ZoyaKandik

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 2

-1-

Марина листала галерею, на девяносто девять процентов состоящую из снимков сногсшибательного красавчика Игоря, и чувствовала, как глухое раздражение охватывает ее.

Она никогда не любила красавчиков, почти все они были слишком самодовольными и эгоистичными типами. Но сейчас дело было не в красавчике, сейчас раздражение Марины вызвала невзрачная девушка, робко присевшая на край стула.

Курица ты драная, мышь бесцветная, мысленно обратилась к ней Марина, ну куда ты лезешь? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Кто ты и кто – он? Вы же с разных планет, девочка, как ты этого не понимаешь? Ты для него не существуешь, вам никогда не быть вместе… и, между прочим, это даже к лучшему, потому что подобные мезальянсы ничем хорошим не кончаются.

Марина усмехнулась краешком губ. Конечно, было бы забавно влюбить этого напыщенного павлина в дурнушку… есть методики, и она, Марина, неплохо ими владеет. Страсть обрушится на Игоря как лавина, накроет его с головой, он влюбится в эту глупую девчонку, и они будут счастливы. Неделю, две… месяц, быть может… А потом наведенные чары неизбежно вступят в противоречие с реальностью.

Можно внушить человеку с лактозной недостаточностью любовь к молоку, и он начнет пить молоко литрами. Но будет ли ему от этого польза? Избавит ли внушение от проблемы, в основе которой лежат биохимия и генетика?

Так и с любовью к человеческому существу. Красавчик Игорь будет любить девчонку абсолютно искренне, он будет с ума по ней сходить и совершать чудеса в постели. Но подсознательно всегда будет помнить о том, что она некрасива и вообще не пара ему. Такая ситуация неизбежно вызовет напряжение, оно будет копиться, возрастать день ото дня. А тут еще подначки друзей, шутки разной степени безобидности… брошенные ревнивые красавицы усилят свой натиск, и Игорь не выдержит. Он захочет освободиться. Его подсознание захочет.

Все начнется со снов – темных, душных, страшных, после которых Игорь будет просыпаться больным и разбитым. Скорее всего, он ничего не будет помнить, останется лишь гнетущее ощущение какой-то непоправимой беды и безнадежного отчаяния, и это чувство будет прочно связано с той девушкой, в которую он страстно влюблен. В какой-то момент придет мысль: лучше бы ее не было, лучше бы она умерла… он с ужасом прогонит эту мысль, но она будет возвращаться, раз за разом. И в конце концов, наступит катарсис.

Марина Рожкова не знала, каким образом Игорь избавится от приворожившей его девчонки: прогонит ее со скандалом или задушит, ослепленный ненавистью. Ей, если честно, было все равно. Но одно она знала совершенно точно – как только это случится, как только наведенные чары рассеются и Игорь освободится, отдача накроет ее саму. И чем более качественный приворот она совершит, тем сильнее будет отдача. Таков закон.

Надо избавляться от девчонки, подумала она. Наговорить ей какой-нибудь магической чепухи и выпроводить. Пусть, если хочет, идет еще к кому-нибудь, вреда точно не будет, потому что вокруг одни шарлатаны, таких, как я, - единицы. И максимум, что девочке грозит, что ее обдерут, как липку.

Марина посмотрела на девушку: та сидела, напряженно подавшись вперед, стиснув побелевшие кулачки, а в глазах ее была такая отчаянная надежда, такая вера в чудо, что сердце Марины дрогнуло.

В принципе, ей можно помочь. Девчонка, конечно, дурочка, но она же не виновата, что влюбилась в такого красавчика. Это как болезнь, никто от нее не застрахован. И нормальный врач будет лечить пациента, не упрекая в том, что пациент не следил за своим здоровьем, запустил и вообще сам виноват.

Немного ослабить эмоциональный фон – раз. Снизить либидо – два. Для начала. Девчонке сразу станет легче. Потом, конечно, понадобится более серьезная коррекция, но это будет потом.

Чувствовать себя крестной феей для Золушки было неожиданно приятно.

- Как вас зовут? – спросила Марина.

-2-

- Как вас зовут?

Голос альтернативного специалиста звучал мягко, участливо, и Юлька перевела дух. Конечно, ей помогут, в этом нет сомнений! Прямо вот сейчас! И все станет ослепительно хорошо!

- Юля. То есть Юлия Владимировна Кошкина.

- Понимаете, Юля, у вашего избранника очень сильный эгрегор.

- А… это хорошо? Или плохо?

- Для него, конечно, хорошо. Эгрегор – это, упрощенно говоря, защита. Что-то вроде коллективного иммунитета. И чем он сильнее, тем выше уровень защиты. В данном случае это означает, что воздействовать на Игоря будет очень сложно… если вообще возможно.

У Юльки задрожал подбородок, в глазах защипало.

- Но попробовать можно? – выдавила она, борясь со слезами.

- Попробовать можно. Но для этого мне понадобится ваша помощь. Вы должны будете поделиться со мной своей жизненной силой.

Слезы у Юльки мгновенно высохли, она решительно вздернула подбородок. Поделиться силой? Да сколько угодно!

- Я готова!

- Скорее всего, после сеанса вы почувствуете слабость, - предупредила Марина. – Наступит апатия или даже небольшая депрессия. Возможно, вам даже покажется, что вы уже не так сильно любите… что несколько разочаровались в своем избраннике…

Юлька снисходительно улыбнулась. Разочароваться в Игоре? Это невозможно. Это такая чепуха, что о ней не стоит даже говорить. А все остальное – слабость, депрессия… Пусть. Никакие жертвы не будут чрезмерными, если они приведут к цели.

- Я готова, - повторила она решительно. – Что я должна делать?

Марина некоторое время молча разглядывала девушку, потом вздохнула.

- Ничего особенного. Просто слушайтесь меня, и все.

Она зажгла свечи, расставила их на столе двумя полукругами, поместила в центр хрустальный шар на подставке. Склонив голову, окинула сооружение критическим взглядом, поправила пару свечей, кивнула.

- Протяни руки и поверни их ладонями вверх, - отрывисто сказала она. – Прямо между свечей.

Юлька послушно вытянула ладони. В руках у Марины, откуда ни возьмись, оказался крошечный ножичек, и она быстрым уверенным движением вонзила его в мясистое основание правого большого пальца. Юлька дернулась и пискнула – скорее от неожиданности, чем от боли, а Марина хладнокровно повторила ту же процедуру с левой рукой девушки.

- Сожми ладони, - приказала она. – Теперь разожми. И положи их на шар. Обхвати его так, как будто ты замерзла и хочешь погреть руки.

Юлька обхватила шар окровавленными ладонями. Странно, но шар, который, по идее, должен был быть холодным, показался девушке теплым. Как котенок, подумала Юлька и сама удивилась этому сравнению.

Приятное тепло проникло через ранки, разлилось по ладоням – от кончиков пальцев до запястий, поднялось вверх по предплечьям. Юлька с волнением прислушалась к своим ощущениям.

Честно говоря, она не очень верила во всякое там колдовство и магию. Наверное, раньше, в глубокой древности, магия и в самом деле была чем-то обыденным, естественным свойством человеческой психики. Но люди сами отказались от своих экстрасенсорных способностей, когда пошли технократическим путем. И теперь, в наше цифровое время, если и рождались где-нибудь настоящие экстрасенсы, рассуждала Юлька, то это были единицы, чьи способности представляли собой жалкое подобие возможностей их предков. У остальных же и этой малости не было. А все эти целители, колдуны и им подобные просто шарлатаны и мошенники.

Юлька очень не любила шарлатанов и мошенников, и очень боялась попасться им на удочку. К Марине Рожковой она обратилась от отчаяния, просто потому, что должна была хоть что-то сделать, и была готова к обману и разочарованию. Она даже испытывала какое-то мрачное мазохистское удовлетворение при мысли о грядущей неудаче. И, кажется, ошиблась в своих прогнозах.

Неужели мне повезло? – с внезапной вспышкой надежды подумала Юлька. И я нарвалась на настоящего, взаправдашнего экстрасенса? Потому что это тепло, которое уже достигло локтей, откуда оно? Не внушила же я его сама себе?

Или это трюк? Обычный трюк умелого фокусника? Какие-нибудь пьезоэлементы, разогревающие стекло, или что-то в этом роде.

Юльке вдруг захотелось заорать и швырнуть шар. Шарахнуть им об пол или об стену, да так, чтобы осколки брызнули в разные стороны. Но она не успела – Марина, очень сосредоточенная, протянула руки между двумя полукружьями свечей и накрыла ее ладони своими.

И вдруг вскрикнула, дернувшись, как от удара. Лицо ее исказилось, налилось кровью, на лбу выступили бисеринки пота.

- Пус-сти, - прошипела она. – Пус-сти, свол-лочь…

Перепуганная Юлька взвизгнула, отшатнулась; шар упал с подставки и, тяжело рокоча, покатился по гладкой столешнице. Марина отпрыгнула к окну. Она тяжело дышала и, скрестив руки на груди, смотрела на Юльку с непонятным выражением… страха? ненависти?

Так она же сумасшедшая! – поняла Юлька и похолодела. Точно сумасшедшая! Вот уж повезло, так повезло, ничего не скажешь. Бежать отсюда, скорей бежать!

Юлька опасливо протянула руку, схватила свой телефон. Марина стояла неподвижно, закусив губу. Не отрывая взгляда от альтернативного (чересчур уж альтернативного!) специалиста, Юлька сунула телефон в рюкзачок и медленно попятилась к двери. Марина пошевелилась и разлепила губы.

- Не приходи сюда больше, - глухо сказала она. – Никогда. Поняла? Никто тебе не поможет.

Да меня сюда и на аркане теперь не затащишь! – подумала Юлька. Сердце у нее колотилось, руки сильно дрожали, а ноги сделались ватными. Спотыкаясь на каждом шагу, она кое-как выбралась из страшной комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась за ней, хотя Юлька могла поклясться, что Марина не сделала ни шагу от подоконника.

Ведьма-домработница уже ждала ее в прихожей. Странно, но сейчас она уже не казалась такой зловещей. Обычная тетка… ну, некрасивая, одеваться не умеет, и прическа ей явно не идет… ну и что?

Домработница возилась с замком. При ней Юлька почувствовала себя уверенней. Она даже смогла попрощаться, и голос у нее почти не дрожал. Домработница кивнула, открыла дверь, и Юлька, радуясь избавлению от кошмара, шагнула за порог.

- Не верь, - ожег ей ухо горячий шепот. – Есть способ.

И тотчас в руку девушки втиснулось что-то маленькое и твердое. Юлька резко обернулась, но дверь уже захлопнулась.

Прыгая через две ступеньки, шурша бахилами, Юлька сбежала вниз, вихрем вылетела из подъезда и быстрым шагом пошла к автобусной остановке. Она еле сдерживалась, чтобы не перейти на бег. И, только отойдя от дома Марины на приличное расстояние, остановилась и присела на лавочку, переводя дыхание.

Юлька разжала кулак – на покрытой подсохшей кровью ладони лежал туго свернутый клочок бумаги. Это оказалась записка, написанная четким, почти каллиграфическим почерком. Там был номер мобильного телефона и короткая приписка: «После 21.00»

- Ну уж нет! – громко сказала Юлька. – Хватит с меня. Больше никогда!

Она скомкала записку, кинула ее в урну. Не попала, но вставать и поднимать бумажный комок не стала. Потом достала гигиенические салфетки и принялась оттирать руки. Заранее морщась, взглянула на раны и удивленно покачала головой. Странно, но небольшие порезы почти затянулись и больше не кровоточили. Хотя обычно любая царапина заживала на нежной Юлькиной коже неделями.

Приведя себя в порядок и стащив изодранные бахилы, Юлька встала и побрела к остановке. Она потихоньку приходила в себя. Ну ты и попала, подруга! Кому рассказать – не поверят. Да и я бы не поверила тоже. Это же надо такое везение иметь, чтобы из тысяч экстрасенсов нарваться на сумасшедшего! Или, может, они все такие?

- Одно хорошо, деньги целы остались, - рассудительно сказала Юлька и повеселела.

Автобус уже ждал на остановке, распахнув двери, когда Юлька вдруг круто повернулась и бегом вернулась к лавочке. Записки возле урны не было, и Юлька запаниковала – а вдруг та исчезла? Сгорела синим пламенем? Растворилась в воздухе? Но нет, ее просто отнесло ветром на газон.

Облегченно вздохнув, Юлька подобрала записку и сунула ее в карман. Чувствовала она себя при этом законченной идиоткой.

-3-

Марина Рожкова задумчиво разглядывала магический шар: тот покрылся изнутри паутинкой тоненьких трещин, отчего потерял свою прозрачность, став матовым. Легко отделалась, подумала она, очень легко. Хотя шара, конечно, было жаль – продавец клятвенно уверял, что заряжал его сам Сильва Щедрый. Врал, разумеется, собака, но маноемкость у шара и в самом деле была впечатляющая. Как и цена, впрочем.

И вот сегодня он спас ей жизнь.

Марину передернуло от пережитого ужаса. Прилипала? Здесь? Но этого не может быть, просто не может быть! Даже если где-то самопроизвольно открылся портал, и опасную тварь втянуло сюда… Прилипалы не могут жить в этом мире, они разрушаются за несколько часов, максимум за сутки. И, самое главное, они теряют способность к отбору маны, причем сразу же! Конечно, они могут прилипнуть, у них это на уровне безусловного рефлекса, но это все! Никакого вреда своему хозяину они принести не могут, и в самом худшем случае человек почувствует прилив необъяснимой сонливости.

А этот смог, напомнила себе Марина, и снова вздрогнула. Если бы не шар, лежала бы ты сейчас, голубушка, высосанная досуха, и мечтала бы о смерти. О легкой быстрой смерти. Потому что вряд ли кто-нибудь захотел бы помочь тебе с восстановлением – бескорыстных филантропов сейчас не встретишь, они вымерли как вид.

Но как же я его не распознала? – поразилась вдруг Марина. Невероятно, но у меня даже подозрений никаких не возникло! Проклятая девчонка! Притащила на себе паразита, живого паразита!

А кстати, почему он не высосал саму девчонку? С какой такой стати она не только осталась жива, но еще и в полном здравии? В чем причина? Прилипала – мутант, новый вид?

Сомнительно. Ведь на их уровне эволюции как явления не существует. Во всяком случае, так утверждает общепринятая теория. Хотя тот же Сильва Щедрый в своем трактате упоминал о прилипалах, способных к симбиозу. Но для этого им нужен абсолютный носитель, что-то вроде универсального донора в человеческом мире. Только встречается куда как реже.

Девчонка – уникум? Таскает на себе прилипалу и в ус не дует? А прилипала, вместо того, чтобы убить хозяина, активно отбирает ману у окружающих и подпитывает его? То есть – ее, Юлию Владимировну Кошкину.

На мгновение Марина почувствовала зависть, ей-то самой приходится собирать манну по крупинкам, не брезгуя никакими источниками, даже свежими покойниками. Да еще делиться кое с кем. А на девчонку мана щедро льется буквально отовсюду… но в этом же заключается и опасность, смертельная опасность!

Прилипала безмозгл, даже прилипала-симбионт. Он будет накачивать свою хозяйку маной, как воздушный шарик накачивают гелием. И в конце концов случится катастрофа – девчонка погибнет. Паразит, разумеется, погибнет тоже, но это его не волнует – смерть для него не существует. По большому счету он вечен: пока он есть – смерти нет; когда придет смерть – его уже не будет.

А вот девчонку жаль… немного. Марина задумалась, можно ли ей помочь, и с сожалением покачала головой – тут мало было знаний, тут важен был еще внутренний запас маны, чтобы успешно противостоять прилипале. А тратить свой резерв на постороннего и не слишком симпатичного ей человека, Марина Рожкова не собиралась. Она собиралась быть здоровой, богатой и прожить долгую счастливую жизнь.

В кабинет бесшумно вошла «домработница» и остановилась, поводя длинным носом. Она словно бы принюхивалась.

- Вот, - чуточку виновато сказала Марина, показывая на шар. – Полюбуйся, Лилайна, что эта проклятая девчонка натворила. Кстати, как же ты ее пропустила? Неужели не заметила прилипалу?

Ведьма по имени Лилайна медленно подняла на Марину глаза, полыхнувшие на мгновение тусклым багровым огнем, и Марина поперхнулась упреком.

Не отвечая, Лилайна подошла к столу, склонилась над шаром, внимательно его рассматривая. Потом высунула язык – очень длинный, очень красный язык – и осторожно лизнула кровь Юльки, оставшуюся на гладкой поверхности. Причмокнула, словно смакуя деликатес, кивнула.

- Хорошая кровь, - почти пропела она. – Молодая, звонкая. Сильная.

Она протянула над шаром руку с худыми узловатыми пальцами; шар задрожал, подпрыгнул и завис в нескольких сантиметрах от раскрытой ладони. Не обращая внимания на Марину, Лилайна вышла из кабинета, унося с собой шар.

Марина с облегчением перевела дух.

Ну и ладно, почти весело подумала она, ну и пожалуйста. Заходите, люди добрые… или нелюди, кто ее знает… берите, что хотите. Мы в передовики магической науки не рвемся, нам кровь девственниц без надобности.

В том, что некрасивая угловатая пигалица – девственница, Марина не сомневалась. И в том, что ее кровь будет использована определенным способом – тоже.

Мышка, со слабым сочувствием подумала она, мышка-малышка, и чего тебя занесло ко мне? Наверное, это судьба.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 3.

-1-

- Ри. То. Ной. Х-ха-а!

- Х-ха-а!

- Ис. Куда. Чин. Х-ха-а!

- Х-ха-а!

- Живот – душа. Дышать живот. Надуть, выдуть. Ломать, как сухой ветка. Х-ха!

- Х-ха!

- Еще сильно ломать! Резко!

- Х-ха!

За годы, проведенные в Лимии, Тобо Хисей так и не избавился ни от своего чудовищного акцента, ни от манеры коверкать слова. Даже самый короткий разговор с ним превращался в настоящую пытку для постороннего человека. К счастью, Тобо Хисей разговорчивостью не отличался, а с посторонними и вовсе предпочитал помалкивать. Так что страдали, в основном, обитатели приюта. Впрочем, взрослые давно привыкли к манере речи туюса, а детям и вовсе было на это наплевать: своего обожаемого учителя они понимали с полуслова, с полувзгляда.

Вон, стоят стройными рядами, серьезные, сосредоточенные, глаза – льдинки, лица отрешенные. Не дети – маленькие Будды на пике медитации. И никого в мире для них не существует, да и сам мир – призрак, мара, сон разума. Только учитель, только его голос, его лицо.

Уна Костайль зябко передернула плечами и закрыла окно. Как им, бедолагам, не холодно? Босиком, голышом? Начало осени в этом году выдалось на диво холодным: по ночам подмораживало, затягивало лужи хрупким льдом. Да и днем сырой воздух прогревался неохотно, а с серого низкого неба то и дело принимался моросить нудный дождик. В такую погоду хочется растопить камин пожарче, закутаться в теплый плед и дремать под умиротворяющее потрескивание поленьев. А не скакать голышом под дождем, по мокрой траве.

Но туюс в этом вопросе проявил неожиданную жесткость: гимнастика, в особенности – дыхательная гимнастика, должна проходить на открытом воздухе. В любое время года, в любую погоду. И – голышом. Мальчики и девочки; юноши и девушки – их тела должны быть обнажены, и точка! Исключение Тобо Хисей сделал только для себя, на занятиях он был в своем традиционном наряде воина – подвязанные у щиколоток штаны, куртка с глухим воротом, мягкие кожаные чулки. От нескромных взглядов эта одежда спасала, от непогоды – нет, и учитель был на равных со своими учениками, перенося капризы небес с отменным равнодушием.

Няня Кларина, едва появившись в приюте, грудью встала на защиту нравственности. Она вела долгие задушевные беседы с Тобо, стараясь внушить дикарю-язычнику основы христианской морали. Она устраивала грандиозные скандалы, что при ее голосе было нетрудно. Она срывала тренировки, доводя туюса до бешенства. Она даже пыталась побить Тобо Хисея, что было совсем уж глупо – текучий, как ртуть, туюс, смеясь, плясал в дразнящей близости от кулаков женщины, еще немного, и достанешь… Драки эти всегда кончались одним и тем же – охваченная праведным гневом няня бросалась на туюса, а тот прихватывал ее затылок и нежно, бережно, укладывал женщину на землю.

Пришлось баронессе Костайль вмешаться. Результатом вмешательства стал компромисс – набедренная повязка. Кларина настаивала еще и на корсете для девочек, но тут ей пришлось уступить.

Много лет назад, когда Тобо только приступил к тренировкам, баронесса и сама была огорошена требованиями туюса. Она не знала, как к ним относиться. Что стоит за ними? Извращение? Тайная страсть педофила? Дискредитация самой идеи реабилитации альтеров? Ведь Тобо Хисей, Тобо-изгнанник, порвавший со своим племенем, глубоко в душе все равно оставался туюсом. А отношение туюсов к альтерам хорошо известно.

Но нет. Наблюдения, тесты, да и весь жизненный опыт баронессы Костайль утверждали: туюс никакой не извращенец, он просто следует какой-то своей, совершенно определенной методике. Не в силах сдержать вполне понятное любопытство, Уна приступила к осторожным расспросам.

К ее удивлению (и облегчению, чего уж там!), Тобо Хисей не стал ничего скрывать. Если перевести его тарабарщину на нормальный человеческий язык, выходило следующее.

Дыхание – это жизнь. Дыхание – это смерть. Правильное дыхание исцеляет, дарит долголетие и просветление. Неправильное дыхание убивает. Быстро или медленно, но неотвратимо. Убивает не только тело, но и душу, в первую очередь.

У альтеров нет своей души, говорил Тобо Хисей, и в голосе его звучало глубокое убеждение ученого, а не слепая вера оголтелого фанатика. У альтеров вообще ничего нет: их мысли, чувства, даже сами тела – не более чем воплощенное в вещественном облике отражение человека-хозяина. Такими они были задуманы, такими созданы. Выгребная яма для отходов жизнедеятельности человека – вот самое лучшее сравнение, если говорить об альтерах. Чем глубже яма, тем дольше она прослужит. Чем сильнее альтер, тем лучше для его хозяина.

Я делаю ваших альтеров сильными, говорил Тобо Хисей. Я учу их правильно дышать, правильно кричать. С помощью дыхания они направляют энергию, полученную от хозяина, в нужное русло. С помощью крика они выплескивают ее всю, без остатка, освобождаясь от негатива, будь то болезнь, боль или даже смерть. Я учу их становиться пустыми, чтобы дать возможность хозяину вновь их наполнить.

Это очень хорошая методика, осторожно заметила Уна Костайль. И она работает, я же вижу. Тогда почему вы, туюсы, не пользуетесь ею, а убиваете своих альтеров сразу после рождения?

Человек должен быть цельным, объяснил Тобо Хисей. И телом, и душой. Альтер же, разделяя с человеком единство, забирает его часть себе. Если ты лишишься ноги или руки, ты не перестанешь быть человеком. Если ты лишишься части души, ты уподобишься животному. Животному закрыт путь на Небо; частичному туюсу – тоже. Животное после смерти возродится в облике животного; частичный туюс – в облике альтера. Он не взойдет на Небо, не воссоединится с предками, не познает истинную цель своего Пути. Убивая альтера, мы делаем для него добро: ведь известно, что после своей девяносто девятой смерти частичный туюс искупает свою вину и вновь рождается человеком.

Так верим мы, сказал Тобо Хисей. Вы верите по-другому. И я не знаю, чья вера является истинной. Может быть, мы все правы. Может быть, мы все ошибаемся, и есть что-то третье.

Ты философ, сказала Уна Костайль. Ты мудрец. И все равно… Я же знаю, как вы относитесь к альтерам. Они для вас скверна, отвратительней дерьма из выгребной ямы. Вы даже не хороните их, а кидаете на съеденье свиньям. Роженицы у вас считаются нечистыми до следующего полнолуния, ребенок-хозяин – тоже. Ты – туюс! Ты впитал это отношение с молоком матери! Так почему же ты не боишься оскверниться? Почему живешь рядом с нашими альтерами? ешь их пищу? прикасаешься к ним? Делаешь их сильными, в конце концов?

Тобо Хисей пожал плечами. Наверное, я неправильный туюс, сказал он. Мне просто интересно.

-2-

Что может свести вместе утонченную дворянку и грязного дикаря, изгнанного из своего племени? Только случай.

Овдовев, баронесса Костайль решила вернуться домой, в Лимию. Счастливые Острова, несмотря на их название, не слишком привлекательное место для жизни одинокой беззащитной женщины. Поверенный покойного барона не возражал – ему самому до чертиков опостылел этот медвежий угол. Распродав все, что можно было распродать, раздарив все, что продать не удалось, баронесса, свободная и счастливая, тронулась в путь. Налегке, если не считать четырех телег с личным имуществом. Маленький обоз охраняла команда заранее зафрахтованного корабля. Бородатые, вооруженные до зубов, продубленные морем, солнцем и ветром, матросы во главе с боцманом внушали ужас любому встречному, так что путешествие прошло без приключений. Увы, бравые мореходы на суше оказались скверными ходоками, поэтому дорога растянулась на три дня. Пришлось два раза ночевать под открытым небом.

Вторая ночевка случилась возле стойбища туюсов.

- Что у них там происходит? – спросила Уна Костайль, разглядывая возбужденно гомонящую толпу, в центре которой, угрюмо набычившись, стоял связанный человек.

- Узнать? – с готовностью спросил поверенный.

Будучи личным поверенным барона Костайль, он еще исполнял и казенные обязанности. В частности, нес мораль и законы цивилизованного общества дикарям, погрязшим в возмутительной демократии. Поэтому неплохо выучил их язык.

- Да, Грегож, будьте так добры.

Прихрамывая, поверенный направился к толпе, сказал что-то. Толпа заволновалась, трескучий гомон тут же взлетел до небес, а связанный уселся на землю, демонстрируя полнейшее равнодушие к происходящему. Из толпы выступил туюс в богато украшенных одеждах – очевидно, вождь. Отставив ногу и выпятив грудь, он с важным видом принялся что-то объяснять Грегожу, а тот слушал, кивал, всплескивал руками и качал головой. Толпа молча внимала, только связанный вполголоса тянул что-то заунывное. На него косились, но петь не мешали. Наконец Грегож в последний раз кивнул головой, обменялся торжественным рукопожатием с вождем и вернулся к баронессе.

- Обычное дело, - доложил он. – Парень нарушил закон, парню грозит изгнание. В цивилизованном обществе его бы казнили, но у туюсов табу на смертную казнь для соплеменников. Поэтому – изгнание.

- И в чем же он провинился? – полюбопытствовала Уна Костайль.

- О, это интересно! – оживился поверенный. – С таким ужасным преступлением я еще не сталкивался.

Каждый туюс знает, что шаманы – это посланцы Неба. Каждый туюс без запинки перечислит семь признаков, отличающих шамана от обычного человека. И самый первый, самый главный признак будущего шамана, это его мертворожденный альтер. Остальные шесть знаков появляются потом, по мере взросления ребенка.

Альтер маленького Тобо умер довольно поздно по общепринятым меркам - сразу после первого кормления, не дождавшись испытания настойкой каменной плесени. И хотя его смерть была отмечена криком чайки (второй признак!), у соплеменников Тобо возникли большие сомнения насчет его будущего.

- Слабый шаман будет, - сказал Ичин Хисей, дедушка новорожденного. – Совсем слабый. Лучше такому не быть.

На том и порешили. Маленького Тобо воспитывали как обычного мальчика-туюса – будущего охотника и воина. Но за семь последующих лет его мать не родила больше ни одного мальчика, а это уже было серьезно. Третьим признаком Небо прямо выражало свою волю, и никто из племени Хисей не решился оспаривать ее. Тем более что старый шаман был действительно стар, и пора было задуматься о преемнике.

Только один человек решительно возражал против такого развития событий – сам Тобо. Но кто же будет слушать семилетнего сопляка, который сам не понимает своего счастья? Отряд воинов, гордых такой честью, отвезли угрюмого зареванного мальчишку на холм Всех Предков, развели сигнальный костер и ушли. Оставив мальчика дожидаться Поворота Судьбы.

- Поворот Судьбы, это жестокий обряд, - сказал Грегож. – Представьте себя, баронесса, ребенка оставляют совсем одного в глухом лесу. Без шатра, без сменной одежды, практически без еды. Дают бедолаге лук, колчан со стрелами, нож… выживай, как сможешь.

Уна Костайль содрогнулась:

- Ужас! Варварство! Представляю, сколько детей погибает! Бедные малыши.

- Так выявляют четвертый признак шамана, - объяснил Грегож. – Но спешу вас успокоить, баронесса: смерть во время такого испытания большая редкость. Дело в том, что холм Всех Предков священное место для туюсов. Каждое утро они совершают моления, повернувшись лицом в его сторону. И, разумеется, кто-то обязательно увидит сигнальный столб дыма. Увидит и поспешит на помощь. От ребенка требуется только спокойно дождаться спасателей… день, два… редко когда больше четырех. Потом его заберут в чужое племя – это обязательно, чтобы в чужое! – лишат родового имени… ну и, собственно, все. Лет до двадцати мальчик будет проходить обучение у местного шамана, получит остальные свои знаки и благополучно вернется в родное племя. Станет уважаемым человеком, женится… его семья никогда не будет знать голода и нужды…

- Звучит неплохо, - заметила Уна. – Тогда в чем же провинился этот счастливчик? Не захотел брать в жены предназначенную ему женщину? Оказался бесплодным?

Проведя несколько лет на Счастливых Островах, баронесса успела ознакомиться с обычаями местных племен. Поверенный хохотнул.

- До женитьбы, баронесса, дело не дошло. Дело в том, что этот парень не захотел принимать седьмой, последний знак. Он отказался от внутреннего зрения, без которого не может обойтись истинный шаман. Ибо только внутренним зрением можно увидеть скрытое, познать неведомое… ну и так далее…

- Но это же суть шаманизма, не так ли? Духовное зрение, я имею в виду. Тогда почему же он?..

- Чтобы обрести внутреннее зрение, нужно лишиться внешнего, - объяснил Грегож.

Он произнес эти слова таким будничным тоном, что Уна не сразу осознала их смысл.

- Господи! – потрясенно воскликнула она. – Внешнее зрение – это глаза? Глаза, да? Людей что, ослепляют?

Грегож развел руками.

- Увы, моя баронесса, это так. Дикий обычай, согласен. Обретение седьмого знака самое тяжелое испытание для шамана… и не все выживают после этой… гм… процедуры… В оправдание варваров скажу лишь, что ослепленный шаман действительно приобретает ряд… э-э-э… способностей, скажем так, недоступных обычным людям. Я лично был свидетелем некоторых случаев, которые кроме как мистикой объяснить невозможно. Духовное зрение у язычников Святая Церковь отрицает… значит, отрицать должны и мы, не так ли? Поэтому – только мистика, только козни дьявола, это я вам заявляю со всей ответственностью, как истинный христианин.

Он торжественно перекрестился; баронесса машинально последовала его примеру. Глаза ее не отрывались от шамана-бунтовщика, которого соплеменники энергично забрасывали грязью.

- Отказался, значит, - задумчиво проговорила она.

- Наотрез, - весело подтвердил Грегож. – Более того, он заявил, что освященный веками обычай предков является ошибкой. И для обретения внутреннего зрения совсем необязательно лишаться глаз. Достаточно время от времени уединяться в полной темноте и тишине, лишив себя пищи. Сии новаторские идеи не нашли отклика в душах его соплеменников, поэтому новатора приговорили к изгнанию.

Толпа туюсов расступилась, пропуская к связанному маленькую процессию: седой человек с повязкой на глазах, мальчик-поводырь, на плечо которого опирался слепец, и четверо крепких молодцов, несущих связки кольев и сыромятных ремней. Какой-то старик выкрикнул что-то фистульным голосом, и толпа разразилась смехом. Связанный дернулся и оскалил зубы.

- Что там происходит?

- О, баронесса, нас зовут! Кажется, ваш ужин поспел.

В руках у десятка мужчин сверкнули ножи. Остальные попятились, образуя просторный круг, а вооруженные туюсы стали медленно приближаться к связанному. Тот зарычал.

- Я спрашиваю, что там происходит?

- Ничего особенного, просто часть обряда. Уверяю вас, убивать преступника никто не собирается. Это табу.

Вооруженные набросились на связанного, а тот орал, отбивался ногами, бешено извивался и кусался. Но силы были неравны, поэтому очень скоро изгнанник лишился всей своей одежды.

Четверка крепышей из сопровождения шамана, не обращая внимания на происходящее, вбивала колья в землю. Покончив с этим, они затянули ременные петли на запястьях и лодыжках жертвы. Пара минут безнадежного отчаянного сопротивления, и обнаженная жертва оказалась распята между кольями.

- Последний раз спрашиваю, что здесь происходит?!

- Давайте уйдем, баронесса. Вам не стоит на это смотреть.

Бац! Звонкая оплеуха обрушилась так неожиданно, что поверенный не удержался на ногах.

- Кастрация, - сдался он, прижимая ладонью быстро опухающую щеку. – Изгнанника предварительно кастрируют.

- Остановите их! Немедленно прекратите это зверство!

Не вставая, Грегож отчаянно замотал головой:

- И не подумаю! Я не самоубийца!

Баронесса Костайль в отчаянии огляделась вокруг. Но помощи было ждать неоткуда: сопровождающие обоз моряки, расположившись вокруг костра, с интересом наблюдали за происходящим и вмешиваться не собирались. Боцман, встретившись взглядом с женщиной, только покачал головой и ухмыльнулся:

- И правда, ваша милость, шли бы вы отсюда. К чему вам на такое непотребство смотреть?

Слепой шаман, ведомый мальчиком, опустился на колени между ног распятого, достал из-за пазухи изогнутый нож. Один из крепышей встал у головы жертвы; в руках его невесть откуда взялась обмотанная толстой шкурой дубина. Еще один крепыш сосредоточенно калил на костре наконечник копья. Приговоренный туюс завыл: страшно, отчаянно, безнадежно.

Этот вой сорвал баронессу с места. Бросившись к своей дорожной карете, она принялась лихорадочно расшпиливать багаж. В разные стороны разлетались меха, кружевное белье, платья и ленты. Быстрей! Быстрей! Черт, где же она? А, вот!

Рука наткнулась на холодную рифленую рукоять. Миг, и баронесса, воздев шпагу покойного барона над головой, помчалась в сторону туюсов, издавая воинственные кличи. Еще миг – и она разъяренной фурией ворвалась в толпу, без разбору раздавая оплеухи и зуботычины.

Что остановило вождя туюсов? Вид безумной женщины (а только безумица может поднять руку на мужчин)? Шпага, сверкающая на солнце? Но, так или иначе, он остановился: поднял руку и каркнул что-то повелительное.

Крепыш опустил дубину – не на голову приговоренного, а рядом на землю. Шаман спрятал свой нож за пазуху и сгорбился, сидя на пятках. И все туюсы, включая жертву, во все глаза уставились на тяжело дышащую женщину. Вождь шагнул вперед, властно протянул руку. Плохо понимая, что делает, Уна Костайль направила шпагу в грудь вождю. Запоздало сообразив, что так и не вынула ее из ножен. И едва удержалась от нервного смеха – тоже мне, защитница! Вождь нахмурился и заговорил.

- Он говорит – прекрасное оружие!

Уна обернулась – за спиной стоял запыхавшийся Грегож, бледный, если не считать пылающей щеки. От костра спешили моряки. Моряки были вооружены тесаками и пистолями, Грегож – казенной легкой шпагой-полуторкой. Мужчины-туюсы закрыли собой женщин и детей; у некоторых в руках были копья. Что я наделала, ужаснулась Уна. Это же бойня, обязательно будет бойня! И все из-за чего? из-за кого? Из-за грязного дикаря? Чьи идеи тебе показались любопытными?

Из-за тебя, голубушка, шепнул внутренний голос, только из-за тебя сейчас погибнут люди.

- Он говорит – прекрасное оружие! Достойное воина. Что баронесса хочет за него?

Бойня откладывалась.

Кочевые пути народа туюсов из рода Хисей пролегали вдоль берега моря. А берег, изрезанный глубокими бухтами, оказался крайне удобен для устройства портов и пристаней народа Лимии. Так дикари-язычники познакомились с цивилизацией. Знакомство оказалось взаимовыгодным: моряки получали мясо и рыбу, фрукты и овощи и сколько угодно свежей чистой воды. Туюсы обзавелись пусть дрянными, но железными ножами, зеркальцами и бусами, узнали вкус специй и крепкого алкоголя. Так что не было ничего удивительного, что вождь положил глаз на шпагу покойного барона Костайль.

- Что я хочу? Жизнь этого человека!

Жест, которым баронесса указала на шамана-отступника был более чем выразительным. Лицо вождя сморщилось в хитрой улыбочке. Он приосанился, упер руки в бока и заговорил.

- Это великий шаман, - переводил Грегож. – Он спустился ниже корней гор, он поднялся выше Луны и познал столько тайн, сколько песчинок на этом берегу. Такой человек стоит дорого, очень дорого.

- Как же такого замечательного человека они решились выгнать, причем бесплатно? –

язвительно спросила Уна.

- Он возгордился. И поставил себя против Неба. Духи разгневались и потребовали наказать дерзкого. Но если красивая богатая женщина хочет забрать его себе, она может это сделать. В обмен на оружие, каким владеют мужчины ее рода.

Уна Костайль с облегчением улыбнулась – дело оказалось проще, чем она думала.

- Я согласна!

Вождь просиял, принял из рук баронессы шпагу и благоговейно прижал ее ко лбу. Потом отдал какой-то приказ. Команда экзекуторов пришла в движение: вновь взмыла вверх дубина, наконечник копья лег на угли, а слепой шаман равнодушно потянул из-за пазухи кривой нож.

- Стойте! – в отчаянии закричала Уна. – Да стойте же, черт вас побери! Грегож, что происходит? Он что, вас не понял? Объясните ему – мне нужен этот человек живым и здоровым!

Слегка обескураженный Грегож повернулся к вождю. Он говорил медленно, четко произнося каждое слово, сопровождая свою речь красноречивой и очень наглядной жестикуляцией. На лице вождя проступило недоверие, потом изумление, потом сочувствие. Причем сочувствие явно адресовалось глупой женщине, не умеющей понять простые истины.

Ответная речь вождя заняла немало времени. Поверенный внимательно слушал, что-то уточнял, что-то переспрашивал, и вождь терпеливо, как несмышленышу, повторял раз за разом одно и то же. Наконец, Грегож кивнул и повернулся к баронессе.

- Плохо дело, - сказал он, вытирая потный лоб рукавом. – Если вкратце – любой взрослый бездетный туюс после смерти возрождается женщиной. Это такое наказание… прошу прощения, баронесса, - дикие люди, дикие верования... Шаманы в этом смысле не исключение. Но кастрированный шаман… еще раз прошу меня простить… лишается не только мужской, но и духовной силы. И, как результат, не может исполнить свое предназначение. А это уже гораздо серьезнее. Такой шаман возрождается альтером…

- Сколько? – перебила баронесса. Грегож вздохнул.

- Дело не в деньгах, баронесса. Туюсы опасаются мести. Оставив вашему шаману его… э-э-э… мужественность, они оставят ему и возможность колдовать. А это опасно. И не в последнюю очередь для вас… Это не я, это они так говорят, - поспешил откреститься поверенный, увидев, как грозно нахмурилась баронесса. – Слабая женщина не может противостоять шаману, даже если он не обрел еще внутреннее зрение. А если ваш протеже выколет себе глаза… ну, тут и опытный воин превратится в ребенка. Короче, туюсы боятся, баронесса.

Баронесса Костайль ненадолго задумалась.

- А если я гарантирую, что этот шаман не причинит никому вреда? Что я с ним справлюсь?

Вождь долго и со вкусом смеялся. Ему вторили мужчины. Даже женщины улыбались, закрывшись ладошками. Даже дети хихикали. Не смеялся только слепой шаман – повернув к баронессе перечеркнутое кожаной повязкой лицо, он был странно напряжен, словно прислушивался к эху слов женщины. Потом кивнул и, наклонившись к распятому, взмахнул своим ножом…

- Стоять!!!

Резкий окрик баронессы Костайль прозвучал как удар бича, и одновременно Грегож взмахнул своей легкой шпажонкой. Шаман вздрогнул и повалился вперед, уткнувшись лбом в живот своей несостоявшейся жертве. Наступила мертвая тишина.

Выставив перед собой шпагу в ножнах, вождь осторожно приблизился к шаману, потыкал неподвижное тело. Потом присел, прислушался к дыханию, повернул к баронессе ошарашенное лицо.

- Жив!

Дружный вздох потрясения был ему ответом.

Штатный парализатор «Комфорт», с опозданием сообразила Уна. Сто двадцать зарядов, дальность до пяти метров, поражаемая масса до трехсот килограмм, специального разрешения на ношение не требуется… Завтра очнется с больной головой…

- О, великая! – дурным голосом заорал Грегож, падая на колени. Туюсы, замешкавшись на мгновение, распростерлись ниц. Вождь, изо всех сил сохраняя видимость спокойствия, заговорил, но голос его предательски дрожал и срывался.

Женщина из-за моря – великая волшебница, раз сумела справиться с таким сильным шаманом, как Ундай. Она такая великая, что ее печень нельзя есть обычному человеку. Поэтому пускай забирает себе Тобо, совсем забирает, безо всякой платы, и делает с ним все, что пожелает.

Только он, ничтожный Деруз Хисей, униженно молит – пусть великая волшебница не гневается на туюсов. А если считает, что племя заслуживает наказания, то пусть накажет его одного.

И вождь бухнулся лбом в землю.

… Уезжали рано утром, едва развиднелось. И в такой спешке, что баронесса едва не забыла свою «покупку».

***

- Спасибо тебе, Грег, - сказала баронесса Уна Костайль на унилингве. – И прости. За пощечину прости, ладно?

На крошечной носовой палубе парусного корабля они были вдвоем, и можно было не опасаться чужих ушей.

- Авантюристка, - буркнул Грег Малфой, инспектор Службы Безопасности. – Чтобы я еще раз с тобой связался… Да будь я проклят!

Часть 1.

Феерическая дура.

Глава 1.

-1-

Так называла ее Дашка и, наверное, была права.

Голос Игоря – о, она могла услышать его в любом шуме, безошибочно вычленить из многоголосого гомона! Лицо Игоря – она могла бы нарисовать его в мельчайших деталях. Если бы, конечно, умела рисовать. Запах Игоря – мощнейший афродизиак, от которого у Юльки темнело в глазах и кружилась голова. Руки Игоря…

Впрочем, до рук дело пока не доходило. И вряд ли дойдет, считала Дашка, и Юлька, разглядывая себя в зеркало, была вынуждена соглашаться с любимой подругой. Потому что ничего хорошего ей зеркало не показывало – мышь серая, невзрачная, к тому же в очках. Правда, в первый же семестр очки сменили линзы, но это не сделало Юльку более привлекательной для мужской половины человечества. Прибавьте сюда еще рост – метр с кепкой в прыжке, тонкий голосок и вечно искательное выражение лица. Правда, фигура была неплоха – изящная, точеная, прям не девушка, а статуэтка из слоновой кости. Но что толку с той фигуры, если она вечно закутана в дешевые тряпки?

А Игорь был красив. Нет, не так, - он был божественно красив, как будто явился сюда прямиком с небес древней Эллады. Атлетическая фигура, широкий разворот прямых плеч, выпуклая грудная клетка. Шелковистая даже на вид загорелая кожа подчеркивала каждый мускул на его теле. А сапфировые глаза, окруженные неожиданно темными длинными ресницами? А вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы? Обаятельная улыбка и лучистый взгляд?

А еще он играл на гитаре, прыгал с парашютом и прекрасно танцевал.

От Игоря были без ума все женщины от десяти до ста лет. Студентки ходили за ним толпами, красотки в дорогих машинах приглашали его в рестораны, суровые преподши таяли от одного его взгляда. И даже завкафедрой по прозвищу Мегера, закоренелая холостячка, презирающая весь мужской род, и та смягчалась душой, стоило Игорю улыбнуться ей.

И как при таких талантах Игорь ухитрился не нажить себе врагов среди мужчин, оставалось загадкой. Наверное, все дело было в его характере – легком, открытом, щедром. Он любил всех, и все любили его. Даже его «бывшие».

Юлька не стала исключением. Она влюбилась в Игоря с первого взгляда. Даже не так – с первого звука его голоса. Нет, опять не то – она не видела и не слышала Игоря, когда, гордая и счастливая, шла в толпе сокурсников на первую в своей жизни лекцию. Просто вдруг изменилось что-то в окружающем мире, он наполнился чем-то огромным, значительным; чем-то таким, чему Юлька не могла дать определение. Медленно, словно преодолевая сопротивление глубины, она обернулась и увидела Игоря.

В тот же миг Юлька влюбилась. Тяжело. Безнадежно. Навсегда.

А Игорь ничего не понял и не почувствовал. Он шествовал по своему Олимпу, и весь мир был у его ног.

- Дура, - ругалась Дашка, когда Юлька рыдала у нее на плече. – Ты на себя-то посмотри! Кто он – и кто ты! Да у него от баб отбоя нет, он же их каждую ночь меняет. И все – красавицы: ноги от ушей, сиськи арбузами, глаза плошками. Он же на тебя и не глядит даже, замухрышка ты несчастная, зря только под ногами путаешься. Нет у тебя шансов к нему в койку попасть, ясно? Если только так, свечку подержать.

Пусть, соглашалась зареванная Юлька, пусть свечку, опахало, ночной горшок – что угодно, лишь бы быть рядом, всегда и везде. Пусть бабы, ей плевать, пускай приходят и уходят, лишь бы она, Юлька, оставалась рядом со своим богом.

- Кретинка! – орала Дашка. – Где твоя гордость? Ты себя что, на помойке нашла? Как можно так перед мужиком унижаться?

Перед этим – можно! - с мученическим видом твердила Юлька. Потому что – любовь! А если Дашка этого не понимает, если ей недоступны высокие чувства, то она просто оголтелая феминистка, «синий чулок» и вообще не подруга.

- Идиотка, - безнадежно вздыхала Дашка. – Мужика тебе надо, нормального мужика. А не этого херувимчика.

Нет, гордо вскидывала голову Юлька, ни за что! Она будет хранить себя для любимого. Когда-нибудь наступит их час, их звездный час. И тогда он оценит силу ее любви.

- Оценит, - ядовито хмыкала Дашка, - держи карман шире. Эка невидаль – целка. Думаешь, ты у него первая такая будешь, нетронутая?

Пусть не первая, защищалась Юлька. Ну и что? Какое это имеет значение? Если она дала обет своему рыцарю, и будет хранить ему верность хоть до самой смерти!

Впрочем, до самой смерти не получилось. Только до конца семестра. Это произошло в канун Нового Года, и устроила все, конечно, Дашка. Она тоже не была красавицей, и прекрасно отдавала себе в этом отчет, но ее жизнерадостность и уверенность в себе привлекали не меньше, чем экстерьер породистых девиц. К тому же она была умна, практична и тщательно скрывала это от мужчин.

Тридцать первого декабря она затащила Юльку на вечеринку в студенческую общагу. Там было шумно, весело и пьяно, толпы студентов с бутылками в руках хаотически клубились, перемещались, смешивались и распадались на отдельные группки. Непонятно как в руках у Юльки образовался основательно захватанный стакан с шампанским, и она машинально из него отхлебнула. Потом еще раз и еще. Так что когда они с Дашкой очутились в небольшой тихой комнате, Юлька была уже под хмельком и в чудесном настроении.

Новый Год шагал по планете, и перед ним было бессильно даже божество по имени Игорь.

Дашка нежно ворковала с черноволосым очкариком; за Юлькой ухаживал… Витя? Вадя? Вова? Он что-то шептал ей на ухо горячими губами, угощал мандаринами и шоколадом и старательно подливал в ее стакан. А его руки, жесткие и нетерпеливые, были везде. Юлька равнодушно, словно бы со стороны, наблюдала за развитием ситуации. В голове ее основательно шумело, перед глазами плыло, и ей было все равно.

Потом Дашка и ее очкарик куда-то делись, а Юлька оказалась в кровати, узкой и неудобной. Вадя… или все-таки Вова?.. торопливо стаскивал с нее джинсы, ухитряясь при этом раздеваться сам. Он шумно сопел носом; Юльке стало смешно, и она хихикнула.

Чисто теоретически, она знала, как это происходит. Подруги рассказывали. Да и в сети немало чего выложено насчет первого сексуального опыта. И про боль, и про неземное блаженство, и про то, как это круто, раз и навсегда, меняет жизнь.

А Юльке было никак. Она словно выполняла нудную, скучную, но необходимую работу, а когда все закончилось, встала, оделась и молча ушла. Вадя-Вова встревожено что-то крикнул ей вслед, но Юлька не обратила на него никакого внимания.

Если Дашка надеялась, что после этого жизнь Юльки изменится, то зря – все осталось по-прежнему. А весной стало еще хуже. Потому что Игорь наконец-то заметил Юльку.

Ну как – заметил? Просто сбил ее с ног. Нечаянно. Юлька присела, чтобы завязать шнурок на кроссовке, Игорь стремительно шел по коридору, Юлька встала, и они столкнулись. Легкая, как перышко, Юлька отлетела, шлепнулась на задницу. И замерла, снизу вверх глядя на обожаемого кумира.

- Ох! – воскликнул Игорь. – Извини, пожалуйста!

Он нагнулся, подхватил девушку, рывком поднял ее в воздух и засмеялся, глядя в ее отчаянные глаза.

- Испугалась, мышка? – весело спросил он. – Мышка-малышка. Не ушиблась?

Он посадил Юльку на подоконник, легонько встряхнул ее за плечи, ободряюще улыбнулся и ушел. А Юлька осталась, вцепившись руками в холодный пластик. Горячая волна ударила ей в лицо, дыханье сбилось, тело пронзила сладкая дрожь, и Юлька сжала зубы, чтобы не застонать. И все-таки застонала.

- Н-да, - сказала Дашка, разглядывая подругу, словно та была редким образчиком вымирающего вида. – Эк тебя… Ладно, пойдем. Разрешаю покурить. Говорят, после секса самое то.

Юлька неловко сползла с подоконника и на ватных ногах поплелась за Дашкой, плохо соображая, куда они идут и зачем. Откуда-то в руке у нее оказалась сигарета, и Юлька неумело затянулась. Стоящая радом Дашка что-то говорила сердитым голосом, но Юлька ее не слышала.

- Извини, - сказала она, роняя недокуренную сигарету. – Я… мне домой… Ладно?

-2-

Квартира, которую они с Дашкой снимали, была крошечной и находилась далеко от института. Но все же это была квартира, с кухней, ванной и стиральной машиной, а не комната в общежитии. Платила за нее Дашка, точнее – ее родители, а Юлька по мере сил участвовала: покупала продукты, готовила и вообще вела хозяйство. «Моя компаньонка, - поддразнивала ее Дашка. – Прям как в романах Агаты Кристи. Надеюсь, ты не собираешься меня прикончить? Учти, тебя в моем завещании нет»

Не раздеваясь, Юлька забралась под одеяло и замерла, сжавшись в комочек. Она чувствовала руки Игоря – на талии, на плечах, так явственно, словно он находился здесь, рядом. Она вдыхала его запах, слышала его голос, и раз за разом переживала то феерическое ощущение, которое ученые сухари называют скучным словом «оргазм».

Юлька не знала, сколько прошло времени, просто в прихожей щелкнул замок, и в комнату ворвалась Дашка. Она с грохотом швырнула на пол Юлькину сумку, про которую та благополучно забыла, и встала посреди комнаты, уперев руки в бока и грозно хмуря брови.

- Ты понимаешь, что это ненормально? – сказала она. – Ты понимаешь, что с этим надо что-то делать? Маньячка сексуальная! У вас же ничего не получится! На фиг ты ему сдалась?

Юлька уткнулась лицом в подушку и тихо, безнадежно заплакала. Она все понимала, но – боже мой! – что она могла с собой поделать? Если весь мир, вся Вселенная воплотилась для нее в одном человеке? Разве объяснишь это кому-нибудь? Как рассказать о своем чувстве, если в человеческом языке и слов-то таких нет!

- Я люблю его!

Вот и все, что она сумела сказать, и сама поразилась тому, как плоско, глупо и неубедительно это прозвучало. Дашка вздохнула, с жалостью глядя на плачущую девушку, присела рядом.

- Послушай меня, подруга, - мягко проговорила она. – Я - на твоей стороне. И очень беспокоюсь за тебя. Игорю наплевать на тебя и на твою любовь, ты для него не существуешь. Черт возьми, да он через секунду забыл, что сбил с ног какую-то пигалицу! А ты таким манером доведешь себя до полного сумасшествия. И кому это надо? – Дашка помолчала. – Тебе надо обратиться к врачу, - твердо сказала она. – Ну, не к врачу, а… есть же какие-то специалисты? Разбирающиеся в таких проблемах? Сама ты не справишься, поверь. Дальше только хуже будет.

Юлька вдруг перестала плакать и замерла. Потом подняла красное зареванное лицо, посмотрела на подругу.

- Специалисты? – насморочным голосом переспросила она, и Дашка обрадовалась.

- Ну, конечно! – вскричала она. – Их же полным-полно! Даже бесплатные есть! Знаешь, всякие там телефоны доверия, кризисные центры! Хочешь, я найду? Прямо сейчас?

Юлька последний раз хлюпнула носом, длинно прерывисто вздохнула и наконец-то улыбнулась.

- Не надо сейчас, - сказала она. – Я сама, ладно? Завтра, прямо с утра.

- Я сейчас чайку нам сварганю, - с облегчением сказала Дашка.

-3-

К выбору специалиста, способного помочь ей в такой сложной ситуации, Юлька подошла со всей ответственностью. Плотно позавтракала, прогнала Дашку на свидание с черноволосым очкариком, вооружилась тетрадкой и ручкой и с головой погрузилась в интернет. Она придирчиво изучала кандидатуры, внимательно читала отзывы, что-то записывала, обводила рамочкой или зачеркивала. К вечеру у Юльки болела голова и отчаянно чесались глаза, но она была очень довольна собой.

- Послезавтра я иду на прием, - объявила она вернувшейся подруге. – Записалась на девять утра. Прикроешь меня в институте?

- Я с тобой! – вскинулась Дашка, но Юлька отказалась наотрез.

Потому что ни за какие коврижки она бы не призналась прагматичной подруге, к какому именно «специалисту» она собралась на прием.

В понедельник, с половины девятого, она топталась перед подъездом пятиэтажного дома из мрачного красного кирпича и собиралась с духом. Чувствовала она себя ужасно глупо. И совсем не была уверена, что сделала правильный выбор.

Ну а как тут можно быть уверенной, если нет никакого опыта? Этих же объявлений сотни, и одно другого заманчивей. Потомственные ясновидящие, гадалки, маги хрен знает какого уровня, всякие там мадамы и госпожи: Элеоноры, Любы, Вероники… И, главное, все обещают стопроцентный результат!

Это объявление привлекло Юльку своей скромностью. «Марина Рожкова, альтернативный специалист. Практическая магия. Специализация – любовные отношения. Оплата по результату» - гласило оно, и Юлька тут же прониклась. Особенно ей понравилась «оплата по результату», потому что денег у Юльки не было.

Ее воспитывали дед с бабкой – отец слился сразу после рождения дочери, а мама умерла, когда Юльке едва исполнилось пять лет. Нерадивый папаша от алиментов не бегал, платил честно, но мало. А вот общаться с дочерью или подкидывать деньжат, сверх положенного по закону, не собирался. Так что семья из двух стариков и одной внучки жила дружно, но бедно.

Юлькин резерв и неприкосновенный запас на черный-пречерный день состоял из стодолларовой купюры, маминых золотых сережек, ее же обручального кольца и тоненькой золотой цепочки с крестиком – их подарили дедушка и бабушка на восемнадцатилетие любимой внучки. И Юлька, далекая от магического бизнеса и бизнеса вообще, наивно полагала, что этого должно хватить за глаза. Да еще и останется, наверное.

Из подъезда вышла пожилая тетка, волоча за собой сумку на колесиках, неприязненно взглянула на Юльку.

- В сто тридцать четвертую, - безошибочно определила она. – И шляются, и шляются. К этой Маринке, чтоб ей пусто было. Деньжищи лопатой гребет, а как на ремонт подъезда, так не дождешься.

Юлька пробормотала что-то невнятное, нырнула в подъезд и бегом поднялась на третий этаж.

Дверь сто тридцать четвертой квартиры сильно отличалась от других дверей, обитых дешевым дерматином, и всем своим видом говорила, что за ней живет человек успешный и обеспеченный. Юлька неумело перекрестилась и решительно, словно боясь передумать, вдавила палец в кнопку звонка.

Дверь открылась, и, увидев хозяйку квартиры, Юлька испытала острое разочарование. Она ожидала увидеть красивую женщину лет тридцати пяти, славянской внешности, с аккуратной стрижкой, но та, что стояла сейчас перед ней, ничуть не походила на свою фотографию с сайта.

Она была намного старше, лет за пятьдесят или даже ближе к шестидесяти. У нее была смуглая кожа неприятного оттенка, длинный хрящеватый нос и глубоко посаженные черные глаза. Когда-то она была жгучей брюнеткой, но сейчас ее волосы, неопрятно спадающие на плечи, были изрядно биты сединой. Одета она была в глухое темно-коричневое платье.

Женщина молча, без малейшей приязни, смотрела на девушку.

- Мне на девять, - пролепетала Юлька и оглянулась. Ей очень захотелось уйти. – Я, наверное, квартирой ошиблась. Извините, я…

Женщина отступила в сторону, шире распахивая дверь.

- Проходи, - сказала она. – Марина ждет.

Голос у нее был глухой, с еле уловимым акцентом, который Юлька не смогла определить.

Служанка! – с облегчением подумала Юлька. Ну, не служанка, конечно, а домработница какая-нибудь. Хотя я лично ни за что бы не взяла в домработницы такую страхолюдину. Ведь всех клиентов распугает! Один нос чего стоит, вылитая ведьма!

И все же у Юльки камень упал с души, она повеселела и уже без боязни шагнула через порог. Какое мне дело до того, кого эта Марина Рожкова нанимает, подумала девушка. Может, эта ведьма - отличная хозяйка? Или необыкновенная кулинарка? Или вообще какая-нибудь дальняя бедная родственница, которую Марина приютила из жалости?

Юлька с любопытством огляделась – интересно же, в самом деле, как живут все эти гадалки, маги и прочие экстрасенсы. Но ничего такого этакого она не увидела – обыкновенная, не слишком просторная прихожая, оклеенная светлыми обоями, стандартная икеевская мебель, на стене миленький натюрморт с голубыми незабудками. И никаких тебе зловещих рун, потемневших от времени крестов, икон и прочих атрибутов «практической магии». Правда, откуда-то бесшумно появился черный кот и сел, обвив лапы хвостом.

- Кис-кис, - обрадовано позвала Юлька, но кот равнодушно зевнул розовой пастью и отвернулся.

Он явно не имел никакого отношения к деятельности хозяйки.

Повинуясь коротким указаниям ведьмы, Юлька добросовестно пошаркала ногами по жесткому коврику, натянула на старенькие кроссовки голубенькие поликлинические бахилы, и только после этого была допущена в святая святых – в кабинет альтернативного специалиста.

Кабинет Юльку не разочаровал – с удовлетворением девушка увидела хрустальные шары на подставках, каменные пирамиды, флаконы с разноцветными жидкостями, резные деревянные жезлы и много разных других вещей, названия которых она не знала и о назначении которых даже не догадывалась. В кабинете приятно пахло натуральным воском и травами – их сухие пучки были развешаны по стенам.

Сама Марина Рожкова сидела за овальным столом и была точно такая, как на фото. Юлька несмело улыбнулась ей.

Марина на улыбку не ответила, она пристально разглядывала девушку, и Юльке показалось, что на ее лице мелькнуло выражение то ли досады, то ли разочарования.

- Приворот, - утвердительно сказала Марина. – Фотографию принесли?

Юлька обрадовалась, она никак не ожидала, что альтернативный специалист вот так, с ходу, во всем разберется.

- Да, конечно. Вот, - и Юлька вынула из рюкзачка фотографию, которую, согласно инструкции на сайте, распечатала по пути сюда.

Марина взяла снимок, и брови ее взлетели вверх.

- Другие есть? – отрывисто спросила она.

- Только в телефоне, - виновато сказала Юлька. – Я же не знала… Я думала – одной хватит…

- Давай, - сказала Марина, и Юлька поспешно передала ей свой старенький «Самсунг».

- Его зовут Игорь, - счастливо выдохнула она и покраснела.

Часть II. Пять лет назад

-Глава 2-

-1-

До знакомой гостиницы Кай Ноланди добрался лишь поздно вечером – окончательно обветшавший мост через Быстрицу закрыли, наконец-то, для ремонта, пришлось сделать изрядный крюк до Мельничего Брода. Оставив уставших лошадей заботам слуги, Кай на негнущихся ногах заковылял к широкому крыльцу. В желтом мутноватом оконце, забранном толстой решеткой, мелькнула чья-то физиономия, распахнулась тяжелая дверь, выпустив облако густого пара, и на крыльцо выкатился папаша Мерлуш, кругленький, плотненький, с красной щекастой физиономией. Сорвав с плешивой головы засаленный колпак, он принялся истово кланяться:

- Милости просим, сударь. Милости просим.

Его осипший голос с трудом перекрывал многоголосый невнятный гул, доносящийся из полуоткрытой двери.

Никогда не видал худых трактирщиков, подумал Кай, с трудом взбираясь на крыльцо. Вот всегда они такие, поперек себя шире. Специально их, что ли, выводят таких?

- Комнату мне приготовил? – отрывисто спросил он. – Не забыл?

На простодушной физиономии папаши Мерлуша отразилась смертельная обида.

- Как можно, ваша милость, как можно? Неужто я не знаю, когда вы к маменьке своей драгоценной ездите, дай бог ей всяческого здоровья и благополучия! Готова ваша комната, сударь, и тюфячок я приказал свежим сенцом набить. Мягкое сенцо, душистое. Спать будете, как на облаке.

- Облако есть водяной пар, - наставительно сказал Ноланди. – И спать на нем будет затруднительно. К тому же, сыро. Понял, болван?

Он шагнул в трактир и остановился. Большая общая зала была набита битком, за длинными столами сидели мужики, касаясь друг друга плечами. Кому не хватило места за столом, сидели на полу, подпирая стены спинами, и хлебали варево, устроив плошки на поднятых коленях. И даже отдельные столики, «для благородных господ», все были заняты замотанными в платки деревенскими бабищами, в которых даже самый доброжелательный наблюдатель не заметил бы ничего благородного. Между едоками, высоко поднимая миски, плошки и кружки, с трудом протискивались две дородные, в папашу, дочери Мерлуша.

- Ч-черт, - прошипел Кай, озираясь. – Откуда весь этот сброд?

- Богомольцы они, с Верхних Скитов. – Папаша Мерлуш деликатно подхватил Кая под локоток и принялся незаметно теснить к лестнице, ведущей на второй этаж. – Ничего, сударь, не извольте беспокоиться, народишко смирный, богобоязненный. Не первый год у меня останавливаются. Переночуют, а завтречка, прямо утра…

- Переночуют? Где?!

- А вот прямо здесь, прямо вот туточки. Сейчас покушают, потом столы вдоль стен поставят, бабы полы вымоют, одеяла постелют… ну и залягут, рядочками… Да не тревожьтесь, сударь. –

Папаша Мерлуш правильно истолковал выражение лица молодого барона. – Ужин вам в комнату подадут. Я и подам, в лучшем виде. Опять же, если умыться с дороги захотите или еще что, только крикните, я мигом… А слугу вашего я в сараюшке положу. У меня там тепло, в сараюшке-то…

Продолжая болтать, папаша Мерлуш подтолкнул барона Ноланди вверх по лестнице, махнул рукой: идите, сударь, идите. А сам чудесным образом словно бы растворился в воздухе. Оставив, между прочим, высокопоставленного гостя без внимания.

- Хам, - процедил Кай и сплюнул на чисто выскобленную ступеньку.

Комната, которую он заказал и оплатил заранее, находилась в левом, коротком крыле, в самом его конце. Папаша Мерлуш не обманул – в комнате и правда пахло свежим сеном. Стащив перевязь, Кай положил шпагу на стол и, как был, не раздеваясь, не снимая сапог, с довольным стоном повалился на тюфяк. Терпкий запах чабреца, полыни и еще чего-то, чему он не знал названия, ласково омыл напряженные нервы, глаза закрылись сами собой.

На минуточку, подумал Кай, только на одну минуточку. И провалился в крепкий сон.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо – грубо и бесцеремонно. Кай вскинулся, хотел выругаться, но крепкая ладонь в кожаной перчатке с размаху запечатала ему рот.

- Тише, болван, - прошипел чей-то голос. Чей-то знакомый голос.

-2-

Можно было как угодно относиться к герцогу Лимийскому, можно было обвинять его во всех смертных грехах, тем более, что он сам давал обильную пищу для пересудов. Но назвать его трусом не посмел бы никто, даже самый оголтелый хулитель. Это Кай Ноланди знал точно.

Инкогнито, переодевшись в простое платье, в одиночку (двое сопровождающих головорезов не в счет) проделать немалый путь от дворца до захолустного постоялого двора – для этого нужна особая храбрость. И дело не только и не столько в лихих людишках, пошаливающих на дорогах, - герцог отменно владел шпагой, не хуже, чем его головорезы ножами и дубинами. Да и плащ паломника остужал многие горячие головы. Нет, другое по-настоящему восхищало барона Ноланди.

Тяжелые грубые башмаки вместо изящных туфель. Некрашеная холстина вместо шелков и бархата. Тюфяк, набитый подопревшей соломой вместо пуховых перин. А вонь общественных выгребных ям? А засаленные столы харчевен? Тяжелая жирная еда, никак не подходящая для нежного желудка человека благородного происхождения? Ночевки под открытым небом или в общем зале постоялого двора, где храпят, дышат перегаром и пускают ветры? А еще назойливые нищие в вонючем отрепье, калеки, выставляющие напоказ гниющие язвы…

Перечислять трудности и лишения, которые стоически переносил герцог Лимийский на своем пути, можно было до бесконечности. Самому Каю было не в пример проще: он как был бароном Ноланди, так им и оставался. И всегда требовал для себя самого лучшего, что только ему могли предложить. Хотя бы отдельную комнату с тюфяком, набитым свежим сеном.

Кай не знал, да и знать не хотел, кто привязывает огрызок пеньковой веревки к расщепленному молнией приметному дубу. Просто она там появлялась, и Кай понимал – пора. Пора собираться в путь, чтобы повидать свою старенькую матушку, доживающую свои дни в монастыре святой Базилии. Свидания эти были не частыми, два-три раза в год, но ведь еще четыре года назад новоиспеченный барон вообще не знался со своей матерью! Прилюдно называл ее предательницей, желал ей адских мук…

Все дело в Илзе, таково было общее мнение. Юная, нежная, добрая, дочь графа Урмавива сумела смягчить озлобившееся сердце своего избранника, наставить заблудшую душу на путь истинный. В самом деле, сколько можно? Мать есть мать, даже если ты считаешь, что она виновата перед тобой. Пора бы уже и простить.

Это все герцог придумал, насчет матери. «Сыновня любовь послужит вам отличным прикрытием, - сказал он. – Да и сам монастырь расположен удачно - вам не придется надолго отлучаться. Ни к чему вызывать лишние подозрения. Ваша репутация должна быть безупречна»

Насчет репутации Кай и сам все прекрасно понимал. Отношения между графом Урмавивой и герцогом, и без того непростые, в последние годы балансировали на грани открытой вражды. Ну, пусть не вражды, но неприязни точно. И масла в огонь подливал этот подлец, барон Шмитнау. Отчего-то возлюбив своего младшего внука больше всех прочих, он во всеуслышание заявил, что оставляет щенку свой южный морской надел вместе с островами. А если учесть, что этот надел вплотную прилегает к гавани графа, то в будущем Кристан Урмавива станет владельцем значительной части побережья Лимии. Что, разумеется, никак не устраивало герцога.

Впрочем, станет ли? Есть ли у мальчишки это будущее?

О подслушанном разговоре и грозном гороскопе Кай, захлебываясь от волнения, рассказал герцогу в первую же их встречу. И с какой-то детской обидой понял, что для того эта величайшая тайна не стала новостью. Деньги, посмеиваясь, объяснил благообразный паломник, в котором никто бы не признал высочайшего хозяина Лимии. И жадность. Прибавьте сюда страх, мой юный друг, и у вас в руках окажется отличный ключ, открывающий любой замок.

Самому Каю герцог денег не предлагал - знал, что тот воспримет это как оскорбление. Зато подтвердил юноше баронский титул, невзирая на громкие протесты двух старших сыновей покойного барона Ноланди. Эти хамы смели утверждать, что Кай не является сыном барона, что его мать согрешила со смазливым конюхом. Доказательства? Да какие, к чертовой матери, доказательства? Вы только посмотрите на этого заморыша!

Кай и в самом деле отличался от мужчин рода Ноланди. Ни тебе телесной мощи, ни буйного нрава, ни пожара густых кудрей. Стройный, если не сказать тощий, тихий черноволосый мальчик удался в мать. Прибавьте сюда равнодушие, с которым покойный барон относился к своему последышу, и вот вам, готовый повод для сплетен и слухов! Конечно, отцом ублюдка является конюх, никаких сомнений! Конюхи, они такие.

Скандал ширился, набирал силу, как река в половодье. Кай уже раскаивался, что с одобрения графа продал прошение на подтверждение титула. Более того, он и сам стал сомневаться в своем происхождении и не знал, куда деваться от стыда. Тем более, что герцог помалкивал, не спеша вмешиваться в конфликт.

На свою беду, братья Ноланди никогда не отличались крепким умом. Расточая налево и направо брань и хулу, взывая к высшей справедливости, они сами не заметили, как перешли опасную черту.

- Если герцог Лимийский, - заявили они. – Если этот петух крашеный, этот любитель мальчиков. Только посмеет дать титул ублюдку! То мы!

Глотки у братьев были луженые, свидетелей – предостаточно, и очень скоро неосторожные слова достигли ушей герцога.

- Вот как? – спросил герцог, приподнимая красиво выщипанную бровь. – Значит, если мы посмеем? Ну-ну…

Вся Лимия замерла в сладком ужасе, когда герцог двинул войска на замок мятежных баронов.

Ну как – войска? Полк дворцовой гвардии, точнее, часть полка – пятьдесят отборных, отлично обученных и прекрасно вооруженных бойцов. Которым плевать было на любовные причуды герцога. Которые кормились с руки герцога. Которые знали: случись что с ними, их семьи не окажутся на улице в нищете.

- На помощь! – воззвали братья Ноланди, в панике запирая ворота замка. Что было совершенно бессмысленно при обветшавших стенах. – Люди добрые! Соседи! Спасайте невинные души!

- Ага, щас! – злорадно отозвались соседи. – Нашлись невинные!

Любители вина, женщин и охоты, братья не придавали значения таким пустякам, как частная собственность, святость брака и взаимное уважение. Сколько полей было вытоптано дикой баронской охотой, и добро бы только их личных полей! Сколько невинных девиц и честных мужних жен пострадало! Ограбленные обозы. Неуплаченные налоги. Отвратительные дороги, за которые Ноланди отвечали по закону. Не было сомнений: чаша терпения герцога Лимийского переполнена, и смутьяны понесут заслуженное наказание.

Злорадствующие соседи, с чадами и домочадцами, потянулись к замку баронов – интересно же посмотреть на справедливый суд! Из замка шустрыми крысами разбегалась челядь – кому охота попасть под горячую руку гвардейцев? И, главное, за что? За чужую вину? В обороне остались лишь сами братья, да полтора десятка самых пьяных и самых безбашенных. Они готовились дорого продать свои жизни. Зеваки расселись на склонах холма – они предвкушали грандиозное зрелище.

Обманутыми оказались и те, и другие. Нет, поначалу все шло, как по писаному – конный строй гвардейцев выступил из леса, рассредоточился, окружая развалины того, что братья Ноланди гордо величали крепостной стеной, даже навели пушку на ворота…

А потом вперед выступил лысый человечек в серой сутане, поднес к лицу громкоговоритель.

- … сохранение жизни и титула! – доносилась до зевак неразборчивая отрывистая речь, искаженная многоголосым эхом. –Подвергнутся публичному… Третья часть, именуемая Уд… бор… Каю Нолан… Под гарантии… В случае сопротивления… как изменники…

Зеваки со значением переглядывались. Несмотря на несовершенство инопланетной техники, общий смысл речи глашатая собравшимся был предельно понятен: при добровольной сдаче бунтовщикам и смутьянам гарантировалась жизнь, сохранялся титул. Правда, от публичной порки и дележки имущества это не спасало – младшему баронету переходил Удольский бор, хоть и пострадавший от пожара в прошлом году, но все еще лакомый кусочек. Ну а в случае сопротивления братьев, как изменников, ждала ступенчатая казнь.

Серый человечек трижды повторил свое обращение, потом, словно утомившись, махнул рукой. И тотчас грохнула пушка, нацеленная на ворота.

Тут полагалось бы сказать – на мощные, окованные железом неприступные ворота. Увы! Неприступными они не выглядели даже издали - часть железа ободрана неизвестно кем и неизвестно для каких целей, створки скособочились, навалившись друг на друга, как подвыпившие приятели, и словно бы размышляли: падать, не падать… Так что хватило и одного выстрела, к острому разочарованию зевак.

Среди сдавшегося гарнизона замка не хватало лишь самих братьев. Их нашли позже, в винном погребе – пьяных до полной невменяемости. Поэтому порку пришлось отложить до утра.

Итак, справедливость восторжествовала, а зло было повержено. Старшие братья здорово поутихли, утратив не только свой знаменитый баронский гонор, но и часть земель. Младший же…

О, младший получил все! Деньги, честь, славу! О нем говорили. О нем слагали баллады. На него обратили внимание отцы подрастающих дочерей. Его приглашали в такие дома, перешагнуть порог которых Кай раньше и не мечтал. Еще бы, фаворит самого герцога Лимийского!

И только один человек во всей Лимии оставался равнодушным к новоявленному барону – сам герцог.

Это потому, судачили сплетники, что герцог вовсе не хотел вступаться за молодого Ноланди. Просто так получилось: подавляя мятеж старших братьев, он вынужден был облагодетельствовать младшего. В назидание, так сказать. Иначе бы не видать тому баронства, как своих ушей.

Так и было задумано, сказал герцог Лимийский спустя несколько месяцев. (Тогда Кай впервые встретился со своим благодетелем один на один, не знал, чего ждать от этой встречи и страшно нервничал.) Мятеж этих тупых мужланов, публичные оскорбления в мой адрес, это все было тщательно спланировано. Вы, барон, не такой, как ваши братья. Вы умный, тонкий, благородный человек. Я предпочитаю видеть вас своим другом. Но – увы! – вы племянник графа Урмавива, а одно исключает другое.

Почему? – рискнул спросить Кай. Разве вы с графом враги?

А разве вы с ним – друзья? Особенно сейчас, после рождения наследника? Которого вполне могло бы и не быть.

Кай понял, что его ставят перед выбором. И совершил его, не колеблясь. Ну, почти не колеблясь.

В конце концов, если мальчишке все равно суждено умереть в самом скором времени… а граф, вполне вероятно, не выдержит этого удара… нужно же иметь покровителя! Без покровителя в наше время никуда!

Что я должен буду делать? – прямо спросил он.

Делать? – изумился герцог. Помилуйте, барон, ничего вам не надо делать. Почаще навещайте вашу матушку, только и всего. И, разумеется, держите меня в курсе всех ваших домашних дел. Надеюсь, вы понимаете, что графу незачем знать о наших встречах?

Кстати, насчет домашних дел… Говорят, Илзе Урмавива обещает стать настоящей красавицей. Сам я, правда, в этом не разбираюсь, но так утверждают знатоки. И характер у нее чудесный. Приглядитесь к ней, барон. Это будет хорошая партия. И сильно укрепит ваши позиции в будущем.

Если бы тогда Каю Ноланди сказали, что он совершает предательство, юноша удивился бы самым искренним образом. Какое предательство? О чем вы? Предательство – это удар в спину. Яд в кубке с вином. Или что-то в этом роде. А разговор по душам с умным человеком, разве это предательство? Рассказать о том, что тебя волнует, поделиться сокровенным, выслушать совет…

Нынешний Кай тоже не считал это предательством. Он полагал, что просто сделал правильный выбор.

-3-

- Тише, болван! – прошипел знакомый голос. – Узнал?

Кай молча кивнул. Перчатка перестала давить на рот, и Кай сел.

В комнате было темно, и только узкое окно выделялось более светлым пятном. Очевидно, папаша Мерлуш заглянул, увидел, что постоялец спит, и не стал зажигать свечу. Кай увидел, как на фоне окна мелькнула смутная закутанная фигура, услышал шелест одежд, и фигура резко уменьшилась в росте – это ночной визитер сел на лавку возле стола.

- Рассказывайте, барон.

Кай откашлялся, облизал шершавым языком сухие губы, сглотнул. Очень хотелось пить. Хоть бы глоток вина, подумал он. Черт с ним, с вином, я и на воду согласен!

Словно в ответ на его мысли, в дверь постучали.

- Ужин для господина барона! – раздался голос папаши Мерлуша.

Кай взглянул на посетителя – тот молча накинул на голову капюшон.

- Войдите, - сипло отозвался Кай.

Дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель ворвался лучик света. А еще запах, от которого у Кая тут же забурчало в животе. Папаша Мерлуш, держа в одной руке зажженную свечу, а в другой корзину с плоским дном, почтительно поклонился:

- Ужин для господина барона.

Поставив свечу на стол, он принялся разгружать корзину: бутылка, кувшин с водой, хлеб, сыр, мясное рагу в горшочке, пучок свежей зелени, яблочный пирог. На ночного гостя в одежде паломника, отвернувшегося к окну, папаша даже не взглянул. Не мое это дело, говорил весь его вид, кого изволит принимать молодой господин. Хоть паломника, хоть девицу, хоть покойную бабушку. Пожелав барону приятного аппетита, трактирщик удалился. Не забыв плотно прикрыть за собой дверь.

Повинуясь знаку «паломника» Кай встал, бесшумными шагами пересек крошечную комнату, рывком распахнул дверь: никого. Пусто и тихо, если не считать могучего дружного храпа, доносящегося с первого этажа. Кай вернулся к столу, плеснул в кружку вина, разбавил водой и жадно напился.

- Хорошо, - пробормотал он и налил еще. Герцог Лимийский терпеливо ждал.

Утолив жажду, Кай отломил кусок соленого, остро пахнущего сыра, сунул в рот. Есть хотелось так, что аж подташнивало.

- Поздравьте меня, друг мой, - сказал Кай, прожевав. – Я скоро стану регентом.

Никаких имен, давным-давно предупредил его герцог. Никаких титулов. Мы же с вами друзья? Ну, стало быть, так и будем обращаться.

- Откуда сведения?

- Мне рассказала об этом Илзе. Она случайно услышала разговор графа и леди Беллиз. Как я понимаю, вопрос уже решен.

- Женщины, - с непонятным выражением протянул герцог. – О, эти женщины! На что только они не пойдут ради любви…

Он тоже отломил себе сыру, повертел его в руках, с сомнением принюхиваясь, кинул на стол.

- Регент, это хорошо, - задумчиво сказал он. – Это просто чудесно. Но это такая ответственность… тем более, в столь юном возрасте. Справитесь ли вы?

Будущий регент прекрасно понял скрытую подоплеку вопроса. И, не дрогнув, встретил оценивающий взгляд «друга»:

- Справлюсь!

Конечно, справлюсь. Должен справиться. Обязан. Иначе грош мне цена.

Через пять лет, если верить Тинкоса, мальчишка погибнет. Или выживет, но станет калекой. Две равновеликие вероятности, два варианта развития событий. Раньше Кай мечтал, до дрожи, до озноба, о первом. Теперь он вырос и понимает, что, живой, мальчишка ему гораздо интереснее. Второй вариант дает больше возможностей.

Беспомощный калека, в одночасье лишившийся будущего, к кому потянется Кристан Урмавива? В ком станет искать утешение и поддержку? Разумеется, к тому, кого любит. А из тех, кого любит, к самому сильному, самому надежному. К тому, кто сможет стать ему опорой в эти страшные дни, за кем он сможет спрятаться от беспощадной жестокости несправедливого мира.

Он выберет отца, в этом нет никаких сомнений. Отец, это любовь и сила, возведенная в квадрат. В куб! Это крепость, способная выдержать любую осаду. И, значит, надо пробить в этой крепости брешь. А лучше - сравнять ее с землей и возвести новую.

Такой крепостью стану я. Зять вдовы графа. Муж его осиротевшей дочери. Брат его искалеченного сына. Опекун. Покровитель. Регент.

Перспективы, ах, какие перспективы! Какое будущее! И если ради этого будущего граф Урмавива должен умереть… что ж, значит, он умрет! Благородный рыцарь, вознесший сироту из грязи; родной дядя, сделавший для него больше, чем мать… боже, какие пустяки! Кого это останавливало, спрошу я вас? Кого и когда?

Кай Ноланди не обольщался насчет себя. Он знал, что не сумеет убить графа. И не потому, что родная кровь и прочие благоглупости. Просто – не посмеет. Бой на шпагах; подлый удар кинжалом в спину; отравленное вино… нет, не посмеет. Граф силен не только телом, но и духом, он был рожден таким – волком, вожаком стаи. И чтобы противостоять ему, надо родиться волкодавом.

«Я – не волкодав». Год назад Кай Ноланди понял это со всей пронзительной ясностью. Понял и принял, как принимают свои черты лица, форму черепа, рост. Хорошо бы, конечно, быть покрасивее, пошире в плечах, повыше ростом. Хорошо бы, но – не судьба.

«Я – мелкая шавка по сравнению с ним!» Нет, не шавка, конечно, - гончая, борзая… овчарка, в конце концов! Чтобы завалить матерого волка, мне нужна стая таких же, как я. Только где ее взять, эту стаю?

Кай украдкой взглянул на «паломника». Но скромный богомолец исчез, вместо него Кай увидел герцога Лимийского, в блеске и славе: кинжалы зрачков полосуют ночь за окном, ноздри хищно раздуваются, тонкие пальцы превратились в стальные когти, в горле угрожающе клокочет вызов. Казалось, миг – и волкодав прянет в ночь, чтобы вцепиться в добычу, рвать ее зубами, захлебываясь и пьянея от вкуса крови врага.

Кай отвел взгляд. Говорят, подвалы герцогского дворца битком набиты инопланетным добром.

Прежний герцог, покойный отец нынешнего, хоть и ненавидел пришельцев лютой ненавистью, но дураком не был. Грабил широко, от души, не брезгуя даже тем, что иные пренебрежительно называли хламом. Кто знает, подумал Кай. Кто знает, не найдется ли среди этого хлама какой-нибудь хитрой смертоносной штучки, не оставляющей жертве шанса? И – следов. Ах, как это было бы славно!

Герцог мог бы просветить наивного барона. Сказать, что, будь у него такая «штучка», он бы давно уже расправился со всеми своими врагами. Но герцог промолчал, а сам Кай не догадался.

- Регент, это хорошо, - повторил герцог Лимийский и улыбнулся.

Словно оскалился.

ЧАСТЬ II. Пять лет назад.

- Глава 1 –

- Кай! Кай, подожди меня!

Кай Ноланди, уже поставивший ногу в стремя, обернулся – черноволосый мальчишка, путаясь в подоле длинной ночной рубашки, во весь дух бежал к нему, оставив далеко позади немолодую няньку. Нянька была взволнована, на ее лице отражалась мучительная борьба: то ли пуститься бегом за воспитанником, то ли сохранить чувство собственного достоинства. Победил возраст – женщина прибавила шагу, этим и ограничилась.

Бросив поводья на шею лошади, Кай направился к мальчику. Наклонился, подхватил, подбросил в воздух.

- Ах ты, ранняя пташка! И чего вам не спится, мой виконт?

Он посадил мальчика в седло, и тот, схватив поводья, замолотил босыми пятками по лоснящимся лошадиным бокам. Лошадь, до глубины души возмущенная подобным обращением, фыркнула и повернула голову к наглецу, оскалив желтые зубы.

- Ой!

От испуга мальчик едва не свалился с седла, но Кай успел подхватить его, поставил на землю.

- Кай, а ты куда? Ты скоро вернешься? Мы с тобой поиграем?

- Не сегодня, малыш.

- Почему? Почему не сегодня?

- Потому что я еду к маме.

- У тебя есть мама?

Кай Ноланди не удержался от смеха, глядя на изумленную мордашку своего пятилетнего двоюродного брата. Мама? Какая мама может быть у взрослого человека? Мамы бывают только у детей!

- Есть, конечно. Она уже старенькая. И очень скучает по мне.

- А где она живет?

- Далеко, Крис.

- А почему далеко? Почему не дома?

- У нее свой дом, - объяснил Кай. – Большой-большой дом. Называется монастырь. Там живет много-много женщин, и все они молятся за нас, грешных.

- А почему мы грешные?

Поток бесконечных вопросов прервала вовремя подоспевшая нянька, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

- Как вам не стыдно, милорд? – напустилась она на воспитанника. – Извольте немедленно вернуться в дом и одеться!

- Не хочу! Я хочу с ним! Кай, возьми меня с собой! Ну, пожалуйста!

Кай Ноланди опустился на колено, взглянул в умоляющие глаза мальчика.

- Нельзя, - очень серьезно объяснил он. – Посторонних мужчин в монастырь не пускают. Такие там правила, молодой человек.

- А ты тоже мужчина! Тебя тоже не пустят!

- Мне можно, у меня там мама. К маме пускают… Идите, милорд, и не позорьте вашего благородного отца. Где это видано – наследник славного рода Урмавива, и без штанов! Куда это годится? Слушайся няню, а я за это привезу тебе...

- Коня! Хочу коня! Большого! Чтобы как у тебя!

- … привезу тебе кинжал. Настоящий! Острый. И ножны с кольцами, чтобы подвешивать к поясу.

На лице наследника отразилась борьба: что лучше? Конь или кинжал? Лошадь, застоявшись, вдруг громко заржала, высоко вскинув голову, и нетерпеливо загарцевала. Это решило дело.

- Хочу кинжал! Только большой! Как у папы.

- Самый большой, - согласился Кай.

Барон Ноланди потрепал мальчика по голове, взлетел в седло и с места прянул к распахнутым воротам, где его поджидал конный слуга. Только звонкая дробь рассыпалась по булыжнику двора. Кристан Урмавива с завистью проводил Кая глазами и тяжело вздохнул. Хорошо быть взрослым! Делаешь, что хочешь, никто тебе не указ. Даже няня. Которой обязательно зачем-то нужно, чтобы человек надел штаны. А если человеку и без штанов хорошо?

Еще раз вздохнув, теперь уже совсем душераздирающе, виконт Урмавива поплелся вслед за няней в замок – одеваться, умываться и причесываться. А что поделаешь? Иначе за стол не пустят.

- 2 –

Граф Урмавива стоял у окна и с улыбкой наблюдал за сыном.

- Я рад, что они подружились, - сказал он. – Нет, в самом деле, очень рад. Одно время мне казалось, что Кай недолюбливает ребенка, только скрывает это. Я рад, что ошибся. Из барона вышел прекрасный старший брат. Мне бы самому хотелось иметь такого брата.

- Да, милорд, - равнодушно согласился Дижак.

Он сидел, положив тяжелую шпагу на колени, и внимательно рассматривал клинок. Потрогал острие загрубевшим пальцем, скривился - шпага явно нуждалась в заточке и полировке.

Граф повернул голову и через плечо недовольно посмотрел на Дижака.

- Ты почему-то очень его не любишь. Интересно, почему?

Не отрывая взгляда от клинка, Дижак пожал плечами.

- Барон не баба, чтобы мне его любить.

- Но ты можешь быть хотя бы чуточку любезней с ним? А то смотришь иной раз так, будто сейчас в глотку вцепишься.

Дижак взмахнул шпагой – раз, другой. Склонив голову, вслушался в свист рассекаемого воздуха. Не вставая со стула, сделал короткий молниеносный выпад; стул громко скрежетнул тонкими ножками по вощеным доскам, но устоял. Зато враг, судя по всему, был повержен прямым ударом в сердце. Шпага вернулась в ножны.

Пять лет назад я промолчал, подумал Дижак. Не захотел беспокоить графа. Решил, что справлюсь сам. Невелик труд проследить за неопытным юнцом, у которого все мысли на лице написаны. Я не сказал, что мальчишка подслушивал, что он знает больше, чем ему положено… не сказал тогда, а сейчас, пожалуй, уже поздно. Кто мне поверит? Если и леди Беллиз, и сам Хуго души не чают в этом двуличном негодяе? Доверяют ему во всем?

Сам себя перехитрил, с горечью признался Дижак. Думал, посмотрю, как там и что. И если щенок посмеет задрать хвост… уж я найду, чем его прищемить! Первое время щенок и правда скалил зубы, но потом… Кто же знал, кто мог предположить, что он так переменится? Что буквально влюбит в себя всех, включая маленькую нежную Илзе? Девочке уже шестнадцать, и она, кажется, всерьез собралась замуж за этого… этого… А я ничем не могу помешать!

- Ладно, - сердито сказал граф, прерывая тягостное молчание. – Не любишь, и не надо, черт с тобой. Но изволь хотя бы уважать! Все-таки он мой будущий зять!

Опираясь на шпагу, как на трость, Дижак встал и молча поклонился. Его молчание было красноречивей всяких слов.

Вот так всегда, закипая, подумал граф Урмавива. Стоит хоть мимоходом упомянуть о Кае, упрямый Джак тут же замыкается, уходит в себя. Прям как его любимая шпага в ножны – наглухо! И, главное, непонятно почему? Спрашивать бесполезно, уже пробовали. Молчит, подлец, будто языка лишился! Начни он хотя бы юлить, выкручиваться, было бы проще, я бы сумел вытянуть из него правду. Но он молчит! И проще пробить головой крепостную стену, чем это молчание!

Он что-то знает, мой Дижак, что-то такое, из-за чего Кай Ноланди рискует лишиться моего расположения. Кай что-то натворил? Вряд ли это что-то серьезное, угрожающее мне или моей семье, такое Дижак точно не стал бы скрывать. Скорее всего, просто он стал свидетелем какого-то неблаговидного поступка молодого барона и счел его низким, недостойным звания дворянина. А старый вояка крайне щепетилен в вопросах чести.

Если так, то ладно. Пусть. Все мы не без греха, что уж тут. И у меня есть то, чего я стыжусь по сей день, и у Дижака, я уверен, тоже. И никому из нас не хочется ворошить грязное белье.

Кстати, о бароне! Раз уж зашла речь!

- Знаешь, Дижак, я уже не молод. Старость не за горами… Ты не хмыкай, ты дослушай… И добро бы, если только старость. Я надеюсь, что господь окажется милостив ко мне, и я проживу еще много лет. Но если Создатель рассудил по-другому? Что, если мне суждено умереть в самом скором времени? Откроются старые раны? Появятся новые? Конь понесет, или мне, как леди Беллиз, попадется ядовитая улитка? Человек уязвим, и ты, мой старый друг, знаешь это не хуже меня. Что тогда будет с моим сыном? С единственным продолжателем рода Урмавива?

- Я слушаю, милорд!

Дижак стоял перед графом, положив руку на эфес шпаги и выпрямив спину. Старый солдат, он со спокойной, непоколебимой уверенностью ждал приказа командира и готов был выполнить его любой ценой.

- Если со мной что-то случится, моему сыну нужен будет друг. Это ты: я уверен, что более преданного, более верного друга ему не сыскать. Но этого мало, Дижак. Молодому графу понадобится регент. Всем сердцем я желаю, чтобы регентом был ты. Но это невозможно, ты и сам это знаешь. Поэтому я хочу назначить регентом моего племянника, барона Ноланди. Назначить, не объявляя. Об этом будем знать лишь мы трое: я, ты и он. И больше никто.

-

А леди Беллиз?

- Она уже знает… Ну, что скажешь, мой верный Дижак?

Хуго Урмавива ожидал чего угодно. Дижак замкнется в холодном молчании. Дижак будет возражать. Дижак потеряет самообладание, разразится бранью и, может быть, выдаст причину своей неприязни к барону. Но ничего этого не произошло: Дижак склонил голову и задумался.

- Хорошее решение, - наконец сказал он. – Правильное.

Графу показалось, что ему изменяет слух. «Или я сошел с ума?»

- Ты согласен? – с изумлением воскликнул он. – Но… почему? Ты же терпеть не можешь Кая!

Дижак пожал плечами.

- Какое это имеет значение, если речь идет о вашем наследнике? Я люблю его, милорд, люблю так, как мог бы любить собственного сына. Я убью и умру за него с одинаковой легкостью, не раздумывая… Но вот что я подумал… Барон вырос у вас на руках, вы посвящали его во все свои дела, сводили с нужными людьми. И кто лучше него управится с хозяйством? А то, что я не люблю вашего племянника, - Дижак махнул рукой и твердо закончил: - Пустое, милорд! Наверное, я просто ревную. Старики бывают порой такими чувствительными.

Бросить щенку кость, подумал Дижак, пусть подавится! Пусть грызет ее и гордится оказанной честью. Пусть думает, что ухватил бога за бороду. Еще бы – регент! Власть, пускай даже призрачная, таким соплякам кружит головы. Это даст нам время, и дон Тинкоса доварит, наконец, свой луковый суп. А Хуго проживет еще много лет. Женит сына, дождется внуков. Уж об этом я позабочусь, будьте уверены!

Старый опытный воин, Дижак умел побеждать в сражениях. Но, презирая политику, он не знал, как выигрываются войны. А граф Урмавива знал. И, спасая сына, он расчетливо, сознательно подставлял под удар себя.

Кай Ноланди кажется довольным жизнью. Он хочет жениться на Илзе, он любит Кристана; он смирился с тем, что никогда не станет графом Урмавивой. Но – смирился ли? Что, если это просто хитрая игра? Если он усыпляет бдительность? Выжидает момент, чтобы нанести один единственный сокрушительный удар?

Пусть начнет с меня! Узнав, что в случае моей смерти он станет регентом, племянник мигом сообразит, какие перспективы перед ним открываются. Он не такой простак, каким прикидывается. Тринадцать лет! Целых тринадцать лет свободы и власти, вплоть до совершеннолетия виконта. А, там, глядишь, и больше, если хорошенько постараться, если упрочить свое влияние на младшего брата, заменить ему отца. И если ради этого надо всего лишь убрать с дороги родного дядю… Кого это останавливало? Кого, спрашиваю я, и когда?

Поэтому - пусть начнет с меня. И сделает это как можно скорее, пока я еще достаточно силен, а он – неопытен. Молодости свойственно действовать под влиянием чувств, а не разума; молодость, не раздумывая, бросается в бой… и совершает неизбежные ошибки. Я знаю, я сам был таким же.

Кай, мальчик мой, неужели ты предатель? Я не хочу об этом думать, мне больно об этом думать, ведь я любил тебя, как сына. Но я обязан предусмотреть все!

Дижак тебе не верит. Значит, не верю и я.

Не должен верить.

- 3 –

Холст, туго натянутый на раму, был едва ли на треть заполнен вышивкой. Работа впереди предстояла большая, но леди Беллиз не торопилась приступать к ней – уронив руки на колени, она о чем-то задумалась. У ее ног, прямо на полу, сидела служанка и, тихонько напевая, разбирала мотки разноцветных нитей. Леди Белли вздохнула и посмотрела в окно. Ей было невыносимо скучно.

У нас есть большой дом в столице. У нас есть славный домик на побережье, в Соррейне. Есть яхта, на которой я прокатилась всего один раз. Но Хуго заперся в глуши, в своем родовом поместье. Конечно, древний замок давно перестроен, но по своему удобству и убранству он не идет ни в какое сравнение с городскими домами. Почему Хуго так поступил? Никто не знает, а он никак не объясняет свой поступок.

Конечно, я могла бы вернуться в город. Собственно, Хуго сам не раз предлагал мне это. При этом подразумевая, что он сам и Кристан останутся здесь. Хорошее дело! Она с дочерью в городе, муж с наследником в замке! Как это будет выглядеть? Пойдут сплетни, слухи, люди начнут злословить: графу надоела его старая жена, граф отослал ее, чтобы без помех развлекаться с молоденькой фавориткой. Беспочвенные слухи, уж она-то точно это знает! Но кому какое дело до правды, когда языки чешутся?

Леди Беллиз тихонько вздохнула. На следующий год мальчику понадобятся учителя. Не годится наследнику рода Урмавива оставаться необразованным, как какой-нибудь безродный оборванец. Тоже ведь проблема – где их взять? Хороший учитель не поедет в такую глушь, а плохой нам и даром не нужен.

От горестных размышлений ее отвлек вошедший дворецкий.

- Ваша почта, миледи.

Прямоугольный серебряный поднос без стука опустился на полированную столешницу.

Дворецкий с поклоном отступил, окидывая комнату придирчивым взглядом. Ну, конечно!

Занавески подвязаны криво, цветы в вазе несвежие. Глаз да глаз за этими молодыми служанками! Неумехи, все делают кое-как, спустя рукава. И при этом предерзкие! Одна из них вчера имела наглость потребовать прибавки к жалованью! И все из-за того, что ее бросил жених, якобы не вынеся долгой разлуки.

Живи мы в городе, думал старый слуга, бесшумно передвигаясь и наводя порядок, живи мы в городе, я бы давно уволил половину слуг. Но где взять других? Не крестьян же местных нанимать!

Погруженный в невеселые мысли, дворецкий, захватив вазу с увядшими цветами, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Он был так расстроен, что даже позабыл испросить дальнейших приказаний. Но леди Беллиз, увлеченная письмами, не обратила на это никакого внимания.

Письмо от сестры. Письмо от матери. Счет от личного портного – мальчик растет ужасно быстро, что ни год, требуется новое платье. Целых четыре письма от Алисии, подруги детства, - баронесса Пимслер обожала сплетни, собирала их всюду, где только могла, и с наслаждением распространяла. Еще несколько лет назад леди Беллиз искренне не понимала подругу и посмеивалась над этой ее страстью. Но теперь, здесь и сейчас, она с удовольствием читала и перечитывала новости, на которые была столь щедра Алисия. Это было единственное развлечение, которое только и осталось леди Беллиз.

Увидев знакомый коричневый конверт, краешком высунувшийся из-под остальной корреспонденции, она радостно вскрикнула. Сестра Петра, милая сестра Петра! Наконец-то! С начала лета от нее не было никаких вестей, и графиня начала волноваться.

За прошедшие пять лет они стали настоящими подругами, эти две женщины, так непохожие друг на друга. Это произошло незаметно, как-то само собой.

Через три месяца после рождения Кристана, уже зимой, леди Белли подхватила жестокую простуду. Личный медикус барона Шмитнау прописал микстуры и настоятельно посоветовал нанять хорошую сиделку. Верные слуги, это, конечно, хорошо, сказал он. Но вам нужен человек, умеющий ухаживать за больными и способный точно исполнять все мои предписания. Помню, у вас была монахиня… отличная кандидатура, миледи, просто превыше всяческих похвал! С ее помощью вы быстро встанете на ноги. Позвольте, я ей напишу?

Сестра Петра откликнулась незамедлительно, и уже через несколько дней прибыла в замок. Спокойная, доброжелательная, уверенная в себе, она оказалась настоящим сокровищем, и леди Беллиз искренне привязалась к своей сиделке. Они могла разговаривать часами, и монахиня не чуралась никаких тем. И с большой охотой обсуждала все, что касается воспитания детей.

Леди Беллиз с нетерпением разорвала конверт, быстро пробежала глазами листок, густо исписанный четким убористым почерком, и лицо ее вытянулось от огорчения: сестра Петра не приедет! Она приносит глубочайшие извинения, и искренне сожалеет, что неотложные дела требуют ее присутствия в монастыре. Письмо было суховатым, без подробностей, но за этой сдержанностью леди Беллиз, успевшая достаточно изучить сестру Петру, ясно видела тревогу. Что-то случилось! Но что именно и с кем?

Надеюсь, с самой сестрой Петрой все в порядке, подумала леди Беллиз. Она, конечно, немолода. Но для своего возраста она выглядит очень даже крепкой и моложавой. И на здоровье вроде бы не жалуется.

Надо написать ей письмо. И предложить помощь – деньги, связи, дружеский совет. Все, что в моих силах. Милый Хуго будет не против, я это точно знаю.

- 4 –

- Матушка настоятельница зовет вас.

Сестра Петра вскинула гудящую от постоянного недосыпа голову; в глазах медленно таяли обрывки сна, перемешанного с явью.

- Иду!

Она тяжело поднялась из-за стола (и присела-то всего на минуточку, чтобы дать отдых ногам, и вот, поди ж ты – уснула!), неверными шагами направилась к двери. На пороге кельи ее качнуло, плечо зацепилось за наличник, и молодая послушница едва успела подхватить споткнувшуюся сестру Петру.

- За меня, за меня держитесь!

Сестра Петра с благодарностью оперлась на предложенную руку, выровняла шаг.

- Что, отец Паоль еще у матушки?

- Ушел. Уже с час как ушел. Не велел вас тревожить. Сказал, завтра заедет. – Послушница опустила голову, по бледным, чуть тронутым веснушками щекам потекли слезы. – Соборовал он матушку-то, голубушку нашу, - еле сдерживая рыдания, прошептала она.

- Соборовал…

Слово вырвалось стоном, а в груди вдруг сжался ледяной кулак. Соборовал. Значит – все; значит – уже скоро. Отец Паоль не из тех, кто легко сдается. Все лето он ездил к своей духовной дочери, помогал и словом, и делом – медикусов привозил, лекарства… лечиться уговаривал, часами у постели больной просиживал… Да только болезнь сильнее оказалась. Может, те, другие, лекарства и помогли бы, но игуменья наотрез отказалась их принимать. Сердилась, гневалась даже: нечего, мол, на меня, старуху, такую драгоценность тратить. Меня сам господь призывает, не нам, грешным да скудоумным, его волю оспаривать.

И только сегодня она поступилась своими убеждениями – с утра попросила сестру Петру сделать ей укол обезболивающего.

- Мне сегодня понадобится ясная голова, - сказала она, но объяснить что-нибудь отказалась наотрез.

Келья матушки Фидоры была светлая, веселая: чисто выбеленные стены, полы из белого ясеня, на распахнутом окне букетик полевых цветов в серебряной вазочке, на широком блюде прозрачным рубином горят крупные вишни. И тем страшнее казалось лицо умирающей в обрамлении свежих накрахмаленных простыней: темное, туго обтянутое кожей, заострившееся. И только глаза оставались прежними: ясными, умными, насмешливыми.

- Прощаться будем, дочь моя, - сказала игуменья. – Да не реви! – прикрикнула она, когда сестра Петра, заливаясь слезами, упала на колени перед ее ложем. – Грех это, сама знаешь. Радоваться надо, глупая: скоро предстану я перед Отцом нашим небесным. Честно я жизнь прожила; может, не совсем праведно, но – честно. И не стыдно мне будет взглянуть в Его глаза. – Игуменья Фидора сердито пожевала губами, нахмурилась. – Не о том речь сейчас, не за тем я тебя позвала… Подай-ка мне распятие со стены.

Молча вытирая слезы, сестра Петра повиновалась. Распятие это, совсем простое, простецкое даже, вырезанное из потемневшего от времени ореха, удивляло всех, и сестру Петру в том числе. Меньше локтя в высоту, грубое, плохо отполированное, оно явно вышло из-под неумелого, неопытного резца. Даже у трудниц в их кельях распятия были если не богаче, то изящнее уж точно. А ведь у матушки Фидоры был выбор, да еще какой – спасенные и излеченные, коим давно потеряли счет, не скупились на подарки. Тот же граф Урмавива прислал великолепное распятие из редкого черного кипариса, отделанное золотом и драгоценными камнями чистейшей воды. И что же? Поблагодарила и отдала в трапезную.

Наверное, это что-то очень личное, подумала сестра Петра, глядя, как изуродованные ревматизмом старческие пальцы нежно оглаживают фигурку Спасителя. Память о прошлой жизни? Никогда не спрашивала… и не спрошу.

Пальцы игуменьи остановились на запястьях Спасителя. Там, где другие резчики просто обозначали гвозди, пронзившие плоть Сына Божьего, неизвестный мастер вбил настоящие гвозди. Да еще скусил зачем-то шляпки, заострив концы. Сестра Петра несколько раз царапала себе о них руки, когда по просьбе преподобной вытирала пыль с распятия.

- Смотри, - сказала игуменья, раскрывая и поворачивая ладони. На подушечке указательного пальца выступила капля старческой крови – густой, темной, почти черной. – Смотри

внимательно, дочь моя.

0

Ахнув, сестра Петра метнулась было за бинтом – перевязать! – но вдруг остановилась. Темно-серое, с еле заметным золотистым отливом распятие на мгновение приобрело отчетливую глубину, словно не из дерева оно было сделано, а из дымчатого топаза, и тут же снова стало прежним.

Показалось? Нет? Полуденное солнце шутки шутит или уставшие от недосыпа глаза подводят? Сестра Петра зажмурилась и потрясла головой.

- Ты видела? Успела увидеть?

Игуменья Фидора улыбнулась и совсем по-детски сунула палец в рот. С объяснениями она не спешила, насмешливо разглядывая монахиню, застывшую соляным столбом.

- Что это, преподобная? – после долгого молчания спросила сестра Петра.

- Это связь, дочь моя. И мне только что, на твоих глазах, подтвердили доступ.

- Связь? С кем? С… ними?

Сестра Петра не нуждалась в ответе – она читала его на лице настоятельницы.

Когда началась война, ей едва исполнилось двадцать. Она считала себя умудренной жизнью, и потери, которые она пережила, давали ей основание так думать. Ей было по-настоящему горько, когда инопланетники ушли. Просто ушли, безо всяких объяснений, не пообещав вернуться, бросив их, как жестокий равнодушный хозяин бросает надоевшую собаку. Сестра Петра чувствовала себя такой собакой: преданной, незаслуженно обиженной, выброшенной за ненадобностью. И не имеет никакого значения, почему они это сделали, пусть даже причины были самыми весомыми! Они не имели права поступать так! Мудрые, всесильные, они должны, обязаны были найти иной выход из непростой ситуации, сложившейся в те годы! А так что получается? Приоткрыли дверь, показали блестящее будущее, от которого дух захватывает, а потом захлопнули ее перед самым носом! Это жестоко и несправедливо!

- Лучше бы им было вообще не прилетать, - с яростью, не подобающей скромной монахине, как-то сказала она. Она и в самом деле так думала.

Сердце у сестры Петры горело от обиды, в душе кипели мирские, низкие страсти: мелочная злоба, черная зависть, даже злорадство – что, получили по носу, небожители? А не суйтесь, куда не просили! Но под этой наносной мутью робким огоньком тлела надежда: они вернутся. Они обязательно вернутся, и все будет хорошо! И так хотелось услышать слова утешения от матушки Федоры: конечно, они вернутся, дочь моя. Но игуменья отмалчивалась, и сестра Петра с горечью признала – надежды нет. Люди со звезд ушли навсегда.

И вот сегодня…

- Так вы разговариваете с ними, матушка? – уже надеясь, но не смея до конца в это поверить, спросила сестра Петра.

- Разговариваю? Я бы так не сказала. Ведь разговор подразумевает наличие собеседников, правда? А у меня их нет.

- Но… связь… вы же сами сказали – связь! Это значит…

- Ничего это не значит, дочь моя. Почти ничего. Я сейчас скажу кощунственные слова и надеюсь, что Господь простит меня, грешную... Это что-то вроде молитвы. Мы возносим ее Отцу нашему, мы надеемся, что Он нас услышал, но ответа не ждем. Не ждем, - с неожиданной горечью повторила игуменья. – Но уныние – грех. И мы должны надеяться.

- Что я должна делать? – тихо спросила сестра Петра.

Умирающая одобрительно кивнула.

- Ты умна, дочь моя. Я всегда это знала… Так вот, игуменьей после моей смерти тебе не быть, молода ты еще, да и, по моему разумению, сама не слишком стремишься к этому. Я права?

- Правы, матушка.

- И это хорошо, дочь моя, очень хорошо. Заботы о благополучии обители больше похожи на мирские хлопоты, они отнимают слишком много сил и времени. Не хочу, чтобы ты погрязла в них, сестра Лидия прекрасно со всем справится. А у тебя другая миссия. Помнишь, о чем мы говорили?

- Помню, матушка. На мне забота о детях.

- С преподобным Паолем все обговорено, он даст тебе вольную. С ней ты сможешь покидать обитель по своему разумению, не испрашивая ничьего благословения. И получать помощь, если будет такая нужда. А сейчас возьми стул и сядь рядом. Я настрою передатчик на тебя и научу, как им пользоваться.

… Поздно ночью, когда вся обитель уже спала, сестра Петра закрыла глаза новопреставленной рабе Божьей Фидоре. Прижав к груди ореховое распятие, она подошла к окну и, запрокинув голову, посмотрела в бездонное черное небо. Там среди множества звезд, затерялась крошечная рукотворная звездочка по имени зонд.

Еще вчера небо для сестры Петры было символом бесконечной пустоты и безнадежного одиночество. Но сегодня одиночество закончилось, а пустота наполнилась ожиданием и надеждой.

Сегодня ты услышал мой голос, подумала она. Услышал его и передал… куда? В какую невообразимую даль? И есть ли там кто-то, кто внемлет словам скромной инокини? Прислушается к ним?

Глас вопиющего в пустыне? Нет! Я – не одинока!

Теперь-то я точно это знаю.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 8

-1-

Конечно, вдовы Тотти уже не было.

- Ушла, - подтвердил квадратный сержант. – Как только узнала, что начинается совещание, плюнула и ушла. Заявила: ненавижу, мол, все это словоблудие.

Говорил он со мной почтительно: мой пропуск внештатного сотрудника, без сомнения, уже прошел необходимую регистрацию, и скорость, с которой это было проделано, весьма впечатлил сержанта. С таким человеком лучше не ссориться, говорил его вид, с таким человеком лучше дружить. И это меня устраивало. Облокотившись на стойку, я по-приятельски, как свой своему, улыбнулся сержанту.

- Так она что, действительно убила своего мужа?

Сержант энергично кивнул.

- Так точно, сэр! Проломила ему голову. Говорят, крови натекло – море.

Жаль, подумал я. Если кровь, да еще в большом количестве, тогда точно убийство. Ну или несчастный случай. И Стрелок тут явно ни при чем.

- Конечно, ни при чем, - охотно согласился сержант. – Но вы же знаете этих преступников – готовы ухватиться за любую соломинку, лишь бы шкуру свою спасти! Думают, в полиции одни идиоты служат. – Сержант хохотнул. – Говорят, старику здорово досталось, - понизив голос, доверительно сообщил он. – Говорят, она даже труп продолжала избивать. Половником!

Я уже собрался уходить, но остановился. Я представил себе женщину, впавшую в ярость до такой степени, что ей стало все равно – жив ненавистный муж или уже мертв. Конечно, миссис Тотти производит впечатление весьма энергичной особы… но не до такой же степени! Здесь явно попахивает психической патологией.

- Скажите, сержант, а лицо у трупа было обезображено?

Сержант сдвинул фуражку на лоб, поскреб в затылке.

- Да нет, вроде, - неуверенно протянул он. – Ничего такого я не слышал. Затылок у него, вроде, был разбит. А по лбу он получил уже после смерти.

- Замечательно, - саркастически произнес я. – Миссис Тотти яростно избивает труп своего мужа, но действует при этом так аккуратно, что оставляет лицо целым.

- Ну, не знаю. Говорю же, не в себе она была.

- И что же, по-вашему, довело ее до убийства?

- Известно что! Джузеппе Тотти пьяницей был, это все знают. Сейчас-то постарел, присмирел, а в молодости нередко в кутузке ночевал, по пьяному делу.

Интересное девки пляшут, подумал я. Значит, пока муженек был молод и силен, жена терпела его пьяные выходки. А когда состарился, потерял былой кураж, решила расправиться с ним? Да еще таким изуверским способом? Отомстить, так сказать, за погубленную молодость.

Чушь! Бред! Не верю! Проще уж было развестись. И потом, я же слышал, как она говорила о своем Джузеппе, я видел ее лицо. Не было там ненависти. А вот любовь – была. И нежность.

Может, конечно, напившись в очередной раз, мистер Тотти раздухарился, поднял руку на свою благоверную…

- Этот Джузеппе, он был крупным мужчиной?

- Куда там, - пренебрежительно сказал сержант. – Шибздик. Доходяга.

Ну и зачем такого убивать? Скрутить его в бараний рог, вызвать полицию, и дело с концом. Или не вызывать, связать по рукам и ногам – пусть трезвеет.

- То есть, вдова в убийстве не признается?

- Почему? – удивился сержант. – Призналась, сразу же. И полицию сама вызвала. Восьмого августа это было. Я в тот день дежурил, вызов лично принимал, так что запомнил. – В голосе сержанта звучала гордость. Еще бы! Не каждому везет быть причастным к такому выдающемуся событию, как убийство! - Так и сказала: приезжайте, мол, я мужа убила.

Нет, не все так просто с этими Тотти! Слишком много вопросов возникает в этом простом деле.

Я посмотрел на часы – почти девять вечера. Не слишком ли поздно для визита? Не слишком, решил я. Вдову не стали слушать, вдова пылает праведным негодованием, в таком состоянии она будет рада излить душу любому, кто захочет ее выслушать.

Узнав у словоохотливого сержанта адрес вдовы, я вызвал такси. На лице сержанта явно отразилось сомнение.

- Вы поосторожней там, сэр, - хмуро напутствовал он меня. – У нее этих половников еще уйма осталась.

-2-

Коттедж вдовы выглядел очень мило: двухэтажный беленький домик под красной черепичной крышей, окруженный пышной зеленью. Видно было, что и за домом, и за садом ухаживают с заботой и любовью. Вдоль дома тянулась широкая крытая веранда с традиционным набором плетеной мебели из ротанга: круглый столик, удобные на вид кресла. В одном из окон первого этажа горел свет, и я отчетливо видел мужчину, сидящего спиной ко мне, и вдову, накрывающую на стол. Мирная домашняя картина – семья собирается для позднего ужина.

Интересно, кто этот мужчина? Может, сын-брат-сват? А может, претендент на теплое местечко под боком у вдовушки? Интересно, насколько она обеспечена? То, что не бедствует, это ясно с первого взгляда, но как насчет сбережений? Таких, ради которых и на убийство можно пойти?

Правосудие на Форшанге более чем гуманное, любого преступника оно воспринимает скорее как психически больного человека, нуждающегося в срочной медицинской помощи. Так что суровое наказание миссис Тотти не грозит – пара-тройка лет в комфортной психиатрической клинике, больше похожей на курорт, и все. Она свободна, богата и вольна делать все, что заблагорассудится.

В том числе и снова выйти замуж, подумал я, разглядывая мужчину, - он как раз встал, чтобы отодвинуть для вдовушки стул, и я смог оценить его высокий рост и широкую спину. Крепкий мужчина, под стать миссис Тотти, никакого сравнения с покойным доходягой.

Жаль, конечно, если все окажется так банально: неверная жена, надоевший муж, наследство и счастливый соперник. А Стрелка вдова приплела лишь для того…

А, в самом деле, для чего? Для того, чтобы обвинить его в смерти мужа? Глупость! Несусветная глупость! Ведь она уже призналась в убийстве. Да и умер мистер Тотти совсем не от инфаркта.

Ладно, подумал я, разберемся. Со всем разберемся, дай только срок.

По дорожке, аккуратно вымощенной садовыми плитками, я подошел к коттеджу, поднялся на крыльцо и решительно постучал в дверь. Раздались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и я увидел мужчину.

- Ну? – не слишком приветливо спросил он. – Чего надо?

Не любовник, понял я, едва взглянув на его лицо. Брат. Младший брат. Или сын – явное фенотипическое сходство с миссис Тотти. Что ж, это даже лучше.

- Меня зовут Берк, - представился я. – Алекс Берк. Я бы хотел побеседовать с миссис Тотти.

Верзила не двинулся с места, только подозрительно нахмурился.

- О чем?

- Кто там, Луиджи? – услышал я голос вдовы.

- Это ко мне, мама, - не оборачиваясь, ответил верзила, продолжая сверлить меня недружелюбным взглядом.

- Миссис Тотти, мне нужно с вами поговорить! – громко сказал я. – Я – Алекс Берк, мы с вами сегодня встречались в полицейском управлении. Помните? Вы еще требовали следователя, а его не было, к вам вышел дознаватель. Молодой такой, тощенький.

За спиной верзилы возникла миссис Тотти; вид у нее был до чрезвычайности виноватый.

- Что такое? – с огромным изумлением воскликнул Луиджи, поворачиваясь к матери. – Ты ходила в полицию? Зачем?

- Я как раз хотела тебе все рассказать… объяснить… - пролепетала она. – Понимаешь, мне тут пришло в голову… Этот Стрелок, о котором сейчас все говорят… а у папы все лицо было синее, ну я и подумала…

- Так, - сказал Луиджи. – А ну, пошли. Сейчас со всем разберемся.

Крепко взяв меня за плечо, он втолкнул меня в дом. Не ожидавший такого напора, я буквально влетел в полутемный холл, зацепился за что-то ногой, с грохотом и звоном обрушив какую-то металлическую конструкцию, и упал сверху.

- Проклятый велосипед! – воскликнула миссис Тотти. – Три недели уже прошу – убери ты эту махину, каждый день об нее спотыкаюсь!

- Уберу, - буркнул Луиджи. Он не сделал попыток мне помочь, только включил свет. Ну и на том спасибо!

- Вы уж простите нас, - рассыпалась в извинениях вдова. – С тех пор, как Джузеппе умер, порядка в доме не стало. Руки прямо опускаются, ни до чего дела нет. Не расшиблись, мистер…

- Берк, - повторил я. – Алекс Берк, к вашим услугам.

Я встал, поднял велосипед, прислонил его к стене. Хороший велосипед, спортивный; не из дешевых. Миссис Тотти увлекается велоспортом? Или Луиджи? Вряд ли. Хотя бы потому, что велосипед явно рассчитан на подростка.

Продолжая извиняться, миссис Тотти провела меня в чистую уютную кухоньку, где был накрыт стол для вечернего чаепития.

- Почаевничаете с нами, мистер Берк? – радушно предложила вдова.

- С удовольствием, – не стал отказываться я и быстро, чтобы хозяйка не передумала, занял ближайший стул.

Луиджи уселся напротив меня, положив сжатые кулаки на стол. Его черные глаза под густыми бровями буквально буравили мне душу.

- Ты не полицейский, - уверенно объявил он. – На полицейских у меня глаз наметан. Так кто же ты? И что, черт побери, тебе здесь нужно?

- Не полицейский, - кивнул я. – Я – брат Вероники Ши. Может, вы слышали? Беременная девушка, последняя жертва стрелка.

Я коротко, сжато рассказал свою историю. Миссис Тотти, как я и ожидал, немедленно прониклась ко мне сочувствием, налила огромную кружку чаю и придвинула ко мне блюдо с пирожками. Ее сын оказался не столь чувствительным, ни один мускул не дрогнул на его лице.

- Ну, предположим, - сказал он после краткого раздумья. – А от нас-то тебе что нужно?

- Поговорить, - объяснил я. - Просто поговорить. Дело в том, что я, по счастливой случайности, оказался в полицейском управлении одновременно с вашей матушкой. Я услышал ее историю, она меня заинтересовала, и я рискнул явиться сюда. Понимаете, у меня возникли кое-какие вопросы, и я…

- Вопросы, значит. Ну-ну! А ты уверен, что мы захотим на них отвечать?

- Луиджи! – с упреком воскликнула миссис Тотти. – Как ты можешь так разговаривать с гостем?

- Помолчи, мама! Я не доверяю этому типу. Кто он такой? Явился, куда не звали, сует свой нос, куда не просили… Выкладывай, что у тебя на уме! Или я вызываю полицию.

Я взял пирожок, откусил (вкусно, ничего не скажешь), запил чаем.

- Вызывай, - согласился я. – Мне бояться нечего. Только, не слишком уж она расторопна, эта ваша полиция. От мамы твоей она, например, отмахнулась самым бесцеремонным образом. Хотя вам было что им рассказать. Верно, миссис Тотти?

Вдова энергично закивала.

- Еще бы не верно! – с возмущением воскликнула она. – А эти бездельники даже не захотели меня слушать! Совещание у них, видите ли! Какое там совещание, болтовня одна, да и только! Для честной женщины у них и времени нет, и следователь куда-то подевался. А для смазливой девчонки сразу все нашлось!

Вдова раскраснелась, глаза ее метали молнии, грудь гневно вздымалась, но Луиджи не обратил на мать никакого внимания.

- Ну, предположим, - повторил он. – А ты тут с какого боку припека?

- У меня есть опыт, - скромно сказал я. – В таких делах, я имею в виду. Дело в том, что я – частный детектив. И зарабатываю этим на жизнь. Но сейчас, как вы понимаете, речь идет не о заработке, сейчас это для меня дело личное, семейное. Оливер, муж моей покойной сестры не против, чтобы я взялся за расследование. Да что там не против, он сам попросил меня об этом! И прямо заявил, что не доверяет полиции. Он считает, что полиция Форшанга не справится с делом такой сложности. Я, конечно, не совсем согласен с ним, но по собственному опыту знаю, что полиция может не придать значения каким-то фактам. Вот, например, как в случае с покойным мистером Тотти. Для полиции здесь все предельно ясно, а лично мне кажется, что здесь стоит покопаться. И если бы вы мне рассказали все…

Я не ждал, что Луиджи расчувствуется и кинется мне на грудь, заливаясь слезами благодарности. Но и такой реакции, прямо скажем, не ожидал – Луиджи словно бы окаменел.

- Нечего здесь копаться, - отрезал он. – Отец напился, как свинья, начал буянить, полез на маму с кулаками. У мамы в руках был половник, она отмахнулась, отец оступился и разбил себе голову. Все очень просто!

- Действительно, просто. Что, и никаких свидетелей?

- Никаких, - решительно сказал он. – Какие еще свидетели, откуда им взяться? Вдвоем они были, понятно? Мы-то в Арло живем, у стариков редко бываем. Это сейчас я к матери перебрался. Ну, поддержать чтобы и все такое.

Слишком много слов, отметил я. А вдова метнула быстрый взгляд в сторону и сразу же отвела глаза. Я проследил за направлением ее взгляда.

Ничего особенного, просто несколько фотографий на стене. Эко-стиль, модный в этом году: напечатанные фото, самодельные рамочки из ракушек, веточек и прочего барахла… полная ерунда, как по мне, но многим нравится.

Так, кто тут у нас? Ну, Луиджи я узнал сразу, а пышная красивая брюнетка, которую он нежно обнимает за талию, наверняка его жена. Этот пожилой остроносый человек, похожий на задорного воробья, скорее всего, покойный мистер Тотти. А улыбающийся до ушей вихрастый мальчишка лет четырнадцати наверняка внук почтенной вдовы.

- Понятно, - вздохнул я. – Чего же тут не понять? Пожилые супруги коротают свои золотые деньки в тихом мирном местечке, а вечно занятые молодые родственники не слишком балуют их визитами.

- Вот именно! – с вызовом сказал Луиджи. – И что?

- Да ничего. Я и сам не идеальный сын. Меня, собственно, другое интересует. Миссис Тотти, в полиции вы утверждали, что у вашего покойного мужа незадолго до смерти лицо было испачкано синей краской. И сделал это якобы Стрелок. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом?

- Да! – встрепенулся Луиджи. – Что это за история такая? И почему я о ней ничего не знаю?

И почему вы, уважаемый Луиджи Тотти, не гоните настырного незнакомца взашей? – мысленно прибавил я. Я бы, например, погнал. А вы вместо этого позволяете мне задавать неприятные вопросы да еще и ответы на них получать. Странная реакция, очень странная.

- Ты ничего не знаешь, потому что я не рассказывала, - объяснила вдова. – А я не рассказывала, потому что значения никакого не придала. Тогда, во всяком случае. Ну, явился Джузеппе домой пьяный, в первый раз, что ли? Ну, изгваздался по уши… отругала его, конечно, мыться погнала. Только краска та не смылась. Даже наоборот, словно ярче стала. Ну, он после этого присмирел, целую неделю из дома ни ногой. Вроде как стыдно ему было перед дружками-то – рожа и впрямь вся синяя была.

- Миссис Тотти, а что он сам по этому поводу говорил? Где испачкался, как, при каких обстоятельствах?

- Да ничего не говорил! Он же с пьяных глаз и не помнил ничего. Только на следующий день вот здесь, - вдова прикоснулась пальцем ко лбу, - шишку я у него заметила. Хорошую такую шишку. Ну, я и подумала, что приложился где-нибудь. Там же и в краску вляпался… А оно вон как, выходит, - тихо сказала она, и губы ее задрожали. – Получается, проглядела я смерть, не уберегла своего касатика. Ох, Джузеппе, Джузеппе! Простишь ли ты меня? – И она зарыдала, закрыв лицо руками.

Луиджи вскочил, подошел к матери, обнял ее.

- Ты ни в чем не виновата, мама, - твердо сказал он. – Ни в чем! Ну кто же мог знать? – Он вдруг повернулся ко мне. – Ну? Это все? – свирепо спросил он. – Или у тебя еще вопросы есть?

- Только один, - быстро сказал я. – Миссис Тотти, припомните, пожалуйста, когда это было?

Вдова схватила салфетку, шумно высморкалась.

- Не помню, - простонала она.

- Месяц назад? Два месяца?

- Месяц… кажется. Или два. Лето уже, вроде, наступило… или еще конец весны был?

- Может, день недели вспомните? Это был четверг?

Вдова покачала головой.

- Не помню. Может быть. Только это точно в начале месяца было.

- Вы уверены?

Вдова кивнула и вновь залилась слезами. А Луиджи счел нужным пояснить:

- Отец каждое первое число выплаты по компенсации получал. И тратил их на себя… пропивал, если уж откровенно. Называл – мои боевые сто грамм… хотя какие там сто грамм, там на литры счет шел. Но пенсию честно на общий счет перечислял.

- Каждое пятнадцатое число, - всхлипнула вдова.

- Боевые выплаты, говорите, - задумчиво протянул я. У меня появилась одна мыслишка, но Луиджи тотчас развеял ее.

- Отец сорок человек спас, - сказал он, и в голосе его прозвучала сдержанная гордость. – Он на обогатительном комбинате работал, в поясе астероидов. В его смену авария случилась, целый отсек оказался заблокирован – пожар, паника… Люди заживо горели. Так отец через шахту аварийного выброса пробился, в одной кислородной маске. А там вакуум, между прочим… Чуть от кессонки не загнулся, но выжил. Правда, работать с тех пор уже не мог.

Вот тебе и пьяница! Вот тебе и дебошир! Наш злостный хулиган на поверку героем оказался!

Впрочем, одно другому не мешает.

Луиджи демонстративно посмотрел на часы. Не пора ли вам и честь знать, милостивый государь? – говорил его вид. Игнорировать такой намек было попросту невозможно, я вздохнул и распрощался с хозяевами. Вдова осталась сидеть за столом, а Луиджи вышел меня проводить.

Проходя мимо фотографий, я замедлил шаг.

- Симпатичный паренек, - сказал я. – Сын?

Без всякой задней мысли сказал, но Луиджи вдруг напрягся.

- Тебе-то что за дело? – грубо сказал он. – Ну, сын… Шагай уже давай! – прикрикнул он и подтолкнул меня в спину. – И так уже сколько времени из-за тебя потеряли.

Недоумевая по поводу такой реакции, я пошел к выходу. И снова свалил велосипед. Да что же это такое, черт возьми? Обязательно надо было поставить эту чертову железяку на проходе? Почему бы, в самом деле, не убрать ее в более подходящее место? В гараж, например, или в кладовку? Есть же в этом доме кладовка?

- И не вздумай сюда таскаться, - прошипел Луиджи, когда я уже спускался с крыльца. – Понял? Нечего тебе здесь вынюхивать.

Он стоял и смотрел мне вслед, пока я, прихрамывая, шел до калитки. А потом демонстративно сплюнул себе под ноги и с шумом захлопнул дверь.

А я, не медля ни секунды, молнией метнулся назад к дому и притаился под освещенным окном.

В книгах авторы часто описывают, что сыщики вечно таскают с собой разные подслушивающие устройства. И без зазрения совести пускают их в ход. То есть оставляют там, где ожидается что-нибудь интересненькое. Что ж, авторы правы – и таскаем, и пускаем. Ваш покорный слуга в том числе. Но, увы, не сегодня. Сегодня я шел на встречу с первым заместителем окружного комиссара, а пользоваться в его присутствии чем-нибудь посложнее карандаша было верхом самонадеянности.

Чтоб это было в последний раз! – приказал я себе. Отныне и навсегда – куда бы ты ни шел, хоть по нужде, хоть по бабам, у тебя с собой должна быть аппаратура. А сейчас, раз уж ты такой непредусмотрительный болван, навостри уши. Авось услышишь что-нибудь интересное.

Луиджи сделал все, чтобы облегчить мне задачу. Он не закрыл окно. Он не понизил голос – расхаживая по кухне, он говорил громко и возбужденно. Судя по всему, он был в ярости.

- … додумалась! И как тебе такое вообще в голову пришло? Поперлась в полицию, никому ничего не сказала. Даже мне не сказала. Мне! Мама, ну как ты могла? На кой черт тебе понадобилось приплетать этого Стрелка? Мы же, кажется, обо всем договорились? Ты что, хочешь все испортить?

- Не горячись, сынок. Ты, конечно, считаешь меня выжившей из ума старой дурой, но все-таки послушай.

- Не хочу ничего слушать! Ты сделала глупость, мама. Очень большую глупость!

- И все-таки тебе придется! Потому что у папы в самом деле было синее лицо. И я действительно считаю, что в его смерти виноват Стрелок. Понимаешь, уж очень все сходится, все признаки…

- Признаки! Что еще за признаки? Синее лицо, внезапная смерть? Это не признаки, мама, это твои фантазии. А в полиции потребуют доказательств! Есть они у тебя?

- Нет. Пока нет.

- Пока? Ты о чем, мама? Что ты задумала?.. Нет! О, боже, только не это! Даже не вздумай!

- Да, сынок, да. Это надо сделать. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы потревожить прах моего Джузеппе, но я добьюсь вскрытия. Потому что если это Стрелок, то это же все меняет!

- Хорошо, мама, - голос Луиджи прозвучал устало и надломлено. – Ты потребуешь вскрытия… я против, но я не могу тебе запретить. Ты думаешь, что у папы найдут тот самый таинственный яд? Ты уверена?

- Нет. Но это наш шанс!

- А если все-таки не найдут? Или найдут, но то, другое? Ты понимаешь, чем это грозит всем нам?

Луиджи замолчал, и я слышал, как кто-то тяжело, со всхлипами, дышит.

- Ты никуда не пойдешь, мама. А в полиции скажешь, что ошиблась. Никакого вскрытия не будет. Робби не должен пострадать.

- Да, - тихо откликнулась миссис Тотти. – Вскрытия не будет. Виновата только я одна.

- 3 –

- Ты меня спас! Ты мой герой!

После ужина они не торопились расходиться: Билл захотел выпить пива, Пат решила составить ему компанию, а мадам Гранде раскладывала пасьянс. Получился очень уютный, прямо таки семейный вечер.

- Герой, - повторила Пат.

Она влюбленными глазами смотрела на мужа. На самого лучшего в мире мужа. На своего упрямого, временами чуточку невыносимого, героического мужа. Которому она обязана жизнью. Билл смущался, потел и сопел.

- Да ладно тебе, детка. И вообще, это не я тебя спас, а Чжоу. Это он сообразил, что к чему. И новое сердце тебе раздобыл тоже он.

- Да? – воинственно вскинулась Пат. – А где бы он был, если бы не ты? Кто пришел и все рассказал? Кто заставил его поднять ленивую задницу и действовать? Без тебя он бы палец о палец не ударил!

- Детка, - укоризненно сказал Билл Колмен, косясь на мадам Гранде. – Ты, это… ну, без выражений, ладно?

- Пат права, - вмешалась тетя Руфь, проигнорировав «задницу». – Вы, мой мальчик, действительно спасли ее. И не только. Многие люди обязаны вам жизнью!

- Только не Эмми, - с горечью откликнулся Билл. – И не та девочка с ребенком.

Пат пригорюнилась.

- Бедный ее муж. Я видела его мельком – такой милый молодой человек. Это ужасно – в один день потерять и жену, и дочь.

- Вы ничего не могли тут поделать, Билл, - твердо сказала тетя Руфь, видя, как закаменело лицо Колмена. – Ни-че-го! Вы и без того сделали очень-очень много… Это просто поразительно! – вдруг воскликнула она, с удивлением и восхищением глядя на Колмена. – Суметь разобраться во всем, да еще не имея буквально никаких фактов! Как вам это удалось, мой мальчик?

- Да? – подхватила Пат. – Как? Расскажи, Билл, ну пожалуйста! Ты такой умный!

Билл смутился и слегка порозовел.

- Ну, факты-то были, - пробормотал он, пытаясь скрыть, как ему приятно. – Я же при вас все, тетя Руфь, вы же сами все слышали. Сначала Эмми, потом Пат, потом этот бедный старик… то есть, он был первым, но для меня… В них стреляли. Ну и сыпь эта, конечно. Подозрительно, ведь правда же?

Мадам Гранде недовольно покачала головой.

- Это не факты, - безапелляционно заявила она. – Фактами они стали потом, когда вы их выделили из хаоса мелких событий и увязали между собой в логическую цепочку. Вот я и спрашиваю – как вам это удалось? Почему вы вообще обратили на эти мелочи внимание? Почему стали что-то подозревать? Какие у вас для этого были основания?

Билл Колмен несколько раз открыл и закрыл рот, беспомощно глядя на женщин, потом развел руками.

- Не знаю, - выдохнул он. – Вот ей-богу, не знаю. Просто… ну, подозрительно это было, и все тут! Я же полицейский. А любой полицейский на моем месте…

- Не любой, - задумчиво возразила мадам Гранде. – О, нет, далеко не любой. К сожалению.

- Кстати, насчет полицейских, - сменил тему Билл. - Мне тут Гельмут звонил…

- Старина Хельм, - с теплотой в голосе откликнулась Пат. – Сто лет его не видела. Как он там?

- Зашивается. Они все там с ног сбились сейчас…

Билл помрачнел. Он же страдает, с пронзительной ясностью осознала Пат, мучается, что не может быть там, с ними. Особенно сейчас, когда каждая пара рук на счету, когда каждая умная голова на вес золота. Ей захотелось обнять мужа, утешить, но она сдержалась – Биллу, ее гордому принципиальному Биллу было бы неприятно такое откровенное проявление жалости.

Могли бы и позвать, между прочим, с ожесточением подумала Пат. А то что получается – отправили человека в отставку и все? Вычеркнули из жизни? Сиди, пенсионер, возле жениной юбки, пей свое пиво и предавайся воспоминаниям, ни на что ты больше не годишься.

- Так вот, - продолжал Билл. - Их сейчас интересует все, связанное с жертвами. Особенно дни, когда в них стреляли. Знаете, как обычно: место, время, обстоятельства… Тетя Руфь, на вас вся надежда. Вы же были с Эмми в тот день. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить все подробности.

Мадам Гранде вздохнула.

- Вряд ли я сумею. Все-таки это было так давно.

Билл Колмен упрямо покачал головой.

- Но вы же вспомнили, что это был четверг! Сами вспомнили, сразу. А если хорошенько подумать? Хотя бы час – утром это было или вечером? Может, Эмми вышла прогуляться… Постарайтесь, тетя Руфь, прошу вас. Ради Эмми!

- Ради Эмми, - печально повторила мадам Гранде. – Да, конечно… Знаете, молодые люди, моя бабушка вела дневник. Она была совершенно обыкновенная женщина и описывала свою обыкновенную, ничем не примечательную жизнь. День за днем. Ночной ливень погубил настурции. Кошка подхватила лишай, и ветеринар выписал ей мазь. Конни получил пятерку по математике. Сгорел чайник, пришлось покупать новый. Хелен с утра не в духе, поссорилась с Клодом из-за пустяка. У малышки Сюзи режется зубик… Мы, помню, посмеивались над ней. Старческая причуда, так говорил дедушка. Действительно, зачем записывать все эти мелочи? Они же никому не интересны. Тем более, есть вирт, есть блоги, куда можно выложить все, что захочешь. А вот сейчас я думаю, что бабушка была права. Потому что она единственная из нас ничуть не удивилась, когда два месяца спустя Хелен сбежала с ветеринаром: в тот день она видела их следы у задней калитки… Дождь, лишай у кошки, ссора Хелен с мужем… Пустяки, мелочи, такое не выложишь на всеобщее обозрение… и они скоро забудутся из-за своей обыденности и незначительности… А ведь они порой бывают так важны, эти мелочи.

- О! - с уважением протянул Билл. – Замечательная женщина была ваша бабушка.

- Обыкновенная, - пожала худенькими плечами мадам Гранде. – И вечно жаловалась на память.

- Но почему она никому ничего не рассказала? – возмутилась Пат. – Почему молчала?

Мадам Гранде с живостью обернулась к ней.

- А ты бы поступила по-другому, дорогая?

- Разумеется! Я бы поговорила с этой дурой Хелен…в крайнем случае, открыла бы глаза Клоду, этому тюфяку. Я бы постаралась сохранить семью! Это ведь самое важное в жизни – семья! Или ты со мной не согласна, тетя Руфь?

Мадам Гранде покачала головой.

- Ах, милая моя девочка. Лезть в чужие отношения, даже с самыми добрыми намерениями, неблагодарное дело. И бесполезное, к тому же. Клод был неплохим мужем, пока не начал играть на бирже. Поначалу ему везло, а потом он потерял все и превратился в угрюмого мизантропа. А у Хелен и Марка родилось трое прелестных детишек.

- Ну, тогда да, - с неохотой согласилась Пат. – Тогда конечно.

- Жаль, что вы не ведете дневник, тетя Руфь, - вздохнул Билл.

- Жаль, - согласилась та. – Но память у меня, в отличие от бабушки, все еще хорошая.

- Но вы же сами сказали…

- Что ничего не помню про тот день? Да, это так. Я все время пытаюсь вспомнить события того дня, час за часом, но ничего не получается! Отрывки, обрывки. Настоящий винегрет. И это удивительно! Как будто я была не в себе в тот день! Но что могло на меня так подействовать? Не понимаю.

- Может, ты заболела? – предположила Пат. – Простуда, давление? Хочешь, мы запросим твою карту – вдруг ты обращалась к врачу в тот день?

Мадам Гранде закрыла глаза.

- Заболела, - пробормотала она. – Да, это возможно. Здоровье у меня уже не то, что прежде… чуть что, так сразу простуда… и сквозняков я стала бояться…

Она бормотала все тише, а потом и вовсе замолчала, напряженно выпрямившись и нахмурив брови. Пат тихонько, чтобы не помешать тете Руфь, стала убирать со стола, а Билл решил согреть пива.

- Она была очень сердита в тот день, - вдруг громко сказала тетя Руфь, не открывая глаз.

- Еще бы! – откликнулась Пат. – Я сама чуть с ума не сошла от злости, когда этот тип меня обстрелял. Билл не даст соврать. Правда же, Билл?

- Ты не понимаешь. Эмми была очень сердита! Такой я ее ни разу не видела. Она была в бешенстве, когда вернулась…

Мадам Гранде замолчала. Супруги Колмен затаили дыхание, с надеждой глядя на старушку.

- Откуда? – не выдержала Пат. – Откуда она вернулась, тетя Руфь?

- Помню, что это был поздний вечер, - медленно проговорила мадам Гранде. – Очень поздний, почти ночь. Но я почему-то не спала. Нет, не так! Я проснулась и спустилась в кухню, чтобы согреть себе молока… - Она открыла глаза. – У меня болело горло, - с удовлетворением объявила она. – Да, теперь я точно вспомнила!

- Дальше, тетя Руфь! Что было дальше?

- И вошла Эмми. Ночь выдалась теплой, она несла куртку в руках. Еще на ней были джинсы и короткий топик – вы, молодежь, совершенно не думаете о своем здоровье, а ведь поясницу так легко застудить.

- Тетя Руфь!

- На животе, чуть сбоку, у нее было пятно, краска попала на пояс джинсов. Но сердилась Эмми не из-за этого. Хотя завтрашнюю вечеринку пришлось, конечно же, отменить.

- А из-за чего?!

Мадам Гранде открыла глаза и вздохнула.

- Не помню, - с досадой проговорила она. – Я тот момент я мечтала только о горячем молоке. Но, кажется, Эмми упоминала… - Нет, - оборвала она себя. – Не хочу мучить ни себя, ни вас. Разумеется, я все вспомню, теперь я в этом совершенно уверена. Но для этого мне нужно отдохнуть. – Она встала. – Спокойной ночи, мои дорогие. Не засиживайтесь слишком долго.

- Бедная тетя Руфь, - вздохнула Пат, когда мадам Гранде вышла из кухни. – Сколько всего ей пришлось пережить. Как она справляется, в ее-то возрасте? Ума не приложу.

Билл Колмен пристально посмотрел на жену. Какое у нее спокойное, умиротворенное лицо. Просто удивительно.

- Зато ты держишься очень хорошо.

- Что ты имеешь в виду, дорогой?

- Не знаю. Но мне казалось… то есть, я боялся, что смерть Эмми надолго выбьет тебя из колеи. Ты ведь у меня такая ранимая.

Патриция Колмен смутилась.

- Ну, да, - запинаясь, проговорила она. – Маленькая Эмми… это такое горе для меня. Но ведь надо жить дальше, правда? И потом, я ведь сама чуть не умерла! А это, знаешь ли, заставляет по-другому взглянуть на вещи! Или что, ты бы хотел, чтобы я умерла? Хотел бы, да?

- Не говори глупостей, - отрезал Билл и предпочел сменить тему: - Кстати, чуть не забыл – звонил нотариус. Спрашивал, когда тебе будет удобно принять его. Он собирается приехать сам, потому что ты еще слишком слаба.

Лицо Пат приняло озабоченное выражение.

- Ах, да, нотариус. Я думаю, не стоит затягивать с этим делом?

- Не стоит, - согласился Билл.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 7

- 1 -

- Детектив? Частный детектив? - Окружной комиссар Гендерсон не скрывал своего недоверия. – Что, в наше время существуют частные детективы?

- По крайней мере, один точно. К тому же, парень раньше служил в полиции, был на хорошем счету.

- Звучит так, как будто ты его лично знаешь.

Первый заместитель комиссара кивнул.

- Так точно, Руди, знаю. Помнишь дело андроидов? Я тогда еще служил комиссаром в Табанго. Этот Берк здорово помог нам.

Гендерсон нахмурился, поскреб плохо выбритую щеку.

- Андроиды, андроиды… Постой, кажется что-то такое… Ну, да! Там еще секта эта была... как их… Как же, помню! Громкое дельце вышло. И что, парень в самом деле оказался хорош?

- Хорош? Да он, считай, всю работу выполнил, - признался Айвен Смит. – Мы только сливки снимали. Я, например, повышение получил.

- Вот как? Это интересно. Только знаете что, господин первый заместитель, привлекать постороннего человека к расследованию… Это недопустимо. С меня за такое самоуправство три шкуры спустят. И будут правы, между прочим.

- А он не просто посторонний! – торжествующе заявил Смит. – Он, видите ли, родственник одной нашей жертвы, Вероники Ши. Брат, если уж совсем точно. Мы вполне можем просто побеседовать с ним, в рамках расследования. А там уж будет ясно, стоит он вашего доверия или нет.

Окружной комиссар хмурился и колебался. Заместитель наклонился к нему и понизил голос.

- Ты пойми, Руди, мы должны поставить на место эту столичную штучку. Ведь сил нет смотреть, как он тут всем распоряжается! Как будто он тут и царь, и бог. Меня от этого с души воротит!

Окружной комиссар хмуро кивнул.

- Меня тоже.

- А этот Берк, он парень не из болтливых, я ручаюсь. Да и стараться будет не за страх, а за совесть – сестра, все-таки. Короче, Руди, он нам может пригодиться. А нет, так что нам помешает дать ему под зад коленкой?

Хотя я бы лично не рискнул, подумал Смит. Его зад может оказаться покрепче всяких там коленок.

- Ладно, - решился Гендерсон. - Давай, тащи сюда твоего детектива. Только учти, я ничего еще не решил. Для меня он просто возможный свидетель. Ясно?

- Так точно, сэр! – козырнул Авен Смит и выскочил из кабинета.

А комиссар Гендерсон с усталым вздохом откинулся на спинку кресла.

Мне нужен толковый парень, подумал он. Мне позарез нужен толковый парень! Мои ребята хороши, спору нет, и работники опытные. Беда в том, что здесь нужен совсем другой опыт! Одно дело – жулики, воры… да хотя бы и убийцы – проломил спьяну голову приятелю и сам же бежит в полицию в ужасе от того, что натворил. И совсем другое – Стрелок! Умный, расчетливый, жестокий и хладнокровный тип.

Перед собой окружной комиссар был честен – он оказался в тупике. Просто потому, что в жизни не сталкивался с делом такой сложности. И понятия не имел, как это дело вести. Нет, первые шаги были сделаны правильно – собираются сведения о жертвах, отрабатываются их связи, химики сутками напролет бьются над неизвестным веществом, отправившим на тот свет трех человек, разослано множество запросов… Но ведь этого недостаточно! Преступник уже показал себя незаурядной личностью, и шансов на то, что такими примитивными действиями мы сможем вывести его на чистую воду, очень мало. Мало? Да их просто нет! А дело, между прочим, на контроле у Президента. А Президент, между прочим, требует результата. По три раза на дню требует.

А еще этот столичный выскочка Лемке! Присланный якобы в помощь и на усиление. А в чем его помощь? В том, что занял мой кабинет? Хлещет мой кофе? Командует моими людьми? И, главное, он-то в любом случае будет в выигрыше. Раскроем мы дело – это под его руководством раскрыли. Провалим – не так выполняли указания и вообще тупая деревенщина, место которой на свалке.

Окружной комиссар Гендерсон почувствовал, что закипает, и с трудом подавил рвущиеся наружу эмоции.

А я ведь что-то слышал об этом Берке, точно слышал. Еще до Смита. Кто-то его хвалил: ушлый, мол, въедливый… Кто? Милчет? Мурано? Не помню… Эх, если бы и вправду! Утереть бы нос этому нахалу Лемке, и больше мне ничего не надо. После этого хоть на пенсию, рыбу ловить.

Я справлюсь, мрачно пообещал себе Гендерсон. Должен справиться. Иначе грош мне цена. И если для этого мне понадобится частный детектив… Что ж, у меня будет частный детектив. Да хоть сам дьявол с рогами и копытами. Главное – результат.

- 2 -

Окружной комиссар Гендерсон произвел на меня приятное впечатление. Лет около пятидесяти, начинающий грузнеть, но все еще в хорошей физической форме. И лицо такое… значительное лицо: густые брови нахмурены, крылья крупного породистого носа раздуваются, а в глазах – огонь. Только взглянешь, и сразу понятно – начальство. Да не абы какое, а высокое! Имеющее право отдавать приказы и требовать их неукоснительного выполнения.

А вот я ничем подобным похвастаться не мог: и ростом не вышел, и физиономия у меня самая простецкая, да и выгляжу моложе своих тридцати пяти. Как ни старался Гендерсон, он не смог скрыть своего скепсиса. Этот шибздик, этот молокосос – детектив? Лучший детектив? Не верю!

Пришлось прибегнуть к нехитрому приему – упомянуть в разговоре парочку известных личностей, которым я имел счастье помочь в кое-каких пустяковых делах. Например, генерала Милчета.

Окружной комиссар смягчился. Окружной комиссар откинулся в кресле и благосклонно взглянул на меня. Уж если сам генерал Милчет оказал доверие этому парню, говорил его вид, то кто я такой, чтобы оспаривать мнение такого человека?

Но быстро сдаваться было не в характере комиссара.

- Дело не простое, - веско произнес он. – На него брошены все силы, люди работают круглыми сутками. И, откровенно говоря, я не представляю, чем вы можете нам помочь?

Ответ на этот в какой-то степени риторический вопрос был у меня заготовлен заранее.

- Я мог бы для начала поговорить с людьми, - предложил я. – Свидетели, родственники жертв… пострадавшие, в конце концов. Вы ведь уже составили список? Я прав?

- Э-э-э… ну, да, конечно. Работа идет, список пополняется… Только хочу сказать, с опросом полиция справится не хуже… - «какого-то выскочки», прочитал я в глазах Гендерсона. – Не хуже вас!

- Разумеется! Ничуть не хуже и даже лучше! Но есть один нюанс. Некоторые обыватели относятся к полиции, скажем так, с предубеждением. Бог его знает, почему, но это факт. Я и сам не раз сталкивался с подобным, когда служил участковым инспектором. Человек чист перед законом, человеку нечего скрывать, но он все равно нервничает, замыкается, боится лишнее слово сказать. В результате мы недополучаем информацию… отсюда неверные выводы, ошибочные версии и потеря времени. А время порой бывает очень важным фактором. Вот как в этом деле.

- Да! – с чувством сказал Гендерсон. – О, да!

- А я – не полицейский, - продолжал я, развивая успех. – Я тоже пострадавший, у меня погибла сестра и нерожденная племянница. Не хочу показаться циничным, но это вызовет сочувствие, желание помочь. Думаю, люди будут более откровенны со мной.

Комиссар Гендерсон задумчиво смотрел на меня. Ох, не прост ты, дружок, говорил его вид, совсем не прост. Недооценил я тебя.

- Ну, предположим, - после паузы проговорил он. – И кого же вы наметили? С кем бы хотели поговорить?

С вдовой Титто, подумал я. С ней – в первую очередь.

- С кем скажете, - смиренно сказал я. – Из всех пострадавших я знаю только Патрицию Колмен. Не лично, разумеется, а просто имя. А так же имя ее покойной сестры Эмили. С Колменами я бы и побеседовал, если вы не возражаете. И с женихом покойной. Джулиан Просперо, так, кажется?

Айвен Смит кинул на меня взгляд, полный укоризны: а ведь кто-то полчаса назад утверждал, что не в курсе происходящего! Выходит, соврал? Я покаянно вздохнул: ну, соврал. Немножечко. Для пользы дела. Айвен сердито нахмурился и стал демонстративно смотреть в сторону.

- Колмен – полицейский, - бросил он. – Пусть даже и бывший. Его такими штучками не проймешь.

- Да мне, собственно, он сам и не нужен. Я бы с его женой поговорил.

- О чем?

- Не знаю, - признался я. – Как карты лягут. Ну и, конечно, мне бы хотелось осмотреть место… э-э-э… преступления, так скажем. Где в нее стреляли. Я понимаю, - поспешно добавил я, видя, как вытягивается лицо Гендерсона, - ваши сотрудники там все тщательно осмотрели. И я не надеюсь найти пропущенную улику или что-то в этом роде, это только в книжках бывает. Но мне бы хотелось получить общее впечатление. Ощутить, так сказать, атмосферу места.

Полковники переглянулись. Судя по их каменным лицам, осмотреть тропинку, на которой Патриция Колмен получила свою порцию яда, никому и в голову не пришло. А, может, пришло, да все так быстро закрутилось…

- Завтра, - не терпящим возражения тоном приказал Гендерсон. И счел нужным объяснить: - Боюсь, сегодня это будет не слишком удобно. Миссис Колмен только что выписалась из больницы. Она перенесла сложную операцию и еще недостаточно окрепла.

Ни один мускул не дрогнул на лице окружного комиссара, и я поневоле восхитился его выдержкой. Так убедительно врать, это уметь надо! Миссис Колмен вернулась домой вчера, двадцать четвертого августа, веселая и здоровая, живое воплощение надежды для всех остальных жертв Стрелка, и этот факт отметили все новостные каналы на Форшанге. Гендерсон понимал, что я могу быть в курсе, но все равно врал.

- Хорошо, - покладисто согласился я. – Действительно, пусть проведет вечер с семьей, без посторонних.

На лице Айвена Смита отразилось такое облегчение, что я чуть не рассмеялся. Мне было совершенно ясно, для чего понадобилось отложить мое свидание с потерпевшей: им нужно было время исправить свою ошибку. Я не сомневался, что в самое ближайшее время к дому Колменов направится группа экспертов. Они будут носом землю рыть в поисках хоть каких-нибудь следов, хоть каких-нибудь улик. Что ж, пускай. Интересно, что они хотят обнаружить спустя столько времени?

- Хорошо, Берк, вы свободны. Можете идти.

- Информация, - напомнил я, закидывая ногу за ногу.

Окружной комиссар смутился.

- Ах, да, - виновато проговорил он. – Забыл. Вы, Берк, так сразу взяли быка за рога… с ходу, можно сказать, включились в расследование… - Он посмотрел на часы. – В восемнадцать ноль-ноль… то есть, получается, через сорок минут… начнется расширенное совещание. Народу там будет тьма тьмущая, я думаю, вам не составит труда затеряться в толпе. И еще. Там будет присутствовать… м-м-м… доверенное лицо Президента, скажем так. Мне бы не хотелось, чтобы вы привлекли к себе его внимание. Посторонний, штатский человек на секретном полицейском совещании… Понимаете?

Я понимал.

- Не беспокойтесь, сэр, - сказал я. – Я буду тише воды, ниже травы. А если у меня возникнут вопросы…

- Сразу обращайтесь к полковнику Смиту!

- Почему – ко мне? – возмутился Айвен. – Я могу поручить…

- Нет! – рявкнул Гендерсон. – Еще чего не хватало! Поручит он. Я тебе поручу! Тогда уж проще сразу объявить, что мы привлекли к расследованию частного детектива! И пусть над нами потешается весь Форшанг, а мы с тобой дружно отправимся в отставку. И вообще, это, кажется, твой протеже? Вот и возись с ним сам! Да, и выпиши ему пропуск. Как нештатному сотруднику.

Взгляд, которым одарил меня Айвен Смит, был кислее недозрелого лимона.

- 3 –

- Мисс Штольц, приложите, пожалуйста, ладонь к идентификатору. Да, вот так. Спасибо. Итак, я вас слушаю. Вы сказали, что в вашего жениха стреляли.

- Да. Но я не уверена. Понимаете…

- Пожалуйста, не волнуйтесь. Хотите водички? Или, может, кофе? Чай?

- Если можно, чай. Зеленый, с жасмином и имбирем.

Лейтенант Олаф Пальме испытал острый укол стыда – зеленого чая, а уж тем более с такими добавками, в управлении не водилось. Черный гранулированный, пахнущий перепрелым сеном, вот и все, на что хватало щедрости начальства. Мисс Штольц правильно расценила замешательство дознавателя и милостиво согласилась на воду. Правда, пить не стала – пригубила, поморщилась и отставила пластиковый стаканчик на край стола.

- Знаете, я и правда не уверена, что в Адриана стрелял этот ваш Стрелок. То есть ему действительно попало пейнтбольным шариком, он мне сам об этом сказал, но был ли это именно Стрелок, я не знаю.

- Расскажите поподробнее, как это все произошло.

- Ну, Адриан позвонил мне…

- Когда?

- Не помню точно. Но еще в начале лета. Он пришел с тренировки, принял душ – волосы у него были мокрые. И я заметила, что под правом ухом у него синяк. Ну, это я так подумала – синяк. Спросила, где он умудрился так приложиться. А он сказал, что какой-то молокосос развлекался в парке с пейнтбольной винтовкой.

- А почему Адриан… кстати, а как его фамилия?

- Вудс. Адриан Вудс.

- Почему мистер Вудс решил, что это был молокосос? Он что, его видел?

- Конечно! Адриан не из тех, кто вот так просто спускает обиды… был не из тех, простите... В общем, он догнал парня и задал ему хорошую трепку.

У лейтенанта Олафа Пальме захватило дух в предвкушении небывалой удачи. Неужели перед ним сидит свидетель? Единственный свидетель, который может описать загадочного Стрелка?

Если это, конечно, был Стрелок, поправил себя честный Олаф.

- Опишите его, - попросил он. – И как можно подробнее.

Мисс Штольц с удивлением взглянула на него (ах, какие глаза! какие ресницы!).

- Но я не знаю. Адриан не говорил, а я не расспрашивала. Знаю только, что это был подросток лет шестнадцати.

- Хорошо, - лейтенант Пальме постарался скрыть свое разочарование. – А где это случилось? В каком конкретно месте? Мистер Вудс не рассказывал?

Девушка покачала головой (а шея! лебединая! просто созданная для поцелуев!).

- В тот вечер он возвращался с тренировки. Скалодром «Вершина», может, слышали? Он всегда останавливал такси в конце Дубравной улицы. И через лес шел домой. То есть бежал. Это у него такая пробежка была. После тренировки. Он ее смешно так называл – заминка.

- А где мистер Вудс живет? Ох, простите.

- Ничего. Мне уже не больно… почти… Третий Медвежий переулок, семнадцать.

Лейтенант Пальме включил карту, задал маршрут и от удивления присвистнул:

- Ого! Пять километров! По пересеченной местности!

Я бы сдох, подумал он, чувствуя острую зависть ко всем спортсменам на свете. После первого же километра лег и больше бы уже не встал. С завтрашнего дня! – пообещал он себе. Прямо с

утра начинаю бегать. Хотя бы трусцой.

- Ну, да. На самом деле больше. Мы пару раз гуляли с ним в этом лесу, там нет прямых дорог, сплошные извивающиеся тропинки. Даже фонари не везде есть. Удивительно, как в городе могла сохраниться такая глухомань?

- «Медвежий угол» - с гордостью пояснил Олаф. – Природоохранный объект «Медвежий угол». Говорят, там до сих пор можно встретить лося.

- И Стрелка, - грустно сказала девушка и закусила губу.

Прелестную пухлую губку - жемчужными зубками. Лейтенант Пальме с трудом заставил себя отвести взгляд от милого личика. Узнать номер уникома, позвонить, подумал он. А что? Имею право! В рамках расследования.

Он открыл досье Марии Штольц. И удивился. А девочка-то из самой столицы, оказывается!

- Скажите, Мария…

- Мисс Штольц, если вас не затруднит.

- Э-э-э… да-да, разумеется. Простите, мисс Штольц. Я смотрю, вы живете в Арло. Почему вы не обратились в полицию по месту жительства? Почему обратились именно к нам? Ведь до Медоны из столицы почти час лету!

На милом личике внезапно проступило ожесточение.

- Обращалась, - отрезала девушка. – Вчера.

- И… что?

- А ничего! То есть меня выслушали, поблагодарили, но было совершенно очевидно, что смерть

Адриана никого не заинтересовала. Обычное дело – альпинист разбился во время восхождения. При чем тут какой-то Стрелок?

Очень может быть, что и ни при чем, согласился со столичными коллегами лейтенант Пальме. Не исключено, что впечатлительная девушка, потрясенная внезапной смертью жениха, вообразила себе невесть что. Просто в силу романтичности характера. Но мы ведь не будем циничными черствыми копами, правда? Мы будем образцом полицейского. И примем в судьбе несчастной девушки самое горячее участие.

- Не поймите меня неправильно, – начал он. – Я вполне допускаю, что ваш жених действительно стал жертвой Стрелка. Но мне нужны доказательства. Хоть какие-то, пусть даже косвенные. Ваши соображения, наконец. Ведь почему-то же вы пришли к такому выводу?

Мисс Штольц усмехнулась.

- Вот и они точно так же говорили. Но мои доказательства сочли не стоящими внимания. Что ж, посмотрим, как к ним отнесетесь вы. – Она протянула дознавателю кристалл. – Вот, посмотрите, господин дознаватель. Только я, извините, не буду, слишком тяжело. Да, и уберите звук, если вам не трудно. Потом, когда я уйду…

Она порывисто встала, отошла к окну и встала там, отвернувшись и обхватив себя руками за плечи. Олафу показалось, что плечи ее еле заметно вздрагивают.

Ах, какая фигурка! Какая спинка, талия… ну и все прочее…

Подойти? Обнять, утешить? «Мисс Штольц, если вас не затруднит» Чурбан ты бесчувственный, укорил он себя, девушка еще не отошла от горя, она недавно потеряла жениха… А, кстати, когда она его потеряла? Вот идиот, надо было сразу спросить!

- Мисс Штольц, когда погиб мистер Вудс?

- Семнадцатого августа, - не оборачиваясь, ответила она. – Там, на записи, есть тайминг.

Восемь дней назад, быстро подсчитал Олаф. Еще, можно сказать, и прах не остыл… А она хорошо держится. Может, не так уж и горюет? То есть, горюет, но не настолько, чтобы не интересоваться другими молодыми людьми?

Мысленно дав себе оплеуху за неподобающие мысли, лейтенант Пальме вставил кристалл в считывающее устройство.

Нет, уже через минуту с пронзительной ясностью понял он. Никогда не назвать мне мисс Штольц Марией, никогда не обнять эти хрупкие плечи, не приникнуть губами к точеной шее. Не того ты поля ягода, Олаф Пальме. И останешься ты для нее в лучшем случае «господином дознавателем».

На него смотрел бронзовокожий двухметровый красавец-атлет и улыбался чертовски обаятельной улыбкой. На нем были лишь эластичные спортивные бриджи, и Олаф с откровенной завистью разглядывал прекрасно развитое тело «соперника».

Бег, подумал он. И тренажерный зал: штанги, гантели. Он украдкой пощупал свой бицепс. Каждый день! Ясно тебе? Будешь пахать, как проклятый!

А великолепный Адриан тем временем ловко, как муха, карабкался по практически отвесной скале, цепляясь пальцами рук и ног за еле заметные трещины. Вот он забрался на вершину, похожую на клык дракона, вот выпрямился во весь рост на крошечной площадке, смеясь и рассылая воздушные поцелуи. Невидимый оператор дал увеличение, и Олаф с ужасом увидел, как Адриан вздрогнул, словно от удара. Лицо его страшно исказилось, кожа из бронзовой стала пепельной; он согнулся, прижав руки к груди, его качнуло, и он беззвучно рухнул вниз.

Лейтенант Пальме вскрикнул и отшатнулся; ладони и подмышки мгновенно вспотели.

- Там километровая пропасть, - глухо сказала Мария Штольц. Она не отрывала взгляд от окна, словно надеялась высмотреть там что-нибудь хорошее. – И несколько уступов. У него ни одной кости целой не осталось…

Голос ее прервался, и она замолчала. А лейтенанту Пальме и в голову не пришло ее утешать – уткнувшись носом в сферу, он раз за разом прокручивал один и тот же эпизод: Адриан улыбается, Адриан вздрагивает, Адриан хватается за грудь… судорога лицевых мышц, посеревшая кожа…

Олафа трясло, как в лихорадке. Мисс Штольц что-то встревожено спросила, но он отмахнулся – не мешай! От напряжения заломило затылок. Похоже? На то, что описывал это эксперт… как его там – Чук? Жук? Как он там говорил? Обширный, обширнейший даже инфаркт, прям во все сердце. Внезапный, без предвестников: только что человек был абсолютно здоров, и вдруг сердце буквально взрывается, но человек еще какое-то время живет, ему больно, он в панике… Похоже?

Да, ответил он себе, да, очень.

- Я забираю это дело!

Кто это сказал? Таким уверенным начальственным голосом? Неужели он сам? Похоже на то, ведь в крошечном кабинете никого больше нет, только свидетельница и дознаватель.

- Мисс Штольц, я попрошу вас немного задержаться. Я должен снять показания по всей форме.

- Спасибо, - тихо сказала девушка.

Это удача! – думал Олаф, лихорадочно заполняя протокол. Это такая удача, что и словами не описать! Как только закончу, немедленно к капитану Свирскому. Нет, при чем тут капитан, плевать на капитана – к самому старику Гендерсону! И доложить, лично!

Не взяли меня в команду? – злорадно думал он. Не доверили вчерашнему выпускнику серьезное дело? В дежурку его отправили, чтобы с текучкой разбирался и под ногами не путался? Ну и ладно! Мы и здесь, в дежурке, не оплошаем, утрем кое-кому нос!

- Я еще кое-что вспомнила, - сказала мисс Штольц. – Ну, насчет Стрелка. В тот день я должна была встретиться с Адрианом. Но не пошла. Потому что показывали премьеру пятого телесезона. «Огни Большого Космоса», может, слышали? Понятно, что романтическая ерунда, но он мне очень нравится. Дату я не помню, но можно же узнать, навести справки…

- Не надо справки, - счастливо выдохнул Олаф. – Это было десятого июня.

Ему тоже нравился этот сериал, хотя еще минуту назад он бы не признался в этом даже под пытками.

Уходя, Мария Штольц задержалась на пороге.

- Я думала, что мне придется обращаться за помощью к дяде. Но теперь вижу, что необходимости в этом нет. Уверена, вам недолго осталось прозябать в лейтенантах - с такими талантами вы и до генерала дослужите.

- А кто у нас дядя? – машинально спросил Олаф.

- Штольц. Адмирал флота Генрих Штольц. Советник Президента, - небрежно бросила девушка, мило улыбнулась и вышла.

Стерва, с восхищением подумал будущий генерал Олаф Пальме, глядя ей вслед. Ну ты и стерва! Только вот что я скажу тебе, детка: эта прическа тебе совсем не идет.

- 4 -

Небольшой конференц-зал, как и обещал господин окружной комиссар, был битком набит народом. Стульев на всех не хватило, десятка два человек подпирало стены. Я устроился рядом с черноволосым крепышом и сунул ему руку.

- Привет, Арчи. Давненько не виделись. Как Клэр? Кого ждете – мальчика, девочку?

- С-спасибо, хорошо, - озадаченно ответил крепыш, машинально пожимая протянутую руку. Брови его сдвинулись, он явно пытался припомнить имя давнего, судя по всему, знакомца. – А… э-э-э… ты как?

- Лучше всех.

Не старайся, Арчи, не вспомнишь ты меня. Я и сам-то узнал о твоем существовании десять минут назад. «Арчи, нам тут Клэр весь мозг вынесла. Интересуется, где ее благоверный и какого черта не отвечает на звонки?» - «Ох, блин, совсем из головы вылетело! Ладно, после совещания позвоню» - «Ревнивая она у тебя» - «Она у меня беременная. А это в сто раз хуже!»

Будущий отец был в цивильном. Как и четверть всех присутствующих. Так что я в своих джинсах и футболке белой вороной совсем не выглядел. Вопросы могла вызвать лишь моя никому не знакомая физиономия, так что Арчи со своей Клэр подвернулся как нельзя более кстати.

Я подмигнул симпатичной девчонке в ладно сидящем мундирчике, посочувствовал унылому, воняющему потом верзиле («Третьи сутки, как проклятый! Света белого не вижу, питаюсь кое-как») и горячо поддержал справедливое требование насчет удвоения премиальных. Уже через несколько минут я стал своим в этой толпе, интерес ко мне угас, и я поздравил себя с успешной легализацией. Теперь можно вздохнуть свободнее и осмотреться.

На долю одетых в гражданское досталось два последних ряда стульев, остальные занимали мундиры – чем ближе к сцене, тем выше звание. На самой сцене суетились два молоденьких сержанта: повинуясь отрывистым приказаниям дородного краснощекого капитана, они притащили низкий овальный столик, водрузили на него традиционный поднос с минеральной водой и стаканами, расставили полумягкие кресла. За суетой, скучая, наблюдал человек в дорогом сером костюме. Положив ногу на ногу, он сидел в отдельном кресле, поставленном в стороне, и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему. Он даже зевнул пару раз, деликатно прикрыв рот ладонью.

- Слушай, Арчи, а что это за тип? Что-то я его раньше не видел.

- Столичная штучка, - в устах Арчи это прозвучало как ругательство. – Советничек, мать его… Говорят, достал тут всех по самое не балуйся. Дисциплину, говорят, очень уважает. – Арчи презрительно сморщил нос и тут же весело ухмыльнулся. – Да нам-то с тобой что? Мы с тобой на «земле», нам все эти начальственные закидоны до лампочки. Это пусть у Гендерсона голова болит, верно?

- Верно, - согласился я. И подумал, что Арчи не очень-то любит окружного комиссара. Впрочем, это обыкновенная участь всех начальников.

У двери вдруг возникла какая-то суета, люди поспешно расступились, и сквозь толпу, важно и невозмутимо, прошествовал Гендерсон. Следом за ним Айвен Смит, а замыкал процессию невысокий плотный человек с таким непроницаемым лицом, что ему бы позавидовала статуя святого Исидора, который еще при жизни достиг полного отрешения от земных страстей.

- Гляди - Чжоу, - Арчи толкнул меня в бок. – Тот самый. Ну, из-за кого все закрутилось.

- Угу, - сказал я. – Из-за него, значит. А я-то думал, что из-за Стрелка.

Арчи обиженно засопел и отвернулся. Тоже мне, умник выискался! – говорил его вид.

Маленький отряд во главе с Гендерсоном пересек зал, поднялся на сцену; Смит и Чжоу уселись в кресла, а Гендерсон встал за невысокую кафедру. Помолчал несколько секунд, разглядывая зал, кивнул.

- Расширенное совещание объявляю открытым.

И посмотрел на часы. Советник Президента тоже посмотрел на часы и кисло улыбнулся: было ровно восемнадцать часов и, стало быть, придраться было не к чему.

Любите ли вы совещания так, как люблю их я? Те самые совещания, когда надувают щеки и обмениваются многозначительными взглядами? Когда, не стесняясь, выпячивают малейшие свои достижения и остервенело открещиваются от промахов, сваливая их на какую-нибудь безответную овцу? Когда на один значимый бит информации приходятся гигабайты – терабайты! – «воды»? И ты с упорством золотоискателя отбрасываешь пустую породу пространных рассуждений, туманных намеков и нелепых версий, чтобы в результате обрести драгоценную крупинку настоящего, неопровержимого факта. С которым уже можно работать.

В данном случае наиболее значимым для меня фактом являлся список жертв Стрелка. И для себя я разделил его на три группы – доказанную, возможную и предполагаемую.

Петр Васильев, Эмили Саркози, Вероника Ши и Патриция Колмен составляли первую группу, причем Вероника Ши была последней и, если так можно выразиться, самой трагичной жертвой в этом списке – помощь опоздала буквально на полчаса. Миссис Колмен, благодаря энергичным действиям своего мужа, выжила. И проживет, судя по всему, еще много лет.

Во вторую группу попали два человека. Пока еще два. Те, у которых были обнаружены кардиомаркеры, и которые с уверенностью утверждали, что в них стреляли из пейнтбольной винтовки.

Ирэн Апдайк, семьдесят девять лет. Выгуливала вечером собачку. О происшествии сообщила в полицию. Кроме того, громогласно жаловалась соседям и подругам и писала возмущенные письма в мэрию.

Дороти Блэйк, молодая энергичная особа. Была обстреляна во время вечерней пробежки. Будучи хорошей спортсменкой, несколько минут бежала за Стрелком, удирающем от нее на гравиборде. Лица не разглядела, но уверена, что это был совсем молодой человек или подросток.

Третью группу представил Чжоу Сухини, и его выступление доставило мне огромное удовольствие – оно заняло не более десяти минут и содержало факты, только факты и ничего, кроме фактов.

Тысяча пятьсот сорок человек с пустыми цитомаркерами на данный час. О Стрелке ничего с уверенностью сказать не могут – то ли в них не стреляли, то ли они об этом ничего не помнят. Но все они, безусловно, находятся в зоне риска.

Это не окончательная цифра, объявил Чжоу. И она будет возрастать. Но есть методика, позволяющая точно выявить жертвы Стрелка.

- Методика? – оживился Советник. – Очень, очень интересно. А нельзя ли поподобнее?

- Нельзя, - отрезал Чжоу Сухини.

Советник надменно вздернул брови.

- Господин окружной комиссар, - неприятным голосом сказал он, в упор разглядывая Чжоу. – Извольте призвать ваших людей к порядку. Кажется, они позабыли, что значат дисциплина и

субординация.

Гендерсон выпятил челюсть и насупился.

- Знаете что, господин Советник…

Дальше мне было неинтересно, дальше назревала обыкновенная чиновничья свара. Я тихонько выскользнул из конференц-зала – я очень надеялся, что вдова Тотти осталась тверда в своем намерении дождаться следователя. В коридоре я столкнулся с давешним молоденьким дознавателем – он страшно спешил, а лицо у него было радостно-возбужденное и слегка ошалевшее.