернулся, глаза его полезли на лоб.

- Это инопланетянин, Пит! – шепотом закричал он. – Клянусь, настоящий инопланетянин! Может быть, даже разумный! Ты только погляди, как он на тебя смотрит!

Сделав усилие, Пит проглотил недожеваный кусок бутерброда.

- Сиди на месте, - распорядился он. – Не спугни. Я сейчас.

… Единица понял, что он обнаружен. Вслед за этим он ощутил мощный всплеск какой-то эмоции, а потом утратил возможность что-нибудь чувствовать.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ

Дальше ехали молча. Мишель кусал губы, искоса взглядывая на Седого, а тот ничего не замечал, погруженный в собственные мысли, и машинально поглаживал рубчатый ствол скорчера крепкими загрубевшими пальцами.

Земля обетованная? Нет, кюре, шалишь, лукавишь, католик недоделанный. Не земля обетованная стала нашим домом, а планета призраков. Значит, грешны мы, замараны по самое не балуйся. И только огонь способен очистить нас от грехов. Потому что пули умертвий не берут, проверено, отравленные дротики тоже. Может, кол осиновый сгодился бы, да где его взять? Не рождался в этом проклятом мире Спаситель, не предавал его Иуда, не вешался потом на осине. Так что на огонь вся надежда, не зря во всем Внеземелье рекомендована кремация.

Аскольд, механик, клялся и божился, что высоковольтный разряд скорчера сработает не хуже плазмы. Вот и проверим, с удовлетворением подумал Седой. Даст Бог, сегодня же и проверим. А чего тянуть? Мише тяжело будет… ну да ничего, он парень крепкий, справится как-нибудь. А я ему потом водки налью, много водки. Говорят, помогает.

… Взяли севернее, туда, где в голубом небе кружились чайки. Чуя близкую воду, кони приободрились, зашагали быстрей. Но напиться им было не суждено – берег реки, на который они вышли, был высокий, обрывистый, и спускаться по такому было чистым самоубийством. То и дело с кручи с шуршанием срывались струйки песка, грозя перерасти в настоящую лавину, но солнце еще не до конца прокалило землю, и берег пока держался.

- Где? – озираясь, спросил Седой.

Мишель показал рукой; туда, где когда-то сошел мощный песчаный оползень, погребя под собой узкую прибрежную полосу. Седой спешился, подошел ближе, перекрестился и замер, опустив голову. Мишель тоже подошел, и так, в молчании, они простояли несколько минут.

- Оксанка, доченька, - с тоской сказал Седой. – Что ж ты так? Не убереглась, голуба моя. Сама страшной смертью погибла и Анечку погубила… Вы уж простите меня, девочки мои родные. – Он еще раз перекрестился, но уже как-то деловито, словно собираясь приступить к какому-то делу. – Зови, - сказал он Мишелю. – Ты зови, сам. Ко мне они вряд ли выйдут.

Мишель схватил Седого за руку.

- Да они же ни в чем не виноваты, дядя Егор! – горячо, с отчаянием заговорил он, умоляюще заглядывая в глаза своему спутнику. – Ни в чем! Такое с каждым может случиться! Я прошу тебя, не трогай их! Пусть живут!

- Конечно, они не виноваты, - ласково, но твердо сказал Седой. – Но мертвое тело должно быть предано огню. Зови!

Ствол скорчера словно случайно оказался направлен в живот Мишелю. Тот ужаснулся; он был молод и очень хотел жить.

- Оксана-а-а! – разнеслось над рекой. – Ане-е-ет!

Трижды прозвучал зов, прежде чем на берегу, словно из воздуха, возникли две фигуры: молодая женщина и девочка лет пяти. Увидев Мишеля, девочка отпустила руку матери и со смехом побежала к нему.

- Папка!

Мишель отступил на шаг, вставая за широкую спину Седого. Тот одобрительно кивнул и снял скорчер с предохранителя. Мишель знал, что произойдет дальше. Он не хотел этого видеть, но заставлял себя смотреть. Он ждал до последнего, и лишь когда ствол скорчера дрогнул, поднимаясь, коротко, сильно, ударил ножом в спину Седого. Раз, другой, третий…

Седой, чуть помедлив, упал на колени, а потом ничком. Дрыгнул ногами, уперся руками в землю, приподнялся и повернул к Мишелю искаженное смертной мукой лицо.

- Ду-рак, - прохрипел он, захлебываясь алой пенистой кровью. – Ой, ду…

Он уронил голову, длинная судорога вытянула его тело, и все кончилось. Дрожа с головы до ног, тяжело дыша, Мишель стоял над телом Седого, продолжая сжимать нож. Подошла Оксана, ласково провела по щеке мужа.

- Все, - негромко сказала она. – Уже все. Теперь надо позаботиться о теле.

- Да, - хрипло сказал Мишель, не в силах отвести взгляд от человека, которого только что убил. – Да, конечно.

Вдвоем они подтащили тяжелое тело к краю обрыва, столкнули вниз. Мертвый Седой съехал немного и остановился, нелепо раскинув конечности, как сломанная кукла. Спускаться туда, к нему, было опасно.

Отведя коней подальше, Мишель вернулся к обрыву, выставил скорчер на минимум и выстрелил, стараясь как бы подрезать склон. Но даже минимальная мощность была слишком велика, песок спекался, превращаясь в монолит.

- Не так, папка! Не так!

Маленькая Аннет подбежала к самому краю и топнула ножкой, словно играя. Мишель вскрикнул: берег ощутимо дрогнул под ногами, от него отделился большой пласт и с глухим ворчанием, устремился вниз, увлекая и погребая под собой человеческое тело.

- Вот как надо! – с гордостью сказала девочка. На том месте, где она стояла, теперь был обрыв, и малышка просто висела в воздухе.

Мишель отвел глаза. Я привыкну, стиснув зубы, пообещал он себе. Я обязательно привыкну… а иначе, зачем я это все сделал?

- Хочешь прокатиться на лошадке? – с деланной веселостью спросил он.

- Хочу! Хочу!

Как они оказались возле гарцующих коней? Мишель так и не понял. Рядом стояла Аннет и, приоткрыв ротик, смотрела животных.

- Большая, - с опаской протянула она.

- Не бойся, она добрая, - Мишель подхватил дочь на руки, усадил ее в седло. – Держись крепче, звоночек!

Он взял коня в повод, Оксана взяла второго, встала рядом с мужем, и так, плечом к плечу, они двинулись прочь от реки.

- А дедушка скоро вернется? – требовательно спросила девочка.

- Скоро, - улыбаясь, ответила Оксана. – Ты даже соскучиться не успеешь.

- Это хорошо, - с удовлетворением сказала Аннет. – Дедушка хороший. Я его люблю.

Сначала на ферму, шагая, думал Мишель. Отдам коней, расскажу теще о смерти дяди Егора… Бедная Ольга Николаевна, сначала единственная дочь с внучкой, теперь вот муж… несчастный случай, и ничего больше. Встал над могилой дочери, захотел помолиться, и вот… ужасная трагедия, просто ужасная. Хорошо, что у Ольги Николаевны есть еще сыновья, они не оставят мать в беде. А я пойду дальше на север. Там, говорят, горы, заросшие лесами… глушь, дичь, безлюдье… это хорошо, там нам никто и ничто не помешает. Проживем как-нибудь.

- Не хочу в горы! – плаксиво заявила Аннет. – Хочу здесь, с дедушкой.

Конь, словно подчиняясь неслышной команде, повернул назад, и Мишель изо всех сил вцепился в повод, силясь удержать непослушное животное.

- Дедушка нас найдет, - сказала Оксана. – Обязательно найдет.

- Правда?

- Ну, конечно, глупышка.

Конь снова развернулся, и они пошли дальше.

Дедушка вернется, думал Мишель. Дедушка вернется и найдет нас. Интересно, что он сделает со мной? Я ведь, если честно, чудом с ним справился. Просто повезло – он отвлекся, оставил меня за спиной. Да и не думал он, что я смогу… осмелюсь… Не ждал он удара в спину, предательства не ждал. Вот и случилось так, как случилось.

Оксана потерлась щекой о плечо мужа.

- Не переживай, дурачок, - засмеялась она. – Папа не обидчив.

- Дедушка хороший! – подхватила девочка. – Он тебя не больно убьет. Ты не бойся.

- А я и не боюсь, - сказал Мишель.

Самое странное, что он действительно не боялся. Ни капельки.

-12-

Даже на экране уникома Борис выглядел неважно – похудел, осунулся, весь зарос какой-то пегой волосней. И глаза злые.

- Левандовских нет. Питерсонов нет, - отрывисто докладывал он. – Розенберги обещали помочь с картошкой и мясом. Осенью, как ты сам понимаешь.

- Точно обещали? – с надеждой спросил Новак.

Борис неопределенно пожал плечами, зачем-то посмотрел на свои кулаки.

- Нам, Гейб, надо свое хозяйство заводить, я давно тебе об этом талдычу. Брошенных ферм полно, занимай любую, никто и слова не скажет. А то подохнем тут с голоду.

Новак вздохнул, потер ноющий живот. Подохнем? – подумал он. А что, очень даже запросто.

За последний год многое изменилось на Красотке. Фермеры уходили: бросали поля, стада, дома и исчезали бесследно. Куда? А кто же их знает? Одно время ходили слухи, что они перебрались на север, там, мол, земля непригодна для восставших умертвий. Но слухи эти так и остались неподтвержденными. Да и как их подтвердишь? Огромный горный массив, протянувшийся на полконтинента. И, главное, весь заросший лесами. Тут аэрофотосъемка нужна, а не жалкий отряд Ковалева.

Оставшиеся фермеры держались неприветливо, от былой их щедрости не осталось и следа – почему-то они дружно винили научников во всех свалившихся на них несчастьях.

- Ты куда сейчас, Боря? Домой?

- Нет еще. Хочу на одну ферму заглянуть, там, говорят, женщина какая-то живет, совсем одна. Вроде вдова Егора Николаева. Может, помнишь? Седой такой, широкоплечий? Прошлой весной приходил… мы еще могилу Джима вскрывали…

Новак нахмурился, вспоминая, не вспомнил и махнул рукой.

- Ты, главное, не задерживайся там, Боря.

- Одна нога там, другая здесь. Надо бы вдову к нам забрать, чего ей там одной куковать. Ну и посмотрю заодно, вдруг чем разживусь. У нее, говорят…

Уником пискнул и погас. Новак вздохнул. Связь работала через пень колоду, но она хотя бы работала. Остальная техника медленно, но верно, выходила из строя: солнечные батареи, генераторы, насосы, медицинское оборудование и прочее, прочее, прочее. Маленькая колония уверенно сползала в средневековье, и некому было остановить этот убийственный процесс.

Хорошо, хоть оружие вышло из строя, невесело подумал Новак. Иначе бы давным-давно перестреляли друг друга от страха: мы – фермеров, они – нас. Хотя тот же нож или топор валит не хуже какого-нибудь скорчера… слава богу, что до них пока дело не дошло. Так и живем… плохо живем, если честно…

Снова заболел живот, уже сильнее. Новак встал и принялся расхаживать по кабинету, морщась от боли. На аптечку он старался не смотреть. Рано еще, думал он, пока еще терпеть можно. Но через час-другой придется принять таблетку. Чертовы таблетки! Совсем почти перестали помогать, срок годности, что ли вышел?

Новак знал, что дело не в таблетках, а в болезни. Три дня назад он поддался уговорам Адама Берковича и согласился на обследование. Вовремя, конечно, ничего не скажешь! Медсканер сдох, операционный блок сдох, и биопсию врач брал по старинке, вручную. Хорошо хоть анестезию вкатил, и несколько часов Новак провел в блаженном беспамятстве, ничего не чувствуя и ни о чем не думая.

Какого черта он там возится, с раздражением подумал Новак, стискивая зубы, чтобы не стонать. Три дня прошло, можно уже, кажется, разобраться. Чему-то же его учили, этого докторишку?

Вспышки раздражения стали для него обычным явлением. Новак мучился от этого, но ничего не мог с собой поделать. А еще ему было страшно. Раздражительность, непрекращающаяся боль, слабость, потеря веса – все наводило на определенные мысли. А Беркович молчит, три дня уже молчит, а при встречах прячет глаза и мямлит какую-то успокоительную чушь.

Хватит! – со злостью подумал Новак. Я ему кто, девица истеричная? Я – мужик. И умею смотреть правде в глаза, какой бы она ни была, эта правда. И Новак решительно отправился в медкабинет.

Беркович был там – сидел, согнувшись, уткнувшись лицом в какой-то прибор. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову и потер красные от усталости глаза.

- Каменный век, - сказал он. – Микроскопы, стекла… Ты не поверишь, красители для гистологии самому пришлось делать. Я чувствую себя знахарем. Если так дальше пойдет, я начну корешки всякие выкапывать в полнолуние. Зубы начну клещами рвать…

- Что со мной? – перебил его Новак. – Только не ври.

Беркович отвел глаза, взъерошил давно не стриженные волосы.

- На Землю тебе надо, Гейб, - тихо сказал он. – Здесь я тебе ничем помочь не могу.

- На Землю, - с горькой иронией повторил Новак. – Ну, разумеется. Пойду вещи собирать.

Он посмотрел в окно. И Беркович тоже посмотрел в окно. Отсюда, со второго этажа, хорошо был виден пятачок космодрома с тремя челноками. Чуть подальше стоял корабль экспедиции, покосившийся, весь в темных пятнах эрозии.

Новак хорошо помнил панику, год назад охватившую их маленькую общину. Смена с Земли прибыла вовремя, по расписанию. Челнок с людьми и грузом благополучно сел… а вот взлететь не смог. Что с ним случилось, понять никто не мог, техники и пилоты только руками разводили – все системы корабля в полном порядке, ни поломок, ни сбоев. Только аккумуляторы почему-то оказались высосанными досуха, словно челнок не на мирную Красотку сел, а на тяжелую планету с бешеной атмосферой.

Эта же участь постигла следующие два челнока. Больше Земля на Красотку кораблей не посылала. А маленькая горстка людей оказалась отрезана от человечества.

Но это не означает, что нас бросили, напомнил себе Новак. На орбите развернут мощный научный комплекс, и десятки, сотни людей работают там над нашим спасением. Сейчас, например, разрабатывают проект космического лифта… очень многообещающий проект, говорят, энергия на него будет подаваться прямиком с орбитального комплекса. Уверяют, что через два-три месяца начнутся испытания. Обещают, что всех людей с Красотки эвакуируют… рано или поздно…

- Сколько мне осталось? – спросил Новак.

Беркович посмотрел на него, пожевал губами.

- Мне тут ребята одну идейку подбросили, - сказал он. – Интересная идея, может сработать. Смотри: нам посылают зонд с медкомплексом…

- Который тут же перестает работать, - перебил его Новак. – Спасибо, Адам, это мы уже проходили.

Это была правда, горькая и безнадежная – вся техника, что присылала Земля, переставала работать, едва опустившись на поверхность этой чертовой планеты. Сложная умная техника отказывала, зато примитивные механические устройства функционировали отлично, всякие там мясорубки, коловороты, рычаги…

- Ты дослушай, - рассердился Беркович. – Что за привычка такая - перебивать? Значит, так. Медкомплекс активируют на орбите, зонд зависнет метрах в двух-трех от земли… у нас есть стремянка, так что в зонд ты попадешь без проблем. И сразу ляжешь в бокс. Понимаешь? Кстати, тебе придется заранее раздеться, чтобы не терять времени. Ну, вот. А дальше два варианта: или зонд сумеет вернуться на орбиту. Или не сумеет, но, может быть, его энергии хватит на полноценное обследование и лечение.

- А если не хватит?

- Вызовем второй зонд. Третий. Тридцать третий, черт возьми! Ты пойми, Гейб, - это твой шанс. И неплохой, между прочим, шанс!

- Ты так считаешь?

- Это не я так считаю, это там, - Беркович торжественно ткнул пальцем в потолок, - так считают. Завтра они вышлют зонд, так что, пожалуйста, будь где-нибудь поблизости. Чтобы нам не пришлось тебя искать.

- Ладно, - сказал Новак и встал. – Буду.

- Это сработает, Гейб, - уверенно сказал доктор. Слишком уверенно, чтобы можно было ему поверить.

Новак вернулся в свой кабинет, сел за стол и бездумно уставился в окно. Было жарко и душно – климат-контроль сдох одним из первых. Нужно было заняться делами, но делать ничего не хотелось. Проклятая планета, думал Новак. Как же мы так ошиблись?

Красотка показала свои зубы. Даже не зубы – вампирские клыки. Вцепилась, не отпустит, и никакая Земля тут не поможет. Сдохнем мы тут все… и я первым, между прочим…

Новак посмотрел на свои руки, похлопал себя по груди, по бедрам. Скоро ничего этого не будет. Меня – не будет! А мое тело сожгут в крематории. Хотя, какой там крематорий? На костре сожгут, как в древние времена. Не хочу умирать! Не хочу! Ну почему именно я? Почему не кто-нибудь другой? В чем я провинился перед тобой, Господи? За что караешь?

На стол упала тень. Новак посмотрел в окно и встретился глазами с Джимом Хендриксоном. Тот просто стоял и смотрел, но в кабинете сразу стало прохладнее, даже сквознячком потянуло, и утихла грызущая боль.

- Спасибо, Джим, - сказал Новак.

«Нет», - сказал Джим у него в голове. – «Нет, не надо». И исчез, словно и не было его. А мысли Новака приняли иное направление.

Вот он живет, этот Джим, невесть как восставший из мертвых. И не он один – многие видели фермеров, в чьей смерти сомневаться не приходилось. Живут, ходят между нами – не люди, не призраки бесплотные, а новая, неведомая ранее форма жизни. Наш страх и наша надежда.

Слаб человек, это известно. И боится смерти. Не каждому из нас дано подняться над этим страхом, с достоинством принять неизбежное. И если есть хоть малейшая возможность избежать костлявых объятий смерти, мы сделаем все для этого.

А здесь, на планете призраков, и делать-то ничего не надо! Просто скажи всем, что не хочешь кремации, а хочешь быть похороненным в земле. Как Джим Хендриксон. Как фермеры. Как аборигены Красотки. Надо только решиться.

Новак покопался в столе, нашел карандаш и лист бумаги, дрожащей рукой вывел сверху «Завещание». Что имел в виду Джим, когда сказал «не надо»? О чем предупреждал? Нет, не нужна кремация? Или – нет, не нужно погребение? Придется решать самому, делать выбор с закрытыми глазами, ничего не зная про условия выбора. Или я уже все решил, только сам не осознаю этого?

Я хочу жить, думал Новак. И я буду жить. Пусть даже так, восставшим, изменившимся. Главное – дышать. Видеть, слышать, чувствовать ветер на коже. Любить. Потому что они – любят, в этом нет никаких сомнений.

Ирина Хендриксон родила девочку. От Джима. Она утверждает, что он явился к ней после своей смерти, тогда же она и зачала. Доктор Беркович не верит. Он с пеной у рта доказывает, что сперматозоиды могут жить в теле женщины до десяти дней, сохраняя способность к оплодотворению, и что мертвый Джим Хендриксон к зачатию не имеет никакого отношения.

А вот Борис Ковалев верит. Он многое повидал в своих скитаниях, а его отчеты читаются как фантастический роман. Но он единственный из нас наладил контакты с восставшими. С тем же Джимом, например. И, благодаря ему, мы стали меньше бояться.

Их пока немного, восставших из мертвых, но они есть и их становится все больше. Цели их неясны, существование немыслимо, но они живы! И это самое главное. Во всяком случае, для меня.

Может быть, планета дает нам всем второй шанс, думал Новак. Или наоборот, это мы дадим ей второй шанс! Мы, восставшие из мертвых, отринувшие смерть, заселим этот прекрасный цветущий мир, придадим ему новый смысл. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо.

Вот только - куда, все-таки, подевались аборигены?

- Черте что, - в сердцах сказал Габриель Новак.

Он стоял у окна с односторонней прозрачностью, пил жиденький растворимый кофе, которым одарил его автомат и злился, разглядывая столпотворение. Дверь открылась, и в кабинет, зевая, вошел Адам Беркович. Вызванный ночью к археологу, он так и остался ночевать в администрации.

- Откуда они тут взялись? – с раздражением спросил Новак.

- Ты меня спрашиваешь? – удивился доктор. – Это я тебя хотел спросить, что за собрание такое? И почему я ничего не знаю? Может, какой-нибудь местный праздник, а мы забыли?

Новак с сомнением покачал головой.

- Слушай, Адамчик, не в службу, а в дружбу. Сходи, узнай, в чем там дело, а?

- Похоже, никуда ходить не придется, - заметил доктор, кивая на окно.

В самом деле, от толпы отделился один фермер лет сорока, смуглый, горбоносый, одетый в относительно чистый комбинезон. Он подошел зданию, пошаркал по траве ботинками на высокой шнуровке и поднялся на крыльцо, попав в мертвую зону. Оставшиеся фермеры проводили своего делегата одобрительными криками и свистом.

- Похоже, ты прав, - хмуро согласился Новак. – Ладно, подождем. Сейчас он нам все расскажет.

Но вошедший фермер ничего рассказывать не стал. Он вежливо, но настойчиво предложил начальству «выйти к обществу». У общества есть вопросы. Общество желает услышать на них ответы.

- Да, - растерянно сказал Новак, - конечно. Только я не очень понимаю… Я занимаюсь наукой, я совершенно не разбираюсь в сельском хозяйстве. Даже не знаю, чем я могу вам помочь.

- Пойдем, - проникновенно сказал фермер, обнимая Новака длинной рукой и увлекая его к выходу. – Люди ждут.

Люди, действительно, ждали. Как только Новак вышел на крыльцо, щурясь от солнца, толпа замолчала. Наступила тишина, нарушаемая лишь истеричным кудахтаньем какой-то несушки, и десятки глаз уставились на ничего не понимающего Новака.

- Кх-м… э-э-э… здравствуйте друзья, - промямлил он. – Очень, очень рад.

Какого черта я мнусь? – разозлился он на себя. Я им кто, пацан сопливый, нашкодивший? Я им, между прочим, начальник… пусть не всем, но многим… уважаемый человек, солидный, в возрасте… Соберись, тряпка! Ты перед Научным Советом не тушевался, а ведь там не фермеры заседают, там настоящие волки.

Растерянность ушла. Новак расправил плечи, окинул толпу строгим начальственным взглядом. От этого взгляда толпа подалась назад, а затесавшиеся там научники почти бегом покинули фермерский лагерь, бормоча какие-то оправдания. Новак кивнул, одобряя.

- Я не знаю, зачем вы собрались, - звучным голосом произнес он, глядя поверх голов. – И даже не догадываюсь, если честно. Надеюсь, вы мне расскажете, что за нужда привела вас сюда. Итак, я вас слушаю.

В толпе фермеров пронесся невнятный гул, люди переглядывались, перешептывались, но никто не осмелился взять слово.

- Так что, вам нечего мне сказать? Ну, что ж, тогда я вас больше не задерживаю. Предлагаю разойтись и приступить…

- Про мертвяка расскажи! – крикнул кто-то в толпе. – Которого вы подняли и гулять пустили!

Смельчака поддержали одобрительными криками.

- Нет никакого мертвяка, - холодно сказал Новак. – И не было никогда. Все мертвые спокойно лежат в своих могилах.

- Ври больше! – крикнул тот же голос. – А кто тогда ночью на кладбище шастал?

Вот ведь зараза, подумал Новак. А я ведь был уверен, что нас никто не видел.

- Я не собираюсь тут с вами перекрикиваться, - все так же холодно сказал он. – Не на базаре. Я буду разговаривать с конкретным человеком, а не с толпой.

Не с толпой истериков, хотелось добавить, но Новак вовремя прикусил язык.

- Разумно, - вперед вышел высокий фермер лет тридцати пяти. Он протянул руку: - Мишель Фабр, агротехник.

- Что заканчивали? – спросил Новак, пожимая крепкую руку.

- Парижская сельхозакадемия. И высшие курсы гидропоники на Сплите, Марс.

Агротехник Мишель Новаку понравился. У него было интеллигентное лицо и умные серые глаза. Он производил впечатление человека спокойного, не склонного к скоропалительным суждениям, и уж тем более к истерике.

- Вы не обижайтесь на вторжение, - улыбаясь, сказал Мишель. – Наша жизнь так скучна и монотонна, что любой пустяк для нас целое событие.

- Он не обижается, Миша. Он просто не понимает.

Второй фермер возник рядом, так тихо и незаметно, что Новак вздрогнул от неожиданности. Но тут же овладел собой и смерил подошедшего оценивающим взглядом.

Серьезный дядька. В возрасте, голова почти вся седая, но все еще крепкий – вон какие плечи. Неглуп, знает себе цену, и, судя по всему, не раз бывал в переделках. Белесый шрам на щеке, загрубевшие пальцы ласкают висящий на груди скорчер… Да, очень серьезный.

- И чего же я не понимаю? – с вызовом спросил Новак.

- А ничего ты не понимаешь, мил человек, - спокойно сказал фермер. Представиться он то ли забыл, то ли не захотел. – Вы тут сидите со своей наукой, а у вас, между прочим, упырь голодный гуляет. А у нас – дети. Бабы вечером боятся к скотине выйти. Вы вот давеча упырью могилу разрыть хотели, да не разрыли. А что так? Упырь глаза вам отвел? Или испугались чего? Так ты скажи, мы поможем. Всем обществом и поможем. У нас мужички, знаешь, какие! За колья возьмутся, всем чертям тошно станет.

Внимательно слушающее общество поддержало седого одобрительным гулом. Новак страдальчески закатил глаза и потряс головой.

- Да нет никаких упырей, - проникновенно сказал он, прижав руки к груди. – Не бывает их. Сказки все это. Вымысел. Ну вы же взрослые, образованные люди, должны же понимать!

- Это здесь, у тебя – нет, - сказал седой. – А у нас там, – показал он за плечо, - есть. И тут есть, - понизив голос, добавил он, постучав себя по голове. – Смекаешь?

Новак разозлился. Отстранив седого, он шагнул вперед, к толпе.

- Значит, так, - громко и сердито заговорил он. – Не знаю, что вы там себе напридумывали, и знать не хочу! Но дело обстоит следующим образом: у нашего коллеги случился нервный срыв…

- Это у Борьки-то? – крикнул кто-то, и все засмеялись.

- Да, у Борьки… то есть, у Бориса Ковалева. От этого, знаете, никто не застрахован! Не так давно он потерял друга, близкого друга. Это печальное событие вызвало у него депрессию… а тут еще жара, переутомление… Ничего удивительного, что у Бориса случились… м-м-м… видения. Но сейчас с ним все в порядке. Вот, пожалуйста, врач, он и подтвердит!

Адам Беркович выглядел смущенным. Почесал обеими руками голову, ухватился за подбородок.

- Ну, насчет нервного срыва я бы не стал утверждать категорически… - промямлил он, избегая встречаться взглядом с Новаком. - Но определенные признаки переутомления присутствуют… да, определенные признаки…

- То есть он не сошел с ума? – уточнил Мишель Фабр. – Он вменяемый? Он отдает себе отчет в своих действиях?

- Видите ли, я не психиатр… то есть я обладаю кое-какими базовыми знаниями, но для постановки диагноза этого мало. Здесь нужен профессиональный консилиум, специальная аппаратура… Я бы лично порекомендовал следующее…

Что он несет, старый дурак? – со злостью подумал Новак. Сказал бы просто – у парня есть проблемы со здоровьем, он под наблюдением, прогноз благоприятный. Вот так, коротко и по существу. Нет! Полез в какие-то дебри, в которых сам ни черта не разбирается. А народец-то вон как слушает, рты раскрыли, уши развесили… Когда уже ты заткнешься, наконец?

- Ну, хватит, - резко сказал он. Беркович с облегчением заткнулся и принялся вытирать вспотевшее лицо. – Хватит, я сказал! Предлагаю разойтись и заняться делами. А если у кого-то остались еще вопросы, то запишитесь ко мне на прием. Мы все обсудим.

- А ты не командуй, мил человек, - спокойно сказал Седой, но глаза его недобро сощурились. – Это ты им командир, - кивнул он на сбившихся в кучку научников. – А для нас ты никто и звать никак. Кто вас, дармоедов, кормит и поит? Кто технику вашу чинит? Наш брат, фермер. И мясо вам, и яйца, и молочко свежее с маслицем. Любишь, небось, маслице на горячий хлебушек намазать?

Это была правда – фермеры щедро делились с экспедицией своей продукцией. Так щедро, что готовые пищевые рационы, присылаемые с Земли, месяцами пылились на полках: сублимированные продукты сильно уступали по вкусу натуральным. И уже за одно это фермеры заслуживали, чтобы с ними считались.

- Так что же вы хотите? – утомленно проговорил Новак. – Мы тут с вами уже битый час, а ничего конкретного я так и не услышал.

- Нам бы с Борисом поговорить, - сказал Мишель.

- С Борисом? – поразился Новак. – Но… зачем?

- Общество требует, - серьезно ответил Мишель, но в глазах его прыгали веселые бесенята.

Вдруг навалилась усталость; зверски захотелось есть и пить, а еще присесть где-нибудь в тенечке и закрыть глаза. Провалитесь вы, подумал Новак.

- Да делайте, что хотите, - в сердцах сказал он. – Только потом не говорите, что вас не предупреждали.

Он сошел с крыльца и направился было к коллегам, но на полпути передумал и свернул в высокому дереву, в тени которого с удобством расположились жены и дочери фермеров. Он сел прямо на землю, вытянул ноги, прислонился спиной к шершавой, чуть прохладной коре, закрыл глаза. Ему в руки сунули кружку, и он жадно выпил холодный, щиплющий язык квас. Вцепился зубами в поджаристую краюху с щедрым ломтем сала, захрустел зеленым лучком.

Благодать-то какая, разнежившись, подумал он. Век бы так. Вот посижу еще немножечко и пойду себе. А вы как хотите. Хоть поубивайте друг друга.

Он знал, что никуда не уйдет.

-7-

Борис, на удивление, выглядел свежим и отдохнувшим, и совсем не производил впечатление человека, пережившего нервный срыв. Он окинул притихшую толпу внимательным взглядом, кивком поздоровался сразу со всеми и сел на верхнюю ступеньку крыльца.

- Ну? – сказал он.

- Слухи ходят, - сказал Седой. – Неприятные слухи, тревожные. Вы бы, господин Ковалев, рассказали, как дело было?

Вот так, с обидой подумал Новак. Я ему, значит, мил человек, а к Борису – со всем уважением. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

- Десять… нет, уже одиннадцать дней назад я похоронил своего друга, Джима Хендриксона. Исполняя его предсмертную волю, его тело не кремировали, а просто закопали в землю. Я лично закапывал.

В толпе пробежал ропот, люди многозначительно переглядывались, толкая друг друга локтями. Но Седой и Мишель слушали очень внимательно.

- Вчера я был в городе аборигенов, который мы называем Вашингтон. – Борис говорил размеренно, четко, без эмоций и лишних деталей. – Там я увидел Джима – он шел по улице. Меня он то ли не увидел, то ли не обратил внимания. Когда я окликнул его, Джим резко свернул в ближайший дом и там исчез. Я обследовал и дом, и все вокруг, но ничего не нашел, никаких следов.

- Сынок, - сказал Седой. – А не могло тебе привидеться? Тут говорили, что у тебя нервный срыв был. Ты не обижайся, но дело такое, что верить на слово сложно.

- Я думал об этом, - спокойно сказал археолог. – И не считаю, что это была галлюцинация. Галлюцинации не отбрасывают тени, а Джим отбрасывал. Когда он заходил в дом, то задел плечом лиану – она еще шевелилась, когда я подбежал к тому месту. И потом, я отчетливо слышал его шаги, хруст камней. Нет, я точно его видел.

- Его, Джима? Или кого-то похожего? Может, ты его с кем-нибудь спутал?

- Может быть, - пожал плечами Борис. – Джим, незнакомец - какая разница, если этот человек исчез? Просто как сквозь землю провалился. Но я все же думаю, что это был Джим – он посмотрел на меня и узнал. И был, по-моему, очень недоволен моим присутствием. И потом, эта его красная бейсболка… на нее Джим прикрепил морскую кокарду, в память о прадеде. Ни у кого здесь я такой кокарды не видел.

- Эй, мистер! – крикнул сверху звонкий мальчишеский голос. – А как он выглядел этот ваш друг? С таким длинным носом? Высокий? В коричневой клетчатой рубашке?

Новак задрал голову: на толстых ветвях дерева, словно большие птицы, расселись голоногие мальчишки.

- Самвел, - строго сказал горбоносый смуглолицый фермер, который приглашал Новака «к обществу». – Как не стыдно, Самвел? Ты что, воробушек? Спустись, пожалуйста, и встань, как надо.

Черноглазый Самвел, очень похожий на отца, вихрем слетел с дерева, провожаемый завистливыми взглядами мальчишек, и вытянулся в струночку перед Борисом. Его мордаха аж сияла от восторга.

- Да, - сказал Борис. – Именно так – с длинным носом, высокий, в рубашке и бейсболке. Ты его видел, Самвел? Где и когда? Только, пожалуйста, мальчик, будь очень точен.

- И не вздумай врать, - грозно добавил Седой. – Уши надеру.

- Я не вру! – возмутился мальчишка. – Я, правда, видел этого дядьку. Три дня назад, на реке. Я там эхолот забыл, а мама стала ругаться, ну я и пошел искать. А тут дядька этот. Стоит и вот так руками машет, - Самвел приподнялся на цыпочки и замахал руками, словно желая взлететь. – Махал, махал, а потом вдруг ка-ак полетит!

- Врешь! – крикнули с дерева. С завистью крикнули, это Новак отчетливо расслышал.

- И ничего не вру! Правда, полетел. Только недалеко. Упал и говорит…

- Что он сказал? – с волнением спросил Борис. – Ты можешь повторить?

- Ага. Могу.

И мальчик звонким голосом произнес несколько слов. В толпе грянул хохот, горбоносый схватился за голову, и даже Новак не выдержал, фыркнул: ругательство было витиеватым, забористым. Как раз в духе покойника Джима.

- Я знаю, что так говорить нельзя, - сказал Самвел, с опаской косясь на отца. – Но вы сами просили.

- Ничего, - успокоил мальчика Борис. – Ты просто передал чужие слова. И правильно сделал. А что было потом?

- А потом он исчез! Вот как вы рассказывали! Раз – и нет его!

- А дальше?

- А дальше я взял эхолот и домой побежал. Потому что поздно уже было.

Борис Ковалев повернулся и в упор взглянул на Новака.

- Что скажешь, Гейб? У мальчишки тоже нервный срыв?

Новак промолчал. На душе у него было тревожно. Борис удовлетворенно хлопнул ладонями по коленям и поднялся.

- Пойду схожу за лопатами.

-8-

Слава богу, подавляющее большинство фермеров на кладбище не пошли: разбрелись по научном поселку, с любопытством разглядывая дома и лабораторные корпуса. Новак наскоро организовал гид-группу, наказав верным людям сопровождать, отвечать на вопросы и вообще приглядывать. Правда, особого пригляда не требовалось, фермеры вели себя прилично, и складывалось впечатление, что им действительно стало скучно там, в их глуши, и притащились они сюда, взыскуя невинных развлечений.

На кладбище от фермеров отправились Мишель, Седой и еще пятеро незнакомых Новаку мужиков. С собой Новак взял двух безопасников, изрядно обленившихся на этой спокойной планете, Берковича и, разумеется, Бориса Ковалева. Некоторое время колебался: брать оружие или нет, но потом махнул рукой. Воевать с фермерами он не собирался ни при каком раскладе. Правда, у Седого был с собой скорчер, а у всех фермеров на поясе висели внушительные тесаки, но Новак надеялся, что до серьезной стычки дело не дойдет. Да и Седой производил впечатление человека серьезного, вдумчивого, не склонного к скоропалительным решениям.

Ирине Новак приказал оставаться в городе. Совершенно официально приказал, пригрозив в случае неповиновения высылкой с планеты. Его неожиданно поддержал Борис, так что вдове пришлось подчиниться. С облегчением, как показалось Новаку.

Дождей за эти дни не случилось, земля была рыхлая и копалась легко. Археолог быстро и ловко орудовал лопатой, и уже через несколько минут показался краешек импровизированного савана. Гробов на Красотку, понятное дело, не завозили, делать их никто не умел, поэтому Джима Хендриксона похоронили, завернув в обычную белую простыню.

Встав на колени, Борис руками снял оставшийся слой земли, и взорам присутствующих предстало тело покойника. Точнее, его очертания, скрытые под простыней. Можно было без труда различить руки, сложенные на груди и выдающийся нос Джима.

- Ну? – сказал Новак, испытывая облегчение и раздражение одновременно. – Убедился? Вот он, Джим, собственной персоной… то есть, его тело, я хотел сказать… Давай, вылезай и приводи могилу в порядок.

Но археолог не спешил выполнять указание руководства. Все так же стоя на коленях, он словно бы принюхивался к чему-то. Новак тоже потянул носом, но кроме запаха свежеразрытой земли ничего не почувствовал.

- Разложением не пахнет, - шепнул Беркович, косясь на фермеров. – Очень странно.

- Нож, - вдруг сказал археолог. – Дайте мне нож! Быстро!

- Зачем тебе нож? – недовольно спросил Новак, но в этот момент один из фермеров отстегнул свой нож и кинул его Борису.

Тесак упал прямо на покойника. Но не с глухим шлепком, как можно было ожидать. Нет, звук удара был резким, звонким, как если бы нож ударился о камень. От неожиданности Новак вздрогнул и попятился, и Борис тоже отшатнулся, крестясь. Но быстро овладел собой, взял нож и аккуратно вспорол саван.

- Это что такое? – с огромным изумлением сказал Беркович. – Откуда?

- Хотел бы я знать, - сквозь зубы проговорил Новак.

Тела Джима Хендриксона в могиле не было. Вместо него там лежала искусно выполненная каменная статуя, точно такая же, как и статуи аборигенов в Вашингтоне, Москве и Гоморре. Если бы не желто-серый цвет камня, статую вполне можно было принять за человека, настолько реалистично она была выполнена. Морщины, волоски бровей, ресницы – все, вплоть до мельчайшей черточки было перенесено с человеческого тела на эту невероятную поделку. У Новака мелькнула дикая мысль, что на статуе, вероятно, есть и отпечатки пальцев Джима.

- Какого черта? – со злостью сказал он. – Это что – шутка такая? Розыгрыш? Дурацкая шутка, Борис. Я требую объяснений! Немедленно!

Но археолог с объяснениями не спешил. Вместо этого он расхохотался – громко, искренне. Он смеялся, всхлипывая и утирая набежавшие слезы, пачкая лицо землей и не замечая этого. Новаку стало неуютно, сам он ничего смешного в сложившийся ситуации не видел.

Это же ЧП! Самое настоящее ЧП, о котором он обязал доложить на Землю. Закрутится бюрократический маховик, пойдут комиссии и проверки, его замучают, требуя бесконечных отчетов и объяснительных. А какие могут быть объяснения, если он сам ни черта не понимает! Куда делось тело Джима? Кто его выкопал? Кто и зачем положил вместо него в могилу эту статую? И, главное, как он это сделал? Такую штуку не провернуть незаметно, кто-нибудь что-нибудь обязательно бы заметил. Значит, надо искать свидетелей, опрашивать их… Господи, я же в этом не разбираюсь, я не полицейский, я самый обычный администратор, мое дело экспедиции организовывать, а не преступления расследовать! А ведь придется. По горячим, мать его, следам! Пока не прибудет кто-то компетентный, кто снимет с него груз ответственности.

А Борис вдруг перестал смеяться. Он встал, протянул руки, его подхватили и рывком выдернули наверх.

- Ну? – спросил он, криво улыбаясь. – Убедились? Джим Хендриксон жив!

Новак и Беркович переглянулись. Им было страшно.

-9-

Фермеры разъехались быстро и молча. Остались Седой, Мишель и еще те пятеро, что были на кладбище, и Новак был этому откровенно рад. Возглавляемые Борисом Ковалевым, они отправились в город аборигенов, к ним присоединились научники помоложе и покрепче.

Статую Джима подняли из могилы, перевезли в лабораторию и поместили в сканер. Адам Беркович обещал, что предварительные результаты будут максимум через тридцать минут. Новак сидел у себя в кабинете, ломал голову над рапортом и ждал вердикта врача. Ожидание затягивалось.

Наконец, дверь распахнулась, и в кабинет вошел Беркович. Был он тих и задумчив.

- Камень, Гейб, - сказал он, встретив вопросительный взгляд Новака. – Обыкновенный камень, местная разновидность известняка. Никакой органики, никаких следов обработки. У меня складывается впечатление, что эту статую отлили. Именно отлили, а не вытесали… но как это можно было сделать, я понятия не имею. И еще, самое удивительное. Я сбросил файлы тебе на уником, хочу, чтобы ты своими глазами это увидел. А то еще сочтешь меня психом, как Бориса.

- У меня у самого уже крыша едет, - проворчал Новак. Он открыл присланные файлы и с недоумением уставился на снимки, сделанные медсканером.

Пятна, пятна и пятна. Мешанина серых пятен, от светлых до почти черных. Беркович нетерпеливо отпихнул Новака, стал быстро пролистывать снимки.

- Это ты не поймешь… это я для себя сделал, - отрывисто говорил он. – Где же они? Не то, не то… Ага, вот! Полюбуйся! Ну, что скажешь?

На экране уникома было что-то вроде рентгеновского снимка человеческого тела. Новак не разбирался в медицине, его знание анатомии ограничивались базовым школьным курсом, но даже он без труда узнал внутренние органы: сердце, легкие, желудок и прочую требуху.

- И что? – с недоумением спросил он. – Что это значит? Я не понимаю.

Беркович покивал головой.

- Не понимаешь… Конечно. Я сам не сразу понял. А между тем совершенно очевидно, что внутри каменной статуи повторено строение человеческого организма. Понимаешь, Гейб? Там, внутри литого камня, копии органов Джима Хендриксона! Тоже, наверное, каменные.

Некоторое время Новак молча смотрел на Берковича, а потом откинулся на спинку кресла, со свистом втянул в себя воздух.

- Да ладно!

- Именно! Я сам обалдел, когда до меня дошло. Я и сейчас в шоке.

- Но как? – Новак уткнулся в экран, принялся просматривать снимки, увеличивая отдельные фрагменты. – Как такое вообще возможно?

- Не знаю. И никто не знает… пока… Могу только предположить, что некие микроорганизмы, живущие в почве, заменили органику останков на минеральные соединения. И отсюда, между прочим, следует вывод, что статуи аборигенов на самом деле не статуи, а минерализованные трупы. Знаешь, Гейб, у археологов на складе лежат несколько статуй. Я считаю, что надо сделать вскрытие… ну, не вскрытие, конечно, а просто распилим одну и посмотрим, что там внутри. Дай распоряжение, ладно?

- Боже мой, - Новак все еще не мог прийти в себя от удивления. – Поразительное открытие! Ни с чем подобным мы еще не сталкивались.

- Не совсем так, - возразил Беркович. – Даже на Земле случаются такие… э-э-э… такие случаи. Обызвествление плода, например, при замершей беременности. Этакий защитный механизм, оберегающий организм матери. Но здесь, конечно, что-то уникальное. Так ты дашь распоряжение?

- Что? А, ладно… Хотя… зачем тебе статуи аборигенов? То есть, не статуи, конечно, а… ну, ты понял. У тебя же есть тело Хендриксона. Используй его.

Адам Беркович отвел глаза.

- Не хочется мне его… распиливать, - поколебавшись, признался он. – Душа не лежит. Как будто он второй раз умрет, и уже навсегда. Знаю, дурацкое ощущение, но… - доктор развел руками, смущенно улыбнулся. – Ничего не могу с собой поделать. Мне проще с аборигенами. Ты же не будешь возражать?

- Не буду. – Новак посмотрел в окно, на залитый солнцем пустой двор, и вдруг поежился, словно от озноба. – Слушай, Адам. Но если тело Джима никуда не делось, если он не воскрес, как думает Борис, то кто же разгуливает сейчас в Вашингтоне?

- Тут два варианта. Или бедолага Ковалев действительно болен, и у него галлюцинации… а этот мальчик… Самвел, кажется… просто соврал, для интересу…

- Или?

- Или нас ждут новые открытия. И вряд ли они будут приятными.

-10-

Ирина сидела, бессильно уронив руки на колени. По ее щекам текли слезы, но она этого не замечала.

Надо было встать. Надо было встать и заняться делом – разобрать вещи Джима. Но у нее не хватало решимости все эти дни. Она держала руку мужа, когда он умирал, она первая бросила горсть земли на его могилу; она точно знала, что Джим мертв. Но сложить его вещи в коробки, отнести на склад… почему-то это казалось предательством.

Сделав над собой невероятное усилие, Ирина встала и, шаркая ногами, подошла к шкафу. Движения давались ей с большим трудом, она словно передвигалась в плотной вязкой жидкости, и каждый шаг был сравним с подвигом.

Ирина открыла шкаф, к ее ногам упала футболка Джима – в то утро, последнее утро Джима, она собиралась бросить ее в стирку, да так и не собралась. А теперь уже и незачем… Ирина подняла футболку, уткнулась в нее лицом, вдохнула родной запах. Словно плотина рухнула в ее душе, и чувства хлынули наружу. Опустившись на колени, Ирина зарыдала, заголосила по-бабьи, оплакивая свою долю и проклиная планету, отнявшую у нее любимого человека. Это была не истерика, это был катарсис – Ирина принимала случившееся и прощалась с Джимом.

Сколько это продолжалась, Ирина не знала. Но слезы кончились, и она, окончательно обессилев, свернулась клубочком прямо на полу. Потянуло в сон, только лежать на полу было жестко и неудобно. Надо перебираться в спальню, сквозь дрему подумала женщина, там удобная постель… постель, в которой никогда больше не будет ее Джима…

Кое-как Ирина поднялась. Зевая и судорожно вздыхая, она поплелась в спальню, распахнула дверь и замерла на пороге.

Окна были выставлены на пятидесятипроцентную прозрачность. В комнате царила густые сумерки, и в этих сумерках Ирина увидела человека. Он стоял напротив окна, и на фоне светлого пятна был виден только его силуэт. От неожиданности Ирина вздрогнуло, сердце ее пустилось в бешеный пляс.

- Кто здесь? – пронзительно вскрикнула она и попятилась. – Как вы вошли?

Человек обернулся; на мгновение мелькнул его профиль, и Ирина подавилась криком – она узнала его. Запредельный ужас охватил ее, она вся покрылась холодным липким потом… и вдруг все прошло. На женщину снизошли покой и радость.

- Это ты, Джим? – тихо сказала она. – Это правда ты?

Джим шагнул к жене, протянул руки. Она робко прикоснулась к ним.

- Живой, - прошептала она. – Господи, ты живой!

Не говоря ни слова, Джим подхватил жену на руки. Обняв его за шею, прижавшись лицом к его колючей щеке, Ирина позволила отнести себя в постель.

… Вечером вернулся Борис. Серый от усталости, прокаленный солнцем, весь покрытый пылью, он буквально свалился на жалобно застонавший маленький диванчик.

- Иришка, пить очень хочется, - срывающимся голосом хрипло проговорил Борис.

Ирина достала из холодильника бутылку тоника, скрутила крышку, подала. Борис пил жадно, дергая кадыком, и выпитая вода лоснящейся испариной проступала на его лице. Напившись, он вытер губы и виновато посмотрел на женщину.

- Не нашли мы его, Ириш. Все там обшарили: и город, и джунгли. Никаких следов.

- Я знаю, - сказала Ирина. – Не надо его больше искать. Хорошо?

Приоткрыв рот, археолог смотрел на женщину. А та, погрузившись в свои мысли, улыбалась мягкой, едва намеченной улыбкой, а ее ладони бережно оглаживали живот.

окончание следует

- Час назад я видел Джима, - хрипло проговорил Ковалев. – В Вашингтоне. Я видел его вот как тебя сейчас.

- В самом деле? – рассеянно пробормотал Новак, пытаясь хоть что-нибудь понять в мешанине специальных терминов. – Это хорошо.

Борис поднялся с дивана, сел за стол напротив начальника и положил тяжелую широкую лапу на отчет.

- Ты меня слышишь, Гейб? Я видел Джима. Джима Хендриксона. Час назад.

Новак непонимающе смотрел на археолога, а потом до него дошел смысл сказанного, и он выпрямился. Ему стало понятно, почему Ковалев спрашивал, не похож ли он на сумасшедшего.

- Я понимаю, - мягко проговорил Новак. – Джим был твоим другом. И все же…

- Я видел его, - упрямо повторил археолог. – Я не мог ошибиться. Он зашел в дом и исчез.

- Это невозможно, - в голосе Габриэля Новака прорезались стальные нотки. – И ты знаешь это не хуже меня. Джим Хендриксон мертв. Он мертв и похоронен десять дней назад.

-2-

Сухое официальное обозначение RAS-63 никак не подходило этой планете, и первые поселенцы назвали ее Красоткой. Со своей флорой и фауной, так непохожей на земную, в плане безопасности и комфорта она была копией Земли, и обещала стать новым домом для стремительно разрастающегося человечества.

За первые три года никто из колонистов не заболел и не умер; урожаи радовали своей обильностью, стада коров тучнели на местной сочной траве, исправно давая молоко и здоровый приплод. Так что по истечении испытательного срока Красотка была признана пригодной для проживания человека, и на нее потянулись толпы желающих осесть в этом благословенном уголке.

Через два года после официального признания Красотка по продовольствию перешла на полное самообеспечение, через четыре – появились излишки, а на пятый год существования колонии с Красотки стартовал первый торговый корабль, увозя в грузовом отсеке тонны превосходного зерна.

Так продолжалось почти десять лет. А потом все кончилось, потому что в джунглях был обнаружен город. Не человеческий город.

Нашел его, совершенно случайно, лесоруб по имени Карел Вашингтон. Он расчищал участок земли под будущие поля, роботы вдруг остановились, посылая тревожные сигналы, Карел пошел посмотреть, в чем там дело, и увидел дом. Ну или что-то, очень похожее на дом: со стенами, крышей и дверным проемом, в который, не пригибаясь, мог войти довольно высокий человек. Дом был густо оплетен лианами и был практически не виден, и только сканирующие устройства роботов позволили разглядеть нечто рукотворное в этом диком буйстве зелени.

Слегка раздосадованный, Карел Вашингтон свернул работы и доложил о находке куда следует. Сенсация мгновенно облетела Красотку, и на участок Карела потянулись десятки любопытствующих, которым слегка поднадоела их монотонная скучная жизнь сытых фермеров. Они с таким энтузиазмом взялись за расчистку Города, что это грозило полным его уничтожением. К счастью, в это самое время на Красотке в законном отпуске находился Советник Гельмут Штолль, он-то и положил конец этой разрушительной деятельности, объявив участок Карела зоной неприкосновенности. И за дело взялись настоящие ученые.

Очень скоро они подтвердили, что Город не имеет никакого отношения к человечеству. Его построили сгинувшие невесть куда аборигены Красотки. И даже не построили, а вырастили из колоний организмов, напоминающих земные кораллы. Вообще, суда по всему, цивилизация аборигенов развивалась иным путем, сильно отличающимся от привычного людям.

Они выращивали дома и одежду; они скрещивали между собой разные виды животных, получая в результате очень полезных в хозяйстве монстров. Они знали огонь и колесо, но не имели письменности, и лишь многочисленные, изрядно потускневшие от времени фрески свидетельствовали о долгой истории погибшей цивилизации.

А еще они были очень похожи на людей, и это добавляло ученым головной боли. Почему погибли аборигены? Какой неизвестный фактор уничтожил этот процветающий народ? И не угрожает ли этот фактор людям?

К сожалению, останков аборигенов найдено не было – в могилах лежали лишь тщательно выполненные статуи, в мельчайших деталях воспроизводящие облик покойников. Очевидно, тела умерших аборигены уничтожали – сжигали или перерабатывали; так же они поступали со своими домашними животными.

В Городе насчитывалось сто пятьдесят три жилых дома, три общественные здания, служившие амбарами и складами, и одно гигантское сооружение, напоминающее витую башню – этакий монолит, без окон, дверей и полостей внутри. Она словно бы выросла сама по себе, и предназначение ее было совершенно непонятно.

Самые тщательные исследования не выявили никакой угрозы для людей – единственный обнаруженный патоген вызывал лишь небольшой насморк, с последующей пожизненной иммунизацией. Этим насморком уже переболели все обитатели Красотки, включая детей, и никакого вреда людям он не причинил.

И все-таки что-то убило аборигенов!

Дальнейшая колонизация Красотки была приостановлена на неопределенный срок. Всем желающим была предложена эвакуация на другие планеты. Карелу Вашингтону выплатили компенсацию, его именем был назван открытый город, и очень скоро на опустевшей Красотке остались одни ученые да горсточка упрямцев, не желающих покидать обжитые места.

Где-то через полгода был найден еще один город, милях в десяти севернее Вашингтона; в припадке оригинальности и чтобы соблюсти паритет, его назвали Москвой. Третий город, гораздо крупнее двух предыдущих и почти разрушенный временем, без затей назвали Гоморрой, потому что статуй аборигенов там было куда больше, они не только лежали в могилах, но и стояли на улицах.

Борис Ковалев был участником первой научной группы, высадившейся на Красотке, и с тех пор планету не покидал.

-3-

- Мне кажется, ты слегка переутомился, - аккуратно подбирая слова, сказал Новак. – И эта чертова жара. Она кого хочешь доконает. Я считаю, тебе надо отдохнуть. Сколько ты уже не отдыхал, Боря?

- Он шел по улице. В этой своей красной бейсболке. Я сперва его не узнал, подумал, кто это тут шляется в одиночку, нарушая инструкции? Окликнул, он обернулся… - Борис помолчал. – Это был Джим, можешь не сомневаться. И он сделал вот так, - археолог вытянул руку раскрытой ладонью вперед. – Мол, не подходи. Я побежал к нему, а он свернул в дом… резко так свернул, словно хотел скрыться от меня, и…

- И что? – хмуро спросил Новак. Ему было ясно, что один из членов экспедиции серьезно болен.

- И – исчез! – Борис развел руками, смахнув со стола кружку с остывшим чаем. – Прости, Гейб…Я рванул следом. Его там не было! Понимаешь? Ты видел эти дома, Гейб. Где там можно спрятаться? Сплошные голые стены, никаких тебе подвалов и скрытых ходов.

- Вылез в окно, - со злостью сказал Новак. Он с кряхтением подобрал кружку, поставил ее подальше от Ковалева.

- Я все проверил. Я все там обшарил, я звал его по имени. Ничего. То есть вообще ничего, никаких следов! Он просто исчез. Растворился в воздухе. Ты мне веришь?

- Верю, - мягко сказал Новак. – Я верю, что ты видел Джима Хендриксона.

Он специально подчеркнул интонацией слово «видел». Говорят, галлюцинации могут быть очень яркими, подумал он. Надо позвонить Берковичу. Он врач, ему и карты в руки.

- Отлично! – воскликнул археолог. – Тогда вот что мы сделаем: мы сейчас пойдем и взглянем на Джима. – Он встал: - Схожу за лопатами.

- Лопаты? – удивился Новак. – Зачем тебе лопаты?

- А ты что, руками будешь могилу вскрывать?

Некоторое время Новак непонимающе смотрел на археолога, а потом до него дошло, и он выпрямился, со свистом втянув воздух сквозь сжатые зубы. Он был растерян, он никогда не имел дела с сумасшедшими, и не знал, как себя вести. Ладони у него вспотели, и ему стало неуютно рядом с этим здоровяком.

Без паники, приказал он себе, ничего серьезного с Борисом Ковалевым нет. И быть не может – мы все сотни раз проходили медкомиссии, без этого в космос не пустят. Он просто переутомился… с ним случился солнечный удар… съел что-нибудь несвежее…

Новак словно невзначай положил рук на уником, побарабанил пальцами. Борис не обратил на это движение никакого внимания, и тогда Новак, осмелев, набрал номер Берковича и включил одностороннюю связь.

- Зачем тебе вскрывать могилу? – чуточку громче, чем нужно, спросил он.

- Что значит, зачем? Надо убедиться, что Джим все еще там. Ну, то есть, его тело.

- Господи! – в полном изумлении воскликнул Новак. – Ты что же, думаешь, что Джим после смерти выбрался из могилы и теперь разгуливает по Красотке? Как какой-нибудь средневековый упырь?

Мне это не нравится, подумал он. С самого начала не нравилось, а теперь так уж совсем. Болезнь, кажется, далеко зашла.

- Не знаю, - хмуро сказал археолог, разглядывая огромные сжатые кулаки. – Но проверить надо.

Говорят, у сумасшедших своя логика, мелькнула мысль. Попробую зайти с этого боку.

- Послушай, Боря, эксгумация останков, это очень, очень серьезно, для этого нужны веские основания. Поверь, я начальник, я знаю, о чем говорю. Это тебе не древние могилы, не археологические раскопки; это, черт возьми, настоящая юридическая процедура, и для нее прописаны соответствующие инструкции. Во-первых, мне нужно запросить…

- Я понимаю, - перебил его Борис. – Но в случае форсмажора, ты же можешь – сам? Имеешь право?

- Могу. Имею. Но в любом случае, мне нужны доказательства. Хотя бы свидетели. Есть у тебя свидетели, Боря?

Археолог помотал головой.

- Мы там были вдвоем. Во всяком случае, я никого больше не видел. Хотя, знаешь, я мог просто не заметить. Я просто обалдел, когда увидел Джима и… ну, сам понимаешь.

- Ладно, предположим. А что у тебя с регистратором?

Археолог отцепил от пояса тяжелую плоскую коробку, кинул ее на стол.

- Разряжен, - сказал он. – Досуха.

- Ну, знаешь! – возмутился Новак.

- Знаю. Знаю, что зарядил перед выходом.

Новак взял регистратор, повертел в руках и сунул в ящик стола.

- Разберемся, - хмуро сказал он, хотя понятия не имел, в чем и как он будет разбираться. – Ты пока иди, Боря, мне надо подумать… Постой! – спохватился он, когда археолог встал и тяжелыми шагами направился к выходу. – А сам-то ты что там делал? Один?

- Да так, ерунда, - уклончиво ответил Ковалев. – Нужно было проверить кое что по-быстрому… чего, думаю, людей беспокоить, там работы на час, не больше.

- Ты хоть понимаешь, что нарушил инструкцию? – взорвался Новак. - Для кого она, спрашивается, писана? Для вас, идиотов! Господи, как же вы все мне надоели! Ни дисциплины, ни ответственности, каждый делает, что его левая пятка захочет… а кто за все эти безобразия отвечает? Я! Вот этой самой головой!

Начальник экспедиции свирепо постучал себя по затылку. Археолог промолчал. Лицо его вдруг стало растерянным, он огляделся и совсем по-детски потер кулаками глаза.

- Что-то мне нехорошо, - с усилием выговорил он. – Я пойду. Устал как-то.

- Иди, - Новак вскочил, хотел подойти к археологу, чтобы дружески похлопать его по плечу, но передумал. – Иди, конечно! Выспись хорошенько, на тебе же лица нет. А я пришлю тебе Берковича.

- На черта мне этот коновал? – пробурчал Борис. – Спирту у него все равно не допросишься.

Он вышел, а Новак рухнул в кресло. Ткнул пальцем в уником, и на экране тотчас появилась небритая физиономия доктора Берковича.

- Ну, ты слышал? – расстроено сказал Новак. – Он что, в самом деле спятил? Что скажешь?

Врач задумчиво поскреб щетину.

- Я не психиатр, - сказал он. – Я так, все понемножку… земской доктор, так сказать… Вот что, проконсультируюсь я с одним моим приятелем, в приватном порядке. А нашему милому пациенту мы пока пропишем постельный режим. И что-нибудь успокоительное.

-4-

Ирина Хендриксон с испугом смотрела на археолога.

- Я не понимаю, Боря, зачем тебе это нужно? Что ты там хочешь найти?

- Я сам ничего не понимаю, Иришка. Я просто хочу разобраться. Я сам хоронил Джима, вот этими руками клал его тело в могилу… а вот сегодня увидел его живым! Ты понимаешь? Живой Джим, из плоти и крови!

Ирина помотала головой.

- Я тебе не верю! Этого просто не может быть! Тебе показалось! – Неожиданно она замолчала и задумалась. – Ты говорил с Новаком?

- Говорил, - неохотно сказал археолог.

- И что он?

- Он хочет напустить на меня Берковича, считает меня психом. Только я не псих, я действительно видел Джима. Головой за это отвечаю, и своим честным именем впридачу. Ир, ну ты же сто лет меня знаешь, мы же с тобой со школы знакомы! У меня когда-нибудь были завиральные идеи?

- То есть Новак тебе отказал, и ты пришел ко мне.

- Да плевать на Новака! – разозлился Борис. – Тоже мне – начальник! Шишка на ровном месте! Ты – вдова Джима, ты имеешь право эксгумировать его тело! Ира, милая, прошу – разреши мне это сделать! Я не буду тревожить прах Джима, честное слово! Мне просто надо убедиться, что его тело на месте, только и всего. Никто ничего не узнает, я все сделаю сам. Зато на душе у меня станет спокойнее.

Женщина колебалась.

- Ну, не знаю… Наверное, в этом и вправду нет ничего плохого… и Джим, я думаю, был бы не против, ты же его друг. Был другом… - поправилась она и быстро опустила голову, чтобы скрыть набежавшие слезы. Пальцы ее нервно мяли край рубашки. – Мне очень его не хватает, очень. Мне так одиноко… и Васеньке… Он еще такой маленький, все спрашивает: где папа, где папа… Я знаю, ты и так много делаешь для нас… Но не мог бы ты почаще к нам заходить? Васенька будет очень рад… и я тоже…

Она говорила все тише и тише, а потом и вовсе замолчала. Борис тоже молчал. А когда молчание стало невыносимым, Ирина подняла голову.

Бориса в комнате не было.

-5-

По-настоящему темные ночи на Красотке случаются редко, об этом позаботились три луны, прозванные в народе Сестренками. Они играли в свои вечные прятки, раз в три с половиной года скрываясь в тени светила, и тогда люди могли любоваться яркими крупными звездами. Последнее новолуние закончилось несколько дней назад, и сейчас спящую землю освещали тонкие новорожденные серпики двух старших Сестер. Света было не так, чтобы много, но вполне достаточно, чтобы видеть.

Укрывшись в густой тени живой изгороди, Габриэль Новак терпеливо ждал. Кладбище на Красотке было маленькое, всего-то пять могил, и Новак знал их всех по именам.

Майк Лаперуз, шесть лет, утонул, купаясь в реке.

Анна Маделейн, сто два года, умерла от старости.

Михал Дворжак, пятнадцать лет, несчастный случай на охоте, застрелен собственным отцом.

Стоян Дворжак, тридцать шесть лет, покончил жизнь самоубийством, не вынеся чудовищного груза вины.

И – Джим Хендриксон, умер от укуса змеи.

Он вернулся на базу весь черный от яда, уже в бреду. Беркович сразу сказал: не жилец. Мы не знаем, что за змея его укусила, но даже если бы знали, все равно поздно, никакая сыворотка уже не поможет. Доктор сделал умирающему укол сильнейшего обезболивающего, и тот ушел тихо, без мучений. Начальник экспедиции долго ломал себе голову, почему Джим не вызвал помощь на себя? Зачем поплелся на базу сам, с каждым шагом теряя силы? Беркович предположил, что виной всему нейротоксин, содержащийся в яде. Мол, из-за него Джим впал в полубессознательное состояние и не отдавал себе отчета в своих действиях. Что ж, очень может быть. Во всяком случае, нейротоксин объясняет нелепое предсмертное требование Джима: похоронить его в земле.

Согласно традиции, всех умерших на Красотке кремировали, а в могилы клали урны с прахом. И лишь в могиле Джима Хендриксона покоилось тело Джима Хендриксона. За которым рано или поздно должен явиться Борис Ковалев. Веселый парень, хороший друг, отличный специалист, который внезапно сошел с ума.

Может, его тоже укусила змея? – подумал вдруг Новак. Да, он не умер, но этому есть вполне логичные объяснения. Борис мог оказаться крепче Джима. Змея могла не успеть впустить весь свой яд… но даже малой дозы хватило, чтобы вызвать у пострадавшего бред и галлюцинации. Надо подкинуть эту идею Берковичу, пусть займется делом.

Новак подышал на озябшие пальцы, сунул руку за пазуху и нащупал термофлягу. Глоток горячего кофе, щедро сдобренного коньяком, сейчас пришелся бы очень кстати – ночь выдалась сырая, промозглая, как всегда ранней весной. Неизвестно, сколько еще придется провести в засаде… и, кстати, не факт, что Борис придет именно этой ночью. Может, он сейчас мирно спит в теплой постельке, накачанный успокоительным, а он, Новак, напрасно мерзнет и вообще ведет себя, как дурак.

Вдруг Новак насторожился. Показалось? Нет, и в самом деле – шаги, и тот, кто приближался сейчас к кладбищу со стороны научного поселка, даже не старался быть незаметным. Он шел в полный рост, а над плечом у него тускло поблескивал штык лопаты. Темная фигура показалась Новаку огромной и нереальной, и он пожалел, что не взял с собой подмогу. Просто для моральной поддержки.

Борис прошел совсем рядом с затаившимся Новаком, подошел к свежей могиле. Постоял в молчании, опираясь на лопату, затем перекрестился.

- Господи, прости меня, грешного, - пробормотал он.

Когда лопата вонзилась в холмик, Новак вышел из укрытия.

- Хватит, Борис, - спокойно произнес он. – Не делай глупостей. Пошли лучше домой.

Согнувшийся Борис замер, повернул голову, снизу вверх глядя на неожиданного свидетеля, потом распрямился.

- Я ведь сильнее тебя, - сказал он, не двигаясь с места. – Думаешь, сумеешь мне помешать?

- Знаю, - сказал Новак. Достал из кармана парализатор, показал его археологу. – Точно знаю, что смогу. С этой штукой у меня неплохие шансы. Как считаешь, здоровяк?

- Подготовился, - с грустью сказал тот. – Все предусмотрел. Молодец. Я арестован?

- Что-то в этом роде. Брось лопату и шагай вперед.

- Слушай, Гейб, ну неужели ты не хочешь узнать…

- Нет, - перебил археолога Новак. – Не хочу. Не собираюсь я слушать твой бред. А собираюсь поместить тебя в изолятор. Ты болен, Борис, и сам этого не осознаешь. Может быть, тебя укусила змея – тогда все в порядке, док вкатит тебе сыворотку, и к утру ты будешь как огурчик. Тогда и поговорим. А сейчас – вперед!

Борис Ковалев не пошевелился. Он пристально смотрел на начальника, глаза его чуть сузились, словно оценивая расстояние, тело слегка напряглось, готовясь к броску, и Новак невольно попятился. Уговаривать упрямца было не только глупо, но и рискованно, поэтому Новак поднял руку и сжал парализатор.

Он был выставлен на минимум, и хотя разряд не мог причинить вреда, ощущения были не из приятных. Борис дернулся, коротко выругался.

- Вперед, - повторил Новак, демонстративно выставляя парализатор на большую мощность.

- Дурак, - вздохнул археолог. – Ох, дурак.

Заложив руки за спину, как настоящий арестант, Борис Ковалев двинулся к выходу из кладбища.

- Думаешь, это все? – бросил он через плечо. – Черта с два! Мне торопиться некуда, я подожду. И сделаю то, что собирался. Ты меня не остановишь, Гейб. Я узнаю правду.

С горечью Новак должен был признать: да, не остановит. Не может же он, руководитель большой научной экспедиции, каждую ночь проводить на кладбище! Это не останется незамеченным, пойдут слухи, сплетни… вопросы, на которые он не сможет дать ответ. В конце концов, неизбежна огласка, самая широкая. Тогда уж проще сразу объявить: люди добрые, так мол и так, наш уважаемый коллега увидел какую-то чертовщину, призрака он увидел, нежить, и теперь требуется разрыть могилу покойника, чтобы убедиться, что все это - бред больного человека.

А, может, так и надо было сделать? – вдруг подумал Новак. Выслушать мнения разумных людей, поставить на голосование… а то занимаюсь какой-то партизанщиной, ей-богу. Пленных беру… глядишь, и до допроса дело дойдет…

В молчании они дошли до поселка. Борис повернул было к своему коттеджу, но Новак его остановил.

- В администрацию, - приказал он, злясь на самого себя.

- Там есть тюремная камера? – добродушно поинтересовался археолог. Как ни странно, он был в отличном настроении, он даже улыбался.

- Для тебя найдем, - огрызнулся Новак.

Конечно, никакой тюремной камеры в здании администрации не было, никому и в голову не приходило, что в ней возникнет нужда. Зато там был изолятор, хороший медицинский изолятор, оснащенный для автономного пребывания в нем человека. И это было ничуть не хуже.

Прежде чем перешагнуть порог изолятора, археолог остановился.

- Ты слышал Глас Трубный, Гейб? – очень серьезно, без усмешки, спросил он.

- Оставь свою мистику, чертов ты славянин, - в сердцах рявкнул Новак. Борис кивнул.

- И я – нет. Но, кажется, он уже прозвучал.

- Уф, - сказала Рийна и, отдуваясь, откинулась на спинку стула. – Ох. Вкуснотища какая! Сто лет ничего подобного не ела!

Игнорируя салфетку, она принялась облизывать жирные пальцы. Атан Дойс вынул сигару изо рта и с усмешкой посмотрел на дочь.

- Кажется, у кого-то испортились манеры.

- Не то слово, - согласилась Рийна и рыгнула, прикрыв рот ладошкой. – А что ты хочешь, папочка? Я два месяца провела в нечеловеческих условиях. – Она округлила глаза и скорчила зверскую физиономию. – Я жарила мясо на костре, - зловещим шепотом продолжала она. – И ела его полусырым, разрывая зубами и руками. Я спала в палатке! Я даже ходила босиком по траве! И со мной не было никого, даже маникюрши. Только здоровенный, пропахший потом дикарь!

Сидящий напротив Рийны молодой человек страдальчески поморщился.

- Дорогая, надо ли говорить об этом?

Девушка с удивлением взглянула на него, словно бы только что увидела.

- Ах, это ты, Гейб? Извини, не заметила. Ты что-то сказал?

Гейб встал.

- Ты сегодня в плохом настроении, детка. Позвони, когда подобреешь.

Он коротко кивнул и направился к выходу. Он был очень красив, будущий зять знаменитого Атана Дойса, с безупречными манерами и безукоризненно одетый. Он привлекал внимание, на него оборачивались.

- Зря ты так с ним, - заметил Дойс. – Он хороший мальчик. Не надо его обижать.

- Переживет, - отрезала Рийна. – Пусть привыкает к семейной жизни.

- Не слишком привлекательная перспектива, ты не находишь?

- Для кого? Для него? Или все таки для меня? Слизняк, - со злостью сказала Рийна. – Маменькин сынок.

Дойс внимательно посмотрел на дочь, но ничего не сказал.

За столом находился еще один человек – седовласый, сухопарый, с гладко выбритым морщинистым лицом. В разговоре он не участвовал, весь поглощенный изучением каких-то документов. Закончив, он положил планшет на скатерть, отпил вина.

- Прекрасный отчет, - глуховатым голосом сказал он, одобрительно глядя на девушку. – Исключительно полный и информативный. Ты, как всегда, на высоте, девочка.

Близкий друг и деловой партнер Атана Дойса, Бакар Лумар имел право на маленькую фамильярность. Тем более, что много лет назад он качал маленькую Рийну на коленках и делал ей «козу».

- Спасибо, дядя Бак.

- Я получил всю необходимую информацию. А теперь хочу услышать твое мнение. Не как аналитика, а как человека. Что ты скажешь об этом экземпляре? Он тебе понравился?

Рийна взяла вилку в руки, задумчиво повертела ее в пальцах. Мужчины терпеливо ждали.

- Он… он хороший, - медленно проговорила Рийна. – Такой простой, милый и… человечный, что ли… Я таких прежде не встречала.

- Последняя разработка, - немного самодовольно откликнулся генный инженер Лумар. – Так и было задумано.

- Мне с ним было легко. Он очень гармонично подстраивался под меня. Не угождал, не лебезил, а именно подстраивался, совсем ненавязчиво. У него есть чувство юмора, он, если можно так сказать, хорошо эрудирован. С ним интересно было поговорить на разные темы.

- Он не слишком заумный? – с тревогой перебил девушку Лумар, но та только отмахнулась.

- В самый раз. И потом, он совсем не выпячивался. Поддержать разговор – да. Развить предложенную тему – с превеликим удовольствием. Но сам инициативу не проявлял.

- Н-ну, это тоже как-то… как-то не очень.

- Я неправильно выразилась, - поправилась Рийна. – Он мог заговорить о чем-то, что ему интересно в данный момент, но если я не поддерживала разговора, он без обид переключался на что-то другое. И еще – он всегда был под рукой, как привычная удобная вещь. А когда надобность в нем отпадала, был незаметен. Его никогда не надо было просить дважды, он легко принимал мои правила… если, конечно, они не шли мне во вред. А когда возникла критическая ситуация, без колебаний пожертвовал собой… Идеальный напарник, - чуточку грустно подытожила Рийна. – Мне его будет не хватать.

Лумар с шуршанием потер ладони.

- Хорошо, - почти пропел он. – Очень, очень хорошо. Идеальный напарник – прекрасное название. Думаю, новинка будет пользоваться спросом. Ну что, запускаем серию?

Он вопросительно посмотрел на Дойса. Тот пожевал свою сигару, задумчиво разглядывая дочь, потом кивнул:

- Пожалуй.

- Но до чего же жалко, что он погиб! – с досадой воскликнул Лумар. – Он действительно погиб, ты уверена? Эти новые модификанты очень живучи.

- Да, он говорил. Но это же сель. Даже если он и выжил, вряд ли он пригоден для эксплуатации. Его же всего там переломало. Зачем он вам нужен, дядя Бак?

- Эта рухлядь? Совсем она мне не нужна. Но вот его матрица… Она бы здорово нам помогла. Сэкономила бы кучу времени и сил.

- Ах, вот вы о чем, - небрежно сказала Рийна.

Жестом фокусника она извлекла откуда-то плоский биоконтейнер и кинула его на стол.

- Пользуйтесь на здоровье, дядя Бак.

С радостным кудахтаньем Бакар Лумар схватил контейнер.

- Умница ты моя! Дай я тебя поцелую!

- Это копия, - сказала Рийна, вытирая обслюнявленные щеки. – Оригинал записи я оставила себе.

Лумар с неудовольствием уставился на девушку.

- Это еще почему? С какой стати?

- С такой.

- Девочка моя, но зачем тебе оригинал? Что ты с ним собираешься делать?

- Ну, мало ли, - уклончиво сказала Рийна. – Может, я куплю ему новое тело. И оставлю при себе. Приятно будет поболтать о том, о сем, вспомнить прошлое.

Лумар озабоченно покачал головой.

- Надеюсь, ты ничего там не меняла. Это может здорово осложнить нам жизнь.

Рийна ничего не ответила, увлеченно изучая меню. Лумар вздохнул, допил свое вино, встал и распрощался. Отец и дочь остались вдвоем.

- В детстве ты была отчаянным сорванцом, - сказал Атан Дойс. - Я мечтал, чтобы ты поскорее выросла, стала взрослой умной женщиной. – Он печально покачал головой. – Теперь я с тоской вспоминаю те времена. На тебя была хоть какая-то управа… А сейчас даже я тебе не указ. Ну признайся, хоть сейчас, пока нас никто не слышит, - вся твоя операция была сплошной авантюрой.

- Неправда! – вскинулась Рийна. – Я все распланировала и все предусмотрела!

- Особенно сход селя, - грустно сказал Дойс. – Ты что, не понимаешь, что могла погибнуть?

- Ничего подобного! Во-первых, от случайностей никто не застрахован. А, во-вторых, у меня был гравитатор, в рюкзаке. И я в любой момент прекрасно могла спастись сама…

- И спасти ценного андроида, - в словах Атана Дойса прозвучал еле заметный упрек. – И почему же ты этого не сделала?

Рийна досадливо дернула плечом.

- Ну, почему… Потому! Какой в этом смысл? Отработанный материал и все такое. Кроме того, мне надо было отследить ситуацию до конца. Вдруг он в последний момент струсил бы и бросил меня? Зато теперь мы на сто процентов уверены, что новая серия безупречна. Каждый наш идеальный напарник с радостью пожертвует жизнью ради хозяина. Что, я не права?

- А эта твоя идея с пробоиной? Кажется, четко договорились – небольшая техническая поломка. Нет, наворотила делов! Грубо, топорно!

- Чего это – топорно? Все было сработано так, что комар носа не подточит!

- Да? А ты знаешь, моя милая, как выкручивались наши техники, когда твой подопечный начал задавать вопросы? Он ведь не дурак, он сразу заподозрил, что дело тут нечисто! Пришлось вмешаться и слегка подправить ему память. А это, как ты понимаешь, влияет на чистоту эксперимента… В любом случае, в полевых испытаниях ты больше не участвуешь, - твердо закончил Дойс.

- Папа! – Рийна вскочила.

- Что - папа? Я четверть века папа. Я сказал – сиди дома и с Земли больше ни ногой! А твоего Ветра – так его, кажется, зовут? – найдут без тебя.

Рийна побледнела.

- Вы его собираетесь искать? Но зачем?

- Мне нужна его матрица, - Дойс возился с сигарой, демонстративно не глядя на дочь. – Оригинальная матрица, не запись. То есть, мне бы и запись сгодилась, но только без купюр. На твою честность рассчитывать не приходится, силу применять я не хочу. Остается действовать самому. У тебя есть возражения?

Близкая к обмороку Рийна опустилась на стул, у нее тряслись руки и губы. Дойс раскурил сигару, посмотрел на дочь и едва заметно усмехнулся.

- Я понимаю, - мягко сказал он. – Эти новые андроиды… они могут быть очень привлекательными. Наша старая добрая эскорт-серия до сих пор имеет стабильный спрос на рынке. Но ты должна уяснить себе, девочка, - они не люди. Они просто сделаны из того же материала, что и мы, вот и все. Выброси из головы все глупости. Забудь. Ничего не было, ясно? Держись Гейба, детка, он будет тебе хорошим мужем.

Рийна молчала, не смея взглянуть в глаза отцу.

- Одно могу обещать тебе твердо – что бы ни было там, в его матрице, это будет нашим с тобой секретом.

- Спасибо, папа, - прошептала Рийна.

-8-

В себя я пришел на берегу океана и долго лежал неподвижно, ожидая, пока срастутся кости и регенерируют поврежденные органы. Мне здорово досталось, и до конца я так и не восстановился. Но все же на третий день сумел встать и поплелся вверх по склону холма.

Путешествие заняло немало времени – я был слаб, мне требовалась вода и еда. Найдя ручеек, я остался возле него на несколько дней – по берегам ручья в изобилии росли растения, похожие на рогоз, и с такими же мучнистыми корневищами. Еще мне удалось убить водяную крысу, из любопытства сунувшуюся ко мне.

Мне некуда было спешить – Рийна или погибла, или улетела. В любом случае, помочь я ей ничем не мог. Особенно в таком состоянии. Я только мог надеяться на благополучный исход, и эта надежда помогала мне выжить. Набравшись сил, я снова двинулся в путь.

Моя правая нога срослась неправильно, так что я сильно хромал. Черепно-мозговая травма тоже не прошла бесследно – меня мучили головные боли и приступы головокружения. Раскаленный штырь пронзал позвоночник, стоило мне оступиться, а оступался я часто. В довершении всех бед, я подцепил какую-то инфекцию, и меня трясло в ознобе. От высокой температуры начинался бред. Я разговаривал с друзьями, спрашивал их, куда пошла Рийна, и каждый раз они указывали мне разное направление. Полагаю, мой путь был весьма причудливым, пару раз я точно возвращался к океану, но каждый раз упрямо начинал сначала. А потом температура упала, мне стало легче, и я увидел черный выжженный круг в траве.

Это было самое прекрасное зрелище на свете, выжженная земля. Значит, Рийна спаслась. Стартанула на форсаже, уходя в зенит, и теперь она в безопасности, на «Качурке». Я готов был кричать от счастья. Я бы и закричал, только в легких у меня хлюпало и булькало, я едва мог дышать.

Я не ждал, что она вернется за мной. Она наверняка думает, что я погиб. И любой бы погиб на моем месте. Да и я, если честно, выжил просто чудом.

Рийна не прилетит. Но ведь где-то здесь, на этой прекрасной планете, похожей на Землю, находятся эмбриофоры. Они ждут своего часа. Через полгода, через год, на планету высадятся переселенцы. И я найду их, обязательно найду, сколько бы мне ни пришлось пройти.

Я не думаю, что меня вернут на мою родную Рею. Кому нужен искалеченный модификант? Но, может быть, они разрешат мне дожить свой век возле людей? Я все еще могу быть полезным. И еще я надеюсь, что мне удастся послать весточку Рийне. Пусть знает, что у меня все хорошо.

А сейчас мне надо набираться сил. Путь предстоит долгий. Но что с того? Ведь у меня впереди вся жизнь.

- Она ничуть не изменилась, - пробормотал я, но Дойс не обратил на мои слова никакого внимания.

- И все же это моя дочь, и я должен быть уверен в ее безопасности.

- Можете не сомневаться, Уважаемый, - со вздохом сказал я.

Конечно, Рийне ничто не угрожало - первоначальный маршрут был основательно перекроен. Из него безжалостно исключили парочку наиболее перспективных планет, за которые мне была обещана особая премия, и теперь мне предстояло обследовать около десятка землеподобных небесных тел, больше похожих на курорты. С одной стороны, это было неплохо – меньше риска. С другой – лишало меня приличной части заработка, ведь за риск мне платили отдельно. Но выбора у меня не было.

- Привези мне дочь в целости и сохранности, и тебе больше не придется заботиться о куске хлеба, - заявил Уважаемый Дойс.

Прозвучало это довольно двусмысленно.

- Так точно, - смиренно ответил я.

- Но если с ней хоть что-то случится… Ты меня понял, ЭМ-18/11? Хорошо понял?

- Так точно, - вздохнул я.

Дойс посмотрел на Рийну.

- Господи, как же я хочу, чтобы ты уже вышла замуж, - с тоской сказал он. – И пусть голова болит у твоего мужа, а не у меня.

- Я тоже тебя люблю, папочка, - нежно улыбнулась Рийна.

Ее рука легко скользнула по моему бедру, так легко и мимолетно, что я принял это за случайное прикосновение. Ну а чем еще это могло быть? Ведь мы сидели очень близко.

-5-

Вообще, все оказалось не так плохо. И плюсов в моем новом положении было больше, чем минусов.

Во-первых, корабль, на диво легкий и послушный. И мне доставляло огромное наслаждение управлять им. Иногда я вспоминал своего «Пеликана», тогда меня мучила совесть, я чувствовал себя предателем и включал автопилот.

Во-вторых, Рийна. Я ждал капризов, упрямства, перепадов настроения и прочего, чем славятся все красивые богатые девушки. Но ничего этого не было. Рийна беспрекословно подчинялась мне, при высадке на планеты, даже самые безопасные, четко следовала инструкциям, не проявляла ненужную инициативу и вообще была пай-девочкой.

Честно признаюсь, сперва я довольно настороженно отнесся к такой покладистости, и каждую минуту ждал срыва. Но его не было, Рийна вела себя безупречно, и я понемногу расслабился. У меня крепла уверенность, что папаша Дойс получит свою дочку без единой царапины, и эта уверенность грела мне душу. На какую-то особую благодарность от Уважаемого Дойса я не рассчитывал, мне было достаточно, чтобы он просто оставил меня в покое и забыл о моем существовании.

И во время перелетов от планете к планете я тоже не скучал. Рийна оказалась отличной девчонкой, компанейской, но не навязчивой. И еще, к моему огромному удивлению, она оказалась неплохо образованной. Чего я, откровенно сказать, не ожидал от наследницы огромного состояния. Ну ладно я, от скуки перечитавший всю библиотеку «Пеликана». Но Рийна? С ее тусовками ночи напролет, великосветскими раутами и походами по магазинам? Как при таком образе жизни она ухитрялась найти время на чтение, оставалось загадкой. Но факт остается фактом – знала она много, и память у нее была отличная.

Мы часами болтали с ней на разные темы: обсуждали Телинских импрессионистов и новинки видеопроката, спорили о перспективности межгалактических перелетов и будущем человечества. Со знанием дела Рийна рассуждала о последних научных открытиях и о модных тенденциях в искусстве, с удовольствием экспериментировала на кухне и учила меня тонкостям управления «Качуркой». Она научила меня играть в трехмерные шахматы, а я ее - в покер, и мы проводили за играми многие часы.

Иногда Рийна хандрила, замыкалась в себе, но мне она и такая нравилась. Я ей не мешал в такие моменты, не лез с расспросами, просто терпеливо ждал, стараясь не раздражать ее разными глупостями. По себе знал – хуже нет, когда тебе лезут в душу. У каждого из нас есть право на плохое настроение, мы ведь не роботы какие-нибудь, мы живые люди. Пройдет, думал я. И проходило: Рийна встряхивалась, отгоняя мрачные мысли, задорно улыбалась мне, и все становилось по-прежнему.

Она была идеальным напарником, и мне было немного грустно оттого, что скоро все это закончится. Я даже стал подумывать о женитьбе. Не на Уважаемой Рийне Дойс, разумеется, это было бы верхом самонадеянности с моей стороны. Но если найти девушку… хорошую девушку, похожую на Рийну… и работать семейным экипажем…

Беда в том, что второй такой девушки, как Рийна, я вряд ли сумею найти, а на меньшее я уже был не согласен.

Иногда я ловил задумчивые взгляды, которые бросала на меня Рийна, но благоразумно приписывал их своему не в меру разошедшемуся воображению. Так было безопасней.

А потом наступил черед Октавии, последней планеты в моем списке. На ней уже высаживались экспедиции, от меня требовалось лишь поставить десяток эмбриофоров и активировать их, заложив тем самым базу для будущих переселенцев. С такой работой я мог управиться за один день, но мне не хотелось торопиться. Я задумал маленький сюрприз.

- Пикник, - объявил я за ужином. – Завтра у нас будет пикник. С настоящим костром, шашлыком и прочим. И ночевка в палатке.

Рийна пришла в восторг.

- Я никогда еще не ночевала в палатке. И не разводила костров. Это, наверное, трудно?

- Ерунда, - небрежно сказал я. – Я тебя научу. Главное, не забудь репеллент – на Октавии не комары, а настоящие звери. Сожрут.

Утром мы встали пораньше и уже часам к трем закончили работу. Пообедали на корабле, быстро и неосновательно, потом я загрузил в спасботик маринованное мясо, зелень, фрукты, вино и все остальное, необходимое для комфортного отдыха на природе. Еще давно, разглядывая голоснимки планеты, я присмотрел отличное местечко для пикника: на вершине величественного, изрезанного оврагами холма, откуда открывался бесподобный вид на океан. Вечером туда сядет солнце, и, если не будет дождя, мы с Рийной насладимся роскошным закатом.

Мы поставили палатку и развели костер. Пока прогорали угли, Рийна бродила по склону холма и собирала цветы. Вороненая туша ботика ужасно портила пейзаж, и я отогнал его вниз, спрятав за небольшую рощицу высокого, усеянного крупными алыми цветами кустарника.

А потом мы ели вкуснейший шашлык, болтали, смеялись и пили вино. Я впервые попробовал вино, оно показалось мне очень легким, не крепче пива, но это впечатление оказалось очень обманчивым. Уже после третьего бокала я понял, что мне нужно следить за собой.

Багровое лохматое светило Октавии (забыл, как оно называется) садилось в океан, расплескав искрящуюся дорожку от горизонта до подножия холма. В высокой густой траве заскрипели какие-то насекомые, вроде наших цикад, распустились ночные цветы с удивительным ароматом, на быстро темнеющем небе проступили яркие крупные звезды. Воздух заметно посвежел, от океана подул ветер. Рийна обхватила себя руками, зябко поежилась, и я сходил в палатку за теплым пледом.

- Так похоже на Землю, - сказала девушка и благодарно потерлась щекой о мое плечо. – Правда?

- Не знаю, не был, - коротко ответил я.

- Почему? – удивилась Рийна.

- Потому.

- Почему? – иногда Рийна становилась удивительно упряма, и проще было ей ответить – все равно ведь не отстанет.

Я кинул охапку сухого хвороста на рдеющие угли, и огонь, чуть помедлив, принялся хлопотливо облизывать подношение яркими язычками.

- Я – модификант, - сказал я. – Фермач. Таким, как мы, запрещено жить на Земле.

- Ерунда, - горячо возразила Рийна. – Я сама видела. И живут, и работают! У нас дома прислуга, например, вся из… ну, из таких, как ты.

- Не как я. Мы все разные, Ри. И сделаны для разных целей. Я, например, могу выжить там, где человек не продержится и дня. Я выдерживаю радиацию, высокое и низкое давление, мое тело способно к регенерации, и я могу обходиться без кислорода до полутора часов. Различий много, Ри, долго перечислять. Но главное наше отличие от… от вас, людей… Мы стерильны. И даже если кто-то из нас создает семью…

- Извини, - Рийна положила горячую ладонь мне на руку. – Я… честное слово, я не хотела тебя обидеть.

- … то детей они получают с Детской Фермы, - продолжал я, криво ухмыляясь. – Удобно, правда? Никаких тебе токсикозов и родовых мук. Подал заявку, прошел инструктаж, и готово – ты уже родитель.

Рийна помолчала, а потом спросила, очень серьезно, заглядывая мне в глаза:

- Ты чувствуешь себя неполноценным?

- Нет. Я просто пытаюсь объяснить различия между нами и людьми.

- Но чувствовать вы можете? Любить? Ненавидеть? Испытывать нежность и радость? Или… все это имитация?

Я не ответил. Я сам не знал ответ. У нас есть эмоции, сомневаться в этом не приходилось, но были ли они естественными? Или они заложены в нас точно так же, как заложены другие качества? И насколько наши эмоции отличаются от эмоций настоящих людей?

Мы часто спорим между собой по этому поводу. И я тоже спорил. Раньше. А потом перестал. Потому что – какая разница? Если все равно ничего нельзя изменить?

- А что ты чувствуешь ко мне?

Я в упор взглянул на Рийну. Ее глаза казались совсем черными, и в них плясало пламя костра. Мы были вдвоем на этой планете, как Адам и Ева, но различия между мной, фермачом, и ею, Полной Гражданкой, разделяли нас надежнее, чем миллионы парсеков.

- Ты любишь меня? Ну хоть немножечко?

- Да, - сказал я.

Я действительно любил ее. Не как девушку из плоти и крови, равную мне, - как богиню, снизошедшую к простому смертному. Как младшую сестренку, слабую и хрупкую. Как друга, способного прикрыть спину. Это была единственная любовь, позволенная мне. И все же…

- Лучше бы я тебя никогда не встречал!

- Но ты же встретил. И с этим уже ничего не поделаешь.

Губы Рийны оказались мягкими и настойчивыми. В душе у меня бушевал ураган, но запреты, вбитые в меня генными инженерами Фермы, оказались крепче. Я мягко отстранился, разомкнул кольцо ее тонких рук. Я молился всем богам, которых только знал, чтобы она не обиделась.

- Не надо, Ри. Ты же сама потом пожалеешь.

Она не обиделась. Слегка откинувшись назад, девушка рассматривала меня, как диковинную зверушку.

- Ты что, не хочешь? Совсем-совсем не хочешь? Ни капельки? Ты… евнух?

Если бы сейчас на месте Полной Гражданки Рийны Дойс была какая-нибудь девушка с Фермы, я бы показал ей, какой я евнух! Но это была Рийна, и мне оставалось только до хруста стискивать зубы.

- Не надо, Ри. Прошу тебя.

Нас окружала оглушительная тишина, и в этой тишине взбесившимся барабаном грохотало мое сердце. Мое несчастное, влюбленное, готовое разорваться сердце.

- А если я прикажу? – тихо спросила Рийна. – Ты… подчинишься?

- Ну так прикажи, - хрипло сказал я.

Наши глаза встретились. И мир перестал существовать для меня.

… Уже на рассвете мне приснился странный сон: покопавшись в своем рюкзачке, Рийна вытащила из него какую-то штуку, очень похожую на церебральный шунт. Склонилась надо мной.

- Я хочу, чтобы эту ночь ты не забыл никогда, - прошептала она.

- Я не забуду.

- Лежи тихо. И ничего не бойся.

Я ощутил касание холодного пластика у себя на затылке; почувствовал, как щекотные нити проникли в мой мозг, закопошились там. Потом навалилась темнота, обволокла меня, потащила куда-то.

- Эх, ты, Ветер-Ветерок, - успел услышать я, прежде чем погрузиться в крепкий сон.

-6-

Я не стал собирать палатку. Зачем? Нам она больше не понадобится, второй такой ночи у нас больше не будет – это я понимал с пронзительной ясностью. Я ни о чем не жалел. Даже если об этом узнает Уважаемый Дойс, даже если обрушит на меня всю мощь своего гнева… нет, не жалел.

За эту ночь я без раздумья и с радостью пожертвую жизнью.

Мы медленно брели вниз по холму к боту. Рийна молчала, тихая и задумчивая. Я тоже не лез к ней с разговорами – любые слова прозвучали бы сейчас как кощунство. Я только отдавал короткие команды – левее, правее, и Рийна подчинялась им бездумно, механически.

Мы дошли до зарослей папоротника. Ярко-зеленый, почти изумрудный ковер расстилался от наших ног до самой рощицы, где я укрыл наш бот. Вчера я спокойно прошел по этому ковру, но сейчас остановился. Что-то насторожило меня в этой мирной идиллической картине, и через несколько секунд я понял, что именно. Папоротник шевелился. По нему пробегала рябь, листья вздрагивали и раскачивались, и это практически при полном безветрии.

- Стой, - сказал я Рийне. – Не подходи.

Я огляделся, подобрал большой камень и швырнул его подальше в папоротники. Раздалось ужасное шипение, словно я вылил стакан воды на раскаленную сковородку, взметнулись длинные гибкие тела с треугольными головками и закачались, раздувая капюшоны.

- Змеи! – со страхом воскликнула Рийна, вцепившись мне в руку. – Они ядовитые?

- Не знаю, - сквозь зубы сказал я. – И знать не хочу. Давай отойдем подальше.

Понятия не имею, откуда взялись эти твари, но их тут были сотни, если не тысячи. Потревоженные, они шныряли в зарослях, то и дело высовываясь и дразнясь раздвоенными язычками, и было ясно, что путь вперед отрезан.

- Пойдем в обход, - сказал я. – Где-то же этот чертов папоротник должен кончиться!

Рийна приложила ладонь козырьком ко лбу, огляделась.

- Да он тут везде!

- Не везде! Видишь – овраг, - я махнул рукой влево.

Метрах в трехстах от нас параллельным курсом змеилась вниз широкая трещина, и обнажившийся известняк сахарно блестел на солнце. Трудновато там будет идти, но иного пути у нас нет. Главное, что там не было папоротника. Рийна словно мысли мои прочитала.

- Дурак, - сердито сказала она. – Вызови сюда бот! Я не собираюсь ноги ломать на этих камнях.

- Не могу, - виновато сказал я. – Я оставил пульт в палатке.

Рийна посмотрела на рощу с ботом: до нее оставалось не более полутора километров вниз по прямой. Посмотрела наверх – вершина холма была очень далеко, и палатки уже не было видно.

- Ладно, - хмуро сказала она. – Черт с тобой. Но если я сломаю ноги…

- То я понесу тебя на руках!

- А я по пути выпью из тебя всю кровь, - согласилась Рийна. – Чего стоишь? Пошли, что ли!

Мы спустились по довольно крутому каменистому склону, а дальше дело пошло легче – дно оврага было относительно ровным и плотным, словно утрамбованным, и только изредка встречались крупные валуны и выбеленные солнцем обломки деревьев, словно вмурованные в высохшую грязь. Их мы обходили без труда. Рийна повеселела, она бодро топала вперед и без умолку болтала. А у меня отчего-то сердце было не на месте. Тревожно мне было, и я жалел, что мы не вернулись к палатке. Пусть дольше, зато безопаснее. Наконец, я не выдержал.

- Стой, - скомандовал я.

Мы остановились, и я тут же почувствовал слабую, едва ощутимую дрожь под ногами. И тут же для меня все сложилось.

- Сель! – закричал я. – На нас идет сель! Быстро наверх!

Но было поздно – первая волна грязной воды вынырнула из-за бугорка и побежала к нам, угрожающе ворча. Но у нас еще оставался шанс. Схватив Рийну за руку, я рванул к ближайшему склону оврага, который находился метрах в трех от нас. Рийна вскрикнула, упала, обдирая о каменное крошево колени, я наклонился, помогая ей встать. И в этот самый миг вода достигла нас.

Она была совсем нестрашная, эта первая волна, она несла в себе взвесь, мелкие камешки и мусор. Она бурлила вокруг наших ног, поднимаясь все выше и выше, толкая вниз по склону, а мы упрямо пробивались к спасительному склону: шаг, еще шаг, еще один…

И тут пришла вторая волна – вздулась грязным глинистым пузырем, жирно отблескивающим на солнце, и с ревом понеслась на нас. Рийна закричала – дико, страшно. Я поднял ее на руки, вскинул на плечи и продолжал идти, стиснув зубы. Густая жижа бурлила и клокотала уже вокруг пояса, подбираясь к груди, меня било камнями, толкало вниз, опрокидывало, но я все еще держался. Мышцы, мои умные мышцы, спроектированные генетиками Фермы, перестраивались в бешеном темпе, позволяя мне не только удерживаться на ногах, но еще и передвигаться, держа на плечах бьющуюся в истерике девушку.

Мы бы успели – до спасительного склона, на который мы могли взобраться, оставалось пара шагов, когда в меня ударил большой камень. Я не почувствовал боли, только хруст ломающейся кости, и моя правая нога онемела. Больше я не мог наступать на нее. И понял, что еще мгновенье, и меня опрокинет.

Об этом дольше читать, на самом деле все происходило стремительно, с невероятной скоростью. Пальцы моей левой ноги, пробив металлопластиковый ботинок, глубоко ушли в дно, давая мне крошечный шанс. Я вскинул визжащую Рийну над головой и швырнул ее на берег, вложив в этот бросок все свои силы. И в тот же миг меня накрыло с головой, закрутило, оглушило и потащило. А потом ствол дерева ударил меня под ребра, вознес над беснующимся селем, и я увидел Рийну: сильно хромая, она бежала к вороненой туше спасбота, который находился в спасительной недосягаемости от селя.

- Беги, Рийна, беги! – изо всех сил закричал я. И снова рухнул вниз.

Захлебываясь вязкой, как жидкий цемент, жижей, изломанный безжалостной стихией, я хрипел из последних сил – беги! спасайся! И сквозь кровавую муть, застилающую глаза, все пытался разглядеть тоненькую фигурку.

А потом на меня обрушилась чернота.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ

Увиденное меня порядком озадачило. Такие корабли обладали повышенной живучестью, они вполне могли самостоятельно залатать и не такую прореху. Но даже если предположить, что произошел какой-то сбой, что рой наноботов почему-то проигнорировал аварию, то команда корабля (а на «Качурках» с комфортом размещалось до десяти человек) должна же была как-то среагировать! Не может же такого быть, что все они погибли? При аварии с разгерметизацией отсеки корабля автоматически изолируются, включается автономный режим, и в таком режиме люди могут прожить долго, очень долго. Во всяком случае, достаточное время для того, чтобы починить судно или вызвать спасателей. И первым делом они бы отключили пошедшие вразнос двигатели. Я бы точно отключил – с детства не люблю карусели. Даже смотреть на это неприятно, не то что быть внутри этой крутящейся жестянки.

И тем не менее, раненый корабль болтало и швыряло, экипаж на мои вызовы не отвечал, а сигнал бедствия, судя по всему, шел автоматически.

Я налил себе стаканчик кофе, сел за пульт управления и задумался. Скорее всего, экипаж «Качурки» мертв. И самое разумное, что я могу сделать, это связаться с Центроспасом, передать точные координаты района ЧП и дождаться специалистов. Но ведь может такое быть, что кто-то выжил. Выжил и находится без сознания или в тяжелом состоянии. В таком случае, каждая минута промедления может стоить людям жизни. И мой долг, простой человеческий долг, требует, чтобы я пришел им на помощь.

Но как, черт возьми, это сделать? Я не Капитан Галактика, сверхспособностей у меня нет, равно как и хитроумной инопланетной техники, чудеса – не мой репертуар. Да, магнитные захваты на моей развалюхе имеются, но я давно ими не пользовался и просто не представлял, как они сработают в ответственный момент. Кроме того, чтобы воспользоваться захватами, надо, как минимум, уравнять скорости и курсы двух кораблей, а эта задача представлялась мне невыполнимой.

А жаль, подумал я. По закону, мне полагается четверть стоимости спасенного имущества, кому бы это имущество ни принадлежало: частному лицу, корпорации или государству. А денежки мне бы ой как пригодились!

Вдруг «Качурка» содрогнулась, ее маршевые двигатели в последний раз плюнули сиреневой плазменной вспышкой, а дальше судно мчалось уже по инерции. Каким-то чудом эта конвульсия выровняла корабль и замедлила его вращение вокруг продольной оси. Это был мой шанс, и я не собирался его упускать.

Одним глотком допив кофе, я отшвырнул пластиковый стаканчик и решительно положил руки на пульт. Держитесь, ребята, спасение близко!

К моей вящей радости, магнитные захваты сработали безупречно, мой угловатый, неуклюжий с виду «Пеликан» и стройная изящная «Качурка» слились в нежных объятиях и дальше полетели вместе. А я, доверив курс автопилоту, принялся готовить спасательную операцию.

Первым делом, я запросил схему «Качурки». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что пробоина приходилась на одну из десяти кают… роскошных кают, если судить по размерам. Моя холостяцкая квартирка на Рее была не в пример скромнее. Но это к делу не относилось.

Гибкий ребристый шлюз, чуть подрагивая, словно хоботок гигантского комара, протянулся от «Пеликана» к «Качурке», приник к пробоине, и теперь наши два корабля напоминали мать и дитя, связанные пуповиной.

Я надеялся, что автоматика на корабле сработала штатно, что дверь поврежденной каюты надежно изолировала остальные помещения «Качурки» от вакуума, но рисковать мне не хотелось. Поэтому я надел скафандр, втиснулся в шлюз и тщательно зарастил перепонку за собой. Теперь, что бы ни произошло, мой кораблик был в безопасности. А я, упираясь локтями в ребристые стенки шлюза, довольно резво пополз вперед.

Чтобы передвигаться внутри спасшлюза, нужен определенный навык, известная ловкость и простая физическая сила. Все это у меня было, но все же я порядком взмок, когда преодолел эти двадцать пять метров и свалился, наконец, на пол каюты.

Каюта и в самом деле оказалась роскошная, хотя и порядком разоренная: все, что было не закреплено, валялось на полу в хаотичном беспорядке, а вещи поменьше просто вынесло в космос. С трудом пробираясь через завалы кресел, каких-то скульптур, тряпок, книг и прочего барахла, я методично обшаривал помещение. Осколки разбитого сервиза хрустели под моими ногами, аварийное освещение раздражающе мигало, скорее мешая, нежели помогая. И все же через несколько минут я с облегчением перевел дух – мертвых тел я, слава богу, не нашел.

Зато нашел живого. Очевидно, человек спал в кровати, когда случилась катастрофа. И как только вакуум ворвался в каюту, широкая двуспальная кровать с резными спинками (настоящее дерево, с ума сойти!) мигом окутала спящего силовым коконом. И тем самым спасла ему жизнь.

Кокон был непрозрачным, так что я не мог оценить состояние спасенного. Одно было совершенно ясно – его необходимо было как можно скорее поместить в медицинский модуль. Неизвестно, сколько он уже находится в таком состоянии.

Стоя над коконом, я задумался. Перенести его на «Пеликан»? Но преодолеть двадцатипятиметровый шлюз, таща за собой этакую бандуру, было нелегким испытанием даже для меня. Воспользоваться медотсеком «Качурки»? Это было бы гораздо проще. К тому же, оборудование «Качурки» не шло ни в какое сравнение со скромными возможностями моей посудины, здесь наверняка есть все необходимое на все случаи жизни и смерти. И я решился.

Подойдя к двери, я нашел большую красную кнопку аварийной разблокировки и нажал. Несколько секунд ничего не происходило, потом дверь дрогнула, и в образовавшуюся тонюсенькую щель с яростным визгом ворвался воздух. Нормальный, пригодный для дыхания воздух – так посчитали датчики жизнеобеспечения каюты, и дверь с довольным ворчанием сложилась, открыв выход в широкий, ярко освещенный коридор.

Скафандр я снимать не стал – мало ли что? Просто взвалил тяжелый кокон на плечо и потопал в медотсек. По пути я внимательно оглядывался, но нигде – ни в каютах, ни в кают-компании – не нашел больше никого. Складывалось впечатление, что спасенный был на корабле один. Я даже заглянул в рубку, просто на всякий случай, - там тоже было пусто.

Что ж, если уж на моем «Пеликане» можно было летать в одиночку, то на «Качурке» тем более.

Зайдя в медотсек, я аккуратно сгрузил спасенного в капсулу сканера, включил диагностику. Силовой кокон исчез, и я испытал потрясение. Точнее, три потрясения подряд.

Во-первых, это оказалась девушка. Во-вторых, она была полностью обнажена. И, в-третьих, она была невероятно красива и с бесподобной фигуркой.

Молодая красивая девушка. Одна! В районе, удаленном от всех туристических и пассажирских трасс! Что она здесь делает? Где остальной экипаж? И что, черт возьми, здесь произошло?!

Вопросов было много, и девушка, без сомнения, могла бы ответить на них. Но мне некогда было ждать, пока она очнется, у меня были дела поважнее. Убедившись, что моей спасенной ничего не угрожает, я бросился в рубку.

Первым делом, я запустил полную диагностику корабля, и уже через десять минут с облегчением убедился, что «Качурка» в полном порядке. Если, конечно, не считать пробоины в корпусе, но с ней я разберусь позже. Потом я задал «Качурке» курс, синхронизировав его с курсом «Пеликана», заблокировал маршевые двигатели, чтобы обезопасить себя от неприятных сюрпризов. И только потом отправил сообщение в Центроспас. Быстрого ответа я не ждал – на «Качурке» был гиперпередатчик, но он капризничал, требуя от меня код доступа, так что сообщение мое отправилось обычным путем. Благо, я знал координаты ближайшей базы спасателей на Гейзе, что значительно сокращало время доставки.

Радиолуч, даже узконаправленный, штука медленная. Три дня туда, три дня обратно… я, конечно, поставил пометку «Срочно», но такие сообщения ребята на Гейзе получают десятками в сутки. Тем более что, положа руку на сердце, ничего по-настоящему угрожающего в моей ситуации не было. Корабли в порядке? В порядке. Люди живы? Ну и слава богу. Системы жизнеобеспечения работают без нареканий, воздух есть, вода и продовольствие тоже. Чего еще желать? Дрейфуй себе потихонечку, жди помощи, развлекайся по возможности.

Кстати, насчет развлечений. Неплохо бы вернуться в поврежденную каюту и осмотреться там повнимательней!

По пути в каюту я заглянул в медотсек. Девушка спала и, судя по показаниям диагностера, проспит еще двадцать два часа семнадцать минут. Любопытства ради, я запустил идентификатор – должен же я знать, черт возьми, как обращаться к девушке, когда она очнется!

«Рийна Дойс, двадцать шесть лет, место рождения – Земля, Полная Гражданка»

Я лишь усмехнулся – ну а кого ты, дурачок, ожидал встретить на таком роскошном корабле? Неужто работягу, вроде себя? Нам, выращенным на Детских Фермах, ни фамилий аристократических не положено, ни полного гражданства, ни даже отца с матерью. А положены нам модифицированные гены и работа до седьмого пота.

Впрочем, грех жаловаться, мне моя работа нравилась. Оплачивалась она неплохо, подразумевала свободу принятия решений и разумный риск, и единственный ее минус заключался в долгих одиночных перелетах от одной планеты к другой. Впрочем, одиночество мне нравилось тоже, такой уж у меня характер – не выношу толпы. Вполне возможно, что эти мои свойства были заложены в меня генетиками Фермы, но я не имел ничего против. Я просто представить себя не мог каким-нибудь наладчиком систем или смотрителем хлорелловых плантаций. Тоска же смертная! Кое-кто из моих знакомых думает иначе, ну да это их дело. В любом случае, рассуждать на эту тему бессмысленно – я такой, какой есть, и другим уже не буду. И слава богу!

Вынув из стерильного бокса простыню, я заботливо укрыл девушку до подбородка. Наверняка ей будет неприятно, очнувшись, обнаружить себя совсем голой.

В каюте я долго рассматривал рваные оплавленные края пробоины, завернутые снаружи вовнутрь. Я не специалист, не взрывотехник, но даже мне было ясно – что-то с огромной скоростью врезалось в борт «Качурки», пробив мощную термосиловую броню. Метеорит? Вряд ли. Во-первых, любой метеорит был бы своевременно обнаружен и уничтожен на безопасном расстоянии от корабля. А, во-вторых, метеорит, даже испарившись, должен был оставить после себя хоть какие-то следы. А мой встроенный портативный анализатор категорически утверждал обратное. Правда, анализатор был слабенький, рассчитанный лишь на самую грубую, предварительную обработку.

Ладно, оставим эту загадку ребятам из Центроспаса, а сами займемся более насущными проблемами. Что делать с пробоиной? Самое правильное решение – зарастить ее к чертовой матери, рой наноботов справится с этим за пару-тройку часов. Но тем самым я отрежу себя от «Пеликана», а мне бы этого не хотелось. Неуютно мне было при одной мысли о том, что мое верное суденышко, с которым я уже сроднился за долгие годы, будет брошено на произвол судьбы.

С другой стороны – а что с ним случится? Отстыкую его, и пусть себе дрейфует в автоматическом режиме. А мне какая разница, где дожидаться спасателей? На «Качурке» даже лучше. Комфортней. Да и девушку не стоит перемещать без особой нужды. Кто знает, вдруг ей снова понадобится медицинская помощь, а у меня функционал медблока урезан до минимума. Он не рассчитан на хрупкий девичий организм, он рассчитан на здоровяков, вроде меня.

Мысль о девушке (Рийна Дойс, красивое имя!) решила дело. Я больше не колебался. Вернувшись в рубку, я задал программу ремонтному рою, сбросил осточертевший скафандр и принялся с наслаждением драть ногтями зудящие плечи. Что ни говори, а скафандры эти настоящее мучение, я после них всегда сыпью какой-то покрываюсь. Хотя на «Качурке» скафандры, небось, другого класса. В них, небось, ничего не чешется. Надо будет примерить как-нибудь, просто ради интереса.

Продолжая чесаться, я направился в одну из кают. Она оказалась намного скромнее, чем та, в которой я обнаружил девушку, но меня это устраивало – я как-то не привык к роскоши, смущала она меня. Главное, что моим услугам были: исключительно удобный диван, полный холодильник деликатесов и бар. Набрав себе целый поднос еды, я зубами вытащил пробку из бутылки с коньяком и со стоном наслаждения повалился на диван. Утолив голод, я принял душ, сунул пропотевшую одежду в стиралку, снова лег на диван, включил визор и с чувством выполненного долга задремал. Торопиться мне было некуда.

-2-

Ровно через двадцать два часа шестнадцать минут я был в медотсеке. Я приготовил кувшин прохладного кисловатого тоника (по себе знаю – после медикаментозного сна страшно хочется пить), уселся так, чтобы девушка сразу смогла меня увидеть, как проснется, и стал ждать.

Минута текла мучительно долго. Наконец девушка еле слышно вздохнула и пошевелилась. Веки ее дрогнули, и она открыла глаза. Какое-то время она бездумно, как кукла, смотрела на меня, а потом в ее глазах появилось осознанное выражение.

- Эй, ты кто такой? – спросила она хриплым голосом.

Вместо ответа я протянул ей стакан с тоником. Пить лежа было неудобно, и я привел кровать в сидячее положение. Простыня соскользнула вниз, и я поспешно отвел глаза. Очень надеюсь, что мне удалось не покраснеть.

- Выпейте это, - сказал я. – Вам станет легче.

Пока девушка жадно пила, я сумел взять себя в руки и уже бестрепетно взглянул на нее. Правда, смотрел я только в лицо, ниже смотреть я не рисковал. Напившись, девушка вернула мне стакан.

- Так кто ты такой? – повторила она уже нормальным голосом. – Как ты сюда попал? – Она огляделась: - И где я? Что вообще случилось?

- А что вы помните? – спросил я.

Девушка нахмурилась, потерла лоб.

- Вроде бы я легла спать, - неуверенно проговорила она. – Да, точно. Я легла спать в своей каюте… а проснулась здесь! – Она с испугом посмотрела на меня. – Я ничего не понимаю! Ты можешь толком сказать, что произошло?

- Когда вы спали, в корабль попал метеорит, - объяснил я. – К счастью, автоматика сработала как надо, вы оказались в защитном коконе.

- А как я оказалась здесь? – девушка постучала кулачком по кровати.

- Я принес вас сюда, - сказал я. – Видите ли, я случайно принял сигнал бедствия… ну и поспешил на помощь.

Девушка насмешливо фыркнула.

- О, Господи! Звучит так, как будто я – героиня сериала. Значит, ты меня спас? – уже другим, серьезным тоном проговорила она, и серые глаза ее потеплели. – Спасибо тебе. Кстати, как тебя зовут, мой герой?

- Скажите, на корабле, кроме вас, больше никого не было?

Я намерено не назвал ей своего имени. Рано или поздно, нам придется познакомиться, но я оттягивал этот момент. Сейчас между нами есть какое-то равенство, пускай даже иллюзорное, но как только она узнает, кто я такой, этому придет конец. Потому что какое равенство может быть между Полным Гражданином и тупым фермачом?

Девушка решительно помотала головой:

- Никого!

- Это крайне безответственно, - не удержался я от упрека. – Вы могли погибнуть.

Девушка беспечно махнула рукой.

- Ерунда! Мне ничего не угрожало! Спорим, моя крошка залатала бы эту пробоину за пару часов. Просто ты успел первым, - великодушно добавила она, увидев, как я помрачнел.

- Очень бы вам это помогло, попади метеорит прямо в вас, - язвительно заметил я.

- Слишком малы шансы, - парировала она.

- Да? А каковы шансы, что метеорит попадет точнехонько в вашу каюту? А он попал, между прочим! В нескольких метрах от того места, где вы изволили почивать!

- О, Господи, - испуганно сказала девушка. – Ты… серьезно? Не врешь?

- Пойдем, посмотрим, - предложил я. – Хочешь?

Ну их к черту, эти политесы! Она со мной на «ты»… с какой стати я должен ей выкать?

- Хочу, - решительно сказала девушка.

Она спустила ноги на пол, встала; простыня упала, я закашлялся и поспешно отвернулся – девушка явно плохо понимала, что делает, она еще не до конца пришла в себя, а мне не хотелось ее смущать.

- Нежный какой, - буркнула девушка. – Ладно. Все уже, все. Можешь поворачиваться.

Завернутая до подмышек в простыню, она выглядела так, будто стояла на подиуме в дорогущем брендовом платье. Не дожидаясь меня, она направилась к двери. Решительная девушка, подумал я. Очень. И бесстрашная. Ну, или непроходимая дура. Интересно все же, как она сюда попала?

- Я сбежала от жениха, - словно подслушав мои мысли, сообщила девушка.

- Вот как? – пробормотал я.

Почему-то я испытал ужасное разочарование. Конечно, между нами ничего не могло быть, кто такой я и кто она. Но узнать, что у красавицы Рийны есть жених, было неприятно. Впрочем, иначе и быть не могло. Конечно, у такой девушки есть жених… какой-нибудь самодовольный тип, богатенький папенькин сынок, избалованный красавчик…

Я ничего не знал о женихе Рийны, но уже испытывал к нему неприязнь. А в том, что он ее недостоин, у меня не было никаких сомнений.

- Вот так! Мы с ним поссорились. Ему, видите ли, не понравилось, что я танцевала с Питером. А что тут такого? И даже если мы немножко целовались… Подумаешь! Это ничего не значит!

Мне бы это тоже не понравилось, мрачно подумал я.

Рийна быстро шла по коридору. Шаг у нее был широкий, мужской и, в то же время, исполненный какого-то невыразимого изящества. Я покорно следовал за ней, любуясь ее тонкой шеей и точеными плечами. Рийна уже протянула руку, чтобы открыть дверь каюты, когда я спохватился и мягко, но решительно, толкнул ее в сторону.

- Эй, ты чего? – возмутилась девушка.

- Стой здесь, - приказал я. – Я войду первым.

Неприятных сюрпризов я не ожидал, но предосторожность никогда не бывает лишней, правда же? Одно дело я, опытный космический волк, а совсем другое – юная девушка, неопытная и хрупкая. Я готов ко всему, а она нуждается в защите.

К счастью, в каюте все осталось по-прежнему, только дыра исчезла, и на ее месте серебрилась металлопластовая заплатка – наноботы потрудились на славу.

- Ничего себе!

Рийна стояла на пороге и широко распахнутыми глазами разглядывала заплатку. Покачала головой, передернула плечами, словно в ознобе. Шагнула вперед.

- Осторожнее, - предупредил я. – Здесь полно осколков.

Рийна остановилась, испуганно поджав одну ногу.

- Слушай, - жалобно сказала она. – Здесь у меня где-то кроссы должны валяться. Найди, а? И одежда. Я уже замерзла, в этой простыне.

В каюте и в самом деле было холодновато – я забыл включить климат-контроль. Следуя деловитым, но бестолковым указаниям Рийны, я разыскал ее одежду и обувь. Рийна ворчала, что обувь не подходит под эти джинсы, а джинсы не сочетаются с блузкой, но мне, если честно, было наплевать. Я ей кто, подружка? Модный кутюрье? Не разбираюсь я в женских шмотках.

- Отвернись, - хмуро сказала она.

Я усмехнулся. Поздновато спохватилась, девочка, я уже видел все, что можно. Но беспрекословно повиновался – девушка явно приходила в себя, и не следовало ее нервировать лишний раз.

- Чувствую себя дура дурой, - с раздражением сказала Рийна, и я, сочтя это за разрешение, повернулся.

На мой взгляд, выглядела она восхитительно, о чем я ей тут же и сказал. В презрительном взгляде, которым она одарила меня в ответ, ясно читался приговор: деревенщина неотесанная, дремучая. Что ж, деревенщина и есть, возразить тут нечего.

- Между прочим, ты так и не представился, - сердито сказала Рийна. – Это невежливо.

Ну, вот и все. Сказка кончилась, не начавшись. Тянуть дольше я не имел права. Иначе я рискую потерять лицензию пилота, а то еще и похуже.

- ЭМ-18/11, - деревянным голосом отрапортовал я. – К вашим услугам, Уважаемая.

Девушка посмотрела на меня и сразу все поняла. Да и что там было не понять? Я покорно ждал ее реакции, и она не замедлила последовать.

- Дурацкое имя, - с отвращением сказала девушка. – Отвратительное. Я не собираюсь ломать себе язык. А нет ли у тебя какого-нибудь другого? Попроще, что ли? Более человеческого?

- Друзья называют меня Ветер, - помолчав, сказал я.

Насчет друзей, это я соврал. Не было у меня друзей, при моей-то работе, и быть не могло. Так, приятели, с которыми приятно пропустить рюмочку-другую в баре. Ветром называл я себя сам.

Вдруг подумалось – у меня и подруги-то нет. Я, конечно, не девственник, но легкие отношения никогда не перерастали во что-то более серьезное. И никогда мне не хотелось, чтобы какая-нибудь девушка осталась в моей квартире.

- Ветер, - склонив голову к плечу, повторила Уважаемая Рийна Дойс. Она словно пробовала звуки на вкус. – Красиво. Так я и буду тебя звать. А я – Рийна, для друзей просто Ри. И никаких «Уважаемых», ясно тебе? А то рассержусь! Ну, по рукам?

Она протянула мне ладошку, но я колебался.

- Это приказ?

- Да, черт возьми!

- Тогда, черт возьми, подчиняюсь!

Мы обменялись рукопожатием и рассмеялись. Рийна весело и задорно, я – чуть смущенно.

- Слушай, я есть хочу. Пойдем, поухаживаешь за девушкой. Если что, это тоже приказ.

-3-

К нам, выращенным на Фермах, Полные Граждане относились по-разному: кто с презрением, кто равнодушно, кто брезгливо. Объединяло их лишь одно – чувство превосходства настоящих людей над такими, как мы.

Рийна вела себя со мной, как с равным. За обедом она беспрерывно болтала, бесхитростно делясь подробностями своей жизни, и скоро я знал о ней если не все, то очень многое.

- В этих летающих гробах отвратительная еда. Будешь на Земле, загляни ко мне, я свожу тебя в один ресторанчик, там подают такое мясо! Ты такого еще не пробовал… Гейб заявил, что на медовый месяц он может отвести лишь неделю, у него, видите ли, работа. Работа! А я? Кто ему важнее? Ну, я ему и сказала: катись к черту, любимый! Мой медовый месяц продлится тридцать дней и ни днем меньше! А ты как хочешь… Отец у меня еще ничего, а мама – полный отстой. Только и знает, что закатывать глаза и блеять: это неприлично, это недопустимо, как ты себя ведешь, порядочные девушки так не поступают. Представляешь, как мне тяжело?.. Как тебе прошлый молодежный фестиваль? По-моему, скучища жуткая. Не было ни «Пофигистов», ни «Рубежников». А «Девятая миля» уже не та, постарели они, что ли?.. Я на яхт-кроссе взяла четвертое место, но это только потому, что у меня второй разряд, и мне поставили ограничитель скорости. Я застряла в гравиловушке, и меня обошли на вираже. Ужасно несправедливо… Я хочу перебраться на Дорию, но мама против. Она считает, что лучше Земли ничего нет. А я не согласна. Я считаю, что на Земле ничего интересного уже не осталось…

Я внимал, как зачарованный. Иная – неведомая, волшебная – жизнь разворачивалась передо мной, и это было похоже на сказку. На добрую детскую сказку, которую я не читал даже в детстве.

Ей – двадцать шесть. Мне двадцать пять. Но она была моложе меня. Младше. Она была как маленькая сестренка – наивная, доверчивая, глупенькая. Она нуждалась в моей помощи и защите. Такое у меня возникло ощущение, и это было необычно и волнительно.

Наверное, это потому, цинично подумал я, что ей не пришлось, как мне, с пятнадцати лет зарабатывать себе на кусок хлеба. Но цинизм не сработал – я не мог отнестись к Рийне как к богатенькой избалованной папиной дочке. Она была другая, я это чувствовал той частью души, о которой раньше и не подозревал.

- А ты-то что молчишь? – спохватилась вдруг Рийна. – Расскажи о себе!

- Да нечего там рассказывать, - неохотно сказал я.

- Да брось, ни за что не поверю! Ну расскажи, пожалуйста! Мне ужасно интересно! Чем ты занимаешься? Какое у тебя было детство?

Она засыпала меня вопросами, глаза у нее горели, щеки разрумянились. И я, любуясь ею, вдруг понял, что не хочу вспоминать свое детство. И не потому, что оно было какое-то ужасное. Нормальное оно было, мое детство. О нас заботились, мы ни в чем не нуждались. Мы играли и учились, мы дружили и ссорились, как обычные дети, и я даже был счастлив. Но именно сейчас я осознал, что мы все были лишены чего-то очень важного. Может быть, любви?

Зато о своей работе я рассказывал с удовольствием. Она приносила мне удовлетворение, и мне было, чем гордиться.

Мой Наставник частенько упрекал меня в излишней склонность к красивым словам. Но я не считал это недостатком, мне нравилось самые обычные истории рассказывать так, чтобы у слушателей дух захватывало. Обычно мне приходилось сдерживаться, но сейчас, с Рийной, я дал себе волю.

Я вдохновенно живописал необыкновенные ландшафты планет, на которые я высаживался. Я пугал ее жуткими монстрами и смертельными опасностями. Я с юмором описывал свои приключения. Я был в ударе.

Рийна оказалась благодарным слушателем. Она внимала мне, приоткрыв рот, она ужасалась и смеялась в нужных местах, она задавала точные конкретные вопросы и внимательно выслушивала ответы.

- Круто! – выдохнула она, когда я иссяк и замолчал. – Значит, ты и сейчас на работе, да?

- Да, - сказал я. – Пришлось, конечно, сделать небольшой перерыв, чтобы вытащить одну маленькую засранку из задницы. Но скоро прилетят крутые ребята из Центроспаса, с во-от такенными мышцами, я передам эту засранку в надежные руки, а сам продолжу свой одинокий путь.

Я сказал это шутливым тоном, без всякой задней мысли. Но в этих словах было больше правды, чем шутки, и у меня вдруг испортилось настроение. Бог его знает, почему. Чтобы скрыть свое замешательство, я встал, подошел к бару и стал смешивать себе коктейль. Подперев кулачками подбородок, Рийна сосредоточенно о чем-то размышляла.

- Работа превыше всего? – вдруг спросила она.

- Да, - после некоторого колебания, ответил я. – В общем и целом… да. У меня контракт, знаешь ли.

И тут Рийна меня удивила. Да что там – удивила, она словно дубинкой меня шарахнула.

- Отлично! – заявила она, блестя глазами. – Я лечу с тобой!

Это было так неожиданно, что я поперхнулся коктейлем, и жгучая жидкость попала мне в нос. Из глаз у меня брызнули слезы, я надсадно раскашлялся, а Рийна с интересом наблюдала за мной.

- Нет! – просипел я, пытаясь вдохнуть.

- Почему?

- Ни за что!

- Почему?

Я, наконец, продышался, и подробно объяснил этой сумасбродке, что такое контракт и чем мне грозит нарушение хотя бы одного пункта. Рийна отмела мои доводы одним небрежным взмахом руки.

- Я лечу с тобой! Насчет контракта не волнуйся, адвокаты моего папочки все уладят. Еще и премию получишь, - посулила она.

Тогда я решил зайти с другого бока.

- Подумай, что скажет твой жених? Одно дело, танцевать с приятелем… ладно, даже целоваться с ним… И совсем другое – лететь куда-то с посторонним мужчиной… вдвоем… наедине… Вряд ли Гейб это одобрит.

- Но ты мне не посторонний, - заявила Рийна. – Мы с тобой наедине уже больше суток. И, между прочим, ты видел меня голой. А мой Гейб, если хочешь знать, не ревнивый. Он переживет.

Зато я вряд ли переживу, если Полный Гражданин Гейб Как-его-там захочет свести со мной счеты. Хотя… навряд ли он опустится до подобного. Мы, фермачи, люди второго сорта для таких вот Гейбов, не стоящие ни их гнева, ни их любви.

- Ты пойми, мой «Пеликан» рассчитан на одного. Там всего одна крошечная каютка… она же столовая, санузел и прочее. Если ты займешь ее, мне придется спать в рубке или в трюме с оборудованием, а это удовольствие ниже среднего. – Тут меня осенило: - А еда? - воскликнул я. – Знаешь, какая там отвратительная еда? Сплошная сублимированная синтетика, настоящая дрянь. Даже я ем это с трудом. И, кстати, нам придется здорово урезать рацион.

Я скорбно покачал головой и вздохнул. Мои слова произвели нужное впечатление: Рийна притихла и задумалась.

- Ладно, - неохотно сказала она. – Уговорил. Мы летим на моем корабле.