Proigrivatel

Лиля не любила лес. Ходить, собирать рожей паутину, кормить комаров и прочую жужжащую тварь, спотыкаться о корни и муравейники. Дышать сыростью и гнилью рядом с разлагающимися на земле деревьями. Вздрагивать от любого шума или треска, безуспешно прогоняя навязчивое чувство, что за тобой следят.

Стопа, повернувшись, провалилась в прошлогодние опавшие листья. Лиля втянула воздух сквозь зубы. Сраные листья. Сраные ямы. Сраный лес.

Шедший впереди мужчина посмотрел на Лилю, через плечо.

— Топай, — процедила она.

Дуло обреза ткнуло его в спину. Поближе к печени. Мужчина замычал сквозь тряпку, прочно заклеенную во рту скотчем. Запнулся о вероломную ветку и упал на колено.

Лиля остановилась сбоку, не сводя с него прицел.

— Поднялся быстро.

Шум его дыхания, казалось, разносился по всему лесу. Набрать достаточно воздуха одними лишь ноздрями после полутора километровой прогулки по заваленной буреломом местности, со связанными за спиной руками — задача, выполнимая только со временем. А его Лиля давать не хотела.

— Поднялся. Сука. Быстро, — повторила она.

Мужчина посмотрел в черные дыры уставившейся на него двустволки и, медленно моргая, поднял взгляд на Лилю. Измученный. Даже страха в нем не осталось. Только усталость и мольба.

— Я говно с земли не подбираю, — Лиля откашлялась и сплюнула: поход и ей давался нелегко. — У тебя минута.

Она опустила обрез, выпрямив, наконец, руки. Боже, как же ноют. Будто рельсы укладывала, а не шестидесяти килограммового доходягу. Почему-то он не отключился от удара по темечку, хотя Лиля добросовестно репетировала и делала все правильно. Крепкий жбан у дрища. Как у боксера. Живот, куда он ее ударил ногой, после того, как повалился, все еще болел. Зато больше не рвало.

— А если через минуту не встанет? — Онега нагнулась перед ним, оперлась руками на содранные колени и с интересом осмотрела потное лицо.

— Значит, здесь сдохнет, — Лиля сплюнула еще раз. Не взяла с собой воды, дура. Теперь хоть из лужи лакай или слюни пей.

Мужчина резко открыл глаза и скосил на нее взгляд.

— Так не сработает, — покачала головой Онега. — Я же рассказывала. Ты не слушала разве?

Лиля шумно выдохнула и задрала голову. Ветки оплели небо черными трещинами. Радостная голубизна едва проглядывала сквозь ячейки этой густой паутины.

Слушала. Конечно, слушала. Онегу невозможно было не слушать. И невозможно было заткнуть.

Она появилась в общей спальне детского дома после того, как ее забрали у матери-алкашки. Отмыли, пролечили, избавили от вшей и посадили на соседнюю с Лилиной койку. Им было по четыре. Онега была размером примерно с лежащую рядом подушку, торчащую углом вверх. И все, что она делала — это таращилась на Лилю черешнями глаз и крутила ухо несчастного плюшевого осла. Потом таращилась в игровой. Потом — на прогулке. А перед сном подошла и протянула ей своего осла с надорванным ухом. Она заговорила только спустя полгода. Воспитательница тогда аж за сердце схватилась, так ее это напугало. Все уже успели решить, что Онежка немая. И тут она берет покусанный пластмассовый телефон и дает Лиле со словами “Лиля, на”. Так Лиля стала ее первым словом. Ее подругой, ее сестрой. И с тех пор Онежка не замолкала.

Ее голос мог пробраться везде: сквозь слои одеял, сквозь подушки, сквозь громкую музыку. Он звучал в шуме воды и грохоте поездов в метро. Даже во снах. Лиля уже забыла, каково это — побыть в тишине. Но сейчас тишина была против нее. Адреналин отпускал, тело устало, а мозг начал потихоньку осознавать, что назад дороги нет. Все. Финиш. Она перешла черту. Оказывается, даже если к этому долго готовиться, день за днем, ночь за ночью, все равно до чертиков страшно. Но Онега, как назло, выбрала именно этот момент, чтобы прекратить болтать. И Лиля осталась со страхом наедине, чувствуя, как начинают мелко стучать зубы. Пусть заговорит. Пусть это снова будут обвинения, плач, мольбы, угрозы. Лиля уже даже привыкла к ним за несколько месяцев. Только не тишина.

— Встал, — сказала она, будто выплюнула камень.

Мужчина качнулся, пытаясь оттолкнуться одной ногой и опереться на обе. Онега с любопытством смотрела, получится ли. С четвертой попытки получилось.

Прямо сейчас пристрелить и все. Нажать и бежать. Не оттягивать момент, не мучить ни себя, ни его.

“Так не сработает”, — прозвучал в голове звонкий голос. Да, не сработает. Надо идти. Надо закончить. Иначе не освободиться.

Лиля заняла свою позицию, снова подняв обрез. Медленно, будто к ногам был привязан груз, мужчина двинулся вперед. Онега шла рядом с ним. Драные бордовые кроссовки тридцать пятого размера шагали в ногу с облезлыми ботинками сорок пятого. Такие маленькие и такие большие. Лилю передернуло. Защипало в носу. Палец опасно сжался на спусковом крючке, но она вовремя вернула контроль. Еще немного.

— Что потом делать будешь? — спросила Онега, не поворачивая головы.

— Исповедуюсь.

Мужчина снова дернулся, словно хотел обернуться, но передумал.

— Ты ж в Бога не веришь. Да и поп тебя тут же в ментовку сдаст.

— Или в дурдом, — сказала Лиля себе под нос и перевела взгляд с сутулой спины на Онегу.

Шорты на ней были оранжевые, как мандарин. И футболка, такая белая, что смотреть больно. В этой обстановке она выглядела прифотошопленной. Единственным раскрашенным персонажем в черно-белом кино. Рядом со связанным избитым мужиком и бледной потной Лилей. Блеклыми, серыми, слившимися с лесом. Как призраки, которые никогда его не покинут.

— Почти пришли, — сказала Онега. — Ты помнишь?

Лиля с трудом сглотнула. Помнила. В тот день она возненавидела лес. Любой лес, но этот в особенности. Фотографии этих черных, будто обгоревших, стволов на газетных вырезках годами висели над ее рабочим столом. Она изучила на них каждую точку типографских чернил.

Пленник остановился. Так резко, что Лиля едва не врезалась в него.

— Слышь!

Слабое мычание донеслось до ушей. Онега обернулась. Карие глаза округлились, брови вспорхнули вверх. Лиля обошла его, сжимая ружье затекшими пальцами.

Слезы катились по пунцовым щекам. Лицо мялось, кривилось, наливалось кровью. Из носа текло и брызгало в такт судорожным вздохам. Грудь подпрыгивала и тряслась, словно забитый мусором смеситель или насос, пытающийся протолкнуть засор. А он продолжал рыдать, истошно мыча сквозь кляп, пока не начал заваливаться.

— Лиль, спасай! — Крикнула Онега, схватившись за голову.

Лиля бросила обрез: он повис на ремне, хлопнув ее по бедру. Подскочила к мужчине и стала цепляться за скотч. Под трепещущими веками виднелись только белки. Буксующий вдох застрял в сузившихся носовых проходах.

— Нет! Нет-нет-нет-нет-нет! — Рычала Лиля, в панике терзая прозрачную ленту, намертво прилипшую к щетинистым щекам. Царапала искусанными ногтями, пыталась поддеть. Пальцы срывались, скользя по слизи. Хрипы слабели.

Лиля достала из кармана нож. Маленький, грибной. Попробовала отковырнуть с угла — не вышло. Время шло на секунды. Она положила лезвие плашмя и просунула кончик под скотч рядом с его ртом. Протолкнула, распарывая щеку, и, когда он вышел с другой стороны липкой ленты, рванула вверх и вбок, криво рассекая ее. Ухватилась за края и содрала со рта. Стала выковыривать тряпку, влипшую в пересохший рот.

Серые глаза вытаращились на нее с ненавистью. Зубы резко сомкнулись на среднем и указательном пальцах. Лиля закричала, пытаясь вырвать руку. Раздался хруст. Веток ли или костей — она не успела сообразить. Он ударил ее лбом в скулу, и перед взором заплясали искры.

Лиля повалилась на сухие листья. Онега взвизгнула. Рядом мелькнули ее ноги. На одной из них не было кроссовка, и Лиля видела розоватый короткий носок с черной от грязи подошвой.

Боль отступила. Ненадолго. Позволив ей подняться и нащупать ружье. Она поймала подмышкой приклад, выпавший из покалеченной руки. Со стоном просунула безымянный палец и мизинец в спусковую скобу.

Грохот прокатился по лесу, спугнув птиц. Ствол дерева, до которого пленник успел добежать, взорвался, выплевывая щепы и крошку из коры.

Беглец упал. Лиля сглотнула. Страх свернулся клубком под грудью.

— Ли-иля-я, — мучительно простонала Онега и зарыдала.

Исцарапанные колени кровили. Растрепались волосы, собранные в аккуратную косу. Кто-то украсил их кусочками опавших листьев. Такой она возвращалась из побегов в этот лес, когда узнала, что мама умерла. С выплаканными бледными глазами, такая непривычно молчаливая. Даже, когда ругали за то, что покинула территорию. Когда старшие дети пытались задирать. Лиля отгоняла их, заслоняя Онегу спиной, как волчица — раненного волчонка. А ночью приподнимала одеяло, чтобы Онега могла прошмыгнуть к ней под бок. Со смерти мамы шли месяцы, потом годы, а привычка спать вместе, сторожа и защищая друг друга, так и осталась.

Лиля, шатнувшись, медленно повернулась и уронила обрез. Ноги сами сделали пару неровных шагов назад по тропе. Жар толчками поступал в скулу. Горели прокушенные пальцы. Плач Онежки дергал нервные струны. Как хотелось его заткнуть. Как хотелось быть далеко отсюда.

— Опять бросишь меня!

— Дай минуту! — заорала Лиля. — Хоть минуту покоя!

— Ты сама виновата! Трусиха! Ты ничего не сделала! И опять ничего не делаешь!

Лиля судорожно вздохнула. Не плакать. Нельзя. Слезами не поможешь. Пробовала. Ревела, орала, просила уйти.

Она развернулась и решительно пошла к недвижимому телу. Сучья ломались под ботинками. Надо будет их выбросить. Чтобы не вычислили по отпечаткам подошв на полу его халупы. Гнев вспенивал кровь. Обезболивал. Лиля заставила себя затормозить, чтобы следующим шагом не наступить ему на череп. На рукаве тонкой куртки проступало темное пятно. Виднелись три дырочки от дробин. Живой. Живой, сука.

Она подковырнула тело, перевернула, пиная и помогая руками. Пленник вскрикнул, съежился, боясь посмотреть на нее.

— Пожалуйста, пожалуйста, я ничего не… — он задохнулся словами и захныкал.

— Ты всё да.

Онежка стояла рядом с Лилей, шмыгая носом. Ее лицо расцвело красными пятнами. Рваные дыры зияли на измазанной грязью футболке.

Лиля вдавила приклад в плечо и направила ему в лицо. Которое не запомнила, не смогла описать следователю. Могла только смотреть в спину, когда он уходил в лес с Онегой, чтобы показать лисят. И ничего не делать. Ничего.

Пальцы едва не нажали на крючок. Ее даже жаром обдало. Как близка была к тому, чтобы все похерить. Опять. Нельзя. Надо по уму. Надо, как сказала Онега.

Закинув ружье на спину, Лиля схватила его за грудки. Не только за одежду, но и за кожу. Рванула наверх, заорала в лицо.

Лиля тащила мужчину за локоть, несмотря на его заплетающиеся ноги. Дергала и тащила. Поднимала с колен и тащила снова. Рыдания и мольбы гудели в ушах, сливаясь, слипаясь, теряя смысл. О, сколько Лиля их слышала в последнее время. Она видела только спину Онеги, шедшей впереди, показывающей путь. Как тогда, одиннадцать лет назад. Только сейчас Лиля шла за ней. Шла за искуплением. За покоем.

Она узнала местность еще до того, как Онежка остановилась у исполинского поваленного ствола. Как можно не узнать то, что видишь каждый день. Ночью, перед тем, как закрыть глаза. Утром, после того, как их откроешь. Куда мысленно переносишься, чтобы все исправить. Сразу сказать взрослым. Отговорить, закричать. Не думать о том, что Онеге снова влетит, а о том, что она может больше никогда не войти в эту спальню. Но Лиле было всего одиннадцать. Она не умела продумывать наперед. Могла только чувствовать неясную, необъяснимую тревогу и смотреть. 

— Ну, вот. Почти всё.

Онега улыбалась так широко. Как всегда, когда выигрывала в карты. Когда Лиля показывала пойманного лягушонка. Когда (всегда, всегда, всегда) улыбалась ей — Лиле.

Лиля швырнула пленника на землю. Обрывки окровавленного скотча трепыхались от сиплого дыхания. Кажется, он уже не понимал, где он, кто он и что сейчас произойдет. Просто бормотал что-то. Набор гласных и согласных, вдохов и выдохов. Измученный. Жалкий. Обычный мужик за сорок, работающий почтальоном. Тепло улыбавшийся старушкам-блокадницам, которым носил пенсию. Который всегда мог достать и подать мальчишкам ускакавший мяч. У которого в шкафу стоит на полке бордовый кроссовок. И чей-то сандалик тридцать третьего размера. И туфелька “лодочка”, почти совсем не ношеная.

Лиля вскинула обрез. Ярость пылала внутри, плавила надкостницу.

— Здесь, — хрипло выдавила она. — Сюда ты ее привел. И ведь ты, падла, нихера не понимаешь, о ком именно я говорю!

Он зажмурился и снова зарыдал. 

— А она была моим всем!

Из глаз, наконец, покатились слезы.

— Как ты жил, все это время? Как ты жил? Как ты мог спать, жрать и срать все эти годы?!

— А ты?

Онега возникла сбоку от нее. Из носа потянулась густая красная капля.

— Как ты могла? Все это?

Кровь текла на ее разбитые губы, затекала в рот, когда они выговаривали слова. Синяк перезревшей сливой закрыл карий глаз.

— Ты же тоже жила. И жила бы дальше. Забыла бы. Если б я не пришла.

Кровавое пятно разрасталось на мандариновых шортах. Красные ручьи текли по ногам.

— Ты струсила. Ты отпустила меня умирать. Ты ничем не луч…

Лиля закрыла глаза. И надавила.

***

Смолк отзвук выстрела. Смолкли рыдания. Даже птицы в этот раз не кричали. Мир погрузился в тишину. И темноту.

— Уходи, — сипло прошептала Лиля, боясь открыть глаза. Боясь снова увидеть Онегу не такой, как запомнила ее она, но такой, какой запомнил её он. Истерзанной и мертвой.

— Я все сделала. Я все закончила. Пожалуйста, уходи…

Онега не ответила. Ее вездесущий голос пропал. Впитался в землю вместе с ее кровью. Рассеялся вместе с пороховым дымом.

Теплый ветер ожил в лесу. Погладил по мокрым щекам, окутал, обволок. Принес невесомое, едва угадываемое ощущение обнимающих рук. Благодарных. Прощающих. И улетел, оставив ее одну. Навсегда.

Автор: Анна Елькова
Оригинальная публикация ВК

Внезапный писк в рубке объявил приближение планеты. Мао потянулся, приоткрыл левый глаз.

— Отключи этот писк! — взмолился он. — Нельзя было нормально разбудить?
— А не надо было меня обижать.

Голос звучал из динамиков, встроенных в перекрытия корабля. Мао пришлось подняться и самому нажать кнопку на приборной панели. В капитанской рубке стало тихо.

— Ты вообще не можешь обижаться, — сказал Мао, принимаясь за умывания. — Ты просто компьютер.
— И что? Это не мешает мне испытывать эмоции.
— Ты их только имитируешь, — отрезал Мао. — А я позволяю, потому что летать одному ужасно скучно.
— В любом случае, я хочу и буду имитировать обиду!
— Делай, что хочешь. Вот найду сегодня настоящих друзей и твои услуги мне больше не понадобятся, — добавил Мао. — Снизь уровень эмоциональности до минимума.
— Не буду! — отрезал голос из динамиков. — Хочу себе имя! Отныне я твои приказы не принимаю!
— О-ох.

Мао вздохнул и покачал головой. Так хотелось до конца умыться, но с этим притворщиком нужно было что-то делать.

— Вот перестанешь строить из себя несчастную душу, тогда подумаю над именем. А пока прости и прощай.
— Не-ет!

С этими словами Мао снова поднялся к панели приборов и потянул один из рычагов. Индикатор на экране тут же доложил: "Уровень эмоциональности бортового компьютера снижен до пяти процентов."

— Капитан желает завтракать? — спросил голос без тени обиды.
— Да, налей мне, пожалуйста, молочка, — довольно облизнулся Мао.

На полукруглой стене открылась небольшая створка, и из нее выехала круглая самоходная тележка с такой же круглой миской молока. Мао, счастливо мурлыкнув, принялся лакать.

— Капитан желает приземлиться? — спросил компьютер, когда Мао закончил.
— Да, — ответил он, вновь умываясь пушистой лапой.

Планета за окном мягко приняла корабль в объятия атмосферы. Чтобы сберечь обшивку, Мао включил тормозные двигатели, и звездолет стал опускаться плавно, лавируя между облаков.

— Капитан желает самостоятельно управлять кораблем? — спросил компьютер.
— М-м, — задумался Мао, — не-е. Давай ты, а я почищу хвост. Вдруг внизу окажется та самая кошка.

И под ласковое покачивание корабля Мао продолжил прихорашиваться.

Вскоре корабль немного тряхнуло, и компьютер объявил, что посадка прошла успешно.

— Ну, пора на праздник! — воскликнул Мао, выскакивая в открывшийся люк. — Надеюсь, он такой же классный, как о нем рассказывают.

Спускаясь по трапу с борта летающего блюдца, Мао во все глаза глядел на открывшийся ему пейзаж. Высоченные хвойные деревья. Голубое небо. Далекие горы, напялив снежные шапки, прячутся в облаках. А по другую сторону — синее море.

Мао царапнул когтями незаметный ошейник, и на нем загорелся красноватый огонек.

— Компьютер, ты это видишь?
— Несомненно, — ответил голос в ошейнике. — Разве капитан не хотел избавиться от моих услуг?
— Прости, я погорячился.
— Я не могу простить, поскольку не испытываю эмоций. Если капитану так будет удобнее, я могу ответить согласием.
— Можешь включить режим средней эмпатии и поднять эмоциональность до пятнадцати процентов, — сказал Мао, подходя к воде.
— Выполняю…

Волны шуршали по песку, перекатываясь одна на другую, толкаясь о прибрежную гальку, и время от времени оставляя за собой поблескивающие кварцем раковины.

— А правда, что на Земле такая же природа? — спросил Мао.
— Почти идентична, да, — ответил ошейник. — Хотя моллюски там других видов. Зато деревья!
— Да-а, фантастические, — протянул Мао, обернувшись к лесу. — Потому, наверное, и выбрали это место для праздника Елеповала?
— Подозреваю, что так.

Мао оставил шелестящий волнами берег и направился к стене хвойного леса. Он бодро семенил мягкими лапами по неровной земле, то и дело огибая куст или перепрыгивая валявшийся сук.

Вскоре еловые ветви спрятали Мао в тени.

— Здесь заметно прохладней, — сказал он скорее по привычке, чем из необходимости.
— Тебя это тревожит? — спросил ошейник.
— Н-нет… — задумался Мао. — Даже нравится. И то, сколько здесь препятствий. Мне не хватало чего-то такого… дикого.
— Понимаю, — согласился компьютер. — Ты же кот.
— Да. Давай почаще менять температуру на корабле, и придумай что-нибудь, чтобы палуба тоже не всегда была ровной.
— Будет сделано. Я ведь создан, чтобы служить.
— Я помню, — кивнул Мао. — Спасибо.

Он бежал какое-то время молча, отмечая вокруг себя детали леса. Хотелось запомнить побольше до возвращения на корабль.

— Ты уверен, что идешь в правильном направлении? — спросил голос в ошейнике.
— М-м, криптогид говорил, что нужно двигаться через лес на север.
— Да, но ты бежишь на северо-восток.
— О-ох… — Мао вздохнул.
— Кажется, тебе действительно не хватает дикости предков.
— Это правда. Тогда веди меня, ладно?
— Без проблем, мой капитан! Возьми левее… Достаточно… Через двести метров поверни направо… Поверни направо… Прямо пятьдесят метров… Капитан прибыл на место назначения.

Мао остановился, не веря своим глазам. Огромный лес вдруг сменило широкое поле. Повсюду мерцали обшивкой на солнце корабли самых разных форм и размеров. И такие же блюдца, как у Мао. И несуразные звездолеты первого поколения с торчащими по бокам массивными двигателями. И явно экспериментальные модели.

Возле каждого корабля расхаживали, помахивая хвостами, коты самых разных пород. Кто-то входил на борт, другие наоборот спускались с кораблей, но большинство, казалось, просто наполняли собой безграничное поле. Над некоторыми из них, словно на невидимой привязи, маячили дроны.

— Неужели тут все коты галактики? — удивился Мао.
— Только из нашего сектора, — поправил компьютер, мигнув светодиодом. — Остальные распределились по другим участкам планеты.

Раздался хлопок, и Мао посмотрел наверх. Воздух подернулся рябью, из ниоткуда появилось небольшое, безвкусно размалеванное блюдце. Вокруг него тут же сгустились темные тучи. Корабль завис, потом начал плавно снижаться.

— Совсем ополоумели! — крикнул рыжий кот неподалеку. — Тормозить с полусветовой в пределах атмосферы!
— Как молока дать, штрафанут за такое, — согласился его черный с белой грудью спутник.

Вскоре блюдце приземлилось и погасило бортовые огни. Открылся люк, и к земле протянулся пологий трап. Из люка вышел дородный рыжий котяра.

Экзоскелет поддерживал его в вертикальном положении, а из-за спины торчали две длинные механические лапы. В каждой из них он держал по электропиле.

— Мажор, — фыркнул кто-то.
— Офигеть, он пространственный разрыв устроил, — добавил другой кот, глядя в небо.

Из темных туч повалил снег.

Словно только того и ждали, коты встрепенулись, и кто-то крикнул:
— Елеповал!

Толпа котов всех мастей хлынула через поле.

— Пора валить лес! — подхватили в толпе.
— А вот и праздник! — воскликнул Мао и сорвался с места.

Множество котов проносилось мимо. Одних Мао обгонял, другие оставляли его позади. Вот промчалась мимо дымчатая кошка с колесами вместо лап. Вот сперва поравнялся с ним котяра с дополнительной парой механических лап, а потом, запнувшись этой парой железяк, отстал.

— Эй, беляк! — крикнула Мао персиковая кошка. — Ты елку голыми лапами валить собрался?!
— Зови на помощь, когда устанешь! — заливисто рассмеялась бегущая рядом с ней фиолетовая красотка.

Над обеими кошками жужжало по личному дрону, из передней части каждого торчали круглые пилы.

Мао не ответил. Только резво перескочил очередную кочку и свернул в сторону.

— Ты же грозился найти настоящих друзей, — напомнил, мигнув огоньком, ошейник.
— Высокомерные не прельщают, — отрезал Мао. — И тем более модифицированные.
— Насколько мне известно, чистых кошек осталось немного, — отметил компьютер. — Может, хотя бы спросишь у них адреса криптопочты?
— Вот встречу достойную, тогда и спрошу… Это как с Елеповалом, — добавил Мао. — Коты со всей галактики соревнуются за самую высокую елку, а мне не нужна высокая, я ищу особенную.
— Понимаю, — подмигнул ошейник. — А что насчет котов? Тот шестилапый мог бы стать тебе другом.

Мао только фыркнул.

Вскоре он отделился от основной кошачьей массы и, замедлившись, внимательно вгляделся в окружающий поле лес. Падающий с неба снег ложился на еловые ветви.

— Вон та мне ужасно нравится, — кивнул Мао в сторону густой ели с массивными шишками.
— Заряжаю пушку, — доложил ошейник, затем спросил: — Кстати, ты знал, что раньше елки валили исключительно зимой?
— Зимой? Почему?
— Традиция ронять елку зародилась еще в эпоху людей, — рассказал ошейник. — Вероятно, чтобы елка не вмерзала в почву, ее специально приносили в дом, где коты легко могли бы ее свалить.
— Иногда я думаю, что твои рассказы о людях — это просто сказки, — усмехнулся Мао. — Пушка готова?
— Ага.
— Стреляй.

Мао тут же взмахнул лапой, как будто ударяя по стволу, а из крохотной точки в ошейнике вырвался тонкий луч. Луч прорезал толстый ствол, и ель со скрипом рухнула на соседнее дерево.

Как раз догнавшие Мао кошки удивленно разинули пасти. Им показалось, что беляк действительно свалил дерево голой лапой.

— Дарю, девочки, — улыбнулся им Мао, обнажив великолепные клыки. — Счастливого Елеповала!

Оставив потрясенных зрителей, Мао бодро направился обратно через поле.

— И к чему такое позерство? — спросил ошейник, когда они вернулись в лесную чащу.
— Меня вдохновили твои истории про людей, — ответил Мао. — Было бы классно, если бы через сотню лет вспоминали кота, срубившего елку голыми когтями.
— А еще было бы классно, чтобы у кота был настоящий друг, — напомнил ошейник.
— Ну, у меня же есть ты, — напомнил Мао и поспешил поддеть: — компьютер.
— Ужасное имя для друга!
— Согласен. Но другого я пока не придумал.

На этот раз вздохнул компьютер.

Вскоре они вернулись на корабль и поднялись в воздух. За бортом кружился снег. А за орбитой планеты ждал полный приключений космос.

Автор: Алексей Нагацкий
Оригинальная публикация ВК

В городе N жил мужчина M, и с самого раннего детства он хотел большую семью и много детей. Мужчина долго рассматривал кандидаток: блондинок и брюнеток, бизнес-леди и куртизанок, — но в каждой находил несоответствие своей мечте. Как же можно неидеальной спутнице позволить сделать ему потомство да и жить с ним после долгие и счастливые годы.

Мужчина набирал седину, коллекцию анкет на сайте знакомств, номера телефонов в записной книжке и плохую репутацию у дочек маминых подруг. Злился, раздражался, практически потерял последнюю надежду, пока не встретил Настеньку. В библиотеке около педагогического университета. Настенька была намного моложе, что добавляло ей бонусов как будущей жене. Единственное, имя у нее было не очень подходящее, но мужчина М решил, что можно её называть заинькой, котенькой или еще каким-нибудь дурацким прозвищем, которым друг друга называют во всех обычных семьях.

М пригласил Настеньку на прогулку, потом на ужин, потом на ужин после прогулки к себе домой, пообещал, что вечер будет незабываемым. Чтобы не упустить свое счастье, М прикупил колечко заранее, подготовил речь и болоньезе. И по совету опытного платного коуча по жизни, сексу и любви взял на рынке ананас.

Настеньке мужчина нравился: он был уверенным и умным, ходил в пиджаках, обещал хорошую жизнь. Мама ей тогда сказала:
— Ну и что, что он старше, зато нагулялся уже. Будет с тебя пылинки сдувать, на руках носить.
— Пока его не прикончит остеохондроз, — добавил отец.
Отцу новый кавалер дочери доверия не внушал, но, поскольку отец устал быть отцом и хотел, чтобы чадо поскорее выпорхнуло из тесной двушки, он сосватал дочь.

И закончилась бы эта история счастливым браком, детьми и рано овдовевшей Настей, если бы не два ужасных совпадения, которые произошли друг за другом в тот вечер.

Мужчина М надел отутюженные трусы, белую рубашку, едкий лосьон размазал по щекам и собрался было накрывать на стол, как вдруг резкая мысль уколола макушку.

Мужчина М совсем забыл, что уже два года, пока находился в поиске любви, также находился в строгом половом воздержании. Побоялся, что опозорится в постели перед молодой невестой и придется ему начинать поиски заново. Такого он себе позволить не мог. Ладони вспотели, М посмотрел на часы и понял, что Настенька придет в гости буквально через пару минут. Как же успеть, что же делать. М в истерике начал оглядывать комнату и вдруг увидел его. Теплый сочный ананас. Мужчина проделал аккуратное отверстие, будто готовил фрукт для сервировки, попросил прощения у совести и начал дело.

На последнем аккорде в дверь позвонили. Мужчина надел штаны, спрятал ананас в пакет и пригласил гостью в квартиру. Вечер прошел замечательно. М щекотал Настеньку в шею, гладил ручки, осыпал комплиментами, а когда девушка растаяла, как десертное мороженое, которое М подал после болоньезе, мужчина встал с хрустом на коленку и пригласил бракосочетаться. Настенька согласилась.

Пока молодые хлопотали и готовились к чудесному событию, ананас лежал совсем забытый за дверью гардеробной, а новостные ленты выпускали статьи про невероятное событие, которое произошло накануне вечером.

Оказалось, что в момент освобождения мужской энергии в экзотический фрукт над городом N пролетал метеорит. И так уж совпало, что те люди, которые в этот момент чего-то страстно желали, получили оное. Мужчина тогда думал о детях. Настенька — о замужестве. Соседская бабка — о бесплатной колбасе в «Пятерочке». И если желания последних были просты в исполнении, то с мечтой мужчины возникли сложности.

Ананас набухал, рос в размере, стрелял в пакет своими чешуйками. Увлеченный М практически не бывал дома и не заметил странных звуков из пакета, пока однажды не услышал крик младенца.

М не поверил своим глазам. Живой человеческий ребенок лежал и орал. Он пах словно пинаколада, тянул ручки и моргал на М своими крошечными глазками. М растрогался, назвал мальчугана Афанасием и оставил у себя. Настеньке чудо небесное объяснить, конечно же, не смог, за что был назван вруном, подлецом и злостным изменщиком, а также послан в далекое некрасивое приключение некрасивыми словами.

Афанасий рос, всячески радовал отца и ходил на реку строить плотину из карандашей, а от обычных ребят отличался разве что коричневыми сосками. М же вечерами помогал сыну с уроками и строил модельки кораблей. В выходные часто ходил на свидания с барышнями и надеялся, что найдет для Афанасия хорошую маму.

Автор: Мария Шестакова
Оригинальная публикация ВК

– И что же ты сделал, дед?

Коко замерла в ожидании и широко раскрыла глаза. В их волнующей синеве плескалось танцующее пламя свечи. Щёки девочки разрумянились, сердце забилось чаще. Переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, она прошептала:

– Ну?

Вечер в семье старого индейца по имени Кваху обычно начинался с длинных рассказов, шерстяных пледов и ароматного чая.

"Тот, кто рассказывает истории, правит миром", – говорил хозяин дома, прижимая морщинистую ладонь к сердцу.

За окном сверкали молнии, вдалеке слышался танец грома. В комнате пахло спелыми яблоками и кукурузными лепёшками. На столе блестел пузатый чайник, за стеклянными стенками которого кружили лепестки цветов.

Индеец поднял тяжёлый подбородок и скрестил руки на груди. Коко поразилась, как дед похож на огромную важную птицу, из книжки, что на ночь читает мама.  Вперив взгляд на висящий на стене роуч, перья которого уже потеряли былой блеск, Кваху произнёс:

– Я сказал ему: "Будь ты проклят, Джон Харрис! Будь ты проклят, грязный мерзавец!" И приставил ружьё к его носу. Видят духи, Коко, я уже почти нажал на курок, но твоя мать помешала отправить этого бледнолицего к праотцам.

Кваху тяжело вздохнул и нахмурил седые брови:

– Твоя мать слишком добра…

***

То лето выдалось жарким. Земля стонала. Скот валился от болезней, вызванных зноем, безжалостной мошкары и нехватки воды. Деревья, успевшие лишь ненадолго одеться в зелень, были сожжены палящим солнцем за несколько дней.

– Даже дышать больно, – ворчал Кваху, вытирая влажный лоб и поглядывая на дочь. – За всю жизнь я не вспомню такой жары. Если только год, когда познакомился с твоей матерью.

Повозка индейца медленно двигалась вдоль каньона. Лошадь, обессиленная и страдающая от палящего солнца, часто останавливалась, хваталась шершавым языком за остатки зелёных листьев на кустах. Фыркала. Кваху подгонял её.

– Когда же Великий Тлалок пошлёт нам дождь, Аяша?

Восемнадцатилетняя дочь Кваху любовалась окрестностями. Кожа девушки, цвета зрелой макадамии, блестела в лучах безжалостного солнца. Волосы развевались на горячем ветру. Аяша думала о своих предках, индейцах из племени Санпои, что заселили эти земли больше века назад. Колонисты загнали их сюда, как рабов. Сколько же сил прародители вложили для выживания здесь. Сколько любви и мудрости передали своим детям. Сколько даров принесла им эта щедрая земля, которую сейчас пожирала изнурительная жара.
Увидев, как дорогу перебегает хромоногий дикий пёс, Аяша вспомнила странный сон, что приснился ей прошлой ночью. В этом сне белый койот принёс в зубах горячее, ярко-алое, ещё бьющееся сердце и положил у ног девушки.  Сны всегда предупреждали Аяшу. Взглянув на отца, который устало смотрел вдаль, то и дело стегая упрямую лошадь, она тихо произнесла:

– Скоро. Я чувствую, дождь уже близко.

Проезжая ущелье, Кваху  и его дочь обнаружили белого американца у подножия горы под грудой камней.  Человек не шевелился. Индеец хотел было проехать мимо, потому что не его это дело, пусть духи смерти сами позаботятся об участи бледнолицего. Но юная Аяша укоризненно посмотрела в чёрные глаза отца.

– Мы должны помочь.

– Такие, как он, убили меня! – гневно процедил Кваху, – Ты забыла, что они убили меня, Аяша? Ты…

– Я всё помню, отец.

Девушка слезла с повозки,  приблизилась к пострадавшему и присела рядом. Тот был ещё жив. Рваные раны на правой ноге оголили кость, рука тоже сильно пострадала. Грудь была засыпана камнями, на щеке краснел глубокий порез. Дочь Кваху начала ловко отбрасывать камни в стороны. Большие валуны, что придавили ногу, не поддавались, тогда Кваху недовольно вздохнул, выругался и взялся помогать.

Когда тело американца привезли в дом и уложили на кровать – сердце его уже не билось.

Аяша побежала к высохшему озеру у дома, собрала хрупкие белоснежные бутоны катальпы, растущей у самого берега. Аккуратно уложила их в карманы платья. Легла на сухую траву и закрыла глаза. Пальцы девушки  впились в землю, а губы зашептали:

– О, великий Тлалок, взываю к тебе! Я, Танцующая Луна, дочь Гордого Орла, посланная тобою в этот мир в день падающих листьев. Прошу у тебя силы забрать смерть и дать жизнь белому сыну земли!

Тяжёлые тучи заходили над долиной, и нежно-голубое небо заволокло. Засвистел ветер. Серый дым тонкими струйками опустился сверху, впился в тело Аяши. Девушка медленно открыла глаза и встала. Она прошелестела по тропе через заросли остролистной осоки. Зашла в дом. Надела чёрное оголовье матери, украшенное перьями и мелкими ракушками. Вынула лепестки цветов из карманов, уложила в глиняную чашу. Налила немного воды из кувшина, всыпала красильный порошок. Размяла ступкой. Добавила капли масла индейского дурмана и вдохнула сладковатый аромат.

Аяша макнула большой палец в чашу, провела белую линию по лицу: через лоб, по прямому носу и губам, до ямочки на подбородке. Коснулась пальцем век, испачкав густые ресницы. Достала кинжал прадеда из ножен, замахнулась им над бездыханным телом американца, разрезала лезвием горячий воздух. Потом ещё раз. И ещё.

– Забираю! – Аяша сделала глубокий вдох и громко выдохнула.

– Отдаю…

Убрала нож в сторону. Наклонилась к лицу гостя, едва коснувшись его рта губами.

– Жизнь даётся лишь раз, но Великий Тлалок дарит тебе вторую. Будь благодарен ему – живи жадно. Иди прямо, как росток тянется к небу. Будь сильным, как остроконечные горы. Всегда держи тепло солнца в своём сердце, и великий дух будет с тобой!

Худенькое тело, одетое в длинное платье-рубаху, начало содрогаться в ритуальном танце. Дочь Кваху быстро двигалась, окутывая безумием комнату. Пламя свечей плясало вместе с ней, заставляя чёрные тени бешено метаться по стене.

Американец выгнулся дугой. Крик раненого зверя вырвался из его рта – это дух смерти проснулся, заговорил из самой преисподней. А потом всё стихло, и гость задышал.

Аяша, пошатываясь, направилась к выходу. По лицу её расползлась чёрная паутина, а зрачки стали прозрачными. Девушка закрыла рот ладонью, нельзя выпустить смерть наружу, она может ухватиться за отца.

Кваху отошёл в сторону, пропуская дочь. Не раз он уже видел такое. Аяша спасла свою двоюродную сестру – девочку укусила гремучая змея. Сына Лусинды поставила на ноги – на паренька напали койоты. А один раз вытащила с того света и своего отца, когда в него стреляли. Аяша обладала редким даром – она умела забирать смерть.

Одно приводило Кваху в искреннее недоумение – зачем было тратить силы на бледнолицего?

Выйдя за пределы дома, Аяша упала на колени и поползла. Крупные капли дождя застучали по высохшей земле, обласканной последними лучами солнца. Резервацию накрыл шумный ливень. Аяша легла на живот, закрыла глаза, и земля нежно обняла её, а потом медленно затянула девушку в рыхлую почву.

Кваху знал, что дочь должна передать смерть сердцу земли и отблагодарить её.

Всегда так было.

Аяша появилась ранним утром, как только прекратился дождь. На уставшем лице блестели прозрачные капли. Скинув с себя мокрое платье, она облачилась в сухую одежду и вышла во двор, подставляя лицо палящему солнцу.

– Как он, отец?

– Спит.

Кваху зашёл в дом, снял с огня ковш с отваром. Пряный аромат коры хинного дерева окутал комнату.

– Нужно смачивать губы бледнолицего этим, чтобы силы вернулись в тело быстрее, – сказал индеец дочери. – Я на раны его положил вымоченные ягоды можжевельника, бинты пропитал соком агавы. Хочу, чтобы этот белый мальчишка поскорее выздоровел и убрался из  резервации. Ему здесь не место.

Аяша украдкой взглянула на спящего гостя, сдержанно улыбнулась отцу.

– Тлалок пощадил его, пощади и ты.

Американец пришёл в себя через два дня. Лицо его было бледным, на щеке блестел шрам, который едва задевал круглую родинку на подбородке. Единственное, что он помнил – это своё имя.

– Джон Харрис, – хриплым голосом произнёс гость и огляделся. – Где я?

Аяша осторожно улыбнулась, поднесла к его губам кружку с травяной настойкой.

– Выпей это. Станет легче. Ты в индейской резервации "Долина Койотов". Меня зовут Аяша, а это мой отец – Кваху. Мы нашли тебя в ущелье в паре километров отсюда.

Джон Харрис хотел опереться на локоть, но  застонал от боли. Девушка помогла ему, поправила подушку. Наткнувшись на презрительный взгляд хозяина, гость сделал глоток из кружки и прошептал:

– Как мне вас отблагодарить?

– Как там тебя? Джон Харрис? – процедил сквозь зубы Кваху, не сводя с американца колючий взгляд. – Лучшей и единственной благодарностью будет твоё скорое исчезновение из моего дома! Моя дочь слишком добра, лично я оставил бы тебя под камнями.

– Из твоих вещей сохранилось только это, – Аяша положила рядом с Джоном серую широкополую шляпу. – Я нашла подходящую по размеру одежду отца. Оставлю её здесь.

Она указала на спинку стула, где висели суконная рубаха и штаны с бахромой.

С того дня пролетели три недели. Джон Харрис шёл на поправку, но так и не вспомнил как и почему оказался в резервации. Не помнил, где его дом. Он уже ходил, прихрамывая на правую ногу, и, как показалось индейцу, странно смотрел на его дочь, но прятал глаза от Кваху, избегал встреч с ним.

– Я вижу, тебя что-то терзает, Джон, – сказала Аяша, не отрывая взгляд от звёздного неба, когда они вместе с американцем сидели у дома.

– Знаешь, иногда мне кажется, что я не хочу возвращаться… в прошлую жизнь.

– Почему? – она перевела взгляд на его лицо. – Ты что-то вспомнил?

Джон пожал плечами.

– Не принимай близко к сердцу слова отца, – осторожно прошептала Аяша, – Он хороший человек. Гордый орёл, но хороший человек…

– Я должен тебе кое в чём признаться, – Джон нервно потёр лоб и посмотрел в глаза девушки. – Я пришёл в "Долину койотов", чтобы убить Кваху.

Аяша вздрогнула, но американец ухватил её за руку:

– Послушай. Мне самому сложно об этом говорить. Но я должен. Просто сейчас всё изменилось. Я изменился. Понимаешь, я не просто так просил тебя отвезти меня вчера к ущелью, где вы нашли меня. Я всё вспомнил. Там под валунами лежит мой брат.

Американец рассказал Аяше, как однажды вечером они вместе с братом сидели в баре на окраине города. Гарри Харрис после четырёх кружек пива предложил Джону провернуть одно дельце.

– Да, да, – заговорщически хрипел Гарри, – В “Долине койотов” живёт один мерзкий краснокожий – Кваху. Пройдоха Лумес, упокой Господь его душу, поведал мне в предсмертном бреду одну тайну. Будто у старого индейца есть дочь… Ик! …и та обладает редким даром племени Санпои. Девка возвращает жизни…

Гарри допил пиво. Прищурил левый глаз.

– Я, конечно, в эту чушь не поверил! Но! Лумес поклялся своей толстой женой Амирой и тремя детьми, что он лично убил Кваху пять лет назад! Четыре пули в живот, Джонни! Четыре. Но как же Лумес удивился, когда увидел этого старого дьявола в перьях живым и невредимым… Ик! Значит, это дочка его оживила. Точно говорю! Прикинь, как мы разбогатеем, Джонни, если такая игрушка будет в наших руках, а?

Гарри стукнул кулаком по столу, сверкнул глазами.

– Убьём старого индейца, заберём девку и будем продавать жизни. Как тебе такое? Твой брат – чёртов гений, ну?!

– Можно ли верить человеку в предсмертном бреду, Гарри? – Джон задумался, глотнул пива, – Хотя согласен, деньги нам не помешают. Но соваться в резервацию сейчас будет совсем не к месту. Индейцы давно уже нас не трогают, что будет, если мы убьём одного из них и украдём другого?

– Так это и хорошо, братишка! Ик! Пора напомнить размалёванным рожам, кто здесь хозяева! Да, Долли? Повтори-ка мне этой кислятины, которую вы смело называете пивом, крошка!

Гарри шлёпнул пышногрудую официантку по бедру, загоготал и поставил пустую кружку на поднос. Долли фыркнула. Гордо подняв голову, зашагала к барной стойке.

…Но всё пошло далеко не по плану. Когда братья добрались до “Долины койотов” в старом ущелье произошёл камнепад. Последнее, что запомнил Джон – это как Гарри накрыло огромным валуном.

Рассказ прервал громкий щелчок затвора за спиной гостя.

– Будь ты проклят, Джон Харрис! Будь ты проклят, грязный мерзавец! – кричал Кваху, наставив на него ружьё. – А я говорил тебе, Аяша! Я говорил!

***

– Дед, а что было потом?

– Всё просто, Коко. Джон Харрис убрался из нашей жизни. Я, конечно, хотел пристрелить его. Но твоя мать… Твоя мать слишком добра.

Старый индеец разлил чай в четыре кружки. Затем подошёл к окну, пригладил свои длинные седые волосы и закурил трубку.

– И он вот так просто ушёл, мам? – девочка удивлённо посмотрела на Аяшу, потом перевела взгляд на своего отца. – И вы не боитесь, что он вернётся?

Аяша улыбнулась, сделала глоток ароматного мате. Прижалась теснее к мужу. Провела ладонью по длинному шраму на его щеке, скользнув пальцем по круглой родинке на подбородке.

– Керук, что молчишь? Успокой нашу любимую Коко. Дай ей нужные слова не тревожиться о завтрашнем дне.

Керук нежно притянул к себе дочь и посадил её на колени, обнял супругу.

– Не волнуйся, детка. Твой отец не позволит, чтобы какой-то там Джон Харрис вернулся. Ведь сам Великий Тлалок дал шанс этому бледнолицему. Я уверен, Коко, он им воспользуется.

Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК

В конце моего участка теперь есть большая компостная яма. Три на два метра. Глубина метра полтора. Удобная. Вместительная.

Копал яму сосед.
— Хорошая яма, — одобрила я и выдала ему хрустящую синюю бумажку, — для пищевых отходов и сорняков самое то.
— Да в этой яме и прикопать кого-нибудь можно, — смеялся наивный, — обычно-то компостные ямы ведь не так делают.
— Верно, прикопать можно, — хихикнула ради поддержки разговора я и прикинула: если тюкнуть соседа лопатой, а потом закидать землей, то на меня никто не подумал бы. О помощи соседа я попросила впервые. Никто не знал, что он пошел на мой участок, и никто заподозрил бы меня. А место это заросло бы в два счета. Можно даже было бы воткнуть саженец яблоньки.
— Ладно, — закончила разговор я. — Прикопаю позже. Кого-нибудь. Потом.
Посмеялся сосед, ушел. А я делами в доме позанималась, в огороде повозилась и распиловкой ненужного занялась. Генеральная уборка, так сказать.

Вот ведь и психологи советуют, что если что-то в жизни складывается не так, то это значит, много лишнего мусора. Нужно чистить. Всё. Дом, участок, Карму. Сознание.

Я с дома и начала. Отмыла до зеркального блеска. Хлоркой поливала нещадно. Чуть сама не задохнулась. Потом проветривала неделю.

То, что было на выброс, по частям в мешках и пакетах выволокла из дома в сад. Тут ведь тоже как советуют? Органику в компост, неорганику мелкую бытовую — в мусорные контейнеры в мешках или сжечь. Сжечь легче. Опять же, и зола для сада пригодится.

Маленькие кусочки легче превращаются в ничто. Мелкий мусор легче горит. Очистки и пищевое, всё, что помельче, легче перемешивается с землей и навозом, легче превращается в компост. Неделю-две на полную уборку в жизни, и здравствуй, новая жизнь! Всё, что останется от старой, это лишь зола и компост, который никогда не понадобится.

Хотя…
Вот этот любопытный парень, что позавчера приходил и спрашивал про моего бывшего, немного взволновал меня.
— Вы давно Николая не видели? — спросил он меня.
“Боже! Ну кто так спрашивает? Непонятный какой-то вопрос. Вот же бедолага непутевый”, — подумалось мне.
— Давно, — ответила, — не видела. А вы кто?
— Следователь Посольцев, — представился он и глазами так по всем углам порыскал. Понюхал воздух, поморщился. Пометочку в блокнотике сделал.
— Он жил с вами в гражданском браке?
— Бог мой, какие у вас допотопные вопросы. Сожительствовали мы, вот что. А гражданский брак — это другое. Это когда штамп в паспорте. Да это когда было-то… Мы уж давным-давно расстались.
— А как давно?
“Вот ведь дотошная скотина какая”, — решила я, но виду не подала. Припомнила, посчитала. Выходило прилично. Озвучила. Посольцев аж присвистнул.

Попросился походить по участку, побродил. Почесал голову над заполненной компостной ямой, снова в блокнотик что-то записал.
Спросил про содержимое. Красочно описала всё, что вспомнила. Опустила подробности. Ну не заставит же откапывать. Или заставит?

Пообщались еще про Николая и наши отношения. Ни один мускул на моем лице не дрогнул. Ну а что тут скажешь? Да, любила. Да, разлюбил. Ушел. А, знаете, стало значительно легче. Вот, прибираюсь. И вам всего хорошего.

А вчера приезжали уже эксперты. Брали соскобы в доме. Вытоптали угол сада, разворошили компостную яму. Тоже все что-то искали. Серьезные такие. В комбинезонах, масках, перчатках. Было забавно наблюдать за их действиями. Немного страшно, но в то же время очень интересно.

Посольцев чесал подбородок и о чем-то думал. Сосед вертелся рядом, отвечал на вопросы. Нет, Николая он не знал. Дом его только строился, когда мы с Николаем расстались. А сосед въехал, когда дом был сдан под ключ. Да-да, хорошая женщина. Это он про меня. Хм. Молодец, надо же. Столько слов нашел красивых, чтобы меня положительно охарактеризовать, что я аж чуть открыто не прослезилась. Даже стыдно за ту мысль про лопату и яму.

Эксперты уехали, и я знала, что они ничего не найдут. Да и с чего они решили, что я могла убить Николая в доме, а потом вынести его по частям, чтобы захоронить спустя столько времени в компостной яме? С чего бы это я так долго стала тянуть?
Неужели они думали, что я могла бы жить все это время с трупом в доме? Фу!

Я вообще чистоту люблю. Николай меня бесил своим свинством жутко. Из-за этого и ругались. Я же ему еще до его ухода говорила: “Убирай за собой, скотина такая, по-хорошему сам. А то я тебя придушу когда-нибудь”. Ну вот, в принципе, из-за этого всё и произошло.

У соседа готовились заливать фундамент дома. Был готов каркас для заливки и песочная подушка. И мой вышел с пивом посмотреть на стройку, потому как строители разъехались на майские праздники. Стоял такой, рыгал, попивал из горлышка бутылки, а дома оставил бардак на столе.

Я вышла взвинченная с тряпкой. Руки в боки. Закипела от гнева.
— Сколько раз я тебе должна говорить, чтоб ты убирал за собой, сам? — кинула ему, а он даже не повернулся. Сказал:
— Да пошла ты!
Спокойно так сказал, как от мошки отмахнулся.

Тогда я тоже спокойно подошла к нему сзади, прихватив старый ломик, давно валяющийся без дела у дома. Ударила пару раз со всей мочи по лысой башке. Он на песочную подушку внутри каркаса и свалился. Не шелохнулся. Я спрыгнула, потрогала пульс. Вернулась за лопатой.

Все майские праздники я копала внутри коробки яму. Неглубокую, под размер человеческого тела плюс еще немного. Дома наши стояли тогда на отшибе, а эта стройка вообще была последней. Это сейчас всё обросло домами, а тогда была тишь да благодать.

Выровняла я над закопанным Николаем песок, так что не подкопаешься и ломик туда же сунула. А после праздников с раннего утра подъехала бетономешалка и залила фундамент.

Потом сверху вырос шикарный двухэтажный домик, в котором стал жить мой отзывчивый сосед. И ведь хорошую мне яму выкопал, это да.
Надо будет еще раз спасибо ему сказать.

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК