ZoyaKandik

Сегодня я точно решил, кем буду. Я буду детским врачом! Потому что маленькие дети умеют превращаться!

Я сам это видел, собственными глазами, когда мама кормила Маю из бутылочки. Сестричка лежала себе, лежала, причмокивала и вдруг, я моргнуть не успел, как вместо девочки, пусть даже не слишком красивой, но все же девочки, у мамы на руках оказался предмет, здорово напоминающий холодилку. Эту холодилку обычно наполняют водой и кладут в холодильник, а когда вода замерзнет, ее кладут в ноги старикам и младенцам. Для уюта.

И вот эта холодилка теперь лежала у мамы на руках, а мама ничуть не беспокоилась, продолжала как ни в чем не бывало ворковать и говорить разные ласковые слова.

Сначала я подумал, что мама сошла с ума. Потом подумал, что сошел с ума я сам, и это было довольно-таки страшновато и неприятно, и я быстренько огляделся вокруг. Но все знакомые предметы оставались все теми же предметами: и стол, и шкаф, и коврик, и дыра в коврике, только холодилка оставалась холодилкой вместо сестренки.

Я потряс головой. Я протер глаза. Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул по рецепту тибетских вампиров. Но все было бесполезно – мама оставалась мамой, а холодилка – холодилкой.

И я мысленно стал уже прощаться и с мамой, и с домом, и со всем остальным. Я даже подумал о том, что надо бы написать завещание и завещать все свои игрушки Пине пополам с сестренкой, и мне было очень грустно, и я смотрел на знакомую комнату, на знакомые предметы в комнате, и я их всех очень любил, и мне было жаль, что никогда больше я не сяду за этот стол, никогда не зажгу эти свечи в бронзовом канделябре, и цепи будут грустно и одиноко звенеть под потолком, потому что некому будет на них качаться.

Но тут распахнулась дверь, и вошел мой брат. Он со своими друзьями ходил в поход, и вернулся грязный, пропахший дымом и очень довольный. Брат уронил рюкзак на пол и раскинул руки.

- Здравствуй, мама! - воскликнул он.

- Здравствуй, милый, - машинально откликнулась мама и предложила ему полюбоваться на сестренку.

Брат с отвращением поглядел на холодилку.

- Чудесно, - сказал он. – Просто замечательно. Стоило мне ненадолго отлучиться, и весь дом оказался забит младенцами! Откуда вы ее выкопали?

Мама слегка покраснела и взглянула на меня.

- Ты и сам знаешь, откуда берутся дети, - сказала она. – Давай не будем об этом при Тимофее. Лучше скажи, как тебе малышка?

Брат подошел поближе и внимательно оглядел то, что было у мамы на руках.

О, чудо! Теперь это снова была девочка, моя сестра!

- Мая! – воскликнул я, а брат несколько раз кивнул головой. С очень грустным видом.

- Да, сказал он. – Я так и знал. Детям в этом доме вечно не везло на имена. Как ты думаешь, - обратился он ко мне, – почему я такой сильный, почему у меня такие мускулы и вообще?

Я добросовестно подумал.

- Наверное, - сказал я, - ты много занимался спортом.

- Ха-ха-ха, - раздельно произнес брат. – Я, конечно, занимался спортом и даже наращивал мускулы. Но это было, так сказать, последствием. А вот что послужило первопричиной? Истоком? Толчком?

- Ты все преувеличиваешь, - мелодичным голосом сказала мама. – Ты слишком много думаешь о себе.

- Так я тебе скажу, - продолжал брат, не обращая внимания на маму. – Истину. Как меня зовут?

Я подумал, что не один я сошел с ума. Или усиленные занятия так сказались на моем брате, что начисто отшибли память.

- Тебя зовут Вениамин, - напомнил я спокойным доброжелательным тоном – ведь сумасшедших нельзя волновать.

- Правильно, - с удовлетворением произнес братец. – А теперь я задам тебе еще один вопрос – как бы ты называл своего друга, если бы у него было это ужасное отвратительное имечко?

- Венькой? – неуверенно предположил я после недолгого размышления. В самом деле, меня называют Тимкой, Тимом, Пенелопоэма – Пиней, стало быть, Вениамин будет Венькой, Веником. Веником?!

- О! – сказал брат, внимательно наблюдавший за мной, и поднял палец. – О! Дошло, наконец? Теперь представь, как будут звать нашу с тобой несчастную сестру. Не иначе, как Майкой. Она же фуфайка, она же прочие предметы гардероба. Майка-фуфайка! Как тебе перспектива – иметь такую сестричку?

- Это я ее так назвал, - робко признался я, чувствуя острую вину.

Брат с отвращением посмотрел на меня.

- Ну конечно, - язвительно произнес он. – Что от тебя ждать, никакого сострадания к ближним. Тебе, с твоим именем, не приходится задумываться о таких мелочах

- Ты все преувеличиваешь, - твердо повторила мама. – Тима, не слушай его!

Брат саркастически рассмеялся.

- Дорогая мама, - сказал он. – Я не только не преувеличиваю, но даже милосердно преуменьшаю размеры катастрофы, постигшую это юное создание. Впереди у нее унылая беспросветная жизнь, наполненная бесконечной зубрежкой и наращиванием мускулов. И все для того лишь, чтобы своим умом и силой доказывать злостным насмешникам их глубочайшую неправоту.

- Тима, выйди, пожалуйста, - голосом, в котором звенел металл, попросила меня мама.

- Нет, пусть останется! – воскликнул брат. – Пусть слышит…

Что я должен был услышать, осталось неизвестным, так как зазвонил телефон. Это оказалась одна мамина подруга, которая переехала в новый дом и теперь звала всех на новоселье.

Сначала мама отказалась категорически, потому что у нее на руках маленький ребенок, и оставить его совершенно не с кем, но подруга уговаривала, уговаривала, и мама заколебалась.

- Что ж, попробую что-нибудь придумать, - сказала она.

Мама положила трубку и смерила нас с Вениамином оценивающим взглядом.

- Нас с папой приглашают на новоселье, - сказала она.

- Это хорошо, - сказал брат.

- Давно я не была в гостях, - задумчиво сказала мама. – Да и отец тоже. Один сплошной быт, рутина и никакого разнообразия.

- Никакого, - осторожно согласился брат.

- Только вот Маю оставить не с кем, - с сожалением вздохнула мама.

- Не с кем, - радостно подтвердил братец.

- Но это дело поправимое, - решительно сказала мама. – Я просто убеждена, что вы с удовольствием посидите дома и присмотрите за сестрой.

Вениамин тут же стал кричать, что он ног под собой не чует, что устал, как черт, и что младенцев терпеть не может и вообще не умеет с ними обращаться, но с мамулей не поспоришь. Если уж она что-то решила, то решила, и точка.

- Пожалуй, приготовлю-ка я салат из мокриц, - не слушая Вениамина, сказала она. – Да и пирожки с тиной будут кстати.

И она умчалась в кухню, а брат в расстроенных чувствах отправился к себе в комнату. А потом пришел с работы папа и очень обрадовался тому, что они с мамой вдвоем пойдут на новоселье.

- В кои-то веки проведем вечер без детей! – сказал он. – Где мой новый галстук?

А потом за ними закрылась дверь, и мы остались втроем: я, Вениамин и сестричка. Брат сидел в гостиной и злился, а сестричка мирно спала в своем коконе, подвешенном на крюк в холодном камине. Мама строго-настрого запретила ее будить и вообще беспокоить, только если она сама проснется, тогда следует положить ее на диван и всячески развлекать, пока не прозвенит будильник.

- В буфете бутылочка с детской смесью, - сказала она. – Как только прозвенит будильник, надо покормить Маю. Потом она еще немного погуляет и уснет, а вы положите ее в чистый кокон и опять повесите на крючок. Вот и все, ничего сложного. Справитесь?

- О чем разговор, - небрежно ответил я, всем своим видом показывая, что ухаживать за младенцами для меня дело привычное и пустяковое. Хоть сотню подавай, все будут накормлены, напоены и уложены спать.

- Может, все-таки вызовем бабушку? – без особой надежды спросил брат, но папа сказал, что у Вениамина у самого скоро будут свои дети, так что пусть привыкает к взрослой жизни.

И мы стали привыкать. Но не прошло и полчаса, как в гостиной беззвучно сгустился призрак.

Вообще-то, в каждом нормальном доме есть телефон, и каждый нормальный вампир умеет им пользоваться, но среди друзей моего брата образовалась модная привычка посылать со всякими сообщениями призраков. Призраки эти редко имели нормальный вид, каждый из друзей старался придумать что-нибудь почуднее – то змею с сотней голов, то ящик какой-то с глазами, то еще что-нибудь ужасное и непонятное, отчего кровь стыла в жилах.

Но этот призрак был вполне нормальным, даже напоминал одну девицу, с которой дружил мой брат. Призрак несколько раз хлопнул длиннющими ресницами и застенчиво сказал:

- Венечка, если у тебя нет других планов, то я приглашаю тебя в гости, - и тут же, без перехода, неживым автоматическим голосом забубнил: - Жду ответа… жду ответа… жду…

- Цыц, - страшным голосом сказал брат.

Призрак поперхнулся «ответом» и замер в неестественной позе. Легкий сквознячок потихоньку сносил призрак в чулан. А брат смущенно взглянул на меня.

- Вот видишь, какое дело, - сказал он. – Девушка ждет.

- Ага, - сказал я.

- То есть это совсем не то, что ты подумал, - поспешно сказал брат.

- Конечно, - сказал я.

- Я обещал ей помочь с экзаменами, - сказал брат.

- Понятно, - сказал я.

Брат встал и заходил по гостиной, нервно хрустя когтями.

- Пожалуй, я сбегаю к ней ненадолго, - заявил он. – У нее там трудности с алгеброй. Ты как, не против?

- Нет, конечно, - сказал я. Брат просиял и кинул на меня благодарный взгляд. – Только стоит позвонить маме и спросить у нее разрешения, - добавил я.

Брат увял и снова забегал по гостиной, злобно бормоча себе под нос. Потом он остановился передо мной.

- А хочешь, я дам тебе поснимать моим фотоаппаратом? – вкрадчиво спросил он.

Я приподнял одну бровь, как это делает папа, и сказал «гм».

- И подарю свой походный нож, - сказал брат.

Я сделал задумчивое лицо.

- Ладно, - решился брат, - знай мою доброту. Забирай уже и мой рюкзак! По рукам?

- По рукам, - великодушно сказал я. – Только, знаешь, мне одному скучно будет. Давай, я Пине позвоню?

Брат сказал, что, раз я такой отличный парень, то могу звонить, кому вздумается, его это не касается. Он быстро собрался и ушел, а я стал звонить Пине и Малявке, и они с радостью согласились придти ко мне и помочь в воспитании подрастающего поколения.

Мы сначала ходили на цыпочках и разговаривали шепотом, и еще играли в подземный бой, но Малявка все время жульничала и читала наши мысли, и стало немного шумновато.

Тут проснулась Мая, и стало еще шумнее. Мы прямо все извелись, предлагая ей разные игрушки, Пиня даже немного поплясал и попел, но, по-моему, вышло еще хуже - сестренка вопила как резаная и не желала ничего слушать.

- Может быть, ей слишком сухо? – пропыхтел взъерошенный Пиня.

- Может быть, ей слишком жарко? – предположила Малявка, обмахиваясь бабушкиным старинным веером.

- Может быть, - сказал я, и мы стали поливать кокон с сестричкой водой и махать на него.

Сначала она замолчала, я думаю, от удивления, а потом разоралась так, что у нас заложило уши, и я с минуты на минуту ждал маму, потому что слышно было, наверное, на сто километров вокруг. Но мама все не приходила, а сестренка все вопила и брыкалась, и тогда я решился на крайний шаг.

Мы схватили кокон и засунули его в холодильник. Сразу стало тише, поскольку дверца закрывалась очень плотно, но не настолько, чтобы я успокоился.

- Давайте ее качать,- скомандовал я, и мы все навалились на холодильник и принялись раскачивать его в разные стороны, и я изо всех сил запел колыбельную песенку, которую

обычно поет мама, укладывая сестричку спать, а Пиня бормотал какую-то сказку, в которой злобные поросята довели до слез бедного Серого Волка, а Малявка бубнила таблицу умножения на тринадцать, и мы все здорово устали и просто выбились из сил, но своего добились – холодильник затих и перестал вопить.

Тогда мы пошли выпить чаю и подкрепиться пирожками, которых мама наготовила так много, что хватило не только в гости, но и на нас.

- Никогда не думала, что с маленькими детьми такая морока,- задумчиво сказала Малявка.

- Несчастные родители, - согласился я, а Пиня ничего не сказал, потому что жутко нервничал, а когда он нервничает, то жутко много ест. И он съел почти все пирожки и выпил весь чай, и очень расстроился от этого и принялся озираться в поисках чего-нибудь съедобного.

- Когда я нервничаю, то много ем, а от этого расстраиваюсь и ем еще больше, - объяснил он и робко спросил меня, нет ли еще чего-нибудь такого, легкого.

Я обшарил все шкафчики, где мама хранила продукты, но обнаружил только сухую крупу, сухие макароны и кучу всевозможных приправ. Пиня от всего этого решительно отказался, а мы с Малявкой взяли себе по макаронине и с удовольствием хрустели ими.

- А нет ли чего в холодильнике? – уныло спросил Пиня.

- Есть, конечно, - сказала Малявка. – Майка.

- Майка? – страшно удивился Пиня и даже забыл о голоде на минуточку. – Разве твоя мама держит белье в холодильнике?

- Это не белье, - сухо ответил я и подумал, что мой брат как всегда прав. – Это моя сестра.

Пиня очень смутился и принялся извиняться, но тут прозвенел будильник, и я вскочил, как ошпаренный.

- Скорее! - заорал я и бросился из кухни. – Ее пора кормить!

Малявка и Пиня бросились за мной, а я вспомнил, что надо взять бутылочку, и побежал назад, и Пиня с Малявкой тоже, а еще потом я вспомнил, что бутылочка находится в буфете, а буфет – в гостиной, и чуть не сбил с ног своих друзей, и так мы носились взад вперед, как угорелые, и набили себе шишки везде, где только можно. В конце концов, я ударился о дверь лбом, и от этого у меня произошло некоторое просветление в мозгах, и я успокоился.

- Тихо, - сказал я, прижимая холодную ложку к шишке. – Спокойно. Я все вспомнил. Мама велела положить Маю на диван и играть с ней, если она проснется раньше времени. А потом покормить ее, когда прозвенит будильник.

- А зачем же мы запихали ее в холодильник? – удивился Пиня.

- Сам не знаю, - мрачно сказал я, и Малявка выразительно покрутила пальцем у виска.

- Иди в гостиную и приготовь там все, - распорядилась она. – Найди чистый кокон и убери все острые предметы. А мы принесем Маю.

И я сделал все, как она сказала, и стал ждать, но они все не шли и не шли, и тогда я отправился за ними сам.

Мои друзья стояли возле распахнутого настежь холодильника, и вид у них был растерянный. Пиня держал в руках пустой кокон и явно не знал, что с ним делать.

- Где Мая? – холодея от недобрых предчувствий, спросил я. Малявка пожала плечами и сказала, что здесь ее нет.

Я заглянул в холодильник и увидел там сосиски, колбасу, яйца, банку консервированных пауков и банку компота из мухоморов, и еще много всего увидел, кроме маленькой девочки.

Мои друзья были в отчаянии, но я сохранил хладнокровие, вспомнив холодилку. Конечно, эта паршивая девчонка опять во что-нибудь превратилась!

И я все быстро объяснил и велел осторожненько перенести все продукты в гостиную и сложить их на диване. А потом мы нежно щекотали каждую сосиску и агукали с каждой банкой.

Особенную осторожность мы проявляли с яйцами – не ровен час, разобьешь сестричку… И это все продолжалось очень долго, так долго, что я начал беспокоиться по-настоящему: а вдруг Мая навсегда останется какой-нибудь сосиской, и мама сварит ее на ужин?

А потом Малявка взвизгнула и вскочила с ногами на диван, а я обрадовался, потому что кусок колбасы вдруг заворочался, и у него появились глаза, сначала один, потом другой, потом третий, и все три жалобно мигали. А потом еще образовался рот и принялся кричать.

И мы накормили сестричку, а потом она решила поиграть с нами в прятки – превращалась во все подряд, а мы ее искали. Мы устали так, будто убрали все игрушки во всем мире, и Мая устала и заснула, сладко причмокивая и засунув большой палец руки в рот. Теперь она снова была хорошенькой маленькой девочкой, и я осторожно засунул ее в кокон и положил между диванных подушек. Так всегда поступала моя бабушка, когда боялась, что младенец скатится на пол и ударится головкой.

- Никогда не заведу себе детей, - зловеще сказал Пиня и щелкнул зубами, а Малявка тотчас возразила, что это неразумно, потому что если бы наши родители боялись трудностей, то мы бы никогда не появились не свет. А Пиня сказал, что родители – это родители, а он – это он, и его решение нерушимо, как скала, и мы немного поспорили, и сами не заметили, как отдохнули.

И мы немного поиграли в салки, совсем немного, потому что Пиня развалил поленницу дров возле камина, опрокинул любимую мамину вазу с цветами, сбросил с полки книги и вообще наделал столько шума, что мы решили поиграть во что-нибудь совсем-совсем тихое.

- В прятки, - предложила Малявка, и мы согласились.

Играть в прятки в моем доме одно удовольствие, ведь это старинный замок, полный темных углов, длинных коридоров и заставленных всякой старинной ерундой комнат. Там можно спрятаться так, что и за миллион лет тебя никто не найдет.

Водить выпало Малявке, она честно пообещала не читать наших мыслей, и мы с Пиней бросились наверх, а Малявка плюхнулась на диван, крепко зажмурилась и принялась громко считать.

После того случая со жребием мой папа решил отреставрировать прапрапрадедушкины доспехи. Отреставрировать – это значит починить, но взрослые почему-то не любят таких простых слов и разговаривают между собой так, что ребенок ничего не понимает. И вот папа вычистил до блеска и шлем, и кольчугу, и такие круглые штуки, которые надевались рыцарями на колени, и железные перчатки, и даже копье; и он все это аккуратно соединил прочными металлическими штырями и еще копьем, и теперь в коридоре у нас стоял почти настоящий рыцарь. Он опирался на копье, и забрало на шлеме (такая решетка), было опущено, и если не знаешь, то нипочем не угадаешь, что он внутри пустой.

И в этого рыцаря можно было залезть, прямо внутрь кольчуги, а ноги засунуть в железные сапоги, только вот голова у меня не доставала до шлема, но это было ничего, потому что в груди рыцаря, на уровне моих глаз, было несколько маленьких щелочек, и через них все было прекрасно видно.

И я хотел туда спрятаться, но Пиня успел первым, он давно, оказывается, мечтал «побывать в шкуре древнего вампира», и мы чуть было не поссорились, но Малявка досчитала уже до пятидесяти, и я вспомнил, что я хозяин, а Пиня гость, и уступил. Пиня обрадовался и стал протискиваться в кольчугу снизу, через такую железную юбку, и при этом страшно пыхтел и раскачивал чучело. И мне пришлось ему помогать, иначе бы он так и остался наполовину спрятанным. И я пихал его, а он ерзал и дрыгал ногами, и чучело печально звенело на весь дом, как сто сковородок и кастрюль вместе взятые, а потом Малявка громко крикнула:

- Я иду искать!

И я понял, что не успеваю спрятаться, потому что все время потратил на Пиню, и тогда просто спрятался за него.

Пиня возился внутри и гулко шептал, что ему неудобно, что вокруг полно паутины и ничего не видно.

- Замолчи, - шипел я, но Пиня не слышал и беспокоился о том, как он будет отсюда вылезать.

-Тим, где ты? – со скорбным отчаянием взывал он и стучал в стенки. Он поднял такой шум, что я решил перепрятаться, иначе меня сразу найдут. И я уже высунулся из своего угла, собираясь быстро перебежать в кладовку, где папа хранит раритеты (просто старые вещи, но я уже говорил, что взрослые не любят простых и понятных слов), но тут Малявка пронзительно завизжала.

Она оказалась просто чемпионом по визгу, у меня заложило уши и заныли зубы, и я сломя голову бросился вниз. Пиня остался стоять на своем месте, только стал раскачиваться и выть совсем уже дико, но я решил пока не обращать на него внимания. Подумаешь, паутина! Я вот лично паутины нисколько не боюсь.

Малявка тем временем перестала визжать и теперь носилась по гостиной и лихорадочно агукала всему подряд. Я сразу понял, в чем тут дело, и стал ей помогать, и мы перетрясли все диванные подушки, сняли все картины со стен и вывалили все книги на пол, выдвинули все ящики из буфета и вытащили все папины инструменты из стенного шкафчика, но паршивая девчонка словно издевалась над нами и нипочем не хотела превращаться обратно, только заливалась радостным смехом. Наверное, ей тоже захотелось поиграть в прятки.

- Проверь дрова, - пыхтела Малявка, копаясь в комоде с обувью. – Агу, агу! АГУ!

- Агу! – с угрозой сказал я, хватая первое полено. – Агу, кому я сказал!

Но это полено молчало и не шевелилось, и все остальные тоже, и старые ботинки оставались старыми ботинками, сколько Малявка не нянчилась с ними, а Пиня подвывал, как завзятое привидение, и бренчал железками наверху, а Майка довольно смеялась непонятно откуда, и мы совсем уже отчаялись, особенно я, потому что это все-таки была моя сестренка, и я к ней привязался и даже подарил ей свои ненужные игрушки. А еще скоро должна была придти мама, а она не выносит беспорядка, и мне наверняка влетит за погром в гостиной, а папа скажет, что я не оправдал его надежд и не даст пострелять из дедушкиного мушкета.

Что же делать? Может, сбежать из дома? Стать вольным бродягой с суровым и мужественным лицом, закаленным в испытаниях, а потом вернуться домой, уже взрослым самостоятельным вампиром, которого уже не будут ругать за разбросанные игрушки и несделанные уроки?

- Знаю, - сказала вдруг Малявка, тяжело дыша. Она бросила очередной рваный тапочек в огромную кучу обуви возле двери и вытерла лоб. На лбу появилась грязная полоса. – Знаю! Надо позвонить детскому врачу. Им всегда звонят, если ребенок заболеет.

- Она не заболела, а потерялась, - возразил я. – А если ребенок потерялся, то звонят спасателям.

И мы немного поспорили, кому же звонить, и решили позвонить всем.

- Ты вызывай врача, - сказал я.- А я вызову спасателей.

И мы позвонили и стали ждать, а сестричка, наверное, соскучилась по маме и принялась хныкать, а Пиня колотился там, наверху, и кричал, чтобы его немедленно выпустили.

- Что это с ним? – спросила Малявка.

- Он залез в чучело рыцаря, а он такой узкий внизу, что он не может вылезти, - объяснил я.

Малявка удивилась, но тут пришел доктор, и нам стало не до Пини.

Доктор внимательно выслушал нас и добродушно рассмеялся.

- Обычное дело, - сказал он. – Ладно, не переживайте.

И мы сразу успокоились и перестали переживать, а доктор вымыл руки с глиной и потребовал у меня новую бутылочку с детским питанием. Бутылочку я тут же принес, и доктор стал расхаживать по комнате и тыкать ею в разные предметы.

- А кто это у нас здесь? – ласково ворковал он. – А где наша девочка? Ах нет, это не девочка, это чайничек… Очень хорошо, очень хорошо… А куда же спряталась наша девочка, куда она подевалась? А не хочет ли малышка покушать, покушать?

И он так ходил и ходил, и довольно скоро ласковости в его голосе поубавилось, и ворковать он перестал, и улыбаться.

- Ну где же ты? – нервно вскрикивал он, озираясь. – Выходи немедленно! Где наш чайничек? Тьфу ты, где наш тапочек? Как ее зовут?

- Майкой, - сказал я.

- Где наша маечка? – нервно закричал доктор и грозно потряс бутылочкой. – Где наша фуфаечка? Иди скорей к халатику, тьфу ты, к доктору!

В это время распахнулась входная дверь, и на пороге возникли мама, папа и брат, возникли и застыли столбами, обводя обалдевшими взглядами гостиную.

- Это ураган, - убежденно произнес брат. – Ни один мальчик не в силах причинить столько разрушений, это я вам как будущий ученый говорю!

- Ураган в таком ограниченном пространстве? – заинтересовался папа. – Может, это что-то вроде полтергейста? Знаете, шумный дух и все такое…

- Шумный дух? – зловеще произнесла мама, пристально глядя на меня, и я сразу пожалел, что не сбежал из дома, а доктор бросился к маме.

- Где наша рубашечка? – бушевал он. – В жизни не видел такого беспорядка, ничего не найдешь! Маечки-трусики, младенцы-пеленки!

- Готово, довели, - радостно сказал брат. – Ни один вампир не уйдет в здравом уме из этого сумасшедшего дома.

- Помолчи, - сурово произнесла мама и обернулась к папе. – Будь добр, помоги, пожалуйста, несчастному доктору, - мама всегда выражается очень вежливо, когда доведена до белого каления, как она говорит, и папа тотчас обнял доктора за плечи и повел его к дивану, что-то успокоительно шепча ему на ухо, а доктор истерически смеялся и плакал одновременно.

- Хочу в машинку, - капризничал он. – Хочу в палаточку. Дайте мне таблеточку.

- У меня есть кое-что получше, - говорил папа.

Мама повернулась ко мне. Я вытянулся в струнку.

- Мама, - мужественно сказал я. – Она потерялась. А Пиня застрял. Но мы не виноваты.

- Она так хорошо поела, - поддержала меня Малявка.

- И мы сменили кокон, - сказал я.

- И играли с ней на диване, - сказала Малявка.

- После того, как вытащили ее из холодильника, - уточнил я.

- А потом мы стали играть в прятки, - продолжала Малявка, - и Пиня застрял.

- И мы никак не могли ее найти, - признался я. – Хотя искали везде.

- Притворилась, - вздохнула Малявка. – То есть нет, превратилась.

- И как здорово, - сказал я.

- Так, - сказала мама, сжимая руками виски. – Так, спокойно… Кто притворился?

- Не притворился, а превратился. Превратилась, - поправил я маму. – Она. Майка.

- Во что? – спросила мама.

- Не знаю, - развел я руками. – Во что-нибудь… Видишь, мы врача вызвали…

- Вижу, - сказала мама. – Врача вижу. Тебя вижу. А Маю не вижу. И Пиню тоже. Тимофей, ты можешь мне точно сказать, где они?

- Так ведь Пиня застрял, - обиделся я на мамину несообразительность. – Он там наверху гремит, слышишь?

Пиня и правда здорово гремел и скрежетал, причем звук все приближался и приближался.

- Слышу, - покорно сказала мама. – А Мая?

- Может быть, она тоже где-нибудь застряла? – предположила Малявка, а я не успел ничего больше сказать, потому что одновременно произошло несколько событий...

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 7

-1-

Неожиданно выяснилось, что на Хондаре ей придется провести не менее трех лет.

- Сколько? – ужаснулась Юлька.

- Три года, - повторила Лилайна. – Может, четыре. Меньше не имеет смысла.

Юлька представила бабушку с дедушкой. Как они мечутся в поисках любимой пропавшей внучки, как ходят по моргам, по больницам…

- Исключено, - сказала Юлька.

Очень твердо сказала, но голос ее предательски дрогнул – уж очень жалко было расставаться с мечтой, с великолепным будущим. Но у бабушки слабое сердце… Впрочем, очень скоро выяснилось, что на Земле и Хондаре время течет по-разному.

- Я не знаю точных цифр, - сказала Лилайна, не подозревая, какую тяжесть только что сняла с Юлькиной души, - но примерно – примерно! – год на Хондаре равен вашей неделе. Так что в общей сложности ты будешь отсутствовать около месяца.

Это меняло все дело! Три-четыре недели, это пустяк, и нетрудно придумать убедительную легенду, почему она, Юлька, не сможет в течение месяца звонить родным. Бабушка и дедушка гордятся своей талантливой внучкой, которая сама, без денег и связей, сумела поступить в институт, они доверяют ей и не станут задавать лишних вопросов. С Дашкой будет сложнее… но, в конце, концов, кто такая Дашка? Ну, подруга… верная и единственная… ну и что? Даже близкой подруге она не обязана докладывать о каждом своем шаге! Напишу записку, решила Юлька.

Мол, влюбилась без памяти, уезжаем с любимым на море, а драгоценный Игорек может катиться на все четыре стороны… Конечно, Дашка умная, очень умная и знает подругу как облупленную, она может не поверить в этот романтический бред. Ну и что? Главное, не кинется на поиски, не забьет тревогу. А большего мне и не требуется. Потому что через месяц я вернусь.

Правда, там, на Хондаре, придется прожить реальные годы. Юлька наскоро прикинула: сейчас мне восемнадцать, когда я вернусь, мне будет двадцать два… И ничего страшного, подумаешь! Зато я там такому научусь!

Как-то раз Лилайна показала ей очередной фокус – так она называла свои невероятные способности. Щелкнула пальцами, прошептала что-то и моментально преобразилась: вместо некрасивой немолодой женщины рядом с Юлькой вдруг оказалась потрясающая красавица с роскошным бюстом. Проходившие мимо мужики замедляли шаг, и глаза у них были ошалевшие.

На вопрос девушки, почему Лилайна не ходит в таком образе день и ночь, та равнодушно ответила, что ей это не нужно.

- Доживешь до моих лет, девочка, и у тебя появятся другие интересы, кроме мужиков. Если ты, конечно, не полная дура.

Юлька представила, как она возвращается в свой мир - повзрослевшая, опытная, обладающая возможностями, которые все остальные люди и вообразить себе не могут. Как выбирает и примеряет на себя новый облик: рост, объем груди, талия, бедра... глаза, губы, волосы… Волосы, это обязательно! Пусть будут золотисто-пшеничные, как у Игоря, густые и длинные.

И вот я, такая вся из себя раскрасавица, захожу в институт, поднимаюсь по лестнице, а навстречу – ОН! Смотрит на меня и понимает, что я – та единственная, которую он искал всю жизнь. А потом мы рука об руку уходим, а все вокруг провожают нас восхищенным молчанием.

Правда, имелась в этом безупречном плане одна закавыка. А именно: вряд ли Игорь узнает в этой красавице именно ее, Юльку. Да и никто не узнает, даже верная Дашка. Для всех она будет не Юлькой, а некоей таинственной незнакомкой, невесть откуда явившейся в этот мир. А Юльке почему-то было крайне важно, чтобы Игорь ее узнал. Именно ее, Юльку, бывшую серую мышку.

Мне бы твои заботы, сказала Лилайна, когда девушка поделилась с ней своими мыслями. Держать иной облик день и ночь, это очень утомительно, отнимает массу сил и внимания. Надо постоянно следить за собой, иначе рискуешь, что сквозь красивую оболочку проступят твои истинные черты. И, по закону подлости, это случится в самый неподходящий момент. Про сон я уж вообще молчу, самостоятельно контролировать себя во сне ты не сможешь. Только представь: засыпает твой Игорь с раскрасавицей под боком, а просыпается рядом невесть с кем.

А как же тогда быть? – расстроено спросила Юлька. Если и Хондар, и все остальное - только ради него?

Положим, не ради него, возразила Лилайна. Ради себя ты это делаешь и для себя. Это ты хочешь любви Игоря, а он-то как раз прекрасно без тебя проживет. Но в любом случае, есть такая штука, называется ступенчатое изменение. Как раз для таких, как ты. Будешь на Хондаре, специально поинтересуйся.

Они часто встречались в последнее время, Юлька и Лилайна, практически каждый день. Юлька наивно полагала, что ведьма будет учить ее чему-то, пусть не колдовству как таковому, но хотя бы способу, как попасть на благословенный, полный чудес и волшебства Хондар. Ну или просто расскажет о Хондаре поподробней: несмотря на свою показную храбрость, Юлька отчаянно боялась оказаться одной в незнакомом мире. Но ничего такого не было, они просто бродили по улицам, болтали о пустяках или молчали, а на вопросы о самом важном, о Хондаре, ведьма отмалчивалась.

- Ты пойми, - как-то сказала она в ответ на особенно настойчивые расспросы Юльки, - ну, расскажу я тебе о своем мире. И чем это тебе поможет? Все не смогу, извини, на это целой жизни не хватит. А какие-то отдельные факты лишь запутают тебя, собьют с толку. Нет, будет гораздо лучше, если ты сама все увидишь, непредвзятым взглядом. Ты мне поверь, девочка, я знаю, о чем говорю.

И все же, несмотря на неразговорчивость Лилайны, Юлькина копилка сведений о Хондаре постепенно пополнялась. Так, она узнала, что в колдовском мире, кроме эльфов, живут оборотни и драконы, причем и о тех, и о других Лилайна высказывалась непочтительно и с пренебрежением.

Кукушкин зов навсегда лишает человека памяти, и перед этим бессильны самые могущественные маги. Заговор полной сумы можно приобрести только в кредит. Вынутый след нужно сушить в собственной тени или, в крайнем случае, на болотных гнилушках. Поднятого мертвеца ни в коем случае нельзя называть по имени. Заговор от муравьев надо произносить на закате, а от тараканов на рассвете.

Юлька и сама не знала, пригодятся ли ей эти крохи знаний, но с жадным интересом впитывала все подряд. Однажды она спросила Лилайну, сколько времени та живет на Земле. Лилайна пожала плечами.

- Не помню. Лет десять, наверное.

Десять лет это сто двадцать месяцев. Сто двадцать месяцев это, упрощенно, четыреста восемьдесят недель… или четыреста восемьдесят лет, которые прошли на Хондаре! Юлька ужаснулась. Бедная Лилайна! Значит, все ее родные и любимые, все те, кого она знала, давно уже умерли и обратились в прах!

- Да нет, - рассеянно ответила Лилайна, когда девушка неуклюже попыталась выразить ей свое сочувствие. – Живы и здоровы, я полагаю.

И тут же, словно осознав, что сболтнула лишнего, рассердилась и накричала на опешившую девушку. А потом исчезла.

Это она отлично умела - исчезать. Особенно, когда разговор, по ее мнению, сворачивал не туда. Вот только что была рядом, а вот ее уже нет. Поначалу Юлька очень переживала, она боялась, что обиженная Лилайна больше никогда не появится. Но она появлялась, и все шло по-прежнему.

Иногда они выбирались за город, каждый раз в новые места, и там, в лесах, поведение Лилайны менялось. Дрожа от возбуждения, принюхиваясь, как хищный зверь, ведьма металась по чащобам, перебиралась через завалы, переходила вброд мелкие речушки и бесстрашно пересекала топкие заболоченные низины. И Юльке ничего не оставалось, как покорно следовать за ней. Вопросов девушка давно уже не задавала.

А время, между тем, шло. Бездарно шло, по мнению Юльки. Ничего не происходило, только Игорь, сдав сессию на «отлично», уехал на какой-то дорогущий курорт, куда его пригласила очередная влюбленная красавица. Юлька, конечно, ревновала, но не слишком. Раз появившись, в ней с каждым днем крепла спокойная уверенность, что никуда Игорь от нее не денется.

-2-

Дашка стояла за киоском с мороженым и мучилась. От стыда. Потому что, вопреки своим принципам, решилась на отвратительный поступок. Да еще при этом чувствовала себя вправе сделать это.

Поведение Юльки, и без того загадочное, в последнее время сделалось совсем уже таинственным. Она целыми днями пропадала где-то, возвращаясь домой только чтобы переночевать, и при этом ничего не объясняла, не рассказывала. Она была молчаливой и сосредоточенной, словно решала какую-то очень трудную задачу и не желала, чтобы ей мешали.

А на все Дашкины расспросы, осторожные или настойчивые, только раздраженно отмахивалась.

А еще она стала совершенно равнодушна к Игорю, и все это, вместе взятое, было совершенно непонятно и вызывало у Дашки тревогу за любимую подругу.

Дашка не считала себя высокоморальным человеком. При необходимости она могла соврать, легко и непринужденно. Без зазрения совести пользовалась шпаргалками. Ездила в электричках «зайцем», выпрашивала у родителей дополнительные деньги на якобы необходимые ей для учебы книги. И вообще облегчала себе жизнь, как могла. Но некоторые жизненные принципы для нее были так же нерушимы, как константы мироздания. Например, она никогда бы не позволила себе шпионить за кем-нибудь.

А вот теперь, видимо, пришло время нарушать собственные запреты.

Для начала она, пользуясь отсутствием подруги, внимательнейшим образом осмотрела ее вещи. И ничего криминального не нашла – никаких тебе пакетиков с подозрительным содержимым, никаких тщательно спрятанных таблеток или странных брошюр. Потом изучила телефон Юльки – дождавшись, пока та уснет. И снова пусто, самая обычная переписка, которую та никогда и не думала скрывать. Даже наоборот, иногда просила Дашку прочитать пришедшее сообщение, если у нее были заняты руки. Только одно показалось странным – некий неопределившийся номер, с которого Юльке довольно часто звонили. И сама она на него звонила тоже. Но в список контактов почему-то не вносила, номер так и оставался анонимным. На всякий случай Дашка записала его.

Она испытала некоторое облегчение – Юлька не стала наркоманкой или жертвой какой-нибудь секты. Но ведь поведение ее изменилось, да еще как! И этому должна быть причина! Которую она, Дашка, обязана выяснить. Не из любопытства, а чтобы окончательно удостовериться, что с подругой все в порядке.

Оставался один способ, и Дашка без колебаний к нему прибегла. Чего уж там! Коготок увяз, всей птичке пропасть, как говорится.

Проследить за Юлькой оказалось неожиданно легко, та явно не ожидала такой подлости от подруги, поэтому шла быстро, уверенно и ни разу не оглянулась. Спустилась в метро, проехала две остановки, вышла у детского сквера и встала у входа, нетерпеливо оглядываясь. Она явно кого-то ждала.

Подошедшую женщину Дашка разглядывала с откровенным недоумением. Что за кошмарная баба? Старая, страшная, в неописуемой пестрой хламиде. И, главное, что у нее может быть общего с Юлькой? Мелькнула мысль о шантаже, но Дашка от нее сразу же отказалась. Во-первых, она даже в страшном сне не могла представить, чем можно шантажировать Юльку. А, во-вторых, Юлька явно обрадовалась, увидев это страшилище, аж просветлела вся, подбежала к бабе, и дальше они пошли вместе. Ну и Дашка следом, куда же деваться? Хоть и чувствовала себя при этом ужасно глупо. Ну, гуляют люди, что в этом такого? А что женщина намного старше Юльки и вообще как-то не соотносится с ней… так этому, наверное, тоже есть свое объяснение?

Может, она родственница? Или землячка? А что, очень даже может быть! Приехала по делам в Москву, решила навестить студентку, посмотреть, как у нее дела, расспросить о житье-бытье… наверняка Юлькина бабушка ее об этом и попросила! Все-таки тревожно за родную внучку, которая одна, в огромном городе, полном соблазнов.

Все так и есть, уверила себя Дашка, продолжая тащиться за странноватой парочкой. Только вот зачем надо было скрывать эти встречи? Глупо как-то. И совсем не похоже на Юльку.

Или это никакая не родственница? Тогда кто? Знакомая? Просто случайная знакомая, с которой Юлька подружилась? Встретились, разговорились… нашлись какие-то общие интересы… это странно, ведь она намного старше Юльки, какие там могут быть общие интересы? Хотя…

У Юльки, считай, не было матери, та слишком рано умерла. Но Юлька о ней часто вспоминала. Рассказывала, какая она была. Представляла, какая бы она стала. У нее замечательная бабушка, и дедушка тоже, они друг друга очень любят, но Юльке очень не хватало мамы. Всю жизнь не хватало. И если в незнакомой женщине она вдруг увидела – пусть даже частично – образ матери, то…

Психолог, с удовлетворением подумала Дашка. Провалиться мне на этом месте, психолог! Которого Юлька отыскала в интернете. Я ведь сама посоветовала ей обратиться к специалисту. Вот она и обратилась. Правда, для психолога эта тетка выглядит, мягко говоря, странновато…

Дашка не знала точно, как должны выглядеть психологи, но уж точно не так, как эта… Баба-Яга! Ведьма, просто вылитая ведьма из сказок! Небось, клиентов не густо, вот она и вцепилась в Юльку.

А ведьма, между тем, отколола номер, от которого у Дашки отвисла челюсть, - она исчезла! Вот только что шла рядом с Юлькой, а потом вдруг раз, и нет ее!

Дашка подобрала челюсть, потерла глаза, потрясла головой. Потом внимательно огляделась. Бабы-Яги нигде не было, в этом девушка могла бы поклясться. Уж эту невообразимую хламиду, в которую была одета женщина, она бы заметила в любой толпе. Зрение, слава богу, у нее было отличное. А сейчас и толпы-то никакой не было, так, отдельные прохожие, среди которых просто невозможно было затеряться.

И, тем не менее, Баба-Яга как сквозь землю провалилась! Только Юлька стояла, понурив плечи и опустив голову. Потом повернулась и медленно, нога за ногу, поплелась в обратную сторону.

Дашка успела спрятаться за припаркованную машину, и Юлька прошла мимо, не заметив шпионку. Лицо ее было грустным и задумчивым. Впрочем, останься Дашка стоять столбом на тротуаре, результат был бы тот же – погруженная в свои невеселые мысли Юлька по сторонам не смотрела. Отпустив подругу метра на три от себя, Дашка без колебаний последовала за ней.

Они снова спустились в метро, долго ехали, сделав две пересадки, и вышли на станции,

название которой Дашка не запомнила. Потом проехали три остановки на автобусе и оказались в мрачном райончике, сплошь застроенным приземистыми жилыми домами из темно-красного кирпича. А зеленые тополя, в немой мольбе тянущие к небу свои уродливо обрубленные ветви, не только не разгоняли общую угрюмую атмосферу, а наоборот, словно бы придавали ей особый зловещий смысл. Ни за что бы не согласилась здесь жить, с содроганием подумала Дашка.

Здесь же повеситься можно от тоски и безысходности. Я бы точно повесилась. Ну, или бы спилась, как вариант.

Юлька свернула в неухоженный замкнутый дворик между домами и села на лавочку возле подъезда. Она явно кого-то ждала. Осмотревшись, Дашка выбрала себе наблюдательный пункт – точно такую же лавочку, но у соседнего подъезда, за спиной у подруги. А густой, давно не стриженый кустарник давал неплохое укрытие на тот случай, если Юлька вдруг обернется.

Время шло, но ничего не происходило. Юлька сидела, не шевелясь, напряженно выпрямившись, и только по легкому повороту головы было понятно, что она провожает взглядом каждого, кто шел мимо.

Нет, не каждого! Дашка пригляделась внимательней. Ну, точно! Любимую подругу интересовали только женщины, на мужиков, даже молодых и красивых, Юлька не реагировала. Вдруг девушка вскочила – за тесно стоящими машинами мелькнуло что-то пестрое. Раз мелькнуло, другой, а потом вдруг взлетело вверх и оказалось большим воздушным шаром. Шар поднимался все выше и выше, сопровождаемый обиженным ревом какого-то малыша, а Юлька отвернулась и снова села на лавочку.

Так это она свою Бабу-Ягу высматривает, догадалась Дашка. Как-то узнала, где та живет, вот и приперлась зачем-то, дурочка.

Внезапно налетел резкий холодный ветер, небо как-то очень быстро затянуло темно-серой неопрятной рваниной туч; двор, и так не слишком приветливый, стал совсем мрачным и зловещим. Какое-то время Дашка, дрожа от озноба, стоически терпела, но когда упали первые крупные капли дождя, не выдержала. Подруга пусть себе как хочет, а она, Дашка, не собирается мокнуть тут в ожидании неизвестно чего! Домой, скорее домой!

А с Юлькой я еще поговорю, подумала она. Причем сегодня же!

-2-

Юлька вернулась около восьми вечера – насквозь промокшая, замерзшая, отчаянно шмыгающая носом. И такая несчастная, что у Дашки духу не хватило устроить подруге допрос с пристрастием.

- В ванную, быстро, - распорядилась она, глядя, как Юлька стаскивает с ног хлюпающие кроссовки. – Шмотье прямо тут бросай, потом разберемся.

- С-с-пасибо, - просипела Юлька, стуча зубами. – Й-я-я н-нена-д-долго.

- Иди уже, отогревайся, - сердито сказала Дашка. – Заболеешь еще, возись потом с тобой.

Пока Юлка отмокала в ванной, пока, закутавшись в одеяло, пила горячий чай с лимоном и медом, Дашка ломала голову, как бы половчее начать разговор на интересующую ее тему.

Собственно, об этом она думала с той самой минуты, когда покинула негостеприимный двор: и всю дорогу, и дома, прислушиваясь, не повернется ли ключ в замке. Выстраивая мысленный диалог с подругой, она отрепетировала несколько вариантов начала разговора: от легкого, ироничного, до жесткого, требовательного. Она была полна решимости довести дело до конца, но сейчас, когда Юлька оказалась дома, Дашкина решимость куда-то испарилась, а на ее место пришла необъяснимая робость. Все заготовленные слова вылетели из головы, язык отказывался повиноваться, а глаза смотрели куда угодно, только не на раскрасневшуюся подругу.

И тогда Дашка разозлилась. И ухнула в разговор, как в ледяную воду с обрыва.

- Я тут сегодня тебя с одной теткой видела, - сказала она, изо всех сил изображая беззаботный интерес. – Чудная такая тетка.

Юлька настороженно зыркнула на подругу, но промолчала.

- И сама такая страшная, и одевается, как чучело, - не унималась Дашка. – Слушай, кто она такая? Откуда взялась? Это что, знакомая твоя? Или родственница?

Вопросы подруги застали Юльку врасплох, и она запаниковала. Все пропало, все! Дашка видела ее с Лилайной, значит…

А ничего это не значит, возразил голос Лилайны, и так уверенно он прозвучал, что Юлька немедленно приободрилась. Что она знает, твоя Дашка? Ну, встретилась ты с кем-то… тоже мне, событие! Да ты можешь миллион сказочек придумать, чтобы задурить голову подруге… и, между прочим, пора бы уже! Рано или поздно тебе придется как-то объяснять, почему и куда ты должна будешь уехать на целый месяц, так почему бы не сегодня?

И на Юльку снизошло вдохновение.

- Родственница, - сказала она. – Э-э-э… сестра отца. Мне, значит, родная тетка. Тетя… тетя Лиля.

Дашка во все глаза уставилась на подругу.

- Да ну? – ошарашено воскликнула она. – Правда, что ли? – И тут же нахмурилась: - Нет, подожди. А как она тебя нашла? И, главное, зачем? Ты меня прости, но вы же чужие, в общем-то, люди. Столько лет не виделись, и вдруг…Чего она от тебя хочет?

- Она написала бабушке, - объяснила Юлька. – Ну, то есть, позвонила… приехала… Ну, да, сначала позвонила, потом приехала. А бабушка позвонила мне. И сказала, что Ли… э-э-э… что тетя Лиля хочет увидеться со мной.

- Но зачем? – продолжала допытываться Дашка.

А действительно, зачем? – подумала Юлька. Глупая какая-то история получается, как в сериалах.

Сериалы? Хм, а ведь это идея!

- Отец очень плох, - печально сказала Юлька и вздохнула. Не слишком скорбно, чтобы не переигрывать. – Ему предстоит сложная операция, он боится, что не перенесет ее, ну и вот… Захотел попросить у меня прощения.

- Бред какой-то, - подумав, сказала Дашка. – Так не бывает. Какой-то отец, какая-то тетя…

Юлька изобразила оскорбленную невинность:

- Ты мне не веришь?

- Тебе – верю. Но ведь тебе голову задурить – раз плюнуть! Тебя же кто угодно вокруг пальца обвести может!

- Зачем? – ехидно поинтересовалась Юлька, возвращая подруге ее же вопрос.

На это Дашка не нашлась, что ответить. С одной стороны, что взять с нищей студентки, серой мышки? А с другой…

- Ты хоть документы у нее смотрела? – жалобно спросила она. – Понимаешь, уж очень все это странно.

- Дедушка смотрел, - веско ответила Юлька. – А дедушка у меня знаешь кто? Бывший следователь, вот!

Против авторитета следователя, пусть и бывшего, Дашка возразить не посмела. Хотя ей всегда казалось, что у Юлькиного дедушки менее героическое прошлое. Зато от встречи с якобы умирающим отцом попыталась отговорить.

- Это же типичный поступок махрового эгоиста, - горячась, доказывала она. – Всю жизнь он прекрасно жил без тебя, ты для него не существовала, а когда жареный петух в задницу клюнул… Думаешь, он ради тебя эту кашу заварил? Ха, держи карман шире! Это он ради себя, любимого. Мол, покаюсь перед брошенной дочкой, прощенья у нее попрошу, глядишь, Бог мне шансы повысит. Вот увидишь, он еще помолиться за себя попросит! И потом, у него же, небось, семья: жена, дети. Думаешь, они тебе рады будут? Как ты вообще собираешься с ними общаться? Слушай, Юлька, ну брось ты эту затею ко всем чертям, а? Вот нафига оно тебе?

Но Юлька уперлась – поеду, и точка! Имеет право взрослая дочь встретиться с постаревшим отцом? Выяснить, почему он бросил ее во младенчестве? Может, этот вопрос мучил меня всю жизнь, и теперь я решила выяснить все окончательно?

Честно говоря, к этой минуте она сама уже почти поверила в придуманную легенду. И действительно захотела увидеть горе-папашу. А почему нет? Вот смотаюсь на Хондар, подучусь там волшебству, выйду замуж за Игоря, а потом и с отцом встречусь. Или лучше так – мы с Игорем, вдвоем, приедем к нему…

- Ну, как хочешь, - холодно сказала Дашка, обрывая сладкие мечты. – Только потом не жалуйся.

- Тебе – точно не буду, - отрезала Юлька.

Спать они разошлись во враждебном молчании.

Супруги Вебер едва успели переселиться из центра Галактики в уютную провинцию в рукаве Ориона, как новость о том, что они решили обзавестись потомством, облетела округу со скоростью слухов. Которая, как известно, превышает скорость света во много раз. Друзья, соседи, коллеги по работе и даже малознакомые люди обрушились на Дона и Лизу с поздравлениями и советами. Особенно активизировались теща и свекровь – они-то точно знали, какими должны быть их будущие внуки. И хотя их мнения были абсолютно противоположны друг другу, в одном женщины сходились с удивительным единодушием – прежде всего, дети должны быть послушными.

- Но нам это совсем не нужно! – горячо возражала Лиза. – Наоборот, мы хотим, чтобы ребенок имел собственное мнение обо всем на свете, чтобы он был личностью, с которой приходится считаться! А иначе будет просто неинтересно!

- Ах, девочка моя, ты так молода, - сказала теща, и свекровь согласно кивнула головой. – Ты даже представить себе не можешь, какая это морока – ребенок, имеющий свое мнение.

- Мы хотим с самого начала быть ребенку не просто родителями, а – друзьями! – поддерживал жену Дон.

- Ты еще очень молод, мой мальчик, - сказала свекровь, и теща согласно кивнула головой. – Этот, с позволения сказать друг, очень быстро сядет вам на шею и ножки свесит. Дети превосходные манипуляторы!

Что правда, то правда, Дон и Лиза были очень молоды, на двоих им едва исполнилось полторы тысячи лет. Но, несмотря на это, молодые люди были полны решимости поступать так, как считают нужным. Все-таки это их ребенок, правда? И они с головой погрузились в изучение банка данных Центра Репродукции.

С полом ребенка вопросов не возникло – оба хотели девочку, голубоглазую, с льняными кудряшками и ямочками на щечках. С именем тоже быстро определились – дочку будут звать Клэр и никак иначе. Тем более что это имя как нельзя больше подходило к выбранному фенотипу. Так же без споров оба решили, что Клэр будет заниматься искусством. А вот дальше начались разногласия.

Лиза считала, что дочка должна специализироваться на мыслеформах.

- Это совершенно новое направление в живописи, за ним будущее! – горячо утверждала она. – К тому же, это так увлекательно – погрузиться в мысли и чувства художника, понять, что же он на самом деле хотел сказать своим произведением. Ты знаешь, эксперименты с картинами старых мастеров дали поразительные результаты. Совершенно по-другому начинаешь смотреть на их произведения. Вот, например, Кейсо, его «Ветер в ивах». Помнишь ту пронзительно-грустную свирель, которая звучит на закате? Буквально несколько тактов в самом конце, но они переворачивают душу. Так вот, оказалось, что в этот самый момент Кейсо принял решение закончить земной этап своей жизни. Это было озарение, он прощался с вещественным миром, который так любил… отсюда такая изумительная смесь светлой печали и радостного торжества!

Дон не имел ничего против мыслеформизма, но сам лично стоял за старую добрую реализацию абстракций.

- Увидеть творца в каждом из нас – вот настоящее чудо! – восклицал он. – Из хаоса неопределенных мыслей, смутных желаний и разрозненных знаний вычленить здравое зерно новаторской идеи – вот настоящее дело для настоящего человека!

К тому же, дело весьма востребованное и практичное, на чем Дон благоразумно не стал заострять внимание. Знал, что взбалмошная романтическая Лиза далека от прагматических реалий жизни.

А, между тем, именно им, скромным абстракторам, человечество обязано появлением самых передовых технологий! Взять хотя бы тот же корпускулятор, без которого невозможно освоение Вселенной! Или мультистаб, благодаря которому можно зафиксировать самые счастливые моменты своей жизни и возвращаться туда при желании!

Юные супруги даже чуть было не поссорились, выбирая будущее Клэр, но вовремя вспомнили, что дочка будет сильной личностью со своим мнением обо всем на свете, и с облегчением переложили ответственность на ребенка. Вырастет – сама решит.

Обсудили болезни - ну а куда же без них? Дон предложил синдром Дега, которым Клэр должна будет переболеть лет в четырнадцать – он, де, закаляет характер и способствует становлению личности. Но Лиза решительно воспротивилась, она считала это слишком жестоким испытанием для любимой крохи. К тому же лечение, даже при современном уровне развития науки, займет не меньше недели, и всю эту неделю маленькая девочка будет находиться в своей волновой матрице без присмотра родителей. Кто знает, с кем она встретится там, в незнакомом жестоком мире? Кто скажет, под каким влиянием окажется и, главное, как это повлияет на ее характер?

В конце концов остановились на списке, одобренном Институтом Педиатрии: колики, режущиеся зубки, парочка хорошо известных и безопасных инфекций. И хватит, и достаточно.

- Наши предки справлялись с этим безо всякой медицины, - рассуждала Лиза, делая соответствующие пометки в анкете. – Значит, и Клэр справится.

- Конечно, - поддержал жену Дон. – Колики, это ерунда, даже говорить не о чем. Подумаешь, поболит немного живот… Уверен, что мы этого даже не заметим.

- Материнская любовь творит чудеса, - согласилась Лиза. – Я поцелую нашу малышку, и все пройдет.

Если бы Лиза и Дон обратились к своим матерям, они камня на камне не оставили бы от этого оптимизма.

Заполнив анкету и отослав ее в Центр Репродукции, Дон и Лиза запаслись терпением и стали ждать ответ. Ждать пришлось долго, почти два часа, и все это время молодые люди не отрывали глаз от коммуникатора. Наконец, пришло приглашение на собеседование, и супруги заключили друг друга в радостные объятия: у них будет ребенок! Самый лучший ребенок в мире!

В Центре их встретил сотрудник – этакий добрый дедушка с веселыми внимательными глазами, окруженными лучиками морщинок, и с седой бородкой.

- Вы – первая пара за последние семьдесят восемь лет, которые решились на рождение ребенка, - торжественно объявил он. – Поэтому мне хочется познакомиться с вами поближе. Если вы, конечно, не возражаете. Предлагаю выпить чаю и немного побеседовать.

Супруги Вебер не возражали – собеседование есть собеседование, оно поможет им окончательно определиться со своими желаниями и возможностями. К тому же, очень не хотелось обижать симпатичного дедушку, который столько лет просидел без любимой работы.

- Как ты думаешь, почему он выглядит таким старым? – шепотом спросила Лиза, пока дедушка готовил чай. – Это же очень некрасиво. И неудобно, ведь функционал его тела сильно снижен.

- Не знаю, - подумав, ответил Дон. – Наверное, все дело в психологии. Возможно, у него какой-то комплекс или что-то вроде этого.

Дон был наполовину прав, психология тут имела место. Изучив анкету молодой пары, сотрудник Центра выбрал себе облик, наиболее комфортный именно для Дона и Лизы. Он хотел с первого взгляда вызвать их доверие и вызвал – молодые люди перестали нервничать, расслабились и с удовольствием отвечали на вопросы доброго доктора.

А вопросов было много! И не все они относились к деликатной теме деторождения. Так, например, доктора интересовало, любят ли будущие родители играть в игры. Особенно, в стохастические игры. Лиза вообще не поняла, о чем речь, а Дон, поколебавшись, признался, что как-то играл в рулетку с друзьями.

- И как вам? Понравилось? - живо заинтересовался доктор.

Дон добросовестно припомнил свои ощущения многолетней давности и сказал, что это самая глупая игра на свете, хотя и захватывающая.

- В самом деле! – подхватил доктор. – Бессмысленный металлический шарик бежит по кругу, и никогда заранее не знаешь, что выпадет. Проигрыш, выигрыш… Всем заправляет слепой случай.

И это прекрасно, - многозначительно добавил он, потирая руки. – Это добавляет жизни остроты и свежести. Вы согласны?

Дон неуверенно кивнул, а Лиза поморщилась – она терпеть не могла случайностей, и в каждый свой день рождения составляла самый подробный, самый тщательный план на будущий год. К сожалению, ей не хватало опыта по самоанализу. Иначе как объяснить тот факт, что все ее планы рушились с удручающей регулярностью. Летели к чертям собачьим, как выразился однажды Дон, который в тот момент увлекался фольклором.

Вопросы следовали один за другим, Дон и Лиза добросовестно и честно отвечали на них, хотя при этом недоумевали – неужели анкеты оказалось мало? Возможно, доктору просто скучно? Или он проводит некий социальный эксперимент, без сомнения очень важный и нужный для человечества?

Про эксперимент подумала Лиза, и Дон согласился, что это вполне возможно. Сам же доктор на этот счет ничего не сказал – следуя медицинской этике, он экранировал себя от мыслей молодых супругов.

Наконец, поток вопросов иссяк, и доктор пригласил супругов в демонстрационную.

***

Комната, в которой Дону и Лизе предстояло совершить самый главный выбор в своей жизни, была чистой, светлой и абсолютно пустой, если не считать четырех экранов на кремовой стене: три экрана рядом, четвертый чуть в стороне. Один их трех экранов неярко светился ровным голубоватым светом. Возле него и остановился доктор.

- Присаживайтесь, молодые люди, - предложил он.

Квазиорганическое покрытие пола послушно вырастило два удобных кресла, в которые Лиза и Дон уселись, с любопытством оглядываясь. Сам доктор остался стоять, заложив руки за спину.

- Итак, - торжественным тоном заговорил он, - вы приняли решение стать родителями. Самое ответственное, самое важное решение, которое только может принять человек. Вам предстоит нелегкий выбор. Здесь, - доктор указал на светящийся экран, - собраны миллионы матрикатов. Не пугайтесь, - засмеялся он, видя, как вытягиваются лица молодых людей. – На самом деле после обработки вашей анкеты их количество сократилось до вполне приемлемых цифр. Но все равно оно достаточно велико, чтобы полностью удовлетворить все ваши требования. Как только вы определитесь, выбранный вами матрикат будет активирован с первым делением зиготы. Вы готовы, моя дорогая? – обратился доктор к Лизе.

- Да, - сказала она, машинально кладя руку на живот.

Некоторое время назад, когда в разговоре между ней и Доном впервые прозвучало слово «ребенок», она законсервировала свою яйцеклетку, оплодотворенную отцовским семенем. И теперь будущая девочка дремала в тепле и уюте материнского тела, ожидая своего часа. Не то, чтобы это имело какое-то значение, для появления ребенка годился любой генетический материал. Просто Лиза была немного старомодна.

- А почему здесь столько экранов? – спросил Дон. – Мне кажется, хватило бы и одного.

- Нам так удобнее, - ответил доктор. - Каждый экран отображает свой банк данных и… Впрочем, это слишком сложно и неинтересно для специалистов. Вам надо знать только одно – я здесь для того, чтобы вы были счастливы.

- А почему вы предоставили нам именно этот банк данных? – не унимался Дон. Не то, чтобы он не доверял современной медицине, просто он был от природы любопытен.

Доктор улыбнулся терпеливой отеческой улыбкой.

- Все очень просто. Все матрикаты, условно говоря, можно разделить на три больших группы. Я, конечно, могу объяснить принцип этого разделения, но это займет слишком много времени. И, к тому же, вы должны будете предварительно получить базовый комплекс знаний, соответствующий теме. Иначе вы просто меня не поймете. Повторяю, тот банк матрикатов, которые мы вам предложили, наилучшим образом соответствует вашей семье. Но если хотите, можем включить и два других. Хотя боюсь, - доктор лукаво улыбнулся, - в этом случае ваш выбор растянется не на один год.

Смущенный Дон замахал руками.

- А какие матрикаты находятся в том банке? – спросила вдруг Лиза, кивая на четвертый экран, висящий в стороне.

Доктор вдруг стал необыкновенно серьезным. Подошел к экрану, с любовью огладил его ладонью; лицо стало задумчивым и чуточку грустным.

- Это, молодые люди, особая группа матрикатов, - негромко проговорил он. – Совершенно особая.

Дон и Лиза молчали, выжидательно глядя на доктора. Тот вздохнул и продолжал:

- Три группы матрикатов представляют собой, если выражаться упрощенно, золотую середину. Ум, физическое и психическое здоровье, красота… различные способности, чувство юмора, глубина эмпатии и прочее, прочее… Перечислять можно довольно долго, но все люди, рожденные по этим матрикатам, будут представлять собой прекрасный образчик человечества. Как вы, как я, как миллиарды других людей. Этакие крепкие середнячки. Норма, о которой мечтали врачи и педагоги древности. Недостижимая мечта, которая лишь в наше время стала реальностью. А здесь… – доктор вновь коснулся темного экрана. – Здесь, как вы понимаете, не норма. Если хотите, можете назвать их гениями.

- Гении, - выдохнула Лиза, а у Дона загорелись глаза.

Молодые люди переглянулись. «Хотим гениального ребенка!» - аршинными буквами было написано на их лицах. Они засыпали доктора вопросами, на которые тот отвечал добросовестно, но не скрывая некоторого неудовольствия.

- Этот разговор не имеет смысла, - наконец заявил он. – Все равно вам не разрешат использовать матрикат гения.

Дон гневно нахмурился.

- Это еще почему?

- Вы слишком молоды, - объяснил доктор. – К тому же неопытны - ведь это ваш первый ребенок. Вы просто не справитесь с четвертым типом.

- Конечно, мы справимся! – воскликнула Лиза, и Дон согласно кивнул. Что это значит, «не справимся»? Они же не одни будут воспитывать дочку! Врачи, педагоги, психологи… бабушки и дедушки, в конце концов! Да что там говорить: любой человек в Галактике с удовольствием поможет им в воспитании крошки Клэр! И как с такой поддержкой можно не справиться?

Доктор грустно посмотрел на него.

- Вы плохо представляете себе гения, - сказал он. – Точнее, никак не представляете. Вам кажется, что гениальный ребенок, он такой же милый, добрый и предсказуемый, как все остальные дети. Только умнее. Так?

Дон и Лиза переглянулись. В словах доктора явно чувствовался подвох.

- Ну, примерно, - осторожно сказала Лиза. – Конечно, будут разного рода сложности…

- Это совершенно иной тип мозга, - перебил ее доктор. – Совершенно иной. Неудовлетворенный, мятущийся, ищущий. Отвергающий обыденность с ее сложившимися устоями, как бы хороши они ни были. Гении редко бывают приятными в общении, их мысли и поступки часто непонятны даже их близким и вызывают отторжение. Они полностью погружены в свой внутренний мир, сосредоточены на одной-единственной сверхидее… поэтому кажутся нам замкнутыми, высокомерными, ограниченными… иногда – ненормальными. Это, разумеется, в корне неверно, но внешне – чисто внешне! – выглядит именно так. Гению довольно трудно терпеть общество посредственностей… но ведь и нам тоже нелегко ужиться с гением, вот в чем беда!

- Какая ерунда! – запальчиво воскликнула Лиза. – Вы описали какое-то чудовище, а ведь это будет просто наша маленькая девочка! У нее будут любящие родители, добрые внимательные воспитатели, веселые друзья. Любовь и дружба! Или вы отрицаете их влияние?

- Любовь и дружба, - печально повторил доктор. – Да, конечно. Мы с вами воспитаны так, что для нас с вами нет ничего важнее. Для нас это основа основ, краеугольный камень социума. Но не для гения. Суперидея, помните? Вот что для гения будет на первом месте. Так устроен их мозг.

- Но есть же какие-то методы? – вмешался Дон. – Психокоррекция или что-то в этом роде…

- Разумеется, - согласился доктор. – Современная наука может без труда устранить все девиации поведения и мышления… но тогда гений превратится в норму. И зачем, спрашивается, огород городить, если в результате мы снова придем к этому?

И доктор кивнул на первые три экрана. Дон и Лиза подавлено молчали.

- Кроме того, - продолжал доктор, - вам просто не позволят этого сделать. Для четвертой категории матрикатов разработаны особые программы, подробные, четкие, последовательные. И очень жесткие. По сравнению с ними любой Закон не больше, чем набор рекомендаций… Так что поверьте мне на слово, молодые люди, быть родителями гения – это очень большая ответственность и очень маленькое удовольствие.

Ну и ладно, с облегчением подумала Лиза. Не очень-то и хотелось. Действительно, с этими гениями столько хлопот! Дон горячо согласился с женой и добавил, что они слишком молоды для подобной ответственности.

- Уговорили, док, - весело сказал он. – Что нам надо делать?

- Ничего особенного. Сейчас я уйду, а вы сконцентрируйтесь на экране. Когда вы достигнете третьей ступени медитативного созерцания, экран включится, и начнется процедура Выбора. Как вы понимаете, она пройдет без вашего сознательного участия, ваши осознанные желания тут ничего не решают.

- Разве? – с беспокойством спросила Лиза. Она точно знала, что хочет маленькую девочку с кудрявыми льняными волосами и голубыми глазами. Но что, если неосознанно она желает что-то другое? Она или Дон?

Доктор успокаивающе помахал рукой.

- Не стоит беспокоиться, моя милая. Вы оба – очень славные, гармонично развитые молодые люди. И я убежден, что ваши подсознательные устремления не противоречат моральным императивам общества. Так что все у вас будет хорошо. – И доктор ласково улыбнулся.

- Отлично, - с облегчением сказала Лиза. – Что ж, мы готовы. Давайте приступим!

Но доктор медлил, внимательно разглядывая супругов.

- Я вас ознакомил с четырьмя типами матрикатов, - негромко сказал он. – Но есть еще и пятый.

- Вот как? – без особого интереса откликнулся Дон. Затянувшаяся процедура Выбора начала его утомлять.

- Точнее, не пятый – первый. Самый первый, основательно уже забытый… Знаете ли вы, как раньше выбирали детей?

Дон пожал плечами, а Лиза нахмурила лоб

- Я слышала что-то такое, - неуверенно проговорила она. – Кажется, вначале родители выбирали только пол будущего ребенка. И избавляли его от болезней. Правильно?

- Нет, еще раньше. В глубокой древности! В докосмическую эпоху!

- Как? – хором спросили молодые люди.

- А никак! Ребенок просто появлялся на свет, вот и все. С тем набором качеств, которые определялись генами родителей. Пол, цвет глаз, ум и здоровье, все это было, по большому счету, делом случая… Помните, мы говорили с вами про рулетку? Я предлагаю вам сейчас сыграть в нее.

Дон и Лиза озадаченно переглянулись, а потом рассмеялись. Ерунда какая! Доверить выбор ребенка слепому случаю? Ничего глупее и придумать себе нельзя!

- Ну, спасибо, док, повеселили, - сказал Дон, вытирая мокрые от смеха глаза. – Знаете, что? Пожалуй, мы откажемся. Мы, конечно, не замшелые ретрограды и всегда открыты новому, но это уже как-то чересчур.

А в Лизе вдруг проснулся интерес исследователя. Не то, чтобы она всерьез приняла идею доктора, но если появился шанс узнать что-то новенькое, то глупо его упускать.

- А что, он будет каким-то особенным, этот ребенок? – с любопытством спросила она.

Доктор тяжело вздохнул:

- Раньше говорили, что каждый ребенок особенный… и были абсолютно правы, между прочим! Но сейчас… - доктор с горечью усмехнулся: - Архетипы, типы, модификация номер такой-то… Сейчас каждый ребенок – настоящее произведение искусства, поставленное на поток. Хорошо это или плохо? Я не знаю. Мы идеальны: здоровы, молоды, полны сил и живем практически вечно. Во всяком случае столько, сколько захотим. Но при этом мы не совершили ни одного Великого Открытия! Представляете, молодые люди? За последние сто тысяч лет – ни одного!

- Неправда! – возмутился Дон, но доктор взмахом руки заставил его замолчать.

- Я знаю, что вы мне скажете; я сам могу перечислить все достижения Человечества, и поверьте старику, мой список будет гораздо длиннее вашего. Но я-то говорю не о достижениях! Я говорю о Великом Открытии, которое могло бы одним рывком переместить нас на новую ступень развития! Условно говоря, я веду речь о колесе и гончарном круге.

Дон и Лиза ничего не поняли, но сочли за благо промолчать – так бедный доктор разволновался. Он даже покраснел и вспотел.

- И я думаю – а не виноваты ли во всем матрикаты? Наши замечательные матрикаты, штампующие идеальных людей? – Доктор резко остановился перед Лизой. – Вы спрашивали, будет ли он особенным, этот ребенок? О, да! Он будет очень, очень особенным! Во-первых, его пол будет определяться генами, а не вашим желанием.

Лиза слабо ахнула.

- Во-вторых, он проживет меньше, гораздо меньше чем вы! Вы увидите его взрослым, увидите старым и даже похороните его. Оставшись при этом молодыми.

Дон вздрогнул, а Лиза в ужасе закрыла глаза руками.

- В-третьих, всего в жизни он будет добиваться сам. Никаких спланированных способностей, никаких тщательно отобранных талантов, только врожденные качества, только воля и упорство в достижении целей. И не факт, что он этих целей достигнет.

- Это… это чудовищно! – выкрикнул Дон, пытаясь выбраться из кресла, но умное кресло, почувствовав гнев молодого человека, держало крепко. – Вы сами чудовище! Извращенец!

- Он будет ущербным, это человек, - продолжал доктор, словно не замечая ругающегося Дона и плачущую Лизу. – Лишенный возможностей, которые дают матрикаты, он будет калекой по сравнению с нами. Но так же он будет лишен и тех ограничений, которые накладывают те же самые матрикаты. И может быть… Может быть это даст шанс человечеству. Выведет нас из этого чудовищного тупика, в который мы сами себя загнали, - шепотом закончил он.

Он вдруг улыбнулся и смущенно развел руками, незаметно коснувшись сенсора на панели управления. Мягкие релакс-волны заполнили комнату. Дон перестал сражаться с креслом, а Лиза вытерла слезы и посмотрела на доктора.

- Ну и напугали же вы нас, - с упреком сказала она.

- Простите, - покаялся доктор. – Неуемная фантазия, старческая болтовня. Не обращайте внимания, молодые люди. Ну, что ж, если вы готовы, то приступим.

- Приступим, - дружно согласились Дон и Лиза. Они снова улыбались.

Через десять минут Выбор был завершен. Лиза отправилась в процедурную, где выбранный матрикат наложили на зиготу, активировав тем самым первое деление, после чего счастливые супруги Вебер отправились домой. Дон трепетно поддерживал Лизу под локоть.

Старый усталый доктор смотрел им вслед. Потом вздохнул и стал собираться.

***

«Такие эксперименты надо запретить законом», - сказал Дон, пока Лиза была в процедурной. – «Они аморальны»

«Это не эксперименты», - возразил доктор. – «Это пока чисто теоретические выкладки»

«Но вы же предложили нам участвовать в этом», - возразил Дон. – «И другим, наверное, предлагали тоже?»

«Предлагал»,- неохотно признался доктор. - «В рамках социологического исследования»

«И что?» - с огромным интересом спросил Дон. – «Кто-то соглашался?»

«Никто», - помолчав, сказал доктор. – «Никто и никогда»

Он соврал.

***

День выдался тяжелым, и доктор, чтобы отвлечься от грустных мыслей, решил прогуляться до дома пешком. Он законсервировал Центр Репродукции (на сто лет? на двести? кто знает?) и медленно пошел по набережной. Внешность он менять не захотел – она как нельзя лучше соответствовала его настроению, и идущие навстречу люди с удивлением разглядывали его сутулую фигуру, покрытое морщинами лицо, редкие седые волосы, сквозь которые просвечивала лысина.

Молодые люди, подумал доктор. Красивые люди. Прекрасные фигуры, гладкая кожа, упругая походка… И – ни одного старика! Детей, впрочем, тоже не было.

В силу своей профессии доктор точно знал, сколько детей сейчас находится на планете. Очень скоро их станет на одного больше. На одну. Скоро родится белокурая голубоглазая девочка, совсем не похожая на своих черноглазых и черноволосых родителей. Без сомнения, Клэр будет чудесным ребенком – веселым, смышленым, озорным; мамина радость, папина гордость.

Таким же, как остальные восемнадцать детей.

Не заходя домой, доктор поднялся на холм, с вершины которого открывался великолепный вид на величественную реку. Но вид меньше всего интересовал доктора – он сел на низенькую деревянную скамеечку, явно самодельную, и стал смотреть на невысокую стелу из черного мрамора.

- Ну, здравствуй, Ваня, - тихо сказал доктор.

«Здравствуй, папа»

На шершавой необработанной грани проступило лицо – очень похожее на лицо доктора, которое он носил сейчас, только старше.

- Сегодня у меня на приеме были двое детей…

Он всегда рассказывал сыну о том, что произошло за день. О своих мыслях, чувствах, переживаниях.

- Они не согласились родить ребенка по старинке, они воспользовались матрикатом. Впрочем, я уже не так убедителен, как был с твоей мамой.

Тогда, сто пятьдесят семь лет назад, Инга согласилась на эксперимент, не подозревая обо всех его чудовищных последствиях.

- Я тоже не подозревал, но меня это не оправдывает. Я должен был предусмотреть, насколько это будет мучительно – видеть, как сын стареет у тебя на глазах.

«Не надо оправдываться, папа. Всего предусмотреть невозможно»

Инга не выдержала, после смерти сына она прервала свое земное существование и ушла в волну. А сын умер. Просто умер, как животное, - у него не было матриката.

- Я убил тебя. Я бы и себя убил, если бы был уверен, что где-нибудь там мы встретимся.

«Ты убил меня. Родители всегда убивают своих детей, когда дают им жизнь. Потому что все рожденное должно умереть»

- Понимаешь, я думал о Человечестве. О его пути. Ужасно глупо звучит, правда? Я и сейчас иногда о нем думаю… под стаканчик-другой горячего портвейна. Я пожертвовал тобой ради блага Человечества, но жертва оказалась напрасной. Ты родился самым обычным человеком. Незаметно жил, незаметно умер. И ничего не сумел изменить.

«Потому что я был один, папа. А новое качество, как ты знаешь, всегда получается из количества. Раньше, давным-давно, все были такими, как я. Теперь все такие, как ты, как мама. Как эти двое детей. Ну и что? Принципиально ничего не изменилось: мы, люди, как были, так и остались разными, даже если тебе это кажется не так»

- Матрикаты – приговор человечеству! Оковы! Тупик, в который мы сами себя загнали! Мы клоны!

«Ты не прав. Когда-то точно так же думали о генотипе. Но вариабельность генов конечна, вариабельность же матрикатов ограничивается лишь нашей фантазией. Наберись терпения, папа, и ты увидишь, как среди «золотых серединок» без всякого вмешательства появятся гении. Это неизбежно»

- Мы живем долго. Думаешь, у меня есть шанс дождаться?

«Вы живете долго, рожаете редко. Смена поколений сейчас происходит гораздо медленней, чем было в докосмическую эпоху. Соответственно изменения не так заметны. Тебе следовало учесть этот фактор, папа…»

- Мне многое надо было учесть, Ваня.

… Садящееся солнце превратило воды реки в расплавленное золото. Доктор жмурился на закат и думал.

Он думал о супругах Вебер. Об их не рожденной дочери. О том, что впереди их ждет счастье. Долгие-долгие годы гарантированного безоблачного счастья.

И, может быть, это самое главное?

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

- Как у меня появилась сестренка -

Сегодня папа пришел ко мне в комнату для Серьезного Мужского Разговора, как он сказал. Обычно серьезный мужской разговор у нас бывает, когда я нахватаю двоек, или прогуляю уроки, или подерусь, и я быстренько повспоминал, не натворил ли я чего-нибудь, но ничего не вспомнил и стал честными глазами смотреть на папу.

А папа был какой-то торжественный, как в день рождения, он обнял меня за плечи и сказал:

- Знаешь, сынок, мы с мамой хотим, чтобы у нас был еще один ребенок. Маленькая девочка. Совсем малюсенькая, просто крошка. Как ты на это смотришь?

Я сказал, что ребенок – это, конечно, здорово, просто классно, но не лучше ли вместо него завести собаку? У многих ребят есть собаки. И я стал уговаривать папу, обещал с ней гулять и убирать за ней, и кормить, и все такое прочее, но папа был непреклонен. Только ребенок, и точка, так они с мамой решили. Тогда я вздохнул и сказал, что пускай тогда будет мальчик, а не девочка, потому что мальчики лучше: они не плаксы и вообще с ними интереснее.

- Да? – сказал папа. – Не знаю, не знаю. Может быть. Но тут дело вот в чем - мама хочет именно девочку. Двое мальчиков у нас есть, пусть теперь будет девочка. Как ты считаешь?

Я сказал, что никак не считаю, потому что они уже все решили без меня, но менять пеленки и кормить с ложечки кашей я не собираюсь. А папа сказал, что мне этого даже и не доверят, так что пусть я не беспокоюсь.

- Ладно, - сказал я. – Уговорил. Пусть будет девочка, только красивая. А когда?

- Завтра, - сказал папа. – Завтра прямо с утра мы с мамой поедем за ней.

И он ушел, а я стал думать о том, что завтра, в это же время, у меня будет сестренка, и все пытался представить, какая она будет, и как мы с ней будем играть, и как я буду водить ее за ручку в детский садик, читать на ночь сказки, защищать, как подарю ей те свои игрушки, из которых вырос.

У меня много таких игрушек, и мама все время хочет их выбросить, потому что они портят вид и усиливают беспорядок, но я не разрешаю. Мне их жалко выбрасывать, они ведь мне как братья. Я иногда вытаскиваю их из тумбочки, сажаю на пол и немножко с ними играю в прежние игры, хоть это уже и неинтересно – пусть они, бедняжки, хоть немного порадуются и не будут чувствовать себя так одиноко и заброшено.

А теперь я их отдам своей маленькой сестричке, и у них начнется новая жизнь, и мне это стало нравиться, я уже с нетерпением ждал завтрашнего утра, а когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи, я сказал ей, что очень рад и что всегда и во всем буду помогать, даже кормить кашей с ложечки.

- Спасибо, сын, - сказала мама и ласково укусила меня за ухо. – Твоя помощь мне действительно понадобится, с этими младенцами так много возни, что я просто не успею всего сама.

А рано утром к нам прилетели все бабушки и дедушки, которые только у нас были, и еще мамин брат, и другие родственники, и соседи, все, кроме Вениамина, который ушел в поход, и все они шумели и беспрерывно разговаривали, так что наш большой средневековый замок вдруг стал каким-то маленьким и испуганным, даже самые страшные темные углы и чуланы стали обычными и совершенно пустыми.

Я спросил маму, нельзя ли мне позвать Пиню, и мама хотела сначала не разрешить, а потом поглядела на всю эту толпу друзей и родственников и сказала, что в такой суматохе это, пожалуй, уже не имеет особого значения.

И мы все проводили маму и папу, помахали им вслед, и я побежал к Пине.

- Скорее, - закричал я, врываясь к нему домой. – Пошли ко мне. У меня сегодня будет сестренка! Здорово, правда?

- Здорово, - обрадовался Пиня и стал спешить, потому что он как раз завтракал. Он стал есть так быстро, что рот его ни на секунду не оставался пустым, а глотал он с такой скоростью, что запросто мог подавиться, и Пинина мама стала уговаривать его есть помедленнее.

- Некуда спешить, - сказала она. – Ребенок, это не так быстро. Они вернутся не раньше обеда, и это в лучшем случае.

И еще она сказала, что тоже придет к нам, вот только сделает себе новую прическу, погладит парадное платье и зайдет в магазин – купить что-нибудь для малышки. Я подумал, что тогда она точно не успеет, и еще подумал, почему это женщины всегда при каждом удобном случае делают себе прически?

Когда моя мама приходит из парикмахерской, я ее немного пугаюсь – такая она становится незнакомая, чужая и странно пахнет. Она спрашивает, как ей идет эта прическа, и все хвалят, а я молчу, потому что мне не нравится, а огорчать ее не хочется. Потом, правда, я привыкаю, а она моет голову, и становится опять моей любимой мамой, такой красивой, уютной и привычной.

А потом мы с Пиней ждали мою сестренку на улице и все время глядели в небо – не летят ли? Но никого не было, и так было очень долго, и мы устали, а потом вышла бабушка, мамина мама, и спросила, не хотим ли мы есть. Пиня жалобно поглядел на меня, и я сказал, что да, хотим, и еще как, и мы вернулись в дом.

В гостиной был накрыт большой парадный стол, но за ним никто не сидел, а сидели все по очереди за нашим маленьким обеденным столиком и ели тоже по очереди. Нас с Пиней усадили на освободившиеся места и дали нам супу из улиток, и Пиня сразу же принялся есть, а я этот суп не люблю и есть его не стал, а стал смотреть вокруг.

Женщины говорили в основном о детях, о болезнях, о детских кухнях, и никто никого не слушал, и все говорили одновременно. Мужчины говорили о вещах более интересных – о машинах, о работе, которую они называли «халтурой», рассказывали всякие случаи из жизни и анекдоты, только тихо-тихо, так что я ничего не слышал. А иногда они все начинали оглушительно хохотать, и женщины их ругали и призывали к порядку.

Бабушка по маминой линии сидела в уголке и бешено вязала, и спицы у нее в руках так и летали, так и щелкали.

- Что это? – спросил я, потому что никак не мог понять, для чего нужен этот мешок, который у нее выходил.

- Это кокон, - сказала она строго, и с раздражением добавила, что никогда не могла одобрить этих новомодных коконов, где все ненатуральное, и кожа младенца не дышит, и что настоящий кокон должен быть именно такой – простой, из суровой толстой шерстяной нити.

У меня были такие носки, они жутко кололись через всё, и мне стало жаль сестричку, которую запихнут в этот мешок, но я знал, что бабушка всегда настоит на своем, она такая.

- Дети дышат не кожей, а легкими, - сказал я.

- Много ты понимаешь, - фыркнула бабушка и велела мне не путаться под ногами, а заняться чем-нибудь полезным. Помыть посуду, например. Я сделал вид, что не расслышал, и поспешно ушел.

И мы с Пиней послонялись немного по замку, послушали взрослые разговоры, а потом нам стало скучно, и мы ушли ко мне в комнату играть в подземный бой на щелбаны. И мы долго играли, я то выигрывал, то проигрывал, и лбы у нас с Пиней посинели, но мы не сдавались и, конечно, все на свете пропустили.

- Тимофей! – закричала бабушка по папе, просовывая голову в дверь. – Как не стыдно! Скорее иди встречать маму!

И я тут же все бросил и ринулся вниз, но уже опоздал. Мама уже стояла в гостиной, а вокруг нее толпились абсолютно все, и все ахали и охали, и умильно сюсюкали, и поздравляли, и вообще так орали, что вполне могли оглушить несчастного младенца.

- Ах, какая красавица, - умилялись женщины. – Ах, какие ручки, какой носик, ах ты наше золотце, ах ты наша умница.

А мама стояла такая гордая, такая радостная и счастливая, и к ней никак нельзя было подойти, и я даже испугался, а что, если так будет всегда, вся эта толпа вокруг мамы? Откуда я знаю, как надо воспитывать младенцев? Может, именно так их и воспитывают?

Но тут папа громко хлопнул пробкой от бутылки, и все мужчины тут же стали говорить, что пора малышке дать отдых, еще успеем наглядеться, а бабушки позвали всех к столу, и тогда я смог приблизиться к маме.

- Ну, вот и твоя сестричка, - сказала мама. – Красивая, правда?

Я посмотрел на крохотное красненькое личико, такое сморщенное и недовольное, на курносый нос, на редкий белобрысый пушок вместо волос, потом вспомнил мамину прическу и сказал, что да, она очень красивая.

- А как ее зовут? – спросил Пиня.

- Еще никак, - сказала мама. – Но я думаю назвать ее Сцинтией. Очень милое имя.

- Ну почему Сцинтия? – закричал папа из-за стола. – Люциферида! Благородно и значительно!

И они стали спорить, и все стали наперебой предлагать свои имена, и опять поднялся страшный шум, а Пиня сказал, что раз такое дело, надо просто написать все имена на бумажках, свернуть их и кинуть в какую-нибудь шапку, а потом кто-нибудь незаинтересованный пусть вытащит одну из них.

- Предоставим все жребию, - сказал он, и все с уважением посмотрели на Пиню, а мне было досадно за то, что не я это придумал, и очень приятно, что у меня такой умный друг.

И вот все стали шарить по карманам и искать бумагу и ручки, а мы с Пиней быстренько сбегали в мою комнату и притащили оттуда гору карандашей и чистую тетрадь, и все быстро написали, кто что хотел, а потом стали искать шапку. Но папа сказал, что простая шапка, или шляпка, или даже шляпа тут не подходят и принес из чулана железный шлем. Шлем был старинный и принадлежал одному нашему предку, который был рыцарем, и считался семейной реликвией (шлем, конечно, а не рыцарь). И все решили, что это самый что ни на есть подходящий шлем для такого важного дела.

Свернутые бумажки бросили на дно, и папа стал трясти его, чтобы перемешать хорошенько, но шлем был страшно тяжелый, и бумажки в нем вяло шевелились, не сдвигаясь с места.

- Эх, молодежь, - пробурчал дедушка по папиной линии, выхватил у бабушки по маминой линии спицу и принялся энергично мешать.

- У меня петли поехали, - закричала бабушка.

- Это еще что, - сумрачно сказала мама. – Вот у меня скоро крыша поедет, то-то будет весело…

А потом все долго искали незаинтересованное лицо, но оказалось, что все были

заинтересованными, каждому хотелось, чтобы его имя достали из шлема, а папа умолял решать побыстрее, потому что он не в силах больше держать эту чертову тяжесть.

А я сказал, что Пиня и есть самое незаинтересованное лицо, потому что ничего не писал, девчонок не любит, и потом, именно он придумал такую замечательную штуку со жребием.

- Вовсе даже не он, - возразил мамин брат. – Еще задолго до нашей эры первобытные вампиры, подчиняясь внутренней гармонии и сливаясь с природой, вручали свои судьбы Великому Ничто, выражая его…

- А мне плевать! - закричал папа. – Пусть кто-нибудь вытащит это чертово имя, и я брошу, наконец, эту чертову штуку!

- Милый, как ты выражаешься, - с осуждением сказала его мама.

- Не знаю, - сказала моя мама, с сомнением глядя на Пиню. – Он еще так молод. Несовершеннолетний вампир…

- Не имеет право избирать и быть избранным, - закончил ее папа, а мой папа издал такой жуткий вой, что у меня мороз прошел по коже, я подтолкнул Пиню, и он, закрыв глаза и сжав зубы, с выражением отчаянной решимости на лице, шагнул вперед и запустил руку в шлем. К несчастью, он неосторожно наступил папе на ногу.

- О-о-о, моя нога! – завопил папа и выронил шлем, и он упал как раз на другую его ногу, так что бедный папа на некоторое время потерял интерес к происходящему, а просто сидел на полу в окружении белых бумажек и ругался.

- Ну, что? – с волнением спросила мама. Пиня разжал руку и показал всем маленькую белую трубочку.

- Читай скорее! - закричали все, и Пиня, развернув бумажку, торжественно и без запинки прочитал:

- Торгпредминбумпром!

Воцарилась тишина.

- Что? – слабым голосом переспросила мама.

- Торгпредминбум, - уже не так торжественно сказал Пиня и добавил: - И пром к тому же.

И все уставились на Пиню в ужасе.

- Ни-ког-да, - раздельно и четко произнесла мама. – Ни-ког-да мою дочь не будут звать этим кошмарным, этим идиотским именем! Через мой труп!

- Ой, простите! – воскликнул вдруг один гость и хлопнул себя по лбу. – Это все я виноват. Такая рассеянность, такая непростительная оплошность… Я бросил не ту бумажку. Понимаете, я придумал для вашей дочки чудесное, необыкновенное имя – Чучундра, я его прочитал в одной старинной книге, а по ошибке сунул в шлем визитку одной промышленной компании, с которой мы заключаем договор.

- Чучундра, - с ужасом сказал папа, а мама сказала, что все вышло, пожалуй, и к лучшему, зачем нам эти сомнительные древние методы, когда есть старые, проверенные способы.

- Сжечь черную кошку живьем и по ее пеплу прочитать тайные знаки, - предложил дедушка по папе.

- Это слишком радикально, - сказала мама.

- Погадать на картах, - мечтательно сказала бабушка по маме.

- Слишком отдает суевериями, - поморщился папа.

- А можно… - робко сказал Пиня, но все закричали:

- Нет! – и Пиня замолчал.

- Все остынет, - жалобно сказала бабушка по папе, и все мужчины ее поддержали, а все женщины возмутились и стали говорить, какие они бессердечные, и все опять стали спорить и спорить, а я незаметно подошел к сестричке и стал на нее смотреть.

Теперь она мне не казалась такой страшненькой, даже наоборот, и я ее полюбил, так полюбил, что захотел тут же защитить ее от собак и мальчишек, и взять на руки и побаюкать. Мне захотелось спеть ей какую-нибудь хорошую песню, или рассказать страшную историю, или подарить все свои игрушки и даже конструктор, который я очень ценил. А она вдруг открыла свои крохотные глазки и беззубый ротик и замяукала тихо-тихо, как котенок. Ее никто не услышал, только я, ее старший брат, и это мне она жаловалась на то, что все вокруг орут, и что она совсем еще без имени, и не умеет говорить…

И тогда я погладил пальцем по ее бархатной щечке и тихонько сказал:

- Не бойся, я с тобой.

А потом повернулся к взрослым и громко, чтобы перекрыть все их голоса, сказал:

- Ведь она родилась в мае? Ну и пусть она будет Маей!

И все удивились и замолчали, а малышка в это время громко чихнула три раза.

- Это знак, - решили все. – Это точно знак свыше, без всяких сомнений. Конечно, Мая, только Мая и никак иначе!

А папа очень обрадовался, потому что он-то родился зимой, и его назвали в честь этого Зимом. И мама обрадовалась, потому что имя ей понравилось, и все остальные тоже обрадовались и сели за стол, а я остался рядом с сестричкой и смотрел на ее спокойное личико и знал, что я поступил правильно.

А потом все наелись и стали дарить подарки и надарили целую кучу: миллион коконов, миллион тряпочных крошечных башмачков со смешным названием «пинетки», груду погремушек, сосок и бутылочек, и мама была очень довольна и всех благодарила, а потом все разлетелись по домам.

- Как я устала, - сказала мама. – Конечно, все это очень приятно, но утомительно. И кто будет сегодня мыть посуду?

Бабушки хором сказали, что помоют они, дедушки были увлечены разговором и ничего не слышали, папа зевал во весь рот и жаловался на недосыпание.

- А где Мая будет спать? – спросил я.

- Пока у нас с папой, - сказала мама. – Младенцы, они требуют постоянного внимания. Потом, конечно, у нее будет своя комната.

И бабушки тут же сказали, что ребенку пора спать, а я сказал, что спать совсем еще не хочу, а они сказали, что речь не обо мне, поскольку я уже почти взрослый, а о моей сестре. Но она, по-моему, и так уже спала, с самого начала, только бабушкам этого было мало, они обязательно хотели ее выкупать и завернуть в новый кокон, но мама сказала, что всем этим она займется завтра, а сегодня, если все сыты, предлагает ложиться спать.

А потом мы с Пиней лежали в моей комнате, и я все никак не мог уснуть, и ждал, когда же наступит завтра и я смогу катать сестричку в коляске.

- Знаешь, - сказал я Пине. – Если у меня будут дети, то я никого приглашать не буду. Только тебя.

- А маму с папой? – спросил Пиня.

- Их тоже, конечно, - сказал я.

- А ведь у твоей жены тоже будут мама и папа, - сказал Пиня. – И еще всякие братья и сестры, как у тебя. И друзья…

А потом я все-таки уснул и, засыпая, думал – так ли уж хорошо быть умным?

Глава 7

-1-

- Мой гороскоп? Зачем он вам?

Граф с недоумением смотрел на астролога. Тот еле слышно вздохнул.

Трудно, очень трудно объяснить человеку, далекому от астрологии, тонкости и нюансы этой благородной науки. Особенно, если сам их до конца не понимаешь!

Сегодня граф, не дрогнув, выслушал окончательный вердикт – его сыну грозит реальная и неотвратимая опасность. Да, он жил с этой мыслью пять лет; да, он свыкся и примирился с ней, как свыкаются и примиряются с неотвратимостью собственной смерти. Когда-нибудь в будущем. В далеком будущем. Но узнать, что это будущее наступит через пять жалких лет… Без сомнения, граф Урмавива был очень сильным человеком.

Не хочу его обнадеживать, подумал дон Тинкоса. Не хочу подарить пусть призрачную, но все-таки надежду, а потом безжалостно отнять ее. Но я обязан использовать любой шанс для спасения мальчика! Как астролог обязан; как друг его отца.

Вчера, мысленно репетируя будущий разговор с Хуго Урмавива, дон Тинкоса придумал несколько способов… нет, не обмануть графа, но - обойти скользкую тему. Что-то недоговорить, где-то обойтись тонкой метафорой… ну, да, и соврать немного, куда же без этого! Но сейчас, глядя в это умное лицо, сквозь твердые черты которого проступала тщательно скрываемая боль, астролог понимал – бесполезно. Можно врать сколько угодно, можно сыпать трескучими терминами, непонятными для посвященных, – граф все равно добьется от него правды. Как добивался правды от пленных на поле боя.

- Я не хочу вдаваться в ненужные подробности, - голос астролога прозвучал неожиданно сухо. – Они слишком специфичны и лишь запутают вас. Скажу одно – есть вероятность, что в несчастье с вашим сыном будет виновен кто-то из близких ему людей. Очень близких. Вольно или невольно, я не знаю. Полагаю все же, что в случившемся не будет злого умысла. Просто какой-то незначительный поступок даст начало к целой цепочке случайностей, которая приведет к трагическому финалу. Это как камешек в горах – сорвавшись в неподходящем месте и в неподходящее время, он способен вызвать лавину. Ваше влияние на сына, граф, до сих пор огромно, об этом я сужу не только как астролог, но как отец, как дед. Поэтому я прошу – доверьтесь мне! Клянусь всем, что дорого мне на этом свете, я сохраню все ваши тайны, которые откроются мне! Но если в вашем будущем я сумею отыскать тот самый «камешек»… если это поможет спасти вашего сына…

Граф криво улыбнулся:

- Хватаетесь за соломинку?

- Да, - просто сказал астролог. – А что мне еще остается?

- Значит, мой гороскоп.

- Для начала. Потом, вероятно, мне понадобится гороскоп леди Беллиз… вашей дочери, вашего племянника… Дижака, наконец!

- А так же всех слуг и служанок в моем доме!

Дон Тинкоса промолчал. Это было самое тонкое, самое уязвимое место в его плане – он только предполагал, что виновником увечья Кристана станет кто-то из его близких. Это было наиболее вероятным. На самом деле злодеем, вольным или невольным, мог стать кто угодно. Кто угодно из живущих или гостящих в этом доме!

Да, соломинка! – с вызовом подумал астролог. Ну и что? А знаете ли вы, милостивые господа, что и соломинка способна сломать спину верблюда?

Работа предстояла титаническая, и дон Тинкоса не без оснований опасался, что этим самым верблюдом может стать он сам.

- Мой гороскоп, - повторил граф Урмавива. Он отвернулся с коротким смешком, похожим на всхлип, широкие его плечи поникли. – Нет у меня гороскопа, любезный мой друг, - глухо сказал он.

- Вот как? – озадаченно пробормотал дон Тинкоса.

Заказать услуги квалифицированного астролога, с фиксацией точной даты рождения (включая часы и минуты), с составлением детального гороскопа, могли только очень богатые люди. Те, кто победнее, засекали время сами, как могли: через две свечи после вечерней стражи, или – когда Венетра коснулась нижней ветки дуба, или – когда часы на башне вот-вот должны были отбить четверть… Хронометры были редки и дороги, и далеко не каждый состоятельный горожанин мог позволить себе такое удовольствие, как личный хронометр. Потом счастливый (или не очень) отец новорожденного подавал сведения в местное отделение Кулуария Высокой Науки и через месяц-другой получал на руки гороскоп младенца. Не слишком подробный, но вполне достаточный для определения самых значимых событий в жизни ребенка. Совсем уж беднякам, нищим и бродягам, а так же тем, кто родился в тюрьме, в море или вышел из чрева блудницы, полагался бесплатный «суточный» гороскоп, для которого вполне достаточно было указать приблизительное время суток: ночь, рассвет, вторая половина дня… Такие гороскопы изобиловали противоречиями и не несли никакой полезной информации для их обладателей. Дон Тинкоса (и не он один) полагал такие гороскопы вредными, называл их «смущателями умов» и призывал повсеместно запретить, как дискредитирующие Высокую Науку. Впрочем, нищие, бродяги и прочие отбросы общества и сами плевать хотели на личные гороскопы, в которых не видели никакого практического смысла.

Но чтобы граф Хуго Урмавива, славный потомок древнего рода, берущего начало в седой древности, не имел гороскопа! Это был нонсенс – ведь без гороскопа невозможно ни подтвердить титул, ни вступить в брак!

Предположим, гороскоп у графа был, причем составленный по всем правилам. А потом исчез – например, сгорел при пожаре, когда граф был еще маленьким мальчиком. Восстановить гороскоп не сложно, зная точную дату рождения, но кто вспомнит ее спустя несколько лет? Год – пожалуйста, месяц – почти наверняка… день, в конце концов. Но – час? минуту? Нет, человеческая память на это не способна. И в результате – получите и распишитесь! – «суточный» гороскоп! Который навсегда закроет перед ребенком двери в светлое будущее. Ибо хуже «суточного» гороскопа может быть только отсутствие оного! И вот родители, изнывая от тревоги за судьбу любимого чада, тайно заказывают поддельный гороскоп, приблизительно повторяющий оригинал…

Стоп, но зачем такие сложности? Зачем рисковать, нарушать закон, когда все можно сделать гораздо проще? Обратись в Кулуарий, и тебе за умеренную плату выдадут официальный дубликат!

Или все гораздо хуже – граф, будучи уже в сознательном возрасте, сам заказал подделку?

Зачем? Ну, может, в его гороскопе было нечто такое, что он хотел утаить? Тогда понятно, почему он отказывает мне в изучении своего гороскопа. Знает, что я непременно разоблачу обман.

Или…

- Не гадайте, друг мой, - с усмешкой сказал граф Урмавива, - правда надежно скрыта от людских глаз. Может быть когда-нибудь я сам расскажу вам все… но не сейчас.

Хуго Урмавива, прозванный врагами Карой Божьей, вдруг оказался рядом с астрологом, и дон Тинкоса невольно попятился – он совершенно не уловил движения опытного воина, выжившего в сотнях сражений. Граф положил руку на плечо астролога, заглянул в глаза.

- Ну, вот, - почти ласково сказал он. – Вот вы и узнали кое-что обо мне. Помните, вы поклялись сохранить это в тайне?

Рука графа (или того, кто скрывался под личиной графа! – мелькнула неожиданная мысль) была тяжелее столетнего дуба; пальцы графа сжимались, подобно кузнечным клещам; яростный взгляд жег огнем. И астролог, обмирая от ужаса, раздавленным червяком корчился под этим взглядом. А граф ждал ответа.

- Помню, - прохрипел дон Тинкоса.

-2-

Сидя на широком подоконнике, спрятавшись ото всех за тяжелой гардиной, Кристан Урмавива дулся на весь белый свет и на обманщика Кая в особенности. Не привез коня, это ладно, куда ему такую зверюгу, он еще маленький, для него и пони великоват. Но кинжал? Большой, как у папы, с ножнами и кольцами, чтобы подвешивать к поясу? Тоже не привез! А ведь обещал! И обманул. И даже прощения не попросил! Вообще слова вчера не сказал, как приехал, так сразу спать пошел.

Правда, няня объяснила, что Кай переживает, потому что у него болеет мама, очень сильно болеет и скоро умрет… ну так ведь она уже старая. А все старики умирают. Тут не о чем горевать, если прожил долгую честную жизнь. Так сказал папа, а папа знает, что говорит. Он вообще самый умный, самый лучший на свете. И любит его, Кристана, и обещания свои всегда выполняет. Не то, что этот Кай, а еще братом называется!

Вот и сейчас – уехал куда-то, ведя в поводу оседланного коня. Куда уехал, зачем, скоро ли вернется… нет, ничего не сказал. Ну и ладно, вернется, захочет поиграть, а я ему – некогда мне! Играй один! И пусть обижается, сколько влезет.

Кристан душераздирающе вздохнул: нет, не будет Кай обижаться. И проситься в игру тоже не будет. Потому что взрослый. А у взрослых вечно одни дела на уме. А ты сиди тут один, без кинжала…

Папа заперся с этим Тинкоса, мама пишет письма, Илзе девчонка и вообще скоро замуж выходит за этого обманщика. И даже Перс, верный товарищ по играм, куда-то исчез. Наверное, отправился со своим папой, старшим егерем, проверять кабаньи тропы. А меня не взял, с обидой подумал Крис. Никому-то я на этом свете не нужен! Прям как в песне: сирота я, сирота, сиротиночка…

Чувствуя себя глубоко несчастным, позабытым-позаброшенным, мальчик отправился бродить по замку, странно безлюдному в это время. И сам не заметил, как ноги принесли его в оружейную.

Как всегда при виде оружия, Крис успокоился и повеселел. Зачарованный, он медленно шел вдоль стоек, то и дело в восторге замирая – от оружия, древнего и не очень, веяло холодной равнодушной мощью. И еще чем-то неуловимым, чему Крис не мог дать название.

Наверное, так пахнет смерть – пришла в голову чужая, взрослая мысль.

Все здесь было слишком велико для него: и мечи, и арбалеты, и щиты. Шлемы, панцири, наручи. Кожаные рубахи, надеваемые под панцирь. Латные перчатки. Про мушкеты и говорить не стоило. Единственное, с чем, пожалуй, пятилетний мальчик смог бы управиться, это парадный отцовский кинжал, в давние-предавние времена подаренный семейству Урмавива каким-то королем. Вон, висит на стене, отдельно от всех. Кинжал, в смысле, не король.

Этот кинжал отец пренебрежительно называл дорогой побрякушкой, а мальчик обижался.

Крис подтащил к стене резную скамеечку, взобрался на нее, привстал на цыпочки и с некоторым трудом дотянулся до кинжала. Обхватив холодную рукоять, щедро украшенную разноцветными камушками, он вытащил оружие из ножен и залюбовался – какая красота!

Кинжал был размером почти с руку мальчика и больше походил на уменьшенную копию эстока – длинного узкого меча.

- Я – рыцарь! – в полном восторге воскликнул Крис, воздев «меч» над головой. – Хэй-я! Берегись!

В этом году Дижак начал обучать виконта фехтованию. И, старый зануда, наотрез отказался дать в руки юного героя настоящий меч, даже самый маленький и тупой.

- Хватит с вас и деревянного, - заявил этот невежа и грубиян. – Порежетесь еще, утешай вас потом.

Но здесь, в оружейной, где не было Дижака, Кристан Урмавива Непобедимый был сам себе и воином, и полководцем. Спрыгнув на пол, мальчик встал в стойку. В бронзовом зерцале доспеха он увидел свое отражение и остался очень доволен. Подавай сюда сотню, тысячу врагов, он всех их победит!

- Н-на!

Первый враг повержен.

- Получай!

И второму врагу конец!

- Ай!

Слабое детское запястье не справилось с непривычной тяжестью, и кинжал, самым подлым образом извернувшись, полоснул храброго воина по ноге. Крис с ужасом смотрел, как разрезанная штанина быстро набухает кровью. Потом, отшвырнув кинжал, зажал рану ладонями. Короткая вспышка боли прошла, прошла и паника: нога на месте, и это самое главное.

А рана… ну, что ж, какой настоящий воин обходится без ран? Вон отец, например, или тот же Дижак – все в шрамах!

С некоторой опаской Крис отнял ладони от раны, посмотрел. Кровь больше не текла, да и самой раны, считай, почти что не было. Так, тонкая красная царапина, какая бывает, когда порежешься травой.

А вот за штаны мне попадет, уныло подумал Крис.

***

- Х-ха!

Одинокий крик прозвучал в тишине резко, как удар бича – это кричал пятилетний Кристан, вытянувшись макушкой в зенит. Остальные дети, сидящие под дощатым навесом, не обратили на него никакого внимания: погруженные в медитацию, они были глухи и слепы ко всему на свете. Кристана услышал только учитель Хисей, но он не торопился бранить мальчика. Напротив, он внимательно следил за тем, как альтер избавляется от навязанной ему чужой боли.

Тайные струны, связывающие хозяина и его альтера, немного перетянуты и мерцают, но это вопрос времени и тренировки. В остальном парень справляется неплохо… для своего возраста, конечно: энергетические каналы раскрыты ровно на столько, на сколько нужно; позвоночник прямой, но без напряжения; дыхание концентрируется в пупке.

Левый уголок рта Тобо Хисея чуть дрогнул – так он улыбался. Учитель был доволен своим учеником.

-3-

Погруженный в мрачные раздумья, дон Тинкоса сам не заметил, как доехал до дома. Накричал на ни в чем неповинного Томаша, наотрез отказался от чая с тминными булочками, чем расстроил матушку Стонцу до слез, и ушел в одиночестве бродить по берегу моря.

Но и там он не обрел желанный покой! Еще издали он увидел в чахлой рощице двух стреноженных коней, а чуть дальше, на берегу – две знакомые фигуры. Барон Ноланди что-то оживленно рассказывал, размахивая руками, а любимый внук Алехаро внимал, с восторгом глядя на друга. На такого взрослого, опытного друга, который не чурается общаться с мальчишкой.

Верховой езде учит, с раздражением подумал дон Тинкоса, в замок приглашает, на обеды… а с какой стати, спрашивается? Какой интерес для Кая Ноланди может представлять обычный, ничем не примечательный мальчишка?

Ничем не примечательный, если не считать его деда, знаменитого астролога, царапнула гаденькая мыслишка, но дон Тинкоса отмахнулся от нее.

Дону Тинкоса очень не нравилась эта странная дружба, и много раз он порывался сказать об этом внуку. Но – совесть. Глупого деда мучила совесть. Который год Алехаро сиднем сидит в этой глуши, лишенный общества ровесников, лишенный невинных развлечений. Неудивительно, что мальчик всей душой потянулся к веселому, щедрому на выдумки Каю Ноланди, лишь немногим старше его самого. И было бы просто жестоко отнять у него эту маленькую радость.

Чувствуя, что настроение, и без того отвратительное, испорчено окончательно, дон Тинкоса резко развернулся и побрел в другую сторону.

Ему надо было о многом подумать.

-4-

- Этуан, посмотри!

В опочивальню белым шуршащим облачком впорхнула девушка.

- Нет, ты только посмотри! Тебе нравится?

И закружилась, раскинув руки. Плеснуло рыжее пламя кудрей, взметнулись юбки, обнажая стройные ножки в шелковых чулках, томно изогнулся тонкий стан. Щеки окрашены нежным румянцем, огромные изумрудные глаза призывно сверкают из-под длинных ресниц, очаровательная родинка над чуть вздернутой верхней губкой, влажный жемчуг зубов… Чудо чудное, а не девушка!

Правда, опытный взгляд непременно заметил бы и намечающийся кадык, и совершенно неразвитую грудь, и чересчур мосластые кисти рук, и…

- Ну скажи, тебе нравится?

Герцог Лимийский, подавшись вперед, со странным напряжением наблюдал за девушкой.

- Жюльета, - медленно, словно пробуя имя на вкус, произнес он. – Мой… моя дорогая Жюльета. Ты прекрасна.

Девушка склонилась перед ним в шутливо-скромном поклоне, а герцог вдруг вскинул голову, прислушиваясь к чему-то. Секунда-другая, и Жюльета тоже услышала лязг и звон, приближающийся к опочивальне. Дверь распахнулась от мощного удара, в комнату вперед спиной влетел визжащий лакей, а на пороге возник воин в пыльных одеждах, резко воняющий потом, своим и конским, явно только что из седла, вон, даже шпоры не снял. Левое плечо кое-как перевязано, рука висит плетью, на правой вместо двух пальцев кровавые обрубки, и совершенно непонятно, как раненый вообще сумел удержаться в седле.

- Что? – спросил герцог Лимийский, вставая.

- Тарганы, милорд, - хрипло выдохнул воин.

… Тарга! Горная страна посреди континента, изрезанная лабиринтом узких долин. Прибежище всякого сброда, ставящего личную свободу выше закона и порядка. Вечная головная боль Лимии, Этирии, Бравии и всех остальных соседних земель.

Тарганы! Их женщины рожают без устали чуть ли не с двенадцати лет. Их мальчики любят коня и саблю сильнее родной матери. Их мужчины, сражаясь, впадают в боевое безумство, и нет силы, способной остановить их. Они могут неделями жить в седле, питаясь одной вяленой козлятиной, они коварны и беспощадны. А еще они откусывают себе язык, чтобы не сдаться в плен.

И правит ими князь Баруз. Кто бы ни пришел к власти в Тарге, каким бы способом – путем прямого наследования или в результате кровавого переворота, это всегда был князь Баруз.

Тарганы живут охотой и набегами, потому что презирают земледелие. Напав на какое-нибудь селение, они вырезают его под корень, оставляя лишь мальчиков, не достигших четырехлетнего возраста. Этих мальчиков они увозят в свои горы и воспитывают их, как воинов.

Обычно тарганы щиплют по окраинам, не причиняя особого ущерба: налетели, клюнули, улетели. Но раз в десять-пятнадцать лет очередного князя Баруза охватывают имперские амбиции. И тогда визжащие орды диких горцев лавиной скатываются с гор и обрушиваются на выбранную цель.

В прошлый раз это была захудалая Бравия, думал герцог. Нынче настал черед богатой Лимии.

А как иначе объяснить тот факт, что перед ним, грязный и потный, стоит дон Камал, капитан пограничного полка? Проскакавший десятки лиг, загнавший не одного коня… раненый, еле живой…

- Ты остался один?

- Я остался один, - подтвердил капитан. – Милорд, прикажите собрать хотя бы сотню воинов, и мы выступим немедленно!

- Сколько их?

- Тысячи, милорд.

Герцог в задумчивости покачался на каблуках, а потом, словно решившись на что-то, щелкнул пальцами:

- За мной!

Проходя мимо скулящего лакея, герцог пнул его в жирный бок:

- Вина герою! Живо!

Дон Камал, капитан погибшего, но не побежденного полка пограничной стражи, последовал за своим господином. Он жизнь был готов отдать за него!

О, дон Камал вовсе не был слепцом или глупцом! И точно знал, что грязные слухи о герцоге Лимийском вовсе не являются слухами! Но – кому какое дело? Кому какое дело, спрашиваю я вас, с кем тешится в постели хозяин Лимии, Этуан Разумный?! Если во всем остальном он – настоящий воин! Боец! Правитель, равного которому нет!

Это он возродил и усилил армию, сделав ее непобедимой. Это в его честь поднимали кубки опытнейшие ветераны, способные в одиночку из кучки испуганных обывателей создать боеспособный кулак. Это за него молились вдовы павших воинов, получая щедрый ежемесячный пансион.

И это он вернул Лимии былую славу!

Изнеженный любитель кружев, духов и мальчиков, герцог без колебаний вставал во главе своего войска. Он спал на голой земле, завернувшись в попону и подложив под голову седло. Он ел из общего котла, что бы в этом котле ни варилось, хоть жесткое прогорклое зерно, хоть жареная водица. И никакой, даже самый отъявленный злопыхатель, не посмел бы утверждать, что к какому-нибудь из своих солдат герцог прикоснулся с грязными намерениями.

А еще он умел воевать хладнокровно и осмотрительно, не теряя голову от радости побед и не впадая в уныние от горечи поражений. И поэтому поражений с каждым годом становилось все меньше, а побед все больше. Ну а сейчас напасть на Лимию решился бы только сумасшедший.

Последним из опочивальни вышел тот, кого герцог называл Жульетой. Но ничего женственного не осталось в нем, он стал просто мальчишкой, ради шутки напялившим женское платье. Нет, не так – мальчишкой, впервые в жизни услышавшим зов боевой трубы.

-5-

Центральное место в Зале Совещаний занимала карта: огромная, рельефная, выполненная так искусно и натурально, что вызывала оторопь у всех, кто впервые ее видел. Высокие снежные пики гор дышали холодом, голубые ленты рек вызывали жажду, и неслись по безмятежной глади моря кораблики с туго надутыми парусами.

В Зале кипела работа, деловитая, без суеты. Кто-то из слуг зажигал свечи – северное окно давало мало света. Кто-то накрывал на стол – чудом выжившему герою требовалось восстановить силы. Прибежал встрепанный медикус с помощником, осмотрел раненого капитана, заохал, всплескивая руками, а потом занялся делом, не смущаясь присутствием герцога. Дон Камал терпел, стиснув зубы.

Герцог подошел к карте, взял в руки длинную указку из бамбука, изукрашенную тонкой резьбой.

- Где? – спросил он.

- Рона, - сдавленно сказал капитан. – Северный брод. Самый северный… Ох!

- Не больно, не больно, - с фальшивым участием пропел медикус, увлеченно ковыряясь в ране.

Герцог коснулся указкой указанного места, обвел прилегающую к горам луговую долину. Так вот где они, значит, спустились. Немного неожиданно, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. И куда же они двинутся дальше, эти проклятые непредсказуемые тарганы?

Могут на восток: указка легко чиркнула по северному броду мелководной в этом месте Роны. В этом случае они дойдут до Мельхии и там завязнут надолго – городишко хоть и захудалый по лимийским меркам, но дикарям есть чем там поживиться. Пока будут грабить, жечь и убивать, успеет подтянуться войско.

Могут на юг – там лежит множество селений с привычными к пограничным конфликтам мужиками. И гарнизон с полусотней бойцов, которые сумеют наладить оборону. Будь я на месте тарганов, думал герцог, я бы обошел гарнизон с фланга, прошел бы через леса и всей мощью ударил бы в самое сердце Лимии. Но для диких детей гор победа в бою – высшая радость и смысл жизни. Значит, они ввяжутся в бой… на пару часов, не больше… а когда гарнизон падет, приступят к грабежу. Селений много, богатых селений, и очень много тучных стад… Не один день будут пировать тарганы, отмечая победу. А я тем временем расставлю своих людей в лесу.

Тарганы боятся закрытых пространств, не умеют ориентироваться в лесу – значит, преимущество будет на нашей стороне. Мы просто перестреляем их, как куропаток, а если кто-то и прорвется… что ж, счастливчиков будет поджидать резервный отряд.

Если же они двинутся на запад, то упрутся в могучий Деик, катящий свои воды прямо к морю. Конечно, и там есть чем поживиться, но жертв будет значительно меньше – рыбаки просто погрузятся в лодки и переберутся либо на острова, либо на другой берег. Там тоже стоит гарнизон, в хорошо укрепленной крепости, между прочим, они разведут сигнальные дымы и очень скоро сверху и снизу по течению прибудет подмога.

В любом случае тарганы уйдут, как уходили до этого. Но долиной придется пожертвовать, хладнокровно подвел итог герцог.

Его не слишком печалила скорая гибель сотен, а то и тысяч мирных жителей – свято место пусто не бывает, бабы еще нарожают. Гораздо большую тревогу вызывала потеря воинов, опытных бойцов, лучших из лучших! Да, тарганы уйдут, потому что умеют воевать только наскоками, к затяжной войне они не готовы, и немало их поляжет в плодородную землю Лимии. Но какой ценой дастся эта победа!

Но почему, почему мы всегда не готовы к войне? Почему у меня так мало людей? Сейчас бы послать пару тысяч воинов в обход к горам. Тарганы уходят всегда той же дорогой, какой и пришли... значит, поступят так же и сейчас. А там – ущелье. Узкое, с высокими стенами. Дать им втянуться в это ущелье, а потом ударить разом с двух сторон! И еще камнями, сверху! И все. И нет больше тарганов, на долгие годы нет!

Прекрасный план, с горечью подумал герцог. Просто замечательный, безупречный план. Одна закавыка – нет у меня этих пары тысяч, и взять неоткуда. Конечно, можно хорошенько тряхнуть лимийское баронство, и никуда не денутся, дадут людей. Кто десяток, кто сотенку… городская молодежь, опять же, подтянется. С бору, как говорится, по сосенке… Но пока раскачаются, пока соберутся, пока прибудут на место, тарганов к тому времени и след простынет. Да и воевать с таким необученным стадом… против тарганов, для которых война и мать, и отец, и брат родной…

Проще дать тарганам пограбить вволю и уйти – все меньше потерь будет.

Это было бы унизительно, но сейчас герцог Лимийский меньше всего думал о своем престиже.

Ах, если бы удалось уговорить этого сволочного Хуго Урмавива. Его и его сволочного тестя, барона Шмитнау! Вот у кого есть люди, да еще какие! Все молодцы, один к одному! Одни баронские егеря чего стоят, до сих пор икается. Но – не согласятся они, к астрологу не ходи.

Потому что – зачем? До побережья орды дикарей не дойдут, это всем ясно, не нужно им море, не любят они его и не понимают. И, значит, что граф, что барон в полной безопасности. Еще и с выгодой окажутся, когда герцогу Лимийскому перышки пообщипают!

И нет, нет никакой возможности воздействовать на этих упрямцев! Нечем их принудить к сотрудничеству!

Нечем? Или все же?..

Указка сама собой скользнула на юг, к побережью, нежно огладила извилистую границу земли и моря. Бухты и порты Шмитнау! Верфи и куржский мрамор Урмавива! Лакомый, жирный кусок, который мог бы принадлежать Лимийской короне… и как же жалко, до скрежета зубовного жалко отказываться от него! Отдавать такое богатство виконту, щенку, который через пять лет мог бы благополучно сдохнуть! Но граф Урмавива позарез нужен в качестве союзника, и поэтому придется отказаться от тщательно взлелеенных планов!

Ничего, мы что-нибудь придумаем, обязательно придумаем! Жизнь длинна и непредсказуема, а звезды не всеведущи. Он, герцог Лимийский, Этуан Разумный, знает это лучше многих.

На крайний случай у меня есть этот слизняк, барон Ноланди.

- Бумагу и перо мне! – коротко приказал он. – И пошли прочь.

Когда челядь бесшумно удалилась (унесли даже крепко спящего измученного капитана), герцог присел к столу, обмакнул перо в чернильницу и принялся писать письмо графу Урмавиве, медленно, тщательно обдумывая каждое слово.

«Дорогой друг, с прискорбием узнал о тяжелом испытании, которое предстоит пережить вам и вашему благородному сыну. Увы, мы не властны над звездами, в нашей воле только смиренно принять свою судьбу. Что же касается последствий, спешу вас обрадовать – не все так безнадежно и мрачно, как сейчас кажется. Всем нам известны случаи чудесного исцеления, когда по милости Божьей прозревали слепцы и поднимались с ложа увечные. Я не господь Бог, но моя скромная помощь может оказаться сродни чуду, о котором, вне всякого сомнения, будете молиться вы и ваши близкие. В ответ на это предложение я взываю к вашим чувствам искреннего патриота, защитника Лимии в самые трудные для нее годы. Если этот призыв найдет отклик в вашем сердце, жду вас с вашим войском не позднее третьего дня после получения сего письма.

P.S. Надеюсь, дед вашего благородного сына, барон Шмитнау, окажется не меньшим патриотом, чем вы»

Дождавшись, когда просохнут чернила, герцог запечатал письмо и откинулся в кресле, закрыв глаза.

- Иди сюда, - негромко сказал он.

Раздалось шуршание юбок, ухо шекотнуло горячим дыханием, колени ощутили привычную тяжесть.

- Значит, война?

- Война. Не бойся, я вернусь.

- Я с тобой, - твердо сказал мальчик и вдруг заплакал, уткнувшись в грудь Этуана Растерянного.

(На этом часть II закончена. Остальное в процессе, но надо ждать)

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik,

Глава 6

-1-

Путь к дому Марины Юлька проделала, как во сне. Автобус, метро, еще один автобус – она не запомнила ничего, вся сосредоточившись лишь на том, чтобы не разжать крепко стиснутый левый кулак, в котором мягко пульсировало живое тепло.

Знак Честного Ответа, сказала Лилайна, чертя острым ногтем по ладони девушки.

Зачем? – спросила Юлька, зачарованно глядя, как под ногтем ведьмы вспухают багровые рубцы. Было больно, но Юлька терпела.

Затем, сказала Лилайна. Ты пойдешь к Марине и задашь ей вопросы. Любые вопросы, какие захочешь. И она ответит. Честно, правдиво. Потому что не сможет солгать.

Только Марина? – спросила Юлька. Или другие люди тоже?

Любой человек, сказала Лилайна. Никто не в силах устоять перед знаком Честного Ответа, даже самый отъявленный лжец. Только не советую использовать его на пустяки, силы знака не бесконечны, и каждый ответ отбирает у него часть маны. Чем больше человек хочет солгать, тем больше маны требуется на правду. А Марина, ты уж мне поверь, доброй волей правды тебе не скажет.

Почему? – спросила Юлька.

Мы – жадные, объяснила Лилайна. Ты, девочка, даже представить себе не можешь, до какой степени мы, колдуны и волшебники, жадные. И не любим делиться: ни знаниями, ни силой. Да что там силой, у нас снега зимой не выпросишь!

Конкуренция, кивнула Юлька. Понимаю.

Нет, не понимаешь, возразила Лилайна. Но поймешь. Обязательно. Когда станешь одной из нас.

А вы? – спросила Юлька. Вы сами? Вы же делитесь со мной. Хотите, чтобы я стала такой, как Марина, и даже лучше. Почему? Если вы тоже жадная? Зачем вам это?

Зачем? – повторила Лилайна и вдруг мечтательно улыбнулась. Затем, что это моя работа. Есть такая работа, девочка, искать и находить таланты. Тебя это удивляет? Или ты считаешь это недостойным занятием для волшебницы моего уровня?

Я считаю, что мне необыкновенно повезло, помолчав, сказала Юлька.

Поднявшись на третий этаж, Юлька быстро, чтобы не передумать, нажала на кнопку звонка. Три коротких, пауза, один длинный – условный сигнал для своих, по которому, как уверяла Лилайна, Марина обязательно откроет дверь.

Она открыла. И нахмурилась, глядя на девушку.

- Ты? – неприязненно спросила Марина. – Опять? Я же тебе сказала – не приходи сюда больше! Давай, давай, иди отсюда!

Как будто кошку приблудную прогоняет, подумала Юлька.

- Нет, погоди! – вдруг воскликнула Марина, хотя девушка и не собиралась уходить. – Звонок! Условный звонок! Откуда ты его знаешь? А ну-ка!

Марина протянула руку, словно собираясь схватить девушку, но Юлька, отступив на шаг, сама вскинула левую руку вперед, так, чтобы раскрытая ладонь оказалась на уровне глаз альтернативного специалиста.

- Отвечай! – с отчаянной решимостью крикнула она.

«А-а-й» - печально и укоризненно откликнулось эхо в подъезде.

Это Лилайна так ее научила: скажи, мол, «отвечай», и все, Марина в твоей власти. Ни уйти сама не сможет, ни вреда тебе причинить, будет стоять и отвечать на твои вопросы, как круглая отличница у доски. Ничего не утаит, все выложит.

Ты, главное, по делу спрашивай, на мелочи не распыляйся.

Не причинит вреда? Нет, правда не причинит? Глядя на Марину, Юлька с трудом удерживалась от того, чтобы не броситься прочь со всех ног, визжа, как перепуганный щенок.

Прикипев глазами к ладони девушки, Марина подалась вперед, сжав кулаки и оскалив зубы. Тело ее сотрясала крупная дрожь, искаженное ненавистью лицо побагровело, в горле клокотало хриплое дыхание. Обмирая от ужаса и поскуливая, Юлька попятилась, не опуская руки; Марина качнулась вслед за девушкой, переступила порог квартиры.

Нельзя бояться, наставляла Лилайна. Испугаешься, опустишь руку, повернешься – и Марина освободится от власти знака. И так шарахнет по тебе в ответ, что инфаркт ты примешь за особую милость. Нужно спрашивать, спрашивать, спрашивать – сопротивление знаку Честного Ответа отнимает очень много сил, в конце допроса Марина будет слабее котенка, и ты сможешь беспрепятственно уйти, не боясь удара в спину.

Тогда, в парке, Юлька приняла эти слова просто как фигуру речи, небольшое преувеличение, свойственное Лилайне. Но сейчас, стоя напротив Марины, она отчетливо поняла – это битва. Самая настоящая битва экстрасенсов, проиграть которую она не имеет права. Потому что цена проигрыша если не жизнь, то здоровье точно.

Во что же я ввязалась? – ужаснулась Юлька. И вдруг успокоилась. Она справится, она обязательно справится. Потому что на ее стороне Лилайна.

- Отвечай, - уже увереннее повторила она.

Почему Марина молчит? Ах, да, я же не задала ей ни одного вопроса. А о чем спрашивать? Ой, мамочка моя, я же не знаю, что спросить! Идиотка безмозглая, дура набитая, не могла подготовиться? Целый час тряслась в душном метро, и ни одного вопросика не придумала? А Лилайна так старалась… что же, выходит, все зря?!

Юлька разозлилась. На себя разозлилась, бестолковую. А туда же, в волшебницы собралась!

- Как тебя зовут? – ляпнула она первое, что пришло в голову.

- Марина, - бесцветно и глухо прозвучал ответ, и мертвое равнодушие интонации совершенно не вязалось с выражением лица, пылающего гневом.

- Нет, по-настоящему!

- Марина Владимировна Рожкова.

- Ты экстрасенс?

- Нет.

- Ведьма? Колдунья?

- Нет. Нет.

Юлька растерялась. Не экстрасенс? Не колдунья? Что же, выходит, никаких способностей у этой самозванки нет? Лилайна обманула? Но зачем?

Правильно поставленный вопрос, укорила себя Юлька. Правильно поставленный вопрос содержит половину ответа.

- Ты была на Хондаре?

- Да.

- Как там называют таких, как ты?

В ответ – длинное слово, состоящее из шипящих.

- Это название? На хондарском?

- Да. Да.

- Что это значит? Переведи на русский.

- Место… вместилище маны. Резерв. Запас.

- У тебя много маны?

- Да.

- Ты научилась ею управлять? Там, на Хондаре?

- Да. Да.

- И продолжаешь управлять здесь, на Земле?

- Да.

Эк ее корячит-то, с некоторым сочувствием подумала Юлька, глядя на трясущуюся Марину. Очень сомневаюсь, что человек так способен притворяться. Да и зачем? Какой смысл разыгрывать комедию перед самой обыкновенной девчонкой, с которой и взять-то нечего?

Значит, правда, окончательно уверилась Юлька, и про знак правда и про все остальное. И повеселевшая Юлька продолжила расспросы.

-2-

- А у меня маны много?

- Да.

- Больше, чем у тебя?

- Да.

- И я смогу стать такой же, как ты? Если попаду на Хондар?

- Да. Да.

Ответы рождались сами собой, без волевых усилий Марины – врать и скрывать что-либо она не собиралась. Как не собиралась сопротивляться знаку Честного Ответа. Знала – бесполезно. Но все свои силы она направила на то, чтобы достучаться, докричаться до соплячки, вообразившей о себе невесть что.

Остановись! – надсаживаясь, мысленно вопила Марина. Заткнись! Не о том ты спрашиваешь и не так! Задай мне другие вопросы!

Спроси меня, как я попала на этот сволочной Хондар? Что мне пришлось там пережить? Каким образом я вернулась в свой мир и, главное, чем мне пришлось за это заплатить? Спроси, умоляю тебя! И я все тебе расскажу, абсолютно все, без утайки! И тогда, может быть, ты ужаснешься и уйдешь.

Потому что я бы – ушла. Тогда, восемь лет назад, зная то, что знаю сейчас – ушла бы, не раздумывая ни мгновения. Вернулась бы назад, в свой домашний ад, уверенная, что сделала правильный выбор. Услышь меня, девочка, ради всего святого – услышь!

Нет, не докричусь, подумала Марина. Не пробьюсь через кокон возбуждения и восторга, в котором девчонка спрятана от меня надежней, чем в танковой броне. Только зря силы трачу. А еще этот знак… Лилайна, сука старая, ты знала, что делаешь, подвешивая девчонке знак Честного Ответа. Очень простой и эффективный знак – ты не можешь соврать, ты не можешь уклониться от ответа, ты отвечаешь кратко и по существу… предельно кратко и только по существу, не имея возможности дополнить ответ теми подробностями, о которых спрашивающий и не подозревает.

Заранее понимая, что обречена на неудачу, Марина сделала еще одну попытку, отчаянную и безнадежную. Десятая часть, подумала она. Разрешаю использовать десятую часть личной маны для спасения этой кретинки, не больше. Десятая часть, это пустяки, это я восстановлю быстро. Схожу волонтером в хоспис, прогуляюсь по кладбищу… да мало ли способов… Зато моя совесть будет чиста.

Хладнокровно, с тщательностью электронных весов, Марина отделила необходимую часть маны, скатала в тугой шар и поместила точно посередине солнечного сплетения. Подкрутила, подтянула тонкие струны астрального тела, добиваясь нужной тональности вибраций, свела в едином резонансе. Тонкие струны слились в одну, и струна эта басовито и угрожающе гудела, готовая в любой миг выстрелить сгустком маны, как тетива лука выстреливает стрелой.

Держи, девочка! Это твой последний шанс! И, взорвав тело болью, мана выплеснулась в знак Честного Ответа, сминая, нарушая, искажая его настройки.

В первый миг Марине показалось, что все получилось: девчонка вздрогнула, негромко пискнула; багровые руны знака поблекли, растерянно замерцали. Но уже в следующий миг Марина поняла, что совершила роковую ошибку.

Прилипала! Как она могла, как посмела забыть про него?! И ее совершенно не оправдывает тот факт, что она в принципе не могла увидеть паразита без помощи хрустального шара – она должна была помнить о нем, и точка!

Но сейчас, когда ее личная, честным трудом накопленная мана ворвалась в знак, прошла сквозь ладонь, сквозь выпрямленный локоть, вырвалась из левого плеча девчонки, сейчас прилипала стал доступен и простому человеческому зрению.

Маленький, сморщенный, как будто кто-то его выпил (Лилайна, кто же еще!), он приник к дармовому потоку энергии, он всосал ее всю, без остатка, раздувшись до размеров футбольного мяча, но не остановился на этом – он потянулся дальше, к обладательнице такой вкусной, такой питательной маны.

Марина закричала. В панике разрывая все связи между собой и девчонкой, отсекая их одну за одной, она понимала, что не успевает, не успевает, не успевает…

Проклятый знак Честного Ответа! Это он замедлил ее реакции, это он отнял у нее шанс! Будь она полностью свободна, не потрать она так бездарно десятую часть маны…

Тонкий, дрожащий от предвкушения хоботок паразита проник в самую глубинную сущность женщины; мерно пульсируя, принялся сосать ману, утолщаясь с каждым глотком. Не успела, равнодушно подумала Марина. Ну и пусть. Только почему прилипала не выпил саму девчонку? Ее, Марину, выпил, выжал досуха, а девчонку – нет. Разве это справедливо?

Это было последнее, о чем успела подумать Марина, прежде чем бесформенным кулем осесть на пол.

-3-

Все еще держа левую руку вытянутой, Юлька медленно пятилась, не сводя глаз с лежащей женщины. Умерла? Потеряла сознание? Притворяется? Проверять Юлька не собиралась; наоборот, она собиралась убраться отсюда как можно дальше и как можно быстрей.

Допятившись до лестницы, девушка принялась осторожно, нащупывая ногами ступеньки, спускаться, по-прежнему оставаясь лицом к Марине. И лишь когда тело (тело? ох, кажется, все-таки тело) скрылось из виду, осмелилась повернуться и вихрем слетела вниз.

Расправив плечи, глубоко дыша полной грудью, Юлька шла по улице. От недавнего страха не осталось и следа, девушка чувствовала себя спокойно и уверенно. А ведь это я ее убила, подумала она, жмурясь на солнце. Не знаю как, но факт остается фактом: Марина мертва, а я жива. Значит, я сильнее ее?

Значит, сильнее, согласилась сама с собой Юлька и улыбнулась. Она не чувствовала своей вины, и раскаяние обходило ее дальней дорогой – эта была честная битва, в которой победил сильнейший.

Вот только Лилайна, озабоченно подумала Юлька. Как она к этому отнесется?

-4-

Если бы Юлька задержалась возле сто тридцать четвертой квартиры хотя бы на десять минут, она бы увидела, как бесформенный куль зашевелился, как вытянулись тонкие, обтянутые желтой высохшей кожей руки, цепляясь за невысокий порожек, услышала бы страшный смертный хрип.

Живая мумия, в которой никто бы не признал цветущую молодую женщину, медленно, натужными рывками, втащила себя в квартиру, свернулась клубком, не делая попыток подняться на ноги, – так прячется в родную нору смертельно раненое животное.

Беззвучно закрылась дверь, и в подъезде стало тихо. Неестественно тихо, как в могильном склепе.

-5-

А знак Честного Ответа никуда не делся, хотя Лилайна утверждала, что он одноразовый. То есть он исчез, чисто визуально, но Юлька могла в любой момент проявить багровые руны на своей ладони, стоило лишь сделать небольшое усилие, мысленно сжимая и разжимая кулак.

Некоторое время Юлька забавлялась, заставляя знак то исчезать, то появляться вновь. Значит, могу, с глубоким удовлетворением подумала она, в любой момент могу подойти к любому и приказать – отвечай! И ответят, никуда не денутся!

- Что это? – всполошилась Дашка. – Ты порезалась? Слушай, надо же перевязать!

Юлька округлила глаза:

- Ты о чем?

- Рука! Посмотри на свою ладонь! Где ты так умудрилась?

Юлька с преувеличенным вниманием осмотрела одну руку, другую, помахала чистыми ладошками перед носом Дашки.

- Перезанималась ты, подруга, глюки у тебя. А что говорит народная мудрость? Что лучше иметь синий диплом и красную рожу, чем наоборот. Правильно?

- Может быть, - помолчав, сказала Дашка. – Может, и перезанималась, и глюки. Только вот ты в последнее время стала какая-то…

- Какая?

- Не знаю. Странная. Чужая. Мне с тобой… - «страшно» хотела сказать Дашка и не решилась. – Мне с тобой неуютно.

Юлька сделала обиженное лицо.

- Если я тебе мешаю, так и скажи. Я же понимаю – любовь, третий лишний, все такое. Скажи, и я съеду. В общагу съеду. И даже не обижусь, честное слово. Ну так что, собирать мне вещички?

- Да нет, живи пока.

Дашка ждала, что подруга прицепится к этому многозначительному «пока», потребует объяснить, что значит «пока» и какие границы обозначает. Но Юлька только кивнула и вновь погрузилась в какие-то свои загадочные мысли.

Прошлая Юлька, несчастная дурочка, страдающая от неразделенной любви, вызывала бешенство, жалость и желание защитить. Нынешняя – повзрослевшая, уверенная в себе, - пугала. Особенно сейчас, подумала Дашка, когда вот так улыбается, рассматривая свои руки. Что она там хочет увидеть?

- Скажи, - вдруг спросила Юлька, - а ты бы хотела, чтобы люди тебе говорили только правду? Даже если бы хотели соврать – не смогли бы. Хотела?

- Нет, - быстро сказала Дашка. Юлька кивнула.

- Я так и думала.

И Дашку резанули отчетливые нотки превосходства, прозвучавшие в голосе подруги.

- Медвежья услуга -

Сегодня на математику к нам пришел наш завуч, Василиск Горынович. Он очень строгий, и его все боятся, даже больше, чем директора, потому что у директора только голос очень громкий, а Василиск Горынович если уж взглянет, так взглянет, даже отпетые хулиганы и двоечники падают в обморок. Наверное, поэтому наша школа лучшая по успеваемости.

Но сегодня Василиск Горынович был добрый. Он закрыл глаза, улыбнулся и сказал:

- Ребята, у меня для вас две новости. Начну с приятной. В эту субботу будет спортивная эстафета.

И мы тут же вскочили и закричали «ура!». Мы очень громко кричали, даже, наверное, на улице было слышно, потому что очень обрадовались.

Эстафета – это очень здорово. Мы собираемся в парке, нам выдают такие специальные номера на грудь и на спину, мы бегаем, лазаем по веревочным лестницам, перебираемся через воображаемую реку по канату, штурмуем стены и прыгаем в мешках. Я очень люблю эстафету, потому что я спортивный, так все говорят, и у меня все здорово получается. Потом всем дарят разные подарки, а победителям вручают почетные грамоты. А после эстафеты мы гуляем по парку уже просто так, играем в прятки, надуваем на спор воздушные шары, у кого получится больше, и едим сладкую паутину сколько влезет, и никто не говорит, что мы испортим аппетит, потому что ясно же, что детям после таких физических нагрузок просто необходимо восстановить силы.

Пиня тоже обрадовался. Он толстый и в эстафете не участвует, но он всегда за меня болеет и очень любит сладкую паутину.

- Новость вторая, - сказал Василиск Горынович. – Постарайтесь встретить ее мужественно. В нашем районе объявлена эпидемия болотной синюхи.

Мы засмеялись. Болотная синюха совсем ерундовая болезнь, ею многие болеют, особенно маленькие дети. Сначала на коже появляются синие пятна, потом – волдыри, потом эти волдыри прорываются, их мажут пиявочной настойкой вот и все. Правда, говорят, что эти волдыри ужасно чешутся, но это можно перетерпеть, зато две недели ты сидишь дома в свое удовольствие и занимаешься, чем хочешь, только нельзя гулять и играть с друзьями.

Завуч приоткрыл один глаз и недовольно посмотрел на нас.

- Зря смеетесь, - строго сказал он. – Болотная синюха вовсе не такое безобидное заболевание, как вы думаете. У нее масса осложнений. Бывали случаи, когда вампир, переболевший в детстве синюхой, навсегда утрачивал способность летать. Конечно, это очень редкие случаи, считай – исключение, но мне бы не хотелось, чтобы этим исключением стал кто-то из вас. А потому вы все сейчас снимаетесь с урока и дружно отправляетесь на прививку. Обычный укол в шею, ничего страшного.

Девчонки, конечно же, сразу запищали и заахали, они все ужасно боятся уколов, не то что мы, мальчики. И мы стали их пугать и рассказывать, какие у врачей огромные шприцы и длинные иголки, и что укол в шею – это так больно, что даже взрослые теряют сознание. Мы их здорово напугали, даже самим стало как-то не по себе, и когда завуч сказал, что мальчики идут первыми, потому что они должны показать достойный пример, мы с этим не согласились. Мы решили, что будем тянуть жребий, потому что у нас равноправие и вообще. И мы вытянули пустую бумажку, а девочки – с черепом.

Завуч покачал головой и развел руками.

- Ну что ж, сильный пол, вперед! - сказал он. – Покажите этим слабакам, как ведут себя настоящие вампиры!

И девочки, гордо задрав носы, парами вышли из класса. А мы остались. Пиня сидел весь бледный и стучал зубами от страха. Он здорово испугался, и я, чтобы его отвлечь, стал рассказывать разные интересные случаи про всякие болезни. Я их много знаю, потому что мамина подруга работает в больнице. Она забегает к нам на пять минуточек, остается с нами обедать и за обедом рассказывает про всякие анализы, диагнозы и операции. Жутко интересно, не знаю, почему папа теряет аппетит и убегает из-за стола? Потом он умоляет маму не приглашать больше эту ходячую историю болезни, а мама возражает, что очень полезно иметь хотя бы одного знакомого медика, мало ли, пригодится.

Я очень старался и рассказал много чего, но Пиня нисколько не приободрился. Он жалобно икал и твердил, что настал его последний день, что он всех прощает и надеется, что его будут вспоминать добрым словом, и что он никогда никому ничего плохого не сделал. А потом пришла и наша очередь.

Мы вышли из класса и поднялись на четвертый этаж к кабинету врача. Мы шли плечо к плечу, мужественно и в суровом молчании, и только громкое икание Пини далеко разносилось по гулкой пустой лестнице.

У кабинета нас встретил врач в черном халате и с тетрадью в руках.

- Ага, - сказал он, оглядывая нас и зловеще улыбаясь. – Очередная партия дрожащих кроликов? Очень хорошо.

Потом он провел перекличку и сказал, что от прививки освобождаются те, кто уже болел болотной синюхой.

- Есть среди вас такие? – спросил он.

И мы все подняли руки, а Пиня даже привстал на цыпочки, чтобы его точно заметили. Врач заглянул в свою тетрадь и усмехнулся.

- Мельчает поколение-то, - грустно сказал он, покачивая головой. – Полный регресс.

Мы ничего не поняли, а он сказал, что у него все наши болезни отмечены, и что он просто хотел узнать, насколько мы честные и смелые.

- Никто из вас раньше синюхой не болел, - сказал он. – Так что проверку вы не выдержали. И поэтому в алфавитном порядке заходи по одному!

Моя фамилия Агошкин, и я всю жизнь из-за этого страдаю, потому что меня всюду вызывают первым. Если бы я был, к примеру, Гаошкиным, а еще лучше каким-нибудь Шкингао, насколько легче бы мне жилось на этом свете! Но делать нечего, я стиснул зубы и шагнул в кабинет.

Оказалось, ничего страшного! И шприц-то крохотный, и иголочка малюсенькая, и укол врач сделал так быстро и ловко, что я даже «ой» не успел сказать. Когда я один раз пуговицу себе пришивал и нечаянно укололся, куда больнее было. Потом врач измерил мой рост, вес, попросил сильно-сильно дунуть в какую-то трубочку и похвалил, сказав, что у меня отличный объем легких. Медсестра записала все это в мою историю болезни, и на этом все кончилось.

- Можешь идти на урок, - сказал врач, доставая новый шприц. – И позови, пожалуйста, следующего бедолагу.

Я вышел, охая и морщась, согнувшись в три погибели и держась руками за стену.

- Следующий, - умирающим голосом прохрипел я и рухнул на руки моих боевых товарищей.

Конечно, я это все делал нарочно, чтобы чуть-чуть попугать, но Пиня при виде меня чуть в обморок не грохнулся. Он стал уже не белый, а зеленоватый, закрыл глаза и, тихонько подвывая, сполз по стене. И напрасно я его убеждал, что пошутил, что укол – это совсем, ну вот ни капельки не больно, он мне не верил и слабым голосом бормотал, что настали его последние минуты, и что ему нипочем не выжить.

Плохо то, что у Пини фамилия Ыть. Пенелопоэм Ыть. Вот такое чудо природы. Раньше я ему частенько завидовал, но не сейчас, потому что для меня все страхи и ужасы уже кончились, а для него были в самом разгаре. Потому что каждый выходящий из кабинета больше напоминал смертельно раненого бойца, так все стонали, корчились, даже бились в судорогах и пускали изо рта пену. Это было ужасно весело и смешно, мы хохотали и с нетерпением ждали, когда из кабинета появится следующий привитый, но бедный Пиня никакого участия в веселье не принимал. То ли он считал, что нам больно по-настоящему, то ли действительно так боялся прививок, но с каждой минутой он подвывал все громче и громче, а лицо его становилось все зеленее и зеленее.

А потом Пиня остался последним, и я стал его уговаривать, и врач тоже стал его уговаривать и стыдить, но Пиня мертвой хваткой вцепился когтями в батарею, мотал головой, рычал и отбрыкивался.

- Ну, я просто не знаю, что делать, - в отчаянии сказал врач, но в этот момент его позвали в учительскую, и он убежал, крикнув мне напоследок: - Ты все-таки постарайся уговорить своего друга, это для его же пользы!

Когда врач скрылся из виду, Пиня слегка успокоился, перестал выть и рычать, но батарею не отпускал, готовый сражаться до последнего. А мне пришла в голову счастливая мысль.

- Слушай меня внимательно, Пиня, - сказал я шепотом, одним глазом поглядывая на лестницу, а вторым – на открытую дверь медкабинета. – Я тебе помогу. Ты сейчас тихо-тихо и очень быстро смоешься куда-нибудь, чтобы тебя никто не видел, а я зайду вместо тебя в кабинет и сделаю вместо тебя прививку. Ну, ты понял? Как будто я – это ты!

Затравленный взгляд Пии прояснился, он просиял и кинулся ко мне обниматься.

- Спасибо, Тим, ты настоящий друг! – воскликнул он.

- Тише! – прошипел я. – Соблюдай конспирацию!

Пиня быстро-быстро закивал, потом отцепился от батареи, встал на четвереньки и побежал к лестнице. Вытянув шею, он опасливо заглянул за угол, потом повернулся ко мне.

- Я пошел! – громким шепотом сказал он.

Я приложил палец к губам, потом погрозил ему кулаком, потом махнул рукой: давай, мол, стартуй, и Пиня молча ринулся вниз по лестнице. Грохот стоял такой, как будто по школе мчалось стадо диких мамонтов, даже стены дрожали. Я заткнул уши и зажмурил глаза, а когда все стихло, смело зашел в кабинет.

- Ыть! – бодро сказал я. – Я готов!

Медсестра подняла голову и посмотрела на меня.

- Ты тот самый мальчик, который боялся? – ласково спросила она.

Я подтвердил, что да, тот самый, а она сказала, что врач сейчас подойдет, и чтобы я немного подождал. Я сказал, что ждать не могу, потому что смелости во мне минут на пять, не больше, а потом я снова испугаюсь, уже окончательно, а мне обязательно нужно сделать прививку, потому что не хочу болеть синюхой, а хочу вырасти здоровым и научиться летать.

- Ну что ж, - сказала медсестра. – Давай свою шею, раз так.

И я повернулся правым боком, потому что слева меня уже кололи, и она бы обязательно увидела след от иглы. Медсестра сделала мне укол, сказала, что я храбрый мальчик и вообще молодец, и я побежал искать Пиню, чтобы сообщить ему, что все в порядке. Я долго искал его, остаток урока и всю большую перемену, но не нашел, так здорово он спрятался, а когда кончились все уроки и мы пошли домой, он сам вылез из чуланчика, где тетя Мимоза, наша уборщица, держит свои ведра, швабры и тряпки. Пиня был весь в пыли и паутине, в волосах у него застрял какой-то мусор, но сам он сиял улыбкой до ушей. Пиня вытряхнул из-за шиворота возмущенного паука, подбежал ко мне и крепко обнял.

- Спасибо тебе, друг, - с чувством сказал он. – Ты меня спас.

- Да ерунда, - небрежно сказал я. – Любой бы так поступил на моем месте.

И мы пошли домой. Мне было ужасно приятно, что я помог Пине, я даже немного гордился собой, что так здорово все придумал, и я ломал голову, как бы рассказать об этом маме, чтобы она не подумала, что я хвастаюсь, потому что я очень скромный и хвастаться не люблю, но мама все сама заметила.

- Что это ты такой довольный? – спросила она, помешивая суп из летучих мышей. – Неужели пятерку получил?

Ну вот, пожалуйста – пятерку получил! Как будто ничего важнее пятерок в жизни нет, как будто я не способен на большее! Например, на подвиг.

- Да так, ерунда, - сказал я. – Пиню спас.

- Что? – воскликнула мама, поворачиваясь и с изумлением глядя на меня.

И я тут же все ей рассказал. Я думал, она меня похвалит, скажет, какой я молодец, и что она мной гордится, но она только озабоченно покачала головой.

- Боюсь, что ты оказал товарищу медвежью услугу, - сказала она.

Я расстроился. Я понятия не имел, что такое медвежья услуга, но наверняка что-то не очень хорошее, потому что о хороших вещах с таким лицом не говорят.

- Ты бы видела, как он боялся! - сказал я. – Он там чуть сознание не потерял от страха. Он бы умер, если бы ему сделали укол!

- Но ведь ты же не умер, - сказала мама. – Даже от двух уколов. И он бы выжил, ничего.

Нет, никогда нам не понять наших родителей! То они приходят в ужас оттого, что вы лишний раз чихнули, то хладнокровно позволяют врачам колоть вас острыми иголками. Ну разве можно сравнивать какой-то там ерундовый чих и жуткую прививку? Мы с Пиней обсудили это на следующий день, и решили, что сравнивать нельзя, но так уж они устроены, наши родители, у них вечно все шиворот на выворот.

А потом мы стали ждать эстафеты, и дни тянулись ужасно медленно, так медленно, что среда, казалось, длилась целых сто лет, а четверг – все двести. И когда, наконец, наступила пятница, я был уже весь на нервах, как говорит моя мама.

Я ждал Пиню у школы, но он все не шел, а когда прозвенел звонок, я подумал, что он, наверное, пришел раньше меня и уже давным-давно сидит в классе, и я быстро побежал на урок, но моя парта оказалась пуста. Я решил, что Пиня проспал, с ним это бывает иногда, но он не пришел ни на второй, ни на третий урок. Я едва дождался последнего звонка, еле вытерпел классный час, где мы обсуждали, кто и в каких соревнованиях завтра будет участвовать, кто будет в основном составе, а кто в резерве, а потом помчался к Пине.

Дверь мне открыла Пинина мама. Она встала на пороге и подозрительно оглядела меня с ног до головы.

- Ты! – грозно произнесла она, сверкнув кровавыми глазами, и у меня душа ушла в пятки. – Ты делал прививку?

- Да, - заикаясь, пробормотал я.

- Точно? – еще грознее спросила она.

- Честное слово, - сказал я и показал шею. – Видите, у меня и след еще остался.

Пинина мама глубоко вздохнула и посторонилась.

- Входи, - разрешила она. – Ты хороший мальчик, Тимофей, смелый, не то, что мой оболтус. Прививок он, видите ли, боится! Ну и валяйся теперь с синюхой, в такую-то погоду.

Пиня, грустный и несчастный, сидел в кровати. Щеки и лоб его были покрыты синими пятнами, и он отчаянно чесался, ухитряясь почесаться сразу в разных местах одновременно. Мне стало его ужасно жалко.

- Привет, - сказал я.

- Привет, - страдальчески откликнулся он. – А я вот, видишь, заболел.

Мы помолчали, не зная, что еще сказать. Пиня свирепо поскреб уши. Я почувствовал, что у меня засвербело между лопаток, потом правый бок, потом макушка, мне страшно захотелось почесаться, но я сдержался. Пиня вздохнул.

- Завтра эстафета, - тоскливо сказал он

- Угу, - сказал я.

- Пойдешь?

- Я там крепость штурмую, - сказал я. – Ты же знаешь, я по стенам лазаю лучше всех в классе. Они без меня пропадут.

Пиня отвел глаза, потом лег и укрылся одеялом до подбородка. Я ковырял носком ботинка пол и чувствовал, что готов сквозь этот самый пол провалиться до самого центра Земли. Почему-то мне было стыдно.

- Ну, ты иди, - сказал Пиня. – Удачи тебе. Потом приходи, расскажешь, как там все было.

В субботу утром мама приготовила мои любимые камышовые хлопья, а папа подарил мне классные перчатки на липучках и без пальцев. Они очень удобные, эти перчатки, потому что пальцам ничто не мешает и можно цепляться за стены когтями, и я обрадовался, но как-то не очень, потому что все время думал о Пине, как он там будет лежать больной и одинокий, пока мы будем лазать по лестницам, переправляться через реки и веселиться. А еще я подумал, что я, наверное, тоже виноват, что Пиня заболел, потому что если бы я не сделал прививку вместо него, он был бы сейчас здоров, и мы бы вместе пошли на эстафету.

- Ну, беги, - сказала мама, целуя меня. – А то опоздаешь.

- Иди и победи! – воскликнул папа и добавил, что он в меня верит.

И я побежал, но не очень быстро, просто ноги сами почему-то не хотели идти, и в животе было скользко и противно, будто я проглотил слизняка. На школьном дворе уже собрались все наши и другие классы тоже, было очень шумно и весело, а учителя с ног сбились, стараясь навести порядок. Потом директор дал команду построиться по классам, и мы построились, а на школьное крыльцо вышел горнист и два барабанщика. Они были очень серьезными и строгими, в черных пилотках и плащах с эмблемой школы, они смотрели на нас и ждали, когда наступит полная тишина, и мне ужасно захотелось когда-нибудь вот так же стоять перед строем, когда все смотрят на тебя и ждут твоей команды, и больше всего мне хотелось быть горнистом, потому что он главный. Я знал, что это очень трудно, я один раз пробовал подудеть в горн и у меня ничего не получилось, только щеки заболели и я весь обслюнявился, но тогда я был маленький, а теперь большой и у меня очень хороший объем легких, а это очень важно.

И вокруг стало тихо-тихо, и тогда горнист высоко вскинул горн, поднес к губам, и горн пропел сигнал общего сбора, очень торжественный и какой-то серебряный, и барабанщики ударили в свои барабаны, звонко и раскатисто, и мы все стройными рядами вышли со школьного двора и пошли по улице.

Мне ужасно нравится ходить строем по улицам, в ногу, чеканя шаг и не глядя по сторонам, и знать, что все вокруг смотрят на нас, и улыбаются, и кивают головами, и это было похоже, как будто мы уходим на войну, а все нас провожают и желают победы.

И мы прошагали почти через весь город, и до парка осталось уже рукой подать, когда мы поравнялись с домом, где жил Пиня. Я очень хотел, чтобы он выглянул из окна, увидел нас и хоть немного обрадовался, я скосил глаза и стал смотреть на Пинино окно, только занавески там были задернуты, и я ничего не увидел.

Мы дошли до парка, и зрители тут же побежали, чтобы занять самые лучшие места, а мы разбились на команды, и физкультурник раздал нам номера и велел разминаться. Мы стали разминаться – подпрыгивали, приседали, вращали торсом, трясли руками и ногами, а старшеклассники еще взлетали к верхушкам самых высоких деревьев и оттуда резко пикировали вниз. Мы толкались, шумели, свистели и радовались, и я тоже старался радоваться, только у меня это, почему-то, плохо получалось, я все время думал о Пине и никак не мог сосредоточиться и вызвать в себе спортивную злость. А потом физкультурник велел нам занять свои позиции, и все разбежались по своим местам, а я подошел к Жорке.

Жорка тоже хороший спортсмен, но я все-таки лучше, поэтому меня выбрали в участники, а его в резерв. Это значит, что если бы я, например, сломал ногу или еще что, то он бы штурмовал стену вместо меня, а так он был просто болельщиком.

- Слушай, Жорка, - сказал я. – Слушай, давай вместо меня, хочешь?

- Ну! – сказал Жорка, и глаза его кроваво заблестели.

Я отдал ему свой номер, помог завязать тесемки на спине.

- А ты чего? – спросил Жорка.

- У меня живот болит, - соврал я. – Наверное, съел что-нибудь не то.

И в это время весело и задорно просигналил горн, и наступила тишина, а потом все вдруг закричали и засвистели, потому что началась эстафета. И Жорка тоже стал кричать, и прыгать, и размахивать руками, а я побежал из парка.

Я мчался, как будто за мной гналась стая диких человеков, я ворвался к Пине, и Пинина мама очень удивилась, увидев меня, потому что думала, что я на эстафете, и сказала, что Пиня, наверное, еще спит, но я могу пройти к нему, потому что этого соню давно уже пора будить.

Но Пиня не спал. Он стоял у окна и смотрел в щель между занавесками. Когда я вошел в комнату, он отскочил от окна, отвернулся на меня и стал смотреть на потолок, как будто там могло быть что-то интересное.

- Что, кончилась уже эстафета? – слегка гнусавым голосом спросил он. Такой голос всегда бывает, когда ты простудился или недавно плакал. – И кто победил?

- А я не ходил, - сказал я. – Живот чего-то заболел. Ну я и подумал, чего я там один, без тебя, буду делать, лучше мы с тобой во что-нибудь поиграем. Давай?

Пиня шумно хлюпнул носом, быстро вытер глаза рукой и повернулся ко мне.

- Давай, - сказал он и улыбнулся.