ZoyaKandik

Первый запуск машины времени был назначен на субботу, на десять часов утра. Хотя вряд ли будет правильным назвать этот запуск первым - до этого в будущем побывали различные предметы, а так же вечные мученики науки: крысы, кошки и обезьяны. Ни одно животное не претерпело каких-либо изменений, все они были живы и здоровы. Но рассказать о том, что видели в будущем, разумеется, не могли. От записывающей аппаратуры толку было мало – записи сопровождались такими помехами, что разобрать что-либо не было никакой возможности. Один только раз мелькнуло изображение чего-то, похожего на одуванчик, из чего ученые сделали оптимистичный вывод, что в будущем, вероятно, не так уж и плохо.

Итак, животные проложили дорогу, и теперь настала очередь человека. С самого утра в институте экспериментальной физики толпилась масса народу: репортеры, фотографы, политики, религиозные деятели и прочие почетные гости. Они с жадным интересом разглядывали капсулу машины времени, но приблизиться даже не пытались.

В половине десятого в конференц-зал, выбранный для официальной демонстрации машины времени, торжественно вошла группа ученых. Среди них, выделяясь ростом и шириной плеч, шествовал первый хрононавт. Заклацали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки, толпа почтительно расступилась, и отважный первопроходец занял свое место. Некоторое время вокруг него суетились ученые, что-то включая, подсоединяя и настраивая, а потом отступили и выстроились в красивый полукруг. Можно было начинать, и люди замерли в ожидании великого

события.

Но старт машины времени откладывался, и виной всему было отсутствие в зале Бенджамина Мартиросяна, изобретателя данного устройства. А, согласитесь, начинать без главного героя сегодняшнего дня было бы по меньшей мере невежливо.

Уником Бена Мартиросяна, не отвечал. Отправились на поиски, но в институте Бена не было. Более того, сегодня он вообще там не появлялся! Регистратор показал, что ночью с пятницы на

субботу Мартиросян поднялся в свою лабораторию, пробыл там не меньше трех часов и ушел.

То, что изобретатель работал ночью, никого не удивило – его частенько осеняли гениальные идеи, требующие немедленной проверки, так что руководство давно махнуло рукой на злостного нарушителя трудовой дисциплины. Главное, как можно скорее понять, где он сейчас находится и что вообще произошло. Казалось совершенно невероятным, что Бен Мартиросян забыл о назначенном на сегодня пуске своего детища, так что оставалось предположить, что с изобретателем что-то случилось.

Журналисты, наслаждаясь сенсацией, развили самую бурную деятельность, и очень скоро выяснили, что никто представления не имеет, где сейчас находится господин Мартиросян: ни родные, ни полиция, ни медики. Вспомнили о невесте Бена, связались с ней, и испытали потрясение.

Заплаканная Элен Гонсалес поведала совершенно невероятную историю. За завтраком, проверяя, как всегда, почту, она обнаружила письмо от Бена и очень удивилась – Бен терпеть не мог всякую переписку. Только личное общение, в крайнем случае, коммуникатор. А прочитав письмо, бедная девушка едва не лишилась чувств.

В письме Бен сообщал, что расторгает помолвку, просил не искать его и вообще забыть как можно скорее. Причину такого странного поступка он не назвал. Взволнованная Элен принялась названивать коварному возлюбленному, но результата не добилась.

Итак, никто в городе, а, может, и во всем в мире не знал, где сейчас находится Бенджамин Мартиросян. Никто, кроме меня. Покинув растревоженный улей, в который превратился институт, я незаметно выскользнул на улицу и отправился в один мало кому известный уютный бар, где всегда подавали свежайшее пиво. Неделю назад я показал этот бар Бену и не сомневался, что найду его там.

Он там и был – сидел и угрюмо напивался в одиночестве. Причем в одиночестве в прямом смысле этого слова, потому что никаких других посетителей в баре не было, а на входе светилась надпись «Закрыто».

- Этот парень оплатил мне весь день, - сообщил папаша Лопес, открывая мне дверь, и по его довольной физиономии я понял, что цену этот ловкач заломил немалую.

Впрочем, это меня не касалось. Как не касалось и оплаченное уединение Бена – после того, как я оказал папаше Лопесу одну маленькую услугу, я стал для него родным сыном. Заказав себе рюмку водки и соленый огурец, я сел напротив Бена.

- Ну, здорово, саботажник, - сказал я.

Как я и ожидал, Бен мне обрадовался. За месяц нашего знакомства я сделал все, чтобы стать ему лучшим другом. Это оказалось нетрудно, ведь я знал его, как облупленного.

- Что случилось-то? – спросил я. – Выкладывай.

- Я не должен жениться на Элен, - похоронным тоном сказал Бен. – Это ошибка… ужасная ошибка! – Он залпом допил остатки виски и знаком потребовал еще.

- С чего ты это взял? Элен чудесная девушка: умница, красавица, характер золотой… и, между прочим, любит тебя, идиота.

Бен вытаращился на меня слезящимися глазами.

- Любит? – вдруг завопил он. – Она – любит? Да она орала на меня самым мерзким образом! Ругалась, визжала! А потом… потом полезла на меня с кулаками! С палкой! А эти все… они смотрели и смеялись. Смеялись, Алекс, ты можешь себе представить? Господи, это был такой кошмар!

Бен схватил наполненный стакан с виски и жадно припал к нему. Папаша Лопес, задрав брови, сочувственно смотрел на бедолагу. Бутылку он держал наготове, прижав ее к обширному животу.

Я был поражен до глубины души.

- Элен ругалась? И дралась? Слушай, я не могу в это поверить. Ты прости меня, конечно, но… это точно было? Тебе не приснилось? Может, ты переборщил с… ну, с какими-нибудь лекарствами?

Последняя неделя у тебя выдалась нелегкой.

Действительно, поверить в такое было очень трудно. Элен, нежная, тонкая, ироничная Элен, и вдруг ведет себя как вульгарная провинциальная баба? Да мне проще было предположить, что Бен от перенапряжения съехал с катушек!

Бен горько усмехнулся и покачал головой.

- Нет, Алекс. Я видел это своими глазами: моя Элен, моя жена, унижала меня на глазах десятка людей! Между прочим, среди них были и дети. Слава богу, хоть они не смеялись, - мрачно добавил он. – А мальчик и вовсе заплакал.

- О каких людях ты говоришь, Бен?

- Понятия не имею. Я впервые их видел. Я и Элен-то с трудом узнал, такая она стала толстая и безобразная.

И он душераздирающе вздохнул. Стоящий рядом папаша Лопес поспешил вновь наполнить его стакан.

- Моя Хуанита тоже когда-то была стройная, как тростиночка. Но девять детей, это девять детей, даже если они любимые и желанные. Дети портят не только фигуру женщины, но и характер. Уж я-то знаю! Как-то раз она здорово огрела меня поварешкой. А все из-за чего? Из-за пустяка – всего-то забыл забрать наших младших из детского сада. – Папаша Лопес покачал головой, сурово посмотрел на бутылку и сделал хороший глоток. – Шум подняла такой, будто я…

- Погодите, - перебил я папашу Лопеса – до меня вдруг дошло, что слова Бена прозвучали как-то странно. – Ты говоришь, что видел своими глазами, как Элен тебя унижала. Что это значит - видел? Так может сказать свидетель конфликта, а не его участник! И потом, что значит «стала толстая»? Она что, растолстела за один день? Потому что вчера, когда я ее видел, она была в прекрасной форме. Нет, не пей! – Я схватил Бена за руку, заставил поставить стакан на стол. – Сперва объясни!

У меня практически не осталось сомнений, что Бен Мартиросян, гениальный изобретатель, сошел с ума. И это здорово осложняло мою задачу. Или все-таки его можно вылечить?

- Объясню, если дашь мне выпить, - твердо сказал Бен, и мне пришлось уступить.

Объяснение оказалось очень простым.

Поначалу машина времени, оправдывая свое название, перемещала лишь во времени. Что, согласитесь, не совсем удобно. Если вам, например, хотелось побывать в Париже четырнадцатого июня 1789 года или в Москве двадцать второго июня 1941, вам нужно было везти машину в Париж или в Москву. А машина времени это не только капсула для хрононавта, это, прежде всего, огромные генераторы хронополя, стабилизаторы, подавители инерции и еще масса всего, о чем обыватель даже представления не имеет. Блестящий мозг Бена Мартросяна решил эту задачу, и теперь в настройках машины времени можно было задать не только временные координаты, но и географические. И теперь можно было, не покидая здания института экспериментальной физики, попасть куда угодно и в когда угодно. То есть в любую конкретную пространственно-временную точку.

Но Бену и этого было мало. Он задумался над проблемой поиска человека. Любого конкретного человека, обладателя уникального набора ДНК. Вводишь данные и – хоп! Оказываешься рядом с нужным тебе человеком в прошлом или будущем. Очень удобно! Гораздо удобнее, чем разыскивать какого-нибудь Джона Смита на Бродвее или Вань Цзиня на празднике фонарей в Пекине.

Идея была настолько сырая, что Бен ни с кем ею не поделился. Но он упорно работал над этой проблемой, и вот, наконец, задача была решена. Дрожа от возбуждения, Бен помчался в институт, чтобы проверить теорию на практике, и было это в ночь с пятницы на субботу.

Он внес все необходимые изменения в конструкцию машины. Это оказалось нетрудно: как изобретатель, он отлично разбирался в устройстве своего детища, принимал самое активное участие в его постройке, а некоторые узлы и вовсе монтировал сам, лично.

Через пару часов все было готово. Осталось дождаться утра, когда первый в мире хрононавт совершит свое историческое путешествие в будущее. Бен решил переночевать в институте, как не раз уже это делал. За шкафом у него давно была припрятана раскладушка, подушкой и одеялом его обеспечивал ночной вахтер, так что Бен был уверен, что проведет ночь с комфортом.

Но он ошибся. Представляя себе завтрашний день, Бен весь извелся от нетерпения. В страшном возбуждении он вставал, ходил по лаборатории, курил, опять ложился и пытался заснуть. Но сна не было ни в одном глазу. А потом он подумал – а какого черта? Зачем ждать утра, если можно прямо сейчас провести испытания? Конечно, начальство будет недовольно непредусмотренным расходом энергии, разразится скандал… И плевать, решил Бен – ему не привыкать было к скандалам.

К тому же, он так хотел хоть одним глазком заглянуть в будущее!

Через полчаса все было к запуску, и Бен занял место в капсуле, сжимая пульт дистанционного управления. Точкой выхода он выбрал себя в свой семидесятый день рождения. Отличный возраст, когда уже можно подводить какие-то предварительные итоги и, в то же время, строить планы на будущее. К тому же ему просто было любопытно увидеть себя через сорок лет. И он решительно вдавил кнопку пуска.

Он не боялся врезаться во что-нибудь твердое, свалиться в дыру, оказаться в центре пожара или еще в каком-нибудь неприятном месте – встроенные масс-предохранители обеспечивали полную безопасность в точке выхода.

Все прошло безупречно. Седьмого сентября две тысячи сто двадцать восьмого года стояла чудесная погода. Бен очутился метрах в десяти от симпатичного двухэтажного домика, окруженного лесом. Во дворе дома было полно народу, и Бен поспешно спрятался в густых зарослях кустарника, чтобы остаться незамеченным. Напряженно вытянув шею, он искал самого себя и, наконец, нашел.

С некоторым смущением он разглядывал тощего высокого старика, одетого в какие-то разноцветные тряпки. Старик заламывал руки и лепетал что-то тонким плачущим голосом. А напротив старика, уперев руки в бока, стояла огромная толстая бабища в невообразимой фиолетовой хламиде, в которой Бен с ужасом узнал свою нежную хрупкую Элен. Бабища вдруг воздела могучие кулаки, потрясла ими и принялась орать на каком-то неизвестно Бену языке.

Лицо старика исказила страдальческая гримаса, он крикнул что-то с мукой в голосе, и толпа вдруг разразилась смехом. Только один мальчик лет трех-четырех испуганно жался к ногам молодой женщины, и лицо у него было несчастное.

Внезапно бабища взревела дурным голосом. В руке у нее, откуда ни возьмись, оказалась палка.

Скорчив свирепую физиономию, она замахнулась на мужа. Семидесятилетний Бенджамин Мартиросян завизжал от ужаса и принялся вприпрыжку улепетывать от разъяренной жены, а Элен топала за ним, как носорог, успевая охаживать несчастного палкой по спине. Зрители разразились аплодисментами и криками восторга, а маленький мальчик заплакал.

Этого Бен уже не мог вынести. Задыхаясь от унижения, он нажал кнопку возврата и вывалился в настоящее.

Дальнейшее он помнил плохо. Помнил, что брел по ночным улицам куда глаза глядят, что заходил в какие-то забегаловки и пил там. Помнил, что хотел позвонить Элен, но не помнил, позвонил или нет, и чем кончился этот разговор. А потом появился я. И Бен открыл душу перед единственным на свете другом.

Я ему сочувствовал. Нет, правда сочувствовал – это ужасно, узнать, что тебя ждет полный крах в личной жизни. Что вместо счастливой старости, согретой любовью родного человека, тебя ждут унижение и позор. Но я должен был сделать то, за чем явился в этот мир. Даже ценой личного счастья Бенджамина Мартиросяна.

Я накачивал его спиртным, пока Бен не отключился, а потом вызвал такси и привез храпящее тело в свой гостиничный номер.

Наутро Бен проснулся с диким похмельем.

- Воды, - простонал он, сжимая виски. – Пожалуйста, кто-нибудь, дайте мне воды!

Я налил тоник, добавил в него вытрезвитель, подал стакану Бену. Он жадно выпил, и мутный его взгляд слегка прояснился. Он огляделся.

- Где я? Что со мной? – Он посмотрел на меня: - А ты кто такой?

Я немного забеспокоился, не переборщил ли я с гипноизлучателем? Не хватало еще, чтобы Бен совсем лишился памяти. Но через десять минут осторожных расспросов успокоился – все было в полном порядке, Бен забыл ровно столько, сколько мне требовалось.

В частности, он ничего не помнил про свое путешествие в будущее. Заодно он забыл, что изобрел способ настройки машины времени по ДНК, но это было уже пустяком. Все равно он снова откроет его года через два.

Скандал с несостоявшимся запуском машины времени замяли – руководство института было счастливо, что Бенджамин Мартиросян нашелся живым и почти здоровым. Ему простили пьяный загул, а пуск перенесли на понедельник. И это оказалось даже к лучшему, потому что

Президент успел вернуться из своей деловой поездки на Денеб и почтил своим присутствием эпохальное событие. Он даже лично нажал кнопку пуска. О том, что Президент держал в руках муляж пульта, знали только несколько посвященных.

С Элен тоже все обошлось как нельзя лучше. Я поговорил с ней, и умница Элен согласилась забыть о дурацком письме и никогда не упоминать о нем. К тому же Бен, лишившись мучительного воспоминания, был влюблен в свою невесту по-прежнему.

Свадьбу сыграли через неделю, я лично присутствовал на церемонии и первым поцеловал молодую жену. В принципе, работа моя была выполнена, можно было сворачиваться. Но я дождался рождения первенца. Просто для подстраховки, чтобы точно быть уверенным, что все прошло так, как надо. И только после этого вернулся домой.

С большим, надо сказать, облегчением – пребывание в доконтактной эпохе, лишенной элементарных удобств, порядком меня вымотало.

В кабинет шефа я вошел через час после того, как его покинул. И не надо меня осуждать, я остро нуждался в ионном душе, выпивке и чистой одежде. Разве я не заслужил все это?

- Все в порядке, шеф, - доложил я.

- Знаю, - умиротворенно отозвался Давид Мартиросян. – Все данные говорят за то, что хроноконфликт устранен.

Он был очень доволен. Да и я, надо сказать, тоже: мне вовсе не хотелось, чтобы мой шеф вдруг исчез, а на его месте объявился совершенно незнакомый мне человек.

С тех самых пор, как люди начали путешествовать во времени, начали появляться хроноконфликты. Иначе говоря – временные парадоксы. Иногда безвредные или даже полезные: так, например, скандально известный журналист Спиро Популос отправился в последнее десятилетие доконтактной эпохи, скрыв, что болен. В результате чего биоблокаду изобрели на двенадцать лет раньше, чем записано в наших хрониках. Сотрудники венерианского филиала института биотехнологий были обижены на своих коллег из марсианского филиала, а их руководители насмерть поссорились из-за приоритета. Ситуация, что ни говори, комическая, хотя и малоприятная для ученых мужей. Но случались вещи и похуже, когда на кону стояли жизни людей или даже целых народов.

Взять, к примеру, моего шефа, Давида Мартиросяна. Он был прямым потомком Бенджамина Мартиросяна и Элен Гонсалес, их правнуком. И вдруг ребята из Комиссии по Контролю Времени обнаружили, что Бен никогда не был женат на Элен, и у них, соответственно, не было общих детей. Чем это грозило самому Давиду, его родителям и детям никто точно сказать не мог, но парадокс требовалось устранить как можно скорее.

Вообще, никто не знает, как и почему возникают подобные парадоксы. Даже высоколобые умники. У них, конечно, есть разные теории на этот счет, вроде теории о мультивселенной. Там говорится, что разные линии развития одного и того же события могут проникать друг в друга и даже обмениваться кластерами, совершая что-то вроде параллельного переноса. Но это все лишь теории, а точно никто не знает.

Я не знаю тоже, но мне на это наплевать. Потому что моя работа состоит в том, чтобы устранять эти парадоксы. Вот я и отправился в прошлое, чтобы спасти жизнь шефа и его потомков. И без ложной скромности могу утверждать, что справился превосходно.

- Так что там произошло в результате? – спросил шеф. – Удалось выяснить?

Я понимал его любопытство. И охотно поделился информацией. Все равно мне отчет составлять, так что рано или поздно он обо всем узнает. Так почему же не сейчас? И я рассказал все, как есть, не стараясь щадить чувства шефа.

- Элен Гонсалес била своего мужа? – с огромным изумлением воскликнул он. – Что за ерунда? Они были самой нежной, самой любящей парой! И вообще никогда не ссорились! И потом, моя прабабушка никогда не была толстой, это я точно знаю!

Вдруг он замолчал, хмуря брови.

- Очередной парадокс, - заметил я. – Не берите в голову, шеф. Главное, что с вами все в порядке, а с остальным пусть разбираются спецы.

- Била его палкой, говоришь? – медленно проговорил шеф, и глаза его блеснули. – Толстая тетка в фиолетовом платье гонялась за тощим стариком в разноцветном тряпье? А все смеялись и аплодировали.

- Точно так, - подтвердил я. – Только один маленький мальчик плакал.

Шеф удовлетворенно кивнул головой.

- Кажется, я знаю, о чем идет речь. Погоди, сейчас найду запись.

Через несколько минут я смотрел семейную хронику Мартиросянов. И своими глазами видел все то, о чем рассказывал мне Бен. Что ж, он ничуть не преувеличил, зрелище и в самом деле было неприятное. Даже мне, постороннему человеку стало не по себе. Что уж говорить о бедняге, увидевшем свое личное будущее?

- Это я, - шеф ткнул пальцем в плачущего мальчика. – Это моя мама… отец в тот день не смог прийти вовремя, рейс задержали. Тетя Изабель, дядя Дмитрий… вся семья, короче, собралась на день рождения моего прадеда. А теперь смотри, что будет дальше.

В сфере толстуха Элен, торжествуя, попирала ногой поверженного мужа, а зрители хохотали и аплодировали. И вдруг толстуха исчезла, а на ее месте возникла стройная, очень милая пожилая женщина в серебристом платье. Она, смеясь, наклонилась над Беном и протянула ему руку. Бен, на котором нелепое одеяние превратилось в элегантную белую пару, легко вскочил на ноги. Старики обнялись и поцеловались, а глаза их сияли от радости.

- Иллюзатор, - пробормотал я, покачав головой. – Вот бедолага! Принять какую-то инсценировку за реальную жизнь!

- Сцена из « Баловня судьбы», - подтвердил шеф. – Они специально приготовили ее на праздник.

Помню, я страшно испугался этой ужасной старухи с палкой.

Мне не было еще и года, когда мы повстречались с киттянами – разумной негуманоидной расой, свободно путешествующей по Галактике. Киттяне оказались отличными ребятами, и охотно делились с нами знаниями, которые накопили за миллионы или даже миллиарды лет своего развития. Не все мы поняли, не все смогли приспособить к своим нуждам, и я уверен, что некоторые их технологии мы использовали совсем не так, как они. Тот же иллюзатор, например.

Кое-кто из наших ученых умников утверждает, что мы пользуемся этим прибором как та обезьяна, которая колет орехи микроскопом. Мол, эта штука способна не только создавать иллюзии, но и воплощать их в реальность. Может быть, не знаю. У людей так не получается. Но вот в индустрии развлечений иллюзатор пришелся очень даже кстати. Правда, гримеры и костюмеры были очень недовольны тем, что остались без работы, зато актеры были в полном восторге. Еще бы, такой простор для творчества!

Кстати, обыватели тоже оценили иллюзатор, с ним так здорово удавались всякие приколы и розыгрыши. Потом, конечно, это увлечение пошло на спад, но было время, когда в каждой семье было по нескольку иллюзаторов. Даже у меня где-то валяется один такой.

- Ладно, шеф, пойду я. Очень рад, что для вас все так удачно закончилось.

Шеф сердечно пожал мне руку, и я отправился домой. Мне хотелось немного пройтись,

наслаждаясь возвращением в свою эпоху, так что нуль-т кабиной я пользоваться не стал, а взял на парковке гравиборд.

Я неторопливо скользил над крышами небоскребов, а из головы у меня никак не шел Бен Мартиросян. Подумать только, на каком тонком волоске висит будущее! И как нелепая случайность может до неузнаваемости изменить его.

Если бы Бен остался в своем будущем еще на несколько минут, если бы досмотрел действо до конца… Конечно, в свои тридцать лет он понятия не имел ни о каких иллюзаторах, они просто еще не появились, но догадаться, в чем тут дело, смог бы. И шутку бы точно оценил. Но он всего лишь заглянул в будущее одним глазком.

Зато хорошая премия мне точно обеспечена!

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 3

-1-

Дашке она ничего не рассказала, отговорившись тем, что сама еще толком не поняла, поможет ли ей специалист-мозгоправ или нет. Дашка, конечно, немного обиделась, но допытываться не стала – Юлька была притихшая, задумчивая, и Дашка сочла это добрым знаком.

В девять часов вечера Юлька заперлась в ванной, включила воду и дрожащими пальцами набрала номер телефона из записки. Ответили ей сразу, как будто ждали ее звонка и держали телефон в руках.

- Юля? – спросил знакомый голос с неуловимым акцентом.

Он звучал словно издалека, пробиваясь сквозь металлический шелест помех. А еще вода, пущенная на полную мощь, с гулом билась о дно ванны. Юлька поплотнее прижала телефон к уху; другое, свободное, заткнула пальцем. Стало получше.

- Это я, - волнуясь, прошептала девушка.

На мгновение возникло сильнейшее желание нажать кнопку отбоя, мелькнула дикая мысль, что разговор – это некий рубеж, перешагнув который, она сделает выбор, окончательный и бесповоротный, и жизнь ее изменится раз и навсегда. Это было неприятное и, вместе с тем, захватывающее ощущение из серии «пан или пропал», и Юлька, очертя голову, ринулась навстречу неизвестности.

- Это я, - уже тверже повторила она и облизала пересохшие губы.

- Завтра, - отрывисто произнес голос. Помехи усилились, и голос был едва слышен. - … пять… Дет… вер…

Юлька из всех сил вслушивалась, морщась от неприятного оглушающего треска. Попросить перезвонить ей и в голову не пришло.

- В пять часов? – повысив голос, переспросила она. – В детском сквере? Завтра в пять?

- Да, - скрипнуло в ответ.

Неожиданно помехи исчезли, наступила тишина, и в этой тишине отчетливо прозвучал короткий отрывистый смешок. Ужаснувшись, Юлька быстро прервала связь.

Уже лежа в постели, Юлька пыталась понять, на самом ли деле она слышала этот смех или ей почудилось? Было в этом смехе что-то пугающее, зловещее, чудилось в нем какое-то торжество, и, погружаясь в сон, Юлька вдруг ощутила страшную тоску и безнадежность.

Ей приснился сон: она стоит, опустив окровавленные руки, и в правом кулаке у нее зажат большой кривой нож. У ее ног скорчился Игорь, и не было никаких сомнений в том, что он мертв, и что сделала это она, Юлька. Потом Юлька подняла руку с ножом и перерезала себе горло.

Горячая кровь хлынула ей на грудь, она медленно опустилась на колени рядом с Игорем и, умирая, услышала тот же торжествующий смех.

Впрочем, проснувшись утром, Юлька ничего не помнила, только сильно болела голова, и на душе было тоскливо и смутно.

-2-

На первой паре Игоря не было, и это ужасно тревожило Юльку. Она вся извелась, а на перемене помчалась вниз и заняла наблюдательный пункт возле раздевалки, пустой в мае. Отсюда ей хорошо была видна входная дверь.

Студенты выходили и входили, и при виде каждой высокой светловолосой фигуры сердце Юльки давало сбой. Он – не он?

- Дура, - констатировала верная Дашка, стоя рядом. – Отпросился он на сегодня. По семейным обстоятельствам. – И добавила безжалостно: - Знаем мы эти обстоятельства. У бабы какой-нибудь завис.

Как ни странно, эти слова обрадовали Юльку, она успокоилась и повеселела. Пусть у бабы, это ничего. Главное, что Игорь жив и здоров. Так подумала Юлька и сама удивилась: а с какой стати должно быть иначе? Почему она вдруг решила, что Игорю может что-то угрожать?

Игорь производил впечатление баловня судьбы, абсолютного счастливчика, и так оно, скорее всего, и было. Смерть, болезни, вообще любые неприятности были несовместимы с ним.

***

Ровно в пять часов Юлька входила в Детский парк. Вообще-то, официальное название у него было какое-то другое, сквер имени кого-то там, но с тех пор, как сюда завезли аттракционы, для всех он стал Детским парком.

В этот чудесный майский вечер парк был полон: визжащие толпы детей, родители, бабушки-дедушки, продавцы и аниматоры. Народу было не протолкнуться, и это придавало Юльке уверенности – никакой, даже самый дерзкий злоумышленник, не осмелится причинить ей вред при таком количестве свидетелей.

Знакомую фигуру в глухом темном платье она увидела издалека. Выпрямив спину, ведьма сидела на лавочке одна-одинешенька, хотя соседние лавочки все были плотно заняты людьми.

Это потому, что лавка стоит на самом солнцепеке, неуверенно подумала Юлька. Ведьма вдруг подняла голову и посмотрела на Юльку. Издалека, безошибочно выделив ее из пестрой шумной толпы, и девушке вдруг показалось, что глаза ведьмы на мгновение полыхнули мрачным багровым светом. Словно загипнотизированная, Юлька медленно подошла к лавочке и встала, бессильно уронив руки вдоль тела. Ведьма кивнула.

- Садись, - каркнула она.

Юлька послушно уселась рядом. Минуту или две они молчали, потом ведьма пошевелилась и глубоко вздохнула.

- Да, - пробормотала она. – Да, так будет хорошо… Выбери человека! – приказала она, взмахом руки указывая на толпу.

- Что? – растерялась Юлька. – Человека? Какого человека?

- Любого. Первого попавшегося. Ну?

Первым попавшимся оказался аниматор в ярком клоунском костюме – он бесновался в толпе радостно визжащих детей и невольно привлекал к себе внимание.

- Сейчас он упадет, - сказала ведьма и щелкнула пальцами. Щелчок вышел сухой и резкий, как выстрел, и Юлька вздрогнула от неожиданности. Аниматор споткнулся и упал, чем вызвал новый взрыв смеха.

Это он специально, подумала Юлька, глядя, как аниматор, лежа на спине, смешно дрыгает ногами. Ну, или так совпало.

- Следующий!

На этот раз Юлька подошла к делу основательно, внимательно разглядывая гуляющих людей. Не этот. И не этот. И не эти.

- Вот, - сказала она, кивая на женщину лет пятидесяти.

Хорошо одетая, ухоженная, женщина производила впечатление уверенной в себе особы, этакой успешной бизнес-вумен. Она держала за руки двух маленьких девочек, очевидно, внучек, и что-то оживленно рассказывала им, а девочки, широко распахнув глазенки, внимали.

- Сейчас она залает.

Щелчок – и женщина, оборвав фразу на середине, вдруг остановилась и громко залаяла. Лай вышел на удивление натуральный, прям как у настоящей собаки, и девочки радостно засмеялись, в полном восторге от своей бабушки-затейницы. Зато самой затейнице явно было не так весело – Юлька отчетливо видела, что женщина растеряна и напугана.

- Теперь ты! – Ведьма повернулась и в упор уставилась на Юльку. – Прочитай стишок! – И снова щелкнула пальцами.

Фиг тебе! – злорадно подумала Юлька и встала.

- Наша Таня громко плачет, - с выражением продекламировала она. – Уронила в речку мячик.

Это не я, с ужасом подумала Юлька. Это просто не могу быть я! Остановись! Немедленно! Прекрати корчить из себя дуру и сядь! Но остановиться не получалось. Это было так же невозможно, как сдержать чих, когда свербит в носу.

- Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч!

- Мяч ваще не тонет! – крикнул какой-то парень.

Он стоял напротив Юльки и радостно скалился. Потом подмигнул, показал девушке оттопыренный большой палец и ушел. А Юлька без сил упала на лавку. Ноги у нее дрожали, а в ушах затихал комариный звон.

Это все солнце, подумала Юлька. Солнечный удар. Мне напекло голову, и я на минуточку сошла с ума.

Она знала, что это не так. И ей стало страшно.

- Веришь мне? – шепнула ведьма. – Теперь – веришь?

«Верю» - Юлька беззвучно шевельнула пересохшими губами и с трудом проглотила шершавый комок в горле. Ее тошнило и очень хотелось пить. Вдруг сильно закружилась голова, и девушка изо всех сил вцепилась в лавку, чтобы не упасть.

Знакомый щелчок она не услышала – скорее, ощутила его кожей, всем телом. И тут же все прошло – тошнота, головокружение, слабость. Юлька почувствовала себя бодрой, здоровой, пить больше не хотелось. И даже страх прошел.

Она повернулась и в упор взглянула на ведьму.

- Что это было? – тихо и очень серьезно спросила она. – Это…

Ведьма ухмыльнулась.

- Колдовство, моя милая. Самое настоящее колдовство. О котором фильмы снимают и книжки пишут.

- И вы можете так с любым? Посмотрите, щелкните пальцами, и он… ну, то есть, кто-нибудь… сделает все, что вы захотите?

- Ты про этого?

В руках у ведьмы откуда ни возьмись вдруг возникла фотография Игоря, та самая, которую Юлька в панике оставила в кабинете альтернативного специалиста Марины Рожковой. Юлька невольно потянулась к фотографии.

- Красивый мальчик, - сказала ведьма. – Очень красивый. И дурак.

Юлька вспыхнула.

- Отдайте! – резко сказала она и протянула руку. – Какое вы имеете право так его оскорблять? Вы его совсем не знаете! Он умный, очень умный и… и добрый! Его все любят!

- А ему только того и надо, - пробормотала ведьма.

Она не торопилась отдавать фотографию, переводя изучающий взгляд с улыбающегося лица Игоря на злую Юльку и обратно.

- Между прочим, он тебе не пара… но не в том смысле, о котором ты думаешь… Ладно, об этом после. Ты спросила, могу ли я так с любым? Щелкнуть пальцами и приказать? Могу. Что угодно прикажу, и никуда не денется твой красавчик, сделает все в лучшем виде. В любви тебе признается, в загс на руках отнесет.

Юлька с облегчением выдохнула и несмело улыбнулась.

- А что потом?

Юлька растерялась.

- Н-ну, - неуверенно протянула она. – Я не знаю. То есть, я хотела сказать… Ну что после свадьбы бывает? Жить будем, как все… дети появятся… Хорошо потом будет, вот!

Ведьма покачала головой, с сожалением глядя на зарумянившуюся Юльку.

- Ни-че-го, - раздельно и четко проговорила она. – Ничего потом не будет. Во всяком случае,

ничего хорошего. Вот ты, девочка. Ты хотела читать этот дурацкий стишок про Таню и ее мячик? А ведь читала. Ненавидела себя, сопротивлялась изо всех сил, но читала. Потому что я велела. Но повторить это по доброй воле ты не захочешь. Так?

- Так, - прошептала Юлька, начиная понимать, к чему весь этот разговор. И сердце ее сжалось от безнадежности.

- Так и с этим твоим. Он тебя не любит, и силком заставить его полюбить не получится. Можно только приказать: сходи в загс, ублажи жену, заделай ей ребенка… каждый вечер приходи домой, ласковые слова говори, налево не гуляй…

- Я поняла, - глухо сказала Юлька.

- И что, прикажешь мне поселиться с вами? Чтобы каждый день, каждый час щелкать пальцами?

- Я поняла, - повторила Юлька и встала. – Отдайте фотографию, пожалуйста.

Больно. Господи, как же больно! А она, идиотка, на что-то надеялась! «Есть способ» Соврала, выходит, карга старая? Юлька с ненавистью посмотрела на ведьму.

- Так что ничего, девочка, у меня не выйдет. У меня. Понимаешь?

Карга многозначительно улыбнулась. Юлька тупо смотрела на нее. А потом смысл сказанного дошел до девушки, и она задохнулась, прижав руки к груди.

- Сядь, - приказала ведьма. – И слушай. Ты – сильная, очень сильная. Здесь я таких еще не встречала. И ты сможешь. Я это вижу: сможешь все, что захочешь. Если постараешься. Очень-очень постараешься.

- Я…

Ведьма взмахом руки заставила девушку замолчать.

- Я сказала, что есть способ. Он действительно есть. Непростой, опасный… единственный. Я помогу тебе, и у тебя все получится. Но для этого ты должна мне верить. До конца. Без сомнений, без колебаний.

Юлька схватила женщину за руку, с жаром стиснула.

- Я верю, - истово выдохнула она. – Верю, честное слово! Я… все, что скажете… без колебаний!

Ведьма вздохнула.

- Нет, - сказала она, - не веришь. Пока еще не веришь. Потому что не знаешь, во что тебе придется поверить. А рассказать я тебе пока не могу, ты еще не готова. Ты еще не сталкивалась с чудом, с настоящим, не книжным колдовством. А любое чудо может свести с ума неподготовленного. К чудесам надо прикасаться осторожно, понемножку, чтобы привыкнуть, чтобы почувствовать свою силу, научиться ею управлять. – Ведьма вдруг улыбнулась. - Вот этим мы с тобой и займемся.

- Прямо сейчас? – пискнула Юлька.

- Прямо сейчас. А зачем откладывать?

-3-

С независимым видом Юлька подошла к подоконнику. На нее не обращали внимания, и даже верная Дашка куда-то отлучилась, так что момент был самый благоприятный.

Юлька поставила свой рюкзачок рядом с сумкой Игоря и, делая вид, что роется в рюкзаке, запустила руку в чужую сумку. Сердце ее бешено колотилось, ладони взмокли, она ждала, что вот-вот ее застукают за этим занятием, но продолжала на ощупь шарить в недрах сумки.

Кошелек, тетради конспектов, зажигалка, опять кошелек. Черт, да где же она? А, вот, наконец-то!

Ловким движением, которое сделало бы честь любому карманнику, Юлька извлекла из сумки Игоря пачку сигарет и кинула ее в свой рюкзак. Первая, самая сложная часть операции была благополучно завершена, и Юлька мысленно поздравила себя. Оставался сущий пустяк, и Юлька блестяще с ним справилась. Через секунду точно такая же пачка сигарет оказалась в сумке Игоря.

Пачки были идентичны, и единственное различие между ними заключалась в том, что первая пачка, принадлежащая Игорю, была почти полной, а во второй лежала одна-единственная сигарета.

Чувствуя себя победительницей, Юлька накинула рюкзачок на плечо, отошла от подоконника и заняла наблюдательный пункт у противоположной стены. Теперь нужно было выполнить обязательное и очень приятное для Юльки условие – быть на виду у предмета своего обожания.

Это Лилайна так сказала – «предмет обожания», и это прозвучало так естественно, что у девушки и мысли не возникло, что над ней издеваются. Несколько необычный для современного человека речевой оборот, но и только.

Вчера, в парке, Лилайна провела обряд очарования. Эффект будет временный, честно предупредила она. Но большего нам сейчас и не надо. Главное, чтобы ты убедилась в своих силах.

Мне нужно что-то, что любит этот твой, сказала она. Сласти, вино. Все, что ты сможешь легко дать ему, а он сможет съесть или выпить.

Сладости Игорь не любил, вино пил исключительно на свиданиях со своими красотками, зато охотно выпивал бутылочку пива после занятий. Как правило, в большой компании. Юлька представила, как она протискивается сквозь веселую шумную толпу однокурсников, как протягивает Игорю открытую (это обязательно, чтобы открытую!) бутылку пива… глаза их представила, многозначительные ухмылки, издевательские подначки… Нет, содрогнулась она, я так не смогу. Сгорю от стыда, провалюсь под землю и вообще убегу.

Думай, сказала Лилайна. Кому это нужно, мне или тебе?

А если сигареты, спросила Юлька. Сигареты подойдут? Я знаю, какие он курит.

Лилайна немного подумала и сигареты одобрила. Можно, сказала она, отчего же нет? Главное, оставить свою слюну, а на чем она будет, это не принципиально.

Юлька сбегала за сигаретами – пришлось показывать паспорт, который продавец изучал придирчиво и мучительно долго. Потом вытряхнула из пачки все сигареты, кроме одной («Нам же не нужно, чтобы он угощал приворотными сигаретами всех направо и налево?»). Потом зажала эту сигарету между губ, коснулась языком фильтра и промычала вслед за ведьмой нужные слова. Слова были незнакомыми, на неизвестном Юльке языке, в котором преобладали шипящие, и было непросто выговорить их, не разжимая губ, но Юлька справилась.

Она представляла поцелуй – долгий, страстный, нежный; такой, от которого захватывало дух. Ей это было несложно, сколько раз в мечтах Игорь именно так ее и целовал. Только поцелуй! – строго сказала Лилайна. И ничего больше! Не хватало еще непотребство устроить на глазах у всех.

Закрыв глаза, Лилайна долго принюхивалась своим длинным носом, а потом сказала, что обряд прошел успешно. Не идеально, но для первого раза очень даже неплохо. Толк будет, сказала она, с одобрением глядя на девушку. Окрыленная Юлька бережно вложила обмусоленную сигарету в пачку, пачку завернула в рекламную листовку и спрятала в рюкзачок. А потом они с Лилайной распрощались.

- Я сама тебе позвоню, - сказала ведьма. – Я почувствую, когда это произойдет.

И в этот раз странное мерцание ее глаз не испугало Юльку.

***

Игорь взял сумку и, мазнув по Юльке безразличным взглядом, стал спускаться по лестнице.

Юлька, как приклеенная, последовала за ним. Игорь вышел в институтский двор, завернул за угол, подошел к толпе курильщиков. Достал пачку сигарет, открыл. Озадаченно нахмурился (у Юльки сердце ушло в пятки – цела ли ее драгоценная заговоренная сигарета? Или сломалась, раскрошилась в труху?), потом пожал плечами, зажал сигарету зубами, щелкнул зажигалкой.

Увидев поднимающийся голубоватый дымок, Юлька решительно протолкалась к Игорю и встала напротив. Она старалась не слишком пялиться на него, но получалось плохо.

Контакт, сказала вчера Лилайна. Глаза в глаза. Это очень важно. Ты поймешь, это будет заметно. И Юлька напряженно ловила малейшие изменения в любимом лице.

А Игорь, меж тем, оставался прежним Игорем – веселым, обаятельным, общительным. Он смеялся над шутками и сам шутил; он перемигивался с девушками и вовсю расточал комплименты; он пожимал протянутые руки и чмокал подставленные щеки. И он не замечал, совсем не замечал Юльку.

Растерянность, мелькнувшую на лице Игоря, увидела только Юлька. И замерла, забыв даже дышать.

Игорь докурил сигарету. Прежде чем щелчком отправить окурок в урну, зачем-то осмотрел его и даже понюхал. Потом поднял голову и внимательным, тяжелым взглядом, обвел окружающих. Короткая судорога пробежала по его лицу, оно стало злым, нетерпеливым. Оскалив зубы, Игорь оглядывался, словно выискивал кого-то в толпе.

И увидел Юльку.

Вспыхнувшая в его глазах радость обрушилась на девушку ударом бича, и Юлька попятилась.

- Мышка, - деревянным голосом произнес Игорь. – Мышка-малышка.

Он шагнул к девушке, подхватил ее на руки, на мгновенье застыл, словно не зная, что ему делать, а потом…

А потом все было так, как Юлька представляла себе в мечтах, и даже лучше. Мир исчез, остались только две звезды, буйные, страстные, пожирающие друг друга.

Юлька не слышала оглушающей недоумевающей тишины, не слышала последовавшего за ней взрыва хохота и свиста, не видела гогочущей толпы. Только глаза, его глаза, в которых сначала разгорелось, а потом стихло багровое пламя.

… Юлька больно ударилась пятками о землю и не удержалась на ногах, упала. Снизу вверх она смотрела на Игоря, а тот стоял, чуть покачиваясь, оглушенный, растерянный. Поднял руку, потрогал губы, и вдруг брезгливая гримаса исказила его красивое лицо. Он вытер рот тыльной стороной ладони, резко развернулся и пошел прочь, расталкивая толпу плечами. За ним потянулись друзья, то и дело с любопытством оглядываясь на Юльку.

А Юлька поднялась, отряхнула джинсы и, опустив пылающее лицо, отправилась назад, в институт. Перед ней расступались, за ее спиной шептались, на нее таращились, как на редкую диковину, но Юльке было плевать.

Откуда-то возникла Дашка, бледная, взволнованная, со сжатыми губами. Схватила подругу за локоть.

- Что это было? – требовательно спросила она.

Юлька не ответила, только улыбнулась. Она была полностью удовлетворена.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 2

-1-

Марина листала галерею, на девяносто девять процентов состоящую из снимков сногсшибательного красавчика Игоря, и чувствовала, как глухое раздражение охватывает ее.

Она никогда не любила красавчиков, почти все они были слишком самодовольными и эгоистичными типами. Но сейчас дело было не в красавчике, сейчас раздражение Марины вызвала невзрачная девушка, робко присевшая на край стула.

Курица ты драная, мышь бесцветная, мысленно обратилась к ней Марина, ну куда ты лезешь? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Кто ты и кто – он? Вы же с разных планет, девочка, как ты этого не понимаешь? Ты для него не существуешь, вам никогда не быть вместе… и, между прочим, это даже к лучшему, потому что подобные мезальянсы ничем хорошим не кончаются.

Марина усмехнулась краешком губ. Конечно, было бы забавно влюбить этого напыщенного павлина в дурнушку… есть методики, и она, Марина, неплохо ими владеет. Страсть обрушится на Игоря как лавина, накроет его с головой, он влюбится в эту глупую девчонку, и они будут счастливы. Неделю, две… месяц, быть может… А потом наведенные чары неизбежно вступят в противоречие с реальностью.

Можно внушить человеку с лактозной недостаточностью любовь к молоку, и он начнет пить молоко литрами. Но будет ли ему от этого польза? Избавит ли внушение от проблемы, в основе которой лежат биохимия и генетика?

Так и с любовью к человеческому существу. Красавчик Игорь будет любить девчонку абсолютно искренне, он будет с ума по ней сходить и совершать чудеса в постели. Но подсознательно всегда будет помнить о том, что она некрасива и вообще не пара ему. Такая ситуация неизбежно вызовет напряжение, оно будет копиться, возрастать день ото дня. А тут еще подначки друзей, шутки разной степени безобидности… брошенные ревнивые красавицы усилят свой натиск, и Игорь не выдержит. Он захочет освободиться. Его подсознание захочет.

Все начнется со снов – темных, душных, страшных, после которых Игорь будет просыпаться больным и разбитым. Скорее всего, он ничего не будет помнить, останется лишь гнетущее ощущение какой-то непоправимой беды и безнадежного отчаяния, и это чувство будет прочно связано с той девушкой, в которую он страстно влюблен. В какой-то момент придет мысль: лучше бы ее не было, лучше бы она умерла… он с ужасом прогонит эту мысль, но она будет возвращаться, раз за разом. И в конце концов, наступит катарсис.

Марина Рожкова не знала, каким образом Игорь избавится от приворожившей его девчонки: прогонит ее со скандалом или задушит, ослепленный ненавистью. Ей, если честно, было все равно. Но одно она знала совершенно точно – как только это случится, как только наведенные чары рассеются и Игорь освободится, отдача накроет ее саму. И чем более качественный приворот она совершит, тем сильнее будет отдача. Таков закон.

Надо избавляться от девчонки, подумала она. Наговорить ей какой-нибудь магической чепухи и выпроводить. Пусть, если хочет, идет еще к кому-нибудь, вреда точно не будет, потому что вокруг одни шарлатаны, таких, как я, - единицы. И максимум, что девочке грозит, что ее обдерут, как липку.

Марина посмотрела на девушку: та сидела, напряженно подавшись вперед, стиснув побелевшие кулачки, а в глазах ее была такая отчаянная надежда, такая вера в чудо, что сердце Марины дрогнуло.

В принципе, ей можно помочь. Девчонка, конечно, дурочка, но она же не виновата, что влюбилась в такого красавчика. Это как болезнь, никто от нее не застрахован. И нормальный врач будет лечить пациента, не упрекая в том, что пациент не следил за своим здоровьем, запустил и вообще сам виноват.

Немного ослабить эмоциональный фон – раз. Снизить либидо – два. Для начала. Девчонке сразу станет легче. Потом, конечно, понадобится более серьезная коррекция, но это будет потом.

Чувствовать себя крестной феей для Золушки было неожиданно приятно.

- Как вас зовут? – спросила Марина.

-2-

- Как вас зовут?

Голос альтернативного специалиста звучал мягко, участливо, и Юлька перевела дух. Конечно, ей помогут, в этом нет сомнений! Прямо вот сейчас! И все станет ослепительно хорошо!

- Юля. То есть Юлия Владимировна Кошкина.

- Понимаете, Юля, у вашего избранника очень сильный эгрегор.

- А… это хорошо? Или плохо?

- Для него, конечно, хорошо. Эгрегор – это, упрощенно говоря, защита. Что-то вроде коллективного иммунитета. И чем он сильнее, тем выше уровень защиты. В данном случае это означает, что воздействовать на Игоря будет очень сложно… если вообще возможно.

У Юльки задрожал подбородок, в глазах защипало.

- Но попробовать можно? – выдавила она, борясь со слезами.

- Попробовать можно. Но для этого мне понадобится ваша помощь. Вы должны будете поделиться со мной своей жизненной силой.

Слезы у Юльки мгновенно высохли, она решительно вздернула подбородок. Поделиться силой? Да сколько угодно!

- Я готова!

- Скорее всего, после сеанса вы почувствуете слабость, - предупредила Марина. – Наступит апатия или даже небольшая депрессия. Возможно, вам даже покажется, что вы уже не так сильно любите… что несколько разочаровались в своем избраннике…

Юлька снисходительно улыбнулась. Разочароваться в Игоре? Это невозможно. Это такая чепуха, что о ней не стоит даже говорить. А все остальное – слабость, депрессия… Пусть. Никакие жертвы не будут чрезмерными, если они приведут к цели.

- Я готова, - повторила она решительно. – Что я должна делать?

Марина некоторое время молча разглядывала девушку, потом вздохнула.

- Ничего особенного. Просто слушайтесь меня, и все.

Она зажгла свечи, расставила их на столе двумя полукругами, поместила в центр хрустальный шар на подставке. Склонив голову, окинула сооружение критическим взглядом, поправила пару свечей, кивнула.

- Протяни руки и поверни их ладонями вверх, - отрывисто сказала она. – Прямо между свечей.

Юлька послушно вытянула ладони. В руках у Марины, откуда ни возьмись, оказался крошечный ножичек, и она быстрым уверенным движением вонзила его в мясистое основание правого большого пальца. Юлька дернулась и пискнула – скорее от неожиданности, чем от боли, а Марина хладнокровно повторила ту же процедуру с левой рукой девушки.

- Сожми ладони, - приказала она. – Теперь разожми. И положи их на шар. Обхвати его так, как будто ты замерзла и хочешь погреть руки.

Юлька обхватила шар окровавленными ладонями. Странно, но шар, который, по идее, должен был быть холодным, показался девушке теплым. Как котенок, подумала Юлька и сама удивилась этому сравнению.

Приятное тепло проникло через ранки, разлилось по ладоням – от кончиков пальцев до запястий, поднялось вверх по предплечьям. Юлька с волнением прислушалась к своим ощущениям.

Честно говоря, она не очень верила во всякое там колдовство и магию. Наверное, раньше, в глубокой древности, магия и в самом деле была чем-то обыденным, естественным свойством человеческой психики. Но люди сами отказались от своих экстрасенсорных способностей, когда пошли технократическим путем. И теперь, в наше цифровое время, если и рождались где-нибудь настоящие экстрасенсы, рассуждала Юлька, то это были единицы, чьи способности представляли собой жалкое подобие возможностей их предков. У остальных же и этой малости не было. А все эти целители, колдуны и им подобные просто шарлатаны и мошенники.

Юлька очень не любила шарлатанов и мошенников, и очень боялась попасться им на удочку. К Марине Рожковой она обратилась от отчаяния, просто потому, что должна была хоть что-то сделать, и была готова к обману и разочарованию. Она даже испытывала какое-то мрачное мазохистское удовлетворение при мысли о грядущей неудаче. И, кажется, ошиблась в своих прогнозах.

Неужели мне повезло? – с внезапной вспышкой надежды подумала Юлька. И я нарвалась на настоящего, взаправдашнего экстрасенса? Потому что это тепло, которое уже достигло локтей, откуда оно? Не внушила же я его сама себе?

Или это трюк? Обычный трюк умелого фокусника? Какие-нибудь пьезоэлементы, разогревающие стекло, или что-то в этом роде.

Юльке вдруг захотелось заорать и швырнуть шар. Шарахнуть им об пол или об стену, да так, чтобы осколки брызнули в разные стороны. Но она не успела – Марина, очень сосредоточенная, протянула руки между двумя полукружьями свечей и накрыла ее ладони своими.

И вдруг вскрикнула, дернувшись, как от удара. Лицо ее исказилось, налилось кровью, на лбу выступили бисеринки пота.

- Пус-сти, - прошипела она. – Пус-сти, свол-лочь…

Перепуганная Юлька взвизгнула, отшатнулась; шар упал с подставки и, тяжело рокоча, покатился по гладкой столешнице. Марина отпрыгнула к окну. Она тяжело дышала и, скрестив руки на груди, смотрела на Юльку с непонятным выражением… страха? ненависти?

Так она же сумасшедшая! – поняла Юлька и похолодела. Точно сумасшедшая! Вот уж повезло, так повезло, ничего не скажешь. Бежать отсюда, скорей бежать!

Юлька опасливо протянула руку, схватила свой телефон. Марина стояла неподвижно, закусив губу. Не отрывая взгляда от альтернативного (чересчур уж альтернативного!) специалиста, Юлька сунула телефон в рюкзачок и медленно попятилась к двери. Марина пошевелилась и разлепила губы.

- Не приходи сюда больше, - глухо сказала она. – Никогда. Поняла? Никто тебе не поможет.

Да меня сюда и на аркане теперь не затащишь! – подумала Юлька. Сердце у нее колотилось, руки сильно дрожали, а ноги сделались ватными. Спотыкаясь на каждом шагу, она кое-как выбралась из страшной комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась за ней, хотя Юлька могла поклясться, что Марина не сделала ни шагу от подоконника.

Ведьма-домработница уже ждала ее в прихожей. Странно, но сейчас она уже не казалась такой зловещей. Обычная тетка… ну, некрасивая, одеваться не умеет, и прическа ей явно не идет… ну и что?

Домработница возилась с замком. При ней Юлька почувствовала себя уверенней. Она даже смогла попрощаться, и голос у нее почти не дрожал. Домработница кивнула, открыла дверь, и Юлька, радуясь избавлению от кошмара, шагнула за порог.

- Не верь, - ожег ей ухо горячий шепот. – Есть способ.

И тотчас в руку девушки втиснулось что-то маленькое и твердое. Юлька резко обернулась, но дверь уже захлопнулась.

Прыгая через две ступеньки, шурша бахилами, Юлька сбежала вниз, вихрем вылетела из подъезда и быстрым шагом пошла к автобусной остановке. Она еле сдерживалась, чтобы не перейти на бег. И, только отойдя от дома Марины на приличное расстояние, остановилась и присела на лавочку, переводя дыхание.

Юлька разжала кулак – на покрытой подсохшей кровью ладони лежал туго свернутый клочок бумаги. Это оказалась записка, написанная четким, почти каллиграфическим почерком. Там был номер мобильного телефона и короткая приписка: «После 21.00»

- Ну уж нет! – громко сказала Юлька. – Хватит с меня. Больше никогда!

Она скомкала записку, кинула ее в урну. Не попала, но вставать и поднимать бумажный комок не стала. Потом достала гигиенические салфетки и принялась оттирать руки. Заранее морщась, взглянула на раны и удивленно покачала головой. Странно, но небольшие порезы почти затянулись и больше не кровоточили. Хотя обычно любая царапина заживала на нежной Юлькиной коже неделями.

Приведя себя в порядок и стащив изодранные бахилы, Юлька встала и побрела к остановке. Она потихоньку приходила в себя. Ну ты и попала, подруга! Кому рассказать – не поверят. Да и я бы не поверила тоже. Это же надо такое везение иметь, чтобы из тысяч экстрасенсов нарваться на сумасшедшего! Или, может, они все такие?

- Одно хорошо, деньги целы остались, - рассудительно сказала Юлька и повеселела.

Автобус уже ждал на остановке, распахнув двери, когда Юлька вдруг круто повернулась и бегом вернулась к лавочке. Записки возле урны не было, и Юлька запаниковала – а вдруг та исчезла? Сгорела синим пламенем? Растворилась в воздухе? Но нет, ее просто отнесло ветром на газон.

Облегченно вздохнув, Юлька подобрала записку и сунула ее в карман. Чувствовала она себя при этом законченной идиоткой.

-3-

Марина Рожкова задумчиво разглядывала магический шар: тот покрылся изнутри паутинкой тоненьких трещин, отчего потерял свою прозрачность, став матовым. Легко отделалась, подумала она, очень легко. Хотя шара, конечно, было жаль – продавец клятвенно уверял, что заряжал его сам Сильва Щедрый. Врал, разумеется, собака, но маноемкость у шара и в самом деле была впечатляющая. Как и цена, впрочем.

И вот сегодня он спас ей жизнь.

Марину передернуло от пережитого ужаса. Прилипала? Здесь? Но этого не может быть, просто не может быть! Даже если где-то самопроизвольно открылся портал, и опасную тварь втянуло сюда… Прилипалы не могут жить в этом мире, они разрушаются за несколько часов, максимум за сутки. И, самое главное, они теряют способность к отбору маны, причем сразу же! Конечно, они могут прилипнуть, у них это на уровне безусловного рефлекса, но это все! Никакого вреда своему хозяину они принести не могут, и в самом худшем случае человек почувствует прилив необъяснимой сонливости.

А этот смог, напомнила себе Марина, и снова вздрогнула. Если бы не шар, лежала бы ты сейчас, голубушка, высосанная досуха, и мечтала бы о смерти. О легкой быстрой смерти. Потому что вряд ли кто-нибудь захотел бы помочь тебе с восстановлением – бескорыстных филантропов сейчас не встретишь, они вымерли как вид.

Но как же я его не распознала? – поразилась вдруг Марина. Невероятно, но у меня даже подозрений никаких не возникло! Проклятая девчонка! Притащила на себе паразита, живого паразита!

А кстати, почему он не высосал саму девчонку? С какой такой стати она не только осталась жива, но еще и в полном здравии? В чем причина? Прилипала – мутант, новый вид?

Сомнительно. Ведь на их уровне эволюции как явления не существует. Во всяком случае, так утверждает общепринятая теория. Хотя тот же Сильва Щедрый в своем трактате упоминал о прилипалах, способных к симбиозу. Но для этого им нужен абсолютный носитель, что-то вроде универсального донора в человеческом мире. Только встречается куда как реже.

Девчонка – уникум? Таскает на себе прилипалу и в ус не дует? А прилипала, вместо того, чтобы убить хозяина, активно отбирает ману у окружающих и подпитывает его? То есть – ее, Юлию Владимировну Кошкину.

На мгновение Марина почувствовала зависть, ей-то самой приходится собирать манну по крупинкам, не брезгуя никакими источниками, даже свежими покойниками. Да еще делиться кое с кем. А на девчонку мана щедро льется буквально отовсюду… но в этом же заключается и опасность, смертельная опасность!

Прилипала безмозгл, даже прилипала-симбионт. Он будет накачивать свою хозяйку маной, как воздушный шарик накачивают гелием. И в конце концов случится катастрофа – девчонка погибнет. Паразит, разумеется, погибнет тоже, но это его не волнует – смерть для него не существует. По большому счету он вечен: пока он есть – смерти нет; когда придет смерть – его уже не будет.

А вот девчонку жаль… немного. Марина задумалась, можно ли ей помочь, и с сожалением покачала головой – тут мало было знаний, тут важен был еще внутренний запас маны, чтобы успешно противостоять прилипале. А тратить свой резерв на постороннего и не слишком симпатичного ей человека, Марина Рожкова не собиралась. Она собиралась быть здоровой, богатой и прожить долгую счастливую жизнь.

В кабинет бесшумно вошла «домработница» и остановилась, поводя длинным носом. Она словно бы принюхивалась.

- Вот, - чуточку виновато сказала Марина, показывая на шар. – Полюбуйся, Лилайна, что эта проклятая девчонка натворила. Кстати, как же ты ее пропустила? Неужели не заметила прилипалу?

Ведьма по имени Лилайна медленно подняла на Марину глаза, полыхнувшие на мгновение тусклым багровым огнем, и Марина поперхнулась упреком.

Не отвечая, Лилайна подошла к столу, склонилась над шаром, внимательно его рассматривая. Потом высунула язык – очень длинный, очень красный язык – и осторожно лизнула кровь Юльки, оставшуюся на гладкой поверхности. Причмокнула, словно смакуя деликатес, кивнула.

- Хорошая кровь, - почти пропела она. – Молодая, звонкая. Сильная.

Она протянула над шаром руку с худыми узловатыми пальцами; шар задрожал, подпрыгнул и завис в нескольких сантиметрах от раскрытой ладони. Не обращая внимания на Марину, Лилайна вышла из кабинета, унося с собой шар.

Марина с облегчением перевела дух.

Ну и ладно, почти весело подумала она, ну и пожалуйста. Заходите, люди добрые… или нелюди, кто ее знает… берите, что хотите. Мы в передовики магической науки не рвемся, нам кровь девственниц без надобности.

В том, что некрасивая угловатая пигалица – девственница, Марина не сомневалась. И в том, что ее кровь будет использована определенным способом – тоже.

Мышка, со слабым сочувствием подумала она, мышка-малышка, и чего тебя занесло ко мне? Наверное, это судьба.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 3.

-1-

- Ри. То. Ной. Х-ха-а!

- Х-ха-а!

- Ис. Куда. Чин. Х-ха-а!

- Х-ха-а!

- Живот – душа. Дышать живот. Надуть, выдуть. Ломать, как сухой ветка. Х-ха!

- Х-ха!

- Еще сильно ломать! Резко!

- Х-ха!

За годы, проведенные в Лимии, Тобо Хисей так и не избавился ни от своего чудовищного акцента, ни от манеры коверкать слова. Даже самый короткий разговор с ним превращался в настоящую пытку для постороннего человека. К счастью, Тобо Хисей разговорчивостью не отличался, а с посторонними и вовсе предпочитал помалкивать. Так что страдали, в основном, обитатели приюта. Впрочем, взрослые давно привыкли к манере речи туюса, а детям и вовсе было на это наплевать: своего обожаемого учителя они понимали с полуслова, с полувзгляда.

Вон, стоят стройными рядами, серьезные, сосредоточенные, глаза – льдинки, лица отрешенные. Не дети – маленькие Будды на пике медитации. И никого в мире для них не существует, да и сам мир – призрак, мара, сон разума. Только учитель, только его голос, его лицо.

Уна Костайль зябко передернула плечами и закрыла окно. Как им, бедолагам, не холодно? Босиком, голышом? Начало осени в этом году выдалось на диво холодным: по ночам подмораживало, затягивало лужи хрупким льдом. Да и днем сырой воздух прогревался неохотно, а с серого низкого неба то и дело принимался моросить нудный дождик. В такую погоду хочется растопить камин пожарче, закутаться в теплый плед и дремать под умиротворяющее потрескивание поленьев. А не скакать голышом под дождем, по мокрой траве.

Но туюс в этом вопросе проявил неожиданную жесткость: гимнастика, в особенности – дыхательная гимнастика, должна проходить на открытом воздухе. В любое время года, в любую погоду. И – голышом. Мальчики и девочки; юноши и девушки – их тела должны быть обнажены, и точка! Исключение Тобо Хисей сделал только для себя, на занятиях он был в своем традиционном наряде воина – подвязанные у щиколоток штаны, куртка с глухим воротом, мягкие кожаные чулки. От нескромных взглядов эта одежда спасала, от непогоды – нет, и учитель был на равных со своими учениками, перенося капризы небес с отменным равнодушием.

Няня Кларина, едва появившись в приюте, грудью встала на защиту нравственности. Она вела долгие задушевные беседы с Тобо, стараясь внушить дикарю-язычнику основы христианской морали. Она устраивала грандиозные скандалы, что при ее голосе было нетрудно. Она срывала тренировки, доводя туюса до бешенства. Она даже пыталась побить Тобо Хисея, что было совсем уж глупо – текучий, как ртуть, туюс, смеясь, плясал в дразнящей близости от кулаков женщины, еще немного, и достанешь… Драки эти всегда кончались одним и тем же – охваченная праведным гневом няня бросалась на туюса, а тот прихватывал ее затылок и нежно, бережно, укладывал женщину на землю.

Пришлось баронессе Костайль вмешаться. Результатом вмешательства стал компромисс – набедренная повязка. Кларина настаивала еще и на корсете для девочек, но тут ей пришлось уступить.

Много лет назад, когда Тобо только приступил к тренировкам, баронесса и сама была огорошена требованиями туюса. Она не знала, как к ним относиться. Что стоит за ними? Извращение? Тайная страсть педофила? Дискредитация самой идеи реабилитации альтеров? Ведь Тобо Хисей, Тобо-изгнанник, порвавший со своим племенем, глубоко в душе все равно оставался туюсом. А отношение туюсов к альтерам хорошо известно.

Но нет. Наблюдения, тесты, да и весь жизненный опыт баронессы Костайль утверждали: туюс никакой не извращенец, он просто следует какой-то своей, совершенно определенной методике. Не в силах сдержать вполне понятное любопытство, Уна приступила к осторожным расспросам.

К ее удивлению (и облегчению, чего уж там!), Тобо Хисей не стал ничего скрывать. Если перевести его тарабарщину на нормальный человеческий язык, выходило следующее.

Дыхание – это жизнь. Дыхание – это смерть. Правильное дыхание исцеляет, дарит долголетие и просветление. Неправильное дыхание убивает. Быстро или медленно, но неотвратимо. Убивает не только тело, но и душу, в первую очередь.

У альтеров нет своей души, говорил Тобо Хисей, и в голосе его звучало глубокое убеждение ученого, а не слепая вера оголтелого фанатика. У альтеров вообще ничего нет: их мысли, чувства, даже сами тела – не более чем воплощенное в вещественном облике отражение человека-хозяина. Такими они были задуманы, такими созданы. Выгребная яма для отходов жизнедеятельности человека – вот самое лучшее сравнение, если говорить об альтерах. Чем глубже яма, тем дольше она прослужит. Чем сильнее альтер, тем лучше для его хозяина.

Я делаю ваших альтеров сильными, говорил Тобо Хисей. Я учу их правильно дышать, правильно кричать. С помощью дыхания они направляют энергию, полученную от хозяина, в нужное русло. С помощью крика они выплескивают ее всю, без остатка, освобождаясь от негатива, будь то болезнь, боль или даже смерть. Я учу их становиться пустыми, чтобы дать возможность хозяину вновь их наполнить.

Это очень хорошая методика, осторожно заметила Уна Костайль. И она работает, я же вижу. Тогда почему вы, туюсы, не пользуетесь ею, а убиваете своих альтеров сразу после рождения?

Человек должен быть цельным, объяснил Тобо Хисей. И телом, и душой. Альтер же, разделяя с человеком единство, забирает его часть себе. Если ты лишишься ноги или руки, ты не перестанешь быть человеком. Если ты лишишься части души, ты уподобишься животному. Животному закрыт путь на Небо; частичному туюсу – тоже. Животное после смерти возродится в облике животного; частичный туюс – в облике альтера. Он не взойдет на Небо, не воссоединится с предками, не познает истинную цель своего Пути. Убивая альтера, мы делаем для него добро: ведь известно, что после своей девяносто девятой смерти частичный туюс искупает свою вину и вновь рождается человеком.

Так верим мы, сказал Тобо Хисей. Вы верите по-другому. И я не знаю, чья вера является истинной. Может быть, мы все правы. Может быть, мы все ошибаемся, и есть что-то третье.

Ты философ, сказала Уна Костайль. Ты мудрец. И все равно… Я же знаю, как вы относитесь к альтерам. Они для вас скверна, отвратительней дерьма из выгребной ямы. Вы даже не хороните их, а кидаете на съеденье свиньям. Роженицы у вас считаются нечистыми до следующего полнолуния, ребенок-хозяин – тоже. Ты – туюс! Ты впитал это отношение с молоком матери! Так почему же ты не боишься оскверниться? Почему живешь рядом с нашими альтерами? ешь их пищу? прикасаешься к ним? Делаешь их сильными, в конце концов?

Тобо Хисей пожал плечами. Наверное, я неправильный туюс, сказал он. Мне просто интересно.

-2-

Что может свести вместе утонченную дворянку и грязного дикаря, изгнанного из своего племени? Только случай.

Овдовев, баронесса Костайль решила вернуться домой, в Лимию. Счастливые Острова, несмотря на их название, не слишком привлекательное место для жизни одинокой беззащитной женщины. Поверенный покойного барона не возражал – ему самому до чертиков опостылел этот медвежий угол. Распродав все, что можно было распродать, раздарив все, что продать не удалось, баронесса, свободная и счастливая, тронулась в путь. Налегке, если не считать четырех телег с личным имуществом. Маленький обоз охраняла команда заранее зафрахтованного корабля. Бородатые, вооруженные до зубов, продубленные морем, солнцем и ветром, матросы во главе с боцманом внушали ужас любому встречному, так что путешествие прошло без приключений. Увы, бравые мореходы на суше оказались скверными ходоками, поэтому дорога растянулась на три дня. Пришлось два раза ночевать под открытым небом.

Вторая ночевка случилась возле стойбища туюсов.

- Что у них там происходит? – спросила Уна Костайль, разглядывая возбужденно гомонящую толпу, в центре которой, угрюмо набычившись, стоял связанный человек.

- Узнать? – с готовностью спросил поверенный.

Будучи личным поверенным барона Костайль, он еще исполнял и казенные обязанности. В частности, нес мораль и законы цивилизованного общества дикарям, погрязшим в возмутительной демократии. Поэтому неплохо выучил их язык.

- Да, Грегож, будьте так добры.

Прихрамывая, поверенный направился к толпе, сказал что-то. Толпа заволновалась, трескучий гомон тут же взлетел до небес, а связанный уселся на землю, демонстрируя полнейшее равнодушие к происходящему. Из толпы выступил туюс в богато украшенных одеждах – очевидно, вождь. Отставив ногу и выпятив грудь, он с важным видом принялся что-то объяснять Грегожу, а тот слушал, кивал, всплескивал руками и качал головой. Толпа молча внимала, только связанный вполголоса тянул что-то заунывное. На него косились, но петь не мешали. Наконец Грегож в последний раз кивнул головой, обменялся торжественным рукопожатием с вождем и вернулся к баронессе.

- Обычное дело, - доложил он. – Парень нарушил закон, парню грозит изгнание. В цивилизованном обществе его бы казнили, но у туюсов табу на смертную казнь для соплеменников. Поэтому – изгнание.

- И в чем же он провинился? – полюбопытствовала Уна Костайль.

- О, это интересно! – оживился поверенный. – С таким ужасным преступлением я еще не сталкивался.

Каждый туюс знает, что шаманы – это посланцы Неба. Каждый туюс без запинки перечислит семь признаков, отличающих шамана от обычного человека. И самый первый, самый главный признак будущего шамана, это его мертворожденный альтер. Остальные шесть знаков появляются потом, по мере взросления ребенка.

Альтер маленького Тобо умер довольно поздно по общепринятым меркам - сразу после первого кормления, не дождавшись испытания настойкой каменной плесени. И хотя его смерть была отмечена криком чайки (второй признак!), у соплеменников Тобо возникли большие сомнения насчет его будущего.

- Слабый шаман будет, - сказал Ичин Хисей, дедушка новорожденного. – Совсем слабый. Лучше такому не быть.

На том и порешили. Маленького Тобо воспитывали как обычного мальчика-туюса – будущего охотника и воина. Но за семь последующих лет его мать не родила больше ни одного мальчика, а это уже было серьезно. Третьим признаком Небо прямо выражало свою волю, и никто из племени Хисей не решился оспаривать ее. Тем более что старый шаман был действительно стар, и пора было задуматься о преемнике.

Только один человек решительно возражал против такого развития событий – сам Тобо. Но кто же будет слушать семилетнего сопляка, который сам не понимает своего счастья? Отряд воинов, гордых такой честью, отвезли угрюмого зареванного мальчишку на холм Всех Предков, развели сигнальный костер и ушли. Оставив мальчика дожидаться Поворота Судьбы.

- Поворот Судьбы, это жестокий обряд, - сказал Грегож. – Представьте себя, баронесса, ребенка оставляют совсем одного в глухом лесу. Без шатра, без сменной одежды, практически без еды. Дают бедолаге лук, колчан со стрелами, нож… выживай, как сможешь.

Уна Костайль содрогнулась:

- Ужас! Варварство! Представляю, сколько детей погибает! Бедные малыши.

- Так выявляют четвертый признак шамана, - объяснил Грегож. – Но спешу вас успокоить, баронесса: смерть во время такого испытания большая редкость. Дело в том, что холм Всех Предков священное место для туюсов. Каждое утро они совершают моления, повернувшись лицом в его сторону. И, разумеется, кто-то обязательно увидит сигнальный столб дыма. Увидит и поспешит на помощь. От ребенка требуется только спокойно дождаться спасателей… день, два… редко когда больше четырех. Потом его заберут в чужое племя – это обязательно, чтобы в чужое! – лишат родового имени… ну и, собственно, все. Лет до двадцати мальчик будет проходить обучение у местного шамана, получит остальные свои знаки и благополучно вернется в родное племя. Станет уважаемым человеком, женится… его семья никогда не будет знать голода и нужды…

- Звучит неплохо, - заметила Уна. – Тогда в чем же провинился этот счастливчик? Не захотел брать в жены предназначенную ему женщину? Оказался бесплодным?

Проведя несколько лет на Счастливых Островах, баронесса успела ознакомиться с обычаями местных племен. Поверенный хохотнул.

- До женитьбы, баронесса, дело не дошло. Дело в том, что этот парень не захотел принимать седьмой, последний знак. Он отказался от внутреннего зрения, без которого не может обойтись истинный шаман. Ибо только внутренним зрением можно увидеть скрытое, познать неведомое… ну и так далее…

- Но это же суть шаманизма, не так ли? Духовное зрение, я имею в виду. Тогда почему же он?..

- Чтобы обрести внутреннее зрение, нужно лишиться внешнего, - объяснил Грегож.

Он произнес эти слова таким будничным тоном, что Уна не сразу осознала их смысл.

- Господи! – потрясенно воскликнула она. – Внешнее зрение – это глаза? Глаза, да? Людей что, ослепляют?

Грегож развел руками.

- Увы, моя баронесса, это так. Дикий обычай, согласен. Обретение седьмого знака самое тяжелое испытание для шамана… и не все выживают после этой… гм… процедуры… В оправдание варваров скажу лишь, что ослепленный шаман действительно приобретает ряд… э-э-э… способностей, скажем так, недоступных обычным людям. Я лично был свидетелем некоторых случаев, которые кроме как мистикой объяснить невозможно. Духовное зрение у язычников Святая Церковь отрицает… значит, отрицать должны и мы, не так ли? Поэтому – только мистика, только козни дьявола, это я вам заявляю со всей ответственностью, как истинный христианин.

Он торжественно перекрестился; баронесса машинально последовала его примеру. Глаза ее не отрывались от шамана-бунтовщика, которого соплеменники энергично забрасывали грязью.

- Отказался, значит, - задумчиво проговорила она.

- Наотрез, - весело подтвердил Грегож. – Более того, он заявил, что освященный веками обычай предков является ошибкой. И для обретения внутреннего зрения совсем необязательно лишаться глаз. Достаточно время от времени уединяться в полной темноте и тишине, лишив себя пищи. Сии новаторские идеи не нашли отклика в душах его соплеменников, поэтому новатора приговорили к изгнанию.

Толпа туюсов расступилась, пропуская к связанному маленькую процессию: седой человек с повязкой на глазах, мальчик-поводырь, на плечо которого опирался слепец, и четверо крепких молодцов, несущих связки кольев и сыромятных ремней. Какой-то старик выкрикнул что-то фистульным голосом, и толпа разразилась смехом. Связанный дернулся и оскалил зубы.

- Что там происходит?

- О, баронесса, нас зовут! Кажется, ваш ужин поспел.

В руках у десятка мужчин сверкнули ножи. Остальные попятились, образуя просторный круг, а вооруженные туюсы стали медленно приближаться к связанному. Тот зарычал.

- Я спрашиваю, что там происходит?

- Ничего особенного, просто часть обряда. Уверяю вас, убивать преступника никто не собирается. Это табу.

Вооруженные набросились на связанного, а тот орал, отбивался ногами, бешено извивался и кусался. Но силы были неравны, поэтому очень скоро изгнанник лишился всей своей одежды.

Четверка крепышей из сопровождения шамана, не обращая внимания на происходящее, вбивала колья в землю. Покончив с этим, они затянули ременные петли на запястьях и лодыжках жертвы. Пара минут безнадежного отчаянного сопротивления, и обнаженная жертва оказалась распята между кольями.

- Последний раз спрашиваю, что здесь происходит?!

- Давайте уйдем, баронесса. Вам не стоит на это смотреть.

Бац! Звонкая оплеуха обрушилась так неожиданно, что поверенный не удержался на ногах.

- Кастрация, - сдался он, прижимая ладонью быстро опухающую щеку. – Изгнанника предварительно кастрируют.

- Остановите их! Немедленно прекратите это зверство!

Не вставая, Грегож отчаянно замотал головой:

- И не подумаю! Я не самоубийца!

Баронесса Костайль в отчаянии огляделась вокруг. Но помощи было ждать неоткуда: сопровождающие обоз моряки, расположившись вокруг костра, с интересом наблюдали за происходящим и вмешиваться не собирались. Боцман, встретившись взглядом с женщиной, только покачал головой и ухмыльнулся:

- И правда, ваша милость, шли бы вы отсюда. К чему вам на такое непотребство смотреть?

Слепой шаман, ведомый мальчиком, опустился на колени между ног распятого, достал из-за пазухи изогнутый нож. Один из крепышей встал у головы жертвы; в руках его невесть откуда взялась обмотанная толстой шкурой дубина. Еще один крепыш сосредоточенно калил на костре наконечник копья. Приговоренный туюс завыл: страшно, отчаянно, безнадежно.

Этот вой сорвал баронессу с места. Бросившись к своей дорожной карете, она принялась лихорадочно расшпиливать багаж. В разные стороны разлетались меха, кружевное белье, платья и ленты. Быстрей! Быстрей! Черт, где же она? А, вот!

Рука наткнулась на холодную рифленую рукоять. Миг, и баронесса, воздев шпагу покойного барона над головой, помчалась в сторону туюсов, издавая воинственные кличи. Еще миг – и она разъяренной фурией ворвалась в толпу, без разбору раздавая оплеухи и зуботычины.

Что остановило вождя туюсов? Вид безумной женщины (а только безумица может поднять руку на мужчин)? Шпага, сверкающая на солнце? Но, так или иначе, он остановился: поднял руку и каркнул что-то повелительное.

Крепыш опустил дубину – не на голову приговоренного, а рядом на землю. Шаман спрятал свой нож за пазуху и сгорбился, сидя на пятках. И все туюсы, включая жертву, во все глаза уставились на тяжело дышащую женщину. Вождь шагнул вперед, властно протянул руку. Плохо понимая, что делает, Уна Костайль направила шпагу в грудь вождю. Запоздало сообразив, что так и не вынула ее из ножен. И едва удержалась от нервного смеха – тоже мне, защитница! Вождь нахмурился и заговорил.

- Он говорит – прекрасное оружие!

Уна обернулась – за спиной стоял запыхавшийся Грегож, бледный, если не считать пылающей щеки. От костра спешили моряки. Моряки были вооружены тесаками и пистолями, Грегож – казенной легкой шпагой-полуторкой. Мужчины-туюсы закрыли собой женщин и детей; у некоторых в руках были копья. Что я наделала, ужаснулась Уна. Это же бойня, обязательно будет бойня! И все из-за чего? из-за кого? Из-за грязного дикаря? Чьи идеи тебе показались любопытными?

Из-за тебя, голубушка, шепнул внутренний голос, только из-за тебя сейчас погибнут люди.

- Он говорит – прекрасное оружие! Достойное воина. Что баронесса хочет за него?

Бойня откладывалась.

Кочевые пути народа туюсов из рода Хисей пролегали вдоль берега моря. А берег, изрезанный глубокими бухтами, оказался крайне удобен для устройства портов и пристаней народа Лимии. Так дикари-язычники познакомились с цивилизацией. Знакомство оказалось взаимовыгодным: моряки получали мясо и рыбу, фрукты и овощи и сколько угодно свежей чистой воды. Туюсы обзавелись пусть дрянными, но железными ножами, зеркальцами и бусами, узнали вкус специй и крепкого алкоголя. Так что не было ничего удивительного, что вождь положил глаз на шпагу покойного барона Костайль.

- Что я хочу? Жизнь этого человека!

Жест, которым баронесса указала на шамана-отступника был более чем выразительным. Лицо вождя сморщилось в хитрой улыбочке. Он приосанился, упер руки в бока и заговорил.

- Это великий шаман, - переводил Грегож. – Он спустился ниже корней гор, он поднялся выше Луны и познал столько тайн, сколько песчинок на этом берегу. Такой человек стоит дорого, очень дорого.

- Как же такого замечательного человека они решились выгнать, причем бесплатно? –

язвительно спросила Уна.

- Он возгордился. И поставил себя против Неба. Духи разгневались и потребовали наказать дерзкого. Но если красивая богатая женщина хочет забрать его себе, она может это сделать. В обмен на оружие, каким владеют мужчины ее рода.

Уна Костайль с облегчением улыбнулась – дело оказалось проще, чем она думала.

- Я согласна!

Вождь просиял, принял из рук баронессы шпагу и благоговейно прижал ее ко лбу. Потом отдал какой-то приказ. Команда экзекуторов пришла в движение: вновь взмыла вверх дубина, наконечник копья лег на угли, а слепой шаман равнодушно потянул из-за пазухи кривой нож.

- Стойте! – в отчаянии закричала Уна. – Да стойте же, черт вас побери! Грегож, что происходит? Он что, вас не понял? Объясните ему – мне нужен этот человек живым и здоровым!

Слегка обескураженный Грегож повернулся к вождю. Он говорил медленно, четко произнося каждое слово, сопровождая свою речь красноречивой и очень наглядной жестикуляцией. На лице вождя проступило недоверие, потом изумление, потом сочувствие. Причем сочувствие явно адресовалось глупой женщине, не умеющей понять простые истины.

Ответная речь вождя заняла немало времени. Поверенный внимательно слушал, что-то уточнял, что-то переспрашивал, и вождь терпеливо, как несмышленышу, повторял раз за разом одно и то же. Наконец, Грегож кивнул и повернулся к баронессе.

- Плохо дело, - сказал он, вытирая потный лоб рукавом. – Если вкратце – любой взрослый бездетный туюс после смерти возрождается женщиной. Это такое наказание… прошу прощения, баронесса, - дикие люди, дикие верования... Шаманы в этом смысле не исключение. Но кастрированный шаман… еще раз прошу меня простить… лишается не только мужской, но и духовной силы. И, как результат, не может исполнить свое предназначение. А это уже гораздо серьезнее. Такой шаман возрождается альтером…

- Сколько? – перебила баронесса. Грегож вздохнул.

- Дело не в деньгах, баронесса. Туюсы опасаются мести. Оставив вашему шаману его… э-э-э… мужественность, они оставят ему и возможность колдовать. А это опасно. И не в последнюю очередь для вас… Это не я, это они так говорят, - поспешил откреститься поверенный, увидев, как грозно нахмурилась баронесса. – Слабая женщина не может противостоять шаману, даже если он не обрел еще внутреннее зрение. А если ваш протеже выколет себе глаза… ну, тут и опытный воин превратится в ребенка. Короче, туюсы боятся, баронесса.

Баронесса Костайль ненадолго задумалась.

- А если я гарантирую, что этот шаман не причинит никому вреда? Что я с ним справлюсь?

Вождь долго и со вкусом смеялся. Ему вторили мужчины. Даже женщины улыбались, закрывшись ладошками. Даже дети хихикали. Не смеялся только слепой шаман – повернув к баронессе перечеркнутое кожаной повязкой лицо, он был странно напряжен, словно прислушивался к эху слов женщины. Потом кивнул и, наклонившись к распятому, взмахнул своим ножом…

- Стоять!!!

Резкий окрик баронессы Костайль прозвучал как удар бича, и одновременно Грегож взмахнул своей легкой шпажонкой. Шаман вздрогнул и повалился вперед, уткнувшись лбом в живот своей несостоявшейся жертве. Наступила мертвая тишина.

Выставив перед собой шпагу в ножнах, вождь осторожно приблизился к шаману, потыкал неподвижное тело. Потом присел, прислушался к дыханию, повернул к баронессе ошарашенное лицо.

- Жив!

Дружный вздох потрясения был ему ответом.

Штатный парализатор «Комфорт», с опозданием сообразила Уна. Сто двадцать зарядов, дальность до пяти метров, поражаемая масса до трехсот килограмм, специального разрешения на ношение не требуется… Завтра очнется с больной головой…

- О, великая! – дурным голосом заорал Грегож, падая на колени. Туюсы, замешкавшись на мгновение, распростерлись ниц. Вождь, изо всех сил сохраняя видимость спокойствия, заговорил, но голос его предательски дрожал и срывался.

Женщина из-за моря – великая волшебница, раз сумела справиться с таким сильным шаманом, как Ундай. Она такая великая, что ее печень нельзя есть обычному человеку. Поэтому пускай забирает себе Тобо, совсем забирает, безо всякой платы, и делает с ним все, что пожелает.

Только он, ничтожный Деруз Хисей, униженно молит – пусть великая волшебница не гневается на туюсов. А если считает, что племя заслуживает наказания, то пусть накажет его одного.

И вождь бухнулся лбом в землю.

… Уезжали рано утром, едва развиднелось. И в такой спешке, что баронесса едва не забыла свою «покупку».

***

- Спасибо тебе, Грег, - сказала баронесса Уна Костайль на унилингве. – И прости. За пощечину прости, ладно?

На крошечной носовой палубе парусного корабля они были вдвоем, и можно было не опасаться чужих ушей.

- Авантюристка, - буркнул Грег Малфой, инспектор Службы Безопасности. – Чтобы я еще раз с тобой связался… Да будь я проклят!

Часть 1.

Феерическая дура.

Глава 1.

-1-

Так называла ее Дашка и, наверное, была права.

Голос Игоря – о, она могла услышать его в любом шуме, безошибочно вычленить из многоголосого гомона! Лицо Игоря – она могла бы нарисовать его в мельчайших деталях. Если бы, конечно, умела рисовать. Запах Игоря – мощнейший афродизиак, от которого у Юльки темнело в глазах и кружилась голова. Руки Игоря…

Впрочем, до рук дело пока не доходило. И вряд ли дойдет, считала Дашка, и Юлька, разглядывая себя в зеркало, была вынуждена соглашаться с любимой подругой. Потому что ничего хорошего ей зеркало не показывало – мышь серая, невзрачная, к тому же в очках. Правда, в первый же семестр очки сменили линзы, но это не сделало Юльку более привлекательной для мужской половины человечества. Прибавьте сюда еще рост – метр с кепкой в прыжке, тонкий голосок и вечно искательное выражение лица. Правда, фигура была неплоха – изящная, точеная, прям не девушка, а статуэтка из слоновой кости. Но что толку с той фигуры, если она вечно закутана в дешевые тряпки?

А Игорь был красив. Нет, не так, - он был божественно красив, как будто явился сюда прямиком с небес древней Эллады. Атлетическая фигура, широкий разворот прямых плеч, выпуклая грудная клетка. Шелковистая даже на вид загорелая кожа подчеркивала каждый мускул на его теле. А сапфировые глаза, окруженные неожиданно темными длинными ресницами? А вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы? Обаятельная улыбка и лучистый взгляд?

А еще он играл на гитаре, прыгал с парашютом и прекрасно танцевал.

От Игоря были без ума все женщины от десяти до ста лет. Студентки ходили за ним толпами, красотки в дорогих машинах приглашали его в рестораны, суровые преподши таяли от одного его взгляда. И даже завкафедрой по прозвищу Мегера, закоренелая холостячка, презирающая весь мужской род, и та смягчалась душой, стоило Игорю улыбнуться ей.

И как при таких талантах Игорь ухитрился не нажить себе врагов среди мужчин, оставалось загадкой. Наверное, все дело было в его характере – легком, открытом, щедром. Он любил всех, и все любили его. Даже его «бывшие».

Юлька не стала исключением. Она влюбилась в Игоря с первого взгляда. Даже не так – с первого звука его голоса. Нет, опять не то – она не видела и не слышала Игоря, когда, гордая и счастливая, шла в толпе сокурсников на первую в своей жизни лекцию. Просто вдруг изменилось что-то в окружающем мире, он наполнился чем-то огромным, значительным; чем-то таким, чему Юлька не могла дать определение. Медленно, словно преодолевая сопротивление глубины, она обернулась и увидела Игоря.

В тот же миг Юлька влюбилась. Тяжело. Безнадежно. Навсегда.

А Игорь ничего не понял и не почувствовал. Он шествовал по своему Олимпу, и весь мир был у его ног.

- Дура, - ругалась Дашка, когда Юлька рыдала у нее на плече. – Ты на себя-то посмотри! Кто он – и кто ты! Да у него от баб отбоя нет, он же их каждую ночь меняет. И все – красавицы: ноги от ушей, сиськи арбузами, глаза плошками. Он же на тебя и не глядит даже, замухрышка ты несчастная, зря только под ногами путаешься. Нет у тебя шансов к нему в койку попасть, ясно? Если только так, свечку подержать.

Пусть, соглашалась зареванная Юлька, пусть свечку, опахало, ночной горшок – что угодно, лишь бы быть рядом, всегда и везде. Пусть бабы, ей плевать, пускай приходят и уходят, лишь бы она, Юлька, оставалась рядом со своим богом.

- Кретинка! – орала Дашка. – Где твоя гордость? Ты себя что, на помойке нашла? Как можно так перед мужиком унижаться?

Перед этим – можно! - с мученическим видом твердила Юлька. Потому что – любовь! А если Дашка этого не понимает, если ей недоступны высокие чувства, то она просто оголтелая феминистка, «синий чулок» и вообще не подруга.

- Идиотка, - безнадежно вздыхала Дашка. – Мужика тебе надо, нормального мужика. А не этого херувимчика.

Нет, гордо вскидывала голову Юлька, ни за что! Она будет хранить себя для любимого. Когда-нибудь наступит их час, их звездный час. И тогда он оценит силу ее любви.

- Оценит, - ядовито хмыкала Дашка, - держи карман шире. Эка невидаль – целка. Думаешь, ты у него первая такая будешь, нетронутая?

Пусть не первая, защищалась Юлька. Ну и что? Какое это имеет значение? Если она дала обет своему рыцарю, и будет хранить ему верность хоть до самой смерти!

Впрочем, до самой смерти не получилось. Только до конца семестра. Это произошло в канун Нового Года, и устроила все, конечно, Дашка. Она тоже не была красавицей, и прекрасно отдавала себе в этом отчет, но ее жизнерадостность и уверенность в себе привлекали не меньше, чем экстерьер породистых девиц. К тому же она была умна, практична и тщательно скрывала это от мужчин.

Тридцать первого декабря она затащила Юльку на вечеринку в студенческую общагу. Там было шумно, весело и пьяно, толпы студентов с бутылками в руках хаотически клубились, перемещались, смешивались и распадались на отдельные группки. Непонятно как в руках у Юльки образовался основательно захватанный стакан с шампанским, и она машинально из него отхлебнула. Потом еще раз и еще. Так что когда они с Дашкой очутились в небольшой тихой комнате, Юлька была уже под хмельком и в чудесном настроении.

Новый Год шагал по планете, и перед ним было бессильно даже божество по имени Игорь.

Дашка нежно ворковала с черноволосым очкариком; за Юлькой ухаживал… Витя? Вадя? Вова? Он что-то шептал ей на ухо горячими губами, угощал мандаринами и шоколадом и старательно подливал в ее стакан. А его руки, жесткие и нетерпеливые, были везде. Юлька равнодушно, словно бы со стороны, наблюдала за развитием ситуации. В голове ее основательно шумело, перед глазами плыло, и ей было все равно.

Потом Дашка и ее очкарик куда-то делись, а Юлька оказалась в кровати, узкой и неудобной. Вадя… или все-таки Вова?.. торопливо стаскивал с нее джинсы, ухитряясь при этом раздеваться сам. Он шумно сопел носом; Юльке стало смешно, и она хихикнула.

Чисто теоретически, она знала, как это происходит. Подруги рассказывали. Да и в сети немало чего выложено насчет первого сексуального опыта. И про боль, и про неземное блаженство, и про то, как это круто, раз и навсегда, меняет жизнь.

А Юльке было никак. Она словно выполняла нудную, скучную, но необходимую работу, а когда все закончилось, встала, оделась и молча ушла. Вадя-Вова встревожено что-то крикнул ей вслед, но Юлька не обратила на него никакого внимания.

Если Дашка надеялась, что после этого жизнь Юльки изменится, то зря – все осталось по-прежнему. А весной стало еще хуже. Потому что Игорь наконец-то заметил Юльку.

Ну как – заметил? Просто сбил ее с ног. Нечаянно. Юлька присела, чтобы завязать шнурок на кроссовке, Игорь стремительно шел по коридору, Юлька встала, и они столкнулись. Легкая, как перышко, Юлька отлетела, шлепнулась на задницу. И замерла, снизу вверх глядя на обожаемого кумира.

- Ох! – воскликнул Игорь. – Извини, пожалуйста!

Он нагнулся, подхватил девушку, рывком поднял ее в воздух и засмеялся, глядя в ее отчаянные глаза.

- Испугалась, мышка? – весело спросил он. – Мышка-малышка. Не ушиблась?

Он посадил Юльку на подоконник, легонько встряхнул ее за плечи, ободряюще улыбнулся и ушел. А Юлька осталась, вцепившись руками в холодный пластик. Горячая волна ударила ей в лицо, дыханье сбилось, тело пронзила сладкая дрожь, и Юлька сжала зубы, чтобы не застонать. И все-таки застонала.

- Н-да, - сказала Дашка, разглядывая подругу, словно та была редким образчиком вымирающего вида. – Эк тебя… Ладно, пойдем. Разрешаю покурить. Говорят, после секса самое то.

Юлька неловко сползла с подоконника и на ватных ногах поплелась за Дашкой, плохо соображая, куда они идут и зачем. Откуда-то в руке у нее оказалась сигарета, и Юлька неумело затянулась. Стоящая радом Дашка что-то говорила сердитым голосом, но Юлька ее не слышала.

- Извини, - сказала она, роняя недокуренную сигарету. – Я… мне домой… Ладно?

-2-

Квартира, которую они с Дашкой снимали, была крошечной и находилась далеко от института. Но все же это была квартира, с кухней, ванной и стиральной машиной, а не комната в общежитии. Платила за нее Дашка, точнее – ее родители, а Юлька по мере сил участвовала: покупала продукты, готовила и вообще вела хозяйство. «Моя компаньонка, - поддразнивала ее Дашка. – Прям как в романах Агаты Кристи. Надеюсь, ты не собираешься меня прикончить? Учти, тебя в моем завещании нет»

Не раздеваясь, Юлька забралась под одеяло и замерла, сжавшись в комочек. Она чувствовала руки Игоря – на талии, на плечах, так явственно, словно он находился здесь, рядом. Она вдыхала его запах, слышала его голос, и раз за разом переживала то феерическое ощущение, которое ученые сухари называют скучным словом «оргазм».

Юлька не знала, сколько прошло времени, просто в прихожей щелкнул замок, и в комнату ворвалась Дашка. Она с грохотом швырнула на пол Юлькину сумку, про которую та благополучно забыла, и встала посреди комнаты, уперев руки в бока и грозно хмуря брови.

- Ты понимаешь, что это ненормально? – сказала она. – Ты понимаешь, что с этим надо что-то делать? Маньячка сексуальная! У вас же ничего не получится! На фиг ты ему сдалась?

Юлька уткнулась лицом в подушку и тихо, безнадежно заплакала. Она все понимала, но – боже мой! – что она могла с собой поделать? Если весь мир, вся Вселенная воплотилась для нее в одном человеке? Разве объяснишь это кому-нибудь? Как рассказать о своем чувстве, если в человеческом языке и слов-то таких нет!

- Я люблю его!

Вот и все, что она сумела сказать, и сама поразилась тому, как плоско, глупо и неубедительно это прозвучало. Дашка вздохнула, с жалостью глядя на плачущую девушку, присела рядом.

- Послушай меня, подруга, - мягко проговорила она. – Я - на твоей стороне. И очень беспокоюсь за тебя. Игорю наплевать на тебя и на твою любовь, ты для него не существуешь. Черт возьми, да он через секунду забыл, что сбил с ног какую-то пигалицу! А ты таким манером доведешь себя до полного сумасшествия. И кому это надо? – Дашка помолчала. – Тебе надо обратиться к врачу, - твердо сказала она. – Ну, не к врачу, а… есть же какие-то специалисты? Разбирающиеся в таких проблемах? Сама ты не справишься, поверь. Дальше только хуже будет.

Юлька вдруг перестала плакать и замерла. Потом подняла красное зареванное лицо, посмотрела на подругу.

- Специалисты? – насморочным голосом переспросила она, и Дашка обрадовалась.

- Ну, конечно! – вскричала она. – Их же полным-полно! Даже бесплатные есть! Знаешь, всякие там телефоны доверия, кризисные центры! Хочешь, я найду? Прямо сейчас?

Юлька последний раз хлюпнула носом, длинно прерывисто вздохнула и наконец-то улыбнулась.

- Не надо сейчас, - сказала она. – Я сама, ладно? Завтра, прямо с утра.

- Я сейчас чайку нам сварганю, - с облегчением сказала Дашка.

-3-

К выбору специалиста, способного помочь ей в такой сложной ситуации, Юлька подошла со всей ответственностью. Плотно позавтракала, прогнала Дашку на свидание с черноволосым очкариком, вооружилась тетрадкой и ручкой и с головой погрузилась в интернет. Она придирчиво изучала кандидатуры, внимательно читала отзывы, что-то записывала, обводила рамочкой или зачеркивала. К вечеру у Юльки болела голова и отчаянно чесались глаза, но она была очень довольна собой.

- Послезавтра я иду на прием, - объявила она вернувшейся подруге. – Записалась на девять утра. Прикроешь меня в институте?

- Я с тобой! – вскинулась Дашка, но Юлька отказалась наотрез.

Потому что ни за какие коврижки она бы не призналась прагматичной подруге, к какому именно «специалисту» она собралась на прием.

В понедельник, с половины девятого, она топталась перед подъездом пятиэтажного дома из мрачного красного кирпича и собиралась с духом. Чувствовала она себя ужасно глупо. И совсем не была уверена, что сделала правильный выбор.

Ну а как тут можно быть уверенной, если нет никакого опыта? Этих же объявлений сотни, и одно другого заманчивей. Потомственные ясновидящие, гадалки, маги хрен знает какого уровня, всякие там мадамы и госпожи: Элеоноры, Любы, Вероники… И, главное, все обещают стопроцентный результат!

Это объявление привлекло Юльку своей скромностью. «Марина Рожкова, альтернативный специалист. Практическая магия. Специализация – любовные отношения. Оплата по результату» - гласило оно, и Юлька тут же прониклась. Особенно ей понравилась «оплата по результату», потому что денег у Юльки не было.

Ее воспитывали дед с бабкой – отец слился сразу после рождения дочери, а мама умерла, когда Юльке едва исполнилось пять лет. Нерадивый папаша от алиментов не бегал, платил честно, но мало. А вот общаться с дочерью или подкидывать деньжат, сверх положенного по закону, не собирался. Так что семья из двух стариков и одной внучки жила дружно, но бедно.

Юлькин резерв и неприкосновенный запас на черный-пречерный день состоял из стодолларовой купюры, маминых золотых сережек, ее же обручального кольца и тоненькой золотой цепочки с крестиком – их подарили дедушка и бабушка на восемнадцатилетие любимой внучки. И Юлька, далекая от магического бизнеса и бизнеса вообще, наивно полагала, что этого должно хватить за глаза. Да еще и останется, наверное.

Из подъезда вышла пожилая тетка, волоча за собой сумку на колесиках, неприязненно взглянула на Юльку.

- В сто тридцать четвертую, - безошибочно определила она. – И шляются, и шляются. К этой Маринке, чтоб ей пусто было. Деньжищи лопатой гребет, а как на ремонт подъезда, так не дождешься.

Юлька пробормотала что-то невнятное, нырнула в подъезд и бегом поднялась на третий этаж.

Дверь сто тридцать четвертой квартиры сильно отличалась от других дверей, обитых дешевым дерматином, и всем своим видом говорила, что за ней живет человек успешный и обеспеченный. Юлька неумело перекрестилась и решительно, словно боясь передумать, вдавила палец в кнопку звонка.

Дверь открылась, и, увидев хозяйку квартиры, Юлька испытала острое разочарование. Она ожидала увидеть красивую женщину лет тридцати пяти, славянской внешности, с аккуратной стрижкой, но та, что стояла сейчас перед ней, ничуть не походила на свою фотографию с сайта.

Она была намного старше, лет за пятьдесят или даже ближе к шестидесяти. У нее была смуглая кожа неприятного оттенка, длинный хрящеватый нос и глубоко посаженные черные глаза. Когда-то она была жгучей брюнеткой, но сейчас ее волосы, неопрятно спадающие на плечи, были изрядно биты сединой. Одета она была в глухое темно-коричневое платье.

Женщина молча, без малейшей приязни, смотрела на девушку.

- Мне на девять, - пролепетала Юлька и оглянулась. Ей очень захотелось уйти. – Я, наверное, квартирой ошиблась. Извините, я…

Женщина отступила в сторону, шире распахивая дверь.

- Проходи, - сказала она. – Марина ждет.

Голос у нее был глухой, с еле уловимым акцентом, который Юлька не смогла определить.

Служанка! – с облегчением подумала Юлька. Ну, не служанка, конечно, а домработница какая-нибудь. Хотя я лично ни за что бы не взяла в домработницы такую страхолюдину. Ведь всех клиентов распугает! Один нос чего стоит, вылитая ведьма!

И все же у Юльки камень упал с души, она повеселела и уже без боязни шагнула через порог. Какое мне дело до того, кого эта Марина Рожкова нанимает, подумала девушка. Может, эта ведьма - отличная хозяйка? Или необыкновенная кулинарка? Или вообще какая-нибудь дальняя бедная родственница, которую Марина приютила из жалости?

Юлька с любопытством огляделась – интересно же, в самом деле, как живут все эти гадалки, маги и прочие экстрасенсы. Но ничего такого этакого она не увидела – обыкновенная, не слишком просторная прихожая, оклеенная светлыми обоями, стандартная икеевская мебель, на стене миленький натюрморт с голубыми незабудками. И никаких тебе зловещих рун, потемневших от времени крестов, икон и прочих атрибутов «практической магии». Правда, откуда-то бесшумно появился черный кот и сел, обвив лапы хвостом.

- Кис-кис, - обрадовано позвала Юлька, но кот равнодушно зевнул розовой пастью и отвернулся.

Он явно не имел никакого отношения к деятельности хозяйки.

Повинуясь коротким указаниям ведьмы, Юлька добросовестно пошаркала ногами по жесткому коврику, натянула на старенькие кроссовки голубенькие поликлинические бахилы, и только после этого была допущена в святая святых – в кабинет альтернативного специалиста.

Кабинет Юльку не разочаровал – с удовлетворением девушка увидела хрустальные шары на подставках, каменные пирамиды, флаконы с разноцветными жидкостями, резные деревянные жезлы и много разных других вещей, названия которых она не знала и о назначении которых даже не догадывалась. В кабинете приятно пахло натуральным воском и травами – их сухие пучки были развешаны по стенам.

Сама Марина Рожкова сидела за овальным столом и была точно такая, как на фото. Юлька несмело улыбнулась ей.

Марина на улыбку не ответила, она пристально разглядывала девушку, и Юльке показалось, что на ее лице мелькнуло выражение то ли досады, то ли разочарования.

- Приворот, - утвердительно сказала Марина. – Фотографию принесли?

Юлька обрадовалась, она никак не ожидала, что альтернативный специалист вот так, с ходу, во всем разберется.

- Да, конечно. Вот, - и Юлька вынула из рюкзачка фотографию, которую, согласно инструкции на сайте, распечатала по пути сюда.

Марина взяла снимок, и брови ее взлетели вверх.

- Другие есть? – отрывисто спросила она.

- Только в телефоне, - виновато сказала Юлька. – Я же не знала… Я думала – одной хватит…

- Давай, - сказала Марина, и Юлька поспешно передала ей свой старенький «Самсунг».

- Его зовут Игорь, - счастливо выдохнула она и покраснела.

Часть II. Пять лет назад

-Глава 2-

-1-

До знакомой гостиницы Кай Ноланди добрался лишь поздно вечером – окончательно обветшавший мост через Быстрицу закрыли, наконец-то, для ремонта, пришлось сделать изрядный крюк до Мельничего Брода. Оставив уставших лошадей заботам слуги, Кай на негнущихся ногах заковылял к широкому крыльцу. В желтом мутноватом оконце, забранном толстой решеткой, мелькнула чья-то физиономия, распахнулась тяжелая дверь, выпустив облако густого пара, и на крыльцо выкатился папаша Мерлуш, кругленький, плотненький, с красной щекастой физиономией. Сорвав с плешивой головы засаленный колпак, он принялся истово кланяться:

- Милости просим, сударь. Милости просим.

Его осипший голос с трудом перекрывал многоголосый невнятный гул, доносящийся из полуоткрытой двери.

Никогда не видал худых трактирщиков, подумал Кай, с трудом взбираясь на крыльцо. Вот всегда они такие, поперек себя шире. Специально их, что ли, выводят таких?

- Комнату мне приготовил? – отрывисто спросил он. – Не забыл?

На простодушной физиономии папаши Мерлуша отразилась смертельная обида.

- Как можно, ваша милость, как можно? Неужто я не знаю, когда вы к маменьке своей драгоценной ездите, дай бог ей всяческого здоровья и благополучия! Готова ваша комната, сударь, и тюфячок я приказал свежим сенцом набить. Мягкое сенцо, душистое. Спать будете, как на облаке.

- Облако есть водяной пар, - наставительно сказал Ноланди. – И спать на нем будет затруднительно. К тому же, сыро. Понял, болван?

Он шагнул в трактир и остановился. Большая общая зала была набита битком, за длинными столами сидели мужики, касаясь друг друга плечами. Кому не хватило места за столом, сидели на полу, подпирая стены спинами, и хлебали варево, устроив плошки на поднятых коленях. И даже отдельные столики, «для благородных господ», все были заняты замотанными в платки деревенскими бабищами, в которых даже самый доброжелательный наблюдатель не заметил бы ничего благородного. Между едоками, высоко поднимая миски, плошки и кружки, с трудом протискивались две дородные, в папашу, дочери Мерлуша.

- Ч-черт, - прошипел Кай, озираясь. – Откуда весь этот сброд?

- Богомольцы они, с Верхних Скитов. – Папаша Мерлуш деликатно подхватил Кая под локоток и принялся незаметно теснить к лестнице, ведущей на второй этаж. – Ничего, сударь, не извольте беспокоиться, народишко смирный, богобоязненный. Не первый год у меня останавливаются. Переночуют, а завтречка, прямо утра…

- Переночуют? Где?!

- А вот прямо здесь, прямо вот туточки. Сейчас покушают, потом столы вдоль стен поставят, бабы полы вымоют, одеяла постелют… ну и залягут, рядочками… Да не тревожьтесь, сударь. –

Папаша Мерлуш правильно истолковал выражение лица молодого барона. – Ужин вам в комнату подадут. Я и подам, в лучшем виде. Опять же, если умыться с дороги захотите или еще что, только крикните, я мигом… А слугу вашего я в сараюшке положу. У меня там тепло, в сараюшке-то…

Продолжая болтать, папаша Мерлуш подтолкнул барона Ноланди вверх по лестнице, махнул рукой: идите, сударь, идите. А сам чудесным образом словно бы растворился в воздухе. Оставив, между прочим, высокопоставленного гостя без внимания.

- Хам, - процедил Кай и сплюнул на чисто выскобленную ступеньку.

Комната, которую он заказал и оплатил заранее, находилась в левом, коротком крыле, в самом его конце. Папаша Мерлуш не обманул – в комнате и правда пахло свежим сеном. Стащив перевязь, Кай положил шпагу на стол и, как был, не раздеваясь, не снимая сапог, с довольным стоном повалился на тюфяк. Терпкий запах чабреца, полыни и еще чего-то, чему он не знал названия, ласково омыл напряженные нервы, глаза закрылись сами собой.

На минуточку, подумал Кай, только на одну минуточку. И провалился в крепкий сон.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо – грубо и бесцеремонно. Кай вскинулся, хотел выругаться, но крепкая ладонь в кожаной перчатке с размаху запечатала ему рот.

- Тише, болван, - прошипел чей-то голос. Чей-то знакомый голос.

-2-

Можно было как угодно относиться к герцогу Лимийскому, можно было обвинять его во всех смертных грехах, тем более, что он сам давал обильную пищу для пересудов. Но назвать его трусом не посмел бы никто, даже самый оголтелый хулитель. Это Кай Ноланди знал точно.

Инкогнито, переодевшись в простое платье, в одиночку (двое сопровождающих головорезов не в счет) проделать немалый путь от дворца до захолустного постоялого двора – для этого нужна особая храбрость. И дело не только и не столько в лихих людишках, пошаливающих на дорогах, - герцог отменно владел шпагой, не хуже, чем его головорезы ножами и дубинами. Да и плащ паломника остужал многие горячие головы. Нет, другое по-настоящему восхищало барона Ноланди.

Тяжелые грубые башмаки вместо изящных туфель. Некрашеная холстина вместо шелков и бархата. Тюфяк, набитый подопревшей соломой вместо пуховых перин. А вонь общественных выгребных ям? А засаленные столы харчевен? Тяжелая жирная еда, никак не подходящая для нежного желудка человека благородного происхождения? Ночевки под открытым небом или в общем зале постоялого двора, где храпят, дышат перегаром и пускают ветры? А еще назойливые нищие в вонючем отрепье, калеки, выставляющие напоказ гниющие язвы…

Перечислять трудности и лишения, которые стоически переносил герцог Лимийский на своем пути, можно было до бесконечности. Самому Каю было не в пример проще: он как был бароном Ноланди, так им и оставался. И всегда требовал для себя самого лучшего, что только ему могли предложить. Хотя бы отдельную комнату с тюфяком, набитым свежим сеном.

Кай не знал, да и знать не хотел, кто привязывает огрызок пеньковой веревки к расщепленному молнией приметному дубу. Просто она там появлялась, и Кай понимал – пора. Пора собираться в путь, чтобы повидать свою старенькую матушку, доживающую свои дни в монастыре святой Базилии. Свидания эти были не частыми, два-три раза в год, но ведь еще четыре года назад новоиспеченный барон вообще не знался со своей матерью! Прилюдно называл ее предательницей, желал ей адских мук…

Все дело в Илзе, таково было общее мнение. Юная, нежная, добрая, дочь графа Урмавива сумела смягчить озлобившееся сердце своего избранника, наставить заблудшую душу на путь истинный. В самом деле, сколько можно? Мать есть мать, даже если ты считаешь, что она виновата перед тобой. Пора бы уже и простить.

Это все герцог придумал, насчет матери. «Сыновня любовь послужит вам отличным прикрытием, - сказал он. – Да и сам монастырь расположен удачно - вам не придется надолго отлучаться. Ни к чему вызывать лишние подозрения. Ваша репутация должна быть безупречна»

Насчет репутации Кай и сам все прекрасно понимал. Отношения между графом Урмавивой и герцогом, и без того непростые, в последние годы балансировали на грани открытой вражды. Ну, пусть не вражды, но неприязни точно. И масла в огонь подливал этот подлец, барон Шмитнау. Отчего-то возлюбив своего младшего внука больше всех прочих, он во всеуслышание заявил, что оставляет щенку свой южный морской надел вместе с островами. А если учесть, что этот надел вплотную прилегает к гавани графа, то в будущем Кристан Урмавива станет владельцем значительной части побережья Лимии. Что, разумеется, никак не устраивало герцога.

Впрочем, станет ли? Есть ли у мальчишки это будущее?

О подслушанном разговоре и грозном гороскопе Кай, захлебываясь от волнения, рассказал герцогу в первую же их встречу. И с какой-то детской обидой понял, что для того эта величайшая тайна не стала новостью. Деньги, посмеиваясь, объяснил благообразный паломник, в котором никто бы не признал высочайшего хозяина Лимии. И жадность. Прибавьте сюда страх, мой юный друг, и у вас в руках окажется отличный ключ, открывающий любой замок.

Самому Каю герцог денег не предлагал - знал, что тот воспримет это как оскорбление. Зато подтвердил юноше баронский титул, невзирая на громкие протесты двух старших сыновей покойного барона Ноланди. Эти хамы смели утверждать, что Кай не является сыном барона, что его мать согрешила со смазливым конюхом. Доказательства? Да какие, к чертовой матери, доказательства? Вы только посмотрите на этого заморыша!

Кай и в самом деле отличался от мужчин рода Ноланди. Ни тебе телесной мощи, ни буйного нрава, ни пожара густых кудрей. Стройный, если не сказать тощий, тихий черноволосый мальчик удался в мать. Прибавьте сюда равнодушие, с которым покойный барон относился к своему последышу, и вот вам, готовый повод для сплетен и слухов! Конечно, отцом ублюдка является конюх, никаких сомнений! Конюхи, они такие.

Скандал ширился, набирал силу, как река в половодье. Кай уже раскаивался, что с одобрения графа продал прошение на подтверждение титула. Более того, он и сам стал сомневаться в своем происхождении и не знал, куда деваться от стыда. Тем более, что герцог помалкивал, не спеша вмешиваться в конфликт.

На свою беду, братья Ноланди никогда не отличались крепким умом. Расточая налево и направо брань и хулу, взывая к высшей справедливости, они сами не заметили, как перешли опасную черту.

- Если герцог Лимийский, - заявили они. – Если этот петух крашеный, этот любитель мальчиков. Только посмеет дать титул ублюдку! То мы!

Глотки у братьев были луженые, свидетелей – предостаточно, и очень скоро неосторожные слова достигли ушей герцога.

- Вот как? – спросил герцог, приподнимая красиво выщипанную бровь. – Значит, если мы посмеем? Ну-ну…

Вся Лимия замерла в сладком ужасе, когда герцог двинул войска на замок мятежных баронов.

Ну как – войска? Полк дворцовой гвардии, точнее, часть полка – пятьдесят отборных, отлично обученных и прекрасно вооруженных бойцов. Которым плевать было на любовные причуды герцога. Которые кормились с руки герцога. Которые знали: случись что с ними, их семьи не окажутся на улице в нищете.

- На помощь! – воззвали братья Ноланди, в панике запирая ворота замка. Что было совершенно бессмысленно при обветшавших стенах. – Люди добрые! Соседи! Спасайте невинные души!

- Ага, щас! – злорадно отозвались соседи. – Нашлись невинные!

Любители вина, женщин и охоты, братья не придавали значения таким пустякам, как частная собственность, святость брака и взаимное уважение. Сколько полей было вытоптано дикой баронской охотой, и добро бы только их личных полей! Сколько невинных девиц и честных мужних жен пострадало! Ограбленные обозы. Неуплаченные налоги. Отвратительные дороги, за которые Ноланди отвечали по закону. Не было сомнений: чаша терпения герцога Лимийского переполнена, и смутьяны понесут заслуженное наказание.

Злорадствующие соседи, с чадами и домочадцами, потянулись к замку баронов – интересно же посмотреть на справедливый суд! Из замка шустрыми крысами разбегалась челядь – кому охота попасть под горячую руку гвардейцев? И, главное, за что? За чужую вину? В обороне остались лишь сами братья, да полтора десятка самых пьяных и самых безбашенных. Они готовились дорого продать свои жизни. Зеваки расселись на склонах холма – они предвкушали грандиозное зрелище.

Обманутыми оказались и те, и другие. Нет, поначалу все шло, как по писаному – конный строй гвардейцев выступил из леса, рассредоточился, окружая развалины того, что братья Ноланди гордо величали крепостной стеной, даже навели пушку на ворота…

А потом вперед выступил лысый человечек в серой сутане, поднес к лицу громкоговоритель.

- … сохранение жизни и титула! – доносилась до зевак неразборчивая отрывистая речь, искаженная многоголосым эхом. –Подвергнутся публичному… Третья часть, именуемая Уд… бор… Каю Нолан… Под гарантии… В случае сопротивления… как изменники…

Зеваки со значением переглядывались. Несмотря на несовершенство инопланетной техники, общий смысл речи глашатая собравшимся был предельно понятен: при добровольной сдаче бунтовщикам и смутьянам гарантировалась жизнь, сохранялся титул. Правда, от публичной порки и дележки имущества это не спасало – младшему баронету переходил Удольский бор, хоть и пострадавший от пожара в прошлом году, но все еще лакомый кусочек. Ну а в случае сопротивления братьев, как изменников, ждала ступенчатая казнь.

Серый человечек трижды повторил свое обращение, потом, словно утомившись, махнул рукой. И тотчас грохнула пушка, нацеленная на ворота.

Тут полагалось бы сказать – на мощные, окованные железом неприступные ворота. Увы! Неприступными они не выглядели даже издали - часть железа ободрана неизвестно кем и неизвестно для каких целей, створки скособочились, навалившись друг на друга, как подвыпившие приятели, и словно бы размышляли: падать, не падать… Так что хватило и одного выстрела, к острому разочарованию зевак.

Среди сдавшегося гарнизона замка не хватало лишь самих братьев. Их нашли позже, в винном погребе – пьяных до полной невменяемости. Поэтому порку пришлось отложить до утра.

Итак, справедливость восторжествовала, а зло было повержено. Старшие братья здорово поутихли, утратив не только свой знаменитый баронский гонор, но и часть земель. Младший же…

О, младший получил все! Деньги, честь, славу! О нем говорили. О нем слагали баллады. На него обратили внимание отцы подрастающих дочерей. Его приглашали в такие дома, перешагнуть порог которых Кай раньше и не мечтал. Еще бы, фаворит самого герцога Лимийского!

И только один человек во всей Лимии оставался равнодушным к новоявленному барону – сам герцог.

Это потому, судачили сплетники, что герцог вовсе не хотел вступаться за молодого Ноланди. Просто так получилось: подавляя мятеж старших братьев, он вынужден был облагодетельствовать младшего. В назидание, так сказать. Иначе бы не видать тому баронства, как своих ушей.

Так и было задумано, сказал герцог Лимийский спустя несколько месяцев. (Тогда Кай впервые встретился со своим благодетелем один на один, не знал, чего ждать от этой встречи и страшно нервничал.) Мятеж этих тупых мужланов, публичные оскорбления в мой адрес, это все было тщательно спланировано. Вы, барон, не такой, как ваши братья. Вы умный, тонкий, благородный человек. Я предпочитаю видеть вас своим другом. Но – увы! – вы племянник графа Урмавива, а одно исключает другое.

Почему? – рискнул спросить Кай. Разве вы с графом враги?

А разве вы с ним – друзья? Особенно сейчас, после рождения наследника? Которого вполне могло бы и не быть.

Кай понял, что его ставят перед выбором. И совершил его, не колеблясь. Ну, почти не колеблясь.

В конце концов, если мальчишке все равно суждено умереть в самом скором времени… а граф, вполне вероятно, не выдержит этого удара… нужно же иметь покровителя! Без покровителя в наше время никуда!

Что я должен буду делать? – прямо спросил он.

Делать? – изумился герцог. Помилуйте, барон, ничего вам не надо делать. Почаще навещайте вашу матушку, только и всего. И, разумеется, держите меня в курсе всех ваших домашних дел. Надеюсь, вы понимаете, что графу незачем знать о наших встречах?

Кстати, насчет домашних дел… Говорят, Илзе Урмавива обещает стать настоящей красавицей. Сам я, правда, в этом не разбираюсь, но так утверждают знатоки. И характер у нее чудесный. Приглядитесь к ней, барон. Это будет хорошая партия. И сильно укрепит ваши позиции в будущем.

Если бы тогда Каю Ноланди сказали, что он совершает предательство, юноша удивился бы самым искренним образом. Какое предательство? О чем вы? Предательство – это удар в спину. Яд в кубке с вином. Или что-то в этом роде. А разговор по душам с умным человеком, разве это предательство? Рассказать о том, что тебя волнует, поделиться сокровенным, выслушать совет…

Нынешний Кай тоже не считал это предательством. Он полагал, что просто сделал правильный выбор.

-3-

- Тише, болван! – прошипел знакомый голос. – Узнал?

Кай молча кивнул. Перчатка перестала давить на рот, и Кай сел.

В комнате было темно, и только узкое окно выделялось более светлым пятном. Очевидно, папаша Мерлуш заглянул, увидел, что постоялец спит, и не стал зажигать свечу. Кай увидел, как на фоне окна мелькнула смутная закутанная фигура, услышал шелест одежд, и фигура резко уменьшилась в росте – это ночной визитер сел на лавку возле стола.

- Рассказывайте, барон.

Кай откашлялся, облизал шершавым языком сухие губы, сглотнул. Очень хотелось пить. Хоть бы глоток вина, подумал он. Черт с ним, с вином, я и на воду согласен!

Словно в ответ на его мысли, в дверь постучали.

- Ужин для господина барона! – раздался голос папаши Мерлуша.

Кай взглянул на посетителя – тот молча накинул на голову капюшон.

- Войдите, - сипло отозвался Кай.

Дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель ворвался лучик света. А еще запах, от которого у Кая тут же забурчало в животе. Папаша Мерлуш, держа в одной руке зажженную свечу, а в другой корзину с плоским дном, почтительно поклонился:

- Ужин для господина барона.

Поставив свечу на стол, он принялся разгружать корзину: бутылка, кувшин с водой, хлеб, сыр, мясное рагу в горшочке, пучок свежей зелени, яблочный пирог. На ночного гостя в одежде паломника, отвернувшегося к окну, папаша даже не взглянул. Не мое это дело, говорил весь его вид, кого изволит принимать молодой господин. Хоть паломника, хоть девицу, хоть покойную бабушку. Пожелав барону приятного аппетита, трактирщик удалился. Не забыв плотно прикрыть за собой дверь.

Повинуясь знаку «паломника» Кай встал, бесшумными шагами пересек крошечную комнату, рывком распахнул дверь: никого. Пусто и тихо, если не считать могучего дружного храпа, доносящегося с первого этажа. Кай вернулся к столу, плеснул в кружку вина, разбавил водой и жадно напился.

- Хорошо, - пробормотал он и налил еще. Герцог Лимийский терпеливо ждал.

Утолив жажду, Кай отломил кусок соленого, остро пахнущего сыра, сунул в рот. Есть хотелось так, что аж подташнивало.

- Поздравьте меня, друг мой, - сказал Кай, прожевав. – Я скоро стану регентом.

Никаких имен, давным-давно предупредил его герцог. Никаких титулов. Мы же с вами друзья? Ну, стало быть, так и будем обращаться.

- Откуда сведения?

- Мне рассказала об этом Илзе. Она случайно услышала разговор графа и леди Беллиз. Как я понимаю, вопрос уже решен.

- Женщины, - с непонятным выражением протянул герцог. – О, эти женщины! На что только они не пойдут ради любви…

Он тоже отломил себе сыру, повертел его в руках, с сомнением принюхиваясь, кинул на стол.

- Регент, это хорошо, - задумчиво сказал он. – Это просто чудесно. Но это такая ответственность… тем более, в столь юном возрасте. Справитесь ли вы?

Будущий регент прекрасно понял скрытую подоплеку вопроса. И, не дрогнув, встретил оценивающий взгляд «друга»:

- Справлюсь!

Конечно, справлюсь. Должен справиться. Обязан. Иначе грош мне цена.

Через пять лет, если верить Тинкоса, мальчишка погибнет. Или выживет, но станет калекой. Две равновеликие вероятности, два варианта развития событий. Раньше Кай мечтал, до дрожи, до озноба, о первом. Теперь он вырос и понимает, что, живой, мальчишка ему гораздо интереснее. Второй вариант дает больше возможностей.

Беспомощный калека, в одночасье лишившийся будущего, к кому потянется Кристан Урмавива? В ком станет искать утешение и поддержку? Разумеется, к тому, кого любит. А из тех, кого любит, к самому сильному, самому надежному. К тому, кто сможет стать ему опорой в эти страшные дни, за кем он сможет спрятаться от беспощадной жестокости несправедливого мира.

Он выберет отца, в этом нет никаких сомнений. Отец, это любовь и сила, возведенная в квадрат. В куб! Это крепость, способная выдержать любую осаду. И, значит, надо пробить в этой крепости брешь. А лучше - сравнять ее с землей и возвести новую.

Такой крепостью стану я. Зять вдовы графа. Муж его осиротевшей дочери. Брат его искалеченного сына. Опекун. Покровитель. Регент.

Перспективы, ах, какие перспективы! Какое будущее! И если ради этого будущего граф Урмавива должен умереть… что ж, значит, он умрет! Благородный рыцарь, вознесший сироту из грязи; родной дядя, сделавший для него больше, чем мать… боже, какие пустяки! Кого это останавливало, спрошу я вас? Кого и когда?

Кай Ноланди не обольщался насчет себя. Он знал, что не сумеет убить графа. И не потому, что родная кровь и прочие благоглупости. Просто – не посмеет. Бой на шпагах; подлый удар кинжалом в спину; отравленное вино… нет, не посмеет. Граф силен не только телом, но и духом, он был рожден таким – волком, вожаком стаи. И чтобы противостоять ему, надо родиться волкодавом.

«Я – не волкодав». Год назад Кай Ноланди понял это со всей пронзительной ясностью. Понял и принял, как принимают свои черты лица, форму черепа, рост. Хорошо бы, конечно, быть покрасивее, пошире в плечах, повыше ростом. Хорошо бы, но – не судьба.

«Я – мелкая шавка по сравнению с ним!» Нет, не шавка, конечно, - гончая, борзая… овчарка, в конце концов! Чтобы завалить матерого волка, мне нужна стая таких же, как я. Только где ее взять, эту стаю?

Кай украдкой взглянул на «паломника». Но скромный богомолец исчез, вместо него Кай увидел герцога Лимийского, в блеске и славе: кинжалы зрачков полосуют ночь за окном, ноздри хищно раздуваются, тонкие пальцы превратились в стальные когти, в горле угрожающе клокочет вызов. Казалось, миг – и волкодав прянет в ночь, чтобы вцепиться в добычу, рвать ее зубами, захлебываясь и пьянея от вкуса крови врага.

Кай отвел взгляд. Говорят, подвалы герцогского дворца битком набиты инопланетным добром.

Прежний герцог, покойный отец нынешнего, хоть и ненавидел пришельцев лютой ненавистью, но дураком не был. Грабил широко, от души, не брезгуя даже тем, что иные пренебрежительно называли хламом. Кто знает, подумал Кай. Кто знает, не найдется ли среди этого хлама какой-нибудь хитрой смертоносной штучки, не оставляющей жертве шанса? И – следов. Ах, как это было бы славно!

Герцог мог бы просветить наивного барона. Сказать, что, будь у него такая «штучка», он бы давно уже расправился со всеми своими врагами. Но герцог промолчал, а сам Кай не догадался.

- Регент, это хорошо, - повторил герцог Лимийский и улыбнулся.

Словно оскалился.

ЧАСТЬ II. Пять лет назад.

- Глава 1 –

- Кай! Кай, подожди меня!

Кай Ноланди, уже поставивший ногу в стремя, обернулся – черноволосый мальчишка, путаясь в подоле длинной ночной рубашки, во весь дух бежал к нему, оставив далеко позади немолодую няньку. Нянька была взволнована, на ее лице отражалась мучительная борьба: то ли пуститься бегом за воспитанником, то ли сохранить чувство собственного достоинства. Победил возраст – женщина прибавила шагу, этим и ограничилась.

Бросив поводья на шею лошади, Кай направился к мальчику. Наклонился, подхватил, подбросил в воздух.

- Ах ты, ранняя пташка! И чего вам не спится, мой виконт?

Он посадил мальчика в седло, и тот, схватив поводья, замолотил босыми пятками по лоснящимся лошадиным бокам. Лошадь, до глубины души возмущенная подобным обращением, фыркнула и повернула голову к наглецу, оскалив желтые зубы.

- Ой!

От испуга мальчик едва не свалился с седла, но Кай успел подхватить его, поставил на землю.

- Кай, а ты куда? Ты скоро вернешься? Мы с тобой поиграем?

- Не сегодня, малыш.

- Почему? Почему не сегодня?

- Потому что я еду к маме.

- У тебя есть мама?

Кай Ноланди не удержался от смеха, глядя на изумленную мордашку своего пятилетнего двоюродного брата. Мама? Какая мама может быть у взрослого человека? Мамы бывают только у детей!

- Есть, конечно. Она уже старенькая. И очень скучает по мне.

- А где она живет?

- Далеко, Крис.

- А почему далеко? Почему не дома?

- У нее свой дом, - объяснил Кай. – Большой-большой дом. Называется монастырь. Там живет много-много женщин, и все они молятся за нас, грешных.

- А почему мы грешные?

Поток бесконечных вопросов прервала вовремя подоспевшая нянька, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

- Как вам не стыдно, милорд? – напустилась она на воспитанника. – Извольте немедленно вернуться в дом и одеться!

- Не хочу! Я хочу с ним! Кай, возьми меня с собой! Ну, пожалуйста!

Кай Ноланди опустился на колено, взглянул в умоляющие глаза мальчика.

- Нельзя, - очень серьезно объяснил он. – Посторонних мужчин в монастырь не пускают. Такие там правила, молодой человек.

- А ты тоже мужчина! Тебя тоже не пустят!

- Мне можно, у меня там мама. К маме пускают… Идите, милорд, и не позорьте вашего благородного отца. Где это видано – наследник славного рода Урмавива, и без штанов! Куда это годится? Слушайся няню, а я за это привезу тебе...

- Коня! Хочу коня! Большого! Чтобы как у тебя!

- … привезу тебе кинжал. Настоящий! Острый. И ножны с кольцами, чтобы подвешивать к поясу.

На лице наследника отразилась борьба: что лучше? Конь или кинжал? Лошадь, застоявшись, вдруг громко заржала, высоко вскинув голову, и нетерпеливо загарцевала. Это решило дело.

- Хочу кинжал! Только большой! Как у папы.

- Самый большой, - согласился Кай.

Барон Ноланди потрепал мальчика по голове, взлетел в седло и с места прянул к распахнутым воротам, где его поджидал конный слуга. Только звонкая дробь рассыпалась по булыжнику двора. Кристан Урмавива с завистью проводил Кая глазами и тяжело вздохнул. Хорошо быть взрослым! Делаешь, что хочешь, никто тебе не указ. Даже няня. Которой обязательно зачем-то нужно, чтобы человек надел штаны. А если человеку и без штанов хорошо?

Еще раз вздохнув, теперь уже совсем душераздирающе, виконт Урмавива поплелся вслед за няней в замок – одеваться, умываться и причесываться. А что поделаешь? Иначе за стол не пустят.

- 2 –

Граф Урмавива стоял у окна и с улыбкой наблюдал за сыном.

- Я рад, что они подружились, - сказал он. – Нет, в самом деле, очень рад. Одно время мне казалось, что Кай недолюбливает ребенка, только скрывает это. Я рад, что ошибся. Из барона вышел прекрасный старший брат. Мне бы самому хотелось иметь такого брата.

- Да, милорд, - равнодушно согласился Дижак.

Он сидел, положив тяжелую шпагу на колени, и внимательно рассматривал клинок. Потрогал острие загрубевшим пальцем, скривился - шпага явно нуждалась в заточке и полировке.

Граф повернул голову и через плечо недовольно посмотрел на Дижака.

- Ты почему-то очень его не любишь. Интересно, почему?

Не отрывая взгляда от клинка, Дижак пожал плечами.

- Барон не баба, чтобы мне его любить.

- Но ты можешь быть хотя бы чуточку любезней с ним? А то смотришь иной раз так, будто сейчас в глотку вцепишься.

Дижак взмахнул шпагой – раз, другой. Склонив голову, вслушался в свист рассекаемого воздуха. Не вставая со стула, сделал короткий молниеносный выпад; стул громко скрежетнул тонкими ножками по вощеным доскам, но устоял. Зато враг, судя по всему, был повержен прямым ударом в сердце. Шпага вернулась в ножны.

Пять лет назад я промолчал, подумал Дижак. Не захотел беспокоить графа. Решил, что справлюсь сам. Невелик труд проследить за неопытным юнцом, у которого все мысли на лице написаны. Я не сказал, что мальчишка подслушивал, что он знает больше, чем ему положено… не сказал тогда, а сейчас, пожалуй, уже поздно. Кто мне поверит? Если и леди Беллиз, и сам Хуго души не чают в этом двуличном негодяе? Доверяют ему во всем?

Сам себя перехитрил, с горечью признался Дижак. Думал, посмотрю, как там и что. И если щенок посмеет задрать хвост… уж я найду, чем его прищемить! Первое время щенок и правда скалил зубы, но потом… Кто же знал, кто мог предположить, что он так переменится? Что буквально влюбит в себя всех, включая маленькую нежную Илзе? Девочке уже шестнадцать, и она, кажется, всерьез собралась замуж за этого… этого… А я ничем не могу помешать!

- Ладно, - сердито сказал граф, прерывая тягостное молчание. – Не любишь, и не надо, черт с тобой. Но изволь хотя бы уважать! Все-таки он мой будущий зять!

Опираясь на шпагу, как на трость, Дижак встал и молча поклонился. Его молчание было красноречивей всяких слов.

Вот так всегда, закипая, подумал граф Урмавива. Стоит хоть мимоходом упомянуть о Кае, упрямый Джак тут же замыкается, уходит в себя. Прям как его любимая шпага в ножны – наглухо! И, главное, непонятно почему? Спрашивать бесполезно, уже пробовали. Молчит, подлец, будто языка лишился! Начни он хотя бы юлить, выкручиваться, было бы проще, я бы сумел вытянуть из него правду. Но он молчит! И проще пробить головой крепостную стену, чем это молчание!

Он что-то знает, мой Дижак, что-то такое, из-за чего Кай Ноланди рискует лишиться моего расположения. Кай что-то натворил? Вряд ли это что-то серьезное, угрожающее мне или моей семье, такое Дижак точно не стал бы скрывать. Скорее всего, просто он стал свидетелем какого-то неблаговидного поступка молодого барона и счел его низким, недостойным звания дворянина. А старый вояка крайне щепетилен в вопросах чести.

Если так, то ладно. Пусть. Все мы не без греха, что уж тут. И у меня есть то, чего я стыжусь по сей день, и у Дижака, я уверен, тоже. И никому из нас не хочется ворошить грязное белье.

Кстати, о бароне! Раз уж зашла речь!

- Знаешь, Дижак, я уже не молод. Старость не за горами… Ты не хмыкай, ты дослушай… И добро бы, если только старость. Я надеюсь, что господь окажется милостив ко мне, и я проживу еще много лет. Но если Создатель рассудил по-другому? Что, если мне суждено умереть в самом скором времени? Откроются старые раны? Появятся новые? Конь понесет, или мне, как леди Беллиз, попадется ядовитая улитка? Человек уязвим, и ты, мой старый друг, знаешь это не хуже меня. Что тогда будет с моим сыном? С единственным продолжателем рода Урмавива?

- Я слушаю, милорд!

Дижак стоял перед графом, положив руку на эфес шпаги и выпрямив спину. Старый солдат, он со спокойной, непоколебимой уверенностью ждал приказа командира и готов был выполнить его любой ценой.

- Если со мной что-то случится, моему сыну нужен будет друг. Это ты: я уверен, что более преданного, более верного друга ему не сыскать. Но этого мало, Дижак. Молодому графу понадобится регент. Всем сердцем я желаю, чтобы регентом был ты. Но это невозможно, ты и сам это знаешь. Поэтому я хочу назначить регентом моего племянника, барона Ноланди. Назначить, не объявляя. Об этом будем знать лишь мы трое: я, ты и он. И больше никто.

-

А леди Беллиз?

- Она уже знает… Ну, что скажешь, мой верный Дижак?

Хуго Урмавива ожидал чего угодно. Дижак замкнется в холодном молчании. Дижак будет возражать. Дижак потеряет самообладание, разразится бранью и, может быть, выдаст причину своей неприязни к барону. Но ничего этого не произошло: Дижак склонил голову и задумался.

- Хорошее решение, - наконец сказал он. – Правильное.

Графу показалось, что ему изменяет слух. «Или я сошел с ума?»

- Ты согласен? – с изумлением воскликнул он. – Но… почему? Ты же терпеть не можешь Кая!

Дижак пожал плечами.

- Какое это имеет значение, если речь идет о вашем наследнике? Я люблю его, милорд, люблю так, как мог бы любить собственного сына. Я убью и умру за него с одинаковой легкостью, не раздумывая… Но вот что я подумал… Барон вырос у вас на руках, вы посвящали его во все свои дела, сводили с нужными людьми. И кто лучше него управится с хозяйством? А то, что я не люблю вашего племянника, - Дижак махнул рукой и твердо закончил: - Пустое, милорд! Наверное, я просто ревную. Старики бывают порой такими чувствительными.

Бросить щенку кость, подумал Дижак, пусть подавится! Пусть грызет ее и гордится оказанной честью. Пусть думает, что ухватил бога за бороду. Еще бы – регент! Власть, пускай даже призрачная, таким соплякам кружит головы. Это даст нам время, и дон Тинкоса доварит, наконец, свой луковый суп. А Хуго проживет еще много лет. Женит сына, дождется внуков. Уж об этом я позабочусь, будьте уверены!

Старый опытный воин, Дижак умел побеждать в сражениях. Но, презирая политику, он не знал, как выигрываются войны. А граф Урмавива знал. И, спасая сына, он расчетливо, сознательно подставлял под удар себя.

Кай Ноланди кажется довольным жизнью. Он хочет жениться на Илзе, он любит Кристана; он смирился с тем, что никогда не станет графом Урмавивой. Но – смирился ли? Что, если это просто хитрая игра? Если он усыпляет бдительность? Выжидает момент, чтобы нанести один единственный сокрушительный удар?

Пусть начнет с меня! Узнав, что в случае моей смерти он станет регентом, племянник мигом сообразит, какие перспективы перед ним открываются. Он не такой простак, каким прикидывается. Тринадцать лет! Целых тринадцать лет свободы и власти, вплоть до совершеннолетия виконта. А, там, глядишь, и больше, если хорошенько постараться, если упрочить свое влияние на младшего брата, заменить ему отца. И если ради этого надо всего лишь убрать с дороги родного дядю… Кого это останавливало? Кого, спрашиваю я, и когда?

Поэтому - пусть начнет с меня. И сделает это как можно скорее, пока я еще достаточно силен, а он – неопытен. Молодости свойственно действовать под влиянием чувств, а не разума; молодость, не раздумывая, бросается в бой… и совершает неизбежные ошибки. Я знаю, я сам был таким же.

Кай, мальчик мой, неужели ты предатель? Я не хочу об этом думать, мне больно об этом думать, ведь я любил тебя, как сына. Но я обязан предусмотреть все!

Дижак тебе не верит. Значит, не верю и я.

Не должен верить.

- 3 –

Холст, туго натянутый на раму, был едва ли на треть заполнен вышивкой. Работа впереди предстояла большая, но леди Беллиз не торопилась приступать к ней – уронив руки на колени, она о чем-то задумалась. У ее ног, прямо на полу, сидела служанка и, тихонько напевая, разбирала мотки разноцветных нитей. Леди Белли вздохнула и посмотрела в окно. Ей было невыносимо скучно.

У нас есть большой дом в столице. У нас есть славный домик на побережье, в Соррейне. Есть яхта, на которой я прокатилась всего один раз. Но Хуго заперся в глуши, в своем родовом поместье. Конечно, древний замок давно перестроен, но по своему удобству и убранству он не идет ни в какое сравнение с городскими домами. Почему Хуго так поступил? Никто не знает, а он никак не объясняет свой поступок.

Конечно, я могла бы вернуться в город. Собственно, Хуго сам не раз предлагал мне это. При этом подразумевая, что он сам и Кристан останутся здесь. Хорошее дело! Она с дочерью в городе, муж с наследником в замке! Как это будет выглядеть? Пойдут сплетни, слухи, люди начнут злословить: графу надоела его старая жена, граф отослал ее, чтобы без помех развлекаться с молоденькой фавориткой. Беспочвенные слухи, уж она-то точно это знает! Но кому какое дело до правды, когда языки чешутся?

Леди Беллиз тихонько вздохнула. На следующий год мальчику понадобятся учителя. Не годится наследнику рода Урмавива оставаться необразованным, как какой-нибудь безродный оборванец. Тоже ведь проблема – где их взять? Хороший учитель не поедет в такую глушь, а плохой нам и даром не нужен.

От горестных размышлений ее отвлек вошедший дворецкий.

- Ваша почта, миледи.

Прямоугольный серебряный поднос без стука опустился на полированную столешницу.

Дворецкий с поклоном отступил, окидывая комнату придирчивым взглядом. Ну, конечно!

Занавески подвязаны криво, цветы в вазе несвежие. Глаз да глаз за этими молодыми служанками! Неумехи, все делают кое-как, спустя рукава. И при этом предерзкие! Одна из них вчера имела наглость потребовать прибавки к жалованью! И все из-за того, что ее бросил жених, якобы не вынеся долгой разлуки.

Живи мы в городе, думал старый слуга, бесшумно передвигаясь и наводя порядок, живи мы в городе, я бы давно уволил половину слуг. Но где взять других? Не крестьян же местных нанимать!

Погруженный в невеселые мысли, дворецкий, захватив вазу с увядшими цветами, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Он был так расстроен, что даже позабыл испросить дальнейших приказаний. Но леди Беллиз, увлеченная письмами, не обратила на это никакого внимания.

Письмо от сестры. Письмо от матери. Счет от личного портного – мальчик растет ужасно быстро, что ни год, требуется новое платье. Целых четыре письма от Алисии, подруги детства, - баронесса Пимслер обожала сплетни, собирала их всюду, где только могла, и с наслаждением распространяла. Еще несколько лет назад леди Беллиз искренне не понимала подругу и посмеивалась над этой ее страстью. Но теперь, здесь и сейчас, она с удовольствием читала и перечитывала новости, на которые была столь щедра Алисия. Это было единственное развлечение, которое только и осталось леди Беллиз.

Увидев знакомый коричневый конверт, краешком высунувшийся из-под остальной корреспонденции, она радостно вскрикнула. Сестра Петра, милая сестра Петра! Наконец-то! С начала лета от нее не было никаких вестей, и графиня начала волноваться.

За прошедшие пять лет они стали настоящими подругами, эти две женщины, так непохожие друг на друга. Это произошло незаметно, как-то само собой.

Через три месяца после рождения Кристана, уже зимой, леди Белли подхватила жестокую простуду. Личный медикус барона Шмитнау прописал микстуры и настоятельно посоветовал нанять хорошую сиделку. Верные слуги, это, конечно, хорошо, сказал он. Но вам нужен человек, умеющий ухаживать за больными и способный точно исполнять все мои предписания. Помню, у вас была монахиня… отличная кандидатура, миледи, просто превыше всяческих похвал! С ее помощью вы быстро встанете на ноги. Позвольте, я ей напишу?

Сестра Петра откликнулась незамедлительно, и уже через несколько дней прибыла в замок. Спокойная, доброжелательная, уверенная в себе, она оказалась настоящим сокровищем, и леди Беллиз искренне привязалась к своей сиделке. Они могла разговаривать часами, и монахиня не чуралась никаких тем. И с большой охотой обсуждала все, что касается воспитания детей.

Леди Беллиз с нетерпением разорвала конверт, быстро пробежала глазами листок, густо исписанный четким убористым почерком, и лицо ее вытянулось от огорчения: сестра Петра не приедет! Она приносит глубочайшие извинения, и искренне сожалеет, что неотложные дела требуют ее присутствия в монастыре. Письмо было суховатым, без подробностей, но за этой сдержанностью леди Беллиз, успевшая достаточно изучить сестру Петру, ясно видела тревогу. Что-то случилось! Но что именно и с кем?

Надеюсь, с самой сестрой Петрой все в порядке, подумала леди Беллиз. Она, конечно, немолода. Но для своего возраста она выглядит очень даже крепкой и моложавой. И на здоровье вроде бы не жалуется.

Надо написать ей письмо. И предложить помощь – деньги, связи, дружеский совет. Все, что в моих силах. Милый Хуго будет не против, я это точно знаю.

- 4 –

- Матушка настоятельница зовет вас.

Сестра Петра вскинула гудящую от постоянного недосыпа голову; в глазах медленно таяли обрывки сна, перемешанного с явью.

- Иду!

Она тяжело поднялась из-за стола (и присела-то всего на минуточку, чтобы дать отдых ногам, и вот, поди ж ты – уснула!), неверными шагами направилась к двери. На пороге кельи ее качнуло, плечо зацепилось за наличник, и молодая послушница едва успела подхватить споткнувшуюся сестру Петру.

- За меня, за меня держитесь!

Сестра Петра с благодарностью оперлась на предложенную руку, выровняла шаг.

- Что, отец Паоль еще у матушки?

- Ушел. Уже с час как ушел. Не велел вас тревожить. Сказал, завтра заедет. – Послушница опустила голову, по бледным, чуть тронутым веснушками щекам потекли слезы. – Соборовал он матушку-то, голубушку нашу, - еле сдерживая рыдания, прошептала она.

- Соборовал…

Слово вырвалось стоном, а в груди вдруг сжался ледяной кулак. Соборовал. Значит – все; значит – уже скоро. Отец Паоль не из тех, кто легко сдается. Все лето он ездил к своей духовной дочери, помогал и словом, и делом – медикусов привозил, лекарства… лечиться уговаривал, часами у постели больной просиживал… Да только болезнь сильнее оказалась. Может, те, другие, лекарства и помогли бы, но игуменья наотрез отказалась их принимать. Сердилась, гневалась даже: нечего, мол, на меня, старуху, такую драгоценность тратить. Меня сам господь призывает, не нам, грешным да скудоумным, его волю оспаривать.

И только сегодня она поступилась своими убеждениями – с утра попросила сестру Петру сделать ей укол обезболивающего.

- Мне сегодня понадобится ясная голова, - сказала она, но объяснить что-нибудь отказалась наотрез.

Келья матушки Фидоры была светлая, веселая: чисто выбеленные стены, полы из белого ясеня, на распахнутом окне букетик полевых цветов в серебряной вазочке, на широком блюде прозрачным рубином горят крупные вишни. И тем страшнее казалось лицо умирающей в обрамлении свежих накрахмаленных простыней: темное, туго обтянутое кожей, заострившееся. И только глаза оставались прежними: ясными, умными, насмешливыми.

- Прощаться будем, дочь моя, - сказала игуменья. – Да не реви! – прикрикнула она, когда сестра Петра, заливаясь слезами, упала на колени перед ее ложем. – Грех это, сама знаешь. Радоваться надо, глупая: скоро предстану я перед Отцом нашим небесным. Честно я жизнь прожила; может, не совсем праведно, но – честно. И не стыдно мне будет взглянуть в Его глаза. – Игуменья Фидора сердито пожевала губами, нахмурилась. – Не о том речь сейчас, не за тем я тебя позвала… Подай-ка мне распятие со стены.

Молча вытирая слезы, сестра Петра повиновалась. Распятие это, совсем простое, простецкое даже, вырезанное из потемневшего от времени ореха, удивляло всех, и сестру Петру в том числе. Меньше локтя в высоту, грубое, плохо отполированное, оно явно вышло из-под неумелого, неопытного резца. Даже у трудниц в их кельях распятия были если не богаче, то изящнее уж точно. А ведь у матушки Фидоры был выбор, да еще какой – спасенные и излеченные, коим давно потеряли счет, не скупились на подарки. Тот же граф Урмавива прислал великолепное распятие из редкого черного кипариса, отделанное золотом и драгоценными камнями чистейшей воды. И что же? Поблагодарила и отдала в трапезную.

Наверное, это что-то очень личное, подумала сестра Петра, глядя, как изуродованные ревматизмом старческие пальцы нежно оглаживают фигурку Спасителя. Память о прошлой жизни? Никогда не спрашивала… и не спрошу.

Пальцы игуменьи остановились на запястьях Спасителя. Там, где другие резчики просто обозначали гвозди, пронзившие плоть Сына Божьего, неизвестный мастер вбил настоящие гвозди. Да еще скусил зачем-то шляпки, заострив концы. Сестра Петра несколько раз царапала себе о них руки, когда по просьбе преподобной вытирала пыль с распятия.

- Смотри, - сказала игуменья, раскрывая и поворачивая ладони. На подушечке указательного пальца выступила капля старческой крови – густой, темной, почти черной. – Смотри

внимательно, дочь моя.

0

Ахнув, сестра Петра метнулась было за бинтом – перевязать! – но вдруг остановилась. Темно-серое, с еле заметным золотистым отливом распятие на мгновение приобрело отчетливую глубину, словно не из дерева оно было сделано, а из дымчатого топаза, и тут же снова стало прежним.

Показалось? Нет? Полуденное солнце шутки шутит или уставшие от недосыпа глаза подводят? Сестра Петра зажмурилась и потрясла головой.

- Ты видела? Успела увидеть?

Игуменья Фидора улыбнулась и совсем по-детски сунула палец в рот. С объяснениями она не спешила, насмешливо разглядывая монахиню, застывшую соляным столбом.

- Что это, преподобная? – после долгого молчания спросила сестра Петра.

- Это связь, дочь моя. И мне только что, на твоих глазах, подтвердили доступ.

- Связь? С кем? С… ними?

Сестра Петра не нуждалась в ответе – она читала его на лице настоятельницы.

Когда началась война, ей едва исполнилось двадцать. Она считала себя умудренной жизнью, и потери, которые она пережила, давали ей основание так думать. Ей было по-настоящему горько, когда инопланетники ушли. Просто ушли, безо всяких объяснений, не пообещав вернуться, бросив их, как жестокий равнодушный хозяин бросает надоевшую собаку. Сестра Петра чувствовала себя такой собакой: преданной, незаслуженно обиженной, выброшенной за ненадобностью. И не имеет никакого значения, почему они это сделали, пусть даже причины были самыми весомыми! Они не имели права поступать так! Мудрые, всесильные, они должны, обязаны были найти иной выход из непростой ситуации, сложившейся в те годы! А так что получается? Приоткрыли дверь, показали блестящее будущее, от которого дух захватывает, а потом захлопнули ее перед самым носом! Это жестоко и несправедливо!

- Лучше бы им было вообще не прилетать, - с яростью, не подобающей скромной монахине, как-то сказала она. Она и в самом деле так думала.

Сердце у сестры Петры горело от обиды, в душе кипели мирские, низкие страсти: мелочная злоба, черная зависть, даже злорадство – что, получили по носу, небожители? А не суйтесь, куда не просили! Но под этой наносной мутью робким огоньком тлела надежда: они вернутся. Они обязательно вернутся, и все будет хорошо! И так хотелось услышать слова утешения от матушки Федоры: конечно, они вернутся, дочь моя. Но игуменья отмалчивалась, и сестра Петра с горечью признала – надежды нет. Люди со звезд ушли навсегда.

И вот сегодня…

- Так вы разговариваете с ними, матушка? – уже надеясь, но не смея до конца в это поверить, спросила сестра Петра.

- Разговариваю? Я бы так не сказала. Ведь разговор подразумевает наличие собеседников, правда? А у меня их нет.

- Но… связь… вы же сами сказали – связь! Это значит…

- Ничего это не значит, дочь моя. Почти ничего. Я сейчас скажу кощунственные слова и надеюсь, что Господь простит меня, грешную... Это что-то вроде молитвы. Мы возносим ее Отцу нашему, мы надеемся, что Он нас услышал, но ответа не ждем. Не ждем, - с неожиданной горечью повторила игуменья. – Но уныние – грех. И мы должны надеяться.

- Что я должна делать? – тихо спросила сестра Петра.

Умирающая одобрительно кивнула.

- Ты умна, дочь моя. Я всегда это знала… Так вот, игуменьей после моей смерти тебе не быть, молода ты еще, да и, по моему разумению, сама не слишком стремишься к этому. Я права?

- Правы, матушка.

- И это хорошо, дочь моя, очень хорошо. Заботы о благополучии обители больше похожи на мирские хлопоты, они отнимают слишком много сил и времени. Не хочу, чтобы ты погрязла в них, сестра Лидия прекрасно со всем справится. А у тебя другая миссия. Помнишь, о чем мы говорили?

- Помню, матушка. На мне забота о детях.

- С преподобным Паолем все обговорено, он даст тебе вольную. С ней ты сможешь покидать обитель по своему разумению, не испрашивая ничьего благословения. И получать помощь, если будет такая нужда. А сейчас возьми стул и сядь рядом. Я настрою передатчик на тебя и научу, как им пользоваться.

… Поздно ночью, когда вся обитель уже спала, сестра Петра закрыла глаза новопреставленной рабе Божьей Фидоре. Прижав к груди ореховое распятие, она подошла к окну и, запрокинув голову, посмотрела в бездонное черное небо. Там среди множества звезд, затерялась крошечная рукотворная звездочка по имени зонд.

Еще вчера небо для сестры Петры было символом бесконечной пустоты и безнадежного одиночество. Но сегодня одиночество закончилось, а пустота наполнилась ожиданием и надеждой.

Сегодня ты услышал мой голос, подумала она. Услышал его и передал… куда? В какую невообразимую даль? И есть ли там кто-то, кто внемлет словам скромной инокини? Прислушается к ним?

Глас вопиющего в пустыне? Нет! Я – не одинока!

Теперь-то я точно это знаю.