Proigrivatel

Proigrivatel

Большой Проигрыватель на Пикабу — это команда авторов короткой (и не только) прозы. Мы пишем рассказы, озвучиваем их и переводим комиксы для тебя каждый день. Больше текстов здесь: https://vk.com/proigrivatel
На Пикабу
user9406685 Alexandrov89
Alexandrov89 и еще 1 донатер
57К рейтинг 1222 подписчика 9 подписок 627 постов 276 в горячем
Награды:
более 1000 подписчиков За участие в конкурсе День космонавтики на Пикабу
25
Авторские истории
Серия Абсурд, сюрреализм

Как прикрутить вздуделочку

Вздуделочка не прикручивалась. Пот крупными каплями падал на пластиковый корпус. В груди все сжалось. Ручка отвертки проскальзывала в мокрой ладони. Мишка был уже на грани паники.

— Дай я! — рявкнул Сан Саныч и, обернув инструмент пахмутовкой, налёг на вздуделочку. Да так, что та пунькнула. Краем глаза Мишка увидел, как за окном стремительно светает. Время было на исходе.

***

С пеленок Михаилу внушали, что академик — профессия уважаемая. Правда, никто не уточнил, куда отправлялись академики после их “научной кончины”. А попадали они в семь кругов биржи труда. И гореть им там вечно. Мишку не то, что на работу не брали, его на собеседование со скрипом приглашали. И то. Только потому что он молчал про аспирантуру.

После очередного карьерного фиаско у Мишки немного поехала крыша. Он с безумными глазами пришел в Центр занятости, обнял кадровичку за тонкую лодыжку и, задыхаясь в нескончаемом рыдании, взмолился: “Ириночка Дмитриевна, милая! Найдите мне работу! Иначе с голоду помру. А я же, вы знаете, не сдамся! Стану призраком и буду вас преследовать”.

Тётка под напором настолько железобетонных аргументов сдалась. Миша тоже бы испугался заиметь столь упертого полтергейста.

— Говоришь, лингвист ты? — спросила Ирина, тыкая наманикюренным пальцем в экран смартфона. — Алло, Сань. У нас тут один особо одаренный появился…

Так Мишку отравили работать. Стажёром. В салон красоты “Шальная Анжела”.

Правда, ногти Миша пилить не стал. Стоило Мишке перейти порог салона ему навстречу вышли заплаканные мастера маникюра, слегка помятые парикмахеры и косметологи, которые… А с ними было все хорошо. Сказали: “Закрываемся мы. У Саныча спроси” и, затолкав пару клиентов в ауди, умчались в закат.

“Дело пахнет керосином” — подумал Мишка, ощутив, где-то на подкорке, что очередная должность под угрозой. Не раздумывая, он сразу же отправился к хозяину салона — Сан Санычу.

Без лишних слов Саныч пожал Мишке руку и усадил его в бархатное креслице с витиеватыми ножками. Владелец салона даже предложил коньячку. Причём его он наливал из белоснежного чайника с лилиями. Перед глазами Миши нарисовалась картина: одинокий Сан Саныч с тоской похлебывает горячительное, наблюдая за сотрудниками, бегущими из салона.

— Так это ты в языках разбираешься? — вопрос Сан Саныча вырвал Мишу из грустных размышлений.

— Ну… Я кандидат наук… — пробормотал Мишка, отметив как забавно смотрелся Сан Саныч с фарфоровой чашечкой коньяка в руке в окружении персиково-розовых стен.

Сам Саныч выглядел, как типичный батя: с усами-щеточкой над верхней губой и пузиком, затянутым в полосатую майку. Последняя, наверняка, застала не то что лихие девяностые, но и самого Брежнева в его лучшие годы.

От Саныча даже пахло по-отцовски: одеколоном, резкий запах которого походил на освежитель воздуха “морская волна”. К тому же к этому подозрительному парфюму примешивался запах крепкого алкоголя. А какой батя так не пахнет в вечер пятницы.

— Знаешь, Мишк. Ты тут далеко не первый… Поэтому ни на что не надейся. Но попытаться стоит.

Сан Саныч протянул Мише лист А4, похожий на какой-то нормативно-правовой документ. Мишка пробежался по нему взглядом и рассмеялся. Громогласно так, раскатисто. Затем резко стал серьёзным и снова вчитался в текст. Минута. Пять. Десять. Паренёк будто бы впал в анабиоз от вида лексического безумия.

— Они просто издеваются… — наконец заключил Мишка. Бред, который он прочитал, едва ли укладывался в разуме.
— Мишк, я с тобой полностью согласен… — вздохнул Саныч и начал рассказ о собственном разочаровании в бьюти-сфере.

Всю жизнь Сан Саныч прослужил на флоте, а как сошел на берег и понял, что нужно стремиться к прекрасному. Корабль — дело хорошее, но эстетика там специфичная. Далеко до идеалов Древней Греции. Правда для начала Саныч решил жениться, подумал красавица утолит его печали по возвышенному. Не утолила.

Последовал развод и дележка имущества. Так Сан Саныч неожиданно стал единоличным капитаном шхуны “Шальная Анжела”. Думал вот нашел отдушину. Но и с салоном все не заладилось. Бывшая жена не просто так с охотой отдала “любимый бизнес”.

Требования выше стоящих инстанций оказались… Какими-то всратыми.

— И раз в год к нам стал наведываться сурового вида инспектор, чтобы штрафовать за “вздуделочку, не прикрученную к ужику”! Я им говорю: “Это же бред какой-то!”. А нет, для них это триста тыщ с куста! — разобиженно вскинул руками Саныч.

“И правда. Какая, черту вздуделочка? И ещё к ней ужик?” — думал Миша. Он, конечно, за годы в лингвистике повидал много всякого. Лакуны, мертвые языки, конспекты после бурной ночи в клубе... Однако он даже представить не мог, что творилось в голове чиновника, написавшего то языковое извращение.

— И ладно бы они сказали, где эту вздуделку искать! Но они молчат! — пожаловался Сан Саныч Мишке. — И их вообще не волнует, что, если они ещё раз меня штрафанут, мою “Анжелу” просто закроют! А уже завтра, между прочим, последняя проверка!

Сан Саныч осмотрелся, достал из кармана штанов бумажку и сунул под нос Мишке. От количества ноликов у Миши закружилась голова.

— Порешаешь за ночь вздуделочный вопрос — получишь эту сумму.

— Д-а-да, — икнул Мишка и активно закивал головой, боясь, что хозяин салона его не понял. — Н-н-е будем терять время! — воскликнул Миша, бросив взгляд на часы. Было уже почти шесть вечера, но Миша был не из пугливых. И не важно, что он вообще не был специалистом по несуществующим вещам. Как бывший студент, он сам в своё время выступал со всякой несуразицей на конференциях. Выкручивался же.

Ну что ж... Мишка начал снова читать эту бредятину уже вслух в надежде распутать этот клубок невнятных слов.

Черным по белому в регламенте было написано “вздуделочка должна быть прикручена к ужику”. Конечно, Миша видел мультик, где Иван-дурак искал Сам-Не-Знаю-Что. Ему же предстояло не просто это найти Это, а ещё и починить!

— Вот… Слушайте! Если вздуделочка не прикручивается, надо обхватить отвертку пахмутовкой… У вас есть она? — Миша зашуршал регламентом. — Она должна помогать при растяжениях и вывихах, — затем он перевернул бумажку. — И в теории её можно найти в аптечке.

Сан Саныч откинулся на бархатную спинку кресла и тяжко вздохнул.

— Уже проверял там. Нету. Даже в интернете нету. Там Пахмутова одна.

Мишка тут же достал телефон и, сделав пару касаний, убедился, что поисковик выдает несколько тысяч запросов про пианистку Пахмутову. Но ни слова про загадочную пахмутовку.

— Ну, это не повод сдаваться! — нервно хихикнул Мишка. — Надо просто её поискать.

Ночь напролёт Мишка рыскал по салону: вдоль, поперек, сверху вниз. Палкой от швабры пошуршал под всеми шкафами и тумбами. Нашел только рваный “поп-ит”, забытый там уж несколько лет, и перманентный маркер. Затем он залез в аптечку. Там было все: от обезболивающего, до эластичного бинта. Но пахмутовки в аптечке не нашлось.

Да, даже если бы он облазил каждую щель “Шальной Анжелы”, Миша бы в жизни не нашел эту проклятую вздуделочку. Миша смял инструкцию и бросил её через плечо. Тут нужно было играть не по правилам. Эти люди просто хотели закрыть какой-то отчет. Как какие-нибудь студенты перед сессией. А прочитав бесчисленное множество их научно-исследовательских работ, Мишка постоянно задавался одним и тем же вопросом:

— А это люди вообще сами понимают что они делают?! — воскликнул Мишка.

И тут Сан Саныч и Мишка переглянулись. Без лишних слов они поняли друг друга. Сан Саныч уже приготовил отвертку. У них было лишь пара часов. Но этого должно было хватить.

***

Инспектор долго осмотрел агрегат. Вдумчиво так. Будто бы рассматривал саму Мону Лизу.

В самом центре зала из навесного потолка торчала салатовая палка швабры. К ней одним винтом был прикручен уставший “поп-ит”, который приобрел новое предназначение: к нему была приклеена мятая бумажка с подписью “вздуделочка и ужик”. В довершение рядом с этой экспозицией лежал бинт эластичный, на котором тем же маркером крупными буквами написали “ПАХМУТОВКА”.

— Вот. Как вы требовали… — сказал Сан Саныч, не менее задумчиво смотря на Нечто. — Вздуделочка прикручена к ужику,

— И не придраться. Не придраться, — покачал головой мужичок из инспекции, не отрывая взгляд от творения современного искусства.

Миша наблюдал за этой сценой и улыбался как сто китайцев. Сиял даже ярче чем чайник коньяка Саныча. Одним словом, был доволен своей сообразительностью и тяжестью конверта в его руках.

От внутреннего ликования Мишу отвлекла вибрация телефона.

— Здравствуйте, Михаил, — приняв звонок, Миша сразу же узнал голос Ирины, тетки из центра занятости.

— Саша сказал, что вы решили проблему в “Анжелике”… Тут такое дело.. У моей дочери на предприятии требуют пахмутовку в аптечку. Ну, ту, что от вывихов. Скажите, где вы её нашли?

Михаил опустил взгляд на конверт, набитый пятитысячными купюрами. Он подумал, что одного дня стажировки ему хватит. Настало время отправляться в собственное плаванье.

— Знаете… Это лишь вопрос цены, — сказал Мишка, понимая, что в законодательстве еще очень много вздуделок и пахмуток, требующих хоть какого-то рационального объяснения.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Как прикрутить вздуделочку Авторский рассказ, Юмор, Абсурд, Длиннопост
Показать полностью 1
36
Авторские истории
Серия Фантастика, фэнтези

Рябиновая роща

1

— Знаешь, а ведь впервые я убил человека именно в этой роще, — тяжело заворочавшись в кресле, хозяин усадьбы посмотрел на шумящие в ночи рябины. — Это была девушка… Поверишь, сейчас я уже не вспомню ни ее лица, ни слов, что она шептала перед смертью, но жар от попавшей мне на руки крови я помню до сих пор. Я никогда не думал, что кровь людей может быть настолько горячей. Как же давно это было, Дмитрий… Как же давно…

Мы с графом Голодовым сидели в его кабинете. Была глубокая ночь, и теплящаяся свеча рождала на стенах ломкие, странные тени. Свеча горела для меня, сам граф давно не нуждался в свете. Повисло молчание. Затем граф заговорил снова:

— Было время, когда эти леса продолжались на сотни дней пути, до самого океана. Звезды тогда горели куда ярче, а люди боялись выходить из домов после заката. Мужчины прибивали к стволам этих деревьев своих первенцев, дабы умилостивить тех, кто жил среди рябиновых ветвей. Старые боги, венчанные коронами из болотных огней, не таясь ходили по земле, а их капища не просыхали от крови. Славное было время… Куда все делось? Как мы все упустили?

Голодов сокрушенно посмотрел на видневшуюся вдали железную дорогу и огни принадлежавшей мне фабрики.

— Когда-то мы были всемогущи… А что теперь? Теперь ты, человечишко, букашка, приходишь ко мне в дом и предлагаешь уничтожить последнюю память о тех временах? Пустить под топор мою рощу? Прокормить ее деревом твои уродливые железные машины? А не слишком ли много ты о себе возомнил? — высший вампир поднялся во весь свой немалый рост и ощерил похожие на иглы зубы.

Я безразлично пожал плечами. И я, и граф знали, что его роща скоро будет вырублена. Мне нужна была древесина для бумажной фабрики, графу были отчаянно нужны деньги. При всей своей силе Голодов так и не смог приспособиться к новому миру. Он обеднел, ему не хватало средств на содержание прислужников и огромной усадьбы, на дорогие ингредиенты для темных ритуалов и редкие колдовские книги. Мы оба знали, что древняя роща обречена, и весь вопрос сейчас был лишь в том, какую сумму сумеет выторговать у меня граф.

Часы на башне усадьбы отбили первый час. Потом второй. Третий. Мы все никак не могли договориться. Наконец, когда солнце вот-вот уже должно было подняться над горизонтом, граф ушел в склеп, предложив мне продолжить торг следующей ночью.

2

Ни в следующий раз, ни еще через ночь мы так и не смогли договориться о цене. И все же роща была нужна моей фабрике, а потому, едва солнце клонилось к закату, я садился в пролетку и ехал к графу.

Я уже обвыкся с царящей внутри усадьбы темнотой и с тем подобием жизни, что начинается после заката в этом старинном обветшалом доме.

Я уже не вздрагивал, когда сквозь меня, обдав холодом, проходил серебристый призрак Агаты, погибшей почти тысячу лет назад жены графа.

Я спокойно выдерживал взгляд злых, светящихся фосфором глаз фон Дребезга, распорядителя графской охоты, что следил за мной из темноты рощи, где его предки-оборотни веками выслеживали жертв.

Я даже научился переносить ужасный козлиный запах Мордреда, дворецкого графа. Царапающий рогами потолок, поросший черной шерстью, что служила ему единственной одеждой, демон неизменно приносил мне очень недурной кофе, лишь самую малость отдающий серой.

Кроме меня, людей в усадьбе было лишь двое. Первым был престарелый, вечно всем недовольный Горемир, бывший офицер конных егерей, что теперь управлял имением графа, охранял сон хозяина и помогал тому в ритуалах. Второй была Вероника — молодая ведьма и дальняя родственница хозяина усадьбы.

Во многом я приезжал сюда и ради нее… Пока хозяин покидал свой склеп, пока он приводил себя в порядок и раздавал указания слугам, мы с ней гуляли по извилистым тропинкам рябиновой рощи, общались о каких-то пустяках, что казались нам важными, и просто наслаждались наступлением тихих августовских ночей.

3

— Еще не уговорили графа? — Вероника падает с неба. Как и всегда в такие моменты, она полностью обнажена, если не считать медного ожерелья на ее тонкой шее да бинтов, прикрывающих искусанные графом руки. Закинув на плечо свою метлу, она принимает из рук подоспевшего дворецкого теплый, подбитый козлиным мехом плащ, и мы, спустившись с крыльца, идем в сторону рощи.

— Почти уговорил. Думаю, сегодня мы скрепим сделку.

Темнота усиливается: мы входим в рябиновую рощу. Я зажигаю слабенький фонарь и как могу свечу себе под ноги, пытаясь не запнуться о корни. Она идет рядом, безошибочно ступая во тьме. Ее глазам совсем не требуется свет.

— Тебе не холодно? — спрашиваю я.

Она безразлично пожимает плечами и продолжает ступать по земле босыми ногами.

— Привыкла. Летать можно лишь так.

— Я не про то, привыкла ты или нет. Тебе же холодно, — я сбрасываю шинель, но ведьма останавливает меня.

— Не нужно. Все равно скоро холод станет единственным, что я буду чувствовать.

Мы долго идем в молчании. Она не в духе, и я понимаю ее. Времени все меньше. Граф одинок и стар. Стар даже для высшего вампира. Его время проходит. От своего поверенного я знаю, что Голодов уже переписал все наследство Веронике. Графу нужен приемник. И он его выбрал.

— Как бы я хотела бежать от всего этого, — она непроизвольно смотрит на свои руки. Белая кожа полнится синяками и длинными рваными шрамами: граф никогда не отказывает себе в ее крови.

— Ты не можешь отказаться от обряда?

— С моей семьей граф заключил договор на крови, и я должна служить. От такого отказаться нельзя… Но… Если бы ты знал, как мне хочется все это остановить. Закончить. Прервать.

Я попытался придумать, чем ее утешить.

— Может, и хорошо, что ты станешь таким, как он? Будешь почти бессмертной. Сможешь увидеть, как меняется мир. У тебя будут сотни лет для всего, что ты пожелаешь.

— Сотни лет нужны, если ты можешь их прожить. А мертвецы не живут, — она грустно посмотрела на меня и отошла прочь.

Я хотел удержать ее и утешить, но она скинула плащ наземь и, вспрыгнув на метлу, взлетела над тропинкой.

— Идите в усадьбу, Дмитрий. Покупайте свою рощу и уезжайте прочь отсюда.

— А ты?

— Я слышу зов хозяина, он голоден. Снова, — она непроизвольно коснулась своей искусанной шеи, а затем поднялась к звездному небу.

— Поспешите в усадьбу, Дмитрий. — донеслось до меня напоследок. — Фон Дребезг даже в людской личине желал вашей крови за то, что вы собираетесь сотворить с его родной рощей. А сейчас в небе полная луна, и распорядитель охоты обращен ее светом в гигантского волка.

Она исчезла в ночной темноте. Я немного постоял, глядя ей вслед. Где-то вдалеке раздался длинный, протяжный волчий вой. Я пошел к выходу из рощи. Часы на башне усадьбы ударили один раз.

4

Возвращаясь в усадьбу, я сбился с пути. Тропинка стала петлять, а затем вовсе исчезла. Фонарь погас. Кроны сомкнулись, полностью закрыв лунный свет. Роща зашумела. Во тьме фосфорно вспыхнули десятки волчьих глаз, а что-то огромное замахало крыльями у меня над головой. Ломкие силуэты ползли по веткам следом за мной, протягивая ко мне мягкие, сотканные из теней лапы. Ветки деревьев ломались и падали, и я уже не мог понять, что у меня под ногами: раздавленные ли мной рябиновые ягоды или выступившая из-под земли кровь.

Я не знал, сколько прошло времени. Наконец, когда я уже совсем отчаялся, издалека вдруг послышалось козлиное блеяние. Отправившийся на мои поиски Мордред шел через темноту, высвечивая себе путь фонарем с заключенным в нем болотным огнем. Я кинулся навстречу. Освещая себе путь мертвым зеленым огнем, дворецкий повел меня прочь из чащи, к господскому дому. К рассвету мы наконец вошли в усадьбу. Внутри царило странное, болезненное оживление.

— Наконец-то Мордред вас нашел! — фон Дребезг, облаченный в охотничий камзол и даже после обращения в человека все еще воняющий псиной, с раздражением посмотрел на меня. — Теперь все в сборе.

— Что-то случилось? — я непонимающе посмотрел на присутствующих в гостиной. Передо мной призрак Агаты, Мордред и фон Дребезг, Горемир и сидящая поодаль от них, забившаяся в кресло Вероника.

— Случилось. Еще как случилось, — фон Дребезг оскалил желтые зубы. — Пойдемте наверх, Дмитрий. Потолкуем.

Мы поднялись по винтовой лестнице в кабинет хозяина усадьбы.

Граф Голодов был мертв. Теперь уже дважды. Установить причину смерти я не смог. Лежащая в мягком кресле серая куча пепла была единственным, что осталось от высшего вампира.

— Я уже вызвал Трибунал, — спокойно произнес оборотень. — К заходу солнца они прибудут сюда.

— Кто это сделал?

— Вероника, конечно. Не обессудьте, но я подслушал ваш разговор в роще. Собственно, вы должны повторить все сказанной ей перед Трибуналом.

Я вздрогнул, ибо знал, как судит Трибунал: быстро и слепо. И я знал, насколько Трибунал не любит посягнувших на вампиров людей.

— Разве у вас есть доказательства ее вины?

— Ваших слов Трибуналу хватит.

— А вам самому? Граф был вашим хозяином. Если это сделала не Вероника, вы же не хотите, чтобы убийца остался без наказания? Позвольте мне разобраться в этом деле.

Оборотень помедлил. Нехотя он все же кивнул.

— Знаете, а вы боитесь за нее, Дмитрий. Я чувствую по вашему запаху… Что ж, — он сделал длинную паузу. — Хорошо. Я могу позволить вам разобраться. Но время есть лишь до заката.

Мы с оборотнем еще раз осмотрели комнату, пытаясь найти улики. Кабинет был просторным, но носил печать разорения. Картинам на стенах не один век, но они давно почернели. Пыль везде протерта, но камин давно не чищен от копоти, на люстре висит паутина, а вокруг бронзового подсвечника изображавшего обнаженную деву оплетенную телом многоглазой твари лежат сгоревшие трупики мотыльков. Мягкие кресла, обитые зеленым плюшем, давно не чищены и запачканы бурыми пятнами крови. Ковер протерт почти до дыр и тоже бур от застарелых пятен крови. Улик и даже намека на орудие преступления нет.

На балконе кабинета тоже пусто. Ничего. Только виден след босых ног, да лежат на белом мраморе свежие капли крови.

5

— Итак, что произошло в доме? Когда в последний раз вы видели графа живым? — спросил я собравшихся в гостиной.

Призрак Агаты выплыл в центр зала.

— Когда граф покинул свой склеп, он призвал меня к себе. И мы говорили про детали ритуала, что завтра граф хотел провести над Вероникой. Ближе к часу ночи граф почувствовал голод и велел мне уйти. Я отправилась в малую столовую, что соседствует с кабинетом графа.

— Зачем?

— Разговаривать с Той, что живет в зеркалах, конечно. Мы всегда общаемся с ней по ночам. Только она умеет меня выслушать. Итак, вскоре после того, как часы на башне пробили час, в кабинете я услышала громкие голоса. Говорили двое. Долго.

— Вы узнали второй голос? Он принадлежал Веронике?

— Я слышу не так, как живые. И я не различаю голосов. Только слова.

— А о чем они говорили?

— Я не знаю. Я же разговаривала с Той, что живет в зеркалах, все это время.

— Хорошо, — протянул я озадаченно. — Что было дальше?

— Беседа в кабинете превратилась в крик. А затем я услышала шум… Я не знаю, как его описать. Такой шум бывает, когда рядом раздается удар грома или когда темное заклятие срывается с ведьминых рук.

— И?

— Я попрощалась с Той, что живет в зеркалах, пожелала ей крепкого вечного сна и отправилась в кабинет. Там уже никого не было, и лишь граф лежал мертвым прахом.

Я опросил остальных домашних, узнавая, что они делали в это время. Горемир ставил силки на расплодившихся кроликов в саду. Он подтвердил, что в час ночи видел, как на балконе граф пил кровь Вероники. Фон Дребезг рыскал в облике гигантского волка по роще. Вероника же уверяла, что сразу после того, как граф испил ее крови, она отправилась в свою комнату и крепко заснула.

— Значит, алиби нет ни у кого, — подвел я итог.

— И у вас тоже, Дмитрий, — с усмешкой откликнулся фон Дребезг.

— У меня есть, господин оборотень. Спросите своих волков в этой проклятой роще. Они наблюдали за мной до утра.

Повисла тишина. Наконец я заговорил вновь:

— Нам нужно найти орудие убийства.

Фон Дребезг пожал плечами.

— Если это было заклятье, то мы ничего не найдем. Если же это был осиновый кол, то что нам даст его находка?

— Тут нет настолько сильного колдуна, чтоб убить высшего вампира. А что до осинового кола… Вбить его в грудь сопротивляющемуся упырю не так и просто. Агата, в каком году вас угораздило стать призраком? Судя по вашей одежде, не меньше чем тысячу лет назад? С тех пор вы не покидали усадьбы? Верно?

Получив кивок парящего под потолком духа, я улыбнулся. Кажется, все начало вставать на свои места.

Мы вновь поднялись в кабинет. Я подошел к креслу с пеплом вампира и принялся внимательно оглядывать обивку, пока наконец не нашел в ней маленькую дырочку. Достав перочинный нож, я быстро разрезал ткань и расковырял набивку.

В моих руках оказался тонкий, как карандаш, короткий осиновый колышек. Я потрогал тот его кончик, что не был заострен: он был черен от копоти.

Я принюхался. Так и есть: колышек пах пороховой гарью. Мы вернулись в гостиную.

— Агата, вы слышали когда-нибудь выстрел пистолета? Нет? Ну вот и решение загадки. То, что вы приняли за гром, было выстрелом в графа. И, увы, я, кажется, знаю, из чего в него стреляли. Несколько дней назад у меня из пролетки пропал револьвер, который я всегда возил с собой. Я думал, что обронил его, но, видно, оружие украл кто-то из присутствующих.

Вероника вздрогнула. Впервые за все это время в глазах молодой ведьмы появилась надежда. Я ободряюще улыбнулся ей.

— Итак, вопрос: у кого был мотив убить графа?

— У меня не было, — тут же отозвался фон Дребезг. — Я хозяину был как собака предан.

Горемир негодующе взмахнул руками:

— А не вы ли говорили, уважаемый, что роща — это древние охотничьи угодья ваших предков и вы разорвете любого, кто на нее покусится? Ведь было дело!

— Сам хорош, гусь старый, — огрызнулся оборотень. — Тридцать лет канючил, просил хозяина выполнить обещание и тебя в вампира обратить.

Мордред согласно заблеял, поддерживая оборотня, но Горемир тут же обернулся к нему:

— А к вам, не менее уважаемый Мордред, вопросов не меньше. Хозяин вам за служение бессмертную душу Вероники обещал, но затем-то граф планы на нее изменил.

Престарелый управляющий зло посмотрел на демона.

Оборотень же, сверкнув глазищами, вдруг резко повернулся к Веронике:

— А ты что заулыбалась, ведьма? Тебе до обращения самая чуть оставалась. Уж кто, как не ты, смерти хозяину желала.

Я покачал головой. Круг подозреваемых не желал сужаться.

6

Мы сидели в комнате Вероники. В коридоре, у двери, прохаживался сторожащий ведьму фон Дребезг.

Закат отгорал.

Я гладил забинтованные руки девушки.

— Больно было?

— Я привыкла, — Вероника было покачала головой, но вдруг ее плечи вздрогнули, и она призналась: — Так больно мне не было никогда. Я не знаю, что на него нашло. Он вдруг сказал, что следующей ночью он сделает меня вампиром и что мою кровь он пьет последний раз. И перестал себя сдерживать.

Девушка зябко поежилась.

— Трибунал обвинит меня. Непременно. Но я не убивала его…

— Я знаю.

— Спасибо, мне почему-то важно, что ты мне веришь.

В дверях появился фон Дребезг.

— Дмитрий, я бы не пытался уверять всех в ее невиновности, — оборотень с усмешкой посмотрел на меня. — А то за вас возьмутся в Трибунале… Волки — ненадежные свидетели.

— Не слушай его, — ведьма кинула на оборотня злой взгляд. — Просто посиди со мной еще, ладно? Пока еще есть время.

Она прижалась ко мне. Тепло ее тела опалило меня даже через одежду, но прекрасный момент рухнул. Раздалось козлиное блеяние и цокот копыт.

Дворецкий проходил по коридору, убирая пыль. Я окликнул демона, потрясенный сложившейся в голове картиной.

— Мордред, а как часто ты убираешь кабинет хозяина? Каждое утро, как я помню, верно?

Дворецкий кивнул рогатой головой. Я вскочил с дивана.

— Нужно немедленно собрать всех в гостиной, я знаю убийцу!

7

Закат отгорел. Усадьба погрузилась во мрак. Мы сидели в гостиной, освещенной пламенем единственной свечи. Вот-вот должен был прибыть Трибунал.

— Итак, — обратился я к собравшимся. — Мордред убирает кабинет хозяина усадьбы каждый день, сразу как тот уходит в свой склеп. Граф, будучи вампиром, не нуждается в свете. Агата, будучи призраком, тоже. Значит, никто не зажигал света в кабинете до ее ухода в час ночи. Верно, Агата?

Призрак кивнул, и я продолжил:

— Однако на столе мы видели сгоревших мотыльков. Значит, после ухода Агаты кто-то вел разговор с покойным при свечах. Фон Дребезг — оборотень. Он нуждается в свете в человеческом обличье, но в ту ночь было полнолуние и на небе не было ни облачка. А значит, луна обратила его в волка. Вероника же ведьма и тоже не нуждается в свете. Я прекрасно видел это в роще.

Остаются трое. Я, Мордред и Горемир. И сейчас мы будем искать убийцу методом исключения. Я был в роще и расстался с Вероникой накануне часа ночи. Я физически не мог успеть в усадьбу, да и волки видели меня на тропах позже.

Мордред не носит одежды. Револьвер ему прятать было негде. А зайди он с револьвером в лапах, явно не состоялся бы долгий диалог. Хозяин бы позвал на помощь или начал защищаться. Да и зажигать свечи на столе одной рукой и держать на прицеле вампира другой — как вы это представляете?

А вот Горемир прекрасно подходит на роль убийцы. Человек, бывший военный, решительный, он тридцать лет просил графа обратить его в вампира. Конечно, граф остался глух к его просьбам. Ведь зачем терять удобного, не боящегося света слугу?

Когда стало ясно, что граф решил превратить в вампира Веронику, управляющий замыслил месть. Понимая, что не победит вампира в схватке, он украл мой револьвер и подготовил осиновый колышек, плотно входящий в ствол.

Окончательно его нервы сдали, когда он работал в парке и увидел, как граф пьет кровь из Вероники на балконе, обещая ей, что это последний раз и он завтра ночью обратит ее. Горемир взял заготовленное оружие и пришел к графу. Он сперва попробовал в последний раз убедить Голодова, но спор ни к чему не привел. Разозленный, Горемир выстрелил в вампира.

Что ж, все, что нам остается, — хорошенько осмотреть комнаты Горемира и найти револьвер. Ведь управляющий вряд ли отважился покинуть усадьбу после убийства. Это привлекло бы лишнее внимание.

Горемир не стал дожидаться, пока его схватят, и бросился прочь из гостиной. Незримые фигуры Прокураторов Трибунала, что скрывались в тенях на протяжении всей моей речи, неслышно пролетели вслед за ним. Раздались крики беглеца.

8

Занимался рассвет. Над цехами раздавались первые гудки. Мы с Вероникой сидели на вершине фабричной трубы, глядя то на суетящихся внизу рабочих, то на далекую, волнующуюся под ветром рябиновую рощу.

Ведьма привычно держала в руках метлу, а на ее тонких плечах лежала моя шинель.

— Что будешь делать теперь? — я посмотрел на Веронику.

Та слабо улыбнулась, точно еще не верила, что все закончилось.

— Жить. Теперь я наконец буду жить, — девушка задумчиво посмотрела вниз. — Оставлю весь этот ужас в прошлом…

— Куда думаешь уехать? Денег за усадьбу и рощу вполне хватит, чтоб еще долго жить безбедно.

— Не обязательно уезжать прочь, чтобы сбежать от своего прошлого.

Она посмотрела на поселок, уже начавший строиться вокруг бумажной фабрики и на первые заводы возводящиеся поодаль от него.

— Люди говорят, что не пройдет и десяти лет, как здесь вырастет город.

— Не врут. Планы на это место очень большие.

Она повернулась ко мне. Рыжие волосы золотило восходящее солнце.

— Я видела города лишь на картинках. Скажи, каково там?

— В городах прекрасно, — я улыбнулся.

— Знаешь, мне все равно немного страшно. Когда гроза течет по медным проводам, а по улицам ползет железо… Это так непривычно.

— Если ты захочешь, я все покажу тебе и объясню.

Она улыбнулась.

Мы взялись за руки.

В наступившей вдруг тишине было отчетливо слышно, как далеко-далеко в рябиновой роще по дереву начинают стучать топоры.

Автор: Тимур Суворкин
Оригинальная публикация ВК

Рябиновая роща Авторский рассказ, Детектив, Фэнтези, Длиннопост
Показать полностью 1
30
Серия Реализм, драма

В семье не без актёра

– Ну, ты же узнал, что это папа съел твое мороженое, помнишь? Всего лишь по палочке, – Димка настаивал, прижимая к груди томик “Гарри Поттера”.

– Мне просто повезло: он никак не может избавиться от привычки грызть палочку, когда морожка уже того, – ответил я братишке, отрываясь от шортсов на “Ютюб”.

– У тебя получится, Петь, тем более ты сам подарил мне эту закладку.

– Ну, подарю новую.

Я уткнулся в смартфон. Вроде выходные, из общаги свалил в отчий дом, а все равно головой в учебе: даже шорты у меня с актерскими практиками от диванных экспертов. Какая чушь.

Димка вздохнул и поплелся из зала к себе. Вздохнул и я. Закрыл “Ютюб”, в “телегу” решил не заглядывать: в чате, наверно, уже целый скринлайф-фильм из кружочков о том, как весело друзьям без меня.

Плотная и широкая, яркая, приятная на ощупь, по обе стороны Рик и Морти – бегут, летят и чешут затылки с характерными забавными гримасами. Классная закладка. Подарил ее Димке в конце лета, братишке предстоял третий класс. Мелкий обрадовался, даже взмолился, чтобы сентябрь скорее наступил. Мама поделилась, что после двух четвертей у них не все гладко.

Поднявшись с дивана, я потянулся и пошел-таки в детскую. Так ведь и зовем ее по привычке, комнату, откуда мы все родом, хотя я уже на втором курсе театрального, а Юлька в десятом классе, и комната теперь по праву Димина.

– Ладно, братан, выкладывай. Украли, говоришь?

Димка засветился, кивнул и выставил “Узника Азкабана” в анфас, профиль и под верхний ракурс.

– Видишь, нету.

Я забрал книгу, пролистал.

– Где остановился-то помнишь?

Да, закладки не было.

– Там Фред и Джордж подарили Гарри крутую Карту Мародеров, и он с этой картой перешел из замка по тайному ходу в “Сладкое Королевство”. Его ведь не пустили в Хосмид, как всех, потому что Дурсли не стали…

– Ага-ага, понял, – оборвал я разогнавшегося братишку. – Молодец. Но почему обязательно “украли”? Ну-ка, глянь на меня: ты уверен, что не потерял ее? Дома, в школе или где-нибудь еще?

Дима присел на кровать, всплеснул руками.

– Ну, не терял я ее, это моя любимая закладка. А в школу я книжки свои уже давно не таскаю, там смеются, если на перемене читаешь.

– А в бассейне с ней не плавал? – пошутил я.

– Нет, конечно, я только дома читаю. Вчера закладка была, я дочитал главу, как раз где Гарри, Рон и Гермиона были в Хосмиде, хотелось читать дальше, там интересно, но мы с Мишкой договорились пойти кататься со склона, и я пошел гулять, закладку вставил в книгу, а когда вернулся домой, ее уже не было.

– И в какой-нибудь другой книжке… – Я подошел к нашей полке, пробежался взглядом по корешкам и вершкам. – Ты, конечно, закладку не оставлял? Забыл, может?

– Зачем? Я же читаю только эту.

– Ну, да, ну, да. – Я развернулся к нему. Снова полистал “Узника”, на этот раз кое-что попалось: – А это тоже не ты?

Я показал место, где явно не хватало страниц, у переплета торчали огрызки.

Димка подскочил. Распахнул глаза, брови полезли на лоб.

– Нет, это не я! Честное слово, Петь!.. Зачем так это? И как я теперь дочитаю?

– Ладно, успокойся. – Я захлопнул книгу. – Может, так уже раньше было?

Дима пожал плечами:

– Я не помню. Пока читал, мне не попадалось.

– Окей. Слушай, а тут, кажется, действительно какая-то тайна.

– Вот, – протянул он и прошептал: – И никто не сознается.

– А-а, ты, значит, уже спрашивал?

– Конечно, а что?

Я глянул на часы над столом – время у нас было – и опустился в кресло.

– Интересно… Хорошо, давай сыграем в эту игру… В первую очередь нам нужно восстановить цепочку событий и определиться с подозреваемыми, – рассудил я вслух.

– Давай, – улыбнулся Дима.

– Чего давай? Это ты рассказывай давай.

– Я думаю, это мама, – прошептал он.

– Да не об этом, – вздохнул я. Рука потянулась к телефону, что-то полистать, что-то посмотреть. Тоже догадывался, что, вероятно, это мама – невзлюбила она с чего-то “Рика и Морти” – и потому затея, если по-честному, тут же показалась скучной.

Телефон я все ж таки не достал, зацепился за мысль: “Например, такая задача: ты – гениальный сыщик за работой. Играем?”

Играем. Камера, мотор, работаем.

– А расскажи-ка, мой друг, в каком часу ты пошел на улицу? Кто в это время был дома? И где, кстати говоря, ты оставил книжку с закладкой?

Я сложил руки перед лицом, готовясь слушать. Дима нахмурился, загрузился.

– Ну, времени сколько было, когда ушел гулять? – не выдержал я, изъяснился понятнее и кивнул на часы.

– Три.

– Точно?

Он снова пожал плечами:

– Мы всегда в это время идем кататься. В три часа у Мишкиного подъезда и потом идем на склон.

– То есть ты вышел чуть пораньше, чтобы успеть, так? Пойми, мой друг, в нашем деле важна каждая минута.

Я тронул себя за ус. Которого не было.

– Не знаю, – буркнул Дима. – Я ведь зачитался. Пришла мама в зал и спросила, типа, я что, на горку кататься не иду. Я сказал: иду. А она: время же уже. Типа три часа уже. Ну вот, я быстро оделся и убежал.

– На часы, значит, не посмотрел?

– Нет, мама же сказала, – развел руками братец.

– Интересно, – протянул я. И тут же подумал, что нужна другая фраза, какая-то прикольная, оригинальная, личная кэчфрэйз. Но ничего толкового в голову не шло. – А Миша, твой друг, что он сказал?

– Привет, – вякнул Дима.

– Да нет, Дим, ну, поругал он тебя, что ты опоздал? Или ты успел вовремя? А может, наоборот, слишком рано, и пришлось ждать?

– Сказал: “Чо так долго?”

– Ага, значит, вышел ты или почти ровно в три, или с небольшим опозданием. Опоздал бы сильно – Мишка бы побил, да? – подколол братишку.

– Может быть. Вообще, он сам не всегда прям успевает.

– Хорошо, и кто в это время, когда ты ушел, был дома? Ну, мама, получается, а еще?

– Мама, да, и дедушка. И… всё.

– Папа, я так понимаю, был на работе. Как обычно, до шести.

Дима кивнул.

– А Юля?

– Она после школы поела и ушла куда-то.

– По своим делам, да? – усмехнулся я. И Димка тоже. Юлька всегда яро отстаивала право на личное пространство и обычно никому ничего не докладывала. Кроме мамы – тут уж никак. Другое дело, что и привирала Юля без зазрения совести.

– Когда ты вернулся, она была дома?

– Нет, она пришла после папы.

– Так, а ты сам во сколько вернулся? И сразу ли заметил пропажу закладки? Только не пожимай плечами. Подумай, братец, если хочешь, чтобы я тебе помог.

Дима уставился на часы, посидел так с полминуты и ответил:

– Вчера мы долго не катались, я быстро обратно пришел. Наверно, в четыре, потому что в зале еще дедушка как раз телик включал, этот свой дурацкий сериал смотреть. Он же всегда в одно и то же время его включает.

– Хорош! Молодец, Димыч! – Я протянул ему руку, и он пожал с улыбкой. – Да, именно: в шестнадцать ноль-ноль, как штык. Неужели его сериал до сих пор идет?.. Ну а книга?

– Меня мама позвала кушать, но я пока еще не хотел и сразу пошел за книгой. Но в зале ее не было, я искал. Дедушка сказал, что не видел. Я хотел уже у мамы спросить, но посмотрел сперва в комнате. И книга была на столе, но закладки внутри не было.

– Все ясно. Что мы имеем в итоге, мой друг? – Я пригладил бороду. Которой тоже не было. – Книга была без присмотра около часа, и кто-то несомненно ее трогал, раз она оказалась в детской. Этот кто-то или забрал закладку, или все же мог ее обронить, потерять. И этот кто-то либо мама, либо дедушка, либо… кто-то, о ком мы пока не знаем.

* * *

Вечером семья собралась за одним столом. Мама приготовила ужин, Юля ей помогала. Отец съездил в магазин за подарком. Дед до ужина разыгрывал партию в шахматы сам с собой.

– Наверное, вам интересно, зачем я вас всех сегодня здесь собрал? – произнес я, вставая из-за стола.

Отец засиял и выдал:

– Ты женишься?

Мама, наоборот, помрачнела и одновременно с ним выпалила:

– Тебя отчисляют?

– Нет, папа, – покачал я головой. – И нет, мама.

Юля закатила глаза и закивала:

– Ясно, ты все-таки гей.

– И снова нет.

– Дурни! – вмешался дедушка и, махнув в мою сторону, продолжил тише: – У него же день рождения.

– Все верно, дедуль, спасибо. Но, как оказалось, есть и более веский повод. Как мне стало известно, вчера у этого молодого человека… – Я положил руку Диме на плечо. – Из книги, которую он читает, пропала его любимая закладка с персонажами из мультсериала “Рик и Морти”. Пожалуйста, только не стоит принижать размер утраты, для моего подопечного закладка бесценна.

– Петь, это новое представление? Сюрприз? – влез, подавшись ко мне, отец.

Он был в предвкушении, решив, похоже, что я по старой привычке “театральничаю”. В детстве я часто пародировал кого ни попадя, и знакомых, и героев с телика. А класса так с седьмого стал разыгрывать целые роли, которые сам себе придумывал. Маме казалось это баловством, зато папа всегда был в восторге. И он по-прежнему оставался моим главным фанатом.

– Можно и так сказать, поскольку я взял на себя роль детектива и обвинителя в одном лице, – добавил немного пафоса, хотя идеальный голос я еще искал. – А все потому, что за пропажей стоит один из вас!

Я сделал паузу. Это важный момент, предупредил я Димку, следи за их лицами.

Отец, ясное дело, был в восторге. Хотя мог и сыграть, но верить не хотелось. Юля демонстративно листала ленту в смартфоне. Мама смотрела на Диму с долей осуждения. А дед воровато покосился уже на нее.

– Можете быть уверены, версии “потерял”, “положил в другую книгу”, “одолжил”, “обменял” и тому подобное исключены. А потому я даю виновному шанс прямо сейчас, чтобы не разыгрывать дальнейший спектакль, чистосердечно признаться и вернуть украденное. Мы все здесь свои и все поймем.

– Сын, без малейшего вранья заявляю, – отозвался было отец, затем обратился к братишке, – Дима, я твою закладку не брал. Но мне безумно интересно, кто это может быть. – И потирая руки, он поглядел на остальных.

– Дим, может, ты… – начала мама.

– Не может, мам, – оборвал я. – Он вложил закладку в книгу, книгу оставил дома, вернулся через час – закладки нет. Все просто. Потерять ее ни дома, ни где-то еще он не мог.

Мама пожала плечами:

– Давай лучше новую купим, а, Дим? Или целый набор, – улыбнулась она.

– Хм, стоит ли мне расценивать это как признание? – навис я над столом. – Особенно учитывая, как ты не любила Рика и Морти, цитирую: “Этих дурацких, глупых мультяшек”.

– Прекрати, Петь, не брала я эту закладку, – отмахнулась она. – А мультик и правда дурацкий.

Юлька осуждающе глянула на нее.

– Ну, что же, так есть желающие или как? Последняя возможность признаться. Не стоит даже рассчитывать выйти сухими из воды, если за дело берется… Э-э… Так, регалии и имя я еще не придумал… В общем, давайте к главному. Я буду опрашивать каждого по отдельности.

Отец хохотнул и вздернул руку:

– Я желающий.

– Тупость, – буркнула Юля, не отрываясь от смартфона. – Я пас.

– Петь, у нас же ужин, у тебя день рождения, – присоединилась мама и добавила строго: – Я зачем готовила? Остывает.

Я посмотрел на Диму – у того был абсолютно потерянный вид – и похлопал его по плечу.

– Хорошо, но после ужина… Учтите, отказ отвечать будет расценен как признание.

– Да сядь ты уже, давайте есть.

Я сел. Мама встала. Вооружившись стопкой тарелок, стала раскладывать по ним пюре и мясо по-французски.

Дедушка наклонился к отцу и проворчал:

– Ты научи сына-то застольные речи толкать, это никуда не годится.

* * *

Мы сидели втроем в детской. Я на стуле, братишка на кровати, отец в кресле. Я подумал было оставить Диму с остальными подозреваемыми – для исключения сговора или подлога, но расценил, что никто в общем-то и на йоту серьезно к этому делу не относится.

– Итак, где ты был вчера днем с пятнадцати до шестнадцати часов?

– Вчера была пятница, конец рабочей недели, разумеется, я был в офисе. А с трех до полпятого у меня было собрание с подведением недельных итогов.

– Может ли кто-то это подтвердить?

– Любой из сотрудников, кто был на этом собрании, – развел руками отец.

– И за все это время ты никуда не отлучался? Например, домой?

– Нет, невозможно, я ж заведовал собранием.

– Хорошо, но может ли это подтвердить кто-то, кто не является твоим подчиненным и на кого ты не мог бы оказать давление?

Отец усмехнулся:

– Ловко завернул... Ну, например, твоя мама. Она с удовольствием подтвердит, что меня не было дома в это время, а еще в любое другое время, когда ей хотелось бы, чтобы я был дома.

– Па-ап…

– Или, знаешь, спроси лучше Заграмяна из аудита, абсолютно неподкупный и принципиальнейший человек, был на собрании, все записывал. – Отец изобразил типичного отличника. – Хотя нет, не спрашивай: он на меня зуб точит, наплетет все, только бы меня очернить. Да, господи, Петь, сам подумай, зачем мне сдалась… То есть зачем мне обворовывать родного сынишку?

Он подмигнул Димке.

– Хорошо, достаточно.

Я встал, протянул руку. Отец тоже поднялся, сжал мою кисть.

– Ты лучше скажи, жениться когда собираешься?

– Пап…

– Ну, девушка хоть есть? – улыбнулся он, продолжая трясти мою руку.

– Есть, не переживай.

– Симпатичная? Или как Маринка твоя, помнишь, в школе? – он хохотнул. – Когда покажешь-то?

– Когда время придет.

– Смотри, будем ждать. – Он отпустил руку. – Ладно. Сейчас погоди, еще одна мелочь.

Он направился к выходу, но остановился. Развернулся к Димке:

– Не дрейфь, Димчик, эта гончая… – Кивнул он на меня. – Уже взяла след, сцапаем негодяя.

Отец вышел. Мы переглянулись. Я покачал головой, братик улыбнулся.

– Алиби железное, мотива ноль, не наш клиент, – резюмировал я.

Папа вернулся с коробкой, перевязанной подарочной лентой.

– Вот, сынок, с днем рождения! Стабилизатор для камеры, как мечтал, а?

– Супер, пап! Спасибо огромное.

Я принял подарок, и мы обнялись.

– Успехов тебе, сынок, в учебе… и амурных делах. Потом расскажешь, как зовут, кто такая?

– Па-ап.

– Хорошо-хорошо. Я свободен?

– Да.

– Обвинения сняты?

– Не выдвигаются. Но настоятельно рекомендую завтра пределы дома не покидать.

Отец рассмеялся.

– Намек понял. Ну, что, звать следующего?

– Зови.

* * *

– Давайте побыстрее с этим закончим, – вздохнула Юля, опускаясь в кресло.

– Ну, например, ты можешь сразу признаться и вернуть закладку.

– Ха-ха, очень смешно, – вновь закатила она глаза. – Зачем вообще весь этот цирк? Тебе не надоело кривляться?

– Кривляешься пока только ты, для Димы так-то все серьезно. Это как если бы у тебя пропал твой милый чехольчик с анимешными мордашками.

– Да потерял он свою драгоценную закладку, или в классе отобрали, потому что хвастался.

Она забралась на кресло с ногами.

– Ничего я не терял, а в класс давно не ношу! – выпалил Дима. – А ты даже помочь не хочешь.

– Да чего помогать-то? Мама забрала, и так ясно. Провинился, наверно, в чем-то, вот она и ждет, пока сам поймешь. А то устроили тут “Достать ножи”.

– Так, сама же хотела побыстрее, давай, не отвлекайся.

– Тоже мне Бэнуа Бланк, хоть и…

– Я не гей.

Она рассмеялась.

– Вчера с трех до четырех где была?

– Гуляла с подругой, потом на английский пошла.

– Где гуляли?

– В ТРЦ, где ж еще? Дубак на улице.

– И в каком же?

– В “Мадагаскаре”.

– Чем занимались?

– Шмотки смотрели, в кафе посидели.

– В каком? На каком этаже?

– Прикалываешься? Фудкорт на третьем, как обычно – в “Кофемании”.

– Взяла что-нибудь из шмоток?

– Нет, но присмотрела худи лаймовый, с ушками на капюшоне.

– Цена?

– Три ка.

– И где же?

– “Би Фри”.

– А подругу как зовут?

– Полина.

– Номер дашь?

– Мечтай.

– Я это все проверю, смотри, если не сойдется…

– Такой ты смешной. Всё у тебя?

Юля слезла с кресла.

– “Рик и Морти”, что скажешь?

Она пожала плечами:

– Мимо меня.

– И последнее: “Оно” кто написал?

– В смысле? Что оно?

– Книгу под названием “Оно”.

– Книгу? Без понятия, это по вашей части.

– Ну, спасибо за сотрудничество.

Юля скорчила рожу, показала “фак”. Уходя, бросила Диме:

– На твоем месте я б помогла маме хотя бы со стола убрать, глядишь – и закладка вернется.

* * *

Дед пришел в “допросную” с шахматной доской под мышкой.

– Присаживайся, – указал я на кресло.

– Вы на часы-то смотрели? Фух, – вздохнул он, усаживаясь. – Мне скоро так-то спать пора.

– Дедуль, ты наш главный свидетель, Димка очень на тебя рассчитывает.

Дед напрягся. Замотал головой, отмахнулся.

– Чего это? Я ничего не видел и, вообще, не знаю.

– Ну, ты же был все время дома, в зале, где Дима и оставил книгу с закладкой.

– И не только в зале, я и на кухню ходил, и в туалет, ванну. А если б не было мороза, то и на природу бы сходил, мне с бронхитом-то полезно.

Доска выскользнула из подмышки, внутри щелкнули фигурки. Дед перехватил ее по новой.

– Ну, дедушка, помоги, – протянул Дима. – Вспомни, кто книгу трогал.

– Да не помню я. И не видел. Я ж на месте не сидел, как караульный. А ты, Димочка, может, тебе другую книжку почитать, хорошую, добрую, а ту оставь, она страшная какая-то, тебе, наверно, такое нельзя.

– Дед, а ты когда шахматы полюбил? – решил я зайти с другой стороны.

– А чего? А всегда и любил.

Он снова поправил убегающую из подмышки доску.

– Да? Вообще такого не помню. А ты, Дим? – я со значением посмотрел на братика.

– Я тоже. Я еще удивился даже вчера, когда дедушка вечером залез в наш шкаф и достал эту доску. Ее вообще, кажись, никогда не доставали.

– Не, я доставал, но еще в школе. Не играл, правда, – усмехнулся я, – только вид делал, что шахматист-вундеркинд, очки даже у одноклассника его старые забрал. Для образа.

– Ну, не помните, и что? – буркнул дедушка. – Вы, молодые, на нас, старых, внимания-то особо и не обращаете, вот и не помните.

– Да что ты с ней мучишься! – Я резко подался вперед и вытянул доску у него из подмышки. – Пускай лежит спокойно.

– Куда? – лишь воскликнул дед и осел в кресле.

– Вот ты сказал “бронхит”, дедуль, это вот я помню. А ты знаешь, Дим, что дедушка раньше много курил?

Братишка помотал головой.

– Так вот, он много курил, врачи ему настоятельно советовали бросить, потому что докурился уже до этого самого бронхита. Когда мама узнала, насколько все серьезно, то сильно его отругала, и дедушка пообещал бросить. Сразу, конечно, не получилось, мама даже стала пенсию у него забирать, чтобы на сигареты не тратил. В итоге бросил. Так показалось. Однако вскоре выяснилось, что дедуля все-таки покуривает. Не сигареты только, а самокрутки.

Дима нахмурился. Дед посмеивался, отвернувшись.

– Самокрутки, Дима, это такие сигареты, которые дед сам скручивал из бумаги. Не знаю, откуда он брал табак, но бумагу нарезал из газет. На этом-то и попался, мама заметила. С тех пор из дома пропали все газеты. Зато книги-то никуда не девались. Да, дедуль?

Я раскрыл шахматную доску: среди черных и белых фигурок притаилась парочка самокруток. Я взял одну и передал братишке:

– Читай.

Он вгляделся, покрутил папироску, разобрал:

– Эк..спе..кто патронум… Дедушка! Ты зачем?!

– Прости, внучок, ну, дернуло старого. – Дед поднял руки, сдаваясь. – Ты книжку оставил, ну, я и заглянул, а бумага-то в самый раз, вот и… Прости, Димка. Но закладку твою я не брал.

– Рассказывай, дедуль, кто взял. Если не хочешь, чтобы мама узнала про твой… секретик в клеточку, – решил я надавить и похлопал по доске.

Вышло ужасно ненатурально. “Секретик в клеточку”? Что за ересь?

Дедушка вздохнул.

– Так она и взяла, ваша мама. Я как странички-то вырвал – Димочка, ну, прости, – только в карман спрятал, как она явилась из кухни. Будто чувствовала, а? А дальше то да се, потом заворчала, мол, разбрасывают свои вещи где попало, это про книжку твою, сколько, говорит, раз уже повторяла, мол, возвращайте все на место, в свои комнаты. Ну вот, взяла книжку и ушла.

– А закладка внутри была? – уточнил я.

– Была, конечно, я ж ее не трогал. Через нее разве покуришь? – хекнул дед.

– И когда это было?

– Да вот, минут двадцать, наверно, как Димка ушел.

– Хорошо. Что ж, спасибо, дедуль, сильно помог.

– Ага, собственну дочь заложил. Эх, вы, волки позорные, вынудили.

– Дед, не переигрывай.

Дедушка усмехнулся:

– Шахматишки-то вернете?

– Да ради бога. Но страницы владельцу придется вернуть. По закону.

– Ясно все с вами, изверги, – насупился дед, поднялся из кресла.

– Так ведь бронхит, дедуль, вредно.

Он выхватил доску. Градом щелкнули фигурки.

– Мне знаешь, сколько лет? В моем возрасте жить вредно.

* * *

Для заключительного допроса мы переместились на кухню. Мама стояла у раковины. Рядом Юля поставила грязную салатницу, которую принесла с праздничного стола из зала:

– Все, последняя.

Мама кивнула.

– Я пошла.

Юлька вылетела из кухни, отпихнув меня.

– Оставь, мам, – предложил я. – Это удел именинника.

Она обернулась с улыбкой:

– А что, расследование уже закончилось?

– На завершающей стадии.

– А-а, я тебя раскусила. – Она высушила руки об фартук. – Особый метод Агаты Кристи. Тоже хочешь дойти до истины, пока отмываешь посуду?

– Кстати, – рассмеялся я, – хорошая идея, спасибо. – И занял ее место за раковиной. – И спасибо за вкусный ужин.

– Ну, раз уж ты все-таки приехал. Спасибо, кстати. Тебе, наверно, с нами скучно теперь, вон целый спектакль придумал.

– Ма-ам.

– Ладно уж.

– Дима, кстати, тоже хочет тебе кое-что сказать.

Я кивнул братику. Он вдохнул и выпалил, глядя в пол:

– Мама, прости, что забываю убирать свои вещи на место.

– Вы что, сговорились? – Мама опустилась на стул.

– Типа того. Иди сюда, коллега, – подозвал я Димку, вручил полотенце. – Будешь тарелки вытирать.

Мы принялись за дело.

– Молодцы какие, поглядите, – любовалась мама.

Дима осторожно принимал от меня тарелки, напряженно, крепко прижимая к себе, вытирал и ставил в стопочку на стол.

– А-а, я поняла: это тактика такая. Добрый и добрый полицейский. Оригинально… Ладно, в таком случае, так и быть, сознаюсь. Да, Дима, я взяла твою книгу, хоть она и не сильно мне мешала.
– А закладку? – обернулся к ней Димка, забыв о тарелке.
– А закладку я оставила на месте, сынок. Да, она мне не очень нравится, но я рада, что ты читаешь, и я понимаю, что без этой закладки тебе, возможно, будет не так… прикольно читать, так что зачем это мне ее у тебя отбирать?
– Ма-а-ам, – надавил я.
– А что “мам”? Говорю же, не брала. Отнесла книгу в комнату, оставила на столе, закладка торчала между страниц – я видела.

– А потом?
– Что “потом”?
– Может, тогда кто-то еще заходил в комнату после тебя?
– Не знаю, я ушла к себе: прилечь, отдохнуть.
– И кто взял тогда?
– Ну, это ты должен сказать, раз взялся.
– Дедушка? – сложил дважды два Димка.
– Может, дедушка, хотя я не понимаю, зачем ему это, – согласилась мама. – Или домовой. А может, призрак.

Повисло молчание. Дедушка мог соврать. Что, если он второпях, боясь, что мама застукает, выронил из книги закладку и, чтобы скрыть даже намек, что он трогал книгу, запнул, закинул, запрятал закладку куда подальше? Или вообще уничтожил: порвал, выбросил. И теперь, конечно, не признается...

Хотя нет! Чушь! Мама же сказала, что оставила в комнате книгу с лежащей внутри закладкой.

Я домыл тарелку. Отдал Диме, который глядел с надеждой, ждал вердикта.

Нет, был еще один вариант. Мне вспомнилась назойливая “умная лента” ВК.

Вашим друзьям понравилось.

– Мам, а теперь максимально внимательно: пожалуйста, напряги память и скажи, приходил ли кто-то домой, после того как ты легла отдохнуть?
– Господи, а чего тут напрягать-то? Так вот же, – указала она на Диму. – Убежал впопыхах и забыл ледянку, кататься с горки собрался. Слышу, дверь открывается, ага, сообразил, прибежал обратно. Забрал и дверью хлопнул.
– Мам, я не приходил за ледянкой, – возразил Дима. – Петь, я назад не приходил. Мы с Мишкой катались на его ледянке по очереди, только это было неприкольно, поэтому мы долго и не гуляли.
– Хм, аппетитно, – выдал я.

Кэчфрейз?.. Возможно.

– Так, мойка откладывается. – Я закрыл кран. – Дело… раскрыто.
Димка раскрыл рот в изумлении. Затем запрыгал радостно.
– Да, именно так, дама и… маленький господин, дело раскрыто! – Я забрал у братишки полотенце, вытер руки. – Дело раскрыто, и наступил момент разоблачения. Все за мной!

* * *

Мы ввалились в комнату к Юле. Она подскочила на постели, стянула с ушей наушники и уставилась грозно и вопросительно.
– Ты солгала! – бросил я.
– Чего? – скорчила сестренка рожу, будто унюхала нечто мерзкое.
– “Оно”, ты знаешь, кто его написал.
Выражение лица сменилось на презрительное. Она промолчала.
– Сегодня я проведал нашу книжную полку и заметил, что оттуда пропал увесистый томик “Оно”. Я его не брал, Дима тоже, он не читает две книги разом. Мама такое в руки не берет. А дед с отцом к книгам равнодушны. Так что, выходит, книгу взяла ты, а значит, ты знаешь ее автора.
– Ну и что? – выплюнула она.
– Ага, ты не отрицаешь, хорошо, — обрадовался я, что она внезапно не стала отпираться. — Дальше. “Рик и Морти”, ты сказала, что сериал “мимо тебя”. Ты солгала.
– Да мне реально плевать на него, я его даже не смотрела.
– Что ж, здесь я тебе поверю: тебе было параллельно на него до вчерашнего дня. Сегодня за ужином мама назвала сериал дурацким, и ты вдруг посмотрела на нее так, словно она говорила не о “Рике и Морти”, а о “BTS”. Немного странно для того, кому плевать на сериал.
– Я посмотрела так, потому что мама несла чушь, – Юля глянула на маму и сжала губы. – Прости, мам.
– И ты солгала в третий раз, когда сказала, что после встречи с подругой сразу пошла на уроки английского.
Юля промолчала. Села, опустив ноги на пол. Смотрела в пол, а руки сжимали покрывало.
– До английского, примерно за полчаса, ты забежала домой и, пока тебя никто не видит (здесь тебе повезло), нашла в Диминой комнате книгу “Гарри Поттер и Узник Азкабана” – она как раз лежала на столе у двери – и вытащила из нее закладку с Риком и Морти. И ты забрала ее себе и быстро скрылась.
Юля побагровела. Ее смартфон призывно звякнул, но она даже не дернулась.
– Полнейшая чушь, – процедила она.
В комнату заглянул отец.
– Что у вас тут происходит? – улыбка сошла с его лица. – Петя, это что заключительный акт? И ты меня не позвал?
Мама пихнула его под ребра.
– И ты все равно не сможешь это доказать, – договорила Юля.
– Что? О чем она? – снова влез папа. – Петь, ты не мог бы, ну, знаешь… повторить все сначала?
Я глянул на него, как глядел не раз во время прежних “представлений”.
– Понял, смолкаю.
– Да, доказательств у нас нет, – продолжил я. – Но я могу поведать в подробностях всем собравшимся, зачем ты так поступила. И начну с “мнения задрота”.
Юлькины глаза вспыхнули.
– Хорошо! Ладно, – выпалила она. – Устроил шоу. Хорошо, дорогая публика, я признаюсь: это я одолжила у Димы закладку. Да, без спроса, но одолжила, —подчеркнула она, — потому что эта драгоценная закладка уже на месте, в целости и сохранности лежит там, где и была.
Димка подбежал ко мне и обнял:
– Спасибо, Петь. – Он вздернул голову и посмотрел на меня. – Я же говорил, у тебя получится.
Счастливый, он выбежал. Вероятно, чтобы наглядеться на свою ненаглядную закладку.
– О да! Ты в самом деле раскрыл дело. Браво! – зааплодировал папа. – Признаюсь, я даже побаивался, что ты выйдешь на меня.
Он рассмеялся. Мама закатила глаза. А мне не оставалось ничего, кроме как поклониться…
Ну, нет, конечно, нет. Доктор криминальных наук, Петр Гончих, не мог все так оставить.
– Да, дело раскрыто, но вам, наверно, интересно, как я пришел к разгадке? – Ответа я ждать не стал. – Признаюсь, не без доли случая. Вчера, часу так во втором, когда я даже не подозревал, что у вас тут происходит, я листал ленту в социальной сети “Вконтакте” и вдруг наткнулся на пост, озаглавленный как “мнение задрота” с хэштегом. И это был бы ничем не примечательный пост, если бы не пометка умной ленты: “Понравилось Юле Сычь”, то бишь моей сестренке.

И я, действительно, забыл о нем, но сегодня неожиданно вспомнил. Потому что этот пост был о том, что автор считает мультсериал “Рик и Морти” реально классным и одним из лучших. И так получалось, что Юля была с ним согласна. Я провел мини-расследование и выяснил, что автором “мнения задрота” является некий Артем Друбицкий, и под другими его постами на стене также есть Юлины лайки, например, под постом: “Оно” – лучший хоррор от Стивена Кинга”. Я выяснил, что Артем учится в школе №134, в которую ходит и Юля, а по репосту с расписанием занятий в школе английского языка понял, что они, вероятно, занимаются вместе и там.

Сопоставив все это, я сделал вывод, что как и томик Кинга с нашей полки еще раньше, так и закладка с Риком и Морти вчера потребовались Юле с вполне понятной целью: она всего лишь хотела, чтобы парень, которые ей нравится, обратил на нее внимание. И, по-моему, это очень мило и полностью оправдывает ее в моих глазах.

Петр Гончих закончил свою речь. Пригладил усы и бороду, которые у него, в отличие от меня, имелись. Он ощущал на себе восторженные взгляды.

Повисла мхатовская пауза.
Мама смотрела с осуждением и покачивала головой. Отец – с восторгом и некой неловкостью.
– Ты не гей, братец, – нарушила тишину Юлька, – ты настоящий пидарас!
– Простите, но это моя работа, – возразил Петр Гончих. – Я просто делаю свою работу, распутываю сложнейшие дела. К тому же я предупреждал вас, я давал шанс.
– Какая работа, придурок! – вскочила Юля. – Кончай уже! – Она пихнула меня. – Ты не сыщик! И даже еще не актер! Ты мой брат, понял? В первую очередь, ты мой брат!
Тут мне словно реально вдарили по голове, хотя колотила Юлька меня по корпусу.
Да, некрасиво вышло.
– Прости, сестренка! Помилуй, заигрался, не убивай!
Папа полез нас разминать.
А мама вдруг напряглась, вся вытянулась:
– А чем это воняет?
В комнату просунул голову Димка:
– Кажется, это дедушка. Патронуса докуривает.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

В семье не без актёра Авторский рассказ, Детектив, Юмор, Длиннопост
Показать полностью 1
19
Авторские истории
Серия Фантастика, фэнтези

Рыжая Тисса

Утро в таверне, как всегда, началось с никогдаря. Сверчок же, как всегда, не разделял мою привычку. Он запрыгнул на плечо и забухтел в ухо:
– Вот скажи мне, зачем ты это ежедневно делаешь?
Я тщательно вырисовывала толстый крестик, стараясь вывести концы ровными, что, согласитесь, не так-то просто сделать угольной палочкой.
– Мне нравится!
– Пачкаешься, бумагу выписываешь из города… – продолжал ворчать он.
– Считай, что меня это успокаивает. Даты идут непонятно в какую сторону, сезоны меняются произвольно. А так – сама расчертила, сама помечаю. Хотя бы не путаюсь в “сегодня”, “завтра” и “неделю назад”.
– Ну-ну…
– Слушай, насекомое, откуда в тебе столько сарказма? И вообще, тебе-то что?
Сверчок умел драматически стрекотать, потирая ножки друг о друга. Чем и занялся, осуждая.
Я лизнула испачканные пальцы, вытерла о передник. Потом, одумавшись, всё-таки пошла к рукомойнику.
Помахала метлой в зале, растопила очаг, поздоровалась с Мирабель в углу, не получив ответа. Её говорящее окно совсем потухло. Так и висело у виска девушки, а ведь ещё пару недель назад там хотя бы пробегали всполохи.
Дверной колокольчик тренькнул три раза, отсчитывая прибывших. Сначала решительно влетел загорелый лохматый парень. Его одежда состояла из толстых полосок кожи и шкур, между которыми бугрились мышцы. С мечом на левом бедре и кинжалом справа таких размеров, что тот соперничал с мечом. Следом проскользнул смуглый раскосый эльф в расшитой тунике и с огромным луком. И уже после них, потупив взор, просеменила худенькая красавица в нежно-лавандовом одеянии. У всех троих у висков светились говорящие окна, но у девушки – самое яркое. Команда устроилась за столом, потребовала картошки с мясом, вежливо попросила тушёных овощей и скромно прошептала про куропатку.
Оба спутника тут же влюблённо уставились на лавандовую барышню. Её окно вспыхнуло, побежали строки.
“Эвелина опасливо огляделась. Всё вокруг было так непривычно, так непохоже на сиротский приют, в котором она выросла: полная таверна, гогочущая грубая компания за столом в углу…”
Я скептически воззрилась на одиноко торчащую за угловым столом Мирабель, но тут же свет мигнул, дверь распахнулась пинком и гогочущая компания, мужская и бородатая, ввалилась в зал, заполонив собой пространство. Возгласы “Пива! Эля! Жарь кабанчика, хозяйка!” зазвенели в ушах.
Очаг разгорелся, и сверчок смог полетать над едоками, планируя с балок. Такая уж особенность у моего постоянного друга: летать – только, когда тепло.
Пока я сновала по залу, подавая блюда, чуть не пропустила появление новых посетителей: вихрастого крепкого парня и бойкой девушки в зелёном с кучей амулетов на шее и руках. На её плечах питомцы топтались сразу с двух сторон: на левом гордо восседал тощий чёрный кот, а за правое цеплялся здоровый ворон.
– Адептка. Точно адептка. И её лучший друг.
– Не возлюбленный? – сверчок вцепился мне в волосы за ухом.
– Нет, смотри: у него нос картохой и говорящее окно маленькое, так что без вариантов. Лучший друг-недотёпа, скорее всего. Для ироничности!
Колокольчик снова сработал. За дальний столик в углу уселись двое вольных охотников. Последним, не скрипнув, не потревожив колокольчик, в зал вплыл тайный маг и шпион – мрачный, крючконосый обладатель узловатого посоха и плаща, покрытого рунами.

День в одночасье превратился в вечер, все шумели, хохотали и чавкали, их окошки пестрели меняющимися на ходу буквами.

Резкий треск разорвал пространство. Разом стало темнее, потолок поплыл, задвигался, пошёл в разные стороны, обнажая дыру прямо над первой троицей. Вся команда побледнела, девушка всхлипнула и юркнула под стол. Гигантский клюв из сотен железных писательских перьев просунулся вовнутрь, схватил эльфа, закрывавшего голову руками, и проглотил. Тут же протолкнулся в дыру снова, выплюнул другого эльфа, более худощавого, светловолосого и сероглазого, но в той же тунике.
Остроухий блондин сжевал лист салата с тарелки предшественника и осоловелым влюблённым взглядом огладил высунувшуюся девицу в лавандовом. Та моргнула, икнула, убрала с лица выражение ужаса и благосклонно повела плечиком.
Хохот и галдёж вернулись в зал. Меня передёрнуло. Я аккуратно пошебуршила по спинке перепуганного сверчка.
– Выдохни, не за нами!
Тот прострекотал ногами отбой тревоги и на этом успокоился.
– Пронесло. Да и куда нам такое, мы слишком мелкие сошки в сюжете. Даже ты, – сверчок огляделся и ткнул ногой в угловой стол. – А знаешь, на кого похож вон тот бородатый? Помнишь, ту дрянь, которую тебе в мужья выдали, чтобы ты выходила с заплаканными глазами?
– Ой, не напоминай, а? Хорошо, автор потом этот кусок вымарал.
– Ну, зато в тот раз целая глава была с твоим участием. Отношение к тебе показало положительные качества спутника героини, считавшегося мерзавцем.
Сюжет перескочил к ночи. Большинство разошлось по комнатам наверху или по домам. Кто-то просто выпал из сцены. Меня всё ещё потряхивало после явления Пера, да и призрак бывшего муженька, пусть и мимолётного, не добавил спокойствия. Сверчок уже начал запечную песню, а я, пользуясь отсутствием заказов, вышла на улицу за глотком воздуха.
Звёзды яркие, тщательно прорисованные на небе, качались и позванивали. Дорога вилась от моей таверны, серебрясь в лунном свете, призывая. С одной стороны светились окнами крепкие деревенские дома и синел лес за ними, с другой — туманное не прописанное пространство. Пройтись бы по этой дороге хоть раз, увидеть… Да хотя бы край деревни! Посмотреть на лес, другие селения, города, а может быть, и столицу. Неважно, что её название ежедневно меняется. Столица же! Может быть, встретить там тех, кто проезжал через мою таверну и запомнился?
Дверь скрипнула.
– Ах, какие тут звёзды!
Глаза у девушки в лавандовом отражали небесный свет. Я даже залюбовалась. Всё-таки красота – она и есть красота.
– Вы, наверное, в столицу едете?
Эвелина (вроде бы?) кивнула.
– Да. Вы там бывали?
– Нет. Я нигде не бывала, – очень хотелось добавить что-то от души, но губы привычно сварливо произнесли, – и не хочется, нечего мне там делать.
Она зашептала доверительно:
– А я так боюсь! Я воспитывалась в сиротском приюте, но обстоятельства… Все эти бури в мире, магические предзнаменования… И этот странный знак на моём запястье. Как у той пропавшей принцессы. Но вдруг я не имею отношения…
Я вздохнула. На этот раз даже редакторская воля меня не удержала. Возможно, потому что у моей мелкой героини не был прописан цинизм?
– Миру угрожает опасность. Вы – сиротка. И у вас есть знак, повторяющий королевский. Не волнуйтесь, вы – точно пропавшая принцесса!
Она вся затрепетала:
– Вы так думаете?
– Абсолютно уверена!
Говорящее окошко заныло: “Эвелина смотрела на звёздный свет, её грудь вздымалась. Впервые она чувствовала себя такой свободной. Тут тихий шорох нарушил её уединение. Девушка обернулась – у конюшни маячила тёмная фигура. Эльф наблюдал за ней”.
Я перевела взгляд. Ну да, торчит голубчик у конюшни. Придётся уйти, не буду мешать любовной сцене.
Уже вернувшись к стойке, вздохнула. С одной стороны – всё у моих гостей повторяется. С другой – как же жалко, что я потом редко получаю вести об их судьбах. Это же так увлекательно: знать, к чему приходят уходящие от тебя.
***
– Может, хоть раз нолик нарисуешь?
– Нет. Крестики – это постоянство.
– А тебе не приходило в голову, что ты как бы перечёркиваешь свой будущий день?
Я застыла с палочкой. Вот ведь философ, заставил задуматься! Не знаю, не знаю… Может, начать обводить? Или ритуал проводить перед сном? Но я так привыкла настраиваться на день…
Стаканы и кружки сегодня решительно отказывались очищаться, сколько ни три. Я подняла глаза: да, угол у очага стремительно зарастал паутиной, по полу моталась какая-то грязь. А это что такое под лавкой? Маленькое перекати-поле? Авторы вообще представляют себе перекати-поле и его размеры?
Вздохнула:
– Что, мы сегодня опять «грязная харчевня»?
– А то! – застрекотал сверчок. – Все признаки налицо. Кстати, о лице… В зеркало лучше не смотрись.
Мои глаза тут же уткнулись в стеклянный кувшин.
– Нет, правда, лучше не надо.
Я повертела в пальцах сальные патлы, бесстыже свесившиеся на плечи.
– Ладно, ты прав. Пойду готовить “какую-то баланду с кусками жира” и портить пиво.
Может, смородинового морса туда налить? Как раз станет кислым, но хоть немного полезным. Этим худосочным девицам витамины не помешают.
Всё-таки попыталась оттереть пару центральных столов. Привычно кивнула застывшей в углу Мирабели, привычно не получила ответа. Её стеклянный взгляд продолжал полировать столешницу. Кстати, покрытую мутными, похоже, липкими разводами и присохшей шелухой от семечек.
Тьфу!
В другом углу молодой маг в простой и пыльной одежде, но с холёными руками чистил аккуратные ногти, делая вид, что никого не ждёт. Говорящее окно у виска сияло.
Компания зловещего вида мужчин в середине зала поглощала дрянное пиво, молча сверкая глазами вокруг.
Распахнулась дверь. Сегодня без приветственного звоночка: колокольчик-то "грязной харчевне" не полагался. Петли противно проскрипели. Жеманно озираясь, на пороге появилась жгучая юная брюнетка в алом платье в цветочек. Ну как, в платье… Ткани на это одеяние пошло немало, но закреплено на девушке оно было так себе и закрывало не то, чтобы много.
Разбойники разом обернулись, злобно сощурились.
Окошко у прелестницы заверещало: “Опасность, опасность”, — кричало всё внутри Иллирины! За все предыдущие семнадцать лет ни разу ей не было так страшно!”
– Семнадцать? – присвистнул в ухо сверчок. – Что-то она одета не по возрасту!
Я прочистила пальцем оглушённое свистом ухо, кивнула:
– Да и приключения её, судя по формам, ждут… Недетские…
Словно услышав наши реплики, редакторский клюв тут же разбил потолок. Клюнул, по счастью не девушку, а её говорящее окно. Слово “семнадцать” изменилось на “девятнадцать”. Но декольте на платье опустилось ещё на пару сантиметров, а разрез на бедре заполз почти на пояс.
Я прошептала сверчку:
– Давай, когда начнётся драка, и вон тот любитель ухоженных ногтей в углу станет швыряться фиолетовыми молниями, пойдём на улицу, а? Там закат красивый сегодня… А нас до конца сцены точно не вспомнят.
– Меня – так до утра, – кивнул сверчок. – Этой литераторше, судя по всему, уютные сверчки в тишине по ночам не нужны.
Закат был хорош! Вот не на том автор сосредотачивается, если умеет достоверно описывать такие закаты!
Сверчок не выдержал долгого молчания:
– Слушай, а эта Мирабелина так и будет у нас торчать? Полстола загораживает, тебе вокруг неё подметать неудобно.
Я пожала плечами:
– Так и будет. Пока автор следующую сцену не придумает и не передвинет её отсюда.
– А если не придумает?
– Тогда пока не сотрёт. Или не забудет про сюжет, и она постепенно не рассосётся. А до той поры Мирабель – часть интерьера.
– Слушай… А я почему жить остался? Меня тоже забросили.
– Ну, ты-то часто появляешься. Ты же поёшь за печью.
– Да, но я же, не побоюсь этого слова, личность! Меня упоминают только за печкой. Редко, одним предложением. Но я же с тобой говорю? Говорю. Думаю. Мыслю.
– Следовательно, существуешь! – улыбнулась я.
– Откуда это? – пошевелил усами мой собеседник.
– Не знаю, в окошках несколько раз видела.
– Ну да, существую. И действую за рамками едва упоминаемого персонажа. И я всё думаю: может, это ты как-то сделала?
– Я? Да что я могу сделать? Я над собой-то не властна: так иногда зареветь хочется, но у меня даже слёз не бывает.
Сверчок возмутился:
– Ну, знаешь! Из всех, кого я тут вижу, ты самая… своевольная. Как у тебя это получилось-то?
Теперь уже фыркнула я:
– А я почем знаю? У людей вши в голове заводятся, а у меня, вот – собственные мысли.
Помолчали. Сверчок выжидательно смотрел на меня. Я вздохнула:
– Я правда не знаю, почему стала такой. Видимо, тот, кто первым описал эту таверну и меня, был талантливым человеком. И этот образ, хотя бы в отдельных чертах, стали таскать друг у друга. Но от того, что мне каждый раз приходилось меняться и приспосабливаться, оттого, что в меня влилили много разной писательской воли я… Развилась, что ли…?
– Как думаешь, есть ещё такие, как ты?
– Как мы!
– Как мы, – послушно кивнул друг.
– Не знаю. Наверняка, но это же надо вырваться отсюда и сравнить. А это у меня пока не получилось.
Закат плавился у самого горизонта. Над нами, в тёмно-фиолетовой бездонности зажглись первые робкие звёзды.
– И всё-таки. Может, ты попробуешь говорить с Мирабелиной? Вдруг это что-то даст?
– Не знаю. Давай, я её причешу, что ли? А то она выглядит совсем заброшенной.

***
Масло сегодня взбивалось с трудом. Вспомнить бы, откуда я беру сливки для него, и поменять место. И надо посчитать, сколько дней уже причёсываю Мирабель. Но ведь мне не показалось, она сегодня посмотрела на меня? Осмысленно посмотрела!
Надо не только крестики черкать, надо бы ввести приход-расход посетителей. Интересно, сколько за последнюю неделю появлялось новых сироток, адепток, прекрасных юных и не очень ведьм, заколдованных принцесс и новых спасительниц мира? Пару раз приходили героини, которые всё это совмещали!
Большинство окошек у них повторяли друг друга, но пару раз были и необычные. Вести бухгалтерию сюжетов – чем не новое развлечение?
Сверчок приполз, принялся наворачивать круги рядом и вздыхать (честное слово, вздыхать!), пока я возилась с маслом.
– Ты чего?
– Всё нормально, решил посмотреть, чем ты занимаешься.
– Сверчок! От тебя уже подоконник проминается!
Он сделал ещё круг, прежде чем сказать:
– Там Индрис приехал.
Я стукнула маслобойкой о стенки. Во рту стало сухо, я сглотнула. Потом продолжила дело.
– Значит, на четвёртый том пошли! Когда уже они с Иветтой поженятся, преодолев все испытания?
Сверчок остановился, почесал передние ноги, потом задние.
– Жалко, что автор оборвал ветку про вашу дочь. Такая хорошенькая, рыженькая…
– Сверчок, отвали, а? – взорвалась я. – Не ровен час, зашибу, а ты – существо хрупкое!
Он ещё раз моргнул и уполз куда-то в угол. Летать-то он не может, пока не разгорится очаг.
Может, не выходить в зал?
Долго топталась, но всё-таки собрала заказанную еду (дался им этот зелёный горошек всякий раз?), принесла. Прекрасная магичка Иветта принялась элегантно накалывать горошины вилкой, её окно стрекотало как ненормальное. Обнаглев, я уставилась на Индриса. Всё равно же не отреагирует – не прописано. Две новых родинки и стильный седой локон появился в чёрных волосах. Меч богаче, чем в прошлом томе, здоровая серебряная цепь с головой леопарда на шее.
Я стояла вплотную и смотрела неотрывно, пока они ели, смаковали и перекидывались внутренними шутками, а его окно голосило о любви к Иветте, о новых трудностях на пути спасения мира, о злобном колдуне с запада, в котором видится что-то знакомое. Так и не взглянув на меня, они доели, обогнули мою фигуру как часть стола и вышли. Колокольчик тренькнул, провожая.
Я смотрела, как две конных фигуры всё уменьшаются в окне.

В кладовой я рыдала всухую. Со слезами удалось поплакать только в тот самый раз, когда автору понадобился мой заплаканный вид. Фоновым персонажам слёз по своему желанию не положено.
Я же никто? Никто. Лицо меняется, остаётся только нужная сегодня рыжина волос. Имя сама себе присвоила. Кто я в книгах? “Рыжая хозяйка”, “угодливая хозяюшка”, “грузная баба в засаленном переднике”?
Тисса! Тисса? Тисса.
Волосы играли со своей длиной, сползали по плечам и укорачивались обратно. Платье натягивалось и снова становилось свободным. Фартук шуршал вокруг пояса. Как я разница, как я выгляжу в темноте кладовой? Какая разница, кто я?
От желания выйти исполнять роль хозяюшки хотелось выть, и я выла в кулак. Потом прошло.
Сушёные яблоки. В полной кладовой вкус имели только сушёные яблоки.
Который час? Который день?
Никогдарь рвался очень хорошо. На крупные кусочки, крупные – на средние, средние – на мелкие.
В углу паутина вырастала и пряталась, вырастала и пряталась…

***
– Тисса, выходи! – пробурчал в замочную скважину сверчок.
– Нет.
– Да выходи ты скоррей, ты уже два дня в каморке сидишь. Там спрашивают… тебя!
– Что им опять? Пиво кислое, эль слишком светлый, принимаем ли мы седла в залог?
– Тисса! Там что-то невообрразимое! Там Мирабель очнулась и моет свой стол! Там, мырр, спрашивают тебя за стойкой. Рыжую Тиссу! И там, там… выходи, уррмя!
Последний звук так удивил, что я решилась распахнуть дверь.
– Ты… Сверчок? Ты чего… – голос аж осип, а глаза, наверное, смешно вытаращились на пушистого зверя под ногами.
Тот повернулся
– Ага, я кот! Я толстый! Я рыжий! Я кот!
Он три раза подпрыгнул, покрутился на месте, плюхнулся на пол.
– Не понимаю пока, как ходить на четырёх лапах вместо шести. Но как здорово не бояться каждую минуту, что тебя придавят!
– Котов тоже придавливают.
– Скучал по твоему юмору! – он потёрся о правую ногу.
Я присела и осторожно пригладила шерсть его на спине. Мягкая! Подсунула руку под живот и попыталась поднять.
– Я тебя всё равно буду звать Сверчком. Нормальное имя для кота. Ну ты тяжёлый!
– Ага, я хорош, да? У меня даже маленькое окошко… Тисса!
Теперь мой неожиданный питомец уставился на меня.
– У тебя окно. Окно! Огромное! Светится!
Я скосила глаза. Повернула голову, покачалась. Светящийся квадрат с закруглёнными углами у моего виска тоже качнулся. Мигнул. Побежали буквы, и мягкий голос заговорил:
“Каждое утро Рыжая Тисса споро переделывала все текущие дела, чтобы было время от души повозиться с дочкой до первых посетителей”.
Я прислонилась к стене, сглотнула.
Дверь в мою комнату приоткрылась, и оттуда высунулась заспанная мордашка с кудряшками вокруг.
– Мама? Я проснулась, а тебя нет. Ты зал подметала, да?
Она побежала ко мне, я присела, подхватила, всхлипнула. Уткнулась носом в волосики, в шейку, втянула такой знакомый запах.
Маленькая моя, маленькая моя!
– Мама, ты чего? Тебе сон плохой приснился, да?
– Да, милая, очень плохой. Я чуть-чуть поплачу, ладно? Это нужно, чтобы сон выплакался.
Я, действительно, позволила себе совсем чуть-чуть. Моя доченька смотрела на меня серьёзными серыми глазами и гладила по мокрым щекам.
Подхватив её на руки, я вышла в зал.
Подметавшая пол Мирабель кивнула мне. Но теперь за угловым и центральным столами появились две новых застывших героини: сиротка в зелёном и адептка с летучей мышью. Мирабель посмотрела на них участливо:
– Застыли. Бедные.
Я кивнула, шёпотом спросила Сверчка:
– Это я сделала?
Тот наклонил голову:
– Может, и ты. Ты пропала, а вместе с тобой – вдохновение авторов. Сцены застопорились. С другой стороны – ну что это за авторы, которые не могут перенести место действия? И, может, девушки ещё очнутся. Зато ты оживила Мирабелину! И, наверное, в этот момент кто-то задумался о героине — хозяйке харчевни?
Оглядев зал, я вздрогнула. У стойки стоял… Индрис! Два шага с колотящимся сердцем. Нет, не Индрис. Очень похож, но волос светлее, тёмный каштан, бородка аккуратнее, более худощавый. Тот же автор? Впрочем, разве это важно…
Вгляделась жадно, пересчитывая морщинки вокруг лукавых глаз, то ли запоминая, то ли узнавая лёгкую усмешку, свесившийся локон, дорожную сумку.
– Здравствуйте, хозяюшка Тисса. Меня зовут Тиль. Говорят, только вы знаете, где растёт тот волшебный хмель, из которого варят ваше пиво.
Я снова вздрогнула (какой сегодня «дрожащий» день!), окошко ожило, зазвучали слова:
«Рыжая Тисса улыбнулась, её зелёные глаза ярко вспыхнули – она узнала этот голос…»
Узнала, окошечко, конечно, узнала. Я крепче обняла прижавшуюся малышку, зарылась рукой в кудряшки на затылке. Из моего левого глаза самовольно побежала мокрая дорожка.
Можно.
Теперь уже можно.

Автор: Саша Нефертити
Оригинальная публикация ВК

Рыжая Тисса Авторский рассказ, Фэнтези, Юмор, Длиннопост
Показать полностью 1
59
Авторские истории
Серия Реализм, драма

Простой синопсис

– Когда ты уже свой хлам заберешь? Мне полка нужна.

Вот так вот. Не слышались столько месяцев, и сходу претензии. Зато мое сердце, что взметнулось к горлу, едва высветился номер, ухнуло обратно в грудь и успокоилось.

– Срочно?

– Да. Даю тебе два дня и выкидываю. У тебя было два года, чтобы с этим разобраться.

Я пытался сообразить, что там у меня осталось, но кроме недоклеенной модельки вертолета так ничего и не вспомнил. Может, ну его? Как говорится: если вещь не пригодилась в течение года, смело выбрасывай.

С другой стороны, Инна с мелким не одна, ее мама ночует у нас, а значит, можно вернуться и попозже.

– Могу сегодня после работы заскочить.

– Отлично. До встречи.

Отбой. Как это типично для Леры, подумал я с раздражением. И тут же поймал другую мысль – как же я от этого, слава богу, отвык.

Инне сказал, что задерживаюсь в издательстве. Нет, я вовсе не хотел врать, да и смысл – я точно знал, что ничего, никогда и ни при каких условиях у нас с Леркой не случится. Но решил, что Инне будет спокойнее не знать, что в пятницу вечером я еду к бывшей жене, пусть даже мы и виделись с ней после развода всего пару раз.

Инна не ревнивая и про Лерку в курсе, но молодые матери все воспринимают навыворот, ведь правда?

На пятый этаж поднимался медленно. Сердце бахало, я вспотел и дышал тяжело, но был рад, что лифта нет, что впереди еще один пролет. Главное, не стоять у двери, а звонить сразу – вот без этого детского сада.

И все же я поднял руку и застыл. Отдышался, прислушался – тишина. Набрал воздуха и вжал звонок.

Она открыла сразу, словно стояла с той стороны двери, и на миг мы застыли, глядя друг на друга. Идиотская пижама со Спанч Бобом, растрепанные волосы, собранные в пучок, усталое лицо. То есть она ждала меня, но ждала – не так, как мне думалось. Это и нормально, с чего бы ей наряжаться, и все же в груди стало прохладно.

– Ну, чего встал? Проходи?

Я обошел ее неуклюже, ударившись о косяк. Обнять? Конечно, нет, она ж и попытки не делает.

В прихожей куча обуви, все вповалку. Но обувь только женская. Вешалка перегружена куртками и пальто на все сезоны – тоже женскими. На тумбочке огрызок, на полу натоптано. Черт, и от этого я тоже отвык.

С легкой брезгливостью кинул ветровку на пустую обувницу и пошел к кладовке, стараясь не пялиться по сторонам.

Полку я сделал сам, “чтобы никаких вещей на ней, кроме моих, квартира и так завалена всем подряд!” На ней была старая рында, стопка CD-дисков и журналов “Мир фантастики”, набор отверток с ручками в виде голых баб и коллекционная фигурка хоббита. Вертолетика не оказалось, видимо, кто-то из нас, то ли Лерка, то ли я сам, выкинул. Я представил, как возвращаюсь с этим сокровищем домой, и хмыкнул.

Странно, что Лерка не выбросила. Она, конечно, не сторонница минимализма, но и сентиментальностью не отличается. Наверняка было просто лень, а сегодня… Ну, не повод же это для встречи, правда?

– Дашь коробку?

– Только пакет. – И она протянула мне пакет из “Пятерочки”. – Ты голодный?

Я подумал сказать, что нет, но на самом деле после работы есть хотелось страшно. Надо же, приготовила что-то. Я улыбнулся.

– Немного.

– Сделать бутеры? Я там чай заварила.

– А… Хорошо, спасибо.

Кухня совсем не изменилась (как и Лерка), разве что на столе стоял ноутбук с горящим экраном, и от его тусклого мерцания сделалось мне грустно. Единственное, в чем Лера всегда было дотошной и собранной – это работа. Работала она только за компьютерным столом в углу гостиной, и там не было никаких кружек из-под кофе, и вообще ничего не было, кроме справочника Мильчина. А теперь вот на кухню перебралась. И ноутбук не закрыла, даже когда мы сели ужинать бутербродами с сыром и вареной колбасой.

– Что редактируешь? – спросил я, размешивая сахар в кружке.

– Нонфик про Толкиена и парочку статей по фольклору. Но это, – она кивнула на ноутбук, – не работа, если ты про это.

Я бегло посмотрел на текст – экран так и светил мне прямо в лицо – и удивился.

– Неужели читаешь?

И это Лера-то, которая “только в бумаге!”

– Я никогда не читаю электронку, сам знаешь. Это… книга. Моя, то есть.

– Ого, пишешь, что ли?

– Да. Не совсем. Написала уже.

Она вскочила и стала искать что-то в холодильнике, но я успел заметить – покраснела. Я с любопытством посмотрел на экран.

– Янг эдалт?

– Не. – Она встала рядом. Из холодильника так ничего и не достала. – Детское. На младший школьный возраст.

Мне в голову пришла мысль.

– И давно дописала?

– Сегодня ночью…

Ага, и ноутбук, у которого, судя по всему, отключен спящий режим, случайно оказался на столе. Я посмотрел на нее.

– Скажи прямо: ты хочешь, чтобы я прочитал?

Она закусила верхнюю губу.

– Ну, можно.

Я вздохнул.

– Лер, а смысл? Я все так же работаю только с историей и культурой. И у меня сейчас пятнадцать проектов, по трем дедлайны истекли неделю назад, по двум – сегодня.

– Но ты же можешь показать кому-то из раздела детской литературы? Кочкиной какой-нибудь. – Глаза ее горели.

– Кочкина уволилась полгода назад… Ну и я не стану ничего рекомендовать только потому, что это написала ты…

– Не надо потому что я! И рекомендовать не надо. Просто прочитай, и если это нормально, то просто покажи кому-нибудь.

– Как много у тебя “просто”, а ведь это не так. Лер, когда мне читать? Ты ж сама знаешь – работа, ну и… семья.

Последнее слово далось мне с трудом. Она пожала плечами.

– Там всего четыре алки. К тому же я синопсис написала. Но не хочешь – кто ж тебя заставляет.

Она плюхнулась на стул, стала нервно жевать бутерброд и громко хлебать чай. Я смотрел на нее – взъерошенную, худую, злую, с кругами под глазами – и представлял, как она в ночи дописала историю, сразу села за синопсис, как придумывала повод меня выцепить, как вспомнила про несчастную полку с только моими вещами… И в груди стало нежно и тепло.

– Давай свой синопсис.

.

– Девять детей? Серьезно?

– Про шесть, семь и восемь книги уже есть, я проверяла. Да и чего такого-то, всякое бывает.

– Да, но у тебя они все двойняшки! Это, по-твоему, реалистично?

– Так надо для истории. Ну и к тому же, сам подумай, – девять детей! Сразу понятно, что тут не совсем реализм! Там еще и призрак потом появится.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на нее. Лера перестала метаться по кухне и замерла.

– Лер, ты же понимаешь, что я буду говорить прямо, как есть. И хвалить не буду.

– Ни секунды не сомневалась в тебе, – фыркнула она. – Мне нужно выпить.

Она рванула дверцу холодильника так, что слетел египетский магнитик, достала початую бутылку красного сухого и банку оливок.

– Будешь?

– Не, я же за рулем, – с досадой ответил я.

Признаюсь, в одном из мимолетных сценариев, что рисует дурацкое воображение против нашей воли, вино было. Но контекст вина был совсем другим. Она, конечно же, налила мимо и, конечно же, не стала вытирать, и к чтению я вернулся чуть более предвзятым, чем хотел.

– Лер, ты ж знаешь тенденции: сейчас стараются печатать истории в российском сеттинге.

– Откуда мне знать, это ты у нас выпускающий, а я редачу, что дадут! – Она отхлебнула сразу полбокала.

– А за новостями ты не следишь?

– А за жизнью вокруг ты не следишь? Если я буду писать про девятерых детей у нас, то получится со-о-овсем другая история! Чернуха какая-нибудь.

– Бред и стереотипы.

– Да у нас уже с двумя – бытовая драма!

– Не пори чепухи.

– Тебе-то откуда знать! Или вы уже – того? – Она снова хлебнула и закинула в рот оливку.

– Нет, пока нет, – сухо ответил я.

– Сколько вашему?

– Десять месяцев.

– Отличный возраст, чтобы заняться фактчекингом.

– Разберемся. — Я уткнулся в текст. – Хорошо, значит, альпийская деревня… Ну, допустим. Так. Имена – сразу нет.

– Почему это?

– Потому что их не выговорить, не запомнить!

– Что именно ты не можешь выговорить? Ута? Удо?

– Лер, сама по себе идея с парными именами у двойняшек неплоха, но никто ж толком не знает немецких реалий. Ута и Удо – это ж почти одно и то же. Лотар и Лотте, Халле и Хельг, Эбер и Эрнэ. Черт, они вообще мальчики? Девочки?

– В каждой паре мальчик и девочка.

– Вот видишь. Путано. Разве что Мартин ничего.

– Там потом Мартина появится.

– Пф. И звучит это сложно.

– Как же ты, бедный, в детстве про Эмиля из Лённеберги, Нильса Хольгерссона и Калле Блумквиста читал?

– Не сравнивай, мы были другими. Сейчас мир стремится к упрощению.

– Кстати, как своего назвали?

Я запнулся, но ответил с достоинством:

– Виля. Вильям.

Она очень серьезно кивнула.

– Вильям Ильич. А что – звучит.

Когда-то мы много шутили на тему отчества. Особенно для девочки, потому что Ильиничне, как ни крути, имя надо подбирать громкое и яркое – все равно все ржать будут.

– Да, неплохо, – хмуро бросил я. – И раз уж мы заговорили об именах, то тебе самой бы не помешало подумать о псевдониме. “Валерия Пупырова” будет так себе смотреться на обложке.

– Может, свою фамилию снова одолжишь? Валерия Винтер. Хоть сейчас…

–... в порноактрисы, – закончил я машинально. Как же мы раньше любили эту присказку, особенно в определенные моменты. Я порывался несколько раз повторить шутку с Инной – а что, тут даже еще круче, – но так и не смог. Некоторые вещи из своей жизни мы прячем далеко на полку.

Мы бегло улыбнулись друг другу, она налила еще и быстро выпила, я прокашлялся.

– В общем, не очень у тебя с именами, подумай еще. И из синопсиса их убирай, они рецензента только напугают.

Она закатила глаза. Я знал, что это означает согласие и, пожалуй, благодарность. Что ж.

Я стал читать дальше и уже через пару строчек заржал.

– Лер, ты б хоть погуглила, как синопсисы пишут. У тебя тут немецкое порно какое-то началось, натурально. Натюрлихь, точнее.

– Да тебе, блин, пальчик покажи, и сразу порно разглядишь! – взвилась она.

– Ну-ну… “Мать каждое утро разбивает их по парам и дает задания. А Мартин всегда один и все время жалуется, что его никто в пару не выбирает, и не понимает, что с ним не так, почему он без сестры. Мать его успокаивает, что он просто особенный, и берет его помогать со съемками”.

– Да, она фотограф, я вроде в начале писала. Или нет. Что ты хочешь? Это сырой вариант…

– Я, я, Удо! Зер гут, Ута!

– Ну, всё. Аллес. Ферштанден. Я хотела про детство, как у Туве Янссон, только если бы ее было много, а не вот это вот…

– Понятно, ретеллинг “Муми-троллей”, значит.

– Да иди ты.

– А зря, это бы продавалось. В общем, синопсис точно доработать надо, но я подскажу.

– Спасибо.

Я удивленно посмотрел на нее. Ага, немного окосела, иначе с чего бы вдруг вспомнила о существовании этого слова.

– Фотограф, значит. Интересно, а отец кем работает? Такую ораву прокормить…

– Отец писатель… Там будет обманка, чтобы читатели думали, что автор книги – он, а на самом деле как раз девятый, Мартин.

– Писатель? Воспитывает девятерых? Надеюсь, ты начала писать книгу не потому, что веришь в писательские гонорары и других фантастических тварей?

– Нет, конечно. Но это ж не совсем реализм. – Она вдруг улыбнулась легко и нежно, как раньше. – Хорошо, сделаю его выпускающим редактором.

Я сглотнул комок в горле.

– Не стоит. Мы ж не знаем, как у них там в альпийских деревнях издательское дело устроено. А в фантастике главное – достоверность.

– Слушай, Илья. – Я вздрогнул от своего имени. – Ты сейчас циклишься на… не главном. Эта семья – она в чем-то идеальная. У родителей творческие профессии, дети дружные, им весело и беззаботно растется вместе. И правда этакий Муми-дол, только с людьми. Всем хорошо, кроме одного человека. И вот в нем-то вся и соль. Я поправлю синопсис, но ты читай дальше.

И я стал читать дальше, уже не прерываясь. Она в это время добила третий бокал и налила четвертый. Щеки ее стали красными, глаза – мутными.

– Ну, чего молчишь? – не выдержала она наконец.

– Да вот все думаю… Не складывается что-то. У тебя тут как две книги. Сначала истории в духе Астрид Линдгрен про веселую семейку, а в конце драма и стекло. То есть ты пытаешься собрать в кучу актуальные тенденции, это хорошо, но так это не работает.

– В жопу твои тенденции! Вообще о них… не думала! – Она икнула и ойкнула. – Я хотела показать, что даже в такой толпе самых близких людей ты можешь быть отчаянно одиноким. И что одиночество это неизбывно. И что даже девять любимых и классных детей не склеивают рану от отсутствия одного.

Я отвел взгляд.

– Про что ты хотела написать?

Она ответила сразу:

– Про неприкаянность.

– Для младших школьников?

– А также их родителей.

– Тебе достаточно только главного героя, этого Мартина. Тогда получится что-то в духе “Тринадцатой сказки”.

– Терпеть не могу.

– Я помню, но зато как продается! Пойми, книга должна бить в цель, а цель – это покупатели. Та самая ЦА. А сейчас я не понимаю, для кого эта история.

– Для людей, блин! Для взрослеющих людей, а еще для потерянных! То есть почти для всех вокруг, ну, кроме тебя. И для детей, конечно.

– Это не ответ, а пафос.

– Нет, жизнь!

– Это скучно!

– Нет, я там на каждой странице шучу!

– Ты, как всегда, слушаешь только себя.

– Нет, ты!

– В общем, сейчас это рыхло, непонятно и натянуто.

Она вскочила, опрокинув бокал на себя, и по тупой морде Спанч Боба расплылось кровавое пятно. Открыла и закрыла рот и рухнула обратно.

– Так и знала, что плохо. Ну и пофиг.

– Постой, Лер. Есть еще один момент: ты отвратительно пишешь синопсисы. Четыре алки, говоришь? Давай я прочитаю.

Она подалась вперед, вспыхнула, осветилась.

– Сейчас?

Я хотел ответить, что, конечно, не сейчас, а на неделе, просто скинь на почту, но почему-то кивнул.

– Почему нет. Пара часиков у меня еще есть. Надо же понять, что ты под неприкаянностью понимаешь, а то не усну.

Она разулыбалась, забормотала что-то про еду, доставку, в итоге налила еще вина, вцепилась в бокал и замерла рядом, напряженная.

Я несколько раз перечитал первые абзацы и наконец вздохнул:

– Слушай, ты отвлекаешь.

И она, слава Дионису, лишь пьяно кивнула, встала и поплелась в сторону гостиной.

В дверном проеме вдруг застыла и, не оборачиваясь, глухо произнесла:

– Илья, прости. За все.

– Боже, хватит, ты пьяна, – быстро ответил я.

– Пьяна, но сказать хотела давно.

– Хватит, Лер.

– Я была жестока.

– Нет, ты была несчастна.

– Это не оправдание.

На меня накатило, как в тот год, когда она отстранилась и вычеркнула меня из своей жизни. Стало мутно и черно, повело в сторону, заболело в груди. Я дернул головой и убрал воспоминание обратно, далеко в глубины памяти, куда не заглядывал с тех пор, как Инна отогрела меня своей любовью.

– Прости, – повторила Лера и ушла, и я не сразу смог вернуться к чтению.

Впрочем, история веселых шалопаев с идиотскими именами и одного (реально неприкаянного) пацана захватила, я улыбался и пару раз даже всхохотнул. Вот только закончилось все кладбищем. Мартин и мама купили паровозик – яркий, пластмассовый, задорный, – и принесли его к маленькому надгробию в виде пухлого ангела с надписью “Милая Мартина. Помню. Люблю”. Там Мартин наконец понял, что за призрак был все это время рядом с ним.

Я отстраненно подумал, что финал пришит белыми нитками и обесценивает всю историю. Но мысль эта существовала где-то параллельно со мной. Я свернул файл и еще какое-то время смотрел на синий фон рабочего стола, без рисунка, всего с тремя папками и аккуратно собранными в углу ярлыками.

.

Я прошел в гостиную. Лера спала на диване, свернувшись калачиком. Я сел рядом и осторожно перевернул ее на спину. Грязный Спанч Боб смотрел осуждающе. Я аккуратно потянул край кофты наверх. Лера промычала что-то и тяжело вздохнула. Моя рука замерла, а потом потянула ткань выше. Морда Спанч Боба сморщилась, вместо него передо мной оказался ее живот.

Шрам начинался в середине пупка и уходил за резинку штанов. Я помнил, что он заканчивается почти у лобка. Сейчас так не режут, но тогда надо было спешить. Он напомнил мне молнию на лбу Гарри Поттера, только не такую идеально ровную. Живот по обе стороны от него бугрился, как плохо сшитая ткань.

Я смотрел.

Вспомнилось, как Лера, лежа с пустыми глазами, жаловалась, что чешется, и я склонялся к ней и водил щетинистым подбородком по красному заживающему рубцу. И тогда она улыбалась, а иногда и смеялась.

Наклонился я и сейчас и застыл в двух сантиметрах от ее кожи. Посидел так немного, потом резко поднялся. Пора ехать домой. Надо бы разбудить Леру, но не хватало еще, чтобы она увидела мои красные глаза.

.

Уже посреди ночи подорвался с кровати с громко бьющимся сердцем. А ведь она очнется и увидит, что меня нет, и ни слова про рукопись нет. Сразу представил, как она надумывает себе всякое, взял телефон и пошел в туалет. Там открыл WhatsApp и написал: “Не стал тебя будить. С рукописью нужно поработать, но в целом хорошо. И дети в тему. Все десять. Попозже еще напишу”.

Я достал из кармана ветровки коллекционную фигурку хоббита, которую зачем-то забрал с собой, поставил на полку над телевизором и, прежде чем вернуться в постель, долго рассматривал ее смазанный темнотой силуэт.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК

Показать полностью
17
Авторские истории

Большому Проигрывателю 10 лет!!!

Десять лет – это много. Уже не счесть, сколько авторов прошло за это время через штат Большого Проигрывателя. Сколько было написано рассказов: смешных, страшных, трогательных, безумных. Не вспомнить, сколько мы пережили драм, счастливых и горьких моментов. Наш уровень рос год от года, хоть и менялся состав.

Неизменным оставалось одно – мы продолжали творить.

Для вас, читатели. Чтобы вы могли порадовать себя качественной прозой, пока едете в метро, пьете чай или ложитесь спать. Чтобы с нашими текстами вы могли отвлечься от тревог и суеты. Чтобы могли нырнуть в миры и судьбы, которые наши авторы создают все эти годы для вас.

Сегодня мы дарим вам сборник рассказов "САМЫЙ БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ. ЛУЧШЕЕ ЗА ДЕСЯТЬ ЛЕТ"

Часть этих текстов вы наверняка встречали на просторах рунета, даже не зная, что они когда-то родились на БП. Этот сборник прольет свет на историю их зарождения, закроет белые пятна и вытянет из небытия имена авторов, некоторые из которых уже не с нами.

Встречайте: Самый Большой Проигрыватель. Лучшие тексты за десять лет, отобранные вами – самыми преданными читателями. Настоящая #классика@proigrivatel и старая-добрая #godnota.

Спасибо всем причастным:

Обложка: Владимир Григорьев
Верстка: Рус Клеверов
Корректура:
Руслан Ророка
Наталья Ророка
Алексей Нагацкий
Анастасия Пономарева
Андрей Грешнов
Дмитрий Дятлов
Ирина Иванова
Редактор-составитель — Александр Сордо

А так же спасибо всем авторам (полный список найдёте в книге, он большой). Скачать сборник можно здесь, в группе Проигрывателя ВК.

Приятного чтения!
С любовью, Проигрыватель.

Большому Проигрывателю 10 лет!!! Писатели, Юбилей, Литература, Книги, Подарки, Годнота, Длиннопост
Показать полностью 1
112
CreepyStory
Серия CreepyStory

Затронутая феями

Моя память – архив пыточных дел мастера.

Никогда не знаешь, какой неприятный факт ты узнаешь следующим, но не сомневайся – он будет гораздо хуже предыдущего.

Однако, как и в любом старинном архиве, в моих воспоминаниях нельзя разобраться просто так. Нет ни каталогов с указанием времени того или иного события, ни логичной категоризации, когда за сегодня следует завтра, а за весной – лето.

Мое сознание – склад странных кошмаров, в котором бы сломал ногу сам дьявол, если бы он существовал.

Впрочем, я бы предпочла компанию христианского сатаны тем, кто до сих пор преследует меня в кошмарах.

И наяву тоже.

Я иду по улице, и все рябит зеленым.

Зеленые флаги, зеленые костюмы, зеленые вывески, и даже зеленое пиво. Играет псевдоирландская музыка, а я не знаю, куда мне скрыться.

Слишком много зеленого.

Слишком знакомая музыка.

Слишком знакомый концепт.

— Эй, не слишком ли темно для солнцезащитных очков? – кричит мне пьяница. Он уже разделся до одних лишь штанов, и, хоть в наших краях День святого Патрика выпадает на холодные дни, кажется, при определенной кондиции температура становится лишь числом на градуснике.

— Это чтобы от зелени в глазах не рябило! – зачем-то отвечаю я.

— А, ну-ка сними очки, красавица! — пьяница перегораживает мне путь. — У тебя парик или настоящие?

Я делаю шаг влево, и пьяница едва не падает на мостовую. Иду вперед, надеясь, что зеленая толпа подхватит меня и я растворюсь в ней, как пена в стакане пива.

Однако рыжие волосы служат пьянице маяком, и он легко догоняет меня, резко разворачивая к себе.

— Ну-ка, сними очки, красотка, с такими волосами они должны быть у тебя зелеными, как флаги на пабах.

Внезапно я решаю не бежать. Зажатая между мужчиной в смешном зеленом цилиндре и стенкой бара, я улыбаюсь и говорю:

— А давай. Если понравится, подарю тебе очки.

Я касаюсь дужек и медленно, давая незнакомцу шанс передумать, снимаю окуляры с лица.

Пьяный угар на лице пьяницы сменяется непониманием, а затем – ужасом.

— Нравится? – спрашиваю я.

— Это… линзы?.. – незнакомец медленно трезвеет, а его разум отчаянно хватается за логические объяснения.

Скорее всего, он уже заметил, что мои волосы шевелятся, будто облитые жидким огнем. Что кожа моя не просто бледная, а почти белая. И что ногти зеленые не от лака, а сами по себе.

— Что ты видишь? – спрашиваю я, наклоняясь поближе. — Видишь ли, когда меня утащили в Страну Фей, первым делом у меня забрали глаза. «Такие они у тебя красивые, зеленые, как наши луга – пусть они полежат в бутылке, а бутыль мы подарим Вечной Королеве». А взамен дали фейские глаза, что похожи на водовороты. Видишь, как крутятся в них воды? Это Океан Расплавленных Звезд. Туда нельзя ступать ни феям, ни смертным — только чудовища Бездны способны в нем обитать.

Пьяница уже окончательно протрезвел. Он отпрыгивает от меня, словно обжегшись, и зеленый цилиндр откатывается в сторону.

— Хм, вижу, не нравится. Тогда я возьму твой цилиндр как плату за оскорбление, — я надеваю шляпу на волосы и чувствую, как она прилипает к волосам, сливаясь с живым огнем. — Космы мне подарили банши. Облили с головы до ног, так и хожу с тех пор.

Я вновь надеваю очки, чуть царапнув зеленым ногтем ухо.

Вот откуда у меня зеленые ногти, я не помню. Знаю только, что они крепкие, будто из металла, и если я пытаюсь их подстричь, то мне больно, словно режут кожу. Они не растут и не ломаются – даже когда я выбиралась по стене из вертикальной тюрьмы Принцессы-Полдюжины, не сломала ни одного, хоть пальцы и были в мясо.

Кстати, плоть под кожей тоже зеленая.

Я захожу в паб. Беру пиво, молча расплачиваюсь и сажусь в самый темный угол.

Пригубляю и морщусь. После Страны Фей даже самый лучший напиток и самая лучшая еда кажутся бумагой и водой.

Пьяная девушка вскакивает на стол и начинает танцевать. Она одета как лепрекон, и платье с пиджаком ей определенно мало.

Я бормочу под нос «И чтоб ты танцевала до скончания веков», но на земле магия и заговоры не имеют своей силы. Да и что мне сделала эта девушка – кроме того, что напомнила Безымянного?

…Он пришел за мной ночью, три недели назад. Я еще подумала, что рановато для святого Патрика, еще даже снег не сошел. Крутился вокруг, а я никак не могла понять, что это за гендерная интрига – вроде посмотришь справа, девушка, посмотришь слева – мужчина. Сзади будто старик, а спереди совсем подросток.

Все в его внешности переплеталось и переливалось, пока он доставал карты и предлагал сыграть партейку-другую.

А я была то ли слишком пьяная, то ли слишком отчаявшаяся – от безработицы, от бессонницы, от горестей, тягостей и беспросветности – и согласилась.

Я у него выиграла – конечно, выиграла. Безымянный любит дать смертным возможность почувствовать удачу.

Выиграла и во второй раз, и тогда Безымянный предложил награду.

— Говори что хочешь.

— А ты что, волшебный лепрекон или фея-крестная?

— Ни то, ни другое, ни третье, — засмеялся Безымянный.

И тогда я излила на него все, что накопилось на душе – про долги, оставшиеся от беспечных родителей-лудоманов, об угрозе лишиться дома, о безработице и о проблемах с глазами.

А дальше…

Дальше была Страна Фей.

Я провела там долгие годы. Иногда кажется, что век, иногда — что и всю тысячу. Бродила по ее лугам и лесам, была в плену у Царя Эльфов, прислугой — у Полдюжины-Принцессы и правительницей Болотных Призраков. Мне сдирали живьем кожу, превращали в чудовищ, отнимали разум, подселяли в тело фантазмов. Мои глаза до сих пор стоят в замке Вечной Королевы и порой во сне я вижу, как развлекается фейская знать.

Десять лет я была женою тролля и двадцать — прикована к скале цепями, пока меня не нашел великан и не продал лепреконам. Оттуда я бежала и бессчетное количество лет скиталась в Пустошах.

Я многого не помню. И знаю, что помнить не хочу. Все это казалось горяченным бредом, но вряд ли человеческий мозг был способен придумать те кошмары, что происходили с моими разумом и телом в Стране Фей.

Я не бежала. О нет, мое далекое человеческое прошлое было тенью, странной блеклой выдумкой, недостойной красоты иного мира. Но так уж вышло, что я вернулась на то место, где Безымянный меня оставил долгие века назад — и с любопытством стала искать дверь, за которую он меня завел.

Дверь открылась, и я вернулась домой.

Туда, где за мной охотились кредиторы, туда, где мне не на что было купить еды. Мои карманы были полным золотом и драгоценностями, но на земле они ничего не стоили.

Фейские чудеса жестоки и безжалостны.

Они забрали мои волосы— и дали мне огненные космы. Заменили глаза на капли из Океана Расплавленных звезд. За эти три недели я ни разу не ела – мои кишки висели где-то на деревьях в Синей Чаще, а сердце я подарила Королю Выдр.

— О, прекрасная дева, как же долго я тебя искал!

Стул отодвигается, и напротив меня садится существо без пола, возраста и имени.

— Ты?! — вскрикиваю я, и мой голос походит на вопль кошки, которой наступили на хвост. — Что тебе надо?

— Как грубо и невежливо, прекрасная дева. Разве я заслужил подобной злости? — Безымянный взмахивает шестипалой рукой, и на столе появляется кружка пива. Настоящего, фейского пива, что пахнет вереском, а на вкус как гнев. — Что за пиво без старой доброй картошечки? – он снова взмахивает рукой, и передо мной появляется тарелка с тонко нарезанной закуской.

Фейская картошка — живая, и тонкие палочки пытаются уползти от моих пальцев.

Как только я кладу снедь в свой рот, понимаю, насколько я оголодала. Я ем и ем, а еда все не заканчивается.

Безымянный пьет свое пиво и поглядывает на присутствующих. Выискивает новую жертву — с кем сыграть в карты, с кем в кости. Как и все создания иного мира, он приходит на землю поохотиться в те дни, когда люди вспоминают старые праздники и древних существ. День святого Патрика лишь один из таких — феи особенно его любят за арфу, волынку и зелень.

— Ты, как минимум, утащил меня ТУДА.

Безымянный захохотал.

— О, я всего лишь исполнил твое желание. Не моя вина, что оно тебе не понравилось.

— Я просила мне помочь!

— И я помог.

Я закрываю глаза — и вижу кошмарный двор Королевы Фей. Липкий живой туман, превращающий людей в монстров, жестокие бессмертные существа, пытающие ради удовольствия. Гоблины, тролли, мерроу, банши и селки.

Открываю — и вижу грязный бар.

— Моя вина здесь тоже есть, — говорю я. – Когда тебя спрашивают, чего ты хочешь, первым ответом надо отказаться, а вторым попросить чего-то ненужного. И только в третий раз, если предложат, просить то, чего желаешь.

Безымянный скалит зубы.

— И то верно. Так чего же ты хочешь?

— Разве ты должен мне еще желание?

— Ты дважды обыграла меня. Я пришел за вторым, — он хохочет. — Принцесса-Полдюжины сказала, что если я не отдам тебе то, что полагается, она скормит меня Королю Выдр.

Я пью фейское пиво, и мои огненные волосы шевелятся змейками.

— Не знала, что я так полюбилась ее гоблинскому высочеству.

— О, прекрасная дева, принцесса-полдюжины в полном восторге от земной игрушки, что досталась ей вместе с победой над армией троллей.

— Кончай, Безымянный — прекрасной я не была никогда, а девой перестала быть после встречи с безголовым дюннаханом в лабиринтах Ледяной Крепости. А что касается твоей просьбы, то мне ничего не надо — скажи Принцессе, что ты свободен от обязательств.

Безымянный рвет волосы на своей голове.

— О нет, почему земные девки так жестоки — мою голову отрубят и замаринуют! А золото раздадут гномам, так их и раз этак! Скажи же, что тебе надо, ибо мне вечность дома не сыскать!

Я показываю на танцующую девушку.

— Тогда сделай так, чтобы сбылось ее самое сокровенное желание.

— Осторожнее — вдруг ее сокровенное желание утопить город в крови?

— Исполняй.

Безымянный осушает кружку пива, и внезапно в пабе появляется тот самый пьяница, трезвый, но все еще в одних штанах.

С визгом девушка прыгает ему на шею, а тот кружит ее вокруг себя.

— Но это было не твое желание, а ее, — говорит Безымянный, облизывая губы раздвоенным языком. — Чего же ты хочешь? Быть может, расплавить кому-то кости или же оторвать голову? Или же дать тебе золота?

— Золото фей здесь не в цене.

— Ох, жестокая земная девка, за что ты так со мной.

Еда из иного мира насытила меня, и я смотрю на Безымянного. Я хочу, чтобы он сгинул, но разве есть мне место здесь с моими красными волосами, глазами-водоворотами и зелеными ногтями? Без кишок и сердца?

— Ну тогда вот мое желание, Безымянный.

— Все что угодно!

Я хватаю его за запястье и притягиваю к себе.

— Я хочу вернуться в Страну Фей.

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК

Затронутая феями Авторский рассказ, Мистика, Темное фэнтези, Длиннопост
Показать полностью 1
53
Авторские истории
Серия Фантастика, фэнтези

Царевна-несмеяна

Небо над нами стремительно темнеет, будто мы притягиваем тучи. Сережа выдалбливает кирпич из ветхой кладки церковных развалин, и каждый удар колоколом раздается над притихшим перед грозой лесом.

— Готово, — хрипит Сережа. На месте кирпича зияет черная дыра. В нее я положу якорь — наши сердца, нашу любовь, наше будущее. — Даже не верится, что твоя мать сделала его для нас.

— А это и не она. Я сама.

— Алька, так ты у меня тоже колдунья? — смеется Сережа, и обнимает меня. Он не местный, чужой, и не верит в якоря.

— Это не колдовство, — я мягко выныриваю из его объятий. Лес начинает гудеть и вибрировать листвой, будто гроза набухает не в небе, а под землей и вот-вот вырвется наружу, — но очень мощная сила. Ты мне веришь?

— Верю, — выдыхает Сережа.

Мы любим друг друга. Нас разлучают. Любовь сильнее расстояний, времени и смерти. Но как огонек свечи, ее нужно оберегать, закрывать руками от ветра и дождя. Для этого обладающие силой могут сделать якорь, который навсегда свяжет предназначенных и сохранит их любовь в одной точке. Благодаря якорям люди с наших лесов выздоравливали от страшных болезней, возвращались с войн и дальних походов. К тем, кто их ждал, к тем, для которых они были смыслом жизни.

В маме была эта сила, и я знала, что кроме заговоров и приворотов она делала и якоря. Не всем, потому что для этого нужно быть предназначенными, а не просто влюбленными, но делала. Это и кормило нас в Лесоенисейске, а не мамина работа на лесокомбинате. Но нам с Сережей она делать якорь отказалась. Сказала, у нас не нет Предназначения.

Но я знала, что мама не права. Конечно, мы предназначены. Я поняла это с первой встречи и не позволю нас разлучить. Якорь — это то, что приведет нас друг к другу даже с изнанки мира. И я чувствовала — во мне тоже есть сила, чтобы его поставить.

Нашим якорем стали старые карманные часы, которые мы нашли в этом же месте год назад. Сережиного отца, военного, тогда впервые перевели в такую глухомань, как Лесоенисейск.

— Есть тут у вас что-нибудь старинное? — со скучающим видом спросил у меня Сережа в первый же день в нашем классе. Его глаза были цвета сосновых маковок, поцелованных скупым сибирским солнцем. Я не увидела в них скуки, которую он так хотел продемонстрировать, только растерянность: Сережа впервые оказался в месте, где интернет не ловился ниже второго этажа.

После школы я повела его в разрушенную церковь на городском отшибе. Когда-то на месте Лесоенисейска была деревня отступников, но в советское время ее снесли и построили лесоперерабатывающий комбинат с небольшим городком вокруг. Церковная стена с кирпичной кладкой — все, что осталось от деревни. Кроме нее и самих лесов показать в Лесоенисейске было нечего. По пути Сережа все теребил телефон, то поднимая его наверх, то отводя на руке в сторону.

— Как вы тут живете? — спросил он, а я пожала плечами. Мама родом из этих мест, но я родилась в Красноярске, где они познакомились и жили с папой. Через два года после его смерти мы с мамой вернулись в Лесоенисейск. Наверное, чтобы она могла зарабатывать тем, что умела делать лучше всего. Тут все знали, кто она такая. Даже Сережа.

— Говорят, твоя мать ведьма, — сказал он, оставив в покое телефон. Без вопроса на конце, просто — «говорят». Кто ему сказал?

— Ведьм не бывает.

— Я-то знаю.

— Она просто иногда делает привороты. Тем… кому они нужны.

— И много кому нужны?

Я снова пожала плечами. Понятное дело, привороты нужны были всем.

— А ты похожа на царевну-несмеяну, — заявил Сережа, глядя мне в глаза.

— Почему? — спросила я, хотя знала ответ. Это у меня от папы — суровая складка между бровей и нелюбовь к улыбкам.

— Все в классе смеялись над шуткой, а ты нет. Словно тебя там и не было.

— Просто было не смешно.

В тот день мы нашли у церковной стены маленькие карманные часы без цепочки. Я показывала лес с пригорка и что-то рассказывала про город, а Сережа стоял сзади меня и ковырял ботинком землю. Спиной я чувствовала на себе его взгляд, и от этого в моей груди пели все лесные птицы сразу. Между нами словно натянулись невидимые нити — крепко, горячо, не разорвать. Это Предназначение. Это не могло быть ничем другим.

— Так хочется тебя развеселить, — сказал он, продолжая стоять позади меня и, видимо, совсем не слушая, — чтобы ты улыбнулась. Чтобы не хмурилась.

Сережа и откопал эти часы. Мы сразу нарекли их старинными, хотя на истертой крышке явно проступали слова «завод имени Кирова».

И вот я кладу их в отверстие в стене, оставшееся на месте кирпича. В небе раздаются первые раскаты грома, но еще очень далеко. Завтра Сережа уедет навсегда, потому что его отца снова перевели, на этот раз в Ростов. Мы все обсудили на тысячу раз: будем писать, будем звонить — в центре городка интернет такой хороший, что можно даже по видеосвязи — а уже через год, после одиннадцатого класса, поступим в один универ. Сережа верит в это, а я верю в наш якорь.

— Подожди, — говорит он, — давай еще это?

Сережа достает из кармана маленький прошлогодний календарик в целлофановом пакете. Он купил его зимой и смеялся, что в таком месте только и остается проверять дни недели по бумажным календарям.

— Чтобы здесь навсегда осталось время, когда мы встретились. Ведь не помешает?

— Настоящему якорю ничего не помешает.

И Сережа кладет его вслед за часами и закрывает кирпичом — тот входит почти полностью. Я прижимаюсь к стене руками, шепчу слова. Гром уже ближе, и вот небо озаряет первая вспышка. Природа будто просыпается, и откуда-то снизу бежит ветер и бьет нас по ногам травой. Воздух начинает полосить дождем.

— Бежим! — кричит Сережа и хватает меня за руку.

И мы бежим вниз, прорываясь через высокую траву и дождь.

— Лесоенисейск — лучший город в мире! — кричит Сережа, не оглядываясь, и голос его летит вверх, разрывая грозу на части, а та отвечает ему громом, словно пытаясь заглушить.

— Почему?

— Здесь я встретил тебя!

***

После Сережиного отъезда мы постоянно перезванивались — настолько, насколько это возможно в условиях Лесоенисейска. А осенью оба заболели — Сережа загремел в инфекционку Ростова, меня на скорой увезли в Красноярск. Сначала это было абсолютное счастье, пусть даже температура не сбивалась антибиотиками: в больнице был отличный интернет, и мы общались сутки напролет.

— Только не превращайся в царевну-несмеяну без меня, — кашлял и смеялся Сережа в трубку, — и выздоравливай. Скорее выздоравливай!

— Не хочу, — смеялась я в ответ, сама не зная, что имела в виду — свое несмеянство или болезнь.

Но через несколько дней мне стало хуже.

— Ты поставила якорь? — тихо спросила мама в одно из посещений. Я знала, о чем она думала — якоря, поставленные не по Предназначению, разрушали людей. Но с нами такого быть не могло.

— Нет, — соврала я.

Я не помню, когда у меня забрали телефон и перевели в другую палату. Мне начало казаться, что я умираю, то ли от тоски по Сереже, то ли от каких-то жутких, неизвестных науке микробов. В фильмах и книгах необъяснимые болезни всегда означали что-то плохое. В лихорадочном бреду я видела лица медсестер, врачей и нянечек: они быстро менялись, как карты в папиных руках. Когда я была маленькой, он показывал мне фокусы и быстро-быстро тасовал колоду. Тройки сменялись, дамами, валеты — королями с шуршащим, почему-то успокаивающим звуком: трш-шшш-шш. Я тогда смеялась, и у меня не было складки на лбу. Медсестра-врач-медсестра. Мама. Ее я видеть не хотела — она задавала один и тот же вопрос, и я боялась, что вот-вот отвечу на него не так, как задумала. Трш-шшш-шшш. Медсестра-врач-медсестра. Сережиного лица среди них не было. Правильно, он же уехал. Сережи больше нет в наших лесах. И меня тоже, я ведь в Красноярске. Я — царевна-несмеяна. Трш-шшш-шшш.

— Где? Где он? — тормошила меня мама, а я мотала головой. Обычный человек уже ничего не мог сделать с якорем, но мама могла. Что должно было случиться после, я не знала.

— Я звонила, — шептала она, — звонила матери Сергея. Ему тоже стало хуже. Ты хоть понимаешь, что натворила?..

Сережа болен. Сережа может умереть. Это не то же самое, что я. Трш-шшш-шшш.

— Что с ним? — что-то черное словно жгло мое горло, и было больно говорить.

— Врачи тоже не могут понять. Аля, я знаю, ты поставила якорь. Ты ведь просила меня. Я отказала. Потому что это игры с огнем.

— Я боялась…

— Чего? Если у вас такая любовь, как тебе кажется, то вам ничего не страшно!

Трш-шшш-шшш…

— Времени…

Я боялась потерять Сережу. Время — самая сильная и самая страшная сила. Оно стирает все — добро и зло, свет и тьму. Даже любовь.

— Дура.

И было что-то еще. Почему-то казалось, что якорь должен защитить Сережу. Уберечь. Я словно хотела его спасти, сама не зная от чего. Но если Сережа умирает, то спасать нужно сейчас.

— Где? — еще раз спросила мама.

И я сказала.

***

Через неделю Сережу выписали, а еще через две мы с мамой тоже вернулись в Лесоенисейск. Был конец октября, лес, который еще недавно был нашим, без листвы казался мертвым и зловещим.

— Верни мне пустой якорь, — попросила я маму, — на память.

— Не могу, — покачала головой она, а потом не сдержалась и добавила:

— Кто ж такие якоря делает?

— Так все дело в этом? Или я неправильно использовала силу?

Мы сидели на кухне. Из окна пробивался тусклый предсумеречный свет. Столешница была покрыта россыпью трещин, напоминавших ветви большого дерева. Крошки от хлеба на этом дереве казались яблоками — сухими, безвкусными, бесполезными. По сахарнице полз крошечный муравей, и мама, не задумываясь, раздавила его указательным пальцем. Я впервые подумала о том, как же мне хочется отсюда уехать.

— Сила якорей — древняя, мудрая. Она не терпит обмана. И неумелого обращения.

Трш-шшш-шшш… Яркие макушки сосен — Сережины глаза — наши объятья — наши мечты. В чем обман?

Трш-шшш-шшш… Мы с папой смеемся, и колода змеей скользит в его руках, а у нас нет складок на переносицах.

— Почему ты не поставила якорь на папу? Почему позволила ему умереть?

На самом деле я никогда не задумывалась об этом, пока не рассказала о якорях Сереже.

«Если якоря способны на такие чудеса, а твоя мама раздает их направо и налево, почему тогда умер твой отец?» — спросил он.

«Значит, на него якорь она не ставила», — ответила я и тут же повторила вопрос самой себе: а почему?

Мама горько усмехнулась:

— В том-то и дело, что ставила. Якорь его и убил.

— Почему?

— Потому, что твой папа полюбил другую женщину. Ты была маленькой и не помнишь, но он ушел из семьи незадолго до смерти. Я его отпустила. Но не якорь. И папино сердце… остановилось.

Я ударила кулаком по столу. Крошки-яблочки подпрыгнули и снова осыпались на ветви.

— Неправда! — почти закричала я. — Вы же были предназначены! А если не были — как ТЫ могла этого не увидеть? Как ТЫ могла этого не почувствовать?

— Сила якорей очень древняя, — тихо повторила мама и взяла меня за руку, — но этот мир давно стал другим. Теперь можно разговаривать и даже видеть друг друга, будучи на разных концах света. Предназначения потеряли всякий смысл. Их больше нет, Аля. Нет никаких нитей, связывающих людей. Мы теперь все сами по себе. Якоря стали грузом, который этот мир не выдерживает. Поэтому они приносят несчастья. Вот почему я отказалась связывать вас с Сережей. Последний якорь я поставила нам с папой. С тех пор я этого никогда не делала.

— Делала. Делала! А как же люди, приходившие к нам по вечерам?

Мама отвела глаза, и я все поняла.

— Ты их обманывала?

— Я не ставила настоящих якорей. Это были… не знаю… скорее, маяки. И вера людей в то, что какой-то предмет может сделать их счастливыми.

— Ты их обманывала, — подтвердила я. Мне тоже хотелось верить в часы с завода Кирова. И в то, что я не разлюблю Сережу, а он не разлюбит меня, и что время не сотрет наши память и чувства, и что мы встретимся снова и не разлучимся уже никогда.

За окном пошел снег — кажется, первый в этом году.

— Что теперь будет? Чем нам грозит разрушение якоря?

— Вам — ничем, — сказала мама. Где-то далеко, на Сережиной стороне, светило солнце, здесь же все сосновые маковки стали белыми.

***

Из-за снегопада такси опаздывало. Обычно с работы меня забирал Вадик, но он застрял в пробке на другом конце города. «Вызови такси», — написал он, и даже через буквы я почувствовала, что он до сих пор злится. Все утро мы ссорились из-за нашей свадьбы. Я не хотела торжества в питерскую слякоть, а Вадик говорил, что мы не цари и не ждем тысячи гостей, чтобы давать себе полгода на подготовку.

У меня подстывали ноги, и я начала бродить вокруг киосков на остановке. С витрин на меня кричали газеты, журналы, дешевые игрушки. А еще календари — перекидные и обычные, большие, маленькие, карманные — на любой вкус. Новый год уже через три недели, а год будет… В сердце вдруг стало очень горячо. Год будет такой же, как на маленьком календарике, который купил один мальчик в далеком сибирском городке, только единичка вторая с конца поменялась на двойку.

Десять лет прошло, Сережа. Десять лет.

Руки сами полезли в сумку за карточкой, а купленный календарик уютно поместился в ладони.

Сережа…

Сейчас, на другом конце страны и десять лет спустя, вся история с маминой силой, приворотами и якорями казалась мне больничным бредом. Мама продавала людям воздух, а люди давали воздуху имена — любовь, предназначение, якорь.

С Сережей у нас так и не сложилось. Мы поддерживали связь столько, сколько могли, но сначала я не поступила в выбранный нами универ, потом Сережу призвали в армию. В конечном счете произошло то, чего я больше всего и боялась в свои шестнадцать: время ластиком прошлось по нашей тетрадке, подчистив в ней буквы и целые слова. Оставшийся текст потерял всякий смысл.

Календарик грел мне руки, когда я села в подъехавшую машину. На зеркале в ней болталась елочка и пахла ненастоящим лесом. Иногда я скучала по дому, но только иногда.

— Ну что вы как царевна-несмеяна, вот-вот заплачете, — сказал таксист, нервно прихлопывая по рулю, — кончится сейчас пробка, и полетим, как ракета. Написали уже список планов на новый год?

От календарика исходило приятное тепло. Я подумала, что Вадик по-своему прав, и нечего оттягивать свадьбу до лета. Праздник сделаем скромным — только самые близкие люди, обойдемся без фотосессии в Петергофе, а платье выберу короткое, чтобы не испачкать в грязи.

— В следующем году я выйду замуж, — сказала я.

— Ну вот! Ну вот! — обрадовался таксист. — Радоваться надо! Все, кончилась пробка. Погнали!

Я положила календарик в сумку и полезла за телефоном — надо написать Вадику, что скоро буду. Но написать не успела, потому что взревели тормоза, а мир перекувыркнулся через голову — трш-шшш-шшш! — и стал черным, как смола на сосновых кронах.

***

Темнеющее небо набухало, как тесто для пирожков, но снег все не шел. Валентина даже до смерти дочери не любила Петербург. Дома, дома — старые дома, новые дома, дома с историей, дореволюционные дома, советские дома. Брусчатка, асфальт, каналы — и все серое, унылое. Хорошо в лесу, но больше нигде не хорошо, потому что Али больше нет.

Два года прошло, но боль потери не стихла, только пообтесалась немного, сгладила углы. Теперь она не колола, а давила, но давила постоянно, как тесная одежда, которую уже не получится снять. Но в этот приезд все по-другому, и приехала Валентина не только для того, чтобы помолчать с Вадимом на том шоссе, где оборвалась Алина жизнь. У нее назначена встреча — самая важная за последние два года.

С Вадима все и началось. «Вы читали выписку?» — спросил он у нее по телефону через месяц. Конечно, она не читала. Никакие буквы и слова не вернут ей дочь. «У Али изъяли… Там так и написано — изъято сердце для…».

Что за страшный мир, где у мертвого ребенка могут что-то изъять, не спросив матери. Носить под сердцем девять месяцев, качать ночами, обнимать до дрожи, радоваться успехам, плакать над неудачами, выводить в жизнь, чтобы кто-то сначала эту жизнь оборвал, а потом коршуном растащил на куски. Не может такого быть.

Но по закону, оказалось, можно. Все честно — мертвое к мертвым, живое — к живым. Сердце еще билось, когда мозг угас. Сердце может биться в ком-то другом.

И Вадим первым сказал это вслух: «А ведь не так много таких операций делают. Совсем не много. Вот если бы…»

Валентина сразу поняла, что он имел в виду. Али больше нет, но в ком-то бьется ее сердце. Чья-то жизнь, висевшая на волоске, продолжится, а Аля не сгинет в темноте, останется частью этой жизни. И можно будет обнять человека с этой частичкой и услышать заветный, самый родной стук.

Всю жизнь она испытывала отвращение к современному миру с его сотовой связью, интернетом, информационным шумом, но теперь только эти инструменты могли ей помочь. На поиск и общение с возможными очевидцами редкой операции ушел год. Еще полгода Валентина решалась написать человеку, к которому вели все ниточки после того страшного дня.

Алино сердце оказалось у молоденькой девушки, еще младше самой Али. Девушка согласилась встретиться, но написала, что «только на чуть-чуть, и не знаю зачем». В ожидании этой встречи Валентина и кружила по парку под темно-серым небом, которое все никак не разрождалось снегом. А потом ее окликнули.

— Валентина Семеновна?

Рядом с ней стоял мужчина и нерешительно улыбался, словно еще не понял, можно ли это делать или нет.

— Вы — Валентина Семеновна из Лесоенисейска, да? А я — Сергей, Алин друг, помните?

— Какой взрослый, — выдохнула Валентина.

— А я смотрю, вы — не вы. Какая встреча! Вы бы знали, как часто я вспоминаю ваш город! Так Аля тоже здесь теперь живет?..

Валентина сжала губы и едва заметно встряхнула головой — ни да, ни нет.

— Как ты? — вежливо спросила она.

— Хорошо. Надо же, — снова повторил Сергей, улыбаясь теперь уже открыто, — я думал, больше не увижу… Знаете, с Алей мы со временем потерялись.

— Знаю.

— У нее все хорошо?

— Аля вышла замуж, — после паузы ответила Валентина, — да, у нее все хорошо.

— Я очень рад. Она ведь была моей первой любовью. Мы даже делали… как это у вас называется? Маяк?

— Якорь.

— Якорь, точно! — обрадовался Сергей, будто опьяневший от встречи. — Да, вы же там местной колдуньей считались, точно. И Аля верила, что она тоже может… колдовать. Вы не обижайтесь. Я так рад вас видеть!

— Я знаю, что вы делали якорь, — как можно спокойнее сказала Валентина, — я не обижаюсь. Я тоже рада тебя видеть.

Сережа засунул руки в карманы и посмотрел на темнеющее небо, будто что-то вспоминал.

— А я ведь его забрал, этот якорь.

Сердце подпрыгнуло и упало в живот.

— Как забрал?

— Руками. Мы его в церковной стене оставили. А рано утром в день отъезда я туда вернулся. Аля сделала якорем часы, которые мы нашли там год назад. Я их и вытащил. Ей не говорил, чтобы расстроилась — она так серьезно к этому относилась. Но это же ерунда — колдовство ваше. А мне хотелось забрать часы на память, чтобы они стали настоящим якорем, который можно потрогать…

Перед глазами Валентины пронесся тот вечер — как ей тогда казалось, самый страшный в ее жизни. Аля умирала, и нужно было найти и разрушить созданную ей силу. Валентина добралась в Лесоенисейск уже затемно. Лил дождь, а она бежала по грязи к этой чертовой церкви, и выцарапывала камень из стены, ломая ногти. Под камнем был календарь в целлофане — только глупая, самоуверенная девчонка могла сделать якорем кусок картона. От отчаяния и злости Валентине даже в голову не пришло, что якорем мог быть не он.

— …и знаете, что? — вывел ее из воспоминаний голос Сергея. — Он ведь спас мне жизнь.

— В больнице? — глухо спросила Валентина.

— В больнице? А, да, мы же тогда с Алей вместе заболели. Нет. У меня была корь, она вам говорила?.. Часы спасли меня намного позже. Мы уже перестали общаться с Алей, но они стали мне чем-то вроде амулета. Я всегда их носил с собой. Понятное дело, они падали много раз. У них откололась крышка. И даже острой особо вроде не была, но меня не пустили с ними в салон самолета. Помните катастрофу Ростов-Москва? Я ведь должен был лететь этим рейсом, представляете? А мне в аэропорту сказали: колющий предмет, либо в багаж, либо оставляйте здесь. Я психанул и не полетел. День такой был… нервный.

Сергей замолчал. Валентина вспомнила — про разбившийся самолет много говорили по телевизору и объявили траур по всей стране.

— Вы передайте это Але. Получается, она — мой ангел-хранитель.

«Еще мне казалось, будто это поможет его защитить», — сонно говорила Аля, когда они вернулись из больницы, а Валентина была уверена, что якоря больше нет, и значит, никакая сила больше не может навредить дочери. — «Даже не знаю, от чего… Мама, а теперь все точно будет хорошо? Сила, повернутая вспять, не причинит никому зла?».

«Засыпай. Не причинит. Я об этом позаботилась».

Ни о чем она не позаботилась, но Алино светлое чувство, вложенное в якорь, оказалось сильнее времени, сильнее смерти.

— Ты носи их с собой, — тихо сказала Валентина, не решаясь признаться Сергею в главном. Может, и не надо. Может, так она останется жива еще в чьем-то сердце.

— Они и сейчас у меня с собой. Вот, — Сергей вытащил часы из рюкзака и протянул ей на ладони, — и, смотрите — идут! Часы точно не работали, когда мы их нашли. А два года назад у моей жены была сложная операция на сердце — я говорил, что женился? — и на следующий день они вдруг пошли. И идут до сих пор. Видите? Чудеса.

— А что ты вообще тут делаешь, Сережа?..

Говорят, догадки пронзают, но догадка Валентины черным грузом упала ей на ноги, пригвоздила к земле.

— Жду жену. Она должна встретиться кое с кем, а мне эта идея не нравится. А вот и она!

Из сумерек к ним выплыла хорошенькая девушка в белой шубке и улыбнулась Сереже. Валентина узнала ее по фотографиям в соцсетях, но сейчас увидела не ее, а горячее, любящее, всепобеждающее сердце дочери, бьющееся под шубкой.

Девушка — Аня, почти Аля — тоже узнала Валентину и вытянула рот буквой «о».

— Это вы? — спросила она, схватив Сергея за руку.

«Нет», — ответила ей Валентина глазами, — «молчи».

Никто бы не увидел, никто бы не понял. Но Алино сердце было чутким, было добрым. Что-то теплое, родное колыхнулось в Аниных глазах, и она чуть сдвинула брови, впустив хмурую морщинку на переносицу. Как тень, промелькнувшую на мгновение, и снова растворившуюся в темноте.

— Извините, — сказала она и отвела глаза, а Валентине показалось, что Аня догадалась и об Але, и о Сергее, — обозналась. Сережа, она, наверное, не придет. Пойдем. До свидания.

— До свидания, Валентина Семеновна, — Сергей коснулся ее локтя, — вы передайте Але…

Он явно хотел сказать «спасибо», но выдавил только «привет». Валентина кивнула и проводила их взглядом. Небо, наконец, прорвало снегом. В свете фонарей снежинки были похожи на таежную мошку. Еще никогда Валентине так не хотелось домой. Спрятаться в уютный кокон маленькой кухни, сесть за покрытый трещинами стол, пить чай из Алиной кружки, и делать вид, что та вот-вот вернется из школы, и они будут думать, что приготовят на новогодний стол.

Когда Аля была маленькой, она все время спрашивала, где прячется душа — в голове или в сердце. Валентина считала, что для души в теле нет специального уголка — она повсюду и только она заставляет это тело двигаться, что-то делать. Только она вдыхает в него жизнь, не кровь, не кислород, не сердце, которое гоняет все это туда-сюда.

Но вот шутка — оказалось, что сердце может жить и без души. Или не может? Или Алину душу тоже отсекли от невидимых сосудов и перенесли в новое тело?..

Сквозь снежную пелену Валентине навстречу бежал силуэт, постепенно приобретая женские очертания — белая шубка, белые джинсы, высокие сапожки. Добежав, Аня немного отдышалась, а потом обняла Валентину, спрятав лицо между ее щекой и мехом на воротнике.

— Простите меня, — прошептала она, — и спасибо. Спасибо за то, что я здесь.

И Валентина сделала то, за чем приехала — крепко прижала к себе ту, кому ее дочь подарила сердце. От Ани пахло хвоей, брусникой, грудным молоком. Аня была живая, и у нее впереди целая жизнь. Значит, и у Али тоже.

— Будь счастлива, — прошептала в ответ Валентина и почувствовала, как щека стала мокрой, — и береги его, слышишь? Береги.

Она и сама не знала, что имела в виду — Алино сердце, или Сережу, который в каком-то смысле тоже был Алиным сердцем. Якорь всегда найдет способ соединить предназначенных. Часы с завода Кирова смогли сделать это только так.

— Обещаю. Прощайте.

Валентина не смогла сказать это слово в ответ. Объятия разомкнулись, и она осталась одна.

С темнотой в город пришел холод, который не мог смягчить даже снег. Почему она решила, что Предназначения не работают? Из-за переменившегося мира, или из-за того, что Предназначение не сработало у нее? Алино сердце оказалось чутче, искреннее, звонче ее собственного. Оно не только увидело тонкую нить, но и проложило ее дальше, на годы вперед, связала из этой нити броню, защитив самое дорогое, что у него было.

Чтобы поставить якорь — один-единственный, самый важный — нужен не опыт, не сила, а любовь. И благодаря этой любви Алина жизнь не закончилась в этом сером, страшном городе. И пусть не заканчивается никогда.

Потом, потом Валентина скажет Вадиму, что ничего не получилось. Потом, потом Аня скажет Сереже, что ничего не получилось. Но получилось все.

А пока Валентина стояла и смотрела, как снег заметает оставленные Аней следы.

Автор: Даша Берег
Оригинальная публикация ВК

Царевна-несмеяна Авторский рассказ, Магический реализм, Романтика, Длиннопост
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!