Proigrivatel

Костик растопырил пальцы.

– Скажи словами.

– Пать.

Папа схватился за мегафон:

– Мишаня, клюшка – не холодное оружие! Я понимаю, что она холодная! Но у нас это только снежки! Народ, только снежки!

Продолжил:

– Не обижайся, Костян. Это не потому, что ты как бы не наш, а они как бы наши, ты не думай – тут все наши. Просто их сейчас поровну, четверо на четверо, а с тобой у любой команды будет преимущество, понимаешь? Ты ж боец о-го-го, да? – папа хотел погладить Костика по голове, но тот резко увернулся. – А, точно… Извини… Головы – наше больное место.

В мегафон:

– Лиза, Леся, поставьте Митю, он вам не таран, шею сломаете!

Костику:

– Давай так. Поговорю с девочками, если ты обещаешь не кусаться, как в прошлый раз. Обещаешь?

Костик кивнул.

– Скажи словами.

– Общашь.

***

Когда крепости были разрушены, раненые излечены, Миша и Митя снегом накормлены, промокшие высушены, а голодные спасены от истощения – поехали в город. Младших оставили помогать маме, в большом доме всегда для них много маленьких дел. Прочие захватили минивэн. Сквозь сугробы, со скрипом и папиной руганью выбрались из коттеджного посёлка на шоссе – и в торговый центр за новогодними подарками. Там врассыпную по интересам.

Близняшки Лиза и Лида первым делом нашли полку с большими куклами LOL. Одинаковые конопатые носики уткнулись в самую гущу коробок, одинаковые серые глаза разбежались от изобилия.

– Катьке Сметаниной уже всю коллекцию купили.

– Целая полка в комнате заставлена.

– А нам по одной, ага.

– Ага, дорого.

– Жалко, что родители бедные.

– Интересно, почему?

– Сама как думаешь?

– У Сметаниных Катька одна.

– Это вам не восемь.

– Девять.

– Да.

– Вот и ЛОЛки у неё все.

– Надо было нашим запретить нереститься ещё после Митьки.

Прыснули.

– Или Мишки.

Прыснули.

– Как же, запретишь им.

Прыснули.

– Ладно, что-нибудь придумаем.

– Придумаем что-нибудь.

***

На следующий день никаких метелей, курьер без опозданий привёз пиццу и суши. Отдыхали, не готовили, заказали предпраздничный обед. На стол в гостиной мама поставила тарелки и стаканы, папа нагромоздил коробки и контейнеры. Дети сбежались мигом: не суп ведь, не овощи полезные, даже без папиного мегафона обошлось.

Мама привычно окинула взглядом детей за столом – восемь.

– А Костик где?

Молчат, жуют.

– Костика кто видел? Лиза, Лида?

– Вроде, в игровой он, – хихикнула первая.

– Заигрался, – вторая.

Всё-таки не обошлось без мегафона. Киношным басом папа прохрипел:

– Теперь Девятый! Я сказал – Девятый!

– Костик, иди пиццу есть! А то в большой семье, сам понимаешь, – это мама прокричала.

Заскрипели перила лестницы – ребёнок медленно поднимался с цокольного этажа, из общей игровой комнаты. Сначала в гостиной появилась неизменная Костикова солнечная шапка. Под ней вместо лица желтел на синем месяц. Мама вскрикнула, папа окаменел. Дети взглянули туда же и засмеялись. Хотя смешного тут ничего не было – у ребёнка пропало лицо.

Костик, а только по шапке и можно было его узнать, неестественно прямой, поднялся ещё на две ступеньки. Туловища тоже не оказалось. Руки были – хватались за перила. Ноги были – шли. Остальное тело – сине-белая размазня и звёзды, или популярная картина известного художника, или это ж этот, импрессионист, как его – разные члены семьи ответят по-разному.

– По крайней мере, вкус у них есть… – выдохнул пораженный папа.

Мальчик поднялся и удивил ещё больше. Это не рисунок на нём – пазлы! Всю голову и туловище покрывала картина из тысячи пазлов, каждый был крепко и старательно приклеен на своё место.

– И терпения не занимать… – добавил папа и поёжился от маминого взгляда.

Она бросилась к Костику, затрясла его зачем-то за плечи:

– Костя! Костя!

– Мммм, – мычал Костя заклеенным ртом. Мычал и слепо махал руками по сторонам – глаза тоже не открыть.

– Кто это сделал?! – грозно спросил папа. Дети переглянулись.

– Но ведь красиво же! – приподняла брови Лиза.

– Мама любит импрессионистов, – приподняла такие же Лида.

– Так это вы?

– С Новым годом, мама и папа!

– С ума сошли?!

– Это вам творческий подарок! Вам не нравится?

Надо было как-то Костика спасать. Мама попробовала оторвать пазл, ребёнок вскрикнул, вывернулся – приклеено намертво. Папа понюхал.

– Суперклей. – Подёргал незаметно за шапку. – Даже шапку приклеили.

– Могли бы и не приклеивать, и так как приклеенная.

– Может, в больницу отвезти?

– Так у нас же Сметанина врач! Точно! Мы к соседям тогда, а ты с детьми.

Мама не без труда одела Костика, оба скрылись за дверью.

Остальные дети погалдели и разбрелись по дому. Папа, пользуясь внезапной тишиной, полез в комод за ноутбуком, поработать. Открыл дверцу – рядом с ноутбуком на полке почему-то стояла маленькая бутылка водки.

– О как… – удивился папа. – Чекушка… «Чекушка, чекушка, сколько мне жить осталось? Бульк. А что так ма…» – Слушателей вокруг не было, папе пришлось рассказать шутку самому себе.

Отнёс бутылку на кухню. Открыл холодильник – перед носом, на самом видном месте почему-то стояла тарелка с солёным огурцом.

– О как… – удивился папа снова. – Огурец. Пупырец…

Сунул бутылку в холодильник. Сел, открыл ноутбук, открыл рабочие приложения, закрыл ноутбук, встал, открыл холодильник, открыл водку, налил в рюмку и немедленно выпил, захрустев её огурцом.

– Праздник, как-никак…

Сразу стало понятно, что работать сегодня не следует, а лучше немного ещё выпить под видосики с Ютуба.

После «Топ 5 растворителей суперклея», ближе к концу «Японских столярных соединений» папа заклевал носом. В это же время позади него зашуршали пуховики.

– Кто, куда? – не отрываясь от видео спросил папа.

– Мы к Сметаниным! – крикнула на ходу Лиза.

– Поможем брата отдирать! – добавила Лида.

– Шапки надели?

– Надели!

– Шапки наденьте.

***

Соседка еле сдерживала смех.

– Чего ржёшь, Наташ? Ты знаешь, что с Костиком делать? – раздражалась мама.

Наташа прикусила губу, помотала головой.

– В смысле нет? Ты ж врач, ты ж Гиппократу давала!

– Я офтальмолог.

– Офтальмолог? Ну так ПОСМОТРИ!

– Чего ты кричишь? Я посмотрела уже.

– И что?

– Ван Гог, «Звёздная ночь». – Наташа не удержала смех, немного всё же проскочило сквозь плотно сжатые губы.

– Ты нам сейчас как врач нужна, а не искусствовед, блин, любитель!

– Не волнуйся ты так! Врач не нужен, растворитель нужен, муж уже ищет.

– Да где он ищет, полчаса уже ищет! – Мама рухнула на кухонный диван между Наташей и Костиком.

– Я не знаю, где у нас растворитель. Зато знаю, где у твоих детей шило.

– Тоже мне, загадка века!

– Может, всё-таки скорую?

– Да какую скорую, Наташ? А если Костика обратно заберут? Сейчас у многодетных детей на раз-два забирают, я читала. До любой ерунды докапываются.

Вошёл Сметанин с пластиковой банкой «Ацетон» и пипетками.

– Ацетон? А поможет? – вскочила мама навстречу.

– В «Топ пять растворителей» на Ютубе он на втором месте, – заверил Наташин муж. – Надо капнуть под каждый пазл и подождать минут десять, потом отдирать.

Капали в три пипетки, долго, муторно. Костик сначала вертелся, потом привык и сидел на табуретке смирно.

– Не-не-не, шапку на трогай! – предупредила мама Наташу.

– Так и не снимает?

– Не-а.

– А если постирать?

– Есть ещё такая же, меняем, когда спит.

– Костик, сожми губы, я тебе рот откапаю.

– Хоть на веки не догадались клеить, на брови только…

Закончили, муж вышел из кухни, женщины сели ждать десять минут. Мама откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Сидели.

– У тебя как дела вообще, что нового? – спросила Наташа.

– Нового? Вон, не видишь? – Мама кивнула на мычащего Костика.

– Ну, а ещё? В свободное время что делаешь?

– Ем.

– А ещё?

– Сплю.

– А ещё?

– А ещё – вон. – Мама снова кивнула на Костика.

– Ешь хоть?

– Иногда.

– Спишь хоть?

– Лучше б не просыпалась.

– Ещё бы, девять детей…

– На британский флаг разрываюсь, Наташ.

– Может, тогда всё же скорую?

Мама взглядом пронзила подругу, та свой отвела.

– Прошли десять минут, – сказала только.

Мама подхватила ногтями пазлину, осторожно потянула, та оторвалась с приятным звуком, типа «Ххк». Поделили мальчика: спину взяла Наташа, маме достались живот и грудь, чувствительное лицо оставили напоследок. Работали молча.

– Странно, – вдруг сказала мама.

– Что?

– Мои пупки все внутрь, а этот наружу.

– Ты ж тянула.

– Бывает такое?

– Всякое бывает.

– Подожди, дай-ка… – Мама оставила живот и перешла сразу к лицу.

– Будет больно, – предупредила она, и было действительно больно.

На каждой оторванной с бровей пазлине оставались волоски. Костик мычал и извивался. Мама зашёптывала его боль:

– Терпи, терпи, терпи, терпи, терпи… – И сама терпела его боль, и отрывала, и тянула, и дёргала.

Освободила мальчику глаза, присмотрелась, отступила на шаг.

Резко скрутило желудок. Мама согнулась, приложила руку ко рту и выбежала в туалет. Через пять минут вернулась, растрёпанная, измученная.

– Тебя что, вырвало? – спросила Наташа из-за Костиковой спины.

– Ага… Вырвалось.

– Такое бывает, от ацетона.

– Это не Костик.

– В смысле?

– Не Костик, глаза не его.

– А кто?

– Мальчик, ты кто? Мальчик?

– Ммммм.

– А, точно, блин, рот…

***

Папа не посмотрел, спросил только:

– Шапки надели?

– Надели!

– Шапки наденьте.

Лиза и Лида в обнимку выскочили за дверь. На крыльце они расцепились, как по волшебству между ними оказался спрятанный Костик, прижимающий к себе пакет.

– А он её и не снимал, ха-ха!

Костик тоже заулыбался. Он не совсем понимал, что происходит и зачем прятаться, но ему нравилось, что старшие наконец-то с ним играют.

По колее в снегу троица добрела до остановки автобуса. Ждали, перетаптывались.

– Помнишь, что делать? – спросила заскучавшая Лиза Костика

– Ничего он не помнит, посмотри на него.

– Доберёмся до твоей дурнушки, так? Проведёшь нас внутрь, а дальше мы сами.

Костик кивал.

– И пакет неси, не потеряй.

Костик заглянул в пакет – полно старых игрушек.

– Э-э? – спросил.

– Это друзьям твоим, на обмен. А мы у них новые возьмём, им не нужны, понял?

– Ага, мама так говорила: под Новый год в дурнушку кучу дорогих игрушек жертвуют, а там с ними играть не умеют, ломают только, понимаешь? Им бы лучше памперсов, сладостей, фруктов всяких, так говорила.

– А мы новые на старые поменяем, им же всё равно.

– Дорогие продадим через Авито или сёстрам за карманные, себе купим ЛОЛиков, после каникул как раз скидки. Тебе тоже купим что-нибудь, понял?

– Ничего он не понял, ты посмотри на него.

Подошёл автобус, на табличке конечная – «ДПНИ №1».

Тронулись, Костик заволновался. Никуда уезжать он не хотел.

– Мама? – спросил он в окно.

– Ты не бойся, – ответила за маму Лиза, – мама еще долго будет занята, искать не станет.

– Мы ей такого же мелкого нашли.

– А папа сейчас дремлет на диване, мы всё устроили, ага.

– Ага, устроили. Часа два-три у нас есть. Отдыхай, в окно смотри. Вон – поля, сугробы…

Костик послушно смотрел в окно, девочки в телефоны, так и приехали.

На конечной их встретило больное, всё в трещинах, жёлтое здание.

Костик узнал его, встал как вкопанный и замычал.

– Пошли, пошли, – толкали его девочки, – зря, что ль, ехали.

Пришлось идти внутрь. Пакет с игрушками Лида забрала и спрятала за спину.

Сразу у входа сидел за столом пожилой охранник.

– Вы куда? Посещения вчера были.

– Вот, – Лиза выставила Костика вперёд, – мальчик у вас несколько лет жил, соскучился. Хочет пройти, друзей повидать.

– А мы с ним, сопровождение, – добавила Лида.

– Соскучился? Ну вы даёте! Тут, конечно, детишки ку-ку, но не настолько, ха! Соскучился! Юмористы! А ты кто? – Охранник перегнулся через стол, чтобы разглядеть Костика.

Смотрел, смотрел, потом вынес вердикт:

– Не помню такого.

– Только недавно его забрали!

Тут Костик снял жёлтую шапку. Под ней во все стороны змеились толстые розовые шрамы, от уха до уха, от лба до затылка, между ними торчали отдельные кустики волос.

– А, Костик! – всплеснул руками охранник. – Тебя и не узнать, вон какие щёки наел! Что, правда соскучился? Ну идите, идите, а то тихий час скоро, идите.

Костик надел жёлтую шапку. Девочки молчали, стояли. Тогда он взял обеих за руки, вцепился в ладони крепко, повёл по широкой лестнице на второй этаж.

Медсестры не было на посту, пустой стол, пустой стул – отошла. Костик подвёл сестёр к третьей палате, и Лиза потянула дверь на себя.

Оттуда пахнуло школьным туалетом: будто застарелую, въевшуюся вонь пытались перебить хлоркой, но вышло только хуже. Девочки застыли в проёме двери, они сразу как-то всё поняли, и стало не до игрушек, не до чего. Стояли и смотрели.

…на оконные решётки, на засаленные кровати, на грязные разводы, на измазанные стены, на дохлого таракана, на присохшую кашу, на дыры в пижамах, на зашитые карманы, на пристёгнутые руки, на жирные волосы, на помятые лица, на сопли и слюни, на косые глаза, на кривые губы, на лоснящиеся щёки; и уши их слушали, а лучше бы не слышали: «У-у-у» и «Ы-ы-ы» и «А-а-а», и глаза их глядели не моргая, и накатили слёзы, и пелена размыла увиденное, защищая, потому, что нельзя на такое смотреть, не надо, но даже через пелену, даже через пелену…

– Эй! Вы что там делаете?! – из другого конца коридора закричала медсестра.

Девочки вздрогнули, очнулись, Лида уронила пакет, выскочили в коридор, побежали от медсестры, остановились, рванули обратно, скорее, схватили за руки застывшего Костика и втроём – по коридору, «Стоять, кому говорю! Вы кто там?!», вниз по лестнице, «Прибегайте ещё, как соскучитесь, ха-ха-ха», расстёгнутые, растрёпанные, до остановки, в автобус и там уже, в тепле и безопасности – реветь.

Заходили люди, сердобольные, спрашивали, жалели:

– Девочки, что с вами? Деточки, вы чего? Вам помочь?

И девочки не выдерживали:

– Нам помочь? Это нам помочь? Вы глупые, что ли? Вы все, что ли, глупые?!

Люди отходили и косились.

Костик тоже разревелся за компанию – сёстры плакали очень заразительно. Чуть остановку свою втроём не проревели.

***

Допрос вёл папа.

Он и мама сидели на диване в центре гостиной. С ними Костик в своей жёлтой шапке, рядом худой мальчик в чужой одежде и второй жёлтой шапке – она ему тоже понравилась. Они вообще оказались похожи, у Костика только были брови, и не было красных пятен на лице. Остальных детей отправили по комнатам, но они не отправились, а подслушивали отовсюду: из-за дверей, с лестниц, Людочка вообще пряталась под столом и иногда щекотала мальчикам пятки.

Папа взял мегафон, подумал, отложил в сторону.

– Что, лисички-сестрички, вы зачем утащили Костика из дома, как петушка из избушки?

– Он сам захотел.

– Захотел в дурнушку игрушки отвезти.

– К празднику.

– А мы помогли.

– Помогли и всё.

Наказанные углами гостиной близняшки звучали гулко, слева и справа, вместе и по очереди, как стерео.

– А папу мне зачем напоили? – спросила мама.

– Никто меня не поил, ты чего, – возмутился шёпотом папа.

– Никто его не поил.

– Не поил его никто.

– Ладно. Маму зачем пазлами измучили, а? Колитесь!

– Думали, не отпустит одних.

– Отвлекали.

– И красиво же было.

– Красиво, это подарок всё-таки.

– Мы их месяц на картонку собирали.

– А потом на мальчика переклеили.

– По рядам, за пару часов.

– Хорошо. Ладно. Теперь важный вопрос, сосредоточьтесь: откуда мальчик?

– Он возле торгового центра сидел.

– В снегу сидел, его засыпало прям, снег шёл весь день.

– Замёрз.

– Мы ему шоколадку купили и в багажнике его спрятали.

– И дома покормили, он голодный был.

– И пазлами обклеили

– Ему даже понравилось.

– Он вам говорил что-нибудь? Откуда он, как его зовут?

– Нет, молчал всё время и вертелся.

– Но мы и не спрашивали, заняты были.

– Когда нам болтать?

Взрослые задумались.

– И что нам с ним делать? – спросила тихо мама.

– Позвоним в полицию после каникул, что ещё.

– После каникул?

– Ну, пусть хоть праздники у нас проведёт, может, заговорит, должен же он уже говорить.

– А вдруг его ищут?

– Кто их ищет, ненужных. Дети оптом пропадают…

– Папа, – неожиданно произнёс Костик. – Мама. – Он показал на мальчика. – Пусть жвёт. Мы бдем грать. Игрть. Кманды по пать. Пать. – Костик растопырил пятерню. – По пать.

Мальчик тоже растопырил пятерню.

– Скжи словми. Пать, – потребовал Костик у мальчика.

– Пать, – повторил мальчик.

***

Лиза и Лида стояли возле прошлогодней полки с большими, коллекционными куклами LOL. За год девочки повзрослели: вытянулись, округлились, вставили по «гвоздику» в конопатые носики, накрасили серые глаза.

– Ерунда какая-то, – вынесла свой вердикт Лиза.

– И чего мы так в прошлом году заморачивались? – вторила сестре Лида.

– Дуры были.

– Точно, какие же дуры.

– Это всё Катька Сметанина, сбила с толку.

– Точно. Накупила, расставила. Тоже дура, ага.

– Ага, дура та ещё.

Девочки отошли в сторону на пару метров. Их взгляды замерли на полке с бесконечными томами японских комиксов.

– Смотри, новая манга вышла!

– А мы ещё ту не читали.

– Вот бы всю серию купить!

– Всю и сразу! Супер было бы!

– А то всё по одной покупают.

– Так дорого же. А родители наши бедные.

– Бедные наши родители.

– Конечно, десять детей, ага.

– Ага, никогда это не закончится.

Прыснули.

– Ладно, что-нибудь придумаем.

– Придумаем что-нибудь.

Автор: Оскар Мацерат
Оригинальная публикация ВК

***

Яблочный год, чёрт бы побрал эти яблони, которых, оказывается, так много по всему городу, чуть ли не в каждом втором дворе или парке – кривых, диких, с мелкими зелёными яблоками в противных чёрных точках. Яблоками, которые падают в мокрую траву, глухо стукаются о землю и пахнут, пахнут, так невыносимо пахнут детством, о котором нельзя вспоминать.

И одна из таких вот гадких кривых яблонь, оказывается, растёт по дороге к новому офису, в который наша фирма переехала год назад. Это несчастное дерево кажется мне предателем, внезапно выскочившим из-под земли – я не замечала его всё лето, пока не остановилась сейчас, заворожённая сладко-свежим запахом десятков плодов, рассыпавшихся по земле под сухими узловатыми ветвями. И я словно со стороны смотрю, как моя рука тянется к одному из них…

Трясу головой, пытаясь прогнать наваждение. Никуда моя рука не тянется, конечно. Я ещё не сошла с ума – подбирать эти мелкие грязные яблоки. И на вкус гадость, наверное.

Весь день я, как могу, цепляюсь за реальность – вдыхаю запах кофе на офисной кухне, долго держу руки под горячей водой, пока мою чашку. До боли в глазах вглядываюсь в очередной макет какого-то рекламного баннера, который нужно сдать завтра утром. Не помогает. Белый фон, на котором за последний час не появилось ни линии, рассыпается пикселями и снова собирается – мелкими сияющими капельками белого тумана…

– Дашк, ты спишь?

Сначала сквозь туман прорывается запах корицы и апельсина, и только потом я вижу стоящего рядом с моим столом Руслана, нашего менеджера и по совместительству любителя всяких хитрых чаёв с десятком разнообразных ингредиентов.

– А… Да, не могла заснуть ночью, – не рассказывать же ему про туман и сны.

– Хочешь? – он протягивает мне кружку, и я, не задумываясь, обхватываю её ледяными почему-то руками. Делаю глоток. Горячая жидкость и яркий аромат окончательно возвращают меня в реальность.

– Спасибо. Мне как раз нужно было что-то такое.

– Новый состав, только сегодня купил. «Глинтвейн». Не бойся, алкоголя там нет, – Руслан улыбается, и я почему-то чувствую тепло в груди. Хотя, возможно, это просто горячий чай.

– А что есть?

– Апельсин, гвоздика, имбирь, кардамон, корица… – Руслан всегда помнит составы своих сложных чаёв наизусть. – …яблоки.

И мне снова становится холодно.

***

Они разбились все вместе: мама, папа, дедушка. Вся моя семья – больше у меня никого не было. Задержались на даче, чтобы собрать ещё один ящик этих дурацких яблок. Пошёл дождь. Как потом сказал мне следователь – скорее всего, отец не справился с управлением в темноте, на мокрой дороге.

Я в тот день с ними не поехала: начался третий курс, и мы с одногруппниками сидели в университетской библиотеке до последнего. Помню, как прочитала смс от мамы: «Задержимся, если приедешь раньше – не жди, ужинай без нас». Как приехала домой, написала маме «Я дома», отрезала кусок вчерашней холодной шарлотки, включила новую серию «Игры престолов»…

Как в полночь поняла, что мама мне так и не ответила.

Как в панике набирала один за другим номера – её, отца, деда, – минута за минутой слушала длинные гудки, а когда их сменила механическая тётка, сообщившая мне, что «аппарат абонента выключен» – не выдержала, вызвала такси и в четыре утра, сквозь бледный утренний туман, рванула на дачу.

Как сначала увидела в этом тумане «мигалки» полиции и скорой, пробку из десятка автомобилей и только потом, как в замедленной съёмке – смятое железо, болтающийся на одном болтике погнутый номер папиной машины и яблоки, яблоки – везде: на асфальте, на обочине, в мокрой желтеющей траве, целые, треснувшие, раздавленные колёсами…

А больше ничего не помню.

Я возненавидела нашу дачу с этими чёртовыми яблоками: за то, что она не дала родителям и деду в тот вечер остаться дома. Продала её следующей весной: похороны сожрали все семейные сбережения, а я не могла не то что работать – в самые плохие дни не было сил даже встать с кровати. Приезжала на дачу пару раз – показать дом и огород покупателям, но так и не смогла заставить себя хоть что-то там сделать.

Я отдала ключи чужим людям, оставив всё как есть – наш покосившийся жёлтый домик, который строил своими руками дед, с досками и всяким хламом на чердаке, маминой старой курткой, щербатыми разномастными чашками и моими детскими игрушками, сосланными на дачу за преклонный возраст. Я так и не узнала, что сделали с домом новые владельцы – может, оставили и отремонтировали, а может, разобрали на доски, а наши старые вещи сожгли или выбросили, как ненужный хлам.

Когда я уезжала с дачи в последний раз, шёл дождь. Капли срывались с листьев яблонь и сухих прошлогодних кустов малины, и я отогнала неуместную мысль о том, что старый дом и земля плачут. Они не могут плакать. Это просто дом и огород. Просто семь соток земли и «постройка хозяйственного назначения», деньги за которые дадут мне продержаться ещё хотя бы несколько месяцев.

Дождь усиливался, зонта у меня не было, и я просто захлопнула калитку, щёлкнула замком и побежала к остановке – автобус скоро отъезжал, а до следующего было почти три часа.

Потом мне долго казалось, что внутри у меня тоже пусто, как в брошенном умирающем доме.

А осенью пришли сны.

***

Это как квест в компьютерной игре: у меня есть цель, и я никак не могу до неё добраться. Всё время что-то мешает.

Я еду по грунтовке через поле на старом красном велосипеде, который был у меня в тринадцать. Цепь почему-то провисает, руль всё время пытается выскользнуть из рук, но я знаю, что должна доехать.

И поле, и дорога тонут в густом туманном молоке – видно буквально на пару метров вперёд. Поэтому, когда из тумана внезапно появляется выбоина на дороге, я не успеваю затормозить, и велосипед попадает в неё колесом. Руль вырывается из рук, я лечу вперёд, падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни…

И просыпаюсь.

Какое-то время лежу, не открывая глаза, пытаясь вернуться в сон – я должна, должна туда доехать, не знаю, куда, но должна!.. И засыпаю, но уже без сновидений. До следующей ночи.

…и я падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни, больно ушибаюсь коленкой, выбираюсь из-под лежащего на боку велосипеда. Переднее колесо как-то неестественно вывернуто, согнуто, и я пытаюсь ехать дальше, но через десяток метров снова падаю…

И просыпаюсь.

…веду велосипед за руль рядом с собой, и скорость передвижения сразу падает вдвое. Я не успеваю. Не знаю, куда, зачем, но не успеваю. Бросаю велосипед на обочине, кидаюсь вперёд по грунтовке, кричу от резкой боли в ушибленном колене…

И просыпаюсь.

***

– Дашк, у тебя всё нормально? – встревоженно спрашивает Руслан, когда офис пустеет, и мы остаёмся одни. За последние пару часов я сдвинула логотип в макете на пару пикселей влево, и на этом мои трудовые достижения закончились. С этими снами я весь день как в тумане, и нормально работать не получается, поэтому я кое-как доделываю свои задачи вечером. Зачем сегодня остался Руслан, я не знаю – он до ужаса пунктуальный, у него всегда всё готово за пару дней до дедлайна.

– Что? А, да, нормально. Это просто осень. Я всегда хуже себя чувствую осенью. Выпадет снег – пройдёт.

– Что там у тебя? – он заглядывает в макет. – А, это не срочно. Потом доделаешь. Пойдём домой. Подвезти тебя?

Возможно, Руслан ждёт какого-то продолжения разговора, но как только он включает обогрев салона, я вырубаюсь.

…и снова бегу через поле, хромая на левую ногу. Ледяной осенний воздух жжёт лёгкие, в боку резко колет, и…

– Дашк, приехали. Просыпайся. И слушай, может, ты не пойдёшь завтра в офис? Отлежишься, станет получше…

Я знаю, что в ближайший месяц «получше» мне не станет. Но всё же киваю:

– Посмотрим, как буду чувствовать себя завтра. Спасибо, что не дал мне превратиться в ледяную статую на автобусной остановке.

***

Не надо было пить этот чёртов чай. Но нет же, побоялась обидеть Руслана, выпила всю кружку. Дура.

Я чувствую себя как курильщик, который месяц пытался бросить, но потом решил выкурить «всего одну, последнюю», и вот уже снова дымит по сто раз в день.

Я не съела ни одного яблока с той ночи, когда потеряла семью, но года через три в сентябре случайно попробовала варенье из черноплодной рябины, в котором, как потом выяснилось, оказались яблоки. В ту осень сны повторялись по несколько раз за ночь, как будто этот несчастный кусок яблока запустил цепную реакцию, открыл шлюзы, позволил туману из снов выплеснуться в реальность и затопить всю мою жизнь. Тогда я почти добежала. Если бы не снег, который выпал почти в начале октября, может, и добежала бы.

И вот сейчас – снова цепная реакция. Я засыпаю везде, где можно и нельзя. В автобусах, в кафе, на работе, в очереди в магазине.

Мир двоится, раскалывается пополам. На привычную картинку – город, мокрый асфальт, желтеющие листья – накладывается другая. Поле и туман. Как будто я смотрю на город и на всю свою жизнь сквозь старую фотоплёнку.

Иногда я просыпаюсь настолько, чтобы вспомнить, что у меня есть нормальная жизнь за пределами белого марева. В такие моменты я боюсь своих снов. Но стоит закрыть глаза – и я понимаю, что больше всего на свете хочу узнать, что же там, за туманом. Во сне я знаю, что если добегу – куда? – то всё будет хорошо. Правильно. Там меня ждут. Там меня очень-очень любят и будут мне рады.

…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведёт чуть под уклон. Впереди появляется размытая тёмная полоса…

– Дашк, опять спишь?

Голос Руслана вырывает меня из сна. Вокруг остаётся насквозь промёрзший офис, в котором никак не могут включить отопление, противный остывший кофе и макет сайта компании, продающей наполнители для кошачьих туалетов.

Ну вот зачем, зачем он вытащил меня сюда, в эту бессмысленную серость? Я же почти добежала!

– Сплю, – зло бросаю я. – Некоторые люди, знаешь ли, без собственных машин и встают в шесть утра, чтобы приехать на работу вовремя. И вообще, чего тебе всё время от меня нужно? Задачи я вовремя сдаю, а всё остальное – мои проблемы.

– Ну… Ладно, – кивает Руслан. – Как скажешь. Буду приходить к тебе, только когда ты срываешь сроки.

***

…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведёт чуть под уклон. Впереди появляется размытая тёмная полоса.

И тут я понимаю, что это – ряд старых покосившихся заборов.

Я узнаю их. Это заборы нашего дачного посёлка – только с другой стороны, со стороны поля, куда мы с ребятами в детстве уезжали кататься на велосипедах.

И я понимаю, куда бежала все эти годы. Туда, в прошлое, в своё детство, где мои близкие ещё живы. Где наше счастье ещё не разбилось стеклом и яблоками на мокром асфальте.

Между полем и заборами – ручей, к которому выходят маленькие задние калитки огородов, в том числе и нашего. Ручей мне по колено, на дне – я помню! – мелкие острые камни. Чуть дальше вниз по течению есть узенький мост, но бежать туда – терять несколько минут. Я влетаю в воду, не снимая кроссовок – плевать, в доме всё равно есть мои старые резиновые сапоги, главное – успеть.

Дёргаю калитку. Заперто. Когда я в детстве уезжала в поле, родители оставляли калитку открытой или давали мне ключи. Обыскиваю карманы – ничего. Неужели они про меня забыли?

– Мама-а-а! Папа! Это я, Дашка, откройте!

Крик тонет в тумане. За забором тишина. Чья-то рука сзади вдруг резко встряхивает меня за плечо.

– Чего орёшь? – спрашивает Маринка, моя подруга, с которой мы собирались этим вечером у неё дома пересмотреть наш любимый «Дневник Бриджет Джонс». Судя по тому, что на экране застывший кадр из середины фильма, я с этим не справилась.

– Ну вот зачем? Зачем ты меня разбудила?

– А что прикажешь делать, если ты орёшь «мама, папа» на всю квартиру?

– Не трогать меня! Я же только добежала!

– Куда добежала, горе ты моё?

– На нашу старую дачу. К ма… – я задыхаюсь, поднимаю глаза к потолку, глотаю слёзы. Только их сейчас не хватало. И всё-таки договариваю, – К маме. Они там живые, Марин. Все. Я хочу туда.

Маринка знает и про сны, и про то, почему у меня нет семьи, – мы дружим четыре года. В первую осень после нашего знакомства я месяц пряталась от неё и врала, что болею. Во вторую – рассказала правду. Что сны, из-за которых я в прямом смысле как в тумане, приходят каждый сентябрь, ровно в тот день, когда я потеряла семью, и что в это время мне нельзя есть яблоки, а лучше их даже не видеть. Иначе я просто сойду с ума.

Подруга как раз тогда увлеклась психологией и обозвала моё состояние «обострением психотравмы, связанным с наступлением трагической даты». Заявила, что туман – это метафора, и моё подсознание таким образом что-то от меня прячет, и если прячет, то правильно делает, потому что психика так защищается от невыносимых переживаний.

Я разозлилась и предложила Маринке не разыгрывать из себя Фрейда и не ставить диагнозы по двум прочитанным книжкам, а пойти и получить диплом психолога. Маринка обиделась и в ответ предложила мне понять, что прошлое в прошлом, и пора научиться жить настоящим. Мы не разговаривали две недели, пока мне не перестал сниться туман.

– Ну вот видишь, я была права! – радостно улыбается Маринка. – Это действительно твоё подсознание…

– Это не подсознание! Они там! Живые, я это точно знаю! Мне надо туда, я им нужна, они меня ждут…

– Даш, – Маринка берёт меня за руки. – Я понимаю, что ты их любила. Знаю, что ты хочешь всё вернуть. Но это прошлое. Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят.

– Ещё скажи, что эти люди – ты, – зло бросаю я. – Кажется, «любить» и «вместе смотреть кино по пятницам» – это немного не одно и то же.

– И скажу! – в тон мне отвечает Маринка. Скрещивает руки на груди. – И этот твой… Из офиса. Как его, Роман?

– Руслан, – поправляю я. – И ничего он меня не любит, не выдумывай. Просто иногда угощает чаем и подвёз домой один раз.

– Дай угадаю. «Любить» и «угощать чаем» – это не одно и то же.

– Да! Да, это разное! «Любить» – это значит «быть рядом всегда»!

– А ты кому-то позволяешь быть с тобой рядом всегда?! Готова поспорить, ты своего Руслана отшила после второй чашки чая. Потому что как только речь заходит о чём-то серьёзнее кино по пятницам, ты тут же злишься и сбегаешь!

Я молчу, потому что внезапно понимаю – да, Маринка права. Я действительно разозлилась и сбежала в свои сны. Но ведь любой бы сбежал на моём месте!

– Дура ты, Дашка, – вздыхает подруга. – Но я не буду тебя переубеждать. Хочешь в прошлое – беги в своё прошлое. И вообще съезди на дачу в реальности. Закрой гештальт.

– Ты что, нет! А если я увижу, что на месте нашего домика какой-нибудь кирпичный трёхэтажный монстр?

– Так в этом и смысл! Увидишь, поймёшь, что там давно живут другие люди, и они заботятся о твоей бывшей даче – да, заботятся, если отстроили трёхэтажного монстра! Что тебе больше не надо туда возвращаться. Попрощаешься со своим прошлым нормально. И больше не будешь мучиться с этими дурацкими снами.

Я молчу. Мысль о том, что нужно вернуться, пугает меня больше, чем мысль о невозможности вернуться. Я даже не знаю, чего боюсь больше – того, что всё изменилось или что всё осталось, как в моём детстве.

– Ну хочешь, я с тобой поеду? – Маринка смотрит с сочувствием.

– Нет… Не надо, – не хочу, чтобы она видела, как я буду по-дурацки реветь у какого-нибудь пенька, оставшегося от старой яблони.

***

Я решаю ехать в субботу вечером. Так больше вероятности, что новые хозяева будут на даче.

Дорога такая же, как и несколько лет назад – узкая чёрная полоса мокрого асфальта. На часах четыре, но за окнами почти темно из-за густых туч. Над мокрыми коричневыми полями парят клочья тумана – такого же, как в моих снах.

Когда автобус проезжает место, где когда-то разбилась наша машина, я закрываю глаза и до боли кусаю костяшки пальцев. Лишь бы помнить о том, что я сижу в полутёмном салоне, пропахшем бензином и пылью, а не в мокрой траве у обочины. Лишь бы не видеть перед внутренним взором груду смятого железа и то… тех, кто в тот день был внутри неё. А потом долго медленно вдыхаю и выдыхаю, пытаясь унять колотящееся сердце.

Когда я выпрыгиваю из автобуса у нашего дачного посёлка, становится совсем темно, хотя на часах только половина шестого. Ветер срывает капюшон с головы, и я плотнее кутаюсь в куртку.

За семь лет улица стала совсем другой. Какие-то заборы покосились, а огороды за ними заросли травой. На месте других заборов, наоборот – новые, яркие, из синего и зелёного профлиста.

Но вот что осталось неизменным – яблони, яблони, яблони, за каждым забором. Прижатые к земле тяжёлым грузом на ветвях, но всё-таки огромные – кажется, во времена моего детства они были намного меньше. Запах яблок сводит меня с ума.

Мимо нашей бывшей дачи я поначалу прохожу и только потом, увидев соседский домик, понимаю, что вот за этим красным металлическим забором – место, куда я так боялась вернуться и так долго бежала сквозь туман.

«Вот я и пришла. Простите, что так долго не приходила. Привет» – мысленно говорю я – дому, которого нет. Земле, которая есть. И жму на кнопку звонка у ворот.

С неба начинает сыпаться мелкая колючая крупа.

– Вы к кому, девушка?

Я поднимаю глаза и с трудом вспоминаю имя этого мужчины, купившего у меня дачу семь лет назад. Аркадий, кажется.

– Простите… Вы только не думайте, что я сошла с ума. Я Даша. Вы купили у меня эту дачу. Можно, я пройду? Ненадолго, только посмотреть…

Аркадий смотрит недоверчиво (конечно, я бы сама себе не поверила!), но отходит в сторону и пропускает меня. Что-то коротко говорит выглянувшей из дома жене – Ольга? Оксана? Я не помню, как её зовут.

Мир на периферии зрения начинает расплываться. Кажется, туман с полей добрался и сюда и сейчас пытается клочками просочиться через забор. Мир распадается на отдельные картинки – серые и плоские, как кадры в старом фотоальбоме.

Дом. Не трёхэтажный монстр, конечно, просто одноэтажный кирпичный домик с двухскатной крышей и небольшой деревянной террасой. Я бы назвала его милым, если бы он не стоял на месте нашего старого дома, но сейчас я его почти ненавижу.

Теплица – там, где когда-то была картошка, и картошка – там, где когда-то была теплица.

Чёрный внедорожник – там, где когда-то стояли папины «Жигули».

Одна из старых яблонь вырастает из тумана прямо передо мной. Порыв ветра сгибает ствол едва ли не вдвое. С глухим стуком падают на землю яблоки.

– Дашенька, может, зайдёте, выпьете чая? – предлагает Ольга-Оксана. – А дождь закончится, тогда и…

– Можно? – перебиваю я. Делаю шаг вперёд, туда, где под ветками становится совсем темно, опускаюсь на колени, тянусь к одному из упавших яблок.

– Даша, да мы вам сколько хотите наберём, нам самим их девать некуда, только после дождя…

Но я не слушаю. Я заворожённо смотрю, как моя рука, словно отдельно от меня, тянется к яркому красно-полосатому боку…

И оттуда, из сгустившейся под ветвями тьмы, тянется к тому же яблоку ещё одна рука.

Детская.

И тоже моя.

Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с девчонкой в старой красной куртке. Она стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. У неё две длинные косы, как у меня в тринадцать лет. И огромные испуганные глаза.

Но моя рука уже хватает яблоко – и одновременно хватает это же яблоко рука девчонки. Её пальцы проходят сквозь мои.

И мир схлопывается в одну точку. Сворачивается клубком вокруг этого яблока, как будто оно – чёрная дыра, центр Вселенной.

И разворачивается обратно.

И я смотрю на растрёпанную девушку с короткой стрижкой, в серой куртке с капюшоном, которая стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. Откуда она в нашем огороде, под нашей яблоней?

– Дедушка-а-а-а! Там кто-то есть!

Я роняю яблоко, вскакиваю и бегу к дому.

– Где? – дед выходит с фонариком. Светит под яблоню. Там никого нет – только чёрный согнутый ствол, сныть и крапива. – Тебе показалось, Дашенька. Просто привиделось в темноте. Пойдем-ка в дом, – он обнимает меня, и я прижимаюсь к его тёплому боку.

– Не показалось! Там была девушка! Как… – я задыхаюсь от осознания. – Как я, но только старше. Как будто она выросла, а вы все умерли, и ты, и мама с папой, и она осталась одна и пришла сюда посмотреть на вас…

– Ты что, Дашка? – дед ещё крепче прижимает меня к себе. Открывает дверь, подталкивает в тёплый дом. – Ты что? Никогда такого не будет.

– Правда?

– Конечно, правда. Ты никогда не вырастешь. И мы никогда не умрём.

***

Она снится мне в кошмарах – та девушка, которую я увидела в густой тени яблоневых ветвей. Я просыпаюсь с криком каждую ночь, потому что мне снова и снова снится, что родители и дед умерли, мне снится искорёженный металл и раздавленные колёсами яблоки, и одиночество, бесконечное одиночество – навсегда.

После таких снов я особенно радуюсь нашим вечерним посиделкам на кухне – потому что в этот момент можно прижаться к папе или обнять маму, и знать, что вот они – живые, тёплые, рядом, по-настоящему, навсегда. А горячий чай, малиновое варенье и сладкий мамин пирог с яблоками окончательно доказывают мне, что реально – вот это, а не мои дурацкие кошмары.

И в эти моменты я счастлива.

Снега в этом году нет особенно долго. Кажется, давно уже должен был наступить декабрь… Или нет?

Однажды утром я застаю на кухне маму – она задумчиво смотрит в окно, на почти облетевшие деревья в серо-коричневом дворе и низкие сизые тучи.

Я встаю рядом, прижимаюсь к её плечу.

– Мам, как ты думаешь, когда выпадет снег?

– Никогда, – как-то отрешённо отвечает мама.

– Почему никогда?

– Потому что ты сама этого хотела. Неужели не помнишь? Чтобы всегда был сентябрь, и мы всей семьёй пили чай на кухне, и пекли шарлотку, и всегда были вместе. Ты больше этого не хочешь? Хочешь, чтобы нас не было?

– Ты что, мам! Конечно, нет. Я хочу, чтобы вы были всегда.

– Ну вот и умница, – кивает мама. – Вечером будь готова: поедем на дачу.

***

Мне страшно.

«Ты же сама этого хотела. Неужели не помнишь?»

Что-то цепляет меня в этой фразе, что-то такое, чего не должно быть. И я весь день не могу понять, что. Просто раз за разом прокручиваю в голове наш разговор.

Мама, когда выпадет снег? Никогда. Почему? Ты сама этого хотела.

Вот оно.

Мы закончили разговор дачей, но начали со снега. Как будто бы я хотела, чтобы никогда не выпадал снег.

Но когда я хотела такого? У меня же и так всё хорошо. Вот та девушка, я-не-я из моих кошмаров – она могла бы такого хотеть…

И тут словно прорывает плотину, и я вспоминаю.

«Дашк, у тебя всё нормально?»

«Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят».

В настоящем.

Что из этого настоящее? Реальность, где я счастлива с родителями – и никогда не выпадет снег? Дурацкие сны, где моей семьи больше нет, но есть вроде бы подруга и парень, который подвозит меня домой? Как их зовут? Что из этого – сон?

Я не знаю. И с тревогой жду вечера.

***

Клочья тумана медленно перетекают через забор. Там, за забором, где должны быть поля – белая пустота. Я не видела такого тумана с тех пор, как…

Как прибежала сквозь него сюда – может, неделю, а может, несколько месяцев или вечность назад. Или это тоже мне приснилось? Почему он появился сегодня? Потому что я вспомнила, что было там, по другую его сторону?

– Не ходи туда, – внезапно говорит дед, глядя в туман. – Ты же не хочешь, чтобы мы снова умерли.

– Почему – умерли? Ты говорил, что вы никогда не умрёте, – вдруг вспоминаю я.

– Потому что мы живы, пока ты этого хочешь, – говорит из-за моей спины мама.

– Не убивай нас, – откуда-то сбоку появляется папа. – Не ходи туда.

Я поднимаю взгляд на него – и едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. В глазах – и у него, и у мамы, и у деда – плещется туман.

– Кто вы? – кричу я. Голос срывается.

– Мы – твоя семья, глупая, – ласково говорит мама. – Мы живы. Мы забрали тебя к себе.

Я проглатываю крик, потому что вряд ли кто-то, кроме них, здесь есть и услышит меня. Отталкиваю маму (не маму! Это кто угодно, но не она!), бегу к калитке, дёргаю замок – хорошо, что с этой стороны он открывается без ключа. Ледяная вода ручья обжигает ноги даже сквозь кроссовки, я выскакиваю на другой берег…

И врезаюсь в отца. Точнее в кого-то или что-то, что выглядит, как мой отец.

Отскакиваю назад и в сторону. Пытаюсь вырваться на дорогу, ведущую от посёлка в поля. На дороге стоит существо, притворяющееся моим дедом. Оно раскидывает в стороны руки, как будто хочет меня обнять, и каждая рука – длиной в несколько метров…

Я проскакиваю под одной из них. Всё-таки вырываюсь на дорогу. Бегу. Ноги скользят в мокрых кроссовках, лёгкие почти сразу начинают гореть, но я боюсь останавливаться.

Впереди из тумана снова вырастают заборы и три тёмные фигуры на их фоне.

Я бросаюсь вбок с дороги, в поле. Стерня сминается под ногами, мелкие колючие соринки сразу набиваются в кроссовки, колют ноги. Но зато туман больше не выводит меня ни к заборам, ни к тем, кто ждёт рядом с ними.

Я не знаю, как долго бегу. Здесь нет ни времени, ни точек отсчёта. Ничего нет. Есть только поле, туман и шелест короткой сухой травы. Мне страшно, но я понимаю, что нельзя останавливаться.

Там, за туманом, меня ждут. Там меня любят – по-настоящему. Я вспоминаю их имена. Вспоминаю Маринку с её дурацкими комедиями, которые мы смотрим вместе по пятницам. Руслана с его вечным «Дашк» и попытками угостить меня каким-нибудь очередным странным, но вкусным и ароматным чаем.

Они там. Настоящие. Живые. И я обязательно попрошу у них прощения, когда мы встретимся.

Туман не кончается.

Но я надеюсь, что когда-нибудь добегу.

Автор: Наталья Масленникова
Оригинальная публикация ВК

***

Под встревоженными взглядами сотрудников космопорта, гражданских и полицаев нас провели на платформу, которая с жужжанием поползла на верхние ярусы, где заседало начальство. Небольшой холл, обычно выполняющий роль коридора и зала ожидания, был заполнен. Со всех сторон мне растерянно кивали и махали руками. Так и есть – сплошь линковцы, как и я.

– Ждите, вас пригласят, – сухо произнес один из сопровождающих, и оба исчезли в боковой железной двери.

Холл гудел, все шептались, спорили, рассуждали. Я сразу увидел белую голову Асама и пошел к нему.

Асам, как всегда строгий и невозмутимый, сидел на лавке и смотрел в одну точку. Я присел рядом и заметил, что руки его на коленях дрожат.

– Ты как, старик?

– Сам ты старик, – огрызнулся Асам, но без улыбки и отстраненно. – У меня на медосмотре показатели получше твоих будут.

Асам был самым старым пилотом не только “Линка”, но и всей космической авиации. В таком возрасте давно на пенсии сидят. Семь лет назад я рассказал Принцессе о его беде, а она, как всегда, сразу решила помочь. Уж не знаю, как она договаривалась, на кого надавила, но Асама, как и всех нас, не трогали и пропускали везде без единого вопроса. Старик стойко нес службу, всегда был лучше всех. У него, как ни у кого из нас, был великий смысл держаться за работу.

– Знаешь, что происходит? – спросил я больше для того, чтобы завязать разговор.

Но Асам шумно выдохнул и покачал головой.

Дальше мы сидели молча.

Двери кабинетов распахнулись одновременно, и гомон в холле стих. Надзорщики с холодными и внимательными взглядами растянулись вдоль стены. Вперед вышел один с длинным списком в руках.

– Рогов, Лю, Быкова – первый кабинет. Эйх, Леппо, Санишвили – второй…

Пилоты хмуро исчезали за серыми дверями. Наконец остались только мы с Асамом.

– Афиди, Снегов, Арчер – двадцать третий.

И тут же в темном углу от стены отклеился Арчер, громко харкнул в горшок с пальмой и вальяжной походкой направился к кабинету. Нам пришлось догонять, и внутрь мы вошли скорее злые, чем растерянные.

***

Кабинет был абсолютно пуст, не считая трех стульев посередине – все на расстоянии полутора метров друг от друга. На стене вспыхнул экран и появился лысый невзрачный тип в сером костюме без погон, бейджа, браслетов доступа, которые могли бы хоть как-то обозначить его ранг. Смотрел он цепко, сухие пальцы отбивали равномерный ритм по столу.

Он кивнул на стулья.

Арчер сразу упал на средний, и его алые прыщи в свете экрана показались мне глубокими рытвинами. Нам пришлось сесть по сторонам от него.

– В чем дело, начальник? – протянул Арчер в своей чавкающей манере, и я почти восхитился его непоколебимым нахальством.

Лысый продолжал вглядываться в нас, а пальцы его все так же стучали метрономом. Наконец заговорил Асам – тихо и извиняюще:

– Мне сказали, что мы полетим сразу, как уладим все дела. Видите ли, мне очень важно уложиться в срок, время идет, возможно ли как-то…

– Не волнуйтесь, господин Афиди, – вкрадчиво произнес Лысый. – Мы в курсе ваших обстоятельств. Если все пройдет хорошо, то мы поможем вам решить вопрос с Николасом.

Асам вскочил.

– Что с ним?

Лысый вскинул бровь.

– А мне почем знать? Полагаю, как обычно в это время, возвращается из школы с РТО-8. Дорогая игрушка, кстати. Повезло вам попасть под крылышко госпожи Бойцовой, или, как вы ее называете, Принцессы.

На последнем слове лицо его сделалось хищным.

Мы звали Катерину Принцессой, потому что любили. Помню, как я, без пяти минут военный предатель, отказавшийся выполнять приказ, пришел к ней с опущенной головой просить помощи, и как смело она взяла меня управлять межпланетными перевозками. А скольким еще ветеранам, выброшенным государством, я смог помочь, благодаря ей! Да практически каждый работник в “Линке” был чем-то ей обязан! И мы были готовы ради нее если не на все, то на многое. Потому компания процветала и богатела.

Но была и другая причина, по которой ее называли Принцессой: ходили слухи, что симпатии общества давно на ее стороне, и при желании она могла бы получить влияние, сравнимое с влиянием самого Канцлера. Опасные слухи, ведь любое влияние – это власть. Это понимали все, в том числе и сама Катя, а потому она продумывала все ходы наперед и не пускала в свои дела никого со стороны, даже надзорщиков.

– Вот о Катерине Бойцовой мы сейчас и поговорим, – продолжил Лысый сухо. – От вас требуется не так много: рассказать, как вы по ее приказу регулярно перевозите контрабанду. Ну, и помогаете террористам, разумеется.

Это было так нелепо, что я облегченно улыбнулся.

– Ничего подобного Катерина Евгеньевна никогда не приказывала и не прикажет. Мы работаем по строгой отчетности с разными планетами и расами, террористический сектор находится вне зоны наших торговых связей. Я знаю, о чем говорю, потому что лично руковожу досмотрами на своем отсеке. Мы можем предоставить все документы, уверен, можно собрать огромное количество свидетельств от ее партнеров…

– Это все замечательно, господин Снегов. Но нам нужны не документы, а свидетельства от вас троих.

– Я их озвучил.

– Нет. Вы озвучили не то, что я хочу от вас услышать. Впрочем, не спешите: сейчас надо будет просто высказаться на камеру в общих чертах при адвокате и свидетеле, чтобы быстрее завершить процедуру и отправить вас на заказы. А потом уже в суде расскажете подробности.

– Но Катерина Евгеньевна, действительно, честнейший человек, – горячо проговорил Асам.

– Эта чванливая сучка слишком трясется над каждым кредитом, чтобы так рисковать, – хмыкнул Арчер.

– Она помогает всем! – вспыхнул Асам.

– Ага, своим престарелым любимчикам.

– Да кто бы еще взял на такую работу такое ничтожество, как ты!

Арчер высунул язык и медленно облизал средний палец.

– Господа, вы отвлеклись, – вмешался Лысый. – Меня не интересует, как вы относитесь к госпоже Бойцовой. Мне нужны только свидетельства. И если вы хотите покинуть кабинет, сохранив то, что у вас есть сейчас, и даже получив сверху, то советую вам соглашаться с моим предложением.

Вот оно что: до Принцессы не добраться честным путем, решили действовать внаглую? Настолько грубо и прямолинейно?

– Что будет, если мы откажемся? – тихо спросил Асам.

– Мы немедленно осмотрим ваши корабли и на каждом найдем что-то запрещенное: оружие, наркотики, медикаменты, еду для террористов...

– Но…

– Мы их найдем, не сомневайтесь. И тогда госпожа Бойцова все равно поплатится за свои преступления, а вы отправитесь вслед за ней.

Пальцы на экранном столе больше не шевелились, но я все равно явственно слышал стук. Кровь. Сердце.

– И чего вы можете предложить сверху? – хмыкнул Арчер.

– Вам, господин Арчер, ежегодное пособие, которое позволит оставить работу. Вы молоды, у вас наверняка большие планы на жизнь и… на женщин, – Лысый многозначительно подмигнул. – Вам, господин Афиди, мы поможем решить проблему с внуком. Вам же, господин Снегов, мы предложим раз и навсегда убрать черную пометку из военного билета, и вы сможете вернуться на военную службу. Мы помним ваши подвиги и заслуги перед государством и готовы закрыть глаза на ошибки, если вы поможете нам.

Я вздрогнул. Думаю, так же вздрогнул каждый из нас, потому что Лысый знал, куда бить.

– Я не смогу лгать, – прошептал Асам.

– Сможете, не сомневайтесь. Вспомните своего сына, погибшего на войне. Представьте нелюдей, что его убили. А теперь представьте, что Катерина Бойцова помогает им. Что она регулярно отправляет в сектор В-124, на планету изгнания, признанную террористической, различную помощь, чтобы террористы могли освоиться и жить нормально, тогда как ваш сын уже жить не может. Как и ваши товарищи по оружию, господин Снегов.

– Они все равно там от эпидемий передохнут, чего тут представлять, – протянул Арчер.

– А вы тогда представьте, как женщины, подобные Бойцовой, только молодые и красивые, ползут к вам на коленях. На этом обсуждения закончены. У вас есть некоторое время, чтобы принять решение. Не ошибитесь, господа.

– Но Катерина – правда хороший человек, – тихо произнес я.

– А мы – нет.

Экран потух, и мы остались втроем в пустой пульсирующей тишине.

***

Была такая старая загадка про трех мудрецов в колпаках. Им нельзя было разговаривать, и при этом каждый должен был догадаться, какого цвета колпак на нем. Я все силился вспомнить условия и разгадку и не мог, но сам, кажется, оказался в задачке похлеще.

– Это же неправда… про планету? – прошептал Асам.

Я только вздохнул. Старик и сам знал, что Катерина ни за что бы не стала подставляться, но искал лазейку для совести.

А вообще работали они чересчур грубо и глупо. Все знают, что ломать людей нужно поодиночке, а втроем противостоять давлению легче. Спешили очень. Видимо, нашли крохотную ниточку на безупречном полотне Катиных дел, решили тянуть резко и с мясом, чтоб не заштопать, не поправить.

С другой стороны, вот нас трое, и что? Мы понимаем, что если все пилоты во всех кабинетах пошлют надзорщиков, то план с подкинутой контрабандой провалится. И вроде бы знаем, как все преданы Принцессе. Но как можно быть уверенным в тех, кто за стеной, когда не знаешь, что ответят те, кто рядом? Имею ли я право обсуждать наш достойный ответ, зная, что у Асама на кону – его внук? Единственное, что у него осталось важного и ценного в этой жизни после того, как война унесла всю его семью. По всем законам Николаса должны были забрать у деда-пенсионера. Но Асам сумел выбить себе престижную в глазах общества работу, купил дом, личного андроида, оплатил обучение. Пока он мог давать парню больше, чем может дать государство, никто у него внука не заберет. И это была чертовски высокая цена за то, чтобы оставаться честным.

Как ни странно, я сомневался только в Арчере. Гнилой совершенно тип и морально, и физически. Я не видел ни одной причины, чтобы он пошел против надзорщиков, но кто ж этого придурка знает.

А вот Асам решение уже принял, и оно резало его сейчас изнутри…

Я же думал только об одном: как спасти Катю. Из всех людей на планете я, пожалуй, знал ее ближе всех. Ну, не считая любовников, если такие были.

Мы оба были с Земли, впрочем, этим могли похвастаться многие – землянам в “Линке” всегда были рады. Но мы с ней еще и учились вместе в школе и в университете. Дружили. Возможно, даже переспали. Во всяком случае проснулись однажды после жуткой пьянки в одной постели без белья, но никогда не говорили об этом.

Во время войны я надолго потерял ее из виду, а потом, очутившись на краю, изгнанный с позором из космических войск, вновь оказался рядом с ней. И она меня спасла.

А сейчас спасать нужно было ее.

На войне я усвоил одно: безвыходная ситуация – это когда в тебя выстрелили в упор. В остальных случаях нужно искать выход. Он есть. И не один. Надо искать..

– Они знают про Николаса, – простонал Асам.

Я хотел бы утешить его, но не мог. И мы продолжали молчать, как те мудрецы в шутовских колпаках, пока время маятником раскачивало комнату вместе с нами.

***

Первым вошел оператор, за ним двое в штатском. Я пытался угадать по их лицам, как прошли беседы в других кабинетах, и не мог.

Вспыхнул свет. Человек в штатском откашлялся и объявил:

– Я Сергей Борх, адвокат. Сейчас мы засвидетельствуем слова каждого из вас на камеру. Подробности не нужны, говорите только в общих чертах. Об остальном договоримся позже. Начнем с вас. – Борх кивнул на Арчера. – Назовитесь.

– Семен Арчер, – послышалось еле слышное. Даже тебя, говнюка, пробрало…

– Знакома ли вам Катерина Бойцова?

– Да, это моя работодательница. – Голос Арчера стал сильнее.

– Хорошо. Можете ли вы рассказать что-то о ней?

Арчер подался вперед и внезапно смачно плюнул прямо под ноги оператору.

– Суки вы вшивые, вот что я могу сказать. Решили меня купить? Считаете, что пообещаете бабу, и я грохнусь от счастья? Да пошли в жопу со своими бабами и деньгами! Наша Принцесса вас всех уделает!

– Мы вас услышали, господин Арчер, спасибо, – спокойно сказал Борх и кивнул нам: – Кто следующий?

– Я, – твердо сказал Асам. – Записывайте, пока во мне осталось мужество и честь. Катерина Евгеньевна столько лет помогала мне, она подарила мне надежду и веру. Я помню. И не произнесу ни слова лжи против нее.

Чертов старик! Я смотрел на него с восхищением и отчаянием. Арчер тоже только что разрушил свою жизнь, но Арчер не был мне дорог. Я видел Николаса, я столько слышал о великом будущем, что ждет его, о том, как дед и внук будут коротать вечность… Эх, старик, старик.

Лицо Асама было ясным. Он улыбался. Он поступил верно.

– Что ж, остались только вы, капитан.

И второй раз за этот день я вздрогнул, когда услышал позабытое обращение.

Катя, как же тебя спасти?

Я кивнул.

– Назовитесь.

– Виктор Снегов.

– Знаете ли вы Катерину Бойцову?

– Да.

– Кем она вам приходится?

Я замешкался.

– Работодательница. Владелица авиакомпании “Линк”.

– Хорошо, господин Снегов. Вам есть что сказать?

– Да. По приказу Катерины Бойцовой я вожу контрабанду в сектор В-124, на планету изгнания, признанную террористической.

Нас накрыло вязкой тишиной, сквозь которую пробился стук – то ли упал стул, то ли звук удара. Я не смотрел ни на кого. Я продолжал что-то говорить, ощущая, как мои слова впечатываются в пленку и уши людей вокруг.

– Прекрасно, господин Снегов. Распишитесь, и вы свободны.

Я встал на каменных ногах, взял в негнущиеся пальцы ручку и черкнул там, где стояла галочка. Передо мной расступились, и я пошел прочь.

– Подождите, господин Снегов. Еще одна формальность.

В кабинет зашла Катя – истинная принцесса: прямая, с высокой прической, в красном брючном костюме.

– Подтвердите, пожалуйста, что вы сейчас говорили об этой женщине.

Я нашел в себе силы и поднял на нее глаза, но все равно не смог разглядеть, потому что все плыло.

– Да.

– Спасибо, вы свободны.

Я ждал, что она что-нибудь ответит, но она молчала. Вслед мне донесся спокойный голос Асама:

– Будь ты проклят, трус.

Я вышел в коридор.

***

Я был не единственным, кого отпустили, но никак не получалось сфокусироваться и понять, много ли нас. Мы избегали смотреть друг на друга.

Я не помнил, как спустился вниз, как прошел сквозь кипящий жизнью космопорт, пересек взлетное поле. Где-то посреди этого водоворота я вдруг увидел Лысого в окружении черных надзорщиков, подошел и сказал: “Мне не нужна военная должность, я хочу продолжить летать”. И тот кивнул.

Оказавшись в каюте “Звезды”, я упал в кресло и закрыл глаза. В голове бахало, и сквозь грохот молота доносились обрывки мыслей: у нее есть влияние, она же Принцесса, всегда есть выход, Асам должен понять, честность ничего не исправит, пусть обойдется, как спасти, Арчер тоже сломается…

– Пилот, у вас учащенное сердцебиение, проблема с кровообращением, спазмированы околопозвонковые мышцы…

– Все хорошо, Звезда. Это стресс.

– Это сильный стресс. Отложить полет?

– Ни в коем случае. Нам открыли окно?

– Пять минут назад.

– Тогда выполняй синхронизацию.

– Выполняю.

Я не чувствовал привычной эйфории от единения с кораблем, но сразу осознал каждый закуток, каждую его деталь, оценил состояние – не идеально, но пойдет.

И ощутил дальний отсек, вход в который был спрятан в двигательной. Восемь криокапсул функционировали исправно, и состояние людей внутри было удовлетворительным. Я потратил месяц на то, чтобы доставить их сюда по одному. Врачи, решившиеся добровольно покинуть планету и примкнуть к проигравшим... Редкий и особо важный груз для тех, кого с такой ненавистью называли террористами.

Для тех, кого я убивал многие годы.

До сих пор я думал, что так искупаю вину, но нет, сегодня я обзавелся виной, размером со всего меня, и пока не понимал, как смогу это вынести… Но выбор все равно сделал.

Криокамеры и несколько ящиков с медикаментами и продовольствием, которые ждут такие же люди, как я, ставшие неугодными просто за то, кто они есть. Это – важнее меня, важнее нас. Катя, Асам, поймите. Я уничтожил вас и буду теперь с этим жить. Но я буду жить, пока могу что-то делать.

Там столько детей, вы не представляете! Столько детей…

– Пилот, вы не можете вести корабль, у вас слишком раздражены слезные железы, видимость снижена практически до нуля.

– Бери управление на себя, Звезда. Я скоро оклемаюсь. Курс на сектор В-124.

Нас ждут.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК