Простой синопсис⁠⁠

– Когда ты уже свой хлам заберешь? Мне полка нужна.

Вот так вот. Не слышались столько месяцев, и сходу претензии. Зато мое сердце, что взметнулось к горлу, едва высветился номер, ухнуло обратно в грудь и успокоилось.

– Срочно?

– Да. Даю тебе два дня и выкидываю. У тебя было два года, чтобы с этим разобраться.

Я пытался сообразить, что там у меня осталось, но кроме недоклеенной модельки вертолета так ничего и не вспомнил. Может, ну его? Как говорится: если вещь не пригодилась в течение года, смело выбрасывай.

С другой стороны, Инна с мелким не одна, ее мама ночует у нас, а значит, можно вернуться и попозже.

– Могу сегодня после работы заскочить.

– Отлично. До встречи.

Отбой. Как это типично для Леры, подумал я с раздражением. И тут же поймал другую мысль – как же я от этого, слава богу, отвык.

Инне сказал, что задерживаюсь в издательстве. Нет, я вовсе не хотел врать, да и смысл – я точно знал, что ничего, никогда и ни при каких условиях у нас с Леркой не случится. Но решил, что Инне будет спокойнее не знать, что в пятницу вечером я еду к бывшей жене, пусть даже мы и виделись с ней после развода всего пару раз.

Инна не ревнивая и про Лерку в курсе, но молодые матери все воспринимают навыворот, ведь правда?

На пятый этаж поднимался медленно. Сердце бахало, я вспотел и дышал тяжело, но был рад, что лифта нет, что впереди еще один пролет. Главное, не стоять у двери, а звонить сразу – вот без этого детского сада.

И все же я поднял руку и застыл. Отдышался, прислушался – тишина. Набрал воздуха и вжал звонок.

Она открыла сразу, словно стояла с той стороны двери, и на миг мы застыли, глядя друг на друга. Идиотская пижама со Спанч Бобом, растрепанные волосы, собранные в пучок, усталое лицо. То есть она ждала меня, но ждала – не так, как мне думалось. Это и нормально, с чего бы ей наряжаться, и все же в груди стало прохладно.

– Ну, чего встал? Проходи?

Я обошел ее неуклюже, ударившись о косяк. Обнять? Конечно, нет, она ж и попытки не делает.

В прихожей куча обуви, все вповалку. Но обувь только женская. Вешалка перегружена куртками и пальто на все сезоны – тоже женскими. На тумбочке огрызок, на полу натоптано. Черт, и от этого я тоже отвык.

С легкой брезгливостью кинул ветровку на пустую обувницу и пошел к кладовке, стараясь не пялиться по сторонам.

Полку я сделал сам, “чтобы никаких вещей на ней, кроме моих, квартира и так завалена всем подряд!” На ней была старая рында, стопка CD-дисков и журналов “Мир фантастики”, набор отверток с ручками в виде голых баб и коллекционная фигурка хоббита. Вертолетика не оказалось, видимо, кто-то из нас, то ли Лерка, то ли я сам, выкинул. Я представил, как возвращаюсь с этим сокровищем домой, и хмыкнул.

Странно, что Лерка не выбросила. Она, конечно, не сторонница минимализма, но и сентиментальностью не отличается. Наверняка было просто лень, а сегодня… Ну, не повод же это для встречи, правда?

– Дашь коробку?

– Только пакет. – И она протянула мне пакет из “Пятерочки”. – Ты голодный?

Я подумал сказать, что нет, но на самом деле после работы есть хотелось страшно. Надо же, приготовила что-то. Я улыбнулся.

– Немного.

– Сделать бутеры? Я там чай заварила.

– А… Хорошо, спасибо.

Кухня совсем не изменилась (как и Лерка), разве что на столе стоял ноутбук с горящим экраном, и от его тусклого мерцания сделалось мне грустно. Единственное, в чем Лера всегда было дотошной и собранной – это работа. Работала она только за компьютерным столом в углу гостиной, и там не было никаких кружек из-под кофе, и вообще ничего не было, кроме справочника Мильчина. А теперь вот на кухню перебралась. И ноутбук не закрыла, даже когда мы сели ужинать бутербродами с сыром и вареной колбасой.

– Что редактируешь? – спросил я, размешивая сахар в кружке.

– Нонфик про Толкиена и парочку статей по фольклору. Но это, – она кивнула на ноутбук, – не работа, если ты про это.

Я бегло посмотрел на текст – экран так и светил мне прямо в лицо – и удивился.

– Неужели читаешь?

И это Лера-то, которая “только в бумаге!”

– Я никогда не читаю электронку, сам знаешь. Это… книга. Моя, то есть.

– Ого, пишешь, что ли?

– Да. Не совсем. Написала уже.

Она вскочила и стала искать что-то в холодильнике, но я успел заметить – покраснела. Я с любопытством посмотрел на экран.

– Янг эдалт?

– Не. – Она встала рядом. Из холодильника так ничего и не достала. – Детское. На младший школьный возраст.

Мне в голову пришла мысль.

– И давно дописала?

– Сегодня ночью…

Ага, и ноутбук, у которого, судя по всему, отключен спящий режим, случайно оказался на столе. Я посмотрел на нее.

– Скажи прямо: ты хочешь, чтобы я прочитал?

Она закусила верхнюю губу.

– Ну, можно.

Я вздохнул.

– Лер, а смысл? Я все так же работаю только с историей и культурой. И у меня сейчас пятнадцать проектов, по трем дедлайны истекли неделю назад, по двум – сегодня.

– Но ты же можешь показать кому-то из раздела детской литературы? Кочкиной какой-нибудь. – Глаза ее горели.

– Кочкина уволилась полгода назад… Ну и я не стану ничего рекомендовать только потому, что это написала ты…

– Не надо потому что я! И рекомендовать не надо. Просто прочитай, и если это нормально, то просто покажи кому-нибудь.

– Как много у тебя “просто”, а ведь это не так. Лер, когда мне читать? Ты ж сама знаешь – работа, ну и… семья.

Последнее слово далось мне с трудом. Она пожала плечами.

– Там всего четыре алки. К тому же я синопсис написала. Но не хочешь – кто ж тебя заставляет.

Она плюхнулась на стул, стала нервно жевать бутерброд и громко хлебать чай. Я смотрел на нее – взъерошенную, худую, злую, с кругами под глазами – и представлял, как она в ночи дописала историю, сразу села за синопсис, как придумывала повод меня выцепить, как вспомнила про несчастную полку с только моими вещами… И в груди стало нежно и тепло.

– Давай свой синопсис.

.

– Девять детей? Серьезно?

– Про шесть, семь и восемь книги уже есть, я проверяла. Да и чего такого-то, всякое бывает.

– Да, но у тебя они все двойняшки! Это, по-твоему, реалистично?

– Так надо для истории. Ну и к тому же, сам подумай, – девять детей! Сразу понятно, что тут не совсем реализм! Там еще и призрак потом появится.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на нее. Лера перестала метаться по кухне и замерла.

– Лер, ты же понимаешь, что я буду говорить прямо, как есть. И хвалить не буду.

– Ни секунды не сомневалась в тебе, – фыркнула она. – Мне нужно выпить.

Она рванула дверцу холодильника так, что слетел египетский магнитик, достала початую бутылку красного сухого и банку оливок.

– Будешь?

– Не, я же за рулем, – с досадой ответил я.

Признаюсь, в одном из мимолетных сценариев, что рисует дурацкое воображение против нашей воли, вино было. Но контекст вина был совсем другим. Она, конечно же, налила мимо и, конечно же, не стала вытирать, и к чтению я вернулся чуть более предвзятым, чем хотел.

– Лер, ты ж знаешь тенденции: сейчас стараются печатать истории в российском сеттинге.

– Откуда мне знать, это ты у нас выпускающий, а я редачу, что дадут! – Она отхлебнула сразу полбокала.

– А за новостями ты не следишь?

– А за жизнью вокруг ты не следишь? Если я буду писать про девятерых детей у нас, то получится со-о-овсем другая история! Чернуха какая-нибудь.

– Бред и стереотипы.

– Да у нас уже с двумя – бытовая драма!

– Не пори чепухи.

– Тебе-то откуда знать! Или вы уже – того? – Она снова хлебнула и закинула в рот оливку.

– Нет, пока нет, – сухо ответил я.

– Сколько вашему?

– Десять месяцев.

– Отличный возраст, чтобы заняться фактчекингом.

– Разберемся. — Я уткнулся в текст. – Хорошо, значит, альпийская деревня… Ну, допустим. Так. Имена – сразу нет.

– Почему это?

– Потому что их не выговорить, не запомнить!

– Что именно ты не можешь выговорить? Ута? Удо?

– Лер, сама по себе идея с парными именами у двойняшек неплоха, но никто ж толком не знает немецких реалий. Ута и Удо – это ж почти одно и то же. Лотар и Лотте, Халле и Хельг, Эбер и Эрнэ. Черт, они вообще мальчики? Девочки?

– В каждой паре мальчик и девочка.

– Вот видишь. Путано. Разве что Мартин ничего.

– Там потом Мартина появится.

– Пф. И звучит это сложно.

– Как же ты, бедный, в детстве про Эмиля из Лённеберги, Нильса Хольгерссона и Калле Блумквиста читал?

– Не сравнивай, мы были другими. Сейчас мир стремится к упрощению.

– Кстати, как своего назвали?

Я запнулся, но ответил с достоинством:

– Виля. Вильям.

Она очень серьезно кивнула.

– Вильям Ильич. А что – звучит.

Когда-то мы много шутили на тему отчества. Особенно для девочки, потому что Ильиничне, как ни крути, имя надо подбирать громкое и яркое – все равно все ржать будут.

– Да, неплохо, – хмуро бросил я. – И раз уж мы заговорили об именах, то тебе самой бы не помешало подумать о псевдониме. “Валерия Пупырова” будет так себе смотреться на обложке.

– Может, свою фамилию снова одолжишь? Валерия Винтер. Хоть сейчас…

–... в порноактрисы, – закончил я машинально. Как же мы раньше любили эту присказку, особенно в определенные моменты. Я порывался несколько раз повторить шутку с Инной – а что, тут даже еще круче, – но так и не смог. Некоторые вещи из своей жизни мы прячем далеко на полку.

Мы бегло улыбнулись друг другу, она налила еще и быстро выпила, я прокашлялся.

– В общем, не очень у тебя с именами, подумай еще. И из синопсиса их убирай, они рецензента только напугают.

Она закатила глаза. Я знал, что это означает согласие и, пожалуй, благодарность. Что ж.

Я стал читать дальше и уже через пару строчек заржал.

– Лер, ты б хоть погуглила, как синопсисы пишут. У тебя тут немецкое порно какое-то началось, натурально. Натюрлихь, точнее.

– Да тебе, блин, пальчик покажи, и сразу порно разглядишь! – взвилась она.

– Ну-ну… “Мать каждое утро разбивает их по парам и дает задания. А Мартин всегда один и все время жалуется, что его никто в пару не выбирает, и не понимает, что с ним не так, почему он без сестры. Мать его успокаивает, что он просто особенный, и берет его помогать со съемками”.

– Да, она фотограф, я вроде в начале писала. Или нет. Что ты хочешь? Это сырой вариант…

– Я, я, Удо! Зер гут, Ута!

– Ну, всё. Аллес. Ферштанден. Я хотела про детство, как у Туве Янссон, только если бы ее было много, а не вот это вот…

– Понятно, ретеллинг “Муми-троллей”, значит.

– Да иди ты.

– А зря, это бы продавалось. В общем, синопсис точно доработать надо, но я подскажу.

– Спасибо.

Я удивленно посмотрел на нее. Ага, немного окосела, иначе с чего бы вдруг вспомнила о существовании этого слова.

– Фотограф, значит. Интересно, а отец кем работает? Такую ораву прокормить…

– Отец писатель… Там будет обманка, чтобы читатели думали, что автор книги – он, а на самом деле как раз девятый, Мартин.

– Писатель? Воспитывает девятерых? Надеюсь, ты начала писать книгу не потому, что веришь в писательские гонорары и других фантастических тварей?

– Нет, конечно. Но это ж не совсем реализм. – Она вдруг улыбнулась легко и нежно, как раньше. – Хорошо, сделаю его выпускающим редактором.

Я сглотнул комок в горле.

– Не стоит. Мы ж не знаем, как у них там в альпийских деревнях издательское дело устроено. А в фантастике главное – достоверность.

– Слушай, Илья. – Я вздрогнул от своего имени. – Ты сейчас циклишься на… не главном. Эта семья – она в чем-то идеальная. У родителей творческие профессии, дети дружные, им весело и беззаботно растется вместе. И правда этакий Муми-дол, только с людьми. Всем хорошо, кроме одного человека. И вот в нем-то вся и соль. Я поправлю синопсис, но ты читай дальше.

И я стал читать дальше, уже не прерываясь. Она в это время добила третий бокал и налила четвертый. Щеки ее стали красными, глаза – мутными.

– Ну, чего молчишь? – не выдержала она наконец.

– Да вот все думаю… Не складывается что-то. У тебя тут как две книги. Сначала истории в духе Астрид Линдгрен про веселую семейку, а в конце драма и стекло. То есть ты пытаешься собрать в кучу актуальные тенденции, это хорошо, но так это не работает.

– В жопу твои тенденции! Вообще о них… не думала! – Она икнула и ойкнула. – Я хотела показать, что даже в такой толпе самых близких людей ты можешь быть отчаянно одиноким. И что одиночество это неизбывно. И что даже девять любимых и классных детей не склеивают рану от отсутствия одного.

Я отвел взгляд.

– Про что ты хотела написать?

Она ответила сразу:

– Про неприкаянность.

– Для младших школьников?

– А также их родителей.

– Тебе достаточно только главного героя, этого Мартина. Тогда получится что-то в духе “Тринадцатой сказки”.

– Терпеть не могу.

– Я помню, но зато как продается! Пойми, книга должна бить в цель, а цель – это покупатели. Та самая ЦА. А сейчас я не понимаю, для кого эта история.

– Для людей, блин! Для взрослеющих людей, а еще для потерянных! То есть почти для всех вокруг, ну, кроме тебя. И для детей, конечно.

– Это не ответ, а пафос.

– Нет, жизнь!

– Это скучно!

– Нет, я там на каждой странице шучу!

– Ты, как всегда, слушаешь только себя.

– Нет, ты!

– В общем, сейчас это рыхло, непонятно и натянуто.

Она вскочила, опрокинув бокал на себя, и по тупой морде Спанч Боба расплылось кровавое пятно. Открыла и закрыла рот и рухнула обратно.

– Так и знала, что плохо. Ну и пофиг.

– Постой, Лер. Есть еще один момент: ты отвратительно пишешь синопсисы. Четыре алки, говоришь? Давай я прочитаю.

Она подалась вперед, вспыхнула, осветилась.

– Сейчас?

Я хотел ответить, что, конечно, не сейчас, а на неделе, просто скинь на почту, но почему-то кивнул.

– Почему нет. Пара часиков у меня еще есть. Надо же понять, что ты под неприкаянностью понимаешь, а то не усну.

Она разулыбалась, забормотала что-то про еду, доставку, в итоге налила еще вина, вцепилась в бокал и замерла рядом, напряженная.

Я несколько раз перечитал первые абзацы и наконец вздохнул:

– Слушай, ты отвлекаешь.

И она, слава Дионису, лишь пьяно кивнула, встала и поплелась в сторону гостиной.

В дверном проеме вдруг застыла и, не оборачиваясь, глухо произнесла:

– Илья, прости. За все.

– Боже, хватит, ты пьяна, – быстро ответил я.

– Пьяна, но сказать хотела давно.

– Хватит, Лер.

– Я была жестока.

– Нет, ты была несчастна.

– Это не оправдание.

На меня накатило, как в тот год, когда она отстранилась и вычеркнула меня из своей жизни. Стало мутно и черно, повело в сторону, заболело в груди. Я дернул головой и убрал воспоминание обратно, далеко в глубины памяти, куда не заглядывал с тех пор, как Инна отогрела меня своей любовью.

– Прости, – повторила Лера и ушла, и я не сразу смог вернуться к чтению.

Впрочем, история веселых шалопаев с идиотскими именами и одного (реально неприкаянного) пацана захватила, я улыбался и пару раз даже всхохотнул. Вот только закончилось все кладбищем. Мартин и мама купили паровозик – яркий, пластмассовый, задорный, – и принесли его к маленькому надгробию в виде пухлого ангела с надписью “Милая Мартина. Помню. Люблю”. Там Мартин наконец понял, что за призрак был все это время рядом с ним.

Я отстраненно подумал, что финал пришит белыми нитками и обесценивает всю историю. Но мысль эта существовала где-то параллельно со мной. Я свернул файл и еще какое-то время смотрел на синий фон рабочего стола, без рисунка, всего с тремя папками и аккуратно собранными в углу ярлыками.

.

Я прошел в гостиную. Лера спала на диване, свернувшись калачиком. Я сел рядом и осторожно перевернул ее на спину. Грязный Спанч Боб смотрел осуждающе. Я аккуратно потянул край кофты наверх. Лера промычала что-то и тяжело вздохнула. Моя рука замерла, а потом потянула ткань выше. Морда Спанч Боба сморщилась, вместо него передо мной оказался ее живот.

Шрам начинался в середине пупка и уходил за резинку штанов. Я помнил, что он заканчивается почти у лобка. Сейчас так не режут, но тогда надо было спешить. Он напомнил мне молнию на лбу Гарри Поттера, только не такую идеально ровную. Живот по обе стороны от него бугрился, как плохо сшитая ткань.

Я смотрел.

Вспомнилось, как Лера, лежа с пустыми глазами, жаловалась, что чешется, и я склонялся к ней и водил щетинистым подбородком по красному заживающему рубцу. И тогда она улыбалась, а иногда и смеялась.

Наклонился я и сейчас и застыл в двух сантиметрах от ее кожи. Посидел так немного, потом резко поднялся. Пора ехать домой. Надо бы разбудить Леру, но не хватало еще, чтобы она увидела мои красные глаза.

.

Уже посреди ночи подорвался с кровати с громко бьющимся сердцем. А ведь она очнется и увидит, что меня нет, и ни слова про рукопись нет. Сразу представил, как она надумывает себе всякое, взял телефон и пошел в туалет. Там открыл WhatsApp и написал: “Не стал тебя будить. С рукописью нужно поработать, но в целом хорошо. И дети в тему. Все десять. Попозже еще напишу”.

Я достал из кармана ветровки коллекционную фигурку хоббита, которую зачем-то забрал с собой, поставил на полку над телевизором и, прежде чем вернуться в постель, долго рассматривал ее смазанный темнотой силуэт.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК