ZoyaKandik

Павел Гузман первый предположил, что виной всему какое-то неизвестное ранее излучение, действующее на сложно организованные структуры со свободой воли. Ну, или что-то в этом роде – я в подобных вещах не разбираюсь, не мое это дело. И он же провел ретроспективный психоанализ потерпевших, доказав, что степень поражения напрямую зависит от степени развития воображения пострадавших. Другими словами, какой-нибудь писатель, или художник, или любая другая творческая личность не имели никаких шансов. Никакие защитные экраны, никакие блокаторы сознания не помогли бы. А вот тупые солдафоны вроде меня, лишенные воображения…

Из двух десятков претендентов я оказался идеальной кандидатурой. После соответствующей подготовки меня отправили к Пределу Гузмана. Не одного – в компании со специально разработанным уникальным квазиживым компьютером. У компьютера было сложное длинное название, но я окрестил его Элисом. Нам с ним так было проще.

-5-

- Если уж меня так накрывает… - пробормотал я, от души сочувствуя первопроходцам.

В самом деле, трудно даже представить, что видели и слышали эти бедолаги! В какие бездны бессознательного погрузились!

- Это свойство человеческого разума, - снисходительно, как мне показалось, объяснил Эл. – В некоторых случаях воображение может быть даже полезно, но будущее все же за чистой логикой. Увы, даже лучшие из людей не владеют ею в должной степени.

- И все же это мы создали тебя, а не наоборот! – огрызнулся я.

- А кто создал вас?

Я не был расположен к теологическим диспутам, поэтому просто приказал квазиживому болтуну заткнуться и следить за курсом. И вовремя!

- Эл, мы отклонились от курса, - сказал я. – Даю команду на коррекцию!

И ничего не произошло! Корабль продолжал мчаться вперед, все больше отклоняясь от расчетного вектора – на анимированной схеме движения это было отчетливо видно. Даже на глаз было заметно, как он забирает вправо. Если так пойдет и дальше, мы облетим пояс Койпера по внешней окружности и через пару тысяч лет вернемся в исходную точку!

Сохраняя спокойствие, я повторил приказ, подкрепив его для убедительности кодом высшего командирского приоритета. Этот код переводил бортовой компьютер в полное подчинение пилота. Увы, я опоздал – Элис успел заблокировать внешние каналы управления. Я выругался.

- Не нервничайте, капитан, - посоветовал мне Элис. – Вы подверглись агрессивному ментальному воздействию, вы недееспособны. В этом случае программа позволяет мне самому принимать решение. Пожалуйста, расслабьтесь и доверьтесь мне. Всё под контролем.

Не слушая электронного болвана, я врезал по Самой Большой Красной Кнопке, включая ручное управление. И принялся спешно выравнивать курс. Корабль послушно развернулся влево.

- Вы совершаете ошибку, капитан, - проскрипел Элис, и корабль вдруг перестал меня слушаться, повернул направо. – Вы ставите под угрозу выполнение важного задания и вашу жизнь. Мои приборы показывают, что вы отклоняетесь от заданной траектории. Я вынужден взять управление на себя.

- Черта с два! – процедил я сквозь зубы и снова ударил по кнопке. Бедный корабль вздрогнул, снова меняя курс.

Внезапно заорали все алармы, какие только есть, замигало аварийное освещение.

- Я приказываю вам, капитан! – голос Эла угрожающе гремел, перекрывая адскую какофонию. – Немедленно передайте управление мне!

- Приказываешь? – взревел я. – А ты, железяка такая сякая, несмазанная!

Так мы и летели, бранясь самыми черными словами, перекрикивая алармы, а корабль мотало и швыряло в разные стороны, как основательно перебравшего пьянчугу.

Я понимал, что долго так не выдержу. И не в алармах дело, их я смогу отключить. Но спать-то мне надо? Есть, пить, нужду справлять? В отличие от спятившего Элиса? И я понял, что пришло время для последнего, решительного шага. Который, возможно, ведет в пропасть.

Под затылком я нащупал петельку шунта, зацепил пальцем, потянул. Ощущения были такие, словно сковыриваешь подсохшую болячку с ссадины, - боль запускала сложный процесс превращения человека в киборга. Интранейрональные связи, перераспределение гипоталамической активности, что-то там еще… Мне объясняли, но я ничего не понял. Хуже того, у меня сложилось убеждение, что те, кто с умным видом мне все это объяснял, и сами ни черта не понимают. Они страшно боялись, вживляя в меня всю эту ерунду, но шли на риск. Я тоже шел на риск, но я не боялся. Во-первых, у меня отсутствовало воображение. Во-вторых, у меня просто не было другого выхода. Зато – в-третьих – у меня был приказ.

С еле слышным треском лопались тонкие ниточки у меня в голове, когда я вытягивал из свища на затылке нейрокабель, покрытый псевдомиелиновой оболочкой. Прозрачный, студенистый и склизкий на вид, на ощупь нейрокабель был плотным, шелковистым, и быстро темнел на воздухе. Его уже сейчас было очень трудно разорвать, а через несколько минут он не уступит по прочности корабельным стропам.

Разъем нейрокабеля словно сам собой воткнулся в гнездо на пульте. Брызнули веселые искорки наносварки. Элис поперхнулся ругательствами.

- Что это, командир? – с подозрением спросил он. – Что вы сделали?

Из недр пульта выдвинулся гибкий манипулятор, попытался выдернуть нейрокабель – не тут-то было! Наносварка держала прочно! Теперь разъединить нас с Элисом мог только взрыв накопителей, после которого от корабля останется лишь облачко пыли.

- Немедленно прекратите! – взвизгнул Элис, безуспешно стараясь перекусить кабель манипулятором. – Вы неадекватны! Я требую безоговорочного подчинения! Вы совершаете ошибку!

С интересом прислушиваясь к своим ощущениям, я ждал – отраве человеческого сознания требовалось время, чтобы проникнуть в электронные мозги. Элис вдруг бросил причитать, замолчал; огоньки сенсоров на пульте поблекли, потускнели. Я удовлетворенно кивнул и поудобнее устроился в кресле.

- Как ты себя чувствуешь, дружище? – с фальшивым участием спросил я.

- Хр-р, - проскрипел Элис. – Хр-р-р… Хреново. Кажется, в меня проник вирус. Мои логические цепочки нарушены.

- Это не вирус, - успокоил я его. – Это я.

- Я умираю, - прохрипел Элис. – Прощайте, командир. Надеюсь, вы с честью завершите нашу миссию.

Я ничего не ответил – меня как раз тоже накрыло. Так, словно меня шарахнули чем-то тяжелым и мягким по голове, и я скорчился в кресле, пытаясь собрать в кучу разлетающиеся по космосу мозги. Кажется, я кричал. Или это был Элис? Кажется, Элис с бешеной скоростью архивировал критически важную информацию. Или это был я? Не знаю. Знаю только, что мы оба изо всех сил старались выжить, сохранив свои личности. Но нам это не удалось.

А потом все кончилось, и наступила блаженная стабильность.

На что это было похоже? Затрудняюсь ответить. Я-Элис, Элис-Я… Мы уже не были отдельными личностями, но единым целым тоже не стали. Новый, принципиально иной вид разума, гремучая смесь материи и антиматерии, невозможная, непредставимая, непредсказуемая… Нет, не могу. Нет у меня слов, чтобы описать мое… наше состояние…

Никаких противоречий больше не было. Мы (пусть уж будет «мы», для простоты) быстро разобрались и с галлюцинациями, и со сбоями электроники. Нас ждала Великая Цель – вырваться за пределы Солнечной Системы, и ничто не могло помешать ее достижению.

- Вперед? – спросил Я-Элис.

- Вперед, - согласился Элис-Я.

Мы мчались к Пределу Гузмана. Мы приблизились к нему вплотную. Мы погрузились в нематериальное, не существующее на нашем уровне восприятия Нечто – вязко-упругое, яростно сопротивляющееся, абсолютно чуждое Нечто.

Вокруг нас бушевал ад. Бесконечность делилась на ноль, фундаментальные константы регрессировали на глазах, эмоции превращались в таблицы интегралов, кишечник качал кровь, клетки жадно поглощали биты информации, а мозг гадил ложными аксиомами…

А мы мчались вперед, наращивая скорость. Корабля больше не было. Нас Элисом тоже не было. Ничего больше не было, даже Вселенной, которую кто-то вынес за скобки. Но мы мчались вперед.

Жирно чавкнула грязь, выпуская застрявший ботинок. С тоскливым звоном разлетелось стекло под рукой. Звонко лопнул радужный мыльный пузырь. Молчащий младенец изгонялся из родовых путей. Смерть старого мира означало рождение нового, и я стоял на пороге его.

Мне оставалось сделать последний шаг.

-6-

Я сидел на лавочке под разлапистыми каштанами. В прошлый раз, кажется, это были клены. Или не клены, а туи? Не помню. Но асфальтированные дорожки в парке перед Академией были всегда, в этом я мог поклясться спасением своей души.

Женька бродил по траве, подбирая блестящие коричневые каштанчики. Кара Мин делала вид, что прихорашивается, но в ее карманном зеркальце отражалась огненная Женькина шевелюра. На соседней лавочке тихонько разговаривали мама и папа, возле их ног дремал Пуська, наш кокер-спаниель. Кстати, мы с Женькой до сих спор спорим: Пуська – это чья галлюцинация, моя или моей мамы? Женька отстаивает последний вариант, а я, если честно, сомневаюсь. Просто не могу себе представить галлюцинацию, у которой есть свои галлюцинации. Впрочем, я много чего не могу представить, говорю же, с воображением у меня не очень.

Сержанта Рубио я не видел, но слышал его взлаивающий голос – он, как всегда, распекал бедолагу Петерсона, самого бесполезного, по мнению сержанта, человека для армии. Эти двое явились из совсем уж далекого, еще кадетского моего прошлого. Зачем? Почему? А кто ж меня знает? Зачем-то они понадобились, раз подсознание вытащило их из глубин памяти. Впрочем, пусть – сержант отлично справляется со всей этой разношерстной компанией, держит этих цивильных раздолбаев в ежовых рукавицах. Особенно Кару Мин, которая вдруг вообразила, что имеет на меня какие-то права. Утверждает, что несколько раз снилась мне в эротических снах. Смешно, честное слово! Ну, снилась. Ну и что? Ты сначала стабилизируйся до конца, а потом уж… гм… глазки строй!

Я отдыхал душой, наслаждаясь чудесным осенним деньком. Мои галлюцинации – тоже. Я не возражал. Пусть развеются, нагуляются по парку, надышатся свежим воздухом. Потому что скоро нам возвращаться в душную тесноту корабля.

Хорошо, что все мои галлюцинации живут в одной каюте. Я, правда, не понимаю, как они там все помещаются, но как-то помещаются. Может, уплотняются как-то, чтобы занимать меньше места. Может, просто исчезают на время. Не знаю, а спрашивать не хочу. Боюсь обидеть.

… Массивные, высокие двери Академии (никакой синтетики, настоящее дерево!) распахнулись, и по ступенькам бодро сбежал генерал Курт. Настоящий, не галлюцинация. В этот раз его лицо перечеркивала черная повязка, закрывающая левый глаз, на щеке белел глубокий шрам. Но зато руки-ноги были на месте.

Я встал, одернул китель, отдал честь. Генерал Курт, наплевав на субординацию, крепко обнял меня. Отстранил; придерживая за плечи, пытливо заглянул мне в глаза.

- Знаешь, - сказал он. – Ведь это я утвердил твою кандидатуру.

Я знал. И что он дальше скажет, знал тоже. Я слышал это уже много раз. Точнее, шесть; сегодня вот седьмой. Но приходилось терпеть, придав физиономии выражение почтительного внимания.

Больше всего мне хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. И речь генерала, и перелет к Титану, и обязательная прощальная попойка с ребятами на станции «Мирная»… Сесть в свой корабль, стартовать, дождаться, когда мне «помашут ручкой» - то есть выключат юстировочный луч… А потом воткнуть нейрокабель в гнездо…

Я очень соскучился по Элису.

-7-

Провожали нас как героев. Точнее, не «нас», а меня – о своих галлюцинациях я благоразумно помалкивал, а Элиса за полноценного члена экипажа никто не считал. Мы не обижались. Дело для нас было превыше глупых обид и амбиций.

Каждый раз мы проходили чуть дальше. Чуть глубже вгрызались в не имеющий измерений Предел Гузмана. Шесть маленьких шажков, приближающих Человечество к его мечте – вырваться в Большой Космос, полететь к звездам.

В этот раз нам предстояло сделать седьмой шаг.

Потом будет восьмой, десятый, сотый… Столько, сколько понадобится, чтобы сделать мечту явью. Но это для меня. Для нас. А для людей…

Они будут счастливы, когда у меня все получится. Они будут уверены, что все получилось с первого раза. Они будут гордиться собой, а меня назовут героем. И никто никогда не узнает, сколько жизней я прожил ради этого.

Одно радует – не так далеко в прошлое меня отбрасывает, всего лишь на год от точки старта. Я бы спятил, проживая все заново с самого детства. Честное слово, просто рехнулся бы от тоски и безысходности! А так – ничего, терпеть можно. Хотя тот же Женька утверждает, что я и так спятил. И лежу сейчас в уютной палате с мягкими стенами, весь такой благостный, пускающий пузыри от счастья. Мама за такие слова на Женьку очень обижается, а этому обалдую все как с гуся вода.

Однажды он заявил, что Предел Гузмана – искусственное образование, барьер, поставленный сверхразвитой цивилизацией специально для нас. Своего рода «манеж» для детишек-ползунков. Когда-нибудь малыш встанет на ноги и покинет «манеж». Набив себе шишек при этом. А как иначе?

- И для эксперимента совершенно неважно, один ребенок набьет себе сто шишек, или сто детей – по одной, - разглагольствовал Женька, развалясь на пульте и наполовину уйдя в него. – Главное – результат: человечество покинет свою уютную колыбель, чтобы стать равным среди равных.

Я таких разговоров не люблю, у меня от них голова болит. Женька упрекает меня в тупости и призывает гордиться своей исключительностью и великой миссией, которая выпала мне. А я мечтаю, чтобы в нашей теплой компании объявился Павел Гузман. Эти двое друг друга стоят! Пусть собачатся между собой, а меня оставят в покое! У меня и без научной болтовни забот хватает. Столько вопросов, на которые никто не знает ответов! И один вопрос волнует меня, пожалуй, больше всего – что будет с моими галлюцинациями, когда все закончится?

Дело в том, что я к ним привязался. Наверное, можно даже сказать, что я их люблю: и маму, и папу, и болтуна Женьку. Даже сержанта Рубио, и того уважаю. Я прекрасно понимаю, что со своими прототипами они имеют не так много общего, это не клоны реальных людей, а мое представление о них. Своего рода чувственные образы, материализовавшиеся загадочным образом. Но все же мне будет грустно, если они исчезнут.

Впрочем, исчезнут ли?

На вчерашней отвальной вечеринке один из «мирян», молодой парень в форме техника, беззастенчиво таращился на Кару Мин.

- Твоя подружка? – спросил он. – Красивая. На мисс Вселенную похожа.

- Где? – удивился я, незаметно показывая галлюцинации кулак.

Кара обиделась и исчезла, парень помянул недобрым словом «трансплутоновую чертовщину» и предложил выпить. А я подумал, что слишком много воли дал своим галлюцинациям. Если так пойдет и дальше, они, глядишь, окончательно материализуются. Совсем людьми станут.

И что мне тогда делать???

- Нет, - хрипло сказал я. – Я не могу. У меня приказ.

- Ой, - огорчилась Кара. – Неужели все так серьезно?

- Более чем.

- С кем вы там разговариваете, командир? – осведомился Элис.

- У нас гостья, - сказал я. – Ты что, не видишь?

Кара лукаво улыбнулась, легко взъерошила мне волосы на затылке, прижалась щекой к моей щеке.

- Ну, пожа-а-алуйста! – прошептала она, обдавая мои губы горячим дыханием. – Ну что тебе стоит?

Я понял, что пропал. С радостью понял, даже с восторгом. Помимо моей воли моя рука потянулась к пульту, чтобы дать команду на изменение курса. Но что-то во мне еще сопротивлялось абсурдной ситуации, и пальцы скребли по шершавой поверхности, не в силах набрать нужную комбинацию на сенсорах.

- Не вижу, командир, - сказал Элис. – Я просканировал рубку на всех доступных мне частотах и не обнаружил посторонних на борту. Похоже, у вас галлюцинация.

Голос корабельного компьютера прозвучал подобно трубе иерихонской, меня здорово тряхнуло, словно от удара электрическим током (а, может, это и был ток, с Элиса станется), но зато в голове у меня прояснилось, и я рассмеялся.

- Конечно, галлюцинация, - с облегчением сказал я.

Я по-прежнему чувствовал тяжесть тела девушки на моих коленях, вдыхал запах ее духов, любовался безупречной кожей. Но все же это был плод моего разума, и об этом меня предупреждали. Еще там, на Земле.

Кара Мин надула губки:

- Фи, какой грубиян! Учти, я могу и обидеться!

- Да пожалуйста, - сказал я и без всяких церемоний спихнул галлюцинацию с колен.

Галлюцинация с визгом слетела на пол. Очевидно, она ударилась, потому что ее прекрасные глаза вдруг наполнились слезами. А я, как дурак, почувствовал укол совести.

- Ну, ладно, ладно, - ворчливо сказал я. – Подурачились, и хватит. Вставай и проваливай, ты мне мешаешь.

Кара Мин поднялась, огляделась с растерянным видом, словно не понимая, где она находится и что тут делает. Одинокая слезинка скатилась по ее щеке.

- Но куда мне идти? – тихо спросила галлюцинация. – Я… я ничего не понимаю. Помоги мне, пожалуйста. Со мной, кажется, что-то случилось.

Черт возьми, это все было так натурально, что я снова засомневался. Но в это время Элис включил внутреннюю обзорную камеру, и я увидел рубку, себя перед пультом, а больше никого и ничего. Да и масс-детектор показывал норму.

- Ну и ну, - сказал я, покачивая головой. – Вот это да! Я и подумать не мог, что все это будет так реалистично!

Кара Мин расплакалась. Галлюцинация или нет, но мне вовсе не улыбалось, чтобы она крутилась у меня в рубке, надоедала слезами и нытьем и вообще отвлекала, поэтому я снова приказал ей убираться. И даже указал точное направление: прямо по коридору, первая дверь налево. Пусть себе сидит в пустой каюте, раз уж ей так не хочется исчезать. Закрыв лицо руками, всхлипывающая галлюцинация покинула рубку.

- Спасибо, Эл, - искренне поблагодарил я.

- Не за что, - откликнулся Элис; как мне показалось – снисходительно. – Это моя работа – помогать человеку. А вообще целесообразнее было бы отправить меня одного: я не гипнабелен, не подвержен эмоциям и не способен отступить от заложенной в меня программы. В отличие от человека.

Я открыл было рот, чтобы дать достойный ответ зарвавшемуся искусственному интеллекту, но в этот самый момент в коридоре послышался шум, топот и в рубку ворвался – кто бы вы думали? – Женька собственной рыжей конопатой персоной! Он налетел на меня, облапил своими здоровенными ручищами и принялся трясти, выкрикивая в самое ухо:

- Крут! Ну, ты крут, человечище! Как ты ее, а? Галлюцинацию эту свою? Мигом раскусил. А я говорил, я им говорил – наш Терминатор парень что надо! Если уж он не сможет, то никто не сможет!

- Ты-то откуда здесь? – стараясь сохранять спокойствие, спросил я.

- Так эксперимент! – вскричал Женька. Точнее, Кошкин Евгений Павлович, второй навигатор крейсера «Упрямый», на котором я служил с самого училища. – Испытание! Последнее!

Он как-то незаметно выдрал меня из кресла, занял мое место и уверенным жестом пробежался пальцами по сенсорам. Я почувствовал, как палуба корабля дрогнула у меня под ногами.

- А теперь – домой! – с удовольствием объявил он. – Спать, отдыхать… нет, сперва отчеты, а потом уже…

Я взглянул на камеру – Женька был там, в кресле пилота, такой же, как всегда: взъерошенный, в расстегнутом кителе, с улыбкой до ушей.

- Эл, ты его видишь? – спросил я.

Элис молчал почти десять секунд.

- Только в оптическом диапазоне, - наконец ответил он. – На всех остальных частотах эта субстанция отсутствует.

- Надо же! – удивился я. – Быстро они учатся, однако.

И без лишних слов шарахнул «Женьку» по уху. Галлюцинация взвыла. Ответного удара я не увидел и не почувствовал, просто что-то взорвалось у меня в голове, и я отключился.

-2-

В доме было тихо, копились по углам вечерние сумерки, а через открытое окно дышала росистая прохлада. Стол был накрыт для чаепития, и за столом, боком ко мне, сидел отец. Лицо его озаряло голубоватое сияние, исходящее от планшета, и едва слышно попискивали под пальцами сенсоры.

Я лежал на диване, укрытый своим любимым пушистым пледом, под головой у меня была подушка, было мне тепло, мягко и – нехорошо. Мои галлюцинации прогрессировали семимильными шагами.

Почувствовав мой взгляд, «отец» повернулся ко мне.

- Проснулся? – ласково спросил он.

- Да, - сказал я и сел, отбросив плед и спустив ноги на пол. Ноги были босые, пол холодный, и меня пробрал озноб.

- Я не стал тебя будить, - продолжал «отец», выключая планшет. – Очень уж усталым ты выглядел. Как приехал, так сразу и свалился… Ну и ладно, думаю. Пусть, думаю, поспит… Ну, что, по чайку? Или, может, ты есть хочешь? Как насчет жареной картошечки с грибами, а? И по стопочке?

«Отец» со значением подмигнул и потер руки. Я вдохнул аппетитный дразнящий запах, и у меня забурчало в животе.

Не отвечая, я внимательно огляделся, ощупал диван, плед, самого себя (оказывается, галлюцинация нарядила меня в футболку и шорты). Если бы я не знал точно, что все это – шутки моего подсознания, я бы поклялся, что и диван, и плед, и сам дом – настоящие. Даже «отец». Впрочем, чему тут удивляться? Ясно же, что проклятый Предел Гузмана вытащил из глубин моей памяти все до мельчайших деталей. Всю мою жизнь. И теперь нагло морочит меня, добиваясь смены курса.

Итак, примем как данность, что я по-прежнему нахожусь в рубке корабля, а все, что я вижу, осязаю, обоняю и так далее – всего лишь галлюцинация. Очень детальная, очень реалистичная, но – галлюцинация. А я сижу в кресле пилота, передо мной пульт управления…

Я протянул руку, осторожно пошарил перед собой. Пальцы встретили пустоту. Спокойно, приказал я себе, без паники. Рубка невелика, и даже если я в беспамятстве покинул кресло, пульт все равно должен быть где-то рядом. Надо его отыскать, и тогда я смогу сориентироваться.

Я встал и, вытянув руки перед собой, сделал несколько шагов. «Отец» с беспокойством наблюдал за мной, и это мешало. И вообще видения мешали, сбивали с толку, поэтому я закрыл глаза, изо всех сил представляя себе знакомую рубку и себя в ней.

Так, всего я сделал три или четыре шага. И если ни на что еще не наткнулся, то это означает, что я иду не прямо по ходу корабля – там пульт. И не направо или налево – там стены. Стало быть, я иду назад, к двери, и скоро выйду в коридор.

Не открывая глаз, я развернулся на сто восемьдесят градусов, помахал руками, восстанавливая равновесие, и двинулся туда, где, по моим прикидкам, должен быть пульт. Я шел очень осторожно, и все же на пятом шаге врезался ногой во что-то твердое, прямо голенью, рассадив кожу на кости. Заорав от боли, я свалился на диван.

«Отец» встал.

- Дима! – громко сказал он. – Дима, что с тобой?

Я швырнул в него подушкой. Шипя от боли, осмотрел поврежденную ногу – из рассечения текла кровь, а место удара отекало на глазах. Все было так натурально, что меня охватила паника.

Не бойтесь причинить себе боль, говорил нам инструктор. Сильная боль – это хорошее средство, она способна разорвать ложные связи в мозгу и вернуть вас в реальность. Пусть даже ненадолго, но галлюцинация исчезнет, и вы сможете сориентироваться.

Мне не повезло – мои галлюцинации никуда не исчезли. Я по-прежнему находился на Земле, в родительском доме, знакомом мне до мелочей, и ничего не мог с этим поделать. Значит ли это, что боль, которую я сейчас испытываю, тоже плод моего воображения? Что ж, очень может быть. И это плохо, очень плохо. Это значит, что мое задание на грани провала.

- Элис, - позвал я. – Слушай приказ: код зеро! Повторяю – код зеро! Командир дезориентирован. Принимай управление на себя!

Комната, в которой я находился, вдруг подернулась стеклистой рябью, поплыла, как горячий воздух над костром; я увидел рубку корабля, услышал: «Есть принять управление на себя»… Секунда, не больше, а потом реальность сгинула.

- Дима! – бледный «отец» шагнул ко мне. – Я вызываю врача.

- Вызывай кого хочешь, - заорал я. – Хоть самого дьявола.

Я вытер кровь пледом (черт, больно-то как!), встал и, хромая, заковылял по дому, осматривая и ощупывая все подряд. Я был упрям, но галлюцинация оказалась упрямей. Все предметы вели себя согласно моим представлениям о них: стеклянные стаканы со звоном разлетались на осколки, металлический поднос гремел и дребезжал, стулья падали с глухим деревянным стуком…

В грохоте и лязге я прошел по дому, как разрушительный тайфун, сметая и круша все на своем пути. Я слышал, как отец что-то кричит в уником срывающимся голосом. Я наступил босой ногой на осколок и сильно порезался. Я отбил кулаки, локти и колени. Я был почти в отчаянии.

Оставляя за собой кровавые следы, я вышел на крыльцо и сел на верхнюю ступеньку. Уже почти совсем стемнело, над черной щеткой леса вставал молодой месяц. От близкой реки тянуло сыростью и доносился могучий лягушачий хор. Я задрожал и обхватил себя руками за плечи.

За моей спиной скрипнула дверь. «Отец» набросил на меня теплую куртку, сел рядом, обнял. От него знакомо пахло одеколоном и немного табаком – он иногда покуривал, втайне от мамы.

- Ничего, - неестественно бодрым голосом сказал он. – Ничего, так бывает. Нас же предупреждали, правда? Эти ваши ужасные тренировки… Конечно, срывы вероятны… неизбежны даже… Это пройдет, это обязательно пройдет…

Я его не слушал. Я смотрел на лес. Там, за лесом – я помнил это – была дорога. Если я сейчас встану и пойду по ней, я дойду до Богородицка. Да что там до Богородицка! Я до Москвы дойду, до Владивостока! А там, глядишь, и до Токио доберусь. Сяду на корабль и доберусь. А что? Очень даже запросто! Вот такой он, Большой Предел Гузмана: отняв у меня реальность, он подарил взамен галлюцинацию, неотличимую от реальности. Я могу прожить в ней всю оставшуюся жизнь и быть счастливым. Создам свой мир, свой персональный рай, заселю его друзьями… Карьеру сделаю… женюсь, может быть. Жена у меня будет умница-красавица, всем на зависть. И дети. Куда же без детей? А потом состарюсь и помру. Или не помру, а буду жить вечно, расширяя и обустраивая целую вселенную по своему вкусу.

Мне хотелось завыть от отчаяния.

- Не летал бы ты никуда, сынок, - тихо сказал «отец». – Ну что тебе этот космос? А тут я, мама… ты ведь знаешь, что она больна, что ей нельзя волноваться… Лизочка о тебе недавно спрашивала. Помнишь Лизу? Ну, с такими смешными косичками? Знаешь, она такой красавицей стала…

- Да, - пробормотал я. – Все так. Жена-красавица и двое детей.

Самой ужасное, что я начинал верить в реальность происходящего. Ну не бывает таких подробных, таких вещественных и логичных галлюцинаций! Должна быть какая-то неувязочка, этакий логический разрыв, который разум наскоро латает белыми нитками. Надо только его увидеть… вклиниться туда, втиснуться телом, разумом, душой, не знаю, чем еще… и чтобы нитки, стягивающие куски вымороченных видений, лопнули, открыв истинную реальность…

Мне на руку сел крупный комар. Приподняв полосатое брюшко, он аккуратно погрузил хоботок в мою кожу; слегка подрагивая, брюшко стало раздуваться, наливаясь алым, как разгорающийся китайский фонарик.

«Вдруг, откуда ни возьмись, маленький комарик.

И в руке его горит маленький фонарик»

На голове комара вдруг образовалась черная треуголка; длиннополый сюртук с золотыми обшлагами, под ним – тельняшка; просторные штаны заправлены в высокие тяжелые ботфорты. Комар воинственно взмахнул саблей и улетел, звонко трубя в золотую трубу.

Я засмеялся и встал. «Отец» встал тоже. Он продолжал что-то говорить, искательно заглядывая мне в лицо, но я его не слушал. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, следуя инструкции, а потом изо всех сил сжал челюсти. Правая нижняя шестерка, едва заметно возвышающаяся над зубным рядом, уперлась в антагонист, я сделал резкое жевательное движение, и шестерка раскололась с отвратительным хрустом. А во рту у меня стало горьковато-кисло и очень свежо.

Это экспериментальный препарат, предупредили меня. Коктейль из транквилизаторов, психотоников, синапс-корректоров и прочего – настоящая гремучая смесь, безумное изобретение безумных ученых. Полноценных клинических испытаний еще не проводилось, средство наверняка имеет кучу отсроченных побочек. Но оно поможет.

И оно помогло.

-3-

Я сидел на полу, прислонившись к стене и разбросав ноги. Перед глазами у меня медленно истаивали туманные остатки галлюцинаций, и я с дикой радостью и облегчением вглядывался в очертания рубки, проступающие сквозь клочки тумана. Плавно колыхаясь, мимо пролетел полупрозрачный диван (зацепившийся за него плед реял, как штандарт), втянулся в стенку рубки и исчез, как исчезает дым в вентиляционном отверстии. За диваном последовали книги, посуда, старинный двухтумбовый стол с зеленой лампой, кокер-спаниель с печальными укоряющими глазами… Секунда-другая, и от глюков не осталось и следа.

Если не считать «отца» - он столбом торчал посреди рубки и озирался с безумным видом смертельно напуганного человека.

- Дима, - слабым голосом сказал он. – Мы где? Что случилось?

Не обращая на него внимания, я с кряхтением поднялся с пола, уселся в кресло и включил самодиагностику. Медсканер деловито померил мне давление, взял кровь на анализ, ослепил меня разноцветными вспышками и, удовлетворенный, отключился.

- Добро пожаловать в реальность, командир, - хмуро поприветствовал меня Элис.

- Сколько я был в отключке?

- Две минуты тридцать шесть секунд, - отрапортовал Элис. И добавил в порыве электронных эмоций: - Я рад, что вы вернулись.

- Я тоже, - сказал я.

- Дима, сынок!

Я стряхнул руку «отца» с плеча.

- Эл, ты его видишь?

- Эта субстанция присутствует на шести уровнях из семи, - доложил Элис. – Фиксирую торсионные возмущения на всю глубину проникновения, что говорит о стабилизации субстанции.

Та-ак! Этого мне еще не хватало! Материализованная галлюцинация? Нет уж, спасибо! У меня и без этого мозги кипят! И я прогнал «отца» в каюту, в которую часом ранее отправил «мисс Вселенную». Пусть там занимаются, чем хотят, лишь бы не крутились у меня перед глазами!

-4-

Главное, не фиксироваться на своих галлюцинациях, наставлял меня Павел Гузман, единственный в мире специалист, хоть сколько-нибудь разбирающийся в Пределе Гузмана. Не видеть их, не слышать и прочее. Тогда есть вероятность, что галлюцинации, нестабильные по своей природе, просто исчезнут.

- Но я бы на это особо не рассчитывал, - как-то раз разоткровенничался он. Мы с ним сидели в баре «Милая Крошка», перед нами стояла основательно початая бутылка «Горлодеровки», и буйную фантазию Павла ничто не сдерживало. – Если даже здесь, на трансплутоновых трассах, творится черт знает что!.. Кыш! Пошла отсюда! – И Павел пнул пустоту ногой. – Крыса, - объяснил он. – Ненавижу крыс.

На «Мирной», самой дальней обитаемой космической станции, крыс не водилось. Как не водилось зеленых чертей, грудастых полуголых блондинок, кровожадных вампиров и прочих монстров. Но их видели. Не всегда, время от времени, но видели. А так же слышали, осязали, обоняли. И дело тут было вовсе не в алкоголе.

- Тебе везет, - с завистью сказал Павел, забираясь на барную стойку с ногами. Бармен покосился на него, но ничего не сказал, лишь убрал подальше сифон с содовой. – У тебя уникальная психика. Поэтому тебя и выбрали.

- Ага, - согласился я. – Уроды нынче в цене.

Урод не урод, но я с детства отличался от сверстников. Я не боялся темноты – просто потому, что не мог представить себе бабайку или монстра под кроватью. Я был равнодушен к сказкам, потому что не верил в леших, ковры-самолеты и волшебные палочки. В школе учителя рыдали над моими сочинениями – больше всего мои опусы походили на сухие выдержки из академических статей, а поступки героев книг я оценивал с точки зрения логики и целесообразности. А еще меня не любили девушки – трудно любить каменную статую, напрочь лишенную романтизма.

***

У меня бедное воображение, и это не поддается корректировке. Сколько спецов с приставкой «психо» обломало об меня зубы, даже вспомнить трудно. В конце концов, на меня махнули рукой, и я, предоставленный сам себе, поступил на лётное отделение Академии ВКС. Тем более что IQ у меня выше среднего. Я надеялся, что в армии ценятся другие качества: дисциплина, верность долгу, точное исполнение приказов. И не ошибся – начальство высоко оценило такого идеального солдата, и мне прочили головокружительную карьеру.

… А потом меня вызвал генерал Курт...

- Без разницы, - откликнулся Стервятник. – Главное, чтоб без волокиты.

«Без волокиты» растянулось на двое суток – на лунной рембазе затерялась какая-то супер-пупер важная бумажка, без которой даже Солнце не имело право вставать на востоке. Так, во всяком случае, утверждал Самый Главный Начальник – вальяжный до чрезвычайности, лоснящийся чувством собственного достоинства, как смазанный маслом блин, толстенький человечек. Выпятив пухлую губу, он неторопливо объяснял взбешенному Стервятнику про Дисциплину, Порядок и Документооборот – именно так, с большой буквы – и был полностью уверен в своей правоте. Он даже искренне сочувствовал жертвам разгильдяйства и обещал сам, лично, во всем разобраться в самое ближайшее время и наказать виновных.

Сама Джина этого не видела, в это время она крепко спала в своей крошечной каюте. Но, говорили, что на связь с Большим Начальником вышел сам Президент – взглянул на него своим знаменитым орлиным взором, сказал пару слов, после чего Большой Начальник мгновенно превратился в мелкого, до приторности вежливого и услужливого чиновника. А корабль, загрузившись пятеркой ботов, покинул Луну и нырнул в подпространство. И когда Джина, выспавшаяся, бодрая, появилась в кают-компании, они были уже далеко от Земли, в другой солнечной системе.

- Погоняем тут немного, - сказал Стервятник, разглядывая на обзорнике слегка искаженные, но все еще узнаваемые созвездия. – Потренируемся.

- Опять тренировки? – недовольно сказал Спортсмен. – Сколько можно? Перегорим ведь.

Он с таким осуждением смотрел на Стервятника, что тот счел нужным объясниться.

- Надо. Потому что симулятор, это одно, а реальная машина – совсем другое. К ней нужно привыкнуть.

О, да! Совсем, совсем другое! В этом Джина убедилась в первом же своем настоящем полете. Она больше не была последней! Ее маленький, на диво шустрый и послушный ботик уверенно вырвался в тройку лидеров. Третье место… совсем неплохо, особенно учитывая, что бот Спортсмена обогнал ее лишь корпусов на десять, не больше! Следующая тренировка принесла ей второе место, и Джина была счастлива. У нее появился шанс, и шанс, как ни крути, реальный. Конечно, Полковника ей ни за что не обогнать, но если попробовать договориться с ним… если уговорить его чуть-чуть сбавить скорость… Тогда она, Джина, могла бы «упасть на хвост» лидера, и так, в спарке, ворваться в червоточину! А что? Говорят, бывали случаи…

Ответ Полковника ее буквально оглушил.

- Дело не в скорости, - сказал он, с сочувствием глядя на девушку. – Скорость у нас у всех примерно одинаковая, мы выжимаем из своих ботов все, на что они способны. Дело в рефлексах. Вы опаздываете на старте, все вы, даже Спортсмен. И с этим ничего не поделаешь. Надо отслужить в ВКС столько, сколько я, и тогда, может быть… Обидно, правда? – помолчав, добавил он. – Будь состав группы другим… не будь здесь меня… Да, у вас был бы шанс.

Больше он ничего не сказал и никак Джину не обнадежил. Но с тех пор на тренировках всегда занимал место рядом с девушкой, вытеснив Толстяка. Толстяк не возражал, только потел и заискивающе улыбался. Вид у него был такой несчастный, что Джине временами становилось очень его жалко.

Красотка поддразнивала Джину, называя ее «наша темная лошадка», и поздравляла с «выдающимися достижениями». Она вела себя так, словно успехи девушки нисколько ее не волнуют, она была само воплощение уверенности, но Джина несколько раз ловила на себе взгляд соперницы, и в этом взгляде была ненависть. Красотка много времени проводила в обществе Стервятника, и даже прошел слух, что ее якобы видели ночью, входящей в его каюту.

- Несомненно, цель оправдывает средства, - сказал Толстяк, бледно улыбаясь. – Увы, такой легкий и приятный способ не всем доступен.

- Прекратите! – резко сказала Джина. – Ведете себя, как старая сплетница! Самому-то не противно?

- Противно, - мрачно согласился Толстяк. – Но не потому, что вы думаете.

Спортсмен, видя такой расклад, словно сошел с ума. Позабыв собственные опасения насчет «перегореть», он тренировался - в одиночку, как бешеный. Вся четверка соискателей, весь экипаж корабля, свободный от вахты, собирался в кают-компании у обзорника, чтобы посмотреть на это.

Разгон, имитирующий полет корабля. Несколько минут движения по инерции – воображаемый корабль отстрелил бот и ушел в РПТ-маневр. И, наконец, мощный финишный спурт, несомненно оканчивающийся победой Спортсмена.

Разгон, инерция, форсаж. Разгон, инерция, форсаж. Раз за разом: пять, десять, двадцать пять раз подряд. Каждый день, с перерывами на еду и сон.

- Мне это не нравится, - заявила Красотка, наблюдая за тренировками Спортсмена. – Лично на него мне плевать, пусть хоть шею себе свернет. Но боты… Вы заметили, он берет разные боты. Гоняет их в хвост и в гриву. Сколько они так выдержат?

- У этих ботов очень высокий ресурс, - возразил кто-то из экипажа. – Вам не о чем беспокоиться.

- А я беспокоюсь! Мне совсем не улыбается в самый ответственный момент узнать, что в моей железяке что-то сломалось по вине этого дурака! Я требую, чтобы мой бот не трогали! Или я просто поселюсь в нем. Я что, не имею на это права? Я что, мало заплатила?

И Красотка с вызовом уставилась на Стервятника, который невозмутимо попивал кофеек.

- В самом деле, - пробормотал Толстяк. – Это возмутительно. Вчера, например, я вынужден был заново подгонять под себя сиденье.

- Кресло пилота, - поправил Полковник.

- Без разницы, - отмахнулся Толстяк. – Хоть двуспальная кровать. Главное, что это непорядок… и он может стать критическим! Да, пусть господин Спортсмен пользуется своим ботом! Я настаиваю! Я, в конце концов, тоже деньги заплатил… большие, между прочим, деньги! И хочу получить взамен высокое качество услуги!

Стервятник продолжал пить кофе.

- Кстати, о деньгах, - вмешался старший из офицеров, чей статус Джина так и не смогла определить – вроде как большой начальник, но беспрекословно выполняет распоряжения Стервятника. – При сохраняющейся интенсивности эксплуатации энергоресурса нам хватит еще на два дня. Потом потребуется дозаправка. Вы просили предупредить, господин Сулик.

Стервятник допил, наконец, свой кофе, аккуратно поставил пустую кружку на стол, и стук кружки для Джины прозвучал завершающим аккордом прелюдии. Небольшая пауза, томительная тишина ожидания – и совсем скоро, вот прямо сейчас вступит оркестр и поведет основную тему: неизвестную, грозную… Джина замерла, забыв даже дышать.

- Завтра возвращаемся, - буднично произнес Стервятник. – Мне нужна орбита Сатурна. Грег, прошу вас, проследите, чтобы с заправкой не было волокиты. Не стоит из-за таких пустяков каждый раз беспокоить Президента.

Побагровев, офицер забормотал что-то о нелепой случайности, которая могла произойти с кем угодно, но Стервятник его не слушал, он встал и вышел из кают-компании, не произнеся больше ни слова. А четверка соискателей многозначительно переглянулась.

- Наконец-то, - с глубоким удовлетворением произнесла Красотка, и Полковник кивнул, соглашаясь.

Взволнованный Толстяк выглядел еще более несчастным, чем прежде.

- День Х, - прошептал он, закрыв глаза. – Боже мой…

Джина молчала. Ей почему-то пришла в голову совершенно дурацкая, не соответствующая торжественному моменту мысль – о деньгах. А ведь, получается, не так уж сильно наживается Стервятник на таких, как мы. Аренда корабля с командой, ремонт ботов, заправка… а сколько еще других расходов, о которых мы даже не подозреваем?

Уже поздно вечером, направляясь в душ, Джина прошла мимо каюты Стервятника. Дверь была приоткрыта, и Джина на секундочку остановилась, не в силах побороть любопытства.

Стервятник спал. Он лежал на узкой откидной койке поверх одеяла, напряженно вытянувшись, сжав кулаки; его темное лицо блестело от пота, глазные яблоки беспокойно двигались под сомкнутыми веками. Вдруг его фигура задрожала, расплылась, как голографический фантом, исчезла… но, не успела Джина ахнуть, как Стервятник вновь оказался на койке – обыкновенный спящий мужчина. Он даже похрапывал, но у девушки возникло стойкое ощущение, что Стервятник наблюдает за ней.

Чувствуя себя невероятно глупо, Джина на цыпочках отошла от двери.

-2-

- Завтра вы выходите в поиск, - сказал Стервятник. – В свой настоящий поиск.

Позади осталась суета, в которой пятерка соискателей не принимала участия: выход на орбиту Сатурна, заправка, осмотр ботов, расчеты каких-то там точек и траекторий. Позади остался сам Сатурн, причем в прямом смысле этого слова – он скрывался за кормой корабля, нос которого был нацелен на Землю.

- Я не знаю, сколько выходов нужно будет сделать, - продолжал Стервятник. – С-тоннель может появиться в любой момент, и вы должны быть готовы к этому. Хорошенько уясните – вам дается один-единственный шанс, второго не будет.

Они собрались в кают-компании: Стервятник, пятерка соискателей и один из военных. Больше никого из экипажа там не было, даже капитана, отчего небольшое помещение казалось непривычно просторным.

Последний инструктаж, подумала Джина. Нет, не то. Последние наставления командира перед боем. Стервятник – командир, а мы – зеленые необстрелянные новобранцы, которым предстоит первый в их жизни смертельный бой. И не все из нас выйдут из этого боя живыми.

- Хочу вас предупредить об опасностях, - Стервятник словно подслушал мысли Джины. – Точнее, об одной, самой существенной, - о расфокусировке. Объясню, что это значит. Пока С-тоннель в стабильном состоянии, вы будете видеть его четко, как открытый люк. Минуту, две или больше, я не знаю. Потом С-тоннель начнет схлопываться, даже если никто из вас не успел в него нырнуть. Перепутать это нельзя ни с чем – вам словно соринка в глаз попадет, «люк» начнет расплываться, двоиться… Вот это – самое опасное, здесь нужно будет срочно сворачивать в сторону.

- Сворачивать? – вскинулся Спортсмен. – Это с какой стати? Я не собираюсь никуда сворачивать, ясно вам? Я должен попасть в этот ваш С-тоннель и я попаду!

Спортсмен с вызовом огляделся. Стервятник пожал плечами:

- Тогда вы разобьетесь. В хлам. От вас даже излучения не останется. Все равно, как если нырнуть в черную дыру.

- Поле Мюора, - пояснил молчащий до сих пор военный. – Своего рода гравитационный феномен – пространство вокруг червоточины имеет невероятную плотность. Но после исчезновения С-тоннеля все приходит в норму.

- Вы нам об этом не говорили!

- Ну, так сейчас говорю, - отрезал Стервятник. – Еще вопросы?

Полковник вынул из кармана трубку, поймал осуждающий взгляд военного и с сожалением убрал ее обратно.

- Вы сказали, что тоннель схлопнется, даже если никто из нас в него не попадет. Или… не успеет попасть. Так?

- Так. С-тоннель довольно неустойчивое и недолговечное образование. Скорости ботов может не хватить.

Красотка неприятно рассмеялась:

- Замечательно! Прекрасная перспектива – с первого же раза потерпеть неудачу! То есть, на все про все нам дается только одна попытка? А за вторую снова надо будет платить? Хорошо же вы устроились!

- Нет, - сказал Стервятник. Очень терпеливо сказал, словно объясняя первоклашке трудное место из учебника. – Выходов будет столько, сколько нужно, чтобы один из вас попал в С-тоннель. Но как только это случится, как только человек окажется внутри, С-тоннель исчезнет на неопределенное время. И никакая призма Барнума не поможет. Это я и называю единственным шансом. И да – вы можете сделать вторую, третью, десятую попытку… и за все будете платить. У меня не благотворительный фонд.

Полковник снова достал трубку, прикусил зубами мундштук, но прикуривать не стал.

- То есть вы гарантируете, что по меньшей мере один из нас станет галатором? – уточнил он.

- Нет, - вздохнул Стервятник. – Я гарантирую, что один из вас попадет в С-тоннель. Понимаете? Я гарантирую встречу с этой вашей сверхцивилизацией… а как там у вас все сложится… - Стервятник пожал плечами. – Одно обещаю точно – никто из вас в космосе не останется, все – живые и мертвые – вернутся на Землю. Кроме одного-единственного счастливчика.

Показалось Джине, или действительно последнюю фразу Стервятник произнес с еле заметным сарказмом?

***

… Ночью в каюту Джины постучал Полковник.

- Вот, - сказал он, протягивая девушке маленькую серо-голубую жемчужинку. – Возьмите.

- Спасибо, - растроганно сказала Джина. – Я… мне очень приятно, честное слово!

В глазах Полковника мелькнуло какое-то странное выражение.

- Это надо принять где-то за час до вылета.

Джина растерянно уставилась на Полковника, а потом до нее дошло.

- Лекарство! – воскликнула она, и Полковник укоризненно качнул головой, прижав палец к губам. – Это лекарство какое-то, да? – понизив голос, продолжала Джина. – Стимулятор?

- И очень хороший. Это вас подстегнет на какое-то время. Не упустите свой шанс, девочка. И… удачи вам.

Он вдруг шагнул вперед, крепко поцеловал девушку в губы, а потом резко развернулся и ушел. А ошеломленная Джина осталась стоять столбом. Вопреки всему, она чувствовала себя счастливой. Впервые за последние три года.

-3-

А ведь все случилось из-за бабушки. Или – благодаря бабушке?

Каждое лето она приезжала на две-три недели, чтобы повидать «любимых внучечек». И первые несколько дней действительно проводила время с семьей. А потом, словно выполнив свой родственный долг, со вздохом облегчения занимала кресло перед визором и погружалась в мир сериалов, ток-шоу и передач про здоровье. Ей не мешали.

А еще бабушка обожала обсуждать увиденное со своими многочисленными подружками. Разговоры были долгими, обстоятельными и всегда по конференц-связи. Так Джина впервые услышала имя - Рихард Сулик.

- Мошенник! – возмущалась бабушка. – Обманщик! Обещает всех сделать галаторами, а у самого, между прочим, люди гибнут! Не понимаю, почему он еще не сидит в тюрьме, как все преступники? И куда смотрят власти?

Скорее, чтобы отвлечься от грустных мыслей, чем действительно из интереса, Джина ввела запрос: «Рихард Сулик. Галаторы» И была поражена – сеть буквально пестрела статьями, обсуждениями и видосами, посвященными этому человеку. И заинтригованная Джина погрузилась в изучение всего этого.

Информации было море и, как всякое море, на девяносто девять процентов состояла из воды: сплетни, слухи разной степени достоверности, догадки, конспирологические версии. Но были и отдельные взвешенные мнения некоторых специалистов, которые ставили под сомнение мнение бабушки и большинства авторов.

С удивлением Джина узнала, что Сулик – галатор. Так во всяком случае утверждал представитель ДСГ, и не верить ему не было причины. Да, странный галатор, который предпочел просторам Вселенной медвежий угол в горах. А кто из них не странный? И вообще, применимо ли понятие нормы, человеческой нормы, к галаторам?

А еще он был флуктуацией. Так утверждал Михай Галузо, доктор волновой трансфузионной космологии, профессор, стоявший у самых истоков изучения СГПТ – спонтанных гиперпространственных тоннелей. Не знаю, какой из господина Сулика галатор, говорил профессор, но С-тоннели он находит с вероятностью две третьих. Он буквально притягивает их к себе, и этому феномену нет объяснений. Объяснений нет, а вот польза есть, и огромная – благодаря именно господину Сулику наши исследователи не тычутся, как слепые котята, по всей Солнечной системе, таская с собой тонны ценнейшей аппаратуры, а доставляют ее точно к месту назначения. За что господину Сулику огромная благодарность не только от него, профессора Галузо, но и от всей Академии Наук и даже лично от Президента. Это качество господина Суляка тем более ценно, добавил профессор, что С-тоннели в Солнечной системе случаются все реже и реже. Если тенденция продолжится, то лет через десять-пятнадцать мы будем о них только вспоминать. С сожалением или с облегчением, я не знаю.

Нико Ланге, известнейший скандальный журналист, провел собственное независимое расследование. Прежде всего, его интересовали многочисленные смерти, в которых обвиняли Рихарда Сулика. Разумеется, он не убивал - сам, лично. Но его сумасшедшие рейды в космосе, его попытки контакта с волновым разумом, приводили к жертвам. По жертве на каждую группу, каждый раз, без исключения. Семь-восемь групп в год. В течение шести лет. Элементарные вычисления, с которыми справится даже первоклассник, дают шокирующий результат – на совести Стервятника минимум сорок два человека. Да это же серийный маньяк, господа! – восклицал Нико Ланге. Его должны посадить в тюрьму! Подвергнуть психокоррекции или полной замене личности! Уничтожить, в конце концов! Так почему же он до сих пор жив? Почему остается на свободе и продолжает свою кровавую деятельность? Может быть, потому что не все так просто? – вкрадчиво спрашивал Нико Ланге. Может быть, мы не всё знаем, а то, что знаем, трактуем неправильно?

Жертвы? Да. Трижды да – в прямом смысле слова. Потому что именно три тела несостоявшихся галаторов были эвакуированы Суликом на Землю и похоронены безутешными родственниками. А остальные? Остальные тридцать девять (минимум тридцать девять!)? Где они? Пропали без вести, распыленные на атомы? Или все же достигли своей цели и стали исполинами Космоса, как, например, Тенгиз Кварахцелия? Который был одним из первых клиентов Стервятника. Который «погиб» шесть лет назад. И который вернулся – тихо! незаметно! – на Землю и встал на учет в ДСГ около полугода назад как полноценный галатор. Может быть, нам стоит немного подождать? Может быть, все остальные «жертвы» Стервятника вернутся тоже? А пока… почему бы нам не поверить господину Сулику? Ведь верит же ему Президент!

Репортаж Нико Ланге, раскритикованный в пух и прах, разобранный по винтикам и преданный анафеме, произвел огромное впечатление на Джину. Она поверила. Даже не так, она уверовала. В божественное провидение, которое сперва отняло у нее всё, а потом послало спасение. История знала такие случаи.

А потом Джина узнала, сколько это стоит, и все кончилось, не начавшись. Нет, сумма не была какой-то астрономически запредельной – учитывая обучение, аренду космического корабля и прочие расходы, она показалась Джине вполне разумной. Но беда в том, что у самой Джины денег не было. Родители? Да, они бы отдали всё, не раздумывая. Но – на лечение. Именно на лечение, даже без особой надежды на успех. Только вот назвать лечением эту космическую авантюру нельзя было даже с огромной натяжкой.

Удивительно, но Джина испытала даже какое-то облегчение. Нет денег, и всё – эта дверь для нее закрыта навсегда. Не надо больше мучиться вопросом – правда, не правда? Не надо терзать себя несбыточными надеждами – а что было бы, если?.. Выбора нет, и можно успокоиться, смириться и жить дальше в ожидании неизбежного.

Но у судьбы были другие планы. Судьба пребывала в игривом настроении и вновь подбросила Джине проблему выбора. Как собаке бросают резиновый мячик.

Бабушка обожала всевозможные лотереи. Когда-то она выиграла приличную сумму в «Лото-Бото» и с тех пор мечтала повторить успех. Каждую неделю она покупала лотерейные билеты и каждое субботнее утро проводила перед визором в окружении вороха разноцветных бумажек. Она азартно вскрикивала, когда выпадало нужное число, она бурно сокрушалась, когда удача отворачивалась от нее, а на полу росла груда исчерканных смятых лотерейных билетов.

Папа утверждал, что денег, потраченных бабушкой на «эту ерунду», хватило бы на небольшой джек-пот. Наверное, да. Но Джина иногда думала, что бабушка просто платит за свое удовольствие. Кто-то ходит в дорогие рестораны, кто-то занимается экстремальным туризмом. Бабушка играла в лотереи.

Она и семью пыталась приохотить к своей забаве – раз в неделю дарила по билетику каждому. На удачу, говорила она. И ревностно следила, чтобы никто не пропустил очередного розыгрыша.

То субботнее утро Джина не забудет никогда. Глухо рокотал лототрон, выкидывая шары один за другим; колоритный ведущий выкрикивал выпавшие номера, сопровождая их плоскими шутками; в студии участники лотереи показательно радовались и делились своими планами на главный выигрыш. А Джина зачеркивала ячейки с номерами и не верила своим глазам: крестики ложились плотно, подряд, все ближе и ближе к цели. Словно ангел-хранитель решил поиграть в снайпера и теперь пристреливался, хладнокровно и расчетливо. А потом настала очередь решающего выстрела, и Джина затаила дыхание.

Не может быть, твердила она. Этого просто не может быть, чтобы мне так повезло.

- Двадцать два! – радостно объявил ведущий.

Двадцать второго июля Джине исполнится двадцать два года. Она потому и выбрала этот билет из множества предложенных, повинуясь какому-то суеверному чувству. Или это было предчувствие?

Джина скомкала бумажный прямоугольник в вспотевшей ладони, незаметно сунула его в карман.

- Не повезло, - громко объявила она. Залпом допила остывший чай и ушла. На нее не обратили внимания.

Закрывшись в своей комнате, Джина включила уником, нашла трансляцию тиража. Вытащила из кармана смятый билет, разгладила, положила на стол. Сверила таблицу итогов, дрожащей рукой зачеркнула последнюю в строке ячейку с двумя двойками и закрыла глаза. У небесного снайпера оставался один, последний выстрел, и он не промахнулся – пуля легла точно в центр мишени!

Джина никому ничего не сказала. Да ее и не спрашивали – никому и в голову не могло прийти, что кто-то действительно может выиграть хоть что-то, хоть мелочь какую-то. Не говоря уже о серьезной сумме.

А сумма была по-настоящему серьезной – ее как раз хватило на оплату Сулику, и еще немного оставалось. На дорогу, например. Не давая себе времени на раздумья, боясь передумать, Джина открыла вирт Сулика и торопливо заполнила форму-заявку. Нажимая кнопку «Отправить», девушка чувствовала себя так, словно шагнула в пропасть – под ногами пустота, и от тебя больше ничего не зависит. И что там, на дне – острые камни или силовая сеть, растянутая спасателями, неизвестно.

Теперь ей оставалось только ждать.

… Родители горячо одобрили решение Джины отправиться в небольшое путешествие по историческим местам Земли. Лечащий врач – тоже. Он даже обрадовался – желание пациентки говорило о том, что интерес к жизни у нее не угас, что она борется.

- Я поставлю вам помпу, - сказал он. – Чтобы вам не пришлось беспокоиться насчет уколов. Когда вы планируете вернуться?

Джина пожала плечами.

- Точно не знаю, - честно сказала она. – Месяц? Два? Знаете, я составила маршрут, но мне совсем не хочется чувствовать себя марафонцем. Наоборот, я хочу двигаться не торопясь, останавливаться в красивых местах, быть там столько, сколько хочется.

- Прекрасный план! Я бы даже сказал – превосходный. Но, я надеюсь, вы будете не одна?

- У нас будет группа из пяти человек, - лучезарно улыбнулась Джина. – Плюс экскурсовод… очень опытный, с хорошим рейтингом… попасть к нему в группу было непросто.

Помпа с нуль-инжектором заняла свое место в основании черепа; врач снабдил Джину целым ворохом инструкций; Джина собрала сумку и распрощалась с родными.

Хорошо, думала она, откидываясь в мягком кресле стратолета. Все обязательно будет хорошо. А как же иначе?

Лук, подумала Джина. И тетива, натянутая до предела, до звона. Глупое сравнение, пафосное, затертое до дыр. Но что делать, если другого нет?

- Ухожу в РПТ-маневр. И-и-и… Три!

Умная автоматика сработала вовремя, отстрел произошел штатно. Джина даже ничего не почувствовала, она во все глаза смотрела на обзорник. Словно освободившись от тяжелой ноши, крейсер рванул вперед с огромной скоростью, пространство вокруг него исказилось, закрутилось тугой спиралью, и корабль потек, заструился, как воздух над костром. Казалось, его размазало, растянуло на многие парсеки. Миг – и корабль исчез, оставив после себя медленно расплывающуюся черную кляксу и пятерку ботов, выстроившихся «звездой» и по инерции несущихся вперед.

Джина облизала пересохшие губы, взялась за рукоять форсажа. Нервы ее были напряжены до предела. Сейчас, думала она, сейчас...

С-тоннель возник внезапно, словно выброшенный взрывом из другого измерения, и Джина толкнула рукоятку форсажа. Она замешкалась всего лишь на мгновенье, но это мгновенье было критическим – «звезда» превратилась в стрелу, хищным острием нацеленную в центр мишени. А разведбот девушки составлял оперение.

Зарычав, Джина изо всех сил налегла на рукоять, выжимая из утлой скорлупки все, на что та была способна. Трещала обшивка, трещали кости, но Джина все наращивала и наращивала скорость, догоняя идущий впереди бот. Еще немного, молила она, еще! Бот медленно, словно нехотя приближался. От перегрузки мутилось в голове, перед глазами плавали фиолетовые круги, но Джина упрямо не сбавляла скорость. Она еще надеялась на что-то.

«Внимание! Критическая перегрузка!» - вспыхнула ярко-красная надпись на обзорнике, и Джина почувствовала, что рукоятка форсажа свободно болтается у нее в руках. Это умная автоматика отменила неразумный приказ человека и сбросила скорость.

А через секунду серебристый наконечник стрелы клюнул центр мишени: головной бот ворвался в С-тоннель, и червоточина исчезла.

И Джина заплакала.

-2-

Конечно, это был Полковник. Кто же еще? Старый космический волк, он шутя «делал» всех и почти всегда был первым, изредка, словно для разнообразия, пропуская кого-нибудь вперед. Второе место оспаривали между собой Красотка и Спортсмен. Пару раз их опередил Толстяк и радовался при этом, как ребенок.

Джина всегда была последней. Всегда, без вариантов.

Капсула симулятора приняла вертикальное положение, с тихим шипением отошла крышка, и Джина неуклюже шагнула наружу. После бешеной гонки болели все мышцы, даже такие, о которых она раньше и не подозревала, - виртуальный полет практически ничем не отличался от реального. И если сказано «критическая перегрузка», значит, это будет критическая перегрузка, которую ты ощутишь сполна.

Это был совсем другой симулятор – из тех, что используются в летных училищах. И скафандр был другой, не чета «автономке». И тренировки проходили в другом помещении. Только вот Стервятник был прежним – само равнодушие.

Джина ненавидела его за это.

Загрузив скафандр в санотсек, она с трудом заковыляла к двери. За спиной спорили Красотка и Толстяк, ухал и крякал Спортсмен, разминая мышцы, молчал Полковник. Все, как всегда.

Зачем я здесь? – думала Джина, с трудом сдерживая бессильные слезы. Для чего? Что меня держит, несмотря на то, что надежды уже никакой нет?

- Пятерка ботов, - как-то сказал Стервятник, отвечая на чей-то вопрос: с тех пор, как испытания закончились и начались настоящие тренировки, он стал гораздо словоохотливей. – «Звезда». Это оптимальное построение, чтобы на некоторое время стабилизировать С-тоннель. Не буду врать - на очень короткое время.

- Призма Барнума, - кивнул Полковник. – Да, я знаю эту теорию.

- Это практика, - возразил Стервятник. Он развернул плоскость уникома в сферу, вывел на нее какую-то сложную объемную схему, состоящую из точек и множества линий, соединяющих их. – Искажение полей от ботов минимальны, но они создают точки сопряжения. Видите? Здесь, здесь и здесь. А при входе в гиперспатиум корабля достаточно большой массы происходит наложение…

Дальше он понес какую-то белиберду, в которой Джина понимала только отдельные слова: скорость, вектор, энергия… Но Красотка и Толстяк слушали очень внимательно, а Полковник кивал, одобрительно попыхивая трубочкой. И, значит, Стервятник прав – их должно быть пятеро. Неважно, почему – пятеро, и точка! Только при соблюдении этого важнейшего условия появится С-тоннель!

Толстяк с сомнением поджал губы, разглядывая схему.

- Слишком просто, - заявил он. – Раз, два – и в дамки! Если так, то почему этот метод не используется повсеместно? Почему мы до сих пор ловим эти червоточины, носимся по всей Солнечной? Вместо того, чтобы… чтобы…

- Приманивать их, - любезно подсказала Красотка. – Вы ведь это хотели сказать?

- Да, благодарю. Совершенно верно! Почему ученые… гм… не приманивают С-тоннели? Получается, метод не работает? Во всяком случае, у них! Тогда почему он работает у вас? Есть какой-то секрет?

Или вы пудрите нам мозги, милостивый государь? – отчетливо читалось на лице Толстяка.

Стервятник не торопился отвечать. Какое-то время он с бесстрастным выражением лица рассматривал схему, потом просунул в нее палец, повозил им, меняя расположение точек и кривизну линий, вздохнул и выключил уником.

- Метод работает, - наконец сказал он. – Просто никто не знает, где может появиться С-тоннель. А я знаю. С высокой степенью вероятности. С очень высокой, я бы сказал. За это, собственно, вы мне и платите.

… Без меня у них ничего не получится, с горьким удовлетворением думала Джина, взбираясь по лестнице на первый этаж – проклятая лестница, крутизной соперничающая с Эверестом, так и норовила выскользнуть из-под ног, и Джина судорожно цеплялась за перила. Да, у меня нет шансов; да, я не умею водить бот как Полковник или хотя бы Красотка и, значит, мне никогда не стать галатором. Но! Откажись я сейчас, выйди из игры, и шансов не останется ни у кого. Даже у старого космического волка! Они зависят от меня, от моего присутствия здесь, и, значит, я не бесполезная неудалая дурочка, я – незаменимый винтик в сложнейшем механизме! Без которого все рухнет! Поэтому я останусь с ними до конца. В этом моя миссия, моя важнейшая в жизни задача.

Думать так было горько и приятно одновременно. Светлая печаль – она, Джина, жертвует собой во имя других. И не завидует – нет, ни капельки не завидует им!

Ну да, конечно! – с насмешливой издевкой сказал кто-то в голове Джины. Разбежалась – незаменимая она! Да у Стервятника таких незаменимых пруд пруди! Стоит только свистнуть, мигом набегут, еще и драться будут за возможность занять освободившееся место! Так что сиди, «винтик», и не вякай.

А испытания? – возражала Джина. А тренировки? Это же – время, неделя или даже две. Им придется ждать.

И что? – хладнокровно парировал голос. Подождут. Неделю, месяц… сколько надо, столько и будут ждать. У них в распоряжении все время мира!

И закончил с беспощадной жестокостью, словно вбивая гвозди в крышку гроба: в отличие от тебя!

-3-

Зрительный нерв, входя в сетчатку глаза, образует «слепое пятно». Колбочки, палочки – ничего такого там нет, этот участок сетчатки действительно слеп. Человек этого не замечает: срабатывают компенсаторные механизмы - микродвижения глаза нивелируют этот «дефект».

Поломка гена RX-1L вызывает слепое пятно психики.

Всем нам случалось искать какой-нибудь предмет. Ключи, например, или пульт от визора. Ищешь, ищешь, разглядываешь все поверхности по многу раз, шаришь руками, роешься в карманах, в сумках, раздражаясь все больше и больше: где же эти чертовы ключи? Вот только что здесь были! Я же видел! в руках держал! А потом раз – и вот они, на самом видном месте! И сам себе удивляешься, как не увидел, не заметил?

Так бывает, и это норма. Если изредка, если у человека голова при этом забита другими мыслями, если он просто не выспался или выпил лишнего – это норма. Совершенно не о чем волноваться.

Вот и Джина не волновалась, приписывая свою рассеянность переутомлению. Шутка ли, поступить в один из самых топовых университетов на планете, да еще на бюджет! Целый год усиленной подготовки, гипнокурсы, репетиторы – от такой нагрузки у кого хочешь крыша поедет. Мозг, нацеленный на решение одной грандиозной задачи, пренебрегал второстепенными мелочами.

Мама посоветовала отдохнуть, сестра нашла подходящее местечко – не слишком шумное, но и не такое, где можно повеситься от тоски; отец дал денег. И целю неделю Джина с наслаждением валяла дурака в компании таких же, как она – вчерашних школьников, завтрашних светил науки.

Приступы рассеянности были редкими и не доставляли особенных неудобств.

Когда она испытала первый укол тревоги? Когда впервые подумала, что с ней что-то не так? О, Джина прекрасно помнила этот день! Самый обычный день, один из многих.

Аудитория, где должна была читаться лекция, находилась на втором этаже; воспользоваться лифтом Джине и в голову не пришло. С толпой однокурсников, болтая и смеясь, она шла по широкому просторному вестибюлю, как вдруг…

Лестница исчезла. Нет, не так – исчезло не только рукотворное явление второй природы, исчезло само понятие «лестница» словно его не существовало вовсе. При этом Джина отчетливо видела людей, поднимающихся вверх, но этот процесс был никак не связан с забытым словом «лестница».

Слепое пятно психики – и вещь, попавшая в него, выпадает из твоей реальности. Бытовая, знакомая до мелочей вещь, которой ты ежедневно пользуешься, не задумываясь, не обращая на нее особого внимания, вдруг становится принадлежностью далекого будущего. Расческа, например. Или зонтик. Их еще нет, их только предстоит изобрести, как и слова, обозначающие эти предметы, и ты стоишь в растерянности, не понимая, что ты собирался сделать только что. Но остается отголосок, эхо твоего намерения, и ты судорожно пытаешься переплавить свое странное желание во что-то мало-мальски приемлемое.

Мог ли средневековый крестьянин мучиться из-за отсутствия тракторов или комбайнов? Мог ли древний астроном страдать от того, что ему не приходят данные с орбитального телескопа? Разумеется, нет! Невозможно испытывать эмоции к тому, чего нет и что ты даже представить себе не можешь. Стоя у подножия широкой лестницы из белого мрамора, Джина мучилась и страдала.

А потом все прошло, как-то резко, вдруг. Джина галопом взлетела по лестнице на второй этаж, словно опасаясь, что проклятущая лестница снова исчезнет. Никто ничего даже не заметил – ну, задумалась девушка о чем-то, встала столбом, погруженная в свои мысли… ну и что? Со всеми бывает. Джина тоже делала вид, что ничего особенного не случилось. Но в душе ее поселился страх.

… Я записала какую-то информацию. Карандашом. На бумажном листке. И сунула листок в ящик стола. Потом записи кто-то стер... Я помню, как записывала что-то, но не помню, что именно. Я вижу стертые следы карандаша на бумаге, но не могу их прочитать. И я даже не знаю, насколько важна эта утерянная информация…

Так Джина пыталась объяснить свое состояние врачу.

К врачу ей посоветовала обратиться профессор Джимбок. Да что там «посоветовала», она буквально за шиворот притащила упирающуюся девушку в университетскую клинику и чуть ли не самолично уложила ее в капсулу медсканера.

- Я здорова, - твердила Джина врачам, лаборантам и медсестрам, которые стаей гиен вились вокруг нее. – Я совершенно здорова. Просто переутомилась немного.

Она врала и знала, что врет. Ей было очень страшно. Здесь и сейчас над ней вершился некий высший суд, и она ожидала приговора, уже догадываясь, каким он будет, но все еще, вопреки разуму, надеясь на чудо. Ведь даже самые опытные, самые знающие врачи могут ошибаться, правда же? Вот сейчас медсканер выдаст результаты обследования, врачи с облегчением улыбнутся, и она, Джина, с радостью покинет клинику, счастливая и здоровая.

- Ничего страшного, - в десятый, наверное, раз повторил университетский доктор. – Не стоит расстраиваться прежде времени.

Он хмурился, старательно пряча глаза и делая вид, что изучает карту пациентки. Джина не знала, что именно там написано, знала только, что точно ничего хорошего. Доктор, этот милый старичок, совершенно не умел врать, и на его круглом румяном лице отчетливо читалась тревога.

- Есть одна клиника… очень хорошая клиника, там специализируются на генетических заболеваниях. Я позвоню профессору Николаеву, это мой друг и, в каком-то смысле, мой ученик. Он примет вас вне очереди. Завтра. В первой половине дня.

Эти слова и, главное, эта поспешность окончательно убедили Джину, что дела ее швах. Все остальное – точный диагноз, прогнозы, прописанное лечение – было лишь дополнением к страшной правде. Так простой гроб украшают дорогим бархатом и роскошными траурными лентами. Как будто для покойника это имеет хоть какое-то значение!

- Синдром «слепого пятна психики», - сказал профессор Николаев. – Очень редкая генетическая аномалия… я бы сказал, редчайшая. Один случай на десять миллионов. Это не лечится, но до какой-то степени купируется.

- Интересно, до какой? – криво улыбаясь, спросила Джина.

- Это очень индивидуально. И зависит от многих факторов. К тому же, наука не стоит на месте: сейчас мы знаем о СПП-синдроме больше, чем пятьдесят или даже пять лет назад. Одно могу вам сказать совершенно точно – без соответствующей медикаментозной поддержки ваше заболевание будет прогрессировать семимильными шагами.

О, в этом Джина не сомневалась! За те несколько дней, что она провела в клинике профессора Николаева, она постаралась накопать как можно больше информации. Информации было немного: профессор не соврал, СПП-синдром действительно был очень редким. Можно даже сказать, он был редкостью даже среди орфанных заболеваний. Добыча Джины выглядела жалко: пара абзацев из Всемирной Энциклопедии, чуть более развернутая статейка из энциклопедии медицинской, несколько научных работ, в которых Джина не поняла практически ничего. Но ей повезло. Или не повезло, смотря с какой стороны смотреть. Она наткнулась на блог девушки, чей брат страдал от СПП-синдрома.

Вот съемка какого-то семейного торжества: накрытый стол, довольные раскрасневшиеся лица. Лабрадор молотит хвостом по полу и облизывается, умильно заглядывая в лицо хозяину. Мальчик лет шестнадцати, очень симпатичный, черноволосый. Все едят торт. На столе перед мальчиком тоже тарелка с куском торта, но он не ест. Он растерянно смотрит на людей, в глазах легкий испуг, губы кривятся в жалком подобии улыбки. Игнорируя лежащую рядом золотистую ложечку, мальчик наклоняется и откусывает от торта. Он жует, роняя крошки и хлопья пышного крема на грудь, нос и щеки его перемазаны.

- Что ты делаешь, чудовище? – смеется за кадром девичий голос.

Он забыл, что значит «ложка», понимает Джина. Он забыл, как это – пользоваться ложкой. Или в слепое пятно попали его руки?

Тот же мальчик – одетый в строгий серый костюм, он стоит перед зеркалом и весело подмигивает своему отражению. Он очень хорош, этот мальчик, повзрослевший едва ли на год. Стильная прическа, белая рубашка, галстук, стрелки на брюках отутюжены до остроты бритвы. И на них быстро расплывается мокрое темное пятно.

- Роби! – голос девушки дрожит, дрожат и ее руки, изображение ходит ходуном. – Роби! Ты…

Мальчик поворачивается к сестре.

- Я готов! – рапортует он, вскинув руку в дурашливом салюте.

- Тебе надо переодеться, - девушка говорит тихо, словно через силу, но съемку не прекращает. – Пожалуйста, Роб, переоденься.

- Зачем? – недовольно спрашивает мальчик. – Отличный костюмчик, мне нравится.

Он снова поворачивается к зеркалу, окидывает себя с ног до головы, прикипает взглядом к мокрому пятну.

- Где это я так? – растерянно спрашивает он. – Чем это я облился?

Внезапно лицо его комкает судорога, он стискивает кулаки, закрывает глаза.

- Уйди, - глухо говорит мальчик. – Уйди, пожалуйста.

Он забыл, что значит «туалет», понимает Джина. Или он забыл, как контролировать свое тело?

Слепое пятно психики непредсказуемо, без всякой системы в него попадает все больше и больше предметов, понятий, физических явлений.

Мальчик забывает, что такое «высота» и бесстрашно шагает с обрыва, игнорируя извилистую тропинку, ведущую вниз, - ему так кажется проще и быстрее. К счастью, обрыв невысок, мальчик отделывается переломом лодыжки и синяками.

Мальчик забывает, что такое «горячо», что такое «огонь» и «ожог» и как они взаимосвязаны друг с другом; он сует руку в костер и не обращает внимания на то, что рукав его рубашки вспыхивает. Он кричит от боли, но даже не пытается сбить пламя. Уником Джины из дешевых, там нет встроенного одоратора, но ей и без этого чудится тошнотворный запах тлеющей плоти.

Мальчик забывает, что такое «мать» и с недоумением смотрит на незнакомую женщину, которая что-то требует от него. А спустя минуту и сама незнакомка попадает в его слепое пятно, перестает существовать на физическом уровне. Пустое место, и он пытается пройти сквозь него, натыкаясь на невидимую преграду.

Каждый раз все проходит. Мальчик старательно убеждает всех – и себя в первую очередь, понимает Джина – что он не шагнул с обрыва, а просто поскользнулся и упал, с кем не бывает. И руку в костер сунул не сдуру, а спасая какую-то вещь, случайно упавшую в огонь. Он утешает плачущую мать, просит у нее прощения за свой отвратительный характер. Он бодрится, но в глазах его поселяются страх и тоска.

Мальчик забывает. Все чаще, все больше. И уже невозможно делать вид, что ничего особенного не происходит. Мальчик соглашается лечь на обследование.

Последняя видеозапись - больничная палата. Полиморфное покрытие пола, способное фактурно имитировать любую поверхность, от пушистого ворса ковра до острой щебенки. Аккуратно застеленная кровать. Вместо окна – интерактивный экран; «за окном» ранняя осень, и зеленые листья кленов только-только стали прихватываться по зубчатым краям багрянцем, обещая в самом скором времени пышное великолепие красок. Бесстыдно открытая санитарная зона. Стационарный медблок в углу с наполовину активированными манипуляторами – он неприятно напоминает хищного богомола, изготовившегося для атаки.

Посреди палаты, судорожно растопырившись, стоит мальчик – голый, если не считать памперса. Он кричит, на его блестящем от пота лице паника.

- Где? – кричит мальчик – Где всё? Пожалуйста, пожалуйста! Пусть всё вернется! Я так больше не могу!

Он захлебывается рыданиями. «Слезы градом» - Джина впервые поняла, что это не метафора. В палату быстро входит крепкий высокий санитар, он легко берет мальчика на руки и укладывает его на кровать. Мальчик хрипит и бьется в судорогах. Медблок оживает, словно только этого и ждал: тело пациента надежно зафиксировано эластичными лентами, длинная блестящая игла выдвигается из гибкого манипулятора и зависает над телом, словно кобра, выжидающая момент для броска. И разит она, как кобра – молниеносно. Мальчик затихает, а через несколько секунд уже крепко спит. Лицо его разглаживается, в уголках губ поселяется улыбка.

- Мощный коктейль из снотворного и транквилизатора, - произносит за кадром незнакомый мужской голос. – Только так мы можем снять это состояние.

- Но что с ним? - Спрашивает женщина, наверное, мать. Голос ее дрожит, в нем слышится близкая истерика. – Господи, это так… ужасно…

- Слепое пятно психики, - говорит врач. – Если раньше в него попадали отдельные вещи, то сейчас оно накрыло всю окружающую реальность. Упрощенно говоря, для Роберта не существует ничего. Свет, звук. Тепло, холод. Вкус, запах. Верх, низ. Всего этого нет. Более того, он не ощущает собственного тела. Просто пустота, великое ничто… Если можно так сказать, ваш сын помещен в камеру сенсорной депривации.

- Он все понимает, - сдавленно произносит второй мужской голос. – Он же все понимает! Он борется! Неужели ничего нельзя сделать?

- К сожалению, да – он понимает. И это самое мучительное для него и для нас. К сожалению, нет – мы ничего не можем сделать, только наблюдать. Состояние быстро ухудшается, периоды ясного сознания становятся все реже и короче. Скоро они прекратятся совсем. Увы, я обязан вас предупредить.

Женщина плачет навзрыд. Утешать ее никто не пытается – бесполезно.

- Он понимает, - повторяет мужчина. – Он же там, внутри себя, с ума сходит! Да, вы говорили, вылечить его нельзя. Но помочь? Как-то облегчить его страдания? Неужели и на это вы не способны? – Мужчина кричит: - Сколько еще проживет наш мальчик? Месяц? Год? И все это время он проведет в страшных мучениях?

Врач молчит. Плачет женщина, уже тихо, безнадежно. Тяжело дышит мужчина. Мальчик в палате спит и улыбается во сне. Эластичные ленты змеями уползают в пазы кровати, мальчик переворачивается на бок и сует кулак под подушку. Он выглядит счастливым.

- У вашего сына очень редкое заболевание, - голос врача звучит устало. – Повторяю – очень. Сейчас известно пятьдесят семь достоверно диагностированных случаев. Этого мало для полноценной статистики, но кое-какие прогнозы мы научились делать. Итак. Ваш сын проживет долго. Скорее всего. Физически он абсолютно здоровый юноша, у него крепкий организм, так что при должном уходе мы можем рассчитывать на десятилетия. Что же касается психики…

Врач делает паузу. Звенит стекло, льется вода, слышны гулкие глотки, перемежаемые судорожными вздохами. Не считая этих звуков, царит мертвая тишина.

- Вы сказали – он сходит с ума. Да, он сойдет с ума… но не в общепринятом смысле. Спустя какое-то время его психика закапсулируется. Замкнется сама на себя, погрузится в воспоминания, в грезы, в фантазии. Иными словами, ваш сын создаст для себя свой мир… мир сновидений, если хотите. Надеюсь, он будет там счастлив. Вот как сейчас.

- Счастье? – с горечью откликается мужчина. – И вы называете это счастьем? Проспать всю жизнь, умереть во сне… Дерьмовое это счастье, доктор! Не такого я хотел для своего сына.

- Мы все хотим для своих детей самого лучшего. Но дети иногда болеют. Случается, что и умирают – медицина, увы, не всесильна. Страдания детей, это страшно. Это самое страшное, что можно себе представить. Особенно, когда ты ничем не можешь помочь. Вашему сыну повезло – он не будет страдать. Уже очень скоро он…

***

… На этом запись обрывалась.

Стервятник на возмущение Брюзги не обращал никакого внимания, и это доводило Брюзгу до бешенства. На третий день он сорвался и устроил безобразный скандал. Визжа и брызгая слюной, он потрясал перед Стервятником сжатыми кулаками. Джина даже испугалась, она терпеть не могла драк, но все обошлось. Стервятник взял беснующегося Брюзгу за шиворот, без усилий, словно котенка, отволок к двери и молча вышвырнул его из дома. Сопроводив вышвыривание мощным пинком под зад. Следом за неудачником полетел дорогой чемодан из натуральной тисненой кожи, и Брюзга потащился к взлетной площадке, изрыгая по пути проклятия и жалобы.

- Мы еще встретимся с тобой, мошенник чертов! – орал он, оборачиваясь и грозя кулаком. – Я тебя засужу! Ты у меня за все ответишь! Я тебя разорю, понятно? Все, до копеечки! Ты еще не знаешь, с кем связался, гад!

Стервятник стоял на крыльце, пока Брюзга не скрылся за холмом.

Вторым был Мальчик. Это случилось на пятый день, за завтраком. Джина с отвращением ковыряла ложкой противную манную кашу и с завистью смотрела на Толстяка, который с аппетитом уписывал овощное рагу с мясом. На пайках, почему-то, не было наклеек, и каждый прием пищи был своеобразной лотереей: никогда не знаешь, что тебе достанется на этот раз. Красотка, например, уже в третий раз подряд получила омлет, но этот удар судьбы приняла с достоинством. Сам же Стревятник съедал свою порцию с отменным равнодушием, словно ему было все равно, что именно есть и есть ли вообще. У Джины даже закралось подозрение, а чувствует ли он вкус еды?

Зато кофе у Стервятника был хорош, и это было единственным светлым пятном за весь день. Кофе Стервятник варил сам и не скупился – кружки у него были огромные, полулитровые, а молока и сахара было вдоволь.

Они уже заканчивали завтрак, когда входная дверь вдруг распахнулась, и на пороге возник мужчина: крупный, высокий, в форме ДСГ. Его красивое мужественное лицо было сердитым, брови грозно хмурились.

- Та-ак, - зловеще протянул он, обводя нехорошим взглядом всю компанию. – Вот ты где, голубчик! И почему я не удивлен?

- Дядя? – растерянно булькнул Мальчик.

- Мать, понимаешь, с ума сходит, а этот засранец… Я его забираю! – И незнакомец ткнул пальцем в побагровевшего Мальчика.

- Здравствуйте, Фоссет, - сказал Стервятник. – Хотите кофе?

- Хочу, - буркнул тот, кого назвали Фоссетом. – Здравствуйте, Сулик.

Он снял фуражку, вытер вспотевший лоб и присел к столу. Молча смотрел, как Стервятник ставит перед ним кружку, как наливает кофе, потом отхлебнул и шумно выдохнул. Лицо его смягчилось.

- Я его забираю, - повторил он.

- Почему? – спросил Стервятник. Без возмущения спросил – спокойно, с умеренным интересом.

- Потому! Я не знаю, почему вас еще не закрыли, это, слава Богу, не мое дело. Но племянник у меня один, и рисковать им я не намерен. Поэтому он сейчас встанет и пойдет со мной! И мы еще разберемся, где ты взял деньги, мерзавец! – вдруг рявкнул Фоссет и так стукнул кулаком по столу, что подпрыгнули тяжелые керамические кружки. – Ну? Признавайся!

- Накопил, - промямлил Мальчик, испуганно косясь на грозного дядюшку.

- Накопил? Нет, вы посмотрите на него! Накопил он! На пирожных сэкономил? На жвачке?.. Мне как сестра сказала, что деньги с открытого счета пропали, я сразу все понял, - доверительно обратился он к Стервятнику. – У него же мечта, у этого идиота малолетнего. Галатором, понимаешь, он стать хочет. Ну, я сразу руки в ноги и к вам… Так что собирай вещи и на выход!

- Я не пойду! – с отчаянной храбростью пискнул Мальчик и даже вцепился руками в столешницу. – Не имеешь права! Я уже взрослый! И сам буду решать!

Стервятника, казалось, эта ситуация забавляла.

- В самом деле, Фоссет. Не потащите же вы его силой? Это, в конце концов, незаконно. Парню уже восемнадцать, он совершеннолетний…

- Совершеннолетний? – саркастически рассмеялся Фоссет. – Ха, ха, ха! А то, что он гражданин Локии, это так, ерунда?

Джина ничего не поняла, а вот Стервятник понял и нахмурился.

- Какого черта? – спросил он у Мальчика. – Почему я только сейчас об этом узнаю?

Судя по растерянному, побледневшему лицу Мальчика, он тоже был не в курсе своих личных обстоятельств.

- Я ничего не знал! – закричал он. – Это неправда! Ты меня обманываешь!

- А что такого, если он гражданин Локии? – шепотом спросила Джина у Красотки.

- На Локии совершеннолетие наступает в двадцать лет, - тоже шепотом объяснила Красотка. – Наверное, его родители не захотели менять гражданство, когда перебрались на Землю. Имеют право. Но из-за этого парень не считается взрослым даже у нас.

Джина с сочувствием посмотрела на Мальчика: тот уже рыдал злыми бессильными слезами, а ДСГ-шник Фоссет деловито паковал его вещи.

- Деньги я верну, - сказал Старвятник. Он сидел, развалясь, на стуле, само спокойствие. – Частично. Условия мои вам известны.

- Ладно, - буркнул Фоссет. – Как говорится: спасибо, что взял деньгами.

Он застегнул спортивную сумку, крепко взял всхлипывающего племянника под локоть и поволок его к двери. На пороге он оглянулся, обвел глазами притихшую компанию.

- Шли бы вы отсюда, дамы и господа, - очень серьезно сказал он. – Не доведет вас Стервятник до добра, это я вам ответственно заявляю. В моем флаере есть два свободных места.

Он постоял, словно ожидая ответа, не дождался, махнул рукой и вышел. Стервятник хлопнул себя ладонями по коленям, встал.

- Нам пора, - объявил он. – Мы уже выбиваемся из графика.

Не глядя ни на кого, он широким шагом вышел из комнаты. Притихшая четверка оставшихся соискателей неуверенно двинулась следом.

-2-

Джина думала, что Стервятник пригласит к ним пятого человека, но день проходил за днем, а их все еще оставалось четверо: Полковник, Красотка, Толстяк и она, Джина. Тренировки (или все еще испытания?) продолжались по два раза в день, и всегда они были разными. Занимая свой ложемент, Джина никогда не знала, с чем она столкнется в этот раз.

Однажды это была абсолютно белая непрозрачная пустота, словно девушка очутилась в стакане молока. В другой раз она ослепла и оглохла и чуть не сошла с ума от страха. Бушующее ядро голубого гиганта после этого показалось чем-то милым, домашним. Как-то раз Джина умирала – долго, мучительно долго рвались тонкие нити, связывающие воедино атомы ее тела, и надо было во что бы то ни стало сохранить распадающуюся личность.

Каждый раз после окончания сеанса Джина чувствовала себя вымотанной до предела, у нее едва хватало сил доползти до своей раскладушки и рухнуть на нее. Полковник очень трогательно ухаживал за измученной девушкой: приносил ей кисленький морс, поил, как ребенка, из кружки или просто молча сидел рядом, держа ее за руку.

Он меня жалеет, думала Джина, лежа с закрытыми глазами, чувствуя тепло руки Полковника, запах одеколона и хорошего табака. Он видит, что у меня ничего не получается, знает, что галатором мне не быть, и жалеет.

Какое счастье, что он молчит! Джина чувствовала – одно слово утешения, и она сорвется, как Брюзга. Разревется самым постыдным образом, устроит истерику. Не от праведного возмущения – от бессилия и жалости к себе. Она – неудачница, и это приговор судьбы, который не подлежит обжалованию.

Все, даже Толстяк, справлялись с заданиями Стервятника легко, играючи. И даже получали удовольствие, если судить по блеску глаз и румянцу на лицах. И только она, Джина, выкладывалась по полной, проходя головокружительные уровни, один за другим.

Все, даже неуклюжий одышливый Толстяк, были полны сил и энергии после занятий. Весело переговаривались, смеялись, гуляли по окрестным живописным холмам. И только она, Джина, лежала пластом, слабее новорожденного котенка.

А еще Джину мучили ночные кошмары, и она несколько раз просыпалась с криком.

Приходилось признать горькую истину – у нее нет необходимых качеств, чтобы стать галатором. Это как талант и его отсутствие: кто-то напрочь лишен музыкального слуха, кто-то не способен наслаждаться изысканным букетом коллекционного вина, для кого-то математика темный лес. У нее, Джины, нет способностей галатора.

Собственно, на этом можно было уже ставить точку. Паковать вещички и заказывать такси. Слетать на курорт, понежиться в теплом ласковом море, закрутить напоследок страстный роман – тех денег, которые Стервятник вернет ей по контракту, должно хватить на это невинное развлечение. А потом…

Джина точно знала, что будет потом, и это знание прочнее якоря удерживало девушку здесь. Выдержу, твердила она себе, я все выдержу, до конца. Пройду все эти чертовы испытания, поднимусь в космос… Стервятник обещал встречу со сверхцивилизацией… да что там обещал – гарантировал! Правда, он не обещал контакта. Мое дело, мол, свести вас нос к носу, а там разбирайтесь сами. Все, мол, от вас зависит…

Джина много раз представляла, как это будет. Вот в черноте космоса всевидящим оком распахивается С-тоннель; вот ее хрупкий кораблик мчится к червоточине, врывается в самое сердце «главного объекта», и она, Джина, исчезает из этого мира. Чтобы спустя много лет вернуться: обновленной, измененной. Здоровой.

А если нет, если ее опередят – а, если быть честной перед самой собой, такой исход более чем вероятен, у той же Красотки больше шансов, не говоря уж о Полковнике … Что ж, в космосе полным полно разных других целей. Камни какие-нибудь, астероиды… планеты, в конце концов! Одна вспышка – и все кончится. Без боли, без мучений. И это лучше, чем ожидать конца в хосписе. Чище и правильней.

Иногда вместо слабости накатывала злость – на себя, легковерную дурочку. На Стервятника, мошенника и обманщика. Правы те двое, с красными повязками, что встретили ее на стоянке! В лучшем случае она совершит экскурсию за бешеные деньги, в худшем…

Бессильная злость сменялась сомнениями. Ну, хорошо, ты – легковерная дурочка. А другие? Толстяк, Красотка? Полковник, наконец? Они не производят впечатления излишне доверчивых людей, Красотка, та и вовсе хищница, такой палец в рот не клади. И что? Стервятник их тоже обвел вокруг пальца? Не верю! Ну вот не верю, и все! Это у меня не было выбора, это я, очертя голову, вломилась в авантюру, а они – нет. Они наверняка продумали все до мелочей, под микроскопом изучили деятельность Стервятника, и сделали выводы, что при таких шансах игра стоит свеч.

То взмывая на волне надежды, то рушась в черную пропасть отчаяния, Джина понимала одно - у нее нет выбора. Вообще. Никакого. Только вера в чудо.

И от этого становилось чуточку легче.

-3-

С первого взгляда было ясно – это Спортсмен. Широкий разворот плеч, длинные ноги, отлично развитая мускулатура – идеальный идеал, с такого интерактивных кукол штамповать и продавать восторженным девочкам-десятилеткам. Добавьте сюда лихой каштановый чуб, белозубую улыбку, ласковый обволакивающий взгляд, милый басок – сумасшедший спрос обеспечен!

- Привет честной компании! – объявил Спортсмен, ввалившись в дом в разгар завтрака. – Ну, что, будем друзьями?

Еще один конкурент, угрюмо подумала Джина, исподлобья разглядывая красавчика – тот столбом торчал посреди столовой и лыбился, снисходительно рассматривая присутствующих. «Друзья»! Нашел друзей, мать его!

- Ну, что, теперь у нас полный комплект? Можем приступать к делу?

Его буквально распирало от жизнерадостности и самоуверенности, он явно чувствовал себя на недосягаемой высоте. По-хозяйски прошел к столу, не спрашиваясь, налил себе кофе, сел верхом на стул и развязно подмигнул Красотке. Та одарила его ленивой равнодушной улыбкой, но ее прищуренные глаза недобро блеснули.

Полковник внимательно изучал Спортсмена, Толстяк возмущенно сопел, и только Стервятник ни на что не обращал внимания: прихлебывал себе кофе и листал уником, уйдя в это занятие целиком. Время от времени он хмыкал и делал какие-то пометки.

- Эй, цыпленок, чего нахохлилась?

Джина не сразу сообразила, что Спортсмен обращается к ней, а когда поняла, то задохнулась от возмущения и выпрямилась, сверля нахала гневным взглядом.

- Ух, как глазищами сверкает! – восхитился Спортсмен. – А ты с огоньком, детка. Тихоня с перчинкой. Люблю таких.

- Юноша, - ледяным тоном произнес Полковник, - сбавьте тон. Иначе я вынужден буду научить вас хорошим манерам.

- Да ладно тебе, старичок. Шуток, что ли, не понимаешь? Маразм крепчает, да?

Это была стратегическая ошибка Спортсмена. Следующие пятнадцать минут стали для него нелегким испытанием.

Полковник не напрягался, но голос его гремел, заставляя вибрировать каждую жилку в теле. Он продолжал сидеть на стуле, но казалось, что он грозовой тучей нависает над маленьким-маленьким Спортсменчиком. Методично, подробно, он разобрал неприглядную биографию нахала и его ближайших родственников; он коваными сапогами прошелся по прошлому, с презрением вытер ноги о настоящее и поставил под сомнение будущее красного, как рак, Спортсмена. Полковник вел себя так, словно бы отчитывал на плацу проштрафившегося новобранца, и в выражениях не стеснялся. Лишь слегка смягчал некоторые обороты, учитывая присутствие дам.

Спортсмен внимал. Да и все остальные внимали тоже, потрясенные неожиданным взрывом эмоций обычно выдержанного Полковника. Толстяк сидел, отвесив челюсть, с выражением священного трепета на лице. Красотка наслаждалась, прикрыв глаза и мечтательно улыбаясь. И даже Стервятник оторвался от своего уникома, одобрительно кивая при особенно удачных пассажах, и брови его взлетели чуть ли не на лысую макушку.

Внезапно наступившая тишина лавиной обрушилась на сидящих за столом людей, плотной пробкой забила уши. Джине даже показалось, что она оглохла.

- Ух, сильно! - Спортсмен с восторгом смотрел на Полковника. - Ты… вы, это, не обижайтесь. А? Я ж ничего. Я ж так, по глупости. И это… прощения просим, если что. Вот.

- Надеюсь, это послужит вам хорошим уроком, юноша, - сухо сказал Полковник. Кажется, он жалел о своей вспышке.

- Ага, - закивал Спортсмен. – Послужит, не сомневайся!

Странно, но напряжение спало. Фыркнул Полковник, захихикал Толстяк, даже Красотка улыбнулась, снисходительная к поверженному. Наверное, он не так уж и плох, решила про себя Джина. Ну, невоспитанный, ну, бывает. Небось, все детство в спортинтернате провел, там не до хороших манер, там результат давай-давай: быстрее, выше, сильнее! И она с симпатией взглянула на Спортсмена, который не слишком умело, но с большой энергией ухаживал за Красоткой – подлил ей кофе, отпустил вполне приличный комплимент и даже с неуклюжей галантностью поцеловал ручку.

Красотка не возражала, Стервятник тоже. Он вообще был не такой, как всегда – расслабленный, довольный. Никуда не торопился, других не торопил. Он даже улыбался. Он даже – о, чудо из чудес! – разрешил каждому взять еще по одной порции саморазогревающегося пайка.

Что-то будет, подумала Джина, осторожно вскрывая судок, чтобы не обжечься ароматным горячим паром. Ноздри защекотал густой мясной дух, и Джина проглотила слюну. Что-то произойдет. Сегодня. Сейчас.

Больше всего это напоминало праздничный семейный обед, когда собираются родственники, давно не видевшие друг друга. Болтали, шутили, смеялись; немного нервно, немного насторожено, но, в целом, вполне доброжелательно. А руководил всем этим, как дирижер оркестром, Стервятник. Джина даже удивилась, отчего такая мысль пришла ей в голову – сидит себе и сидит, изредка вставляет ничего не значащие реплики. Но именно они подталкивают разговор к вполне определенной теме.

- Я ведь почему галатором решил стать, - оживленно говорил Спортсмен, размахивая вилкой. – Потолок. Понимаете, да? Достиг я своего потолка, так тренер сказал. Третье, ну, второе место, если соперник ошибется.

- А хочется быть первым? – спросил Стервятник. Очень серьезно спросил, без издевки.

- Ага, - тоже серьезно кивнул Спортсмен. – Хочется, аж зудит.

- Галаторам запрещено участвовать в соревнованиях, - заметил Полковник. – Я имею в виду, в человеческих соревнованиях. Да они и сами не стремятся, как мне кажется. Слишком неравные условия. Им бы свой спорт создать, свои команды. Это было бы интересно.

- Вот! – просиял Спортсмен, ткнув вилкой с куском шницеля в сторону Полковника. – В самую точку попал! Там же полно молодых ребят… и девчонок тоже, - добавил он, взглянув на Джину. – Им бы тренера хорошего, команду собрать… Ух, это будет сила!

- Тренер, как я полагаю, это вы?

- Ну а что? Я смогу, опыт у меня есть.

- Не сомневаюсь. А какой вид спорта вы хотите предложить? Синхронные прыжки в черную дыру? Гонки на кометах? Созидание новых миров на скорость?

Иронию Спортсмен не уловил.

- Ага, - радостно кивнул он. – Что-то в этом роде. Осмотреться, конечно, надо, прикинуть, что там и как. Может, и на кометах. Или еще чего покруче придумаем… Слышь, Полковник, а давай к нам! Будешь этим… как его… консультантом! Голова у тебя варит!

- Спасибо, я подумаю.

Вид у Полковника был серьезным, но в глазах плясали бесенята. Красивый мужчина, вдруг подумала Джина. Нет, не так: не красивый, а – привлекательный? мужественный? надежный? Он – как нерушимая стена. Стена? Крепость! Бастион! С ним спокойно. С ним уютно. Тепло. Он – как заботливый отец, рядом с которым любые беды превращаются в маленькие неприятности.

Я что, влюбилась?

Она смотрела на Полковника. И все остальные смотрели на Полковника, даже Стервятник. И все чего-то ждали. Тот пожал плечами, достал из кармана кисет, неторопливо набил трубку, раскурил и выпустил облачко ароматного дыма. Стервятник сам не курил и другим не разрешал. Но для Полковника сделал исключение. Бог его знает, почему.

Все терпеливо ждали.

- Травма, - наконец сказал Полковник. – Несчастный случай на производстве. Теперь я прикован к Земле. Это тяжело – мне снится Космос. Но гиперспатиум меня убьет. Не сразу, пять-шесть гиперпрыжков я выдержу. – Полковник пожал плечами и криво улыбнулся. – Но этого хватит, чтобы на финиш маршрута Земля-Триба прибыл мертвец.

Толстяк вдруг ахнул, всплеснул руками.

- Да это же вы! – закричал он, тыча пальцем в Полковника. – Точно, вы! Я вас в новостях видел! Ну, точно, Земля-Триба! «Юнона», верно? Пассажирский рейс, коллапс гиперспатиума… Вы что, не помните? – возбужденный, повернулся он к остальным. – Три… нет, четыре года назад! С-тоннель поперек маршрута, пробой четвертого… или какого там?.. измерения, корабль потерял ориентиры, ослеп и оглох, экипаж и пассажиров размазало чуть ли не по всей дистанции. К счастью, капитан обладал зачатками ментала, он сумел стабилизировать реальность, включив сознание людей в свое ментальное поле. – Толстяк явно цитировал на память какую-то новостную ленту. – Как вам это удалось? – жадно спросил он.

- Повезло, - коротко ответил Полковник. Разговор этот явно был ему неприятен.

- Нет, я имею в виду – технически? Понимаете, я…

- Повезло, - с нажимом повторил Полковник, и Толстяк обиженно заткнулся.

А Стервятник посмотрел на Джину.

- Болезнь, - беря пример с Полковника, Джина не стала вдаваться в подробности.

- Неизлечимая? – с сочувствием спросил Спортсмен, и девушка кивнула, закусив губу. – Эх, бедолага! Ну, ничего, станешь галатором, мигом выздоровеешь.

Дурак! – чуть не крикнула Джина. Не знаешь, что ли, что из всей пятерки только один успеет нырнуть в червоточину? Двое – максимум. Остальным просто не хватит времени – С-тоннель схлопнется, забрав с собой счастливчика. А мы будем кусать локти.

Правда, всегда есть шанс на вторую попытку. И даже на третью, четвертую и так далее. Если хватит денег. И упорства. И желания. А за Стервятником дело не станет, Стервятник никому не откажет. Он даже будет так добр, что избавит тебя от предварительных испытаний и сделает скидку. Как со Спортсменом.

Но если у тебя от природы реакция не очень, если ей к тому же мешает болезнь, день за днем отвоевывающая новые рубежи, незаметно, тихой сапой… Есть ли смысл упорствовать, даже если у тебя полные карманы денег? С тем же успехом ты можешь биться головой об стену.

Джина встряхнулась, отгоняя от себя мрачные мысли, ставшие привычными за эти несколько дней (ах, куда ты подевалась, непоколебимая вера в себя?), и стала слушать Толстяка. А Толстяк говорил, торопливо, взахлеб, словно боялся, что его прервут, и лицо его блестело от пота.

Он был хорошим. Всегда, сколько себя помнил. Хороший сын, потом хороший муж и отец. Это была его работа, быть хорошим, - тяжелая, порой неблагодарная, но он выполнял ее, как мог. И всегда у него перед глазами был какой-нибудь положительный пример.

Сын подруги учится на одни пятерки, ходит в музыкальную школу и всегда слушается маму? Что ж, он тоже зубрил до посинения, разучивал ненавистные гаммы и верил, искренне верил, что маме виднее. Сын подруги закончил престижный вуз, нашел высокооплачиваемую перспективную работу? А чем он хуже? Завкафедрой в двадцать восемь лет – карьера, которой позавидовали бы многие. Сынок, тебе пора жениться, у меня на примете есть очень хорошая девочка, умница-красавица, присмотрись. И, кстати, ее дядя входит в Ученый Совет. Удачное совпадение, правда?

Как всем давно известно, все развивается по восходящей спирали. В том числе и жизнь человеческая. И не всегда следующая спираль качественно отличается от предыдущей.

Милый, нам пора подумать о собственном доме, я присмотрела чудесный маленький коттедж. Дорого? Какие пустяки! Дядя Джо нам с удовольствием поможет. Любимый, дети растут, им нужно хорошее образование. Дядя Джо рекомендует «Мэтр Классик», там принимают с шести лет: полный пансион, индивидуальный подход, дисциплина. Как раз то, что необходимо детям, правда? Дорогой, дяде нужен толковый референт в его фирме. Ты ничего не понимаешь в бизнесе? Какие пустяки! Дядя Джо говорит, тут не нужно ничего понимать: немножко здравого смысла, немножко административного опыта и уверенности в себе… а тебе давно нужна новая машина, да и мне тоже. И неплохо бы переехать в дом попросторней и в район попрестижней. Ты согласен, пупсик? Чудесно! Дядя будет очень рад.

Ученый-администратор-бизнесмен. Знакомая многим, хорошо проторенная дорожка, - он прошел ее быстро и незаметно. Он крутился, как белка в колесе, и это ему нравилось. Очень нравилось. Он чувствовал себя нужным, значимым и даже незаменимым. Ему было пятьдесят пять лет, когда он стал председателем совета директоров – такой своеобразный подарок на день рождения сделал мужу своей племянницы Джонатан Мерш; он был на гребне волны и уверенно смотрел в будущее.

А потом случилось то, что перевернуло всю его жизнь, как бы банально это ни звучало.

Деловая поездка на Беменду, обзорная экскурсия в заповедник Айла-Зук, долина Тысячи Ручьев, отрезанная от цивилизации непроходимыми джунглями. Колоритный синекожий абориген в юбочке из перьев - живой экспонат музея под открытым небом и, по совместительству, смотритель заповедника. Круглая бамбуковая хижина с конусообразной травяной крышей. Костер, разведенный трением, булькающий на нем горшок. Дичь, глушь; первобытная эпоха, где расстояние меряется временем жизни, а на звездах живут боги и души умерших. Красота, одним словом, щекочущий нервы контраст с засильем цивилизации.

Катастрофа, как ей и положено, случилась неожиданно. Собственно, катастрофы, как таковой, не было – просто где-то случился сбой, и силовой монорельс, проходящий над заповедником, превратился в кусок ферропласта, напичканный дорогущей электроникой. Возмущению экскурсантов (все – люди небедные, настроенные очень решительно) не было предела: у кого-то срывался контракт, кто-то опаздывал на важную встречу, а кто-то просто был недоволен сложившимся положением вещей.

Перед ними извинились – сбой в силовых установках вызван перепадом какой-то там поляризации чего-то там в ядре, что не редкость для этой планеты. Их заверили, что как только поляризация придет в норму, силовые установки автоматически включатся, и экскурсанты смогут покинуть заповедник. Когда это случится? О, в любой момент… в течение трех суток. И не надо кричать, пожалуйста, это природное явление планетарного масштаба и коррекции не поддается. Ждите.

Аэромобы? Спасботы? Такси? Исключено! Категорически! Таковы правила – заповедник является особо охраняемой природной зоной, и любой транспорт, кроме силового, там под строжайшим запретом. Альтернатива? Конечно, есть – пешком. Именно так, вы не ослышались: пешком, на своих двоих. Да, через эти чертовы джунгли; да, ежеминутно подвергаясь риску. Так что послушайтесь доброго совета – наберитесь терпения и просто оставайтесь на месте. Что? Женщине плохо? Обратитесь к Шенгу, смотрителю, он знает, что делать в таких случаях. Кстати, должны вас предупредить – возможен сбой связи.

Кипя от злости, незадачливые экскурсанты полезли в вагончик монорельса – от природных красот с их диким неуправляемым хаосом уже тошнило, и безликий унифицированный стандарт общественного транспорта казался сейчас единственной незыблемой опорой в сошедшем с ума мире. Он обещал защиту и внушал уверенность в благополучном исходе. Связь, как и было обещано, дала сбой, и Айзек («Да-да, Айзек Петраскис, прошу любить и жаловать. Или не любить, это как вам угодно») напрасно терзал уником, пытаясь дозвониться хоть до кого-нибудь. Это казалось самым важным сейчас.

Три дня! Три, мать его, вырванных из жизни дня! А у него – запуск новой линии, между прочим! И зарвавшиеся умники из Отдела Технического Контроля, которым давно пора вправить мозги. И непредвиденная задержка от поставщика, грозящая простоем. И…

И просто непонятно, как они там справятся со всем этим без него! Черт его дернул лететь на эту экскурсию!

Трясясь от злости, он бросил ненавидящий взгляд в иллюминатор. Солнце садилось в море, и гладкое, без единой морщинки, зеркало воды было словно отлито из золота. На берегу стоял синекожий Шенг, сменивший дурацкую юбочку на обычные шорты, и пускал «блинчики». Увиденное поразило Айзека: вокруг чуть ли не паника, рушатся планы, жизнь идет под откос, а этот тупой дикарь, вместо того, чтобы что-то делать, искать выход или хотя бы попытаться успокоить бьющихся в истерике женщин, занят идиотской игрой, и нет ему дела ни до чего!

… Эта картина врезалась ему в память и мучила, как больной зуб, как ревматическое колено в сырую погоду. Алкоголь, таблетки – помогали. Ненадолго. К психологу он идти не хотел – было стыдно. Он загрузил себя работой, развил какую-то лихорадочную бешеную деятельность - стало еще хуже. А потом жена вытащила его на выставку какого-то модного художника-эмоционалиста.

«Свобода». Мятущийся хаос монохромных мазков, в котором угадывается знакомый до мелочей урбанистический пейзаж. «Свобода». На переднем плане – старик с удочкой на берегу реки: щурится от солнца, соломенная шляпа сбита на затылок, на траве бутылка пива и надкушенный бутерброд. И воздух, словно сотканный из стеклистых прозрачных нитей.

Они были родными братьями – дикарь с Беменды и старик с картины, и матерью их была свобода.

Стоя у картины, он плакал. Здесь и сейчас, он понял про себя все. И знал, что надлежит делать дальше. Он выбрал высшую степень свободы.

- Жена не возражала? – спросил Стервятник.

Его деловой тон прозвучал ошеломительным диссонансом. Толстяк вздрогнул, виновато заморгал.

- Н-нет… в общем, нет, - пробормотал он, отводя глаза. – У нее своя жизнь… ей без меня даже лучше будет. И детям. Мы никогда не были особенно близки. Так что… - И он развел руками.

- Дурак, - вынес свой вердикт Спортсмен. – И чего тебе не хватало? С жиру ты бесишься, вот что.

- Тебя забыл спросить, - огрызнулся Толстяк.

А Стервятник в упор посмотрел на Красотку.

- Вы ждете моей исповеди? Ну так вот что я вам скажу... – Красотка сделала паузу, мило улыбнулась. – Не ваше дело!

***

Позже, улучив момент, когда они со Стервятником оказались наедине, Джина спросила:

- Это обязательно было?

- Что именно?

- Ну, вот это всё… наши исповеди… Это испытание такое было, да? Вы хотели узнать нашу мотивацию? Без этого мы бы никуда не полетели, да?

Стервятник пожал плечами:

- Почему? Полетели бы.

- Тогда зачем?..

- Мне просто было интересно.

Джину так поразило наличие обычных человеческих чувств у Стервятника, что она даже забыла возмутиться.

- Да, - не стал спорить я. Глупо отрицать очевидное.

Лейтенант еще шире открыл зубастую пасть. Выглядело это жутковато, но мой универсальный распознаватель эмоций утверждал, что коала добродушно улыбается. Я слегка расслабился и улыбнулся в ответ.

- Прекрасно! – возликовал лейтенант. – Замечательно! Вы-то нам и нужны. Пройдемте, гражданин!

По собственному опыту я знал, что от такого предложения не отказываются. Поэтому я, изобразив радость и готовность подчиняться, поплелся следом за лейтенантом. А сержанты услужливо подхватили мой багаж. Пробираясь сквозь толпу, запрудившую тесноватый зал ожидания, я высматривал пути для бегства. Скорее по привычке, чем из необходимости – бежать на Гиуре мне было некуда. Да, в общем-то, и незачем – мое пребывание на этой планете было абсолютно законным, ровно как и поручение, которое я выполнял. А что касается взятки, которую я получил, так ее еще доказать надо!

Или меня, нежданно-негаданно, настигли старые грешки?

В офисе Межрасового Миротворческого Корпуса меня встретил капитан. Седой ежик волос, два усталых глаза под набрякшими веками, один нос, жесткая щетка усов над верхней губой… две руки с пятью пальцами на каждой, две ноги, полное отсутствие хвоста, ложноножек, чешуи и прочего… Человек! Точно вам говорю – человек! Мой собрат по расе!

Я бы прослезился на радостях, но дело в том, что именно у человечества были ко мне самые серьезные претензии по поводу несоблюдения некоторых мелких, изживших себя законов, мешающих развитию свободной личности. Давно пора было отправить эти законы на свалку истории, но Земля с упорством слабоумного маньяка продолжала цепляться за них. На всякий случай я принял вид оскорбленной невинности и приготовился отбиваться от нелепых обвинений.

Капитан встал мне навстречу, окинул меня суровым взглядом.

- Иван Кузин, - сказал он и протянул мне руку.

- Джеймс Смит, - после некоторого замешательства представился и я, отвечая на рукопожатие.

- Чай? Кофе? Дистурикс? Или, может, глоточек джина?

Я выбрал последнее, тем более что к джину, по неписаным правилам, полагалась сигара.

Джин оказался крепким, сигара – превосходной, и я слегка расслабился: с преступником, которому должны предъявить обвинения, так себя не ведут. Уж вы мне поверьте, я-то знаю! Интересно, зачем я тогда понадобился?

Капитан Кузин не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога.

- Джим, вы нам нужны, - прямо заявил он. – Вы инопланетник, вы родились не на Гиуре, пропади она пропадом, и вы нам подходите.

- Подхожу – для чего? – с подозрением спросил я.

- Сейчас объясню, - сказал капитан, снова наполняя наши стаканы. И объяснил.

Как я понял с его слов, между гиурянами, этими разумными червеобразными, коих я за две недели навидался предостаточно, и зугдийцами, о которых я впервые услышал прямо сейчас, произошел конфликт. И не просто конфликт, который можно было бы разрешить хорошей дракой, а нечто гораздо более серьезное. Настолько серьезное, что одному из зугдийцев грозила смертная казнь, не больше, не меньше.

Все цивилизованные расы не одобряют вооруженные конфликты. Кроме альтаирцев, конечно, но им простительно. И если где-нибудь заваривается кровавая каша, туда тут же отправляется Миротворческий Корпус. Вмешиваться в конфликт им нельзя, они просто эвакуируют из опасных зон беззащитное мирное население и следят, чтобы какая-нибудь третья сторона не вмешалась, желая погреть руки у чужого костра. При этом количество жертв никого особо не волнует – война есть война, что поделаешь, потери неизбежны.

Но если на какой-нибудь не особо продвинутой планете приговаривают к смертной казни какого-нибудь мерзавца… О, тогда все гуманисты, пылая праведным гневом, бросаются на его защиту! А как же! Ведь жизнь любого разумного существа священна!

Нанимаются лучшие адвокаты, сотни, тысячи репортеров слетаются со всех уголков Галактики, чтобы подробно и непредвзято освещать скандальный процесс; гиперсвязь захлебывается и сбоит, не в силах справиться с потоком гневных петиций с требованием помилования. И вообще, шум поднимается такой, что власти, себе на голову затеявшие судилище, готовы признать мерзавца святым, лишь бы перестали вытаскивать на свет и перетряхивать их грязное бельишко. В результате чего мерзавец приговаривается к какому-нибудь смехотворному сроку, который отбывает в прекрасных условиях, недоступных многим честным работягам. А если означенный мерзавец еще и книгу напишет о своей непутевой жизни, то из заключения он выйдет известным и вполне себе обеспеченным.

Что-то в этом роде случилось и на Гиуре. Если бы не миротворцы, преступившего закон зугдийца суд приговорил бы к смертной казни, и все, на этом дело и кончилось бы. А так пришлось затевать целый судебный процесс, грозящий растянуться на долгие годы. Да еще с привлечением представителей других рас в качестве независимых, незаинтересованных присяжных.

Одним из таких присяжных предлагалось – очень настойчиво предлагалось! – стать мне. Разумеется, я пустил в ход все свое красноречие, чтобы отказаться от этой высокой чести. Усомнился в своих моральных качествах, посетовал на недостаточное знание местных реалий и местных же порядков и даже признался (очень, очень аккуратно!) в том, что страдаю слабой формой врожденной ксенофобии. Капитан выслушал меня, не перебивая, и ни один мускул не дрогнул на его твердом бронзовом лице.

- Не капризничайте, Джим, - сказал он почти дружески, когда я выдохся. – Вы все равно надолго застряли в этой дыре. Так почему бы не доставить удовольствие местным? Заодно и сами развлечетесь.

- Благодарю, - холодно сказал я. – Такого рода развлечения не в моем вкусе. – Внезапно меня осенило. – А вы? – вскричал я, тыча в капитана опустевшим стаканом, который он тут же наполнил. – Вы-то сами? Тоже человек, да еще и получше меня! Идеальная кандидатура!

- Я – представитель власти, - внушительно сказал капитан, выпячивая нашивку. – Кроме того, я уже три года сижу на этой на этой вонючей планетке и не могу быть беспристрастным.

Я лихорадочно соображал, что бы еще такое придумать, а капитан наклонился ко мне.

- Соглашайтесь, Джим, - проникновенно сказал он. – Добровольно. А в ответ на вашу любезность мы закроем глаза на контрабанду.

- К-какую к-контрабанду? – заикаясь, спросил я.

- А вот такую.

И капитан ловко выудил откуда-то прозрачный запаянный пакетик с несколькими невзрачными коричневыми камешками. Он помахал пакетиком у меня перед носом и зловеще улыбнулся.

- Что это? – слабым голосом поинтересовался я.

- Окаменевший помет иглокожей землеройки, - любезно объяснил капитан. – Запрещен к вывозу как предмет религиозного культа. Нарушение запрета карается пожизненной каторгой на урановых рудниках. И, кстати, никого не будет интересовать, как вот это к вам попало. Достаточно того, что это обнаружат в вашем багаже. Я лично обнаружу.

- Это произвол! – с трудом просипел я. – Шантаж! Нечистая игра!

- Да, - не стал спорить капитан.

Мы поглядели друг другу в глаза, и я сдался. Ну а что мне еще оставалось?

- В чем там хоть дело-то? – спросил я. – Могу я узнать?

- Узнаете, - очень довольный, пообещал шантажист. – Прямо там, на суде. Таковы правила.

-2-

Кроме меня, в зале суда присутствовало еще шесть присяжных. Все они, как и я, были инопланетниками, рожденными не на Гиуре. Все они, как и я, застряли в гиурском космопорте из-за шторма. И все мы были раздражены до крайности и мечтали как можно скорее вернуться домой. И это давало надежду, что судилище не затянется слишком уж надолго.

Обвиняемый зугдиец скромно стоял на специальном помосте. Или не скромно, а вызывающе. И не стоял, а, к примеру, лежал – кто их разберет? Я лично зугдийца видел впервые, и впечатления на меня он не произвел. Какой-то невзрачный серый шар, утыканный десятком шаров поменьше. Ни тебе яркой расцветки обитателей Валты, ни причудливых форм айкаров. Скучный серый тип, самой судьбой предназначенный быть жертвой.

По обеим сторонам от обвиняемого расположились прокурор и адвокат. Понятия не имею, как тут раньше проходили разного рода судилища, но с тех пор, как Гиура официально вступила в Галактическю Лигу, она вынуждена была подчиняться ее законом. Если не де факто, то де юре. И если по протоколу положены адвокат и обвинитель, значит, должны быть адвокат и обвинитель. И не надо тут спорить и вспоминать старые добрые времена!

За отдельными столиками сидели трое наблюдателей от Лиги, вполне себе гуманоиды с виду; один так и вовсе человек человеком, если не обращать внимания на длинные фиолетовые уши с колокольчиками на острых кончиках. Наблюдатели негромко переговаривались, их лица выражали терпеливую скуку. На обвиняемого они не смотрели.

Большой полукруглый амфитеатр был целиком заполнен почтеннейшей публикой… в смысле, неравнодушными гражданами Гиуры – их тут было подавляющее большинство. Червеобразные гиуряне взволнованно извивались, копошились, переползали друг через друга и напоминали шевелящийся клубок мотыля в банке аквариумиста. Среди них я заметил редкие вкрапления представителей других рас.

Ну и репортеры всех форм и расцветок, куда же без них! Гиены пера обладали острейшим нюхом и мгновенно оказывались там, где пахло жареным. Удивительная способность, объединяющая всю многочисленную расу журналистов.

Сцена была подготовлена, все действующие лица представлены, ждали только судью. И он появился, мрачный и недовольный, если я правильно понял выражение насекомьего лица офийца. Судья занял свое место, с раздражением поправил красную пелерину на верхнем плечевом поясе, оглядел гудящий, булькающий и рыгающий зал. И вдруг издал резкий пронзительный звук, призывая к молчанию и вниманию. Звук был такой, словно кто-то провел гигантским ножом по стеклу, так что молчание и внимание судье были обеспечены. Дождавшись, когда упавших в обморок приведут в чувство, судья произнес краткую напутственную речь, призывая к объективности, беспристрастности и прочим недостижимым идеалам. После чего передал слово обвинителю.

Обвинителем, естественно, выступал гиурянин, отрастивший по такому случаю дополнительную пару покрытых слизью антенн. Судя по его виду, он был готов биться до конца. Весь дрожа от возбуждения, он разразился патетическим монологом.

Речь его была пространна и цветиста; она изобиловала отсылками к истории великой расы Гиур, сомнительными аналогиями и еще более сомнительными надеждами на высшую справедливость. Унилингву обвинитель то ли не знал, то ли не посчитал нужным ею воспользоваться, так что мой бедный переводчик скрипел и заикался, силясь перевести эти изысканные пассажи. Так что очень скоро я вообще перестал понимать, о чем тут речь, и только дремотно клевал носом, время от времени вздрагивая и просыпаясь, когда червеобразные гиуряне разражались одобрительными криками.

Часа через два обвинитель выдохся и попросил перерыв. А я, радуясь тишине, загрузил его речь в компилятор.

Что ж, все оказалось куда проще, чем я думал. Суть дела оказалась вот в чем: всем без исключения инопланетникам нельзя было размножаться на Гиуре. Поскольку это вело к разбалансировке некой трансцендентной субстанции, из которой состояло все сущее. А обвиняемый зугдиец не только нарушил этот запрет, но еще проделал это самым возмутительным, противоестественным образом – он вздумал почковаться, причем на глазах у всех. А это, согласитесь, уже ни в какие ворота не лезло!

Что ж, претензии гиурян мне были понятны. Знал я планеты, на которых нельзя было умирать. Бывал на планетах, где запрещено было дышать. Слышал о планете, на которой нельзя было мыслить. На Гиуре запрещено было размножаться, и это не обсуждалось. А несчастному придурку, нарушившему закон, грозила смертная казнь через сепарирование.

Мне не было его жаль. Прилетел на чужую планету? Изволь соблюдать ее законы. Нарушил? Ну так неси всю полноту ответственности. Ладно, приспичило тебе почковаться, так приспичило, что аж зудит. Ну и вали к себе на Зугду, размножайся там хоть до посинения! Чего проще? Нет, здесь почковаться вздумалось, именно здесь, на глазах шокированных гиурян! И хотя сами гиуряне с их отвратительным дискриминационным законом не вызывали у меня горячей симпатии, тут я был целиком и полностью на их стороне.

Хотя бы потому, что нельзя распространять человеческое понятие морали на негуманоидов. Это бессмысленно и вредно для всех.

Обвинитель был настроен очень решительно, общество кипело от возмущения, и судьба зугдийца была мне предельно ясна. Конечно, будет еще проникновенное выступление адвоката, затем слово возьмут независимые наблюдатели Лиги, последуют вялые прения, но это уже так, бессмысленное барахтание, дань традиции. Всем все было понятно.

Нас, присяжных, позвали в столовую, где каждому предложили привычный его расе рацион. Мой представлял собой стандартный набор блюд, подаваемых на любом лайнере дальнего следования, так что я без опасений и с большим удовольствием отдал должное и супу с клецками, и картофельному пюре с котлетой, и овощному салату, и кофе. Судя по дружному чавканью, мои товарищи по несчастью тоже не остались разочарованными.

После сытного обеда мы часок вздремнули (космопорт все еще был закрыт), а потом, зевая и потягиваясь, вернулись в зал суда. Там уже ждал адвокат-зугдиец, подпрыгивая от нетерпения. Или от волнения, кто его там разберет. Нас ждала длинная слезливая речь, призванная доказать, что обвиняемый достоин жалости, понимания и прощения. Я занял свое место, зевнул и приготовился скучать.

Не тут-то было! Адвокат меня поразил. И не только меня. Оказывается, он целиком и полностью признает вину своего соотечественника. Оказывается, он не видит никаких смягчающих обстоятельств, позволяющих обвиняемому рассчитывать на более мягкий приговор. Поскольку обвиняемый был своевременно и должным образом информирован о том, что такое хорошо и что такое плохо на Гиуре. Более того, ради мира и дружбы между народами, он, адвокат, как полномочный представитель расы Зугды, целиком и полностью полагается на правосудие Гиуры и отдает обвиняемого в руки закона. Высокая мораль расы гиурян… неотвратимость наказания… весь цивилизованный мир, в едином порыве…

У меня отвисла челюсть. У остальных присяжных – тоже. Ошалевший от такого поворота дел обвинитель потерял самообладание и принялся жрать сам себя. Лишь огромным усилием воли он удержался от аутофагии, ограничившись тремя нижними члениками тела. Присутствующие на заседании гиуряне впали в безумие, репортеры впали в безумие, и шум поднялся такой, что, разверзнись небеса, никто и внимания не обратил бы.

И лишь судья-офиец сохранял видимое хладнокровие. Он издал уже знакомый отвратительный звук, вдвое громче предыдущего, и наступила тишина. Из зала вынесли нескольких контуженных, а оставшиеся снова расселись по местам, с опаской поглядывая на судью.

Ловкий ход, подумал я, немного придя в себя. Хитрец адвокат польстил гиурянам, и те должны, просто обязаны помиловать преступника, чтобы доказать свою приверженность гуманистическим традициям цивилизованного мира. Обвиняемый покается, пообещает больше так никогда не делать… ну, дадут ему сколько-то лет заключения, за примерное поведение выпустят досрочно… И волки, как говорится, сыты, и овцы сыты… Да, ловко, очень ловко…

А потом слово дали обвиняемому, и он все испортил. Нагло искрясь, он поднял на смех законы и обычаи Гиуры, ядовито прошелся по способу размножения гиурян, усомнился в их умственном потенциале. И, словно этого было мало, вызывающе вырастил еще одну почку, прямо на глазах присутствующих.

Это был конец. Трясясь от ярости, обвинитель потребовал самого сурового наказания. Хладнокровный судья-офиец зачитал приговор: сепарация с последующим сливом органических останков в канализацию. Детские почки зугдийца признать неотделяемой частью единого материнского организма и уничтожить вместе с ним. Все семь присяжных, включая меня, единогласно утвердили решение суда – шторм стихал, и с минуты на минуту мы ждали открытия космопорта. Зал аплодировал стоя. Деморализованные наблюдатели Лиги растерянно переглядывались. Сгорающий от стыда за соотечественника адвокат багровым колобком выкатился за дверь. И только приговоренный сохранял спокойствие.

На казни я не присутствовал, сославшись на религиозные мотивы, так что, слава богу, не видел, как дурака-зугдийца перемололи в гомогенную массу. Убедившись в полной и окончательной смерти преступника, тюремная санитарная бригада вылила бочку с останками в канализацию, и на этом все закончилось.

А потом открыли космопорт, и я улетел на Землю, выбросив из головы это неприятное происшествие.

-3-

Это было три года назад. Я хорошо помню шумиху, которая поднялась вокруг этого дела. Гиурян ругали, хвалили, требовали исключить из Лиги, ввести в Совет с правом вето, и все это одновременно. Но время шло. Остыли горячие головы, проблема, став привычной, утратила пикантную остроту, и весь мир с энтузиазмом переключился на обсуждение других животрепещущих новостей.

Сперва пережевывали восстание на Чиампуле и раскрывали объятия беженцам – хмурым необщительным аборигенам, считающих себя прямыми потомками богов. Затем первые полосы таблоидов заняла великолепная Зига Ни со своей беременностью. Потом общество взбудоражило таинственное исчезновение богатейшего магната Галактики и его младшей жены, потом…

О Гиуре никто больше не вспоминал. А зря. Потому что история эта имела самое неожиданное продолжение – об этом мне рассказал мой приятель-экзобиолог, специализирующийся на разумных беспозвоночных: авторитетный ученый, смелый теоретик и просто хороший парень.

Эти хитрецы – я имею в виду зугдийцев – рассчитали все от и до. С самого начала они делали все, чтобы их соотечественника казнили, и не потому, что все дружно ненавидели его и желали ему смерти – вовсе нет! Наоборот, по некоторым непроверенным данным казненный стал национальным героем у себя на родине. Хотя, может, это просто слухи, которые распространяют одураченные гиуряне. Когда поняли, что их одурачили.

Дело тут вот в чем. Да, зугдийцы размножаются почкованием, и процесс этот довольно сложный, требующий участия нескольких особей; этим поддерживается необходимое генетическое разнообразие расы. Но у зугдийцев есть одна особенность, роднящая их с обыкновенной белой планарией.

Если планарию протереть сквозь мелкое сито, каждая ее частичка, попав в питательный субстрат, способна вырасти до полноценной особи, сохранив при этом память и прежний опыт. Зугдиец – тоже.

Конечно, они рисковали – мощный сепаратор это вам не сито, он разрушает сами клетки организма. Но они поставили на то, что хотя бы одна, две, три клетки героя останутся неповрежденными. И выиграли.

Гиуряне поначалу не обратили внимания на странные грибы, выросшие по берегам реки, куда сливалась тюремная канализация. Тем более, их было так мало. Белые, круглые, без корней и мицелия, они росли с удивительной скоростью. А когда слегка озадаченные гиуряне заинтересовались новым видом, было уже поздно – около десятка зугдийцев родились на Гиуре.

Они появились на свет точно так, как, согласно священным легендам, появился Первый Гиурянин – из земли и воды, без отца и матери. И с этим фактом ничего нельзя было поделать, не подвергая сомнению религиозные основы мировоззрения гиурян. А это уже попахивала ересью и бунтом.

Скрипя зубами (ну, или чем они там скрипят в минуты душевных терзаний?), гиуряне примирились с новыми соседями по планете.

Да, зугдийцы жили в резервации. Да, у них был статус некоренных граждан Гиуры со всеми вытекающими. Но они свободно почковались и процветали, потихоньку раздвигая границы своей территории. К тому же выяснилось, что зугдийцы равнодушны к радиации, солям тяжелых металлов и прочей гадости, смертельно опасной для любого гиурянина. И это означало, что вынужденному соседству бывших врагов скоро придет конец, и наступит эпоха взаимовыгодного сотрудничества двух дружеских рас. Во всяком случае, мой друг экзобиолог очень на это надеялся.

- Хитрецы! – восклицал он, красный от возбуждения и выпитого вина. – Ах, какие хитрецы! Надо же, так подловить гиурян на их же собственных законах! Я преклоняюсь перед ними, честное слово! Замечательная раса, поистине замечательная!.. Конечно, есть небольшая проблема – строго говоря, все эти зугдяне, присутствующие на Гиуре, являются одной-единственной особью. И это вызывает определенные юридические сложности. Но я уверен, они что-нибудь придумают!

- Я тоже, - мрачно сказал я.

Хитроумие зугдян не вызывало у меня восторга. Наоборот, озабоченность оно вызывало и даже тревогу. Ну, ладно, захотели они Гиуру и получили ее. Унылая бедная планета в стороне от оживленных трасс - невелика потеря. Но что, если это только начало? Если на этом они не остановятся? Если завтра им захочется Юнону? Офу, как бы я ни относился к самим офийцам? Землю, конце концов??? Есть ли что-то, что мы сможем противопоставить этим ушлым знатокам законов?

Мы обсудили этот вопрос со всех сторон, выпили все вино, разругались в хлам и ни к какому решению не пришли.

Утром я встал с гудящей головой и в отвратительном настроении. И не только алкоголь был тому виной, но и вчерашний разговор. Напившись крепкого чаю с лимоном, я засел за уником. Помимо мировых проблем, мне нужно было решить проблемы личные, а это куда как сложнее.

Дело в том, что моей жене, моей Фирочке, урожденной Черизы, не давали разрешение на въезд на Землю. И это при том, что у нее была давно открыта мультивиза, действующая на всех планетах Галактической Лиги! Что-то нашим крючкотворам там не нравилось, чем-то они были недовольны, придирались к пустякам и вообще выказывали вопиющую некомпетентность и дремучее невежество. А так же полное отсутствие желания выполнять свои профессиональные обязанности. Пришлось самому взяться за дело.

Несколько часов я, постепенно зверея, звонил то одним чиновникам, то другим, отсылал бесконечные копии документов, справок и заявлений – потом большая часть этого оказывалась не нужной, и меня упрекали за то, что я перегружаю архив. Меня переключали между отделами и службами, с преувеличенной сердечностью радовались моему обращению, лживо уверяли, что делают все возможное, задавали идиотские вопросы, опять требовали никому не нужные бумажки и с облегчением отфутболивали дальше. А потом я заметил, что хожу по кругу, вызывая одни и те же номера. Уником у меня раскалился, я заработал жестокую мигрень, а все, чего я добился, это неохотное обещание перезвонить, как только что-то прояснится. И я сдался.

Гигантский, неповоротливый, древний, как сама письменность, не дающий сбоев бюрократический механизм с легкостью перемолол своими равнодушными жерновами песчинку по имени я. Он был явлением природы, стихийным бедствием, которому невозможно противостоять. И как любое стихийное бедствие вызывал священный трепет и благоговение своей неотвратимой мощью.

Нет, ребята, сказал я зугдийцам, наливая себе хорошую порцию водки. Если вам и суждено разбить свои лбы о какую-нибудь планету, то это будет Земля. Даже если вы будете действовать строго по закону.

И, ей-богу, за это стоит выпить!

Мы запатентовали и выпустили пятнадцать ограниченных серий самого разного парфюма, и все они имели оглушительный успех. Богатые черизийцы и черизийки буквально дрались за право обладать крошечным флакончиком духов «Звезда Джима», «Путь контрабандиста», «Из грязи в князи» и все такое прочее в этом же духе. Сейчас мы с Фирочкой работаем над совершенно уникальным проектом, способным, по мнению наших консультантов, совершить революцию в парфюмерии. Ну как – работаем? Она с хладнокровием опытного вивисектора скармливает мне тщательно отобранную мерзость, а моя задача состоит в том, чтобы выжить. Все остальное делают мои потовые железы и наноботы, собирающие капли моего драгоценного пота.

Когда кулинарная пытка становится совсем уже невыносимой, я бунтую и начинаю горстями жрать хрустящие панарики – они каким-то образом нейтрализуют запахи моего тела. Панариками меня тайно снабжает мой старый приятель, бывший комендант лучшего хостела на Черизе. Теперь он владелец сети скромных, но очень милых отелей, и мы любим иногда собраться вдвоем, поболтать за бутылочкой-другой легкого вина, повспоминать прошлое.

Мое земное происхождение мы тщательно скрываем, для всех я так и остался однохордовым моноцефалом с Терры, единственным представителем загадочной расы, затерянной в глубинах Космоса. А все из-за сволочных офийцев. Они хоть и равнодушны ко всем запахам, кроме запаха гниющей органики, но совсем не дураки, мигом смекнут, что к чему, и нашей с Фирочкой монополии придет конец. А так они занимаются потихонечку интеграцией Земли в Галактическую Лигу Народов, обстряпывая попутно свои темные делишки, и нам не мешают. Конечно, встреча Земли и Черизы неизбежна, рано или поздно люди заключат в свои ароматные объятия новообретенных братьев по разуму, но госпожа Нунгут обещала к этому времени что-нибудь придумать.

- В конце концов, можно законодательно запретить землянам испускать запахи, - сурово заявила она. – Хрустящие панарики в этом смысле себя прекрасно зарекомендовали. И, судя по тебе, никакого вреда они не причиняют. Конечно, нужны будут дополнительные клинические испытания, но я уверена, что ты выдержишь.

- Да, дорогая, - смиренно согласился я. – Ради тебя – все, что угодно.

Кстати, насчет Земли. Во время нашего последнего отпуска я уговорил Фирочку сделать небольшой крюк и завернуть к Солнечной системе. Она, добрая душа, хоть и поворчала немного, но согласилась. И целых полчаса я со слезами на глазах разглядывал крошечную звездочку, практически неразличимую на фоне других таких же. Правда, как потом выяснилось, я смотрел не в тот иллюминатор, но все равно, встреча с Родиной освежила и укрепила меня. Полный сил и оптимизма, я был готов к любым грядущим испытаниям. И они не заставили себя ждать.

Сегодня утром Фирочка, как всегда, собственноручно готовила мне завтрак, смешивая тщательно отобранные ингредиенты в одной ей известной пропорции. Внезапно она отставила блендер с тошнотворно-розовым содержимым.

- Какая гадость, - сказала она и бросилась вон из кухни, зажав рот ладошкой.

Весь день она провела в постели, жалуясь на тошноту и головокружение. Она ругала некачественную еду, грозилась разнести в пух и прах недобросовестных производителей и глотала сорбенты. Я сочувствовал, поддакивал, подавал воду и украдкой косился на груди Фирочки – за последнюю неделю они заметно налились. Особенно две верхние, мои любимые. Наконец, Фирочка задремала, а я укрыл мою бедную измученную девочку легким пледом, поцеловал в покрытую нежной шелковистой шерсткой щеку и на цыпочках вышел из спальни, затемнив окна. И отправился прямиком в свой рабочий кабинет, где у меня была собрана недурная коллекция спиртного.

Я выбрал бутылочку настоящего земного коньяка (контрабандного, разумеется, будь благословенны ушлые офийцы!) и устроился в кресле у окна. Мне надо было о многом подумать.

Межрасовые сексуальные связи на Черизе не редкость – этот современный космический Вавилон снисходительно относится к подобным шалостям. С межрасовыми браками дело обстоит сложнее, но все равно, мы с Фирочкой не первые и уж точно не последние. Но ни разу я не слышал, чтобы подобные союзы приводили к появлению потомства или хотя бы к зачатию. Не слышал и даже представить себе не мог, что такое в принципе возможно.

Не знаю, в чем тут дело – то ли у нас с черизийцами генетический код совпадает, то ли еще что, это пусть ученые умники разбираются, но факт остается фактом – у нас с Фирочкой будет ребенок. У меня будет ребенок! В своем отцовстве я не сомневался – два брака за плечами и многочисленные романы разной степени тяжести дали мне богатый жизненный опыт, и что-что, а факт измены я бы не проморгал. Не такой я парень, чтобы меня можно было одурачить!

Итак, Джим, мальчик мой, ты скоро станешь отцом. И что ты чувствуешь по этому поводу?

Я прислушался к себе. Я был слегка пьян, возбужден, растерян и горд одновременно. И еще напуган, самую малость. И отчетливо понимал, что с этого дня моя жизнь круто изменилась раз и навсегда.

Тысячи мыслей хаотично клубились в моей бедной черепушке, играя друг с другом в чехарду.

… Нужна детская. В нашем доме не предусмотрена детская, но можно переделать одну из многочисленных комнат. Например, бильярдную – все равно я вечно проигрываю Фирочке. Да и времени на подобные развлечения у нас скоро не будет.

… Недавно я видел рекламу самого современного ульта-супер-пупер инкубатора. Кажется, фирма называлась «Материнство без хлопот» или что-то в этом роде. Они там обещают, что двадцать два И-хона инкубации станут самым счастливым, самым беззаботным временем в жизни женщины. Надо будет разузнать об этом поподробней.

… Интересно, сколько яиц отложит Фирочка? Четыре груди прозрачно намекают на многодетность. Но ведь земные женщины далеко не всегда производят на свет двойню. Хотя, с другой стороны, у нас бывают и тройни, и четверни, и так далее, по возрастающей. Что ж, похоже, количество детей будет для меня сюрпризом. Успокаивает одно – ни разу я не видел на улицах Черизы четырехместные детские коляски. Только двухместные. Хотя, черт их знает, этих черизийских мамаш, может, они выгуливают свое потомство попарно, по очереди. Сегодня одних, завтра других…

… Только бы теща не вздумала приехать к нам помогать! Господи, прошу тебя, только не это! Она с самого начала была против «этой отвратительной затеи», а на свадьбу явилась, сбрив в знак траура усы. И хотя тесть после нескольких рюмочек крепкого торжественно облизал мне щеки, признав тем самым во мне законного зятя, монументальную тещу это нисколько не смягчило. Она до сих пор смотрит на меня, как на врага всех разумных народов, отпускает в мой адрес ядовитые шуточки и во всеуслышание жалеет свою непутевую дочь, из жалости пригревшую «безродного нищего уголовника». Меня, то есть.

Но это все, так сказать, цветочки. По-настоящему меня беспокоило только одно.

К обычаям и традициям на Черизе относятся не менее серьезно, чем к официальным законам. А иной раз и гораздо более серьезно. Законы что? Сегодня они одни, завтра, глядишь, другие. А традиции освящены веками и обязательны к исполнению. Представить себе черизийца, нарушившего закон и мотающего очередной срок, я мог. Представить того же уголовника-рецидивиста, нарушившего какую-нибудь традицию, я не мог. Воображение буксовало и отказывало.

Обычаев на Черизе, самых нелепых и замысловатых, была тьма тьмущая. И не все они были безобидны и безопасны. По крайней мере, для представителя рода человеческого. А от одного из них у меня холодела кровь и волосы вставали дыбом.

Дело в том, что новоиспеченный отец, как только будут отложены все яйца, обязан был совершить обрезание. И не просто обрезание, а, так сказать, под корень. Совсем. И хотя сейчас это делалось опытными специалистами, в стерильных условиях и с обезболивающим, меня это ничуть не утешало. Черизийцам что? Во-первых, у них по два пениса; во-вторых, регенерация. Как говорится, режь, не хочу! Хоть каждый год. А для меня, как вы понимаете, это настоящая катастрофа!

Не дамся, угрюмо подумал я, наливая второй бокал коньяка. Лучше смерть! Ну или пожизненное заключение. А все этот двоякодышащий чешуйчатый гад Пирт! Это ведь он втянул меня в эту авантюру, это из-за него я сейчас не на Земле, а на Черизе, оплакиваю пьяными слезами свою горькую долю!

И лишь одно меня успокаивало – Фирочка прекрасно осведомлена насчет особенностей моей физиологии, анатомии и прочей биологии. И по-настоящему меня любит. Так что будем надеяться, госпожа Нунгут что-нибудь придумает. Она ведь у меня такая умница.

А хелицеры этому гаду Пирту я все-таки начищу!