ZoyaKandik

Ну дуры, что с них возьмёшь!

Пришлось всё рассказать. Я был сдержан, я тщательно подбирал слова, чтобы успокоить взволнованную маму, и мне это удалось. Ворча насчет гадских сплетниц, которым только дай языки вволю почесать, мама принялась собирать на стол.

За ужином мы о Буздачихе не говорили. Отец утром собирался в соседнюю область по торговым делам и, как всегда перед отъездом, засыпал нас ворохом наставлений, толковых и не очень. Мы слушали, кивали, послушно соглашались со всем, что он говорил, но я точно знал, что половину из этих наставлений выброшу из головы прежде, чем телега отца доедет до окраины города.

При всём уважении к отцу, у меня были свои представления о том, как нужно вести дела.

-4-

Ночью кто-то нарисовал углём крест на наших воротах. Хорошо, что я встал раньше всех, чтобы проводить отца. Набрав ведро воды, я кое-как затёр крест пучком соломы, так что никто, кроме меня, его не увидел. Если отец и заметил влажное пятно на посеревших от времени досках, то никак этого не показал – упал боком на телегу, дёрнул вожжами, и наши смирные лошадки послушно тронулись в путь. Из дома выскочила встрёпанная полуодетая мама с платком на плечах, догнала телегу, сунула отцу котомку со снедью – тот вечно забывал взять припасы в дорогу – постояла немного, глядя отцу вслед, перекрестила его, а потом ушла в дом.

А я остался.

Небо на востоке начало розоветь. Вдалеке слышался свист и звонкие щелчки кнута – это пастух собирал стадо по дворам. Где-то коротко, со сна, гавкнула собака, ей ответила другая, третья, и ленивое перебрёхивание покатилось по улице – всё ближе и ближе к нам. Потянуло дымком – какая-то хозяйка растапливала печь. Скоро над улицей поплывёт упоительный запах свежего хлеба.

Ёжась от утреннего холодка, я размышлял, стоит идти досыпать или я уже проснулся? Возвращаться в духоту дома не хотелось. Спать уже тоже не хотелось. Зато бурчащий живот явно намекал на то, что неплохо было бы чего-то съесть. Позавтракаю, решил я, и в лавку. Чего бока зря пролёживать? А в лавке рачительному хозяину всегда работа найдётся. Дополнительные полки в кладовке набить, доски уже с месяц лежат, отец уже ворчать начал. Окна помыть – матери и без этого работы хватает, а Стеша только грязь развезёт. В ящиках с мелочёвкой порядок навести. То сё, пятое десятое… Работа всегда есть, только успевай поворачиваться.

Открывались мы в восемь часов. Это я завёл такой порядок, по примеру Барабаша, лавочника с Вишнёвой улицы. Раньше, когда лавки как таковой не было, а был сарай, куда отец сваливал нераспроданный в соседних деревнях товар, к нам наведывались в любое время дня и ночи. За нитками-иголками, за ножами-топорами, за солью, керосином, марлей, приправами… Постучат, бывало, в окошко и просят – продай. Маме приходилось бросать всё и идти в сарай, копаться среди кое-как распиханного барахла, чтобы найти нужное. Или - не найти, потому что откопать что-нибудь в этом хаосе было сложно.

Теперь – нет. Теперь у меня настоящая лавка, порядок и расписание работы. Поначалу народ возмущался, а теперь ничего, привык. И к восьми часам кто-нибудь уже ждал у двери, когда мы откроемся.

А сегодня никого не было. Я завозился, не смотрел на часы, а когда посмотрел, то с ужасом обнаружил, что уже пошел десятый час утра. Даже странно, что никто ещё не стучал требовательно, не скандалил. Покупателей нет, что ли? На ходу отряхивая пыль с одежды, я поспешил к двери, откинул крюк, распахнул створку.

Покупателей не было. Зато были зеваки – маленький табунок почтенных матрон. Бабы кучковались на противоположной стороне улицы, сидя на лавочке под забором Симоновых, глазели в мою сторону, шушукались. Но стоило мне высунуться наружу, как все сразу замолчали и отвернулись, делая вид, что интересуются чем угодно, только не мной и не моей лавкой.

Сперва я удивился – чего это они? Даже улыбнулся и помахал рукой – мол, давай, заходи, честной народ. Но никто не двинулся с места. А потом я вспомнил вчерашнюю историю с Буздачихой, и кровь бросилась мне в лицо.

Так это они, подлые, за мной следят, меня обсуждают! Устроились на безопасном расстоянии и гадают – бесноватый я или нет. У, гиены! Ячмень им в глаза, типуны на языки!

Дрожа от гнева и унижения, я захлопнул дверь и ушёл за прилавок. Меня всего трясло, как в лихорадке, в голове метались панические мысли: всё, Василёк, конец тебе настал! Вот уж повезло, так повезло, ничего не скажешь!

Но ведь я не одержимый! Я просто не могу быть одержимым, я совсем не чувствую себя одержимым! Нет же никаких признаков моей бесноватости… а вчерашнее происшествие с Буздачихой – совпадение! Несчастный случай и ничего более! Эта скупердяйка сама виновата. Возьми она корзину покрепче, ничего бы и не случилось…

За всё утро в лавку никто так и не зашёл. Никто из местных, я имею в виду. А эти трое покупателей явно были из приезжих, которых местные сплетни не интересуют.

Спешащий на поезд господин попросил папиросы «Бархатные». Таких дорогих папирос мы не держали, наши мужики самосадом обходятся, махоркой, «Астрой» в крайнем случае. Господин фыркнул, скривился, но согласился взять «Астру». Кинул мне пятак, сдачи дожидаться не стал и ушел быстрыми шагами. За ним едва поспевал потный слуга с баулом.

Красивая молодая дама потребовала сельтерской воды и мороженого. Когда я рассыпался в извинениях, смерила меня презрительным прищуром серых глаз, села в пролётку и уехала.

Опрятно и добротно одетому мастеровому понадобилась бритва. Я вывалил перед ним все бритвы, которые у нас были, штук десять или двенадцать, и дядечка долго и придирчиво выбирал товар, пробуя остроту лезвия ногтем. Потом долго и нудно торговался, уговорил меня на скидку в десять копеек и ушёл, очень довольный собой.

В два часа пополудни меня сменила Стеша – нас с ребятами ждал учитель Белкин. Наши сплетницы за это время тоже успели смениться – на длинной лавочке возле забора сидели уже другие кумушки. Они дружно лузгали семечки, и куры суетились возле их ног, склёвывая пустую шелуху и разочарованно бросая её назад на землю.

Новая смена не стала делать вид, что я их не интересую. Наоборот, стоило мне показаться на пороге, они во все глаза уставились на меня, продолжая проворно закидывать семечки в рот. А как только я отошёл на приличное – считай, безопасное! - расстояние, дружно бросились в лавку. В двери возник небольшой затор и перебранка – каждая из них хотела войти первой.

Бедная сестрёнка! Её же завалят вопросами – как я спал, что я ел, как я себя чувствую. Не случилось ли чего-нибудь необычного в доме? Может, посуда побилась? Кошка сдохла? Блины подгорели? Этих сплетниц интересует всё, они ничем не брезгуют. Каждый малозначительный фактик моей короткой биографии они обсудят со всех сторон, сделают далеко идущие выводы и охотно поделятся ими с окружающими, даже если окружающие будут против.

Я горько улыбнулся. Поздравляю, Василёк, ты стал знаменитостью! Почему же ты не рад, парень?

Потому что мне страшно – а вдруг они правы, и я в самом деле бесноватый? Нет, они ошибаются, я точно знаю – они ошибаются! Но - вдруг?..

Мама моя дорогая, и что мне тогда делать? Куда бежать, где искать спасения? Если спасения нет и быть не может?

Булыжная мостовая кончилась, мои ноги топтали низкорослый вереск, покрывающий склон холма, на котором стояла школа, но я этого не замечал, погруженный в собственные невесёлые мысли. И Комара не заметил, пока он не налетел сбоку.

- Здорово, бесяк! – заорал Комар, хлопая меня по плечу. – Как жизнь бесячья? Мать велела к тебе не подходить, только плевать я хотел. Мы же друзья! Друзья ведь, правда?

Он весело скалился щербатым ртом, он протягивал мне руку, а я стоял, не в силах проглотить колючий комок в горле, смаргивая предательские слёзы. Друг! Вот он, друг – настоящий! Который не бросит в беде, который за тобой и в огонь, и в воду!

Чем я заслужил такое счастье? Ну, подсказывал ему, списывать давал. Так это ерунда, мелочи. А он жизнью рискует!

Устав ждать моей реакции, Комар схватил мою руку, горячо пожал, а потом обхватил меня за плечи и потащил к школе, до которой оставалось шагов сто. На крыльце стоял учитель Белкин – высокий, красивый, гладко выбритый. Простой школьный мундир на нём выглядел как шикарный костюм от самого дорогого столичного портного – с таким изяществом и достоинством наш учитель носил казённую одежду. Белкин курил, поглядывая то на нас с Комаром, то на часы – он терпеть не мог опозданий.

Надо думать, все остальные уже в школе и сидят на своих местах.

- Я им говорю – ну вас к чёрту, не может Василёк быть бесяком! Такой парень – и одержимый? А они, дураки, выдрать грозятся.

Я остановился, снял его руку со своего плеча. Комар с удивлением вытаращился на меня.

- Ты, знаешь что, - сказал я, избегая смотреть ему в глаза. – Ты, правда, лучше держись от меня подальше. Мало ли что?

- Дурак! – Комар не баловал знакомых разнообразием оценок их умственных способностей. – Говорю тебе – никакой ты не одержимый. Даже рядом не стоял.

Он вдруг расхохотался – громко, истерично. Да так, что на глазах выступили слёзы.

- Рядом! – вскрикивал он между взрывами хохота. – Не стоял! Вот умора!

И сгибался в три погибели, хлопая себя по ляжкам и мотая головой.

Это было странно, это было пугающе, никогда раньше я не слышал у Комара такого смеха, но мне некогда было разбираться с этим – учитель Белкин уже докурил и теперь аккуратно выкручивал из мундштука окурок. Схватив Комара за руку, я рванул с места, как на уроке физкультуры.

Нам повезло – мы успели проскочить в класс аккурат перед Белкиным. Все остальные «болваны» уже были там и дружно уставились на нас с нездоровым любопытством.

Хотя, кого я обманываю? На меня они уставились, на меня!

Изо всех сил сохраняя независимый вид, я сел на своё место. Комар, конечно, хотел устроиться рядом, но Белкин его остановил:

- Не сюда, господин Комаров. Займите любое свободное место. У нас сегодня самостоятельная работа.

Только сейчас я обратил внимание, что все ребята в классе сидят по одному. Комар скорчил рожу и плюхнулся за парту, стоящую сразу за моей. Зато встал Генка Гусаров, прилизанный напомаженный красавчик, единственный сын адвоката Гусарова.

- Господин учитель, а этот что, с нами будет сидеть? В одном помещении?

Палец с ухоженным ногтем протянулся в мою сторону. Я сжал зубы, чтобы не наговорить на дисциплинарное взыскание. Ничего, мысленно пообещал я, я с тобой после занятий разберусь. Подловлю в укромном месте и вздую так, что мало не покажется.

Терпеть не могу людей, которые ни разу в жизни не дали никому списать.

Учитель Белкин достал из жилетного кармана пенсне и долго тщательно протирал стеклышки белоснежным носовым платком. Потом водрузил пенсне на нос.

- Господин Лукин будет заниматься на общих основаниях.

Господин Лукин, как вы понимаете, это я.

- Тогда уйду я, - сказал Гусаров, с вызовом глядя на учители.

- Это ваше право, - согласился тот. – Занятия у нас факультативные, веду я их бесплатно, так что ни вы мне, ни я вам ничем не обязан. И если вас лично что-то не устраивает…

- Не устраивает! Его присутствие угрожает моей жизни!

Белки приподнял бровь:

- В самом деле? И почему же, позвольте спросить, вы так решили? Господин Лукин угрожал вам? Может быть, даже при свидетелях? Если так, я, конечно, обязан принять меры.

Гусаров сжал кулаки:

- Он – одержимый! Бесяк!

- С чего вы взяли?

- Это все знают! Все в городе об этом говорят! Между прочим, уже есть пострадавшие!

Учитель Белкин вновь принялся за пенсне.

- Все знают, - повторил он с каким-то разочарованием. – Все говорят… Я думал, вы умнее… Обратитесь к вашему уважаемому отцу, молодой человек. И он вам объяснит, что даже самые незначительные обвинения нельзя строить на слухах. Даже если источник слухов такие надежные люди, как ваша собственная прислуга. Нужны доказательства.

Гусаров стал красен – не от стыда, от гнева.

- Вот вспыхнет он, будут у вас доказательства! Только поздно!

Учитель Белкин посмотрел на часы.

- Мы теряем время, - объявил он. – Я начинаю занятие. Кто считает нужным удалиться – прошу сделать это немедленно.

- Почему это я должен уходить? – возмутился Гусаров. – Пусть бесяк уходит!

Не обращая на адвокатского сынка внимания, Белкин пошёл по рядам, раздавая листочки с заданиями. Я сидел, опустив голову, и щёки у меня пылали; больше всего на свете мне хотелось послать всё к чёрту и сбежать. Куда-нибудь подальше. На край света, например. Но я остался. Гусаров остался тоже, только демонстративно пересел от меня подальше.

На парту передо мной лёг листок, исписанный чётким каллиграфическим почерком учителя. От листка еле слышно пахло табаком и хорошим одеколоном, и этот запах странным образом успокоил меня. Он словно обещал – всё будет хорошо. Посмотри на учителя, насколько Белкин спокоен и невозмутим. Он не обращает внимания на сплетни и даже мысли не допускает, что ты – бесноватый. Вот и ты – не обращай и не допускай.

Выбросив из головы дурака Гусарова, я сосредоточился на работе. Задание оказалось сложным, я пыхтел, потел, скрипел мозгами и стальным пёрышком. Вокруг меня тоже пыхтели и скрипели, шёпотом просили подсказки и шелестели шпаргалками. Учитель Белкин какое-то время расхаживал между рядами парт; иногда он хищно нависал над каким-нибудь бедолагой и ловким быстрым движением выхватывал у того шпаргалку. Совсем как цапля, которая выхватывает рыбу из воды.

- Надеяться надо только на себя, - назидательно говорил он, пряча скрученные в тугие трубочки бумажки в карман.

Причинив весь вред, который только мог, он угомонился, сел за свой стол, спиной к грифельной доске, достал из ящика стола книгу, обернутую в коричневую бумагу, и погрузился в чтение.

Тут-то всё и произошло.

Раздался грохот, пол дрогнул у нас под ногами. От неожиданности мы повскакивали с мест, завертели головами в поисках источника звука, и увидели, что за спиной учителя медленно оседает пыльное облачко, а грифельная доска сорвалась со стены и теперь, расколотая, лежит на полу.

Все уставились на меня.

- Это не я, - с ужасом сказал я. – Честное слово!

- Ага! – возликовал адвокатский сынок Гусаров. – Ну? Что я говорил?

Учитель Белкин аккуратно закрыл книгу, встал, подошёл к стене, в которой на местах крепления доски зияли лунные кратеры и змеились трещины, ковырнул ногтём одну из них. Пласт штукатурки скользнул по слою голубой краски, обрушился на пол, подняв пыль.

- Ну, конечно, - брюзгливо сказал Белкин. – На какое-нибудь народное гулянье у них деньги есть, а на ремонт школы – нет. А я ведь предупреждал, я говорил! И как прикажете в таком помещении принимать экзамен?

- Бесяк! – ликовал Гусаров. – Это всё бесяк! Его работа!

В дверь заглянул усатый вахтер Федотыч, бывший унтер с громогласным голосом и широкими вислыми плечами.

- Случилось что, Олексей Петрович? – сильно окая, встревожено спросил он.

- Полюбуйтесь, - сказал Белкин, указывая на разрушения. – Доэкономились.

Он достал платок, наклонился и принялся смахивать белёсую пыль со своих лакированных чёрных ботинок. Федотыч вразвалку подошёл к поврежденной стене, ударил в неё пудовым кулаком. От стены отлетел ещё один кусок штукатурки, вдвое больше прежнего.

- Прекратите, - морщась, сказал Белкин. – Вы решили окончательно развалить школу? Это ваше право. Только, умоляю, позвольте детям покинуть аварийное помещение. – И, повернувшись к нам, объявил: - На сегодня занятия окончены. Все свободны!

Мне не нужно было повторять дважды, я первым выскочил из класса и понёсся по пустому гулкому коридору. Вылетев из полутёмного прохладного здания школы, я зажмурился от яркого солнца и, не разбирая дороги, помчался куда-то. Всё равно, куда, лишь бы подальше отсюда.

Мне было страшно. Очень страшно.

Бе-сяк, бе-сяк! – билось у меня в голове в такт моему бегу. Бес-с-сяк! – дразнился ветер, свистящий в ушах. Бес, бес! – взлаивали дворовые кабысдохи, звеня цепями. Бесноватый! – протяжным басом соглашался пароход, отходящий от пристани.

За моей спиной кричала и топала погоня, и это только прибавляло мне скорости. На чёрных крыльях ужаса я пролетел всю городскую окраину, скатился с крутого берега и без сил упал на берегу реки. Сердце у меня колотилось уже не в груди, а во всём теле, глаза заливал едкий пот, в боку немилосердно кололо. Запалённые лёгкие с хрипом втягивали сухой обжигающий воздух, и я содрогался от кашля.

Сверху обрушился пласт песка, и вместе с ним рядом со мной свалился Колька Комар. Минут десять мы лежали, тяжело дыша, а потом Комар сел и принялся вытряхивать песок из волос.

- Ну и здоров же ты бегать, - хрипло проговорил он. – Еле догнал.

Я тоже сел.

- Зачем? – с трудом просипел я.

- Что – зачем?

- Догонял зачем?

Комар не ответил. Он стянул рубаху, скинул с ног тяжёлые башмаки, подвернул штанины. Зашел в реку и принялся умываться, с наслаждением фыркая и плескаясь. Я последовал его примеру. Умывшись и напившись, я почувствовал себя лучше.

- Не ходи за мной, - сказал я. – Не рискуй. Ты же видишь, я…

«Бесноватый», хотел я закончить и не смог. Просто горло сжалось, не давая мне вынести приговор самому себе. В ответ Комар скорчил зверскую рожу и показал мне кулак.

Потом мы долга молчали, сидя на берегу реки и провожая взглядом сплавляющиеся длинные плоты. На плотах спали, ловили рыбу, готовили еду на кострах; яркие фонари горели на ютах и на баках. Вечерело, от реки потянуло сыростью, завели свою песню лягушки. На противоположном берегу зажигались в домах огни. Сверху по берегу прошла компания молодёжи во главе с гармонистом: гармошка наяривала плясовую, парни ухали и свистели, девчата заливались смехом.

Беззаботные люди жили своей счастливой жизнью, в которой мне больше не было места.

- Пойду я, - сказал я, вставая. Колька Комар с готовностью поднялся тоже. – Не ходи за мной, ясно тебе? – прикрикнул я. – Ты мне всё равно ничем не поможешь!

Я быстро принялся карабкаться вверх по осыпающейся круче, а Колька остался внизу. Поднявшись на самый верх, я выпрямился, оглянулся, но Кольки на берегу не увидел: то ли темно было уже, то ли он ушёл.

-5-

Все последующие дни слились для меня в какой-то единый болезненный период моего существования, наполненный тоскливым ожиданием, натужным весельем и угрюмым безразличием. Как человека во время лихорадки бросает то в жар, то в холод, так и меня бросало в пучины безнадежного отчаяния и возносило к истовой надежде.

Я отказался жить в доме – мне не хотелось подвергать опасности своих близких. Для ночевок я сперва было выбрал сеновал, но быстро сообразил, что опасность от этого нисколько не уменьшается. Баня? Летняя кухня? Сарай? Ничто из этого не годилось для того, чтобы бесноватый преклонил там свою голову. В конце концов, я построил себе шалашик на задах, в самом конце огорода, и на этом успокоился: вспыхни я здесь, никто не пострадает.

Когда я сообщил об этом своём решении, отец нахмурился, катая желваки на скулах, но возражать не стал. Мама всплакнула и выделила мне подушку и одеяло – ночи стояли ещё холодные. Младшая сестрёнка Стеша жалась к матери и молчала, глядя на меня круглыми от испуга глазами.

В лавку я больше носа не казал – кому охота покупателей отпугивать? В школу тоже, хотя учитель Белкин несколько раз приходил и уговаривал меня выбросить дурь из головы. Грозил, что при таком отношении к занятиям экзамен я завалю.

Экзамен! Какой тут может быть экзамен, если жить мне осталось совсем ничего? Смешно даже говорить. Нет, не смешно – бессмысленно. И страшно. Страшно бессмысленно.

А вот столовался я, как ни странно, в доме. Случайно так вышло – зашел я, чтобы взять свою порцию, машинально присел за стол, мама машинально же поставила передо мной миску с кашей… и ничего не произошло. Ничего плохого, я имею в виду. День не произошло, другой, третий… Ну а потом так и повелось, что дни напролёт я проводил в своём шалаше, дурея от скуки и одиночества, а трапезничать уходил в дом.

Каждый вечер ко мне приходил Комар и ругал меня за пораженческие настроения. Размахивая руками, горячо убеждал, что я не бесяк, что слухи и сплетни это не доказательства. В родной дом я ведь захожу? Захожу! За общим столом сижу? Сижу! И что? И ничего, все живы-здоровы, ни одна кружка не разбилась, ни одна кошка не сдохла, а адвокатскому сыночку мы морду ещё набьём.

Он не один был такой, настоящий друг. И Егор приходил, и конопатый Федька, и другие ребята из класса. Реже, чем Комар, но всё же. И все уговаривали меня выйти в город, прогуляться, развеяться. А не то, мол, скисну тут, в своём шалаше, от тоски и печали. Или спячу, начну на людей кидаться.

Я и сам чувствовал, насколько я близок к сумасшествию. Моей деятельной натуре претило такое бессмысленное времяпровождение, от вынужденного затворничества я страдал не меньше, чем от тоскливых мыслей. И в один прекрасный день – точнее, в один поздний вечер - я не выдержал, поддался на уговоры приятелей и вышел за пределы двора.

Как объявленный в розыск преступник – оглядываясь, вжимая голову в плечи, готовый пуститься наутек при первом грозном окрике, при первом признаке опасности.

По нашей улице мы пробирались как воры – задами, прячась в густых вечерних сумерках, избегая фонарей и людей. Я нервничал, опасаясь встретить кого-нибудь из соседей, но очень скоро мы вышли в центр города, и я вздохнул свободнее.

Да, конечно, я и тут мог встретить своих знакомых. Но, во-первых, вечер. А, во-вторых, если надвинуть кепку поглубже на глаза, да поменьше разговаривать… Поди отличи меня, бесяка, от моих сверстников!

До глубокой ночи мы шатались по улицам спящего города. И ничего с нами не случилось. Ведь расколотый уличный фонарь не в счёт, правда же? Такое в любой момент могло случиться: фонарь оказался с дефектом, перекалился и взорвался фейерверком горящих керосиновых искр. А то, что мы в это время мимо проходили… ну, бывает. Просто случайность. Главное, никто не пострадал.

Так сказал Комар, и все с ним согласились. Правда, в последующие дни желающих составить мне компанию в моих вылазках поуменьшилось, но я на ребят не обижался. Всякий знает, что водить компанию с бесноватым опасно для жизни.

Я вжал голову в плечи, шмыгнул носом и сделал шаг. Маленький шаг, шажочек даже. Со стороны могло показаться, что я просто качнулся всем телом, оставаясь на месте, но это было не так – жадная оскаленная пасть стала чуть ближе. Такими темпами к вечеру я, глядишь, доберусь до самого края.

Меня не торопили, за моей спиной молчали и ждали. Даже ветер стих, настороженно наблюдая за мной. Проклятому бесу, что сидел во мне, не нужны были мои глаза, чтобы видеть всё.

Вот урядник Подкопаев - хмурит густые брови, кусая пшеничный ус. Он с самого начала был против моего решения, до конца пытался отговорить меня от «глупейшей затеи, достойной молокососа или нервной девицы». Но выездной судья ударил молотком, утверждая мой приговор самому себе, и Павлу Григорьевичу не оставалось ничего иного, как подчиниться закону. Теперь он ждёт моего последнего шага, чтобы зафиксировать мою смерть.

Вот дядька Василий, мой тёзка. Сосед, знавший меня с рождения; приятель моего отца. Он смущён и растерян, он не знает, куда девать руки – то скрестит их на груди, то сунет в карманы. Он полон искреннего сочувствия ко мне, неудачнику, но сквозь сочувствие пробивается простодушное возбуждение – вот так история! будет, о чём посудачить вечерами в трактире!

Зато Трофим Лукич, кузнец, сжимает пудовые кулаки. Его мрачный взгляд жжет мне спину не хуже клейма; он бы с огромным довольствием свернул мне шею самолично, но – нельзя. Не получится. Потому что на его пути встанет Павел Григорьевич. Со своей саблей, которой урядник владеет мастерски; со своим пистолетом, не дающим ни осечек, ни промахов. Ясное дело, убивать кузнеца Подкопаев не станет, кто я такой, чтобы ради меня убивать людей? Но остановить – остановит, ради того, чтобы свершилось правосудие.

Эти двое – кузнец и сосед – свидетели. Когда я шагну в пропасть, когда мое тело разобьётся об острые скалы, урядник составит акт о смерти, а свидетели удостоверят его своими подписями. Акт подошьют к моему делу, а само дело отправят в Святогорский филиал Квизорского Департамента. Вот и всё, что останется от моих неполных пятнадцати лет жизни. Не считая мёртвого тела.

Через год мне выкопают могилу в особом приделе нашего кладбища, поставят крест, проведут панихиду. Только моего тела в той могиле не будет, оно останется на веки вечные на дне пропасти.

Бесы, даже мелкие, хитры, коварны и могущественны. Они могут подселиться в любого, даже самого достойного человека. Даже в монаха-подвижника, истязающего себя аскезой. А после смерти несчастного - как правило, скорой и неотвратимой, бесы ищут себе новое вместилище.

Но тело самоубийцы для них тюрьма, из которой не сбежать. Даже если дикие звери растащат и обглодают кости дочиста, для беса-неудачника это ничего не изменит – пока последняя, самая крошечная частичка тела самоубийцы не сгниёт, растворившись в земле, бес не сможет покинуть свою темницу, чтобы творить новое зло.

По последним данным науки, на это уйдут сотни, если не тысячи лет. И это утешает. Не поэтому ли я выбрал для себя такой исход? Положа руку на сердце – нет. На пороге смерти можно быть честным с самим собой: я выбирал из двух зол и выбрал меньшее. Я предпочел быструю милосердную смерть долгому мучительному ожиданию. Я не хотел сходить с ума от страха и отчаяния в каменном мешке.

Если конец всё равно один, стоит ли продлевать агонию?

Я сделал ещё один шаг вперед. В грудь мне ударил упругий ветер – словно ладонью толкнул, заставляя отступить назад. Словно бес, зная, что его ждёт и ужасаясь этому, старался меня остановить.

Ничего у тебя не выйдет, бес! Не на того напал! Я сделаю это, и ничто не сможет мне помешать! Ничто и никто.

Каких-то три шага отделяли меня от края пропасти. Было ли мне страшно? Нет, страха я не испытывал. Честно говоря, я был в каком-то оцепенении, я не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. Шли последние минуты моей земной жизни, а мне всё казалось, что это игра, затянувшаяся дурацкая шутка, которая всё не кончается и не кончается. И что вот-вот тяжелая рука урядника ляжет мне на плечо, и он скажет – хватит, парень, подурачились и будет. Беги домой, к мамке, и не хулигань больше.

Мне очень не хватало поддержки – в свои последние минуты я чувствовал себя страшно одиноким, никому не нужным, брошенным. Услышать доброе слово, ощутить дружеское объятие, услышать последнее «прости»… Но нет! Обо мне все словно забыли, оставив меня один на один со своей участью. Эти трое – урядник, сосед и кузнец – не в счёт, они просто делают своё дело.

Ладно, я понимаю – родители. Братья. Их просто не пустили, во избежание. Они вполне могли попытаться силой отбить меня, дурака, увести подальше, спрятать. Но батюшка Питирим? Который преподавал нам в школе Закон Божий? Который был со мной в моём несчастье, день за днём, который утешал и поддерживал, уговаривал меня одуматься и выбрать жизнь? Который выступал в мою защиту на суде? Он-то почему не пришёл? Хотя бы для того, чтобы исполнить свой христианский долг?

Последний раз я его видел вчера днём, перед заключительным заседанием суда. Я ждал, что он навестит меня, но батюшка Питирим исчез.

Павел Григорьевич, урядник, когда принёс протокол судебного заседания ко мне в беситорию, шёпотом рассказал, что случилось. Как и все, батюшка Питирим стоял, пока судья зачитывал приговор, а когда зал суда взорвался криками, стонами и плачем, выскочил из здания, как пробка из бутылки с шампанским. С безумными глазами, воздев наперсный крест как хоругвь, он пробился сквозь взволнованную толпу к крытой коновязи, вскочил в лёгкие дрожки, запряженные чалым жеребцом, и умчался куда-то, распугивая диким визгом людей, как какой-нибудь язычник. Только пыль взвилась столбом над Северным трактом.

- На моих, между прочим, дрожках, - сказал урядник и тяжело вздохнул. – Загонит он мне Грома, как пить дать, загонит. А толку? Что он задумал, Василь? Не знаешь?

Я не знал. Только Северный тракт вёл прямиком в Святогорск – областной центр, где располагался Квизорский Департамент. И это дарило надежду. Смутную, глупую, робкую надежду.

Я надеялся всю ночь. И всё утро. Пока ел последний в своей жизни завтрак, пока писал последнее письмо родителям, пока поднимался, сопровождаемый конвоем, на Чёртов Палец – я надеялся, надеялся изо всех сил.

А потом я встал над пропастью, и надежда умерла. Наверное, упала туда – вниз, на скалы. И разбилась вдребезги. А мне ничего другого не оставалось, как последовать за ней.

Три шага, три последних шага по этой прекрасной земле. А потом – полет в вечность. Я снял кепку, перекрестился и быстро, чтобы не передумать, шагнул вперед.

-2-

Когда именно появились бесы, тут ни у кого сомнений нет – тогда же, когда Небесная Сфера сменилась Квадратом Опоры. Самым натуральным квадратом, прямиком из учебника геометрии. Выйди в чистое поле, встань посреди степи, поднимись на вершину холма или церковную звонницу, и увидишь вместо плавно загибающегося, как огромная тарелка, горизонта четкие прямые линии, соединяющиеся под прямыми углами. Что послужило причиной этому удивительному явлению, до сих пор точно неизвестно, но бед этот катаклизм натворил немало.

Исчезали горы, острова и города со всем населением, а разорванная ткань мироздания срасталась так, словно никогда и не было здесь гор, островов и городов. И наоборот, горные вершины появлялись там, где их никогда не было и быть не могло. Вместо пустыней возникали моря, вместо морей – дремучие леса. Береговая линия океанов изменилась до неузнаваемости, воспалёнными фурункулами тут и там вспухали вулканы, заваливая раскалённым пеплом города и пашни. Обезумевшие от ужаса люди, проклиная своих богов, метались в поисках безопасных мест, и знаете что? Они их находили – места, которые сошедшая с ума природа либо не затронула вовсе, либо затронула в такой малой степени, что и говорить об этом не стоило.

А то и пользу принесла.

Взять, например, Дмитрово – откуда ни возьмись, там появилось море. Самое настоящее море, хотя и маленькое. Правда, твари в том море водились никем ранее невиданные, этакая помесь рыб и крокодилов разных размеров и форм. Ученые, из тех, кто совсем на голову отбитые, пришли в восторг, а дмитровчане, попривыкнув и присмотревшись, сделали два открытия. Во-первых, эти твари были безобидны и безопасны для существ, крупнее кошки. А, во-вторых, они оказались съедобны и вкусны. Теперь в Дмитрове отличная рыбалка и модный курорт, а местные гребут деньги лопатой и в ус не дуют.

Или Почечуевка – в один день она оказалась вся заросшей какой-то дрянью: плесень - не плесень, водоросли - не водоросли. Дома, амбары, скотные дворы, всё оказалось погребено под густо-багровыми липкими нитями. Кто-то из людей в панике бежал, бросив всё нажитое добро; кто-то, наоборот, остался это добро отвоёвывать. Плесень жгли огнём, травили уксусом и негашёной известью, рубили топорами. Плесень оказалась очень живучей, но люди были упорны и настойчивы, так что дней за десять Почечуевка была почти полностью очищена от этой мерзости. Почему почти? Потому что вдруг обнаружилось, что мерзость эта – не совсем мерзость, а вовсе даже наоборот. Потому что она исцеляла. Ожоги, порезы – все раны, которые люди получили в борьбе с багровым нашествием, заживали чуть ли не на глазах. Бельмастый Дудяк перестал быть бельмастым и теперь смотрел на мир чистыми, ясными глазами. Глубокие старики помолодели – распрямились согнутые бременем лет спины, перестали хрустеть колени. Даже морщины и те разгладились. А помещица Ольга Семёновна, которая приехала на родину умирать от чахотки и которую уже даже соборовали, поднялась со своего смертного одра. Умерла она на сто втором году жизни, и до самой смерти сохраняла ясный ум и прекрасную память.

Чудо, решили почечуевцы и ужасно возгордились. Но их гордость взлетела до небес, когда выяснилось, что плесень, это божие благословение, нигде, кроме Почечуевки, не принимается. Не растёт и всё тут, хоть тресни. Да и свойства её исчезают, стоит только вывезти плесень из Почечуевки. Так что да – всем, скорбным телом, жаждущим исцеления, приходилось лично тащиться в глушь по бездорожью. Теперь-то туда провели железную дорогу, понастроили гостиниц и странноприимных домов, а чванливые почечуевцы как сыр в масле катаются.

Что же касается моего родного Красногорска, то ничем таким выдающимся он похвастаться не может. Ну, гора, ну здоровенная. Выросла в одночасье посреди леса, уставилась каменным пальцем в небо. Одно только удивительно – поднимешься на гору, и перед тобой словно другой мир распахивается. Не скала-одинец, прозванная красногорцами Чёртовым Пальцем, а целая горная страна, с заснеженными вершинами и глубокими ущельями. Большая страна, огромная даже – самые дальние вершины терялись в сизой дымке. Только ходу туда людям не было – день-другой пути, и смельчаки, отважившиеся отправиться в неизведанное, странным образом оказывались у подножия Чёртова Пальца. Так что пользы нам от этой горы никакой не было; вреда, впрочем, тоже. Да, еще водятся на горных склонах козлы с диковинными ребристыми рогами, закрученными на спину. Мясо у этих козлов жилистое, но вкусное, но охотиться на них трудно – слишком уж они сторожкие и быстрые, по отвесным скалам скачут так, что дух захватывает. Ещё, говорят, видели в горах странных существ – люди не люди, обезьяны не обезьяны. Мохнатые, выше любого человека в два раза. Рассказывают, что глаза у них как плошки и горят во тьме; что силой мысли они камни крушат и деревья узлом завязывают; что пением подманивают к себе зверей и едят их, и что человека тоже могут подманить и съесть.

Враки, я думаю.

А вот бесы – не враки, нет. Самая что ни на есть реальная реальность, непонятно за какие грехи карающая человечество. Батюшки Питирим считает, что бесы эти – самые настоящие исчадия Ада, дети Сатаны, его воинство. Когда Землю ломало и корёжило, открылся, видать, пролом в Ад, откуда бесы и полезли. А Белкин, наш учитель математики, объяснял нам, что Ад тут ни при чём, и Сатана ни при чём, а бесы эти не бесы, а разумные сущности иного, чуждого нам мира, не по своей воле попавшие к нам и выживающие, как могут. Как умеют. Еще он говорил, что те люди, которые исчезли с лица Земли в результате катаклизма, не погибли, а перенеслись в родной мир бесов. И что мечутся теперь эти несчастные бесплотными тенями под чужими небесами на чужой планете; хотят и не могут вернуться домой.

Так это или нет, никому достоверно не известно, даже учёным. Они что ни год новые гипотезы выдвигают, одна другой затейливее. Только кому они интересны, эти гипотезы? Простого человека не научная тарабарщина интересует, а практические вещи – как, например, уберечься от беса, не дать нечистому захватить свое тело.

Ведь что самое плохое в одержимости? Сам-то человек поначалу ничего такого не чувствует, он живет обычной жизнью. Только вокруг него случаются разные беды и злосчастья. Стоит бесноватому войти в какой-нибудь дом, так сразу то сажа в печной трубе загорится, то стёкла сами собой побьются. Или свежее варево скиснет. Рядом с бесноватым люди болеют, ломают руки-ноги, теряют деньги, забывают имена родных. И чем сильнее бес-подселенец, тем ужаснее случаются беды. Тонут могучие корабли, сходят с рельс поезда, дотла сгорают города. Правда, случается такое редко, по большей части бесы пакостят по-маленькому. Тоже ничего хорошего, скажем прямо, но хотя бы жить можно.

А вот сами бесноватые долго не живут. Месяц-два, редко полгода, и несчастный сгорает синим пламенем. Буквально, в самом прямом смысле горит синим болотным огнём… нет - газовым факелом на нефтедобывающих заводах! И тут уж берегись, беги как можно быстрее и как можно дальше. Особенно, если бесноватый вспыхнул в доме – хватай детей и стариков и беги. Потому как дом твой обречён. И всё имущество твоё, нажитое непосильным трудом.

Раньше, когда всё только началось – а было это ещё до рождения моих бабушек и дедушек – бесноватых убивали. Пулей, ножом, дубиной – без разницы. Труп бесноватого не вспыхивал, а вёл себя прилично, как все остальные мёртвые тела – разлагался себе потихонечку, смердел и никаких неприятностей никому не доставлял. Но вот беда – изгнанный бес, лишённый своего убежища, начинал искать новое тело. И находил. Как правило, подселяясь в тело убийцы.

Убийства одержимых прекратились очень быстро. Кому охота, спасая своё добро, отдать своё смертное тело и бессмертную душу дьяволу? Загубленная жизнь против вещей, даже самых дорогих? Неравноценный размен. К тому же, проще прогнать бесноватого подальше. Взять палку или кнут и прогнать, как шелудивую собаку. Бесноватые не прокажённые, боль они чувствуют точно так же, как и мы с вами.

Но как прогнать мать? Отца? Мужа или жену? Любимого сына или дочь? Для этого надо камень иметь вместо сердца!

Как ни странно, выход нашёлся. Кто совершил это открытие, точно неизвестно – многие страны претендовали на лавры первооткрывателя. Но скорее всего, как объяснял учитель Белкин, это случилось в разных местах практически одновременно. Ибо идеи, как известно, витают в воздухе. А открытие состояло в том, что бесовские эманации не проходят сквозь камень. Или проходят, но слабеют настолько, что никому вреда причинить не могут.

Во всех странах - в городах, в деревнях и посёлках покрупнее, стали строить беситории – каменные коробки без окон, со стенами метровой толщины, с тяжёлой каменной дверью. У нас в Красногорске тоже есть своя беситория – приземистое здание на окраине, пять на пять шагов, внутри маленькая печь, лежанка, стол, иконы. Там одержимые проводили остаток своей жизни и там же сгорали, когда приходил их срок.

Вы не подумайте, беситория – не тюрьма! Несчастных не лишают человеческого общества. Их навещают родные (на свой страх и риск), к ним приходят священники. Им даже дозволены прогулки – во дворе, обнесённым легким жердяным забором. Прогулки эти строго регламентированы, никто из людей не приближается к забору ближе, чем на десять метров, даже охранник. Разумеется, это возможно при условии, что одержимые не ударятся в бега. Впрочем, такое случалось крайне редко. Ну, сбежишь ты, и что дальше? Будешь бродить по дорогам, умирая от голода и холода? Страдая от разлуки с родными и близкими? Одинокий, неприкаянный. Никто не подаст тебе даже куска хлеба, никто не предложит ночлега. Потому что стоит тебе приблизиться к людям, обязательно произойдет то, что выдаст в тебе одержимого. Тебя опознают, тебя палками загонят в ближайшую беситорию, только уже запрут в одиночестве до самого твоего конца. А воду и еду будут спускать через дымоход.

В небогатых посёлках роль беситорий выполняют глубокие погреба. Суть та же, только комфорта меньше.

Но у одержимых есть выбор. Они могут, например, подписать согласие на сотрудничество с Квизорским Департаментом. Приедет квизор в особом экипаже, заберет несчастного и…

А вот что дальше там с ними происходит, никто точно не знает. Слухи разные ходят, конечно, но можно ли этим слухам верить? Понятно, что квизоры одержимых изучают, ставят опыты по изгнанию бесов… но чем они кончаются, эти опыты? Был ли спасён хоть один человек?

Учитель Белкин рассказывал, что да, были такие случаи, они даже в специальной литературе описаны. Еще рассказывал, что квизоры научились продлевать жизнь одержимых, нашли защиту от бесовских эманаций. Не знаю, не знаю. Если так, почему они всех и каждого не обеспечили этой защитой? Или она не для всех подходит?

Отец, когда выпьет, ругает квизоров самыми чёрными словами. Говорит, что они-то и есть самые главные бесы, самые матёрые, и только притворяются людьми. А сами давно готовятся захватить весь мир. И захватят, дайте только срок!

Я эти его речи слушать не могу, меня от них всё внутри переворачивается и сжимается от ужаса. Потому что если отец прав, то всё безнадёжно, мы все обречены. Батюшка Питирим упрекает отца в маловерии и грозит епитимьёй. Урядник Подкопаев обещает отцу срок за подрывную деятельность, если тот не одумается. А мама сердится и отсылает отца спать на сеновал.

И все они считают слова отца пьяным бредом.

Бред не бред, но квизоры – одни из немногих, которых не берет бесовская зараза. Во всяком случае, никто никогда не слышал о том, чтобы в квизора вселился бес. Еще бесы не трогают детей до десяти лет и оборотней.

Кстати, с оборотнями интересная история. Они появились, когда Небесная Сфера сменилась Квадратом Опоры. Появились разом, вдруг. Причём утверждали, что они были тут всегда, и что это мы, люди, взялись неизвестно откуда, со всеми своими городами, железными машинами и прочими благами цивилизации. Бред, конечно, полная ерунда, но они в это верят.

Учитель Белкин считает, что раньше оборотни жили в мире, очень похожем на наш – и березки там были, и травки-ромашки, и воробьи, и прочая флора с фауной. А потом оба мира слились в единое целое, да так хитро, что каждое племя – людей и оборотней – считает его своим.

Что ж, очень даже может быть. Во всяком случае, оборотни непревзойдённые знатоки во всём, что касается целебных свойств трав и минералов. Так утверждает матушка Вельма, и я ей верю. Да и как не верить? Матушка Вельма не какая-нибудь неграмотная знахарка-самоучка. Она настоящая ведьма, с образованием, у неё и диплом, и разрешение на работу от Конвента – всё, как полагается. Ходят слухи, что ей предлагали место в самой столице, но она выбрала наше захолустье, поближе к оборотням. Которые, как известно, больших городов избегают.

А в маленьких городишках, вроде нашего Красногорска – ничего, живут. На отшибе, отдельной общиной, но всё же. Это те, которые тутла, оседлые. А лимба, которые кочевые, людей презирают и в человеческие поселения носа не кажут. Бродят себе круглый год от моря до моря, воют на луну, копают норы…

Ну и пусть их. Тут со своими, оседлыми, не каждый раз столкуешься, нечего нам к кочевым лезть. Худой мир лучше доброй ссоры… хотя и ссоры бывали, да ещё какие. До войны один раз дошло. Лимба сражались отчаянно, только что их клыки против ружей? Замирились, куда им деваться?

Так вот, точно известно, что любой оборотень может убить бесноватого без всяких последствий для себя. Разорвать на клочки, сожрать, и ничего ему от этого не будет. Даже заворота кишок не случится. Батюшка Питирим придаёт большое значение этому факту, хотя и признался как-то, что объяснить его никак не может.

Наш мэр, господин Новицкий, считает, что оборотни могут помочь в борьбе с одержимостью. Например, патрулировать улицы и тем самым отпугивать бесов. С этой идеей он носится не первый год, даже подал доклад в Государственную Думу, только ответа так и не дождался. Он даже к оборотням ходил, уговаривал их поучаствовать в эксперименте, сулил вознаграждение от казны и прочие блага, взывал к совести «братьев по разуму», бил на жалость и сочувствие… Пустое. Оборотней словами не проймёшь. Отказались без объяснения причин, и всё тут.

Мэр был очень расстроен, сгоряча пригрозил даже лишить общину оборотней вида на жительство. Но дальше угроз дело не пошло, горожане мэра не поддержали. Известно ведь, что оборотни – прекрасные пастухи, умелые и заботливые. Под их присмотром скот благоденствовал. Бродили по лугам тучные овцы, обросшие густой тонкой шерстью; коровы давали изумительное по жирности молоко; свиньи били все рекорды по опоросу. Найми оборотня в пастухи и забудешь про болезни и хищников. И что, лишиться такого счастья ради сомнительной идеи? Которую даже Дума не поддержала? Нет уж, господин мэр, оставьте оборотней в покое. Пусть занимаются своим делом, а с бесами мы как-нибудь сами разберёмся. В крайнем случае, если совсем уже невмоготу станет, квизоров позовём. Они, в конце концов, жалование за это получают.

Вы только не подумайте, что мы, красногорцы, ставим материальные блага выше жизни. Ни в коем случае! Просто редко в моём родном Красногорске случаются одержимости, за всю историю посчитать, так пальцев одной руки вполне хватит. В реке людей тонет не в пример больше. Так что жизнь у нас благополучная и относительно безопасная.

Кто же знал, что беда придёт скоро и не к кому-нибудь, а ко мне?

-3-

Для меня всё началось со старой Буздачихи. Да, пожалуй, именно с неё, с её слов, брошенных от небольшого ума и большой злобы. А всё почему? А всё потому, что вывалилось дно корзинки, в которой Буздачиха тащила три десятка отборных яиц на продажу. Старая была корзинка, ветхая, на честном слове держалась, но тратить деньги на новую Буздачиха не хотела. Скупая она была до ужаса, свою вдовую невестку с внучкой в чёрном теле держала, на всём экономила. Ну вот и доэкономилась – шмякнулись яйца об землю, заблестели весёлыми жёлтыми солнышками в окружении белых облаков-скорлупок. Пара чудом уцелевших яиц откатилась мне под ноги.

Господи ты боже мой, что тут началось! Крик поднялся до небес, даже удивительно было, откуда столько сил взялось в этом тщедушном теле!

- Убили! – вопила Буздачиха, падая на колени возле разбитых яиц – Ограбили! Что же это делается? Люди, помогите!

Люди смеялись, показывали пальцами, и никто не спешил на помощь старухе – Буздачиху в городе не любили. Я тоже смеялся, и мои друзья, Колька с Егором, стоявшие рядом, смеялись тоже.

Потом, лежа бессонными ночами на неуютном ложе беситории, я часто вспоминал этот случай, первый в целом ряду, и упрекал себя. Ну что мне стоило пройти мимо вопящей Буздачихи? Или, ещё лучше, вовсе не выходить из дома в этот день? Глядишь, бес выбрал бы кого-нибудь другого.

Но нет! Я и из дома вышел, и на базар попёрся, и с Буздачихой встретился. А самое главное – поднял два уцелевших яйца, сам не знаю зачем. Что бы я с ними стал делать? Запустил бы в ближайшую стену? Отнёс бы домой – гордись, мама, сыном-добытчиком? Не нужны мне были эти яйца, совсем не нужны. Но я их поднял и стоял, как дурак, потешаясь над старухой.

А Буздачиха уставилась на меня и вся прямо затряслась от какой-то противоестественной радости.

- А-а-а! – ещё громче завопила она, тыча в мою сторону тонким корявым пальцем. – Бесяк! Люди добрые, чего вы ждете? Бейте его, бейте бесноватого! Гоните его прочь!

Платок у Буздачихи сбился, седые космы развевались вокруг головы, как змеи на голове Медузы Горгоны, морщинистое лицо кривили судороги, на губах выступили пузырьки слюны – ну, сумасшедшая, каждому видно! Самая настоящая городская сумасшедшая, спятившая от скупости. Кто станет обращать внимания на её крики?

Так думал я – и ошибся. Люди, крестясь, попятились от меня; кое-кто пустился наутёк. Матери подхватывали детей и спешили прочь, то и дело оглядываясь. И не прошло минуты, как я остался один напротив Буздачихи – растерянный и злой. Только приятели сопели за спиной.

- Рехнулась, бабка? – крикнул я, позабыв о вежливости. Просто не до вежливости мне было в этот момент – слишком тяжёлым и, главное, неожиданным было обвинение, прилюдно брошенное мне в лицо. – Сама ты бесовка! Дура!

- Бесяк! – не унималась Буздачиха. – Вяжите его! Зовите полицию!

Она кое-как поднялась с колен и теперь возбуждённо приплясывала в яичной луже, тряся воздетыми кулаками. В правой руке у неё были зажаты остатки многострадальной корзинки, и этой корзинкой она размахивала, как флагом, а сломанные прутья разлетались во все стороны.

Всё ещё держа яйца в руках, я растерянно огляделся. Я ждал, что кто-то за меня заступится, заткнёт старой дуре рот, но горожане, продолжая пятиться, смотрели на меня с подозрением. А вдруг правда? – читал я на их лицах. А вдруг и в самом деле одержимый? Лучше от такого держаться подальше.

Колька Комаров, с которым мы шесть лет просидели за одной партой, грубо выругался и ткнул кулаком меня в бок.

- Пошли отсюда, - заявил он и сплюнул под ноги Буздачихе. – Идиоты! Ты на рожи их посмотри! Полные штаны наложили, придурки.

Наклонившись, я аккуратно положил яйца на землю, и мы пошли.

- Эй, Комар! – крикнул кто-то нам вслед. – Не боишься? Бесяка не боишься? Гляди, как вспыхнет – мало не покажется!

- Это ещё разобраться надо, кто тут бесяк, - с презрением сказал Колька. Не оборачиваясь, он сделал неприличный жест.

- Буздачиху не знаете? – поддержал его Егор. – У неё же язык помелом, таким выгребные ямы вычищать.

- В самом деле, - подал голос хорошо одетый господин в пенсне и с тросточкой. – Пожилая женщина, стыдно такие глупости говорить. И слушать стыдно.

Он взмахнул тростью, словно ставя точку в этом вопросе, и принялся выбираться из толпы. Его прямая спина, обтянутая тонкой тканью дорогого костюма, выражала презрение ко всем сплетникам мира.

Буздачиха всё ещё продолжала вопить, призывая гнев Господень на мою голову, но её уже не слушали. Потеряв к маленькому происшествию интерес, люди разошлись по своим делам. А мы побежали в школу.

Близились выпускные экзамены, и учитель Белкин, справедливо сомневаясь в своих учениках, добровольно вызвался поднатаскать «некоторых болванов» перед испытаниями. В число болванов попал и я. И даже знаю, почему.

Вообще-то, учился я неплохо, начальную ступень вообще с отличием закончил. Средняя ступень мне потяжелее далась, но всё же на твёрдого «хорошиста» я вытягивал. Но Белкин считал, что я способен на большее и уговаривал меня продолжить учёбу в гимназии. Мол, он подготовит меня к вступительным экзаменам, похлопочет за меня перед педсоветом и вообще составит протекцию. А после гимназии мне, мол, прямая дорога в Святогорский университет.

Очень Белкин хотел, чтобы кто-то из его учеников высшее образование получил. Прям горел этой идеей, все уши мне прожужжал, живописуя моё прекрасное будущее. Да только не перед тем бисер метал.

Не собирался я корпеть над учебниками, чахнуть в аудиториях, дышать библиотечной пылью. Не привлекала меня высокая наука, не по сверчку был шесток. Меня ждала наша семейная лавка, где я работал уже без малого год. И которая впервые за всё время своего существования стала приносить какой-никакой доход. Благодаря мне, между прочим, это даже отец признавал! И были у меня по поводу этой лавки большие планы! Мечтал перестроить помещение, расшириться, найти хороших поставщиков… Разбогатеть мечтал, в конце концов!

Скажете, мелко? Не идёт ни в какое сравнение с блестящей научной карьерой? Может быть оно и так. Только вот торговлей я заниматься хотел, а наукой – нет. И никакие белкины не могли переубедить меня. И я уже не говорю про деньги! Кто будет оплачивать мою учёбу в гимназии и университете? Отец? Не смешите меня, он учёных умников на дух не переносит. У него позиция такая: читать-писать умеешь? Деньги сосчитать, проценты вычислить? Ну и хватит, ты достаточно образован. А всё, что сверх того - от лукавого.

Учитель Белкин отчего-то был не в духе сегодня. И с ходу загрузил нас ужасающими с виду громоздкими дробями. Он был жесток и беспощаден, он не прощал нам ни малейшей ошибки, он изощрённо ругался по-французски и измывался над нами, бедными школярами. Так что через три часа, когда мы, обессиленные, выползли из школы, голова моя гудела, как колокол в пасхальный день. Я был убеждён, что выпускные экзамены я провалю, что будущее моё незавидно и неприглядно, и лучшее, что я могу сделать, это пойти в ученики младшего ассенизатора. Если возьмут, конечно.

А про Буздачиху я и думать забыл.

Пятеро диких гнорров вплотную приблизились к силовому полю, уселись на корточки. Они пристально разглядывали Пушистика, застывшего напротив, с другой стороны барьера. Гнорры не произнесли ни звука, они почти не двигались даже, но у многих сложилось странное впечатление, что произошёл некий обмен мнениями, своего рода разговор. После чего дикие гнорры ушли, а Пушистик лёг на траву, закинув руки за голову. Он всматривался в звёздное небо и тихонько урчал, как урчит домашняя кошка под ладонью человека.

- Что-то произойдёт, - взволнованно сказала Этери. – Будь я проклята, но я уверена, что эксперимент подходит к концу.

- Да, - согласился Даниель, взволнованный ничуть не меньше.

- Нет, - возразил профессор Дитц. – Эксперимент только начинается. Точнее, он переходит в практическую стадию реализации… Молодой человек, вы готовы поделиться с нами славой? Только не просите, чтобы мы поделились с вами своим позором.

- Позором? – удивился кто-то.

Этери мрачно кивнула:

- Проморгать разумную цивилизацию, разве это не позор?

- Позвольте, коллега! Где вы тут увидели разумную…

- Тише! – прервал спорщика непочтительный Даниель. Он во все глаза уставился на экран. – Кажется, начинается.

Из пяти гнорров вернулись трое. Или, может, это были совсем другие гнорры? Они остановились шагах в десяти от силового барьера, подняли и скрестили над головой длинные руки: так дикие гнорры приветствовали своих сородичей. Домашние гнорры так не делали никогда.

Пушистик вскочил. Взвизгнув от радости, он повторил дружеский жест. А потом отбежал подальше от барьера и замер, не опуская рук. Так и стоял неподвижной статуей, облитый звездным светом.

Мучительно медленно тянулись минуты. А потом с неба бесшумно спустилась огромная хищная птица с мощными когтистыми лапами, закружилась над Пушистиком. Выждав нужный момент, Пушистик подпрыгнул, схватил её за лапы, и птица, громко хлопая крыльями, с заметным усилием подняла гнорра в воздух. Перелетев через силовой барьер, она снизилась, Пушистик разжал руки и спрыгнул. Гордо выпрямившись, он стоял напротив своих сородичей, а те повернулись и ушли в лес. Пушистик, не колеблясь, последовал за ними – разумный свободный обитатель Благодатной. Отныне и навсегда – свободный.

От трогательности момента у Даниеля защипало в носу. Он сглотнул комок в горле, откашлялся.

- Интересно, - сказал он, слыша, как предательски дрожит его голос. – Вот интересно, как они называют свою планету?

- Надеюсь, когда-нибудь мы это узнаем, - сказал профессор Дитц, мрачно покачивая головой. – Но я, если честно, на это не слишком бы рассчитывал.

- Почему? – удивился давешний спорщик. – Отсутствие прямого визуального контакта дало прекрасные результаты! Гнорр прекрасно восстановился. Уверен, что наши ксенопсихологи…

Дитц тяжело вздохнул.

- Вы не понимаете, - вместо профессора сказала Этери Габриидзе и тоже вздохнула, только жалобно. – Посмотрите на всё глазами гнорров. Ваши родные, близкие… ваши дети, в конце концов… вдруг становятся животными. В самом прямом смысле – животными. Утрачивают разум, способность говорить, забывают своё прошлое… едят с рук агрессоров и счастливы от этого! Нет, не агрессоров, конечно, мы же не хотели зла, а… Как бы это поточнее сказать?

- Регрессоры, - стесняясь, вставил Даниель. – Это я придумал. Есть прогрессоры, а мы с вами – регрессоры. Пусть даже поневоле.

- Страшно подумать, что мы здесь натворили, - тихо сказал профессор Дитц. – Они столько лет пытались пробиться к нам. Как могли, кричали нам: остановитесь! мы разумные! Но мы были слепы и глухи – мы, так гордящиеся своим разумом… Фактическое истребление целой расы - можно ли простить такое? Не знаю. Нам остаётся только надеяться.

- Они простят, - уверенно сказал Даниель, и все посмотрели на него. – Понимаете, я видел, как они охотятся… в записи видел, разумеется… У них нет оружия, всяких там копий, луков со стрелами, но они им и не нужны. Гнорры просто наводят стаю хищников на добычу и забирают свою часть мяса.

- Так-так-так! – оживляясь, воскликнул Дитц.

- И что с того? – спросил кто-то. – Ну, другой способ охоты. Какое это имеет отношение к нам?

- Гнорры не могут оказать нам открытое сопротивление, - объяснил Даниель. – Камень или палка против нас бесполезны – как только гнорр оказывается в пределах нашего ментального поля… а это, по моим прикидкам, метров семьдесят-восемьдесят в диаметре… гнорр утрачивает разум. Забывает, что хотел сделать и проникается любовью к нам, людям. Но что мешает им натравить на нас волков? На местных животных наше ментальное поле не действует, они с лёгкостью разорвут нас так же, как любую другую добычу. Но гнорры почему-то этого ни разу не сделали. Не додумались? Вряд ли, этих ребят дураками не назовёшь. Скорее всего, они относятся к разуму так же, как и мы – с уважением и пониманием. Даже если обладатель разума совершает ошибки. Главное, чтобы эти ошибки можно было исправить.

- Коллеги, - решительно сказала Этери. – Предлагаю не медля приступить к плану экстренной эвакуации.

- Есть такой план? – удивился и обрадовался Даниель.

- И бросить всё? – Казалось, инженера по эксплуатации от расстройства хватит удар. – Фермы, заводы? Между прочим, здесь живут дети, которые родились на Благодатной, которые считают эту планету своей родиной! Может быть, мы куда-нибудь переместимся? В те области, где не живут гнорры?

- Тотальная эвакуация, и это не обсуждается, - отрезал Дитц.

Инженер по эксплуатации вцепился себе в волосы и жалобно застонал.

Мы освободили первого гнорра, подумал Даниель. Скоро их, свободных, будет много. А мы уйдём. Расценят ли они это как жест доброй воли? Как извинение? Очень на это надеюсь.

В комнату, где проходило стихийное заседание Комитета по гноррам, вбежал дежурный. Бледный, с вытаращенными глазами, он держал в вытянутой руке уником.

- Чэпэ, - хрипло выдохнул он и принялся дрожащими пальцами тыкать в сенсоры уникома. – Вот, смотрите! Это ужас, просто ужас! А до вас не дозвонишься!

На центральный монитор пошла картинка с уникома дежурного, и сперва никто ничего не понял, а когда разглядели, когда поняли, то в комнате повисла гробовая тишина.

Восемь гнорров – семеро взрослых и один старик – вышли к пустой в это время года биостанции в северном полушарии Благодатной. Куда подевалась радуга в их шерсти? Сейчас гнорры были белые, как свежевыпавший снег под их ногами. Старик нёс связку голубоватых клубней, похожих на луковицы тюльпанов. Войдя во двор станции, гнорры уселись в кружок и долго молчали, запрокинув лица к хмурым небесам; мелкий сухой снег сыпал сверху, но гнорры не обращали на него внимания. Потом старик раздал каждому соплеменнику по клубню. Гнорры поклонились друг другу, сунули клубни в рот и принялись жевать.

- Остановите их! – завопил кто-то. – Это же люцея крапчатая, страшный яд!

- Поздно, - дежурный был близок к истерике, он с трудом держал себя в руках. – Это случилось вчера. Тела нашли только сегодня, случайно заметили с вертолёта. Мы дистанционно сняли запись с камеры.

Доев ядовитые растения, гнорры легли на землю, головами друг к другу, затянули какую-то песню. Прошло несколько минут, когда замолк первый гнорр. За ним – второй, третий. Они умирали спокойно, без конвульсий – просто прерывалась их песнь, только и всего. Дольше других продержался старик, но и он замолчал. А снег продолжал падать на остывающие тела.

Профессор Дитц встал. В один миг он словно бы постарел на десяток лет, и голова у него тряслась.

- Ритуальное самоубийство, - тихо сказал он. – Можно ли выразиться яснее? Мы уходим. Только бы не было слишком поздно…

***

Человечество уходило. Полтора миллиона мужчин, женщин и детей были эвакуированы с Благодатной. Заводы, лаборатории, города и поселки были эвакуированы или разрушены до основания. На всей планете остался лишь Даниель – он хотел лично попрощаться с Корноухим, и он заслужил это право.

Даниель сидел на той же самой лавочке, что и в свой первый день на Благодатной. Он был без футболки, в одних шортах и босиком, и теплые лучи восходящего солнца ласково гладили его кожу. Позади него стоял бот, готовый в любой момент взлететь с планеты. Впереди расстилалась равнина, уходящая к морю.

По Благодатной шли бесчисленные стада могучих бизонов. Они разбивались на отдельные группы, расходились, снова сходились, и в их передвижении Даниель угадывал глубокий смысл и ритм – это был танец гнорров. Танцу вторили птицы: сухие звонкие кастаньеты аистов, переливчатые флейты малиновок, печальный фагот выпи – это была музыка гнорров. Одиночные деревья с причудливо скрученными стволами, разбросанные по равнине, – это были скульптуры гнорров.

Цивилизация, думал Даниель. Уникальная цивилизация гнорров, которую мы чуть не погубили. Но кто мог знать, что наш, человеческий разум окажется смертельным ядом для разума иного?

Вы только в начале пути, думал Даниель, мысленно обращаясь ко всем гноррам. На что вы окажетесь способны, чего, в конце концов, достигнете? Может быть, вы приручите бактерии и вирусы? Сольётесь разумом с каждым живым существом на планете? Создадите разумное существо, устойчивое к любым агрессивным средам, и отправитесь покорять Космос?

Как всё это захватывающе интересно, думал Даниель. И как жаль, как безумно жаль, что нужно уходить!

Одновременно с тотальной эвакуацией заработала программа реабилитации гнорров. К счастью, она не требовала ни каких-то специальных условий, ни чрезмерных усилий, достаточно было оградить гнорров от разрушительного воздействия человеческого разума. По всей Благодатной устанавливали силовые периметры с запасом еды и открытым источником воды, где гнорры в полной безопасности приходили в себя. А потом прилетали большие белые птицы, и дикие гнорры уводили своих освобождённых сородичей.

Для Корноухого было сделано исключение, его поместили не просто в периметр, а в силовой купол – чтобы не сбежал. На этом настоял Даниель – признанный специалист по реабилитации гнорров.

- Нам нужен свидетель, - твердил он. – Обязательно нужен свидетель наших добрых намерений и осознанных усилий! Мы не знаем, что запомнят и расскажут освобождённые гнорры. Мы не знаем, как воспринимают ситуацию гнорры дикие – может, они считают, что успешно похищают своих родных и близких из рук захватчиков. Должен быть хоть один гнорр, который увидит весь процесс от начала до конца. Так почему не Корноухий? Он получил минимальную дозу психотоксина, всё время своего пленения он пребывал в изоляции и, значит, оставался в здравом разуме. Я уверен, он поймёт, что происходит. И сумеет донести своё понимание до сородичей. Пусть все гнорры узнают – да, мы, люди, совершили ужасную ошибку. Но мы же её и исправили! И, может быть, народ гнорров поймет и простит нас.

- В этом есть рациональное зерно, - заметил профессор Дитц, и вопрос с Корноухим был решён.

Поначалу Корноухий рвался на волю: бился всем телом о силовой барьер, устраивал подкопы. К нему прилетали большие белые птицы, ударялись в невидимую преграду и улетали ни с чем, а Корноухий провожал их криком, полным боли и тоски.

А рядом с ним, ограниченные периметром безопасности, бродили домашние гнорры, медленно возвращаясь в исходное состояние, и сновали гнорры дикие, зорко приглядывающие за сородичами. Они быстро смекнули, в чём дело, и как только какой-то пациент реабилитационного центра в достаточной мере приходил в себя, за ним присылали птицу.

А Корноухий вдруг успокоился. То ли смирился со своим положением, то ли что-то понял. Скорее всего, последнее: пленник часами внимательно наблюдал за поведением своих, недавно еще домашних, сородичей – молча, напряженно. А потом «рассказывал» о своих наблюдениях вольным гноррам. Так, во всяком случае, считал Даниель, и многие с ним соглашались.

Увы, не всех гнорров удалось успешно реабилитировать. Безвозвратно одомашненными оказались те из них, кто слишком долго прожил с людьми; кто был вывезен с планеты; кто родился в неволе. Пожалуй, их можно было назвать ментальными инвалидами. Животными, с базовым набором инстинктов. Их было не так, чтобы много, в пересчёте на коренное население Благодатной, но и не мало. Их судьба сейчас решалась на самом высоком уровне.

Вернуть «инвалидов» в естественную среду? Но как к ним отнесутся их разумные сородичи? Будут опекать? Прогонят? И не положат ли изгои начало новому виду животных, внешне не отличимых от разумных гнорров?

Вывезти всех, кто не прошёл реабилитацию, с планеты? Разместить в заповедниках? В зоопарках? Но рано или поздно мы установим полноценный контакт с гноррами, наладим сотрудничество… и как мы объясним братьям по разуму, что к их несчастным сородичам, которые пострадали от нас же, мы отнеслись, как к животным? Или мы сможем разработать программу реабилитации для них?

Вопросы, вопросы… Найдем ли мы на них ответы? Даниель истово верил в это со всем пылом юности.

-7-

И вот наступил знаменательный день, когда последний гнорр покинул реабилитационный центр. Остался один Корноухий. Он заметно волновался: то начинал метаться в своей клетке, то застывал у границы силового поля, вглядываясь вдаль. А последние люди, оставшиеся на Благодатной, грузились в челноки, чтобы отправиться на звездолет, ждущий их на орбите.

Даниель посмотрел на экран планшета – Корноухий стоял, напряжённо выпрямившись, и медленно поворачивал голову из стороны в сторону, словно пытаясь отыскать что-то взглядом. Или он прислушивался к чему-то?

- Потерпи, парень, - сказал Даниель. – Осталось недолго.

Сейчас Корноухий был один, но час назад его навещали – самка с детёнышем на руках. Постояла на границе силового поля и ушла. С тех пор, как люди начали массово покидать Благодатную, она приходила каждый день – изящная, красивая самочка Корноухого.

Нет, поправил себя Даниель. Какая ещё самка? Жена Корноухого, ребёнок Корноухого. Любимая и любящая семья. Они ждут и, значит, с Корноухим всё будет хорошо.

Даниель кивнул и встал.

- Мы уходим, - сказал он. – Но мы обязательно вернемся. И тогда ты назовешь мне свое имя. А я тебе – свое. Наша первая встреча была неудачной, мы натворили глупостей. Но вы же простите нас за это, правда? Поймете, что мы не хотели зла?

Даниель тронул сенсор на планшете. Раздался треск электрического разряда, и силовой купол рассыпался весёлыми разноцветными искрами. Силовые купола не имеют обыкновения трещать и искрить, они исчезают незаметно, без всяких спецэффектов. Но этот фейерверк был устроен людьми специально – чтобы Корноухий понял, что силового поля больше нет.

И он понял. Сделал шаг, другой, в нерешительности остановился, вытянув руку в сторону несуществующего более барьера, посмотрел прямо в камеру.

- Иди, - сказал Даниель. – Иди, пожалуйста. Ты свободен.

Подчиняясь внезапному импульсу, Даниель поднял руки и скрестил их над головой: этим жестом гнорры выражали друг другу свои симпатии и потребность в общении. Корноухий не мог этого видеть, но из травы вдруг выползла черно-желтая змейка. Скользнула к человеку, обвилась вокруг голой ноги, трогая незащищенную кожу раздвоенным язычком. Это было щекотно; Даниель засмеялся, наклонился, аккуратно снял змейку с ноги и положил ее на землю.

- До свидания, - сказал он. – Очень надеюсь, что до скорого свидания.

Даниель выключил планшет и зашагал к боту.

Уже взлетая, он увидел на обзорнике самое прекрасное зрелище на свете: черный, как уголь, гнорр стоял, скрестив руки над головой, и смотрел вслед удаляющемся боту.

Каждая семья на Благодатной держала у себя гнорра, а то и двух-трех, да еще подкармливала дикие стайки. А еще гнорры были удивительно красивы – их густая короткая шерстка переливалась всеми цветами радуги.

Даниель знал, что гнорры красивы. По рассказам знал. Но увидеть эту красоту ему было не дано – Даниель был дальтоником. Для него гнорры были окрашены в разнообразные оттенки серого. Те, кто карабкался к нему на колени, требовательно обшаривая карманы, были светло-серые. Те, кто жался поодаль – чуть потемнее. Еще темнее, цвета асфальта, были те, кто робко выглядывал из зарослей травы.

Даниель поднял голову и, прищурясь, посмотрел на группу высоких деревьев метрах в ста от лавочки. Умная оптика мультирежимных очков дала увеличение, и Даниель увидел их. Гнорров. Диких гнорров. Черных как уголь диких гнорров, которые сидели на ветках и молча, с напряженным вниманием, наблюдали за своими более смелыми сородичами.

Мне нужен один, подумал Даниель. Кого бы выбрать? Черт, они все так похожи друг на друга! Хотя вот этот, пожалуй, подойдет: крупный сильный самец с характерной приметой – кончик левого уха отсутствует. Его и будем брать, решил Даниель.

- Фиксирую, - сказал он.

Очки послушно сфокусировались на выбранной жертве, передавая изображение остальным участникам облавы. Корноухий, словно почувствовав внимание к своей персоне, заволновался.

- Охотник, видишь его?

- Вижу.

- Черный?

- Как смоль, - с удовольствием подтвердил охотник.

Он, как и Даниель, тоже был дальтоником. И это было важно, очень важно.

-2-

Животные на Благодатной, словно стремясь подтвердить репутацию планеты, были абсолютно безопасны для человека, за исключением нескольких видов ядовитых змей, жаб и пауков. Все они отличались ленивым добродушием и никогда не нападали на людей. Даже хищники, похожие на земных бурых медведей и волков. И уж тем более не были замечены в агрессии милахи-гнорры, которые оказались самыми дружелюбными, самыми сообразительными обитателями планеты.

Все началось около трех лет назад, и началось с пустяка – дикие гнорры набрели на палатку туристов и разорвали ее в клочья вместе с содержимым. В момент нападения туристов в палатке не было, они занимались дайвингом в компании местных дельфов, поэтому разнузданному бесчинству гнорров ничто не мешало. Случай, конечно, беспрецедентный, но ведь всякое бывает. Люди не пострадали, а это главное. Факт нападения забыть и списать в архив как несущественный.

Но за первым таким случаем последовал второй, третий, четвертый… Гнорры забирались в дома фермеров и на заброшенные научные станции. Они проникали на автоматизированные заводы и в смарт-лаборатории, нападали на беспилотные трактора и грузовики. Они не искали вкусняшек, они не тащили блестящие побрякушки; они целеустремленно и остервенело разносили все в хлам. Пользуясь при этом орудиями труда: камнями, подвернувшейся под лапу арматурой, найденным в кладовке топором…

Это было дико, это было непонятно и пугающе. И, главное, не имело никакой разумной причины. Во всяком случае, с точки зрения людей.

Через короткое время к гноррам присоединились и другие животные. Стада травоядных вдруг сворачивали с пути и неотвратимой армадой перли на посевы, вытаптывая их в пыль. Птицы в самоубийственном порыве атаковали дроны и метеозонды. Даже бабочки, безобидные красивые хрупкие бабочки оказались агрессорами – они пестрыми облаками спускались на сады, а потом прожорливые гусеницы уничтожали листву, оставляя после себя голые скелеты плодовых деревьев.

Да, подобные эксцессы были единичными. Да, они не причиняли особого вреда. Но они были, и с этим нужно было что-то делать. Что? Ну, хотя бы выяснить причину изменений в поведении животных.

Последней каплей, своеобразной вишенкой на торте стал случай нападения гнорров на семью фермера Ингмара Ловакиса. Точнее, не на семью, а на дом. И даже не на сам дом, а на гнорра по кличке Пусик. Так, во всяком случае, утверждал Ловакис, и ему хором вторили многочисленные чада и домочадцы фермера.

Пусика они подобрали в лесу, во время пикника. Гнорр был совсем маленький; у бедняги была сломана задняя лапа, он нуждался в помощи. Каковую Ингмар Ловакис, ветеринар по второму профильному образованию, ему и оказал. Гноррик, как и все его сородичи, быстро привязался к людям; он шел на поправку, и фермер разрешил детям вынести зверька из дома. Чтобы, значит, малыш подышал свежим воздухом.

Тут-то все и случилось.

Гнорры действовали умело и решительно. Пока одни громкими воплями, прыжками и ужимками отвлекали семейство Ловакисов, двое других стремительно пересекли двор, подскочили к жене Ловакиса и выхватили из рук опешившей женщины маленького гноррика. От неожиданности и испуга женщина громко закричала, ее крик подхватили дети, и Ингмар не нашел ничего лучшего, как броситься вслед за похитителями.

- Я сразу понял, что это родители, - смущенно объяснял он потом. – И что они пришли за своим детенышем. Я, собственно, ничего не имел против, я считаю, что дикий зверь должен жить в своей естественной среде. Но у маленького гнорра была наложена фиксирующая повязка из биопласта, и снять ее непросто. Во всяком случае, взрослые гнорры, сдирая ее зубами и когтями, могли сильно навредить детенышу.

Впрочем, далеко уйти похитителям не удалось. Сначала, подгоняемые криками людей и сородичей, они развили буквально спринтерскую скорость, но уже через десяток метров замедлились, стали спотыкаться, оглядываться и к низенькому, чисто символическому забору подошли уже совсем не спеша. Где и сели, уставившись круглыми глазами на приближающегося Ингмара. Вид у них был ошеломленный. Слегка поколебавшись, Ингмар все-таки забрал детеныша у матери. Он действовал аккуратно, с предельной осторожностью – клыки у гнорров были не хуже, чем у какого-нибудь павиана, и фермер опасался укусов. Но гнорры не реагировали. Они без сопротивления отдали детеныша, а когда фермер понес малыша в дом, встали и поплелись следом. Через несколько дней они весело играли с детьми Ингмара, а на собственного ребенка обращали внимания не больше, чем на любое другое домашнее животное.

А гнорры из отвлекающей группы ушли, и больше Ловакисы их не видели.

-3-

- Даю координаты, - сказал Даниель. – Охотник, приготовиться к захвату.

- Готов, - откликнулся охотник.

Корноухий неподвижно сидел на своей ветке; угольно-черная шерсть его словно бы подернулась пеплом. Надо было спешить. Даниель отвел взгляд от животного.

- Начали! – скомандовал он.

Сердито жужжа, как большой шмель, пролетел ловчий дрон. Завис над гнорром, словно примериваясь, и выстрелил в него сетью. Корноухий пошевелился, вялым движением попытался стянуть с себя сеть и опять замер. Через минуту дрон взял курс на лабораторный корпус; под ним, растопырив лапы, медленно вращался в сетке плененный гнорр.

Даниель кинул на землю остатки кукурузы, отряхнул руки и встал. Осторожно пробираясь через стайку суетящихся гнорров, он направился в лабораторию. Его хватали за штанины, обшаривали карманы, умоляюще заглядывали в лицо, чирикали и щебетали, а он терпеливо и аккуратно отцеплял маленькие пальчики от себя.

- Нету, ребята, - ласково говорил он. – Больше ничего нету, честное слово.

Ему поверили и неохотно оставили в покое. Даниель прибавил шагу. В кармане завозился уником, поставленный на беззвучный режим.

- Объект на месте! – бодро доложил лаборант.

- Хорошо, я скоро буду. Как он там?

- Как пыльным мешком ударенный, - сказал лаборант и хихикнул. – Сидит, таращится, придурок придурком. Ну, в общем, все как всегда.

- Выбирайте выражения, Росс, - вмешался сердитый женский голос. – Животное в шоке после поимки, оно попало в незнакомую среду…

Даниель отключил уником и побежал.

Клетку с гнорром поместили в наспех оборудованную лабораторию на минус втором этаже. Ученые, конечно, брюзжали, что это издевательство, что в таких условиях они не могут работать, потому что им не хватает того, этого и еще много чего, но Даниель не обращал внимания на их недовольство. Для него самым главным научным прибором в данной ситуации была видеокамера. Самая обычная видеокамера, передающая монохромное изображение. А почти полуметровый слой бетона надежно изолировал гнорра от психо-ментального поля людей.

Прыгая через две ступеньки, Даниель взлетел на третий этаж, промчался по длинному светлому коридору, ворвался в операторскую, полную людей. Его ждали – центральное кресло перед монитором было свободно. Даниель взглянул на регистратор – с момента первой видеофиксации Корноухого прошло немногим более одиннадцати минут. Даниель перевел дух и уселся на свое место.

Гнорр сидел на полу в клетке, безвольно уронив передние лапы. Рядом стоял лаборант; он ласково разговаривал с гнорром, но тот оставался безучастным. Лаборант достал из кармана горсть кукурузных зерен, бросил их в клетку. Некоторое время ничего не происходило, а потом гнорр перевел взгляд на рассыпанные зерна, вялым движением протянул руку, взял одно и опять замер.

Изображение было черно-белым и шло не напрямую, а в записи, и задержка составляла ровно минуту – это было важнейшее условие эксперимента, на котором настаивал Даниель.

- Ну, вот, прошу вас, - сказала Этери Габриидзе, показывая на экран. – Все сделано, как вы хотели, но никакой разницы я, например, не вижу. Это животное ведет себя точно так же, как и все другие до него.

В голосе женщины слышалось едва заметное раздражение: мало того, что ее, доктора наук, известного экзобиолога передают в подчинение какому-то молокососу, так еще изволь подчиняться, не требуя никаких объяснений! Просто неслыханная наглость!

- Это не совсем так, - вежливо возразил Даниель. – То есть, что касается, поведения, тут вы правы. Но посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она посветлела.

- Это ничего не значит, - немедленно парировала Этери Габриидзе, показывая пальцем на второй экран: там, с такой же минутной задержкой, шла нормальная цветная запись. – Посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она не изменилась!

- Голубушка! – укоризненно протянул лысый сухопарый человек. – Ну зачем вы так? Это на вас совсем не похоже.

Женщина вздохнула, криво улыбнулась.

- Да, - сказала она. – Простите меня, профессор Дитц… И вы тоже простите меня, молодой человек, я повела себя недопустимо.

- Эге! – воскликнул кто-то. – А парень-то прав! Смотрите! Шерсть посветлела аж на две и три десятых единицы. Черт, как же мы этого раньше не замечали?

- Как мы могли заметить, если видели всегда только полихромное изображение? – возразили ему. – Вот, убедитесь – в цвете всё осталось по-прежнему!

- Ну, если только цвета чуть-чуть поблекли, - прищурившись, сказал профессор. – А? Или мне кажется? Что скажете, коллеги?

Этери уже взяла себя в руки.

- Что ж, это, наверное, очень интересно. Новое слово в изучении гнорров и все такое. Но я не понимаю, какое отношение этот узкопрофильный факт имеет к большой науке? И откуда такое повышенное внимание именно к гноррам? На Благодатной немало более интересных животных. Но мне, члену Совета Науки, звонит сам Президент Академии Наук, звонит ночью…

- Не вам одной, голубушка, - вставил профессор. – Мы все тут… хе-хе… члены, так сказать…

- Звонит и требует немедленно бросать все, мчаться за тридевять парсеков, чтобы присутствовать при необыкновенно важном эксперименте! Причем, простым наблюдателем! Я не хочу сказать, что меня это как-то унижает, но коллеги, согласитесь, ситуация довольно необычная. И, конечно, мы все хотели бы знать…

- Ах, как же вы еще молоды, голубушка, - ласково сказал профессор. Этери покраснела и замолчала, прикусив губу.

Даниель откашлялся.

- Нет, - сказал он, чувствуя себя ужасно неловко перед собранием маститых ученых. – То есть, я хочу сказать… В общем, я не имею права. Таковы условия эксперимента. Вы должны сами все увидеть, своими глазами. И сделать выводы.

- Ого! – весело сказал кто-то. – Этери, вы можете гордиться – нас уже повысили до интерпретаторов!

- А я не против, - добродушно сказал профессор. – Я даже за. С детства люблю загадки.

Он замолчал, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в монитор. И все остальные стали смотреть, переговариваясь вполголоса. А Даниель украдкой перевел дух – он всерьез опасался грандиозного скандала. И то сказать: что такое он, ординарный ветеринар, против маститых ученых? Меньше, чем ничего. Но все обошлось.

На двадцатой минуте заключения Корноухий словно бы очнулся. Обнюхал и съел зернышко кукурузы, которое держал в кулаке. Подобрал рассыпанные зерна и тоже съел. На тридцать второй минуте он осмелел настолько, что подошел к лаборанту и протянул рук в просящем жесте. На сорок первой минуте он вовсю прыгал и скакал по клетке, издавая радостное возбужденное щебетание. А шерсть его, если смотреть на монохромную запись, стала еще светлее.

Даниель включил внешнюю связь.

- Спасибо, Росс, достаточно.

Лаборант кивнул, потрепал ластящегося к нему гнорра по голове и ушел. А Корноухий уселся на корточки, озираясь, словно в растерянности.

- А теперь смотрите, - сказал Даниель. – Смотрите внимательно.

Он мог бы и не предупреждать: все и так смотрели, не отрываясь.

Гнорр встал. Шатаясь, сделал несколько шагов, упал (кто-то ахнул), скорчился на полу и заскулил, закрыв голову руками. По телу его пробегала крупная дрожь, а шерсть стремительно темнела.

- Что с ним???

- Смотрите, - нетерпеливо сказал Даниель. – Росс, второй цикл, пожалуйста.

В комнату снова вошел лаборант. И тут случилось невероятное – гнорр, это безобидное животное, еще несколько минут назад само дружелюбие, бросился на человека, оскалив блестящие клыки. До лаборанта он не достал, помешала клетка, но Корноухий вцепился в решетку и изо всех сил тряс ее, завывая, как бес.

- Господи ты боже мой, - пробормотал кто-то. – В жизни ничего подобного не видел.

- Смотрите, - еще раз повторил Даниель.

Вой гнорра перешел в невнятное бормотание, он отпустил решетку, сел и снова протянул руку, выпрашивая кукурузу. Через несколько минут от былого агрессора не осталось и следа, это снова был ручной гнорр, ласковый и послушный. И – со светлой шерстью.

После четвертого раза, профессор Дитц попросил остановить демонстрацию.

- Не стоит мучить животное, - сказал он. – Мы же увидели всё, что могли.

- Не всё, - буркнул Даниель. Профессор посмотрел на него, задумчиво пожевал губами.

- Полагаю, нас ждут очередные неприятные сюрпризы.

- Неприятные? – удивился кто-то. Дитц мрачно кивнул головой.

- Уверен в этом. И поэтому настаиваю на небольшом перерыве. Мне необходимо навести кое-какие справки, уточнить кое-что. Да и пообедать не мешало бы… Боюсь, нам всем скоро станет не до этого, - вполголоса добавил он.

-4-

Эксперимент продолжили только следующим утром. По требованию свежесозданной комиссии по гнорамм, вместо Корноухого взяли другое животное. На этом особенно настаивал профессор Дитц.

- Совершенно очевидно, что мы имеем дело с угнетающим воздействием человеческого мозга на психическую деятельность местных высших животных, - объяснил он. – Ваш протеже, юноша, был пойман совсем недавно. А нам всем важно знать, как поведет себя животное, которое достаточно давно и плотно контактирует с человеком. Хотя бы месяц. Уверен, мы без труда подберем подходящую кандидатуру.

Даниель с энтузиазмом согласился, его тоже мучил этот вопрос. Мрачного Корноухого оставили сидеть в одиночестве в подвале, а вместо него привели крепкого молодого самца, по возрасту и весу примерно равного Корноухому. Для чистоты эксперимента, как объяснил профессор.

У Даниеля все уже было готово. В лесу, в полутора километрах от лаборатории, на симпатичной полянке был смонтирован силовой периметр, без купола, но достаточно высокий, чтобы гнорр не смог перебраться через него. Внутри периметра соорудили укрытие от дождя, оставили солидный запас еды, а водой гнорра обеспечивал протекающий через полянку ручеек.

Гнорр по имени Пушистик нисколько не возражал против прогулки. И только удивленно заскулил, глядя вслед уходящему хозяину. Он даже бросился за человеком, но силовой периметр, как только человек пересёк невидимую границу, автоматически включился и мягко отбросил гнорра назад. Озадаченно чирикая, Пушистик обследовал пределы своего временного обиталища, убедился, что их не преодолеть и загрустил. Он уселся под куст с крупными красными съедобными ягодами, обхватил себя длинными руками и принялся тихонечко раскачиваться из стороны в сторону, жалобно поскуливая.

- Всё, - объявил Даниель по общей связи. – Заканчиваем прямое наблюдение.

Опустились бинокли; дроны-наблюдатели вернулись на базу; люди отвернулись от гнорра по имени Пушистик. В прямом смысле слова отвернулись, словно потеряв к животному всякий интерес. С этой минуты все наблюдения за гнорром осуществлялись только лишь через автоматические устройства – камеры слежения вели непрерывную фиксацию объекта, запись передавалась в информационный центр и лишь потом, с часовой задержкой, транслировалась на многочисленные мониторы, доступные всем желающим.

К исходу первого дня эксперимента Пушистик почувствовал недомогание. Он потерял интерес к лакомствам, часто вздрагивал и озирался, словно от громкого звука, а потом забрался в построенный для него шалаш и лёг, свернувшись в клубок. Его била крупная дрожь, сквозь страдальчески оскаленные зубы вырывались стоны и хриплое дыхание.

В шалаше гнорр провёл следующие двое суток. Он ничего не ел и, что гораздо хуже, не пил, просто лежал и стонал. Даниель выдержал настоящий бой с доброхотами, которые требовали немедленно прекратить бесчеловечный эксперимент и оказать всю необходимую помощь несчастному животному. В одиночку Даниель бы не выдержал, но неожиданно на его сторону встали профессор Дитц, Этери Габриидзе и те из научных сотрудников, которые начали кое-что подозревать.

Эксперимент был продолжен.

Утром четвёртого дня исхудавший Пушистик выбрался из шалаша. Покачиваясь, он поплёлся к ручейку, и было видно, что каждое движение даётся ему с большим трудом. Иногда он оступался и каждый раз вскрикивал от боли. Дойдя до ручейка, гнорр лёг на живот и стал жадно пить. Он лежал минут двадцать, то поднимая голову, то вновь погружая лицо в воду. А потом сел и посмотрел в сторону лаборатории, и взгляд его был взглядом человека, который очнулся после тяжёлой болезни и теперь пытается осознать, что же с ним случилось.

- Молодец, - шепнул Даниель и ласково погладил морду гнорра на экране. – Ну какой же ты молодец, парень!

Он видел, что шерсть гнорра, тусклая и слипшаяся после болезни, стала темнее. Ненамного, совсем капельку, но – темнее. И видел это не он один – все участники эксперимента, глядя на монохромный монитор, признавали этот факт. Правда, на цветной видеозаписи Пушистик был по-прежнему вызывающе ярким.

- Где же вы были раньше, молодой человек?

Вопрос профессора Дитца был, по сути, риторическим, но Даниель ответил:

- На Земле. Проходил практику в кенийском питомнике.

-5-

В питомнике «Увангана-нга» тоже были гнорры. Им выделили приличный кусок саванны, по которой гнорры должны были бродить в своё удовольствие, как они делали на своей родине. А люди будут их изучать. Так решили специалисты – и ошиблись. Гнорры не стали бродить, охотиться, выкапывать личинок и корешки, они жались к людям, выпрашивая у них еду. Они ценили человеческое общество выше, чем даже внутрисемейные связи, и такое стремительное, в большинстве случаев – необратимое одомашнивание, сильно озадачивало биологов. Такого просто не могло быть… но это было. Без общения с человеком гнорры чахли и умирали. Матери переставали заботиться о детенышах, самцы жестоко конкурировали друг с другом за право приблизиться к человеку, получить из его рук лакомство… да просто побыть рядом!

Кенийский эксперимент свернули. В питомник Даниель прибыл, когда страшно довольных гнорров раздавали в зоопарки и в семьи. Подобное нетипичное поведение диких животных не могло не заинтересовать молодого амбициозного ветеринара. И оно таки заинтересовало.

Всё свободное от прямых обязанностей время Даниель занимался гноррами. Он изучил гигабайты информации, пересмотрел километры видеозаписей, он даже – на свой страх и риск, по-партизански – провёл маленький эксперимент, который дал неожиданные результаты. Из которых экспериментатор сделал ещё более неожиданные выводы, и выводы эти требовали немедленной всесторонней проверки.

Конечно, Даниель не был первым, который обратил внимание на то, что дикий гнорр очень сильно отличается от своих одомашненных собратьев. Но он был первым, кто заподозрил в этом нечто большее, чем девиации поведенческих реакций. Неисправимый антропоморфист, он видел проявления разума даже там, где разума не могло быть по определению, и у каждого живого существа признавал наличие души.

Дикие гнорры, на его взгляд, были гораздо разумнее гнорров одомашненных; Даниель предположил даже наличие цивилизации на Благодатной. Да, эти приматы – единственные сохранившиеся на планете – имели слишком много архаичных черт, чтобы биологи признали их равными хотя бы земным человекообразным. Да, они не строили поселений, не создавали орудий труда, они просто бродили по планете без всякой видимой цели. Они даже мертвецов своих не хоронили, просто оставляли их лежать, а падальщики вершили над телами свои кровавые погребальные обряды. Но у гнорров были удивительные взаимоотношения с некоторыми живыми существами планеты. Сонные рыбины приплывали так близко к берегу, что гнорры без труда вылавливали их голыми руками. Стая хищников, затравившая какого-нибудь оленя, вдруг без причины бросала добычу и уходила, стоило только гноррам приблизиться. Гнорров не кусала осенняя мошка и ядовитые змеи, буйволицы позволяли им пить своё молоко и ездить на спинах.

- Биологическая цивилизация? – морщась, сказал научный руководитель Даниэля. – Мальчик, ты перечитал научной фантастики. А все эти, с позволения сказать, случаи наблюдения… Ну, во-первых, они единичны и не подтверждены экспериментально. А, во-вторых, это может быть простым совпадением. Или фантазиями фермеров. Скучно им долгими зимними вечерами, вот и придумывают невесть что. Мифотворчество, слышал такое слово?

Наверное, научный руководитель был прав. Даже наверняка он был прав, со своей точки зрения. Но для Даниэля всё было не столь однозначно.

Если насчёт разумности диких гнорров можно было поспорить, то с домашними такого вопроса в принципе не стояло – они были животными. Весёлыми, добродушными, на диво сообразительными, но – животными. У них словно бы исчезало нечто неуловимое, присущее диким гноррам.

- Они словно бы переставали жить, - пытался объяснить Даниель. – И начинали существовать. В настоящем – без прошлого и будущего. Это как обычный человек и, скажем, скульптор. Мы смотрим на камень и видим камень. А скульптор видит будущее произведение искусства. Вот так и с гноррами. Они – творцы, но, попав к нам, они деградируют, откатываются назад по эволюционной лестнице. И я думаю, не мы ли тому виной? Наш разум? Вдруг он для гнорров токсичен? Как для кролика токсична наша кровь?

Научный руководитель сердился, обзывал Даниэля философом от ветеринарии и грозился лишить диплома за антинаучное мировоззрение. Но Даниэля уже было не остановить.

Он обратил внимание, что для него, дальтоника, монохромные гнорры отличались друг от друга интенсивностью окраски шерсти. Причём, если домашние гнорры, постоянно живущие среди людей, были светло-серыми, то дикие, с человеком не сталкивающиеся, были тёмными, почти чёрными. Все остальные располагались на чёрно-белой шкале в зависимости от того, насколько часто и плотно они контактируют с человеком. Чем реже контакты, тем темнее шерсть и наоборот.

Не доверяя себе, Даниель разыскал еще двух дальтоников и уговорил их поучаствовать в эксперименте. Что ж, результат его впечатлил – эти двое воспринимали гнорров точно так же, как и он сам. Тогда как обладатели цветового зрения никакой разницы в окраске гнорров не видели. Дикий ли, домашний, все они были переливчато радужными красавцами.

Но вишенкой на торте стал трогательный сюжет о воссоединении гнорра и его хозяина, показанный в новостях. Дело было на Благодатной. Двое приятелей отправились в сплав на байдарке, прихватив с собой гнорра. На порогах байдарка перевернулась, приятелей сильно побило о камни, но они выжили. Выжил и гнорр, уцепившийся за байдарку, только его унесло вниз по течению. Героические спасатели доставили потерпевших в больницу, где незадачливые путешественники провели несколько дней. А выписавшись, решили отыскать своего гнорра.

Это было нетрудно – ошейник животного был снабжён маячком.

В новостях раз за разом прокручивали бурную радость гнорра, оказавшегося дома – тот ластился к хозяину и буквально ни на шаг не отходил от него. Но Даниэлю этого было мало, он хотел увидеть реакцию гнорра, когда тот после десяти дней, проведенных в лесу, вновь столкнулся с человеком. Выпросив краткосрочный отпуск, Даниель отправился на Благодатную.

- Без проблем, - сказал Матиас, хозяин гнорра, выслушав странную просьбу приезжего ветеринара. – Я всё зафиксировал, - и похлопал по регистратору, висящему на поясе. – Чертовски странно это было, - добавил он, покачав головой. – Я поначалу даже засомневался, мой ли это Бобик?

- Как вы поняли, что это ваш? – спросил Даниель. – Они ведь все так похожи.

Матиас ткнул пальцем в Бобика, который неподалёку увлечённо охотился на крупных бабочек.

- Ошейник, - коротко сказал он. – Ни у кого такого больше нет. Сам посмотри.

Даниель посмотрел. На гнорре, действительно, был ошейник – широкий, мягкий, сплетенный из узких разноцветных полосок кожи, которые складывались в оригинальный узор. Явно ручная работа. Хозяин гнорра был прав – второго такого ошейника не найти.

- У него там ещё фенечки разные висели, - сказал Матиас. – Но он все сорвал, негодяй этакий.

Судя по следам на кожаных полосках, Бобик пытался сорвать и ошейник тоже, но не смог. Зубами до ошейника было не дотянуться, а плоские ногти гнорров, пусть даже твердые, как стамески, мало подходили для такой задачи.

Даниель угостил гнорра кукурузой, его хозяина пивом и улетел на Землю, увозя с собой бесценную запись. Он ожидал сюрпризов и не ошибся.

Перед тем, как потеряться, гнорр прожил с человеком около двух месяцев. И, по словам Матиаса, преданней и ласковей существа было не найти. Но, глядя на то, как найденный гнорр встречает своего хозяина, поверить в это было трудно. Зубы оскалены, шерсть дыбом, в глазах ярость. Отощавший, угольно-черный гнорр угрожал своему любимом хозяину, и плевать ему было на вкусняшки, которые Матиас предусмотрительно захватил с собой.

Говорите, домашний питомец? Любимец семьи, говорите? Черта с два! Перед Даниэлем было дикое животное, сражающееся за свою жизнь и свободу! Зажатый в небольшом каменистом распадке, гнорр метался, визжал, швырял в Матиаса мелким щебнем, и продолжалось это минуты две. А потом гнорр споткнулся – раз, другой. Сел, тяжело дыша и мотая головой. Вид у него стал одуревший, а чёрная шерсть словно подёрнулась пеплом.

- Бобик, Бобик! – Голос Матиаса за кадром был заискивающий и дрожал. – Ну что ты, мой хороший? Спокойнее, дружок, это же я. Иди скорее к папочке, папочка тебе вкусненького принёс.

Гнорр посмотрел на человека, встал и, тихонько поскуливая, поплёлся к Матиасу. Он шёл неохотно, то и дело останавливаясь и оглядываясь через плечо, но всё таки дошёл и взял лакомство из рук хозяина. Через несколько минут гнорр энергично встряхнулся, требовательно протянул руку – давай, мол, ещё! А в кабине аэромоба летел уже прежний Бобик – сидя на коленях у хозяина, он деловито обшаривал карманы Матиаса в поисках вкусняшек и радостно чирикал.

Цвет его шерсти стремительно светлел.

Даниель выключил запись, откинулся на спинку стула. Он был потрясён увиденным.

- Он не хотел возвращаться в неволю, - сказал Даниель. – Он дрался за свободу, как мог, сколько мог. Он снова стал диким. Бог ты мой, неужели это обратимо?

К тому времени Даниель окончательно убедился, что гнорры разумны. Ну или вбил себе в голову чушь собачью, если выражаться словами его научного руководителя. И если человек одним своим присутствием губит целую цивилизацию, то с этим нужно что-то делать! Это долг каждого нормального человека!

И Даниель отправился в Академию Наук.

- Как вы сумели пробиться к Президенту? – спросил профессор Дитц. – Чёрт возьми, как вы сумели убедить его? Ведь ваша идея была не просто сырая, она была фактически высосана из пальца. Я хорошо знаю старика Новгородцева, более… гм… недоверчивого человека я не встречал. Чтобы он своей властью утвердил вашу тему, фактически дал вам карт-бланш… Какие аргументы вы использовали, молодой человек? Поделитесь бесценным опытом.

- Президент Новгородцев мой дедушка, - объяснил честный Даниель.

Профессор Дитц только вздохнул.

- Нам повезло, - безо всякой иронии заметил он. – Нам всем крупно повезло.

окончание следует

Мира-2 прекрасно помнила тот день, когда я внезапно появился перед Мирой-1 в том судьбоносном локусе; это было не её прошлое, но она всё помнила. И понимала, что я не отступлюсь, что я сделаю всё, чтобы не дать появиться ей, Мире-2 – состоявшейся личности, любимой и любящей жене, будущей матери. И она, не колеблясь, вступила в бой.

Полагаю, это случилось в тот момент, когда мы стояли возле лифта на первом этаже, и Мира-2 уговаривала меня перестать сердиться и присоединиться к их празднику. Если бы я согласился… возможно, Мира попыталась бы убедить меня ничего не предпринимать, оставить всё, как есть… Но я отказался и тем самым подтолкнул её к решительным действиям.

Она не хотела мне зла, в этом я убеждён. У неё просто не было времени на сложную комбинацию - когда тебе наступают на пятки, ты выбираешь самое простое и эффективное решение. Обездвижить парализатором, нацепить пси-подавители, спрятать неподвижное тело – надежно, но не слишком. Так, чтобы его (меня, то есть) нашли, но не раньше, чем свежеиспечённые супруги отправятся в командировку.

А при этом ты сегодня, буквально несколько часов назад вернулась из своего прошлого, где фактически уничтожила себя… А при этом у тебя сейчас (внезапно!) в самом разгаре свадьба, и любимый муж недоумевает, куда это ты вдруг сорвалась ни с того, ни с сего… А еще в твоём мозгу кипят, сталкиваясь и борясь друг с другом, две памяти. Две равноправные, равноценные личности, каждая из которых является отрицанием своей дивергентной копии, и ты тонешь, захлёбываешься в этом хаосе воспоминаний, пытаясь разделить своё прошлое на две не коррелирующие части…

А ещё при этом ты, преступница, ни в коем случае не должна вызывать подозрений – ни у кого, и в первую очередь у шефа. Сжать зубы, держать себя в руках, оправдывая ошибки и оговорки свадебным волнением. Ей-богу, самостоятельно, без врачей и таблеток, купировать у себя приступ шизофрении и то было бы легче! Не понимаю, как она не сошла с ума? Я бы сошел – с визгом, хохотом и валянием по полу.

- Слоистое восприятие, - сказал Давид Георгиевич. Он только что вынул из уникома инфокристалл, присланный мне Мирой, и теперь внимательно разглядывал его, словно пытаясь выжать из его внешнего вида крохи дополнительной информации. – Слоистое восприятие, только и всего. Ты и сам это прекрасно знаешь, тебя этому учили.

- Вот именно! – воскликнул я. – Учили! Меня! И вас, и всех остальных, включая Миру-2. А Миру-1? Кто учил её?

Шеф пожал плечами.

- Никто. Она – самородок. Интуитивный гений, способный из разрозненных крох информации воссоздать целостную картину.

Слоистое восприятие – очень интересная штука. Объясню на своём личном примере. Как-то раз, устраняя очередной хроноконфликт, я вынужден был два месяца прожить в общине мамулитов с Родезии – сектантов, каждый шаг, каждый вздох и пук которых регламентировался строжайшим образом. Количество ритуалов и ограничений, составляющих самую суть этих религиозных фанатиков, поражало даже самое разнузданное воображение. И малейшее отступление от регламента жёстко каралось, вплоть до смертной казни. Чтобы выжить и выполнить поставленную передо мной задачу, я прошёл кондиционирование. И на два месяца во мне поселились две личности: одна – брат Бунчо, оголтелый ортодокс, почти святой, «сохраняющий чистоту». А вторая – сотрудник Службы Точного Времени, опытный оперативник, терпеливо и последовательно ведущий злокачественную секту к саморазрушению. Весьма необычный и очень интересный опыт, но я был рад, когда всё закончилось и брат Бунчо канул в небытие.

Соглашаясь на кондиционирование, я примерно знал, через что мне придётся пройти. И всё равно, чтобы удержать эти две личности в хрупком равновесии, не дать им агглютинировать, мне понадобилась целая команда психологов, гипнологов и чип-помпа, встроенная в водопровод мозга: все два месяца эта помпа впрыскивала в меня адский коктейль из транквилизаторов, стимуляторов и психокорректоров. Только поэтому я остался в своём уме и относительно безболезненно вернулся к привычному образу жизни – глубокое погружение это вам не шутки пьяного мишутки, это более чем серьёзно.

Ничего этого у Миры-1 не было. И тем не менее…

- Гений, - повторил шеф. И добавил со вздохом: - Бедная девочка. Даже представить страшно, через что ей пришлось пройти. Хорошо, что всё закончилось относительно благополучно.

С минуту я молчал, переваривая услышанное.

- Закончилось? – осторожно переспросил я. – Это в каком смысле?

- В прямом. Конечно, окончательное решение за комиссией, но я и так могу сказать, каков будет их вердикт. Ситуация стабильна и не нуждается в коррекции.

- То есть вы оставите всё, как есть? – не веря своим ушам, воскликнул я.

- Да. Видишь ли, в чём тут дело… Мира-1 была, вне всякого сомнения, очень талантливым человеком. Талантливым и – нереализованным. И от этого – глубоко несчастным человеком. Нереализованный талант, это страшная штука, Алекс, она загоняет людей в глубочайшую депрессию. В депрессии люди спиваются, кончают жизнь самоубийством… и вызывают хроноконфликты. Да-да, не удивляйся – сильные психоэманации тоже могут стать причиной хроноконфликта. Вспомни, например, Фурье – он вообще создал варион, способный погубить весь наш мир (смотри Статистическая погрешность) Вот и с Мирой-1 произошло что-то в этом роде. Только хроноконфликт, вызванный страданиями несчастной девочки, касался только её самой. Никто больше его не видел, да и увидеть не мог, настолько он был локальным, незначительным. Я имею в виду – незначительным в глобальном смысле, не касающимся судеб людей и миров. Страдала и мучилась Мира, только Мира и никто, кроме Миры. И когда страдания стали невыносимыми, когда напряжение поля Шрёдингера достигло своего максимума, Мира-1 начала действовать. Справедливости ради хочу сказать, что у неё не было выбора – точка мироздания по имени Мира-1 вызывала искажение структуры реальности, а это искажение, в свою очередь, воздействовало на первопричину. На Миру-1, то есть. Всё просто - причина порождает следствие, а следствие влияет на причину. Горизонтальный квантовый перенос. Понимаешь?

Я сделал умное лицо и кивнул. Шеф посмотрел на меня взглядом, в котором жалость мешалась с раздражением.

- Короче, Мира устранила свой личный хроноконфликт. И, как для новичка, проделала это блестяще. Осталось подчистить кое-какие хвосты, и всё будет в полном порядке.

Я сделал последнюю попытку вернуть мой родной, привычный мир.

- Что вы называете хвостами, шеф? Точнее, кого? Валю Демченко? Который из оперативника превратился в паршивого лаборанта? Лайзу… не помню фамилии… Она вообще вышла замуж и теперь ждёт ребёнка. А она хотела этого? В том, настоящем мире? Планировала? Или, может, вы подчистите меня? Поскольку я единственный помню, как оно всё было на самом деле! Валяйте, Давид Георгиевич, не стесняйтесь! Только учтите, так легко вам со мной не справится!

Шеф долго и со вкусом смеялся. А, отсмеявшись и вытерев слёзы с щёк, достал из стола графинчик водки и две крошечные рюмки.

- Аника-воин, - сказал он, разливая прозрачную жидкость. – Пей, это приказ. Тебе нужно прочистить мозги.

Я угрюмо повиновался. В графинчике оказалась не водка, там был чистый перцовый спирт, и он действительно прочистил мне мозги - после того, как я снова смог дышать, а раскалённая плазма во рту остыла до приемлемых температур.

- Так вот, - как ни в чём не бывало, продолжал Давид наш свет Георгиевич, наливая по второй. – Пока ты мешал коньяк с пивом и вообще бездельничал, я, знаешь ли, трудился как раб на галерах. И кое-что выяснил. Насчёт изменений в судьбах моих сотрудников. Возьмём, например, того же Валентина – в твоей реальности он был слабым оперативником. И – ты этого не знал, разумеется – подал рапорт о переводе в технический отдел. Зато здесь, - шеф постучал крепким пальцем по столу, - он уже старший лаборант, на его счету куча рационализаторских предложений. Сейчас он готовится к сдаче кандидатского минимума, после чего возглавит лабораторию. Как ты думаешь, он счастлив?

Я пожал плечами и взялся за рюмку.

- Теперь что касается Лайзы Поповой, в девичестве Стрёнберг. Скажи ей, что её любимый муж - это ошибка. И долгожданная дочка тоже. Вот пойди и скажи. Сам. Как думаешь, что она с тобой сделает? Особенно учитывая, что там, - шеф ткнул пальцем мне в грудь, - у них дело шло к свадьбе безо всякой Миры, будь она неладна.

- Ладно, шеф, - угрюмо сказал я. – Убедили. Уговорили. Я – дурак, а справедливость восторжествовала. Только знаете, что я вам скажу? Всё равно это неправильно. Мира совершила должностное преступление. Она взялась корректировать прошлое – раз. И привлекла для этого посторонних людей – два. Неужели вы ей даже выговора не объявите? Или что, победителей не судят?

- Какую Миру ты имеешь в виду? – с невинным видом осведомился шеф. – Ели Миру-1, то она была не в курсе таких тонкостей. Просто в силу занимаемой должности. А если Миру-2 – то она ничего подобного не совершала! Ответственный и дисциплинированный сотрудник.

- Который стрелял в меня из парализатора, - язвительно подхватил я. – Который ограничил мою физическую, психическую и ментальную свободу. Который без суда и следствия отправил меня в адскую тюрьму, причинив мне тем самым моральный ущерб.

- Безобразие, - решительно сказал шеф. – Я это так не оставлю! Я отстраню её от работы. Как только она вернётся из командировки, так сразу же отстраню. На годик-другой.

- Которые она проведёт в декрете, - с горечью сказал я. – А потом, как ни в чём не бывало, выйдет на работу. Всё понятно, можете не продолжать.

Шеф развёл руками. А я понял, что с меня хватит. Встал, руки по швам, лихим гусарским жестом опрокинул спирт в рот, со стуком поставил пустую рюмку на стол, чётко, по-военному, развернулся и вышел из кабинета. Едва сдержавшись, чтобы не шарахнуть напоследок дверью.

Смех шефа преследовал меня, пока я шёл к лифту.

***

Конечно, я был не прав. Конечно, Мира-2, возникшая в результате устранения локального хроноконфликта Мирой-1, для Службы была гораздо важнее моих обид и амбиций. Да, Мира «сделала» меня, как стажёра-первогодку, но, говоря по совести, серьёзных претензий у меня к ней не было. Это была честная битва, равного с равным, и кто-то должен был проиграть. Спрашивается, почему не я? Особенно учитывая, что мой проигрыш пошел всем на пользу?

Я вышел из здания института, свернул в парк и медленно побрёл по аллее. Под ногами приятно хрустел гравий и шелестела прошлогодняя бурая листва. Скоро на каштанах набухнут липкие почки, раскроются широкими многопалыми ладонями, взметнутся в пронзительно-голубое небо восковые свечи бледно-розовых соцветий…

Я уселся на лавочку и закурил, наслаждаясь тишиной и покоем. Интересно, подумал я, Рой помогал Мире? Если, предположим Мира, Мира-2, призналась мужу в своём преступлении? Наверное, да. Я бы помог. Да и как не помочь горячо любимой жене? Даже рискуя вылететь со службы…

Вернутся – спрошу, решил я. Через два года я всю душу вытрясу из этих мерзавцев, и никакой шеф, никакая комиссия меня не остановят.

Строго говоря, никаких «через два года» не было – чисто технически Рой и Мира, выполнив свою задачу, уже вернулись. Может быть, через полчаса после старта, может быть, через час. Вернулись, сдали отчёт и отправились в госпиталь. Там их обследовали и уложили в капсулы гибернации. Где «волшебники» проведут ближайшие два года. И вот почему.

Если вы отправляетесь в прошлое на день, неделю или месяц – ничего страшного. Вы возвращаетесь в точку Х, постаревшим всего на день, неделю или месяц. А если вам надо прожить в прошлом год? Два года? Десятилетие? А если такая командировка у вас не одна? И каждый раз, возвращаясь в своё настоящее, вы возвращаетесь постаревшим, тогда как все остальные остаются возмутительно молодыми: для них-то прошло не больше нескольких часов или даже минут. Несколько лет интенсивной работы, и друзья-одноклассники годятся вам в сыновья, жена – в дочери, а мама украдкой плачет, глядя на морщины и седую голову своего сына-ровесника. Законы биологии неумолимы, и перемещения во времени не могут их отменить. Вы проживёте весь отпущенный вам срок – сто лет или даже больше, как повезёт, но эти сто лет уместятся в короткий промежуток ваших современников. За какой-нибудь десяток лет вы состаритесь и умрёте глубоким стариком, не увидев, как взрослеют ваши дети, не дождавшись внуков, не узнав, как изменится жизнь за эти сто лет. Страшная, безнадёжная, чёрная несправедливость, исключающая само существование Службы Точного Времени… была бы, если бы не изобретение гибернации.

Да, ближайшие два года Рой и Мира проспят сладким криосном (абсолютно безопасном для них и для их будущего ребёнка). Но через два года мы, оставшиеся, «догоним» их в своём биологическом возрасте, и естественное положение вещей не изменится. А проснувшиеся супруги словно вернутся из путешествия в далёкие страны, и мы встретим их кучей новостей.

Вы можете спросить: а почему, чёрт возьми, людей, вернувшихся из командировки в прошлое, не отправлять сразу в будущее на нужный срок? Тех же Миру и Роя, почему бы не отправить их на два года вперёд? Разве так будет не проще?

А я вам отвечу – нет, не проще. Потому что на путешествия в будущее лежат жёсткие ограничения. И не какие-нибудь там морально-этические, а самые что ни на есть физические, преодолеть которые так же легко, как, например, подобрать код-пароль к моему служебному уникому. В принципе возможно, но сколько на это понадобится усилий! Связано это с тем, что формально будущего для нас нет. Прошлое есть, даже если мы впали в маразм, отягощенный тотальным склерозом, а будущего – нет. Есть только наши футур-эманации, сиречь планы и чаяния, - робкие ростки, которые со временем могут воплотиться самым непредсказуемым образом. Так, во всяком случае, объясняли нам на лекциях. И советовали не забивать этим голову, чтобы сохранить душевное здоровье.

Вообще, за всю историю Службы в будущем побывало два-три человека. И один из них Бенджамин Мартиросян – изобретатель машины времени и прямой предок нашего дорогого шефа, Давида Георгиевича Мартиросяна (смотри Один взгляд в будущее). Имена остальных счастливчиков мне были не известны.

Так что у нас с вами только один реальный выход – гибернация.

Нет, конечно, если вы псих ненормальный, вы можете отказаться от криосна. Я, например, один раз отказался, когда провёл целый год в прошлом, улаживая семейные дела Бенджамина Мартиросяна. Но у меня была уважительная причина – в день моей командировки разыгрывался финал кубка Федераций по дипджампингу, а я не хотел пропустить выступление моих любимых «Верзил». Конечно, я мог сберечь год жизни и посмотреть финал в записи. Но это же совсем не то!

… С тех пор прошёл месяц. Я больше не злился на Миру и не пылал жаждой вселенской справедливости. Потому что за это время я окончательно убедился, что изменения реальности, возникшие благодаря Мире, были минимальны и чаще всего несли положительный вектор. Я даже простил ей нападение на меня и свой тюремный срок – в конце концов, девочка просто хотела жить. Понятная и вполне простительная мотивация, и стоит только удивляться, что она обошлась со мной так мягко.

Я часто вспоминал щеголя, которого я пристроил в лужу на глазах его невесты; вспоминал Бенджамина Мартиросяна, чья свадьба с Элен состоялась только благодаря мне. Изменив их жизнь, я сделал их счастливыми. А чем Мира хуже? Она тоже имеет право на тихое семейное счастье!

Кстати, надо будет изобрести какой-нибудь подарок к их возвращению. Я ведь так и не поздравил их со свадьбой, а это никуда не годится. Так с друзьями не поступают.

Едва войдя в свою холостяцкую квартиру, я сразу увидел мигающий синий огонёк приёмника – что-то пришло мне на почту. Мне не было до этого дела, я смертельно устал и хотел выпить. Не снимая обуви, я прошел к бару, достал бутылку коньяка (сам Шарль Азнавур подарил её мне, между прочим!), зубами выдернул пробку и сделал хороший глоток прямо из горлышка. Варварство, конечно, так поступать с благородным напитком, но мне было плевать – я собирался напиться в хлам. Эта чёртова тюрьма, где я побывал благодаря Мире-2, она и меня изменила. Пусть немного, совсем чуть-чуть, но мне хотелось смыть это гадкое ощущение ничтожности всего происходящего. Я ведь до сих пор не испытывал эмоций в полную силу и, разговаривая с шефом, скорее изображал, чем ощущал по-настоящему гнев, ярость, удивление… Я пережимал, переигрывал, как бездарный актер, но это шло мне на пользу. Я словно заново учился чувствовать и учился довольно быстро. А коньяк, по моему мнению, должен был ускорить этот процесс.

Развалившись на диване, прихлёбывая коньяк как чай, я краем глаза смотрел визор и думал о Мире. Я растравлял себя, бередил свои душевные раны, стараясь вывести злость на девушку на должный уровень, но вместо я чувствовал восхищение, и с каждым глотком оно только нарастала.

Ай да Мира, ай да сукина дочь! Нет, но как ловко эта пигалица, Мира-1, всё провернула! Как толково спланировала! И как вообще до этого додумалась? Конечно, она будет наказана, так просто с рук ей это не сойдет. Но её операция наверняка займет достойное место в учебниках для будущих оперативников.

… Разбудил меня звонок уникома – это шеф интересовался моим самочувствием. Я заверил его, что чувствую себя превосходно, отключился и, зевая, поплелся в ванную. В душ и спать! Немедленно! И катись они, все проблемы, к такой-то матери, пусть у шефа голова болит, она у него железная. А мы люди маленькие, наше дело приказы выполнять, а не размышлять о судьбах мира.

В прихожей укоризненно подмигивал синий огонек почтоприёмника – мол, забыл про меня? Ай-яй-яй, как же так? А вдруг я принес тебе что-то важное, что-то срочное? Ничего подобного я не ждал, но всё же ткнул пальцем в сенсор, настроенный только на мои параметры. Дверца с тихим звоном открылась, и в нише приёмника я увидел инфокристалл. Не крикливо-пёструю рекламную инфушку, у меня на почте фильтр стоит, а обычный инфокристалл, которым мы пользуемся на работе. Интересно, от кого это? Спорить готов, что от шефа, какое-нибудь очередное нудное задание – устал он ждать, пока я среагирую, вот и позвонил, чтобы мягко, по-отечески, взбодрить нерадивого подчиненного. Взбодрили, Давид Георгиевич, спасибо. А ведь отпуск обещали, между прочим! Что ж он такой короткий оказался?

Я с тоской посмотрел в сторону затенённой спальни. Там, в приятном полумраке, стояла кровать и манила меня свежими прохладными простынями. Соблазн боролся с чувством долга и проигрывал вчистую. Душераздирающе вздохнув, я забрал кристалл и вернулся в гостиную. Надеюсь, кто-то оценит моё служебное рвение? Хотя, дождешься от него, пожалуй, от этого изверга.

Бормоча проклятия в адрес шефа, я вставил кристалл в разъём уникома. И сон мгновенно слетел с меня.

На меня смотрела Мира - Мира-2. Сейчас она была ещё красивее, чем на своей свадьбе: простое, но очень изящное платье с широкими рукавами, гладко зачесанные волосы убраны под жемчужную сетку, в глубине глаз тихо мерцают теплые золотистые искорки. Я даже залюбовался ею – ну вылитая добрая волшебница из детской сказки! Ей бы ещё оленёнка в компанию или птичку на плечо какую-нибудь. Хотя нет, птичку не надо, птички имеют неприятную особенность гадить где ни попадя.

- Привет, Алекс, - сказала Мира-2 и улыбнулась – очень мило, но несколько нервно. – Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с извинений. Ты прости меня, ладно? Но у меня просто не было другого выхода, ты же мне буквально на пятки наступал.

- Ну да, конечно, - проворчал я. – Выхода у неё не было, как же.

Помимо своей воли, я почувствовал, что оттаиваю, смягчаюсь душой. Эх, что красивые девушки делают с нами, с суровыми прямодушными мужчинами! Глядишь, я ещё извиняться начну перед этой нахалкой. Черт возьми, да мне уже хочется просить у неё прощения! Но я взял себя в руки – глупо и непродуктивно любезничать с бездушной записью. Может быть потом как-нибудь, года через два, уже с реальной девушкой...

- Я почему решила всё тебе рассказать? Потому что ты добрый. Ты всегда был добр ко мне… и к ней. К нам обеим. Видишь ли, Алекс, так получилось, что я сохранила память. Не знаю, как это возможно, но я помню и себя, и ту несчастную замухрышку из архива…

- Тоже мне, новости, - проворчал я.

- … но ты, скорее всего, сам уже обо всём догадался. И шеф наверняка уже в курсе. Небось, рвёт и мечет. – Мира-2 передернула плечами, словно от озноба, и криво улыбнулась. – Не хотела бы я сейчас оказаться там, у вас. Надеюсь, за два года Давид Георгиевич остынет, сменит гнев на милость… Ладно, это всё лирика. А тебя, конечно, интересует, как я всё это устроила…

- Вот именно, - сказал я строго. – Ближе к делу, девочка!

- … поэтому перейду сразу к сути… Дело в том, что я – неудачница. То есть, я-прошлая, была неудачницей… но очень странной неудачницей. Вроде бы у меня всё получалось, но как-то странно, недоделанно, с дурацким результатом. Вот, например, я с детства мечтала работать в Службе Точного Времени, хотела стать крутой оперативницей, вроде героини из «Зена - повелительница Времени». После школы я подала документы, но не на оперативный факультет, как хотела, а на факультет общего обеспечения. Я сделала глупость и сделала её сознательно – я словно бы заранее считала себя недостойной лучшего будущего. Пусть кто угодно будет героем, но не я – я ведь всего лишь Мира Серенькая. Серенькая в прямом и переносном смысле! Не могу описать, как я мучилась от этого, но поделать с собой ничего не могла – всегда и во всём я старалась занять самое незаметное место. А я ведь была талантлива, Алекс! Более того, кое-кто из ваших оперативников мне и в подмётки не годился! Мне – это той Мире, архивариусу.

- Мире один, - проворчал я.

- Назовём её Мира-1, чтобы не запутаться, - продолжала девушка. – А другую меня, изменившуюся, назовём Мира-2. Для простоты. Так вот, я, которая Мира-1, посещала все факультативы, которые были только доступны простому архивариусу. Я присутствовала на всех разборах ваших операций, куда меня пускали. Я решала те же задачи, которые решали вы, я моделировала ситуации, я разрабатывала операции по устранению различных хроноконфликтов… И знаешь что? У меня это получалось лучше, чем у многих из вас! Только об этом никто не знал – я не могла заставить себя заявить о себе вслух. Я не робела, я не стеснялась, я не боялась показаться смешной дурой, возомнившей о себе невесть что. Просто стопор какой-то был у меня внутри, и я ничего не могла с этим поделать. – Мира грустно улыбнулась.

Несмотря на то, что эта негодяйка сделала со мной, я начинал её сочувствовать. Нет, моя решимость покарать преступницу никуда не делась, но теперь я, по крайней мере, понимал её. И даже что-то вроде уважения шевельнулось у меня в душе. Хватило бы у меня самого решимости на такой крутой поступок? Очень сомневаюсь.

- Это было невыносимо. Я чувствовала, что схожу с ума, что погружаюсь в трясину ненависти ко всему миру. Знаешь, Алекс, я всерьёз подумывала о самоубийстве. И я пошла к психологу. Я ни на что особо не надеялась, ничего особо не ждала… и я ошиблась! Это было похоже на чудо! Не буду грузить тебя подробностями, главное, что мы раскопали первопричину моей страшной закомплексованности.

- Да ну? – с интересом сказал я.

- Может быть, ты его видел тогда, 10 сентября 237 года, - продолжала Мира. Красавица Мира, уверенная в себе, решительная молодая женщина. – Джек Рокуэлл. Я была по уши влюблена в него, хотела выйти за него замуж, мечтала, что после выпускного мы отправимся вдвоём бродить по ночному городу… н-ну, и так далее, по романтическому сценарию: звезды, море, песчаный пляж… - Мира мечтательно улыбнулась. – Молодая влюбленная дурочка. Хотя, чего ещё ожидать от шестнадцатилетней девчонки? А потом я увидела, как он целуется с Греттой и даже не особо скрывается, мерзавец! Сказать, что я была потрясена, это ничего не сказать. Я устроила сцену, Джек в ответ наговорил мне гадостей, и я убежала в укромный уголок плакать. Жизнь моя была кончена, будущее разбито вдребезги, и впереди меня ждало унылое беспросветное существование.

- Бедолага, - проворчал я.

- Со стороны это кажется полной ерундой. Ну у кого из нас не было несчастной любви? Неудач, сбивающих с ног? Но люди ведь как-то справляются с этим! Встают на ноги, влюбляются снова… и вообще – жизнь продолжается! Мне не повезло – меня шарахнуло по полной программе. Сама не осознавая этого, я чувствовала себя публично опозоренной. И с этой самой минуты делала всё, чтобы не привлекать к себе внимания. Я всеми силами пыталась избежать повторения ситуации. Я стала жить вполсилы, я давила свои амбиции, принижала свои способности, и всё из-за того, что боялась в очередной раз получить по носу. Повторю, это было неосознанно, на подсознательном уровне… но это превратило мою жизнь в настоящий ад. Я словно была заперта в чужом теле, проживала не свою, а чужую судьбу – ловушка, из которой я не могла выбраться… Ты меня спросил тогда – не из-за Роя ли я затеяла всё это? Нет, не из-за Роя. Да, я любила его, но – как символ, как недостижимый идеал. У нас не было совместного будущего, даже в самых смелых моих мечтах. Так что в прошлое я отправилась не из-за Роя.

Мира замолчала. Лицо её стало строгим, губы сжались. Молчал и я, ожидая продолжения.

- В своём прошлом я побывала три раза, - деловитым тоном продолжала Мира. – Первый раз, так сказать, по медицинским показаниям. Мой психолог решил, что мне будет полезно взглянуть на травмирующую ситуацию с точки зрения взрослой женщины. Давид Георгиевич не возражал. Что ж, психолог оказался прав – я увидела не страдающую несчастную девочку, а просто истеричную девицу, которая сама себя загнала в жуткую депрессию. С этим мы и стали работать. Сразу скажу – меня здорово отпустило, я перестала думать о самоубийстве. Но моя жизнь оставалась неизменной, я по-прежнему была бледной зачуханной архивной молью, на которую никто не обращал внимания. А мне уже хотелось его, внимания! Хотелось, чтобы меня услышали, увидели и удивились: ничего себе! вот даёт, пигалица! и как мы раньше её не замечали? Я настолько осмелела, что написала рапорт о переводе в оперативный отдел. Но мне отказали – у меня был неподходящий психологический профиль. Конечно, я могла измениться… я уже начала меняться, в лучшую сторону! Я даже как-то осмелилась пригласить тебя на танец. Помнишь, Алекс?

Я помнил. Бледная, перепуганная, напряжённая, она двигалась неуклюже, наступая мне на ноги. А потом сбежала в свой архив, не дожидаясь окончания корпоратива.

- Но весь ужас заключался в том, что на это надо было время. Много времени, слишком много! А мне хотелось быстрее, хотелось, чтобы как в сказке – раз, и замарашка превращается в прекрасную принцессу. Я жила в каком-то лихорадочном, болезненном нетерпении – надо что-то делать! Надо придумать что-то такое, что раз и навсегда изменит мою жизнь. – Мира усмехнулась. – Ну и, конечно, я придумала.

- Идиотка, - констатировал я.

Я поставил запись на паузу – приближалась кульминация, и я подумал, что неплохо бы «запастись попкорном». Я сходил в туалет, достал из холодильника бутылочку светлого пива, отключил все входящие вызовы и был готов к дальнейшим откровениям этой авантюристки. Больше всего меня интересовало, как она всё это провернула. Надеюсь, мои ожидания не будут обмануты?

- Я понимала – чтобы моя жизнь изменилась, мне нужно начать с себя. И тут у меня было два пути. Или долго упорно работать над собой, надеясь на результат. Или вернуться в прошлое, чтобы не допустить той ситуации, которая, по сути, исковеркала мою судьбу. Мне казалось, это будет не сложно – прибыть в девятое сентября, накануне выпускного, подсыпать этой дуре Гретте слабительное в еду или питьё, чтобы на следующий день она не смогла выйти из дома. И всё, дело сделано – я-шестнадцатилетняя буду счастлива. – Мира развела руками в комичном жесте. – Вот такая дура я была. Ну, потом-то, конечно, я поняла, что это не выход. Потому что это я была влюблена до заворота мозгов. А Джек – нет. Обычный хороший парень, он с большой симпатией относился ко мне, но - как к другу: я-взрослая отлично это понимала. И понимала, что не будет Гретты, будет кто-нибудь другой… другая… Клэр, например, или Йоко. Неважно. Важно то, что травмирующая ситуация должна была случиться с вероятностью четыре пятых – это я смогла просчитать.

К тому времени я, по рекомендации психолога, стала посещать подготовительные курсы для будущих оперативников. Факультативно, разумеется, без возможности перевода – мой психологический профиль всё еще оставлял желать лучшего. Психолог посчитал, что это даст мне дополнительную мотивацию. Что ж, он оказался прав. Во всяком случае, я получила те знания и навыки, в которых остро нуждалась. И пришла к выводу – надо встретиться с собой-прошлой и вправить ей мозги. Это единственный вариант сделать всё быстро и чисто… Да знаю я, что это невозможно! – воскликнула Мира, словно увидев скептическое выражение моей физиономии. - Но я была убеждена, что выход есть. Обязан быть! И я его нашла. Очень простой выход, элементарный, можно сказать. Даже удивительно, как до этого никто не додумался раньше?

Загадочно улыбаясь, она держала паузу. А я ждал, скрежеща зубами, – интриговать вздумала, мадам Помпадур недоделанная? Ладно, твоя взяла, сдаюсь. Выкладывай свою гениальную идею!

- Мне нужен был помощник, - объявила Мира, сполна насладившись театральным моментом. – Раз уж я не могла приблизиться к себе-прошлой, чтобы передать послание, это должен сделать кто-то другой!

- Ха! – разочарованно воскликнул я, откидываясь на спинку дивана.

Тайна, грозящая опрокинуть законы мироздания, оборачивалась элементарным нарушением трудовой дисциплины. Интересно, назовёт Мира имя своего сообщника, или мне придётся самому разыскивать этого безответственного обалдуя? А я ведь найду! Не завидую я ему, ох, не завидую!

- Конечно, никто из моих коллег на такое не пошел бы, - продолжала Мира, разбивая в пух и прах мою теорию заговора. – Но я подумала: а почему бы мне не использовать постороннего человека? Мы же, устраняя хроноконфликты, сплошь и рядом прибегаем к помощи обывателей. Значит, никакой закон я не нарушу.

- Ну да, как же, - злобно отозвался я.

Не нарушит она! Уже нарушила! Вмешательство в историю в личных, корыстных целях – за это, знаете ли, по головке не погладят! Это по меньшей мере не этично. Хотя, с другой стороны… Наш дорогой шеф, Давид Георгиевич Мартиросян, тоже вмешивался в историю моими руками – я отправился в прошлое, чтобы устроить свадьбу его прадедушки и прабабушки. Правда, там речь шла о прямом хроноконфликте, который было необходимо устранить, а сейчас я имел дело с капризами взбалмошной девчонки… Или нет? Или здесь мы тоже имеем хроноконфликт? Тем более, что шеф на что-то такое намекал… А, провались оно всё пропадом! Пусть этим занимаются те, кому по должности положено. А я лучше послушаю интересную историю.

- И я приступила к разработке плана. – Мира вдруг оживилась, глаза её заблестели. – Ты бы знал, Алекс, как это было интересно! Как захватывающе! Я получала огромное наслаждение от самого процесса. Я строила модели, я ошибалась, делала выводы из ошибок и шла дальше. У меня была цель – стать своей совершенной репликой, своим идеалом… а вы, слепцы меднолобые, ничего не замечали. Даже психолог! Правда, это не ваша вина, просто я слишком хорошо умела быть незаметной. Научилась за всю свою недолгую жизнь. – Мира внезапно помрачнела. – Ты не думай, что я такая легкомысленная дурочка, я знала, на что шла. И прекрасно понимала, что, если у меня всё получится, то Мира-1 исчезнет. Я исчезну! И никогда не узнаю, как сложится судьба у меня-другой, у Миры-2. Это было так, как будто я планировала самоубийство… и мне было страшно, очень страшно. Но жить по старому я больше не могла… Помнишь, тогда, в лесу, ты приказал мне отдать тебе мультик и отправляться в гостиницу? Знаешь, я чуть было не согласилась – мне очень хотелось жить. И когда я убегала, а ты ловил меня… я ведь могла в любой момент нажать экстренную эвакуацию, но я боялась. Ты дал мне понять, что у меня всё получилось, и я, Мира-1, понимала, что доживаю последние минуты своей непутёвой жизни.

- Вот чёрт, - пробормотал я. Дурацкие догонялки, которые так злили меня в тот момент, предстали передо мной в совершенно ином свете.

Мира тряхнула головой.

- Ну ладно, это всё лирика. Вернёмся к нашим баранам. Итак, я разработала план. Не безупречный, но какой уж есть… был… Выпросить вторую экскурсию в своё прошлое было нетрудно: психолог был впечатлён моими успехами и не возражал. Шеф не возражал тоже – в первый раз я показала себя дисциплинированным и ответственным сотрудником, и что могло пойти не так во второй раз? Видишь, какая я была хитрая, как здорово умела притворяться?

- И ты ничуть не изменилась! Такая же хитрая бестия!

- Второй раз я прибыла в десятое сентября рано утром, в семь часов по местному времени. Мне повезло – я сняла номер в гостинице недалеко от ресторана. И принялась действовать по плану. Мне нужна была девушка, начинающая актриса с амбициями. Её я заранее нашла на бесплатном сайте вакансий. Ираида Саванчук, она мечтала стать великой актрисой, а пока перебивалась рекламными роликами. Я связалась с ней, предложила встретиться, посулила интересное предложение. Конечно, она согласилась, и мы встретились. У меня в номере. Я не стала скрывать, где работаю.

Мира продемонстрировала левое запястье, где медленно проступила хитрая вязь татуировки. Я кивнул – у меня самого была такая. Татуировка, она же идентификатор, она же пропуск и кое-что ещё, активировалась мысленным усилием. Все мои коллеги имели такой опознавательный знак. Я только не знал, что им обладает и вспомогательный персонал. Архивариусы, например. Что ж, теперь знаю.

- Ираида, конечно, была разочарована, она ведь мечтала о съёмках в каком-нибудь фильме. Но я убедила её, что помощь Службе Точного Времени – это святой долг и обязанность каждого лояльного гражданина, и вообще круто. А ещё у меня были деньги. Приличная такая сумма, что мне удалось скопить - ведь мне некуда было их тратить… Одним словом, мы договорились. Она должна была подойти к девушке, плачущей на заднем дворе ресторана, сказать, что она и есть эта самая девушка, только из будущего, и произнести небольшую вдохновляющую речь. Текст я написала заранее. – Мира грустно улыбнулась. – Господи, Алекс, ты бы знал, сколько раз я мысленно обращалась к себе-прошлой, к той шестнадцатилетней дурочке! Лежала ночами без сна и думала, думала… Уговаривала образумиться, упрашивала пожалеть меня, рассказывала неприглядную правду и рисовала радужные перспективы, если она возьмёт себя в руки и выбросит Джека из головы. Мне казалось, что я смогу достучаться до неё, что произойдёт чудо. И я, засыпая, робко надеялась, что проснусь другой. Совсем-совсем другой. Такой, какой рисовала себя в мечтах. Чуда, конечно, не случилось, но зато я отшлифовала это своё обращение до совершенства – ни убавить, ни прибавить. Оно стало для меня чем-то вроде ежедневной молитвы, понимаешь? Вот почему мне нужна была актриса – чтобы не только словами, но и страстью, интонацией достучаться до девчонки, вывести её из депрессии.

Мы репетировали. Получалось очень даже неплохо. А с иллюзатором вышло вообще шикарно! Знаешь, эти автоматические фильтры настоящая палочка-выручалочка: я взяла свою фотографию с выпускного, задала параметры и вуаля – вместо неуклюжей девчонки получилась чуть ли не роковая красавица. Ираида одобрила. Потом время экскурсии закончилось, и я вернулась домой. А Ираида осталась в номере – мы договорились, что я снова приду после шестнадцати часов по местному времени и принесу деньги. А еще мне было важно увидеть своими глазами эту встречу. Понятное дело, присутствовать при разговоре я не могла, но если издалека, вооружившись оптикой… почему бы и нет?

Пока меня не было, Ираида должна была записать своё обращение на кристалл. Видишь ли, мне хотелось, чтобы у меня-прошлой остались не только воспоминания, но и материальное свидетельство произошедшего. Чтобы не было никаких сомнений – это не сон, не игра воображения, это реально было! Да, я не могла ничего передать себе лично, из рук в руки. Но если это сделает посторонний человек, пусть даже по моей просьбе? Я надеялась, что это сработает, и это сработало! Я тогда рыдала от счастья, когда увидела, что я-прошлая взяла кристалл в руки.

Как ты понял, я собиралась вернуться в десятое сентября 237 года в третий раз. Но как это сделать, не вызывая подозрений? Надо быть конченным идиотом, чтобы не заинтересоваться моей любовью именно к этому локусу. А шеф не идиот, он и вторую-то экскурсию мне подписал с большой неохотой. И то после того, как психолог заявил, что мне это пойдет на пользу. Но в третий раз этот фокус точно бы не прокатил. Надо было изобрести что-то необычное. Обмануть, запудрить мозги, обвести вокруг пальца. Я была уверена, что у меня получится – ведь у меня просто не было другого выхода. Слишком многое я поставила на карту.

- Да уж, - с горечью откликнулся я. – Получилось в лучшем виде. Всех нас за пояс заткнула.

- Я готовилась целый год. Идея у меня была простая – раз я не могу попасть в мой локус официально, с одобрения и благословения шефа, остаётся только нелегальный путь. Такая, знаешь, партизанщина. А для этого надо было знать, как программировать и запускать стартовый стол. Что ж, я это узнала – работа в архиве предоставляет массу возможностей, о которых обычный человек, оперативник, вроде тебя или шефа, даже не подозревает. Я просмотрела огромное количество записей стартов, я досконально изучила алгоритм действий выпускающего техника и могла повторить его хоть с закрытыми глазами. В том же архиве я нашла отчеты о двух своих предыдущих экскурсиях и вызубрила координаты своего локуса наизусть. Они даже снились мне, эти координаты. Оставалось решить только, как их ввести? Незаметно для окружающих? Но это уже был пустяк.

- Пустяк? – воскликнул я. – Да что ты говоришь?

Нет, эта девчонка, что Мира-1, что Мира-2, определённо мне нравилась! Какие амбиции, какая великолепная самоуверенность! Она поставила перед собой недостижимую цель и упорно шла к ней. И ведь дошла, вот что интересно! Добилась своего! И пусть об этом никто не знает, кроме нас двоих, она совершила невозможное – изменила свою судьбу. В одиночку! Не имея специальной подготовки! И проделала это с таким мастерством, с таким изяществом, что изменения эти практически не затронули других людей. Так, по мелочи, на уровне статистической погрешности.

Стыдно признаться, но я отчаянно завидовал этой преступнице.

- Вариантов было несколько, но я остановилась на самом простом – отвлекающий фактор. – Мира вдруг засмеялась. – Между прочим, Алекс, ты можешь считать себя моим сообщником! И вообще все вы, оперативники. Вы открыто обсуждали свои операции. Вы подробно разбирали детали. И надо быть полным идиотом, чтобы не воспользоваться этим. Фактически, вы за меня всё придумали, мне оставалось лишь внести коррективы в соответствии с моей задачей.

Я заскрипел зубами. Нельзя недооценивать женщин! Особенно женщин-архивариусов, скромных незаметных тружеников тыла. Она была среди нас, она всё время была среди нас… а мы её в упор не видели! Да, я помню – на совещаниях мой взгляд иногда рассеянно скользил по бесцветной фигурке, притулившейся в углу, но сознание не фиксировало её. Она была невидимкой вне своего архива.

- Свою годовую премию я обменяла на хроноэкскурсию – имела на это полное право. А локус выбрала, просто ткнув пальцем в список. Мне было безразлично, что будет записано у меня в путёвке, я всё равно не собиралась туда перемещаться. Старт был назначен через две недели, и к этому времени я была полностью готова.

… Да, она была готова. Она заранее купила дешёвый уником старой модели. Она заранее сопрягла его со своими часами и поставила на вызов вступление к панк-опере «Бесовщина», самую отвратительную её часть: скрежет железа, гнусавые «алармы», завывания и шизофренический хохот. Исключительная гадость, способная довести неподготовленного человека до сердечного приступа.

За сутки до назначенного дня она проникла в стартовый зал. Ну как – проникла? Просто пришла подписать какую-то пустяковую бумажку. И ловко сунула уником в нишу за пультом – туда, где лентяи-операторы хранили всякое техническое барахло из категории «пусть лежит, вдруг пригодится». Она была уверена, что древний уником, даже если его обнаружат, никого не заинтересует.

А потом наступил день Х.

- Знаешь, я почему-то совсем не волновалась. У меня вообще все эмоции выключились, как будто я смотрела старый фильм, который знаю наизусть – бубнит себе фоном и пускай бубнит. Я заняла своё место, Каспер ввёл координаты из путёвки, пожелал мне приятного отдыха… а я нажала сенсор вызова на часах. Господи, что тут началось! Я ведь сдуру выставила звук на максимум. Даже меня пробрало до самых печёнок, что уж говорить о бедном Каспере!

… Я буквально видел, как Каспер, изрыгая брань, мечется по стартовому залу в поисках источника чудовищных звуков. А Мира-1быстро и уверенно вводит новые координаты: курортный город Лерно, 10 сентября 237 года, 16.00, точка выхода – на склоне горы, среди густых зарослей. Вряд ли это заняло у неё больше одной минуты. Каспер находит уником, запускает его в стену с такой силой, что во все стороны брызгают осколки пластика и микросхем, а потом, потный, красный и вздрюченный до невозможности, возвращается к стартовому столу. Конечно, Мира-1 рассчитывала, что он не будет заново проверять координаты. Потому что – зачем? Кто мог их изменить? Девочка из архива, которая о путешествиях во времени имеет лишь самые общие представления? Не смешите меня!

Вот и Каспер не стал ничего проверять. Он просто нажал кнопку старта.

- Ну а дальше, Алекс, ты видел всё своими глазами.

Мы находились в его кабинете вдвоем: я настоял на приватном разговоре, и шеф не возражал. Он даже был так любезен, что уступил мне своё кресло, а сам устроился напротив на жёстком стуле. Я не сопротивлялся, у меня просто не было на это сил. Нет, так-то я был в полном порядке, только накатывали на меня приступы слабости и головокружения. Да еще зудели красные пятна на висках.

Шеф поскреб щетинистый подбородок, подмигнул.

- Нет доказательств, говоришь? А если мы попробуем их добыть?

Я совсем не удивился наличию лифта в кабинете шефа; наверное, я разучился удивляться на всю оставшуюся жизнь. Мы вошли в тесную кабинку – без кнопок, без сенсоров, двери закрылись и лифт тронулся – вниз, как я полагаю. Только вот движения совершенно не чувствовалось, мы просто стояли в замкнутом помещении и глазели друг на друга. А потом двери раскрылись – не те, через которые мы вошли, а справа, и я увидел что-то вроде тамбура, посреди которого по полу протянулась красная полоса. Полоса угрожающе мерцала и еле слышно гудела.

- Сейчас будет немного неприятно, - заботливо предупредил шеф. – Приготовься.

И мы перешли черту.

Это не было неприятно. Это было чёрт знает как непонятно и неописуемо. Как будто я попал в нарисованный голокомикс – такое всё вокруг стало статичное, дискретное, словно картинки-эпизоды, сложенные в одну историю. И я проживал эти картинки одну за другой, последовательно, но словно бы через микроскопические паузы: вдох – эпизод, выдох – эпизод, повернуть шею – эпизод, сделать шаг – эпизод… Механические часы, подумал я, секундная стрелка. Она двигается точно так же – последовательно, но рывками, перескакивая из одного своего состояние в другое.

И думал я, оказывается, точно так же, крошечными составными кусочками. Словно у меня в мозгу завелся метроном, задающий ритм битам информации.

У меня закружилась голова, и я ухватился за шефа, чтобы не упасть.

- Дыши глубже, - посоветовал шеф. – Скоро пройдет.

Самому шефу всё было нипочём. Поддерживая меня под локоток, он поднял свободную руку, пошевелил пальцами, и, повинуясь его движению, перед нами возникла сфера. А в ней – клубок червей? комок слизистых тяжей? Чем бы это ни было, оно ворочалось, извивалось, подёргивалось, рвалось и вновь соединялось, вспухало и опадало. Мне даже послышался влажный чавкающий звук, мне даже запах почудился, как из выгребной ямы, и это было настолько отвратительно, что меня затошнило.

- Закрой глаза, - скомандовал шеф. – И дыши!

Я послушался, и мне сразу стало легче. Блевать я, во всяком случае, передумал. А когда я снова открыл глаза, прежнего непотребства уже не было, а была обыкновенная голосфера, пронизанная множеством серых узловатых нитей. Погрузив руки в голосферу, шеф перебирал эти нити, как струны гитары, и под его пальцами нити на краткий миг становились ярко-красными и объемными.

- Не то, не то, - приговаривал шеф. – Ага, вот оно. Видишь?

Я, конечно, видел. Но ни черта не понимал.

- Что это? – спросил я.

- Это? Это, дружок, твоя жизнь. И моя. И всех, кто здесь работает. Или, если тебе так будет понятней, архив. Только настоящий, не подверженный никаким воздействиям. Ты же ведь знаешь, что мы каждые три месяца делаем скан реальности?

Я знал.

- Ну так вот, эта запись отправляется в архив. Вот в этот, - шеф притопнул ногой. – И хранится тут до скончания веков в неизменном виде. Далее. Предположим, случился хроноконфликт, и реальность изменилась – на всех трёх уровнях. Новый скан того же самого отрезка времени точно так же отправляется в архив… но! Эти две записи будут существовать одновременно. Даже если они прямо противоположны и исключают друг друга. Мы можем сравнить их и понять, какая реальность первична, а какая вторична. Поясню на примере. – Шеф подцепил пальцем одну нить. – Это – наша Мира.

- Какая именно? – уточнил я, но шеф отмахнулся.

- Неважно. Просто Мира, как явление природы. Смотри внимательно. Видишь?

Очевидно, он дал увеличение, потому что тоненькая ниточка по имени Мира вдруг распухла до размера древней бельевой веревки – видел я такую в музее. И ещё я видел, что нить эта – двойная. Две нити, похожие на узловатые лианы, тянулись параллельно друг другу, потом резко сближались, сплетаясь в один узел, а дальше шла только одна нить.

Я ткнул пальцем в узел и вопросительно взглянул на шефа. Тот кивнул.

- Правильно. Именно в этот момент Мира-1, которую помнишь только ты, внесла глобальные изменения в свою жизнь. В результате в прошлом появилась Мира-2, которую помню я и все остальные сотрудники… а для Миры-1 на этом всё закончилось. Ни в настоящем, ни в будущем ей места не стало, её заменила… скажем так, прокачанная версия её же самой. Но в прошлом она осталась, об этом чётко свидетельствуют архивные записи. И они же доказывают, что ты не врёшь, не сошёл с ума, а говоришь правду, одну только правду и ничего, кроме правды.

- Чёрт возьми, - пробормотал я, с уважением и опаской разглядывая сферу. – Но как это возможно? Я имею в виду – сохранение всех версий реальности?

- Долго объяснять. Да и не поймёшь ты, я ведь и сам не до конца понимаю. Но если коротко, упрощенно… Это место защищено антиэнтропийном полем. Здесь ничего не происходит, ничего не меняется. Попади сюда человек без мультика, он застынет, как муха в янтаре. Или как человек в глубоком криосне: не живой и не мёртвый… И в таком виде просуществует до конца Вселенной, а, может быть, и переживет его. Антиэнтропия, и этим всё сказано.

- Киттянские штучки, - неприязненно буркнул я.

- Что-то вроде этого, - согласился шеф.

Он подцеплял пальцами то одну нить, то другую: увеличивал, придирчиво изучал, хмыкал, качал головой. Он, без сомнения, был занят очень важным делом, но я всё же рискнул отвлечь его вопросом, который не давал мне покоя с тех самых пор, как я очнулся на больничной койке.

- Шеф, а что будет со мной? Я имею в виду, когда мы исправим все эти безобразия. Я изменюсь? Или, может, вовсе исчезну? Если так, то я бы не против пересидеть этот горячий момент в каком-нибудь бункере. Например, здесь, под защитой антиэнтропии.

Шеф ответил не сразу, продолжая копаться в архиве. Потом вынул руки из сферы, отряхнул ладони и вздохнул.

- Не думаю, - сказал он. – Не думаю, что мы будем что-то исправлять (Я вытаращил глаза, не веря своим ушам) Дело в том, что… Короче говоря, есть некоторые признаки того, что твоя предприимчивая подружка Мира-1 не натворила безобразий, а исправила некий хроноконфликт, который мы проглядели.

- Не может быть! А даже если так – гнать наших аналитиков в шею, бездельников!

- С какой это стати? Конфликт, насколько я понял, был очень локальным, он затрагивал в основном Миру, практически не вызывая возмущения статполя. Кроме того, по времени он находился очень близко к нам. Слишком близко, я бы сказал. И наши аналитики просто физически не могли его засечь. Хоть это-то ты понимаешь?

Я понимал. Я знал, что легче всего увидеть хроноконфликты, случившиеся в далёком прошлом. Это как с мощным телескопом: через него прекрасно видно Луну, но если вы переведете телескоп на воробья, сидящего на дереве, вы ничего не увидите.

- И потом, - продолжал шеф мечтательно, - мне лично Мира-2 нравится гораздо больше, чем Мира-1. Хотя… они друг друга стоят, что уж тут говорить! - Он хохотнул. - Но в любом случае решать будем не мы с тобой, а соответствующая комиссия… Ладно, пойдём, тебе нельзя слишком долго находиться в антиэнтропийном поле, это вредно для мозгов.

Мы вернулись в кабинет шефа, и он поспешил занять своё кресло. А я остался стоять.

- У тебя всё? – довольно-таки благодушно поинтересовался шеф. – Или есть ещё вопросы?

Есть ли у меня вопросы? Да их у меня вагон! И в придачу целая тележка претензий! Например, такая – неужели этой наглой авантюристке всё сойдёт с рук? Неужели её никак не накажут? Ведь и за меньшее люди лишались не просто должности, а – свободы!

- Комиссия, - напомнил шеф. – Компетентные люди, не чета нам с тобой… Да что ты так взъелся на девочку, Алекс? Тебя-то изменения не затронули, ты-то у нас в полном порядке.

- В порядке? – Я с трудом сдерживал рвущееся наружу бешенство. – Я в порядке? После того, что она со мной сделала? Вы хоть представляете, что мне пришлось пережить?

Шеф внимательно посмотрел на меня, знаком велел сесть.

- Понимаю, - негромко сказал он. – Это тяжело… А как это было, Алекс?

Как это было? Я прикрыл глаза, вспоминая, и меня снова затрясло от ужаса.

- Это аид, - хрипло сказал я. – Царство мёртвых из древнегреческих легенд.

***

… После заряда парализатора люди встают. Встал и я.

Я бродил по бескрайней серой равнине, словно усыпанной пеплом, и такое же серое пепельное небо нависало надо мной. Ничто не оживляло этот пейзаж – ни кочка, ни камешек, ни моя тень. Солнца, Луны и звёзд тоже не было. Просто бесконечная идеальная плоскость снизу, бесконечная идеальная плоскость сверху, и я между ними, как амеба между предметными стеклами микроскопа.

Я помнил всё, что со мной произошло, помнил Миру-2, целящуюся в меня из парализатора, но воспоминания были тоже тусклыми и серыми, как этот мой мир. И никакая эмоция не оживляла их. Гнев, отчаяние, надежда, смирение… Нет, ничему этому не было места здесь.

Я не чувствовал ни тепла, ни холода. Ни голода, ни жажды. Я вообще ничего не чувствовал, ни о чём не думал и не переживал. Я был бесплотной беспечальной тенью в царстве Аида.

Единственное, что я ощущал, это время. Оно медленно текло сквозь меня, просачиваясь тягучими каплями сквозь мою душу: секунды, минуты, часы. Дни.

Сколько их ещё было в этой клепсидре, я не знал. И мне было всё равно, хоть всё время мира. Я просто вёл счёт мгновениям, сам не зная, зачем.

Когда последняя капля четвертого для впиталась в серый пепел, всё кончилось. На меня огромным комом обрушились все утраченные ощущения, все эмоции, и это было едва ли не страшнее, чем предыдущее бесплотное существование. По крайней мере, там мне не было больно.

Я корчился раздавленным червём, захлёбываясь вернувшейся жизнью, я кричал, а вокруг меня возрождался материальный мир, и это был настоящий ад.

А потом я попал в рай.

В блаженном изнеможении я лежал между чистыми простынями на больничной койке, весь опутанный проводами датчиков, а рядом стоял врач и одобрительно кивал, глядя на монитор.

- Легко отделался, парень, - весело сказал он. – Голова не болит?

Голова не болела, только страшно зудели виски. Врач пообещал, что это пройдет, что я скоро встану, и убежал, а я устроился поудобнее и задремал.

Я никуда не торопился, я знал, что опоздал. Рой и Мира, Мира-2, уже отправились в своё Средневековье, уже изображают из себя мудрых добрых волшебников, только это не имело никакого значения. Я собирался в прошлое, к старту Миры-1, чтобы выбить из неё всю дурь, и восстанавливал силы.

А утром меня вызвал к себе шеф.

***

- Что это было? – спросил я, закончив рассказ. – Что за чертовщина? Я никогда не слышал, чтобы парализатор вызывал галлюцинации.

- Ты был в тюрьме, - сказал шеф.

- Я был в… где?

Шеф вздохнул, покопался в ящике стола и бросил передо мной два металлических диска, украшенных короткими антеннками. Зуд на моих висках тут же усилился.

- Бывают, Алекс, такие должностные нарушения, которые караются выговором или увольнением. А бывают такие, которые вполне можно назвать преступлениями. Когда, например, человек возомнил себя Богом и пошел вершить высшую справедливость налево и направо. Тогда вот, - шеф кивнул на диски. – Ты слышал такое выражение: тюрьма меняет людей? Так вот, она их действительно меняет. Чаще всего хватает одного года. Видишь ли, все эти эмоции, чувства, нереализованные желания… Они не отсутствуют, они накапливаются. А потом возвращаются, когда срок заключения заканчивается. Разом возвращаются, как ледяной душ из ведра. И чем больше человек был одержим своей преступной идеей, тем тяжелее ему приходится. Подобный концентрат эмоций, он словно бы выжигает вкусовые сосочки души, после него всё кажется пресным, ненастоящим. Картон и пластик вместо деликатеса. Преступник, отбывший свой срок, уже просто не в состоянии испытывать эмоции в полную силу, переживать накал страстей. Он продолжает любить, сочувствовать, сердиться… ненавидеть даже! Но всё это вполсилы, приглушенно. Роль на сцене, которую он должен отыграть, - вот чем становится его жизнь. Жестокая, но иногда необходимая и единственно возможная мера.

- Понимаю, - хрипло сказал я и откашлялся.

Смог бы я выдержать целый год такого бесплотного существования? Да запросто! Смог бы выдержать то, что скопилось бы в моей душе за этот год? Господи, да мне и четырех дней хватило! Это я ведь умом понимал, что Миру-1 надо остановить и наказать, а душой… А в душе мне было всё равно. Безразлично. И, лёжа на больничной койке, я вытравливал из себя это безразличие, распалял себя, как распаляют бойцового пса перед битвой. Я вспоминал и буквально по крупицам собирал свои эмоциональные отклики на эти воспоминания. Я не знал, что со мной происходит, но интуитивно понимал, что поступаю правильно и мысленно подбадривал себя: давай, давай, ещё немного! Ты должен чувствовать - чуть ярче, чуть глубже, чуть сильнее!

Мне повезло – я справился.

- И за что же меня судили? – криво улыбаясь, спросил я. – Какое преступление я совершил? Напомните, шеф, а то у меня память напрочь отшибло.

Шеф поморщился.

- Да никто тебя не судил, - с досадой сказал он. – Тебя нашли в резервном стартовом зале, под пультом. Мира позаботилась о том, чтобы устроить тебя со всеми удобствами.

- Мира-2, - зачем-то уточнил я.

- Да, конечно. Тебя обнаружил кибер-уборщик, на следующий день после старта Роя и Миры…

- То есть меня не искали? – перебил я. Шеф пожал плечами.

- Не особенно. Видишь ли, все знали о вашем любовном треугольнике; знали, что Мира выбрала Роя, а ты бешено ревновал. В общем, я не удивился, что ты ни на свадьбу не пришел, ни в командировку проводить. А что ты на вызовы не отвечал… ну, бывает, напился с горя… Короче, нашли мы тебя, и радуйся. На пси-подавителях, - шеф снова кивнул на диски, - был выставлен таймер на четыре дня. Два из них уже прошли, так что мы решили не вмешиваться – это было самое разумное решение в данной ситуации, поверь.

- Верю. И рад, что я не преступник. А как насчет Миры? Что первой, что второй? Их не назовешь невинными овечками, они преступили закон и должны за всё ответить!

- Обе сразу? – ухмыльнулся шеф. – Алекс, мальчик мой, но это физически невозможно! Или одна, или другая – выбирай.

- Мира-1, - подумав, решительно объявил я. – В конце концов, с неё всё началось, именно она заварила всю эту кашу. Вот пусть теперь и расхлёбывает. Полной ложкой! Даже если она устранила хроноконфликт… Шеф, вы же понимаете – это была случайность. Счастливая случайность! Один шанс на миллион! Нам просто повезло, что наш мир уцелел. И мы обязаны…

- Нет, - отрезал шеф. – Алекс, ты тупой? Или у тебя и в самом деле память отшибло? Я же человеческим языком тебе сказал – судьбу Миры-1 будет решать специальная комиссия. А пока я запрещаю тебе всякую самодеятельность. – Он набрал какую-то комбинацию на стационарном мультикоме. – Вот! Я отозвал твой доступ. Теперь к стартовому залу ты и на пушечный выстрел не приблизишься. Доволен? Можешь отправиться в отпуск.

Я заскрипел зубами, с ненавистью глядя на Давида нашего Георгиевича.

- Ладно,- процедил я. – Хорошо. Тогда я требую наказать Миру-2. За нападение на сотрудника СТТ, за причинение ему физического, психологического и морального ущерба. Тюрьма не тюрьма, но отстранение от хронополётов она заслужила.

- Нет, - снова повторил шеф.

- Да почему – нет? – вскакивая, заорал я.

- Да потому! – заорал в ответ шеф, и это было так неожиданно, что я сел, с испугом глядя на начальство. – Потому, - повторил шеф уже нормальным голосом. – Во всяком случае, не сейчас. Их миссия слишком важна для судеб землян, мы не имеем права вмешиваться в процесс. Даже просто выйти на связь мы не можем, это вызовет скачок напряжения поля Шрёдингера. Сейчас – не можем. Но через два года, когда философ покинет своих гостеприимных хозяев…

- Да, конечно, - с горечью откликнулся я. – Через два года они вернутся героями, один из которых будет к тому же героем беременным… и кем я тогда буду выглядеть, со своей жалобой? Мелким сутягой? Ревнивым дураком? Мстительным подлецом?

- Да уж, - с сочувствием сказал шеф. – Паршивая перспектива намечается. Но за два года, думаю, ты остынешь, поумнеешь. Опять же, работа, новые интересные задания. Ты и думать забудешь про такие пустяки. И вообще, парень, ты слишком предвзят к девушке, которая борется за своё существование. Говори спасибо, что вообще жив остался.

Он смотрел на меня с таким невинным видом, так наивно хлопал длинными ресницами, что я сразу же заподозрил неладное. Давид свет Георгиевич явно намекал на что-то, и ждал, что я этот намёк разгадаю. Я разозлился – ненавижу эту манеру умничать! А потом меня вдруг осенило, и я в замешательстве уставился на шефа.

- Подождите, - медленно проговорил я. – Это что же получается? Мира-2 явно ждала меня… и хорошо подготовилась. Оглушила парализатором, нацепила пси-подавители, оттащила в резервный зал и затолкала под пульт… То есть, она знала, что я собираюсь вернуться к Мире-1? Сорвать её экскурсию, не позволить изменить прошлое… Но она ведь понятия не имела о существовании Миры-1! Или…

- Ну? – подбодрил меня шеф. – Смелее! Дай волю фантазии!

- Давид Георгиевич, - шёпотом проговорил я. – Она сохранила память после изменения реальности. Она помнит сразу два варианта своего прошлого. Мира-1 не исчезла, она существует в одном теле с Мирой-2 и... Но это же невозможно! Это же раздвоение сознания, шизофрения чистой воды! Она же псих, Давид Георгиевич!

- Отчего же? – тоже тихо спросил шеф. – Ты что-нибудь слышал о химерах?

Я схватился за голову и застонал.

- Привыкнешь, - утешил меня шеф. – Поработаешь с моё и привыкнешь, обещаю.

Он взглянул на часы и приказал мне быть свободным. Совершенно официально приказал, но я медлил.

- Ну, что ещё? – нетерпеливо спросил шеф.

- Я не понимаю, - медленно проговорил я.

- Удивил, - фыркнул шеф. – Ты всегда был тугодумом.

- Мира-1… ну, та, которая Мира-3… Она разговаривала с Мирой-0. Сидела совсем рядом, даже поцеловала её… футляр с кристаллозаписью передала. Но ведь нас учили, что это невозможно, что мы просто физически не можем приблизиться к себе-прошлому. Или это тоже неправда?

- А вот это как раз правда, - вздохнул шеф. – И я понятия не имею, как эта чертовка обошла один из фундаментальных законов природы. Может, она ещё себя за волосы из болота может вытащить? Но это так, шутка. А если серьезно – ты уверен, что это была именно Мира? Я имею в виду Миру-3.

- А кто же ещё?

- Ну, не знаю. Какая-нибудь другая девушка. Помощница Миры-1.

- Да кто же в своём уме согласился бы помогать этой авантюристке? – удивился я. – Где бы она нашла второго такого психа? Это же неполное служебное минимум, даже учитывая, что Мира-1 могла запудрить мозги своей помощнице, обмануть её.

- Не знаю, - повторил шеф с задумчивым видом. – Но очень надеюсь, что мы всё узнаем. Через два года.

На том мы и расстались. Шеф уткнулся в документы, а я отправился домой.